Новый День №42

Белая «Тойота» повернула к лесу и, деловито подпрыгивая на колдобинах, потащилась по дороге. Заехала в лужу, по брюхо в воде, вылезла из нее, съехала на обочину, ловко обогнула несколько сосен и остановилась возле пруда.

Дождь уже прошел. Капли упорно держались за ветки, не желая сползать вниз. Солнце проглядывало сквозь деревья: так себе, будто нехотя, без особого фанатизма, как полагается вечернему, уставшему, отправляющемуся на покой светилу. 

Настя вдохнула воздух (о да, изумительно свежий после дождя) и брезгливо переступила ногами в модельных туфлях. Кроссовки она не носила никогда. И в осеннюю распутицу, и в зимний гололед она ходила в изящных сапожках с высоким подъемом – и обязательно на каблуках. А уж летом-то и подавно!  Даже зная, что ее повезут в лес, она отказалась от старых маминых ботиков, будучи уверенной, что таскаться по мокрой траве не станет ни за что на свете. Вообще – странная причуда пришла в голову Мишке: поехать в лес, в «тот самый лес», куда когда-то они сбегали с уроков, – ни с того ни с сего, хотя стоит ли удивляться: Мишаня последние лет двадцать пять чем дальше – тем страннее. Когда-то она уехала из этого города, чтобы никогда сюда не возвращаться. Там, в другом мире, в другой стороне, была ее жизнь, ее работа, ее успехи, ее друзья. А здесь осталась мама. И только поэтому, сжав зубы, Настя каждое лето садилась в самолет и летела сюда, к ней. С первого же дня начинала скучать по своей жизни, по огромным проспектам, по разноязыким друзьям, ярким витринам и броским названиям. Она была свободна от предрассудков и ностальгических вздохов в «городе юности».

А Мишка не мог успокоиться. С того самого дня, как она улетела прочь, не потрудившись внятно объяснить ему, что ее, собственно, не устраивает. Все равно бы не понял, хоть и сидели за одной партой, и Мишка всегда «догонял» с физикой быстрее, чем она. А тут вот догнать не мог. Но ждал ее все эти годы и на каждый приезд придумывал какое-нибудь «мероприятие»( так, по-школьному, казенно, он это называл). Вот, в этот раз заявил, что повезет ее на пикник. И даже дождь, пролившийся так кстати и некстати, не умерил его пыл.

Настя шлепнула ладонью по щеке – комары одолевали с каждой минутой все настойчивее. Мишка позвал ее. На мокрой траве была расстелена клеенка, а на ней лежала развернутая и поломанная шоколадка и пластиковая бутылка с вином.

– Садись, – пригласил друг юности, сидя посреди этого «великолепия». Она опустилась рядом. Мишка налил вина в небольшие стаканчики и протянул ей один.

– Давай. За очередной твой приезд, – торжественно провозгласил он и подался к ней со своим стаканчиком – чокнуться.

Настя нехотя пригубила и снова шлепнула ладонью по щеке. Мишка сделал то же самое. Комаров вокруг были целые сотни: сидеть на одном месте оказалось невозможно.

– Давай погуляем, – предложила она, поднимаясь. Мишка с готовностью отставил стаканчик( пить он, собственно, и не собирался, будучи за рулем). Настя взяла две дольки шоколада и, не обращая внимания на сырость в туфлях, пошла к тропинке. Каблуки проваливались в мокрую землю. Приходилось с усилием выдергивать их оттуда. Настя досадовала и злилась: на себя( со стороны она, конечно, выглядела нелепо), на дождь, на Мишку...

 

ШАТОХИНА Елена (Анна Герц) 

 

КОНКУРСНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ – «ДАВАЙ УЕДЕМ НА АЛТАЙ» 

Пора бежать, мой друг, пора

Туда, где высится гора,

Где вознесем свои чертоги

И будем говорить о Боге

Да пить ромашковый мы чай...

...Давай уедем на Алтай?

Там, высоко, средь бурных трав

Мы возведем с тобой анклав.

Там будет наше государство –

Свободно-сказочное царство,

Где упраздним мы все законы!

Сломаем у овец загоны,

Поселим рядом диких коз

И будем слушать звон стрекоз.

Потом, зайдя к себе в лачугу,

Меня ты, верную супругу,

Укроешь сверху теплым пледом.

Поговорим мы за обедом

О веренице Бытия...

Расслаблюсь, может быть, и я

Впервые в этом сером мире,

Сокрытым в маленькой квартире

Да полным бытовых забот.

Опять еды попросит кот,

Сосед мой вновь попросит в долг,

Хоть прошлый он вернуть не смог...

Давай уедем на Алтай,

И будем пить там с медом чай? 

 

ВАРАВКА Алена

 

КОНКУРСНОЕ ПРОИЗВЕДЕНИЕ – «ЛЮБОВЬ» 

Вечер. Мерцание звезд. Ярко-желтая луна. Тихий шелест листьев. Шепот осени. Я...

«В такое мгновение невозможно просто сидеть... Хочется чего-то особенного, невероятного, умиротворяющего, делающего тебя счастливой. И тут как-то само собой, как будто кто-то невидимый управлял моей рукой, возникло из-под пера слово ЛЮБОВЬ. Что же означает это слово для человека?»

Так я решила начать свою новую запись в дневнике жизни. Вдохновлённая, стала писать дальше...

«ЛЮБОВЬ… Казалось, одним своим звучанием это слово обьемлет всё вокруг! Какое оно огромное, ёмкое, невероятно тёплое и приятное! Как ярко переливается своими гранями! Когда царит любовь, меняется внутренний мир, появляется ощущение всеобъемлющего счастья. Хочется жить, творить. И удивительно, что всё это можно выразить всего лишь одним словом. Оно главное в моей жизни.

ЛЮБОВЬ к маме – ранимое детское чувство, которое перерастает в ощущение защищённости, безграничного доверия, нежности и душевного тепла. Это слово – нить, связывающая поколения во все времена.

ЛЮБОВЬ к дому – необъяснимое чувство ответственности и долга перед местом, где ты родился и вырос – твой город, твоя страна, твоя планета. Это слово – опора, дающая тебе уверенность в жизни.

ЛЮБОВЬ к природе – трепетное осознание хрупкости мироздания. Это слово – оберег всего живого на Земле».

Я сижу на поляне. Дует прохладный ветерок, а я продолжаю мечтать...

«Мое будущее зависит только от меня. Мне хочется любить по-настоящему, самозабвенно! Человек, который прикоснется к моему миру, должен чувствовать меня на расстоянии, понимать с полуслова... Ведь ЛЮБОВЬ объединяет сердца двух людей и зарождает саму жизнь. Когда вырасту, я буду гулять вместе с любимым человеком. Вечер. Мерцание звезд. Ярко-желтая луна. Тихий шелест листьев. Шепот осени. Я… и Он...».

Я перелистываю страницу дневника и понимаю, что ЛЮБОВЬ – это слово, в котором есть всё, и с которого начинается счастье!

В профессиональном театре есть понятие первой репетиции. Когда собирается вся команда участников нового проекта и главной задачей режиссера, является дать базовую установку – ключ всего только начатого проекта, ибо дальнейшая работа, ее принципиальный итог, будут зависеть именно уже от качества ОБЩЕЙ работы, от слаженности совместных действий, происходящих, как раз от точности-верности этого «ключа». Потому так важна эта первая репетиция и так важен, прежде всего, и для самого режиссера – точно определенный ключ-вектор всего затеваемого. Без претензии на абсолют, ибо государствостроительство безмерно сложнее любой постановки, исключительно, как один из участников разворачивающихся событий – «нам нужна одна победа, одна на всех! мы за ценой не постоим», строго понимая, что подлинным режиссером всего происходящего является только Бог, мы попробуем в этой статье дать этот «ключ», и строго в той мере, что на данный момент уже понятна-доступна автору этой статьи, не более.

Прежде всего, нужно понять – то, что УЖЕ есть – и это, как ни странно, иногда самое сложное. Ибо только из верности понимания вырастают пути-следствия, ведущие дальше и если понимание не верно – тупик неизбежен. И вот главнейшим, базовым является то, что Россия, есть общепланетарный проект. Это не случайная сумма случаев-желаний, это прямая и закономерная линия, если хотите, от Шумера. В древности существовало понятие трех слонов, или трех китов, на которых стоит вселенная – в понимании – Земля. И вот одним из этих китов-слонов в данный конкретный момент, с самого прихода в дикие земли на Клязьме византийской иконы, называемой теперь Владимирской – мы являемся на этой земле, наш народ, и все кто приезжают сюда строить вместе с нами – мы прямые потомки древнейших цивилизаций Востока и не просто потомки, а обязанники – мы обязаны нести «знамя» этого «слона», пока не передадим его куда-то дальше. И вот эти «дальше» являются целиком и полностью РЕШЕНИЕМ БОГА. Теперь хотя бы в общих чертах нам нужно обозначить двух других «слонов-китов», что имеют такую же древнейшую историю. Это Западная Европа и Восточный Восток – Индо-Китай+. Ближний Восток, как колыбель всех трех, на самом деле не отделен, а строго вместе (к каждому по куску), именно поэтому, казалось бы столь далекие, сирийские события так трясут всепланетарно нашу земную вселенную – Землю. Для того, чтобы увидеть «механизмы» тысячелетий нужно посмотреть из космоса. И временно и географически. Пока мы видим следующую картину. Шумер, как центр, и вокруг него схожий КРУГ цивилизаций – Египет-Аттика-Индия. Между Египтом и Индией масса совпадений и это в такой отдаленный от современных средств передвижения период! Если хотите – современный Китай, это индийский проект, Иран+Туран (Афганистан+) – это все примыкает к Шумеру же, т.е. к нам, а Аттика, т.е. вся эллинистическая культура – это опять Индия+Египет. Они замыкают по кругу Центр (Шумер), откуда потом выйдет Авраам и начнется новое летоисчисление. То, в котором мы живем! Мы видим самую натуральную космическую модель – Центр и орбита вокруг, причем и Центр и орбита важны ОДИНАКОВО – это двойная система. Если хотите это земной ДВИГАТЕЛЬ БОГА. Эта та самая «колесница» древних – «вертушка» Хайяма. Все остальное на Земле – только спутники этого ГЛАВНОГО механизма, и современный – уже 5 тыс. лет современный Китай, есть такой же перенесенный проект, как и теперь тысячелетняя всего-навсего Россия. Китай – это Индия 5 тыс. лет назад. А Западная Европа – Египет – 10 тыс. лет назад, а Россия – ЭТО ШУМЕР. И самый натуральный. ЭТО ТА САМАЯ РАСШИРЯЮЩАСЯ ВСЕЛЕННАЯ. Видите как много нового? И это есть БАЗА, не поняв это – не понятно ничего. Свалка случайностей, а это не свалка – это РАСПУСКАЮЩИЙСЯ ЛОТОС общеземной цивилизации!

  Желтый светящийся диск уставился в администратора, и тот потянулся к кнопке. Вспыхнул второй желтый диск – и палец администратора утопил кнопку. Протрезвонил третий звонок. 

 Отгремели последние хлопанья кресел. Отшуршали последние конфетные обёртки. Отхлипывали и отвзвизгивали последние удушаемые гаджеты. По внутренней трансляции долетел дуэт мужского и женского голосов: «Ах, эскьюз ми, я неглиже…» – «Ничего, ничего, нашему деловому контакту это не помешает…» Трансляция удостоверила: зал воодушевленно задышал. Спектакль начался.

 И огромный бурно-шерстяной Желтый Зырк – Мышья Погибель, неся над собой, как знамя, пышный хвост, по-хозяйски вальяжно вступил в женскую гримерку. Он повел локатором левого уха. Потом правым локатором. Пригасил один желтый диск. Потом дважды пыхнул обоими. И повелительно изрёк:

  – Мрмяувр!

  Уборщица тетя Шурша отставила швабру и полезла в шкафчик. Пока она звенела посудой и флаконами, из норки в углу вереницей, без суеты и не толкаясь, стали выходить мыши. Пристальным взором сурового, но справедливого дрессировщика котяра следил за тем, как мыши одна за другой укладываются в шеренгу. Мыши нежно попискивали. Было ясно: они знают – гибель им не грозит. И заранее предвкушают душевное удовольствие.

 Город обожал свой театр за ничем не прикрытый эротический популизм. Ну, под видом философской вседозволенности, беспардонной житейской мудрости, межпартийного пофигизма и политической охренелости. А еще этот театр с некоторых пор снискал уважение проповедью всеобщей, всепрощающей любови, абсолютной терпимостью и бережливым уважением к праву любого существа на жизнь.

 Первопричиной стали слова, в сердцах произнесенные главным режиссером, когда он пощелкивал курком пистолета: «Ну что ж… Каждая божья тварь имеет право на жизнь».

 Пышнохвостый сибарит, пофигист и эпикуреец Желтый Зырк – Мышья Погибель и уборщица тетя Шурша поняли слова главрежа по-своему и буквально. А, может, главреж сперва увидел, как котяра дрессирует мышей, но не душит. И это побудило главрежа умерить мстительный пыл и произнести те самые поворотные слова…

  А дело было так.

  Каждый новый спектакль театра вызывал в ту пору в городе бурные споры и пересуды своей непримиримой позицией: зло непременного должно быть наказано. И любой, кто совершит неправедный поступок, должен подвергнуться беспощадному мщению – тюрьмой, казнью, изгнанием из модного ресторана, мордобоем, лишением наследства, смертью от удачного несчастного случая. И даже супружеской изменой. 

Весна достала акварель

В палитре красок намешала.

И по сугробам пробежала

Стирая с полотна метель.

 

Прозрачно чистым, голубым,

Залила облака седые.

И тут же, тучки молодые

Пустились в пляс, даря следы.

 

Лимонным, золотым лучом,

В картину желтого вписала.

Эффектно солнце засияло,

Тепло вдруг стало, горячо.

 

Зеленым цветом развела

Сугробы для травинок юных.

И словно изумрудным чудом

Природа в красках расцвела.

 

Преобразилась на глазах

Застывшая зимы картина.

И пробуждения причина:

Весенний воздух в небесах... 

 

СОНЕТ НАРЦИСС 

Тихонько. Нарушая мой покой,

Склонился у реки НАРЦИСС прекрасный.

В своей он грациозности, изящно,

Любуется, с усладой, красотой.

 

Влюблен он безответно в образ свой.

Собою восхищен он, зачарован…

Венчает золотистая корона

Соцветие. Сияет белизной.

 

Терзается влюблённостью и страстью

Такую изменить судьбу не властен.

Он ищет отраженье над водой.

 

Протягивая листики с надеждой,

К ручью, в своей печали безутешно

Поманит, увлекая за собой.

 

СОНЕТ МИМОЗА 

Цветы вдруг оторвутся от земли,

Лимонными застынут облаками.

Пушистыми цепляются крылами

Кружочки нежно, будто конфетти.

 

И солнечное словно ассорти,

Мимоза распушится лепестками.

Волшебный аромат любви оставит,

Чарующую сказку подарив...

 

Любимой, посылая свой привет,

Подарит парень девушке букет

Мимозы жёлтой. С ним тепло, надежду...

– Володя, не забудь покормить ребят, – сказала мама, укуталась в старую шаль, надела пальто, подшитые валенки и взглянула на старшего сына. – Накажи Юре, чтобы не обижал Галинку. Обед вам приготовила.

– Ладно, – зевая, сказал Володя, худенький, светловолосый мальчуган. – Мам, опять солёная треска с картошкой, да? Селёдку бы купить, и конфеток…

– Сегодня обещали зарплату выдать, – сказала мама и, приоткрыв заслонку, бросила в печь несколько кусков угля. – Если получу, папа в город поедет и привезёт. Одевайся теплее, на улице сильный мороз. Ну, я пошла, – и, взяв сумку, вышла из комнаты.

В коридоре барака было холодно. Анна Ивановна направилась к выходу, замечая при тусклом свете искрившуюся на стенах изморозь. С трудом приоткрыв дверь, охнула от клуба морозного воздуха, ворвавшегося в коридор, и быстро вышла на улицу, прикрываясь шалью.

Медленно шагая по тропке среди высоких сугробов, она выбралась на дорогу. Направилась вдоль высокого забора с колючей проволокой поверху, за которыми находились сторожевые вышки, где виднелись пулемёты, доносился нескончаемый лай собак, выкрики команд и голоса заключённых, стоявших на утренней поверке.

За четыре года, как они приехали сюда после войны, Анна Ивановна так и не смогла привыкнуть к лагерям, которых было не менее десятка рядом с их посёлком, где отбывали срок уголовники и заключённые по пятьдесят восьмой статье. К бесконечным окрикам, к колоннам заключённых, что водили каждый день на работу под усиленной охраной в сопровождении здоровых злых собак. Казалось, словно река из человеческих тел текла по дороге, которой не было конца и края. Главное, чтобы не попасть, когда их ведут навстречу. Тогда охрана приказывала освободить дорогу, заставляя спрыгивать в кювет в любое время года, не обращая внимания на лужи, грязь и сугробы.

При тусклом свете фонарей, Анна Ивановна, вздрагивая от холодного ветра, смотрела на лагеря, растянувшиеся на многие километры вдоль дороги, занесённой снегом и разделённые голой местностью, где вырубили не только деревья, но и чахлые кусты. Иногда, вдали, мелькали фигуры поселковских жителей, шагающих на работу. Одни торопились в промышленную зону, неподалёку от города, другие направлялись в лагеря. Туда же шла и она, работая в бухгалтерии большого лагеря, где отбывали срок около пяти тысяч человек, осужденных по пятьдесят восьмой статье.

Наконец-то, Анна Ивановна добралась до проходной, где её ждала сотрудница, разговаривая с охранником.

– Ну, всё, можешь нас вести, – сказала она. – Оружие с собой? – и засмеявшись, распахнула дверь.

– С собой, – буркнул охранник, похлопав по кобуре. – Хватит? Если мало, вон, на вышках стоят, вмиг сено накосят, – и гулко расхохотался. – Шевелись, бабоньки. Устал каждую провожать. Скоро ваши мужики морду набьют, подумают, что ухлёстываю.

– Помолчи, ухажёр, – сказала Анна Ивановна, покосившись на высокого, краснощёкого охранника. – Только ума хватает, что девок зажимать да на заключённых орать.

– Нишкни, Иванна, – огрызнулся он. – Радуйся, что на сносях, а то бы не пожалел. За такие слова вмиг статью схлопочешь.

– Ну-ну, – буркнула Анна Ивановна и, ускорив шаг, быстро добралась до двухэтажного здания, стоявшего неподалёку от проходной.

Жизни книгу сдав в печать,

Надо постараться,

Что-то важное сказать

В каждом из абзацев.

 

Все, и я, друзья, и вы,

Знали, как казалось,

В книге жизни три главы:

Юность, зрелость, старость.

 

Юность, вроде бы, не в счёт,

Правда, юный Моцарт,

Удивлять не устаёт,

Несмотря на возраст.

 

Значит зрелость? Но она

Нами в полной мере,

Без остатка отдана

Призрачной карьере.

 

И не старость, что сумев

Мудрости набраться,

Причитает нараспев

В каждом из абзацев.

 

То-то, братцы, и оно,

На больших развалах

Книжных, книг всегда полно,

Интересных мало.

 

           хххххх

 

В реальной жизни, как в кино,

Порой доподлинно не знаем,

Кто режиссёр, но всё равно

Всё близко к сердцу принимаем.

 

Не спим, теряем аппетит,

Находим веские резоны,

А жизнь вокруг вовсю бурлит

По лишь понятным ей законам.

 

Шагаем каждый наугад,

Сбиваемся, как звери, в стаи,

И то, чему был каждый рад,

Назавтра дружно отвергаем.

 

И я, как все, впадаю в грусть,

Меняю взгляды, убежденья,

Но почему-то отношусь

Со всё растущим подозреньем

 

К настроенным на позитив

Слепым сторонникам прогресса,

Что нас ведут, не изучив

Природу каждого процесса.

   Состояние современной русской словесности литераторами и читателями оценивается сегодня прямо противоположно. Дмитрий Бак считает, что «нынешняя русская литература – разные жанры по-разному – переживают период расцвета».

   Владимир Бондаренко тоже не теряет оптимизма. В своих выступлениях он называет десятка два имён из числа «новых реалистов» и утверждает, что именно они в самом ближайшем будущем составят гордость русской литературы. Он пишет: «…писатели с молодой энергией ухватили настроения, царящие в самом обществе… у них есть величие замысла, есть длинная идея…». И далее, обращаясь к верховной власти: «Не нравятся народные мстители в литературе, неохота читать про безрадостную жизнь вымирающей провинции, наблюдайте за тем, как из искры приморских партизан будет разгораться пламя народного сопротивления». Не упоминая А.М. Горького, Владимир Бондаренко как бы примеряет героев Захара Прилепина, Сергея Шаргунова, Александра Терехова и других «сорокалетних» с образом Павла Власова из романа «Мать».

   Однако подавляющее большинство литераторов настроено иначе. Недавно высказался по этому вопросу и Виктор Лихоносов: «И тоска ещё бывает такая нестерпимая по воображаемой, возможной литературе…»

   Алла Латынина как-то с горечью сказала: «У меня нет аргументов, чтобы убедить людей читать современную русскую литературу». 

   Игорь Золотусский в одной из своих статей признаётся, что, когда он от хрестоматийной литературы обращается к литературе современной, то прямо физически чувствует, как начинает заболевать.

   Вячеслав Лютый не особо восторгается современной русской литературой, но верит в её будущность: «… глухой ропот народа и отчётливое слово писателя должны нарастать и приобретать оттенки бури в тисках терпения... литература в России вполне может превратиться в поле, на котором собирают свой урожай бесчисленные клоны Улицкой-Сорокина-Быкова-Рубиной-Акунина-Донцовой…».

   И уж совсем пессимистично настроена Светлана Замлелова: «Печально, что критики не хотят замечать: современная русская литература похожа на разбитый горшок, склеить который едва ли возможно».

   Капиталистическая действительность существенно ожесточила нравы. Деформировалось сознание не только читателей, но и тех, кто взялся за перо. А философ В. Розанов ещё сто лет назад написал: «Души в вас нет, господа: и не выходит литературы».

   Часто можно услышать (или прочитать), что, мол, наша литература находится в таком же положении, как в других капиталистических странах. Это не совсем так, а иной раз и совсем не так. Например, литературная жизнь современной Японии отличается от нашей интенсивностью и большим разнообразием. В стране издаётся более двухсот журналов, ежегодно присуждается свыше ста литературных премий за новые произведения. А у нас год только начался, а уже единственный толстый журнал поэзии «Арион» приказал долго жить. Дышат на ладан ещё десяток литературных журналов.

   Или вот другой факт. В Швеции на каждые десять тысяч человек есть книжный магазин, в Москве один магазин на 450 тысяч. Про сельскую местность говорить уже не приходится. 

  Самое печальное, что из русской литературы уходит главный герой любого времени – человек труда. Если и мелькнёт где-то на заднем плане, то всего лишь как питательная среда для китов капитала. 

   Значительная часть современной российской литературы перестала быть учебником жизни. Чему могут научить романы с такими, например, названиями: «Анна Каренина, самка», «Сперматозоиды», «Нано и порно», и т. п. Видимо, авторы книг и издатели считают, что обложка – самая увлекательная часть книги.

С недавних пор в русском языке бытует официальный термин: «период дожития». Им принято обозначать особый витальный этап: от дня выхода на заслуженный отдых и до момента упокоения человека.

Казенно-крематорским духом веет от этого циничного словосочетания с измывательским оттенком, уже прочно утвердившегося в документооборотах Пенсионного фонда и Минздрава РФ. Ведь слово «дожитие» ассоциируется вовсе не с жизнью (вопреки общему корню), но со смертью. Так, весьма банален диалог: 

– Как вы живете?

– Увы, доживаю… 

Сиречь, угасаю. 

Однако, при всей безжалостности и черствости этого депрессивного термина, он разительно точно передает сегодняшний статус рядового российского пенсионера и практикуемую по отношению к нему государственную политику: ты на хрен никому не упал, а потому и пенсию тебе, при постоянном росте цен, проиндексируем по минимуму (если же кому подвезло официально на работу устроиться, так и вообще хрен по всей морде) и всячески ущемлять будем стараться… 

Мой знакомый-долгожитель, вышедший на пенсию более четверти века назад, однажды мечтательно высказался:

–  Когда-то я на свои кровно-заслуженные сто тридцать два рубля мно-огое мог себе позволить! А сейчас… Помнишь Бубу Касторского из «Неуловимых мстителей»? – И грустно-иронично процитировал оригинального куплетиста из кинобоевика середины шестидесятых: «А что сейчас? Шевелись, народ, подтяни живот! Приказано торговать и веселиться!» 

Помолчал, хмыкнул, прибавил:

– Первого – и кожей не приемлю. Не мое. Хотя иные бабушки и пытаются переторжкой набизнесменить. Притулятся на уличном тротуаре и зазывают на цветы, зелень и овощи – мол, со своего сада и огорода, – да носки или семечки. А власти регулярно гоняют и штрафуют старушек «за нарушение правил торговли». Касаемо же второго… Да, веселимся. Только сквозь слезы, любезное сердцу совковое прошлое оплакивая. Упокой, Господи, тех застойных лет дешевизну…   

И стали мы тогда ностальгически вспоминать кажущиеся ныне и точно благословенными брежневские семидесятые. Коробка спичек, стакан газводы без сиропа или простой карандаш в те времена стоили копейку, звонок из телефона-автомата, школьная тетрадь или газета – две, трамвайный билет, газвода c сиропом или ластик – три. Троллейбусный билет, пирожок с ливером или пара так называемых «резиновых изделий № 2» в упаковке – четыре копейки, автобусный билет, пирожок с повидлом или воздушный шарик – пять. Мороженое «пломбир» – девятнадцать коп, литр бензина АИ-93 – сорок, поесть по полной программе в столовой (салат, первое-второе-третье, сдобная булочка) – меньше целкового, так что с него же еще и на пачку «Примы», а то и «Беломора» выгадывалось…

Чем не жизнь-малина? Почти коммунизм! 

Далеко не все в те годы стремились, выйдя на заслуженный отдых, подыскивать новую работу. «Хватит, свое честно отпахал, – заявляли иные. – Теперь желаю всласть побездельничать, пожить в собственное удовольствие»…

Свет впаяв в прищуренный глазок,

Напустив небрежность, лень 

                                  и скуку,

Море поздоровалось разок

Холодно, по-зимнему – 

                               за руку,

Отпустив облизанный песок

И детей нерасторопных брюки.

Видеть этого никто не мог,

Лишь босые чайки –

                             две-три штуки.

К этим беглым заметкам меня подтолкнула беседа в газете одного из сильнейших наших  региональных философов – Р.И. Зикрист и журналиста с философской подготовкой Е.В. Шибаршина «Как уйти от компьютерного рабства» («Наша газета», 3 января 2020 г., сс.10 -11). Диалог замечательный уже и потому, что он будет Вашу собственную мысль, да и по целостности изложения.

Но есть два момента, которые подтолкнули меня к тому, чтобы попытаться соразмышлять несколько по-иному.

Первый – это проблема отношения, техники и человека, которая дается здесь с позиций Хайдеггера (естественно, данных в газетной версии). Второй – очень насыщенные и любопытные рассуждения о «цифровой демократии».

Суть первого в том, что, по Хайдеггеру, техника не инструмент, а (цитируется по газетному варианту) « само бытие, его сущность, способ познания»). Честно говоря, у меня не совсем восторженное отношение к Хайдеггеру, а в данном случае я, вообще пока не заметил ничего переворачивающего мои представления о мире и философии. По мне так все очень просто. Техника, орудия труда одновременно и инструмент, и «само бытие», а, точнее, важнейшая составляющая бытия человека, его существования. И так было задолго и до гаджетов, и до цифровизации. 

В субъективном плане в орудиях труда, включая и животных, которые тоже могли играть роль таковых, и в технических новшествах, и в оружии люди тысячелетьями видели далеко не только некие инструменты, а и мистизированную, дышащею тайнами важнейшую часть того мира, в котором они жили. Здесь и коровушка в русской сказке «Крошечка Хаврошечка», и конь «Вещего Олега, с одной стороны, и амулеты, орудия труда, и особенно оружие (мечи, например, могли носить имена или специальные названия) – с другой.

В субъективно же объективном плане технические новшества периодически кардинально меняли собственно человеческий мир, что, опять-таки, в свою очередь вело к уже упомянутой мистизации «техники» и т.п. Можно вспомнить известный коротенький фантастический рассказ, где главный герой собирается показать оружие, способное перевернуть историю. Напряженность тона рассказчика нарастает. Но таковым оружием оказывается… лук. Еще показательнее упомянутое Плутархом восклицание царя спартанцев, увидевшего один из образцов «артиллерии» древнего мира – метательное оружие типа баллисты, катапульты и онагра: «Вот он конец мужской доблести!»

Восклицание поразительно точное. Ведь такого рода оружие уже в далекой древности принципиально меняло саму сущность или, если хотите, бытие войны. Чем? – Да тем, что личные храбрость, ловкость, находчивость, сила и индивидуальное воинское мастерство теряли прежнее значение. Метательным снарядом, попадающим в массу людей, мог быть сражен любой, независимо от его личных качеств. Пройдут тысячелетья, и уже советский поэт в стихах о переправе с горечью напишет, как под вражеским огнем «люди теплые, живые шли на дно, на дно, на дно. И покамест неизвестно, кто там робкий, кто другой, кто там парень расчудесный. А ведь, верно, был такой». Другой же советский поэт выдохнет: «Ведь самый страшный час в бою – час ожидания атаки», когда кажется, что ты магнит и притягиваешь к себе вражеские мины… Поэтому-то мужество воина, скажем, в Бородинском сражении, это совсем не то мужество, что у лихого рубаки.

Небо огромно.

Его в мире много –

чтобы вместить

необъятного Бога.

 

С небом в сравнении,

сердце – крупица.

Но и в крупице

Бог может вместиться.

 

Стоит открыть только

сердце с любовью, –

Бог нас всецело

наполнит собою.

 

* * *

 

Я крест не ставлю на себе,

И ты его не ставь.

Такое время на дворе,

Такая нынче явь,

Что невозможно проявить

Своей души запас,

И остаётся лишь молить,

Чтоб то сумели сохранить,

Чем наделили нас. 

 

* * *

 

Не бросайте слов на ветер,

Да ещё со зла!

Не кляните всё на свете,

Хоть тоска взяла.

 

Не сдавайтесь! Воля лучше

Клеток золотых.

Да хранит вас светлый случай

На путях земных!

 

* * *

 

Жизнь – и подарок, и урок.

Трудна и вместе с тем прекрасна.

Коль время не терять напрасно,

То будет в радость всё и впрок.

  

* * *

 

Творенье – это труд души.

И коль с усердием трудилась

Душа, тогда и божья милость

Проявится, и хороши,

И по сердцу придутся строки

Те, над которыми в тиши

Трудился, не смотря на сроки.

Жизнь идёт без остановки,

У неё свои задачи!

Перед носом нет морковки,

А она – галопом скачет!

 

Лишь попробуй оглянуться,

Не угонишься за нею,

И не дай, Господь, споткнуться,

Поломать рискуешь шею.

 

Жизнь шагает год за годом,

Никогда не ждёт отставших.

А за ней спешат народы,

Оставляя в прошлом павших.

 

Так от века и до веку

Всё устроено на свете.

Мир с покоем человеку

В этой жизни вряд ли светят.

 

А дорог и километров

Всем отсыпано по полной.

Сколько бурь, снегов и ветра

И какие ждут нас волны,

 

Где девятый вал наш бродит

Бог один лишь знает точно.

Жизнь бежит, летит, проходит…

Не продолжишь сверхурочно. 

 

* * *

Потихоньку открою окно,

В дом впущу я прохладное утро.

Пусть туманом вольётся оно

И окрасит весь мир перламутром.

 

Пусть воздушною нежной рукой

Разлохматит остатки причёски,

В дом обычный внесёт непокой

С эхом лёгкой дождливой чечетки.

 

Торопливо скользнёт по груди

И мурашки рассыплет по коже.

Что там ждёт, что грядёт впереди,

Что тревожную ночь подытожит? 

 

* * * 

На северах могучая тайга.

У нас же перелески да луга,

На юге горы да ковыль степной,

А тут – берёзок кудри надо мной.

 

Везде своё, везде своя краса,

Везде свои прижились чудеса.

Их должен все увидеть человек,

За свой земной, совсем недолгий век.

 

Но вот под старость надо бы домой,

Туда, где пахнет Родиной самой.

    Всё-таки телевизор – настоящий друг человека. Никто не может так быстро успокоить, как он любимый! Первое, что я увидела на экране, была знакомая до боли передача «Кто хочет стать миллионером?», но вёл её почему-то не родной каждому российскому зрителю телеведущий, а очень похожий на него французский щёголь. Единственное отличие состояло в том, что действующими лицами были французы. Боже, неужели все, что показывают на нашем телевидении придумано в Европе?! 

    Переключая бесконечные каналы, я с удивлением узнавала интерьеры студий, ежедневные смешные сериалы, ток-шоу, игровые программы, и другие «фабрики звёзд» (только если у нас это фабричный конвейер, то во Франции – «Стар академи» – академия звёзд). 

    Особенно радовала узнаваемостью реклама – подавляющее большинство роликов было из тех набивших оскомину, что наши отечественные зрители невольно зазубривают наизусть в раннем детстве. «Снесла курочка яичко, да не простое, а очень простое – фирма «Вэллдом»! – смешил наивной интерпретацией соседский малыш. Приезжаем во Францию, а тут, оказывается, та же фирма для которой осчастливить клиентов не только просто, а очень просто… 

     Только вот когда начинается на французском телевидении очередной рекламный блок, то громкость сама собой делается значительно тише, а, следовательно, снижается и раздражение зрителя, замученного созерцанием навязчивого двигателя прогресса. Да и количество рекламы, бесцеремонно прерывающей интересный фильм в самый неподходящий момент неизмеримо меньше. 

    Неужели соотечественникам в десятки раз нужнее знать, что именно порошок «Ариэль» подарит им альпийскую свежесть? Ведь, когда рекламу гонят по российским ящикам, то звук наоборот врубают на всю мощь. И все кто вооружён символом семейной власти – пультом от телевизора реагируют мгновенным устранением источника раздражения и переключают на другой канал, а ежели и там притаился агрессивный противник, то телик на время вырубают и спокойно идут в туалет. Рекламная пауза, товарищи! 

– Элина, иди сюда скорей. Твой Барнаул показывают – кричит Месье из гостиной. 

    Вбегаю в комнату. Всего две недели в разлуке с Родиной, а чувствую, соскучилась до слёз! Хоть посмотреть на родные лица! Вместо Барнаула показывают потоп на острове Борнео. А французам без разницы Барнаул или Борнео, когда во рту каша – звучит почти одинаково.  

    К своему удивлению, я много смотрела художественных фильмов. Никто мне их, понятное дело, не переводил, но всё было и так понятно, потому что в большинстве своём это были комедии или трогательные детские фильмы про животных. Особенно запомнились два киношедевра потому, что они показывали Россию. К истинному положению эти потуги, правда, не имели никакого отношения, но за попытку – спасибо! 

    Первое кино тужилось изобразить родную сторонушку. Экзотическое поселение аборигенов Сибири, в представлении смелого европейского режиссёра, являло собой жидкую россыпь чёрных неказистых землянок, занесённых снегом. Декоратор явно ошибся климатическим поясом и вместо густых лесов, сибирскую деревушку окружала ледяная пустыня без признаков растительности. Пейзаж явно демонстрировал ужасы полюса вечной мерзлоты, но входные двери в убогие хатки имели застеклённые окошечки и собачьи лазы внизу, а едва очерченные под толстым снежным покровом крыши были украшены резными флюгерами.

На авансцене столик с письменными и туалетными принадлежностями. В глубине вешалки с костюмами начала 20 века. Выходит мужчина с письмом.

 

Маковский. В сентябре 1909 года известному петербуржскому издателю Сергею Маковскому, принесли очень душистое письмо. Конверт, запечатан черной сургучной печатью с девизом « Vaevictis!» – «Горе побежденным!».

Голоса. Горе побеждённым… Горе… Побеждённым… Побеждённым? Горе?. . . Горе… Го… По… ре… По… Го…

Он(делает жест, призывающий к тишине). В конверте листки, на которых в черной траурной рамке… стихотворения.  

Со всех сторон сбегаются обыватели. Говорят наперебой

– Приложенное письмо – на французском.  

– В конверте несколько бутонов роз.  

– Но кто эта незнакомка? 

– Письмо не раскрывает инкогнито…

– Стихи подписаны только одной буквой – «Ч. »

Она (из глубины сцены)Звонок последовал примерно через неделю.

Маковский. Голос у прелестницы оказался…

Обыватели.

– Чарующим!

– Волшебным!

– Обволакивающим!

– Волнующим!

– Опьяняющим!

Она. Я посылала вам стихи.

Маковский(стонет). О-о…Голос оказался прелестным… А-ах… Маковский почувствовал любовный трепет и томление. (Ей. ) Да. Я получил письмо со стихами. Как ваше имя?

Пауза.

Обыватели. – Имя? – Как вас зовут? – Имя назовите! – Зовут вас как? – Имя!

Голоса. Имя… Ваше… Ва-а… Мя-а… И-и…

Она. Письмо подписано буквой «Ч».

Пауза.

Маковский. Она сдалась не сразу. Но сдалась. Имя оказалось не менее завораживающее:

Она. Че…

Нет, не испить всей чаши бед,

И не избыть тоски.

Напев печали не отпет,

И думушки горьки...

 

Где малой родины удел,

Дома все сожжены.

На берегу села карел

Лежат лишь валуны...

 

Озёр карельских синева

Душе не надоест,

Ласкает ветер острова

И поминальный крест.

 

Одно осталось мне теперь:

В знамении святом

Склониться, после всех потерь,

Перед села крестом. 

 

БЫЛИ В ДОМЕ МОЕМ И УЮТ, И ТЕПЛО

 

Были в доме моем и уют, и тепло.

Керосиновой лампы горел фитилёк.

В лютой стуже зимы засыпало село,

Дня счастливого труд незаметно истёк.

 

На столе – самовар, чашки, хлеб, сахарок...

Чинно кот растянулся на русской печи...

Как всё было давно! – Всё имеет свой срок...

Догорел фитилёк моей лампы в ночи.

 

И теперь мой уют без лампад и печей –

Ни тепла, ни огня – лишь кружится снежок...

Как комочек земли наших стылых полей,

Я от стужи коварной сегодня продрог. 

 

КАК ДАВНО ОТГОРЕЛИ ЗАКАТЫ 

 

Были деды трудами богаты,

Моя дума о прошлом светла...

Как давно отгорели закаты

На задворках родного села!

 

И меня, в час печали о вечном,

Не утешат ни мать, ни отец...

Стал сегодня седым и увечным

Самый малый в семье оголец.

 

Отгорели навеки зарницы,

Над полоской лесной тишина...

Там о берег карельской землицы

Нежно плещет родная волна...

Сергей Коновалов, культуролог: Итак, Алексей Николаевич, в сегодняшней подборке вы представляете очередные миниатюры в диалогах. Но начать наш разговор я хочу с юбилея писателя, «коронкой» (или если хотите, визитной писательской карточкой) которого тоже были миниатюры. Сто шестьдесят лет исполнилось на днях Антону Павловичу Чехову. Никто не празднует. Никто не отмечает. Почему?

Алексей Курганов, прозаик: Было бы неправильно ответить, что Чехов сегодня никому не интересен. Молодёжи – да, наверное. Все эти чеховские мазохистские самокопания, душевные терзания по любому, даже самому ничтожнейшему поводу, «вишневосадовщина» и платоновщина… Но есть и старшие поколения. Хотя им он, скорее всего, тоже малоинтересен. Мало, но не «не». 

Коновалов: Скатываемся на обывательскую любительщину: «интересен – не интересен» «нравится– не нравится»…

 Курганов: … «нДравится – не нДравится». Я вот о чём подумал: тесен писательский мир! Сейчас перечитываю «Триумфальную арку» и понимаю, что Ремарк это тот же Чехов. Та же рефлексия одиночества, хроническая меланхолия, разочарование в людях, доходящие до цинизма не только отношения, но и восприятия действительности и в том числе этих самых отношений.

Коновалов:… а доктор Равик это тот же Астров из «Дяди Вани».

Курганов: Именно.

Коновалов: Но вы-то в своих текстах (а конкретно, в представленных ниже диалоговых миниатюрах) до меланхолии не доходите. А вот весёлой злости в них и сарказма — с избытком.

Курганов: Но всё же стараюсь соблюдать пропорции (они же приличия). Как говорил всё тот же Антон Павлович, «давая волю фантазии, приудержи руку.»

Коновалов: И в то же время к собственно литературному сочинительству он относился довольно оригинально. Я для нашего сегодняшнего разговора даже выписал его слова: «Медицина — моя законная жена, а литература — любовница. Когда надоест одна, я ночую у другой. Это хотя и беспорядочно, но зато не так скучно, да и к тому же от моего вероломства обе решительно ничего не теряют…». То есть. Можно с полным на то правом назвать его ДОКТОРСТВУЮЩИМ писателем.

Курганов: Неплохое определение. А может быть, писателем препарирующим? Патологоанатомическим? Этакий препаратор человеческих душ. 

Коновалов: А пожалуй! И я был бы рад, если бы представленные в этой подборке миниатюры тоже явились этакими досторско-писательскими инструментами для подобного препарирования. Почитаем. Посмотрим. Поразмышляем. Успехов! 

На редкость знойным выдалось нынче лето – не продохнуть! Дед Филипп от духоты спасался у воды, чуть ли ни каждое утро затевая рыбалку. Вот и сегодня ни свет ни заря, прикрикнув на дремавшего в кресле кота: «Рыжий, просыпайся! Весь клёв проспишь!» –  старик поспешил в сени. Удочки, садок и лёгкий складной стульчик он приготовил ещё с вечера, а вот черви для лучшего улова требовались свежие. Дед с лопатой направился в сторону баньки: именно там, у деревянной стенки, водилась толстая и длинная наживка для рыболовного крючка. Наполнив старую консервную банку до краёв извивающимися червями, Филипп довольно крякнул. Потом погладил снующего между ног Рыжего, закинул на плечо свой рыбацкий инвентарь и размашистым, упругим шагом отправился по узкой, протоптанной ещё с середины весны тропинке в сторону реки. Кот поспешил следом, привычно навостряя уши на любой шорох. Всё больше шли лесом. Дорога к реке всегда казалась Рыжему переполненной тайнами, волшебными звуками, заманчивыми шорохами, и он, нет-нет, да и останавливался, прислушиваясь. Вот и сейчас он остановился и замер на месте как вкопанный. Дед Филипп оглянулся:

–  Не отставай, Рыжий! Ишь, как-ныне-то птицы стараются! Настоящий концерт! Такого, брат мой Рыжий, и в Кремлёвском дворце не услышишь! Какое многоголосие! Красиво поют! Я бы сказал: виртуозно! –  немного помолчав, наслаждаясь дивными звуками, добавил: –  А ты всё норовишь птичку поймать и слопать. Эх, ты! Таких певцов истребляешь! Или я тебя плохо кормлю?

Рыжий виновато прижал хвост и, ускорив свой бег, обойдя Филиппа на повороте, побежал впереди хозяина. Дед улыбнулся и продолжил:

–  Ты уж не серчай, дружище! Я ни в чём тебя не обвиняю. Знаю, что такова кошачья природа! Супротив зова плоти не восстанешь! Да погодь ты, не несись, как скаженный! Рассвет погляди какой! Знаешь, всю жизнь люди ищут счастье, да что там люди, вы – коты, небось, тоже. А оно так близко-близко, руку только протяни и дотронься. Главное, живи себе в гармонии с природой! Любуйся рассветами! Да что там говорить! Ты посмотри, Рыжий, как солнечные лучи наполняют мир! Как пробиваются они сквозь зелёную крону деревьев! Эх, душа замирает от восторга! Постой же! Думаю, что именно на рассвете счастье-то всем и раздаётся! Смотри, мимо не проскочи! – Филипп остановился и вскинул руки к небу.

Рыжий подбежал к деду и сел рядом. « Мур-мур-мур!» –  запел он свою песню, часто прижмуриваясь, словно солнце ослепляло его большие, овальной формы глаза.

Дед Филипп улыбнулся, присел на корточки и погладил своего любимца по спинке, а потом по мордочке:

–  Знаю, знаю, что и ты меня любишь! Рассвет, оно, братец, вдвоём встречать сподручнее! Счастье на двоих делить тоже приятнее!

Кот в ответ легонько прикусил ласкающие его мордашку пальцы и потёрся о руку хозяина.

–  Ну, ну! Довольно нежностей! Всю рыбу без нас выловят! Поспешим уже, что ли. –  Старик смахнул с ресницы предательски набежавшую слезу.

Речка ещё издали встречала свежестью и прохладой. Лёгкое журчание было схоже с девичьей песней.

–  Голубушка… поёт! Ты, Рыжий, вбирай, вбирай в себя благодать-то эту! Краше нашей речки я ничего в жизни не видал! Величавая! Царица! Вода какая удивительно чистая, словно хрустальная! Эх, благодать! И окунуться не грех! –  При слове «окунуться» Рыжий подпрыгнул вверх, как будто попытался спрятаться в кустах цветущего паслёна.

Это случилось после того, как на территории Украины-таки была зарегистрирована настоящая, пусть пока малочисленная, казачья община. Название она получила что ни на есть историческое – «Запорожская сечь». Стало быть, казаки, в неё входящие, по старинке, называть могли себя – запорожцами.

Атаманом вновь созданного Запорожского Казачьего Войска Низового был избран уважаемый в Донском и других казачьих округах отставной генерал Вооружённых сил Украины. Главной заботой его стало найти казаков для своего войска… Задача оказалась не из простых. Где их взять, коли следы запорожцев ещё в XVIIIвеке затерялись частично – в Причерноморье, частично – на донских просторах, частично – в Сибири, а вот на современной территории Украины разве что ряженные гаврилюки с чубами остались, традиций казачьих не соблюдающие. Тем не менее, они с завидным упорством самозабвенно самопровозглашают себя тем самым старинным казацким родом и идут служить тем, кто их Родину исконную в течение многих веков завоевать мечтает…

Пора, ой как пора – кабы не было поздно – на старинных казачьих землях настоящую силу взрастить, которой по плечу будет тех, кто потакает беспределу компрадорской буржуазии за шкирку взять и выкинуть с исконно русских земель… «Враг будет разбит, Победа будет за нами!»… А иначе как полуистреблённым, порабощённым до состояния рабов потомкам в глаза смотреть?

«Павлины-мавлины, говорите? Хе..х…»

Быстро сказка сказывается, да не быстро дело делается. Ну, слушайте-читайте сказ про сотню украинских вояк, которых послали Кубань-кормилицу завоёвывать… 

Дело было в первых числах ноября 2018 года. Съехались атаманы на Всеказачий Круг со всей Руси Великой. И Донские, и Запорожские*, и Кубанские, и Сибирские, и Забайкальские, и все какие есть другие бывалые казаки прибыли на Высший Казачий Военный Совет в секретный пункт назначения. 

И стали они думу думать, стратегическую линию вырабатывать, как им дальше верой и правдой Отечеству служить, как земли свои исконные охранять, веяния западные с их ценностями нетрадиционными на них не допускать…

 – Али мы, запорожские казаки, вместе со всем народом Украины боле не хозяева на своей земле? Почему нам из-за бугра приказывают что и как делать, куда идти и куда интегрироваться? – вопрошал атаман недавно воссозданного Запорожского Казачьего Низового Войска, да так вопрошал, что стены секретного зала дрожали.

 – Не бывать такому! 

 – «Не атаман при булаве, а булава при атамане», – вскричали с мест атаманы. 

 – «Казак – не конь, его не зануздаешь!» – тонким фальцетом взвился молодой атаман, хвастаясь знанием казачьих прибауток. 

 – Верно! – поддержали его с задних рядов. – Казака за узду к водопою не водят! Он сам решает куда и когда ему ходить, из какого источника пить.

 

Запорожские казаки*, Запорожское казачье войско – здесь авторское, условное название современной казачьей общины, зарегистрированной на территории Украины по праву наследования казачьей славы исторической Запорожской Сечи.

Треть моей жизни я чего-то боялся, даже не боялся, а прожил в страхе. Да, в страхе социальной жизни. Я боялся, что у меня обязательно что-то не получится. Я не смогу нормально обучиться профессии, не смогу найти себя в предоставленной мне жизни. Я боялся новых обстоятельств, я боялся, что не смогу воспитать детей, которые когда-то у меня появятся. 

После, когда я устроился на работу я начал бояться, что по какой-то причине меня возьмут и уволят, и я останусь без средств к существованию. Я напрягал все силы, чтобы не потерять того малого достигнутого, совсем не замечая, что этими моими страхами пользуются другие. Этот страх управлял мной. В холодном поту я просыпался ночью и дико смотрел на будильник, боясь, что проспал на работу. Я стал дико ненавидеть свой телефон, который звонил не переставая. И от его мелодии кошки грызли мне душу. Этот страх сковывал меня, лишал способности мыслить и анализировать ситуацию. Я стал запрограммированным роботом, который работал по заведомо заложенным функциям – подъем на работу, работа до седьмого пота, пока не зайдёт солнце и ночь для сна. Даже малые минуты собственного досуга превращались в кошмары ожидания звонка с работы, где обязательно найдут причину, по которой моё присутствие и всех остальных сотрудников просто необходимы, и не дай бог, ты откажешься или будешь в нетрезвом состоянии. Зачастую, в порыве злости, не владея собой, я разбивал телефон, топил его в воде, считая злом. Я не жил жизнью и часто завидовал людям, которые просто счастливо улыбались, прогуливаясь мне навстречу. Это сейчас я понимаю, что жил неправильно и что вообще не жил, а существовал.

И сколько людей, окружающие меня, живут этими обманчивыми стереотипами. Боятся оторваться от этого держащего социума, который топит его сознание в рутине бытия и указывает, что человек что-то должен.

Давайте проанализируем, с чего это начинается, и как мы сами окутываем себя этими сетями. В любой работе всё начинается с улыбок, где всё просто пока «надо». «Надо» плавно перетекает в «должен» и после показанного вами усердия всё это превращается в «обязан» и плевать им, что ты даже и не должен это делать. Ты сам виноват в том, что произошло с тобой. Как ты принял это, так с этим и будешь жить. Я скоро понял все свои страхи и просто взял и изменил жизнь, отрубил на корню все эти стереотипы и почувствовал впервые за треть своей жизни, что есть в этом мире свобода и был самым счастливым человеком на земле с заметкой в трудовой книжке «уволен по собственному желанию». И представьте себе – мир не перевернулся вверх ногами и не отказался от меня. Ничего не рухнуло, а, наоборот, открыло мне свои объятия, в которых я не потерялся и узнал много нового хорошего интересного как в финансовом, так и духовном направлении. Просто нужно осознать твоё это или нет. Бывают сложности, когда имеется безвыходная ситуация, но пока ты жив, такие проблемы имеют решения и если попробовать, то найти их можно. Не надо давать людям управлять тобой, прикрываясь этим социумом. Тут нет никакой политики. Человек сам по себе свободен и если что-то ограничивает эту свободу, значит тут что-то не то. Ограничение свободы, мышления подразумевает сплошное управление личностью, где ты являешься только предметом для достижения чьих-то целей. И после этого использования и выброса вас из этого социума есть большой риск оказаться в психушке.

Не бойтесь менять жизнь, иначе придёт время, когда вы поймёте, что жизнь ваша прошла, а вы ещё и не жили.

Вы знаете, что больше всего я не люблю в жизни? Нет, не чистить лук. И не вытирать пыль, в своём кабинете. Самое страшное для меня, это гладить брюки, через тряпочку. Чтобы стрелки получались не двойные, а одинарные и острые. Слава законодателям моды и низкий поклон за то, что они придумали мятые предметы мужского гардероба.

А я, между прочим, из-за этого женился. И не смейтесь. Моя ммм... Скажем, невеста, так выгладила шерстяные брюки производства швейной фабрики «Освобождённый труд», что все сомнения в необходимости этакого шага в моей судьбе окончательно отпали.

Только мода-то, прошла, а жена осталась.

Товарищи кутюрье, вы уж там с модными зигзагами, пожалуйста, поосторожней. Не меняйте её, треклятую, хотя бы лет десять, а то и поболее.

Тогда и советские семьи, как моя, будут крепки и надёжны. 

В конце восьмидесятых, прошлого века, на территории Советского Союза образовалась «чёрная дыра», а как ещё назвать ту субстанцию, в которой исчезало всё. Мыло туалетное, а заодно и хозяйственное. Я не говорю уже о водке и прочих слабоалкогольных напитках.

И надо же, в это самое время сломалась, скалка для теста. Подарок моей мамы, то бишь свекрови, любимой.

– И кто же в нашей семье добытчик? – Супруга сложив руки на бёдрах, смотрела на меня,  без всякого немого укора.

– Мяса в доме даже пары молекул не отыскать. 

Это не совсем хорошо, когда у жены такое же высшее образование, как и у тебя. Только диплом красный!

– Я так понимаю на охоту за мамонтом ты не пойдёшь? Ввиду их полного вымирания. Тогда хоть скалку раздобудь. Если и они тоже не вымерли!

Кивнув в знак согласия, я быстренько отправился к соседу, токарю Колянычу.

– Выручай дружище. Видел у тебя на работе болванки латунные без дела валяются. Сваргань мне из них качалку для теста. Она потяжелей деревянной будет и уж точно понадежней.

Ой, как сильно не подумавши, я это произнёс. Совсем не предвидел тяжёлые (в буквальном слове) последствия. 

Много лет сей предмет кухонной утвари служит жене верой и правдой. И зачастую не по прямому назначению. 

Стоит мне задержаться в компании друзей, как в прихожей меня встречает верная спутница жизни. С латунным орудием, предстоящего преступления, в руке.

Нет, она не произносит традиционное в таких случаях.

– Где ты был, кислород, одноатомный, или сколько триметилбутана (то бишь спирта этилового) принял на душу?

– А ну-ка, сообщи мне, количество электронов в ядре атома урана 238?

Если я не отвечу немедля, и не заплетающимся языком, то тут же следует урок прикладной химии.

Внук делал свои первые шаги,

Шатаясь, разбегаясь, веселясь,

Был шаг короче, чем размер строки,

Где Маша, мячик – все читалось всласть!

 

Как капитан по палубе, спешил,

Бежал вперёд к своей заветной кромке;

Несло корабль в сто малышовых сил

Под смех его отчаянный и звонкий.

 

А с радиолы лился голос тот,

Что с детства его мамы протянулся

Там был осел, и верный пёс, и кот,

И юноша...он внуком обернулся. 

 

Я НЕ ПИШУ О ЛЮБВИ

 

Я не пишу

О белоголовом

Маленьком мальчике

С глазами, как карие вишни;

 

Я не пишу о нём,

Говорящем глазами,

Смеющимся всем

своим крепеньким телом,

 

О нём, захватившем

мою ретину и оба

моих полушария,

А главное – руки,

 

Ставшие вдруг

бесполезными,

Когда его нет

Со мной.

 

ВДАЛЕКЕ

 

В душе бессловесно, беззвучно,

Бесснежно – лишь ветер

Да эхо шагов всех моих постаревших друзей,

Тех, рано ушедших и тех, кто остался на свете,

Собравшихся вместе на полке, где склад и музей.

 

А мне постареть удаётся всё реже, всё дальше

От зеркала я, от их чутких и помнящих глаз,

Никто не поможет, руки не отдёрнет от фальши,

Мой маленький мир – он замкнулся на здесь и сейчас.