|
Новый День №37
|
Жили мы как друг в друге матрёшки,
а теперь стало пусто внутри...
Позвони, как туда доберёшься,
или райскую птичку пришли.
Вместо роз и конфет в день рожденья
собираешь мне звёзды в кулёк.
Это облако или виденье?
Или ты там в тумане прилёг?
Мы сойдёмся опять после жизни,
что пущу я легко на распыл.
Обниму тебя в райской отчизне, -
чижик-пыжик, ну где же ты был?
Я хочу, чтобы утром побудку
твоим голосом пел мне щегол,
и плясать под родимую дудку,
и спрягать мой любимый глагол.
Помнишь ли, как мы делали щуку,
а потом пили кофе гляссе
и внимали сердечному стуку,
когда пел «Без тебя» нам Дассен.
И глядишь ты с портрета в оконце,
улыбаясь чему-то вдали...
Без тебя я как небо без солнца,
как листва без корней и земли.
ОДНОВА
Сломалась жизнь — я смастерю другую,
отпилим хлам, а нужное прибьём!
Ту, что сейчас — и злейшему врагу я...
Мы однова вдвоём с тобой живём!
Ах жили, жили… Однова теперь я,
я однова, любимого вдова.
Летят души растрёпанные перья,
и в перлы не слагаются слова.
Как хочется единственного чуда,
тепла плеча родного до утра...
Пошли мне снова весточку оттуда,
пусти меня погреться во вчера.
Коплю в душе все памятки и метки.
О кто-нибудь, прошу, умилосердь...
И бьют в окно поломанные ветки,
крест-накрест перечёркивая смерть.
|
|
|
Поля озябли, сиротливы,
Под белым саваном река.
Протяжны вьюги переливы,
Низверглись снегом облака.
Метёт по долам и угорам,
Леса в снегах, студёны дни.
Поют ветра родным просторам
О том, что брошены они.
Не устаёт России вьюга,
И мне не выйти за порог.
Никак не вырваться из круга
Печали русской и тревог.
МОИ ЦВЕТЫ
Стремительно уносит вечность дни,
Готовит нас к последнему исходу...
Но для меня горят ещё огни
Моих цветов в любую непогоду.
Их много там, где тропы заросли,
Где вдоль реки качает ветер ивы...
Где полоса непаханой земли
Под небесами теплится тоскливо.
Мои цветы – на дремлющих полях,
Которые сегодня одичали.
Горят они, как свечи в алтарях
Во дни смятений, скорби и печали.
МЕЧТЫ
Припомню детские мечты
В короткий час раздумий,
И мысль порхнёт от суеты
И форменных безумий.
Услышу речи, что светлы
И правдою бесценны,
Где в доме – чистые полы,
Бревенчатые стены.
Не изольют мечты хулы:
Они – для тёплой встречи
В селе, где мечут на столы
Для гостя всё из пе`чи.
Мечты, мечты – лазурь небес
Над полем и рекою...
Они – предчувствие чудес
В стремлении к покою.
Они – в хотении любить,
Когда на сердце злоба.
Они – надежды нашей нить
С рождения до гроба.
УНЫВАТЬ НЕ ДОЛЖЕН ЧЕЛОВЕК
В мире много сирых и калек,
Работяг с долгами до зарплаты...
Но скорбеть не должен человек
От нужды, обиды и утраты.
Много тех, кому не повезло
Приютиться славно в круговерти...
Если по земле гуляет зло,
Есть нажива у беды и смерти.
Нет, никак не должен человек
Унывать от наглости и злости.
И злодей закончит плохо век,
В землю и его зароют кости.
Что Земли вся скорбь, где тьму и свет
Чередует вечное круженье?..
В каждом сердце есть на зло ответ,
Только в нём лучится утешенье.
Унывать не должен человек
Ни весной, ни осенью, ни летом...
Ни зимой, когда пушистый снег
Покрывает землю белым цветом...
|
|
|
– Убили! Убили! Ох, убили! Ироды проклятые! Волки позорные! Твари ползучие! Гниды марамойные!
– Гарьк, здорово! Чего орёшь-то? Кого убили?
– Кого надо, того и убили. Проходи, не мешай. Иди отсюдова. К такой-то вашей маме.
– Интересный облом! Он тут разоряется на всю улицу, народ созывает, а мне «проходи до мамы»!
– Никого я не созываю. С чего ты взял?
– А кто орёт «убили»?
– Ну и убили, и что? Не тебя ж убили-то. Пока. Ты пока вон какой шустренький и жирненький. Так что можешь не беспокоиться. Тоже пока.
– Опять двадцать восемь! Хрен ли мне-то бояться? Я – вот он. В живом покамест состоянии. Так кого грохнули-то?
– Того самого! Кого тебя не спросили. Геть отседа!
– Да-а-а-а… Как звали тебя Гаря малохольный, таким же прекрасным в своей душевной простоте и остаёшься…
– А чего ты сразу обзываться-то?
– Я не обзываюсь. Я обозначаю факт. Так что ты теперь – обозначенный. Как в песне: «Милый друг, наконец-то, мы вместе. Ты плыви наша лодка, плыви…». Уважаешь песняка-то, а? Под политру выпитого?
– Это провокация, и я на неё отвечать не буду. И кстати, в тему и для уточнения. Я теперь тебе не Гаря. Я теперь Буцефал Буцефалович. Понял?
– Понял. Буце чего?
– Фал.
– А в прошлый раз был Винченцо Панорме. Да, времена меняются… И селёдка опять подорожала… И чего она всё дорожает и дорожает? Океаны, что ли, засахарились? Да! А «фал» это от слова «фаллос», То есть член. В простонародном имя наречении… (произносит нецензурное слово из трёх всем известных букв). Да?
– Ты опять ничего не понял. Это я роль репетирую. Некоего князя. Или графа… Короче, царских кровей. По пьесе Перикла. Или Софокла. Хрен его… Но это уже детали. Понял?
– Ага. Чего ж не понять! Перикл Софоклович! Писатель! А фамилий его как?
– Кого?
– Софокла Перикловича. Случаем, не Чемоданов?
– Почему Чемоданов?
– А просто так. Человеку без фамилии никак нельзя. Человеку без фамилии паспорт не дадут. Лишат избирательного права, и вообще – ущемят. А может, даже срок дадут. Запросто!
– Почему же обязательно срок? Может, у него паспорта сейчас нету! И ему не надо! Не испытывает такой жгучей потребности итить голосовать! А?
– Согласен. И всё-таки где ж он у него?
– Кто?
|
|
|
Ясное,
светлое,
свежее утро.
Росы на травах
горят перламутром.
Гнутся
под тяжестью капель
былинки.
Лугом иду
по заветной тропинке
в рощу соседнюю,
не за грибами –
за вдохновением
и за стихами.
ЭТЮД
Август.
Полдень.
Покой.
Над рекой
Мотылёк порхает.
Отраженье
Голавль хватает –
Глупый такой!
* * *
Сквозит полоской узкой небо
Среди высотных корпусов…
А мне сейчас нужнее хлеба
Покой полей и тишь лесов.
Простора хочется, раздолья
И синевы над головой.
Вот так бы выйти в чисто поле
И онеметь: какой покой!..
АКВАРЕЛИ
Звёздами высь густа.
Шорох в саду и хруст.
Спелость яблок на вкус
Пробуют лета уста.
* * *
По садам медовый воздух,
И такая благодать,
Что не яблоки, а звёзды
Можно ночью собирать!
* * *
Висит тумана пелена.
Росинки шлёпаются с крыши.
Вокруг такая тишина –
Комар за горизонтом слышен!
* * *
Сентябрь придёт – и поминай
Как лето звали…
Пока что светел неба край
И нет печали.
Пока что, радуясь теплу,
Душою светел,
Хотя и дождик поутру
Сплетает сети.
|
|
|
Первые ракеты Он принял за метеориты.
Они летели перпендикулярно эллиптической плоскости, с севера на юг, оставляя на блеклом северном небе широкие, огненные прочерки.
На следующий день они тоже падали.
И только на третий Он догадался взять бинокль и опешил – тонкие серебристые цилиндры сгорали в атмосфере как спички. Он тут же принялся собираться. Но вначале долго рылся в кладовке и нашел: любовно завернутый в мешковину Громобой.
Теперь, в сущности, когда Громобой был не нужен, когда все прошлые страхи казались смешными и ничтожными, Он даже сомневался, действительно ли Он со своим Громобоем был причиной очищения планеты. По крайней мере, одно время Он думал так, но потом пришел к совершенно противоположным выводам: не могут все чаяния и надежды быть возложены на одного человека. Не могут, ибо для этого необходимо сделать его роботом, бессмертным роботом, рабом, лишенного свободы выбора. Но с другой стороны Он знал: цель очищает помыслы, придает силы, указует, а это было все равно что снова бегать наперевес с Громобоем. Хотел ли Он этого?
Он вынес Громобой на крыльцо под незаходящее солнце и любовно обтер приклад и ствол с прицелом. В том месте, где щека касалась дерева, лак вытерся и потрескался. Слишком часто Он стрелял. Бегал и стрелял, и ему это нравилось, как может нравиться быстрота движений и меткость или просто ощущение опасности. Впрочем, Он никогда не был рабом своих чувств.
Потом Он убрал Громобой и занялся иными делами: вынес сушиться спальник – в последний раз они с Африканцем попали под дождь, провел ревизию электростанции, повесил над плитой красноспинную сёмгу, чтобы позднее упаковать ее в бумажные мешки. И только потом снова взял в руки Громобой. Видимость порой обманчива, Он знал это. Мир плосок, и признание этого было равносильно тому, что апеллировать к формам. Но формам родным и понятным. Понятным до боли в скулах, ведь у него, как и у всего человечества, не было другого опыта. Может быть, ему только больше повезло или, наоборот, не повезло. Он не хотел думать о своем бессмертии, слишком часто о нем думал, и это было бессмысленно, как бессмысленно созерцать небосвод в предчувствие инознаний. Он только знал одно: если Он обладает бессмертием, значит, это кому-то нужно. Но кому? Он не знал, что ответить, впадал в казуистику, начинал путаться и поэтому старался об этом не думать.
Затем они с Африканцем отправились через весь поселок по окатанным голышам. Прошли вдоль дощатых и бревенчатых домов, выстроенных в две улицы на плоском боку сопок. Ветер с океана рябил поверхность луж. Внизу, как ртуть, блестел залив, а дальше, за ним, громоздился перевал на материк. Вошли на территорию старой воинской части и попали в гаражи, где «зимовала» их машина.
Он давно хотел заняться ремонтом, но хорошая погода наступившего лета (после долгой, темной ночи) – такая редкость для этих мест, была слишком соблазнительна, и они с утра отправлялись то на рыбалку, то били птицу, то ездили на побережье «Четверки» за диким луком. Вернее, Он ехал на велосипеде, а Африканец бежал следом. Иногда они задерживались и ночевали на берегу или в тундре – среди мягких изумрудных склонов, и если ночь оказывалась холодной, спали в крохотной палатке, прижавшись друг к другу.
Вначале Он заменил все покрышки. Установил колеса и снял машину с козлов. После этого поставил заряжаться аккумуляторы. Иногда выходил на улицу и с волнением смотрел на небо. К вечеру ракеты не появились, и это обеспокоило его еще больше. Потом где-то на юге, почти за пределом видимости небо вспорола серебристая вспышка, и Он снова взялся за дело и остановился только тогда, когда руки стали трястись от усталости.
|
|
|
Чёрными клубами в небо поднимался дым. Горело где-то там — в конце лесополосы, метрах в пятистах от группы численностью в шесть человек — пять мужчин и одна девушка, облачённых в камуфляжную одежду. Из-за ветра, летящего со стороны пожарища, запах дыма ощущался очень явственно. Мужики поругиваясь покашливали, правда, в обществе юной девы, их выражения были мягкими, можно сказать — литературными. В положении лёжа, группа стреляла по консервным банкам, туго набив их гравием для утяжеления ивыставив в ряд на упавший ствол массивного дерева. Увы, но почти все мишени оставались не задетыми.
— Сильный ветер! — в оправдание своему промаху пробурчал мужчина средних лет, плотного телосложения.
— Эх, бойцы мои дорогие! Соберитесь! Последний раз на сегодня показываю! — Девчонка, упав на настил из сухой травы, громко перещёлкнула затвором снайперской винтовки. — Это же вам не праща доисторическая! Винтовочка СВД— требует особого подхода, можно сказать, любовного, нежного. Приблизительно вот такого.
Бац, бац, бац — банки одна за другой слетели с места. Раздались аплодисменты.
— Красава! Где ты так стрелять научилась? — принимая из рук девушки винтовку, спросил красивый рыжеволосый парнишка.
— Так она же чемпионка области по пулевой стрельбе! — разом загалдели мужчины.
— Да — чемпионка, правда, среди юниоров! Но, всё равно — молодчина! Талантливая дивчина!— подытожил разговор здоровяк высоченного роста, с косой саженью в плечах. — Верно, инструкторша наша бесценная?
— Скажете, дядько Петро! — смутилась девушка. — Это мой тренер — Сергей Львович — был настоящим талантом! Он метко стрелять мог научить кого угодно, а вот из меня инструктор, как видно, не очень! Какой день бьюсь с вами, а воз и ныне там!
— Да ты не расстраивайся, Леся! Мы будимо стараться! Старанье и труд — любую муру перетрут! Ибо труд избавляет нас от трёх великих зол: глупости, порока и скуки, — смеясь ответил Петро, подняв для пущей убедительности вверх указательный палец правой руки.
— Ага! Воно ж и видно! Видать, этих великих радетелей за целостность страны от безделья злая скука заела, и давай они избавлять людын от глупостив и порока. Да, вже в довесок и удовольствие решили им доставить — свободу дать! — хмыкнул мужичок плотного телосложения.
— Таки свобода — это не то, шо вам дали! Это то, шо у вас забрать не могут! — рассмеялся в ответ рыжеволосый. — У нас не отнимут, наше дело — правое! А власть имущие, как всегда, ошибаются!
— Эко ты ласково — власть имущие! — скривил губы кареглазый весельчак — улыбка не сходила с его лица ни на мгновение. — Козлы! И весь сказ! — резюмировал он.
— Разговорчики! Стреляли бы вы так же бойко, как языками треплете! Занять исходное положение! — скомандовал здоровяк, и, повернув голову в сторону Леси, добавил:— Давай, дивчина, учи этих философов другой целью овладевать — сносно стрелять. Особенно этого — козлячего пастуха! — и, взглянув на весельчака, добавил со смешком: — Стасик, представь, шо там не банки стоят, а козлы в ряд выстроились!
Со стрельбища возвращались ещё затемно. Осенний воздух был наполнен запахом сухой травы и горьковатым ароматом опадающих с деревьев листьев. К тому же, он был прохладным и необычайно вкусным. Совсем не хотелось верить в то, что идёт война.
— Леська, ты — зачётная деваха! — Рядом с девушкой шагал рыжеволосый Ромка, пытаясь привлечь к себе внимание. — Вот я бы умел так метко стрелять! Мигом звезду геройскую мнена грудь повесили! А ты чего не воюешь? Ни разу тебя на передовой не видал.
— Не-е-е, я по людям стрелять не могу! По банкам — одно, а по живым существам — это другое! Я и комара прихлопнуть не могу!
|
|
|
Мы истину ищем в заведомо ложном,
То в грёзах живём, то о призрачном прошлом
Грустим.
Не видим порой настоящего света.
Сплетаются наши вопросы, ответы,
Пути…
Любовь прилетает непрошеной гостьей,
Бросаем вниманья чуток, будто кость, ей –
Не плачь!
Заходится сердце до всхлипа, до боли,
Когда мы не слышим его и футболим,
Как мяч.
Есть время своё у печали и солнца,
И всё в этой жизни нам Богом даётся
Не зря.
Успеть бы прозреть и для счастья открыться,
По чьей-то судьбе неприкаянной птицей
Скользя…
* * *
Стоит мне в утро окно распахнуть –
Вакуум полнится мыслями, звуками.
Снова мечты устремляются в путь,
В край, где смыкаем в объятиях руки мы...
«Бог тебе в помощь, любимый!» – шепчу –
Боем часы отвечают настенные.
Кот улыбается стайке пичуг,
Крошки клюющей под старой антенною.
Вновь пробуждается щебетом сад.
Снова смеюсь без особого повода.
Чуткому уху слышны голоса
В стуке ритмичном идущего поезда.
Стоит мне только очнуться от сна –
В мир мой врывается разноголосица.
В сердце звенит и ликует струна:
Новая песня на волюшку просится!
|
|
|
Набросанное здесь – именно личные впечатления, а не литературная критика. Во-первых, потому, что сказанное сугубо субъективно, и, если критик – своего рода кентавр – симбиоз Обозревателя, глядящего на произведение и автора с высоты и одновременно гида, профессионально обращающего внимание читателя на те или иные литературные достопримечательности, то я – всего лишь Прикоснувшийся. Во-вторых, потому что собственно литературный Критик сегодня, как и многие иные, кажется устаревшим излишеством – чем-то вроде фронтового самолета-разведчика времен Второй в эпоху дронов. Сегодня пиар всех цветов и оттенков может эффектно заменить собственно анализ. К тому же я намеренно пока ограничиваюсь лишь впечатлениями от доитальянской части «неисторического романа». Замечу только, что впечатления сугубо личны, потому что я совершенно не касался интернета и прочего (если не считать уже упоминавшихся интервью Евг. Водолазкина) и двух прямо противоположных мнений моих близких знакомых. Второй, настолько не принял роман, что, по его словам, даже решительно полемизировал с В. Легойдой, человеком не просто известным, но бесспорно образованным
И каковы же они, эти впечатления?
Одно из первых впечатлений – то, что «Лавр», как и «Авиатор», может быть, в энный раз прояснил мне, почему я со школьных лет, вопреки рекомендациям добротного школьного литератора Николая Ивановича, выбрал изначально именно историю, а не литературу, хотя, как сейчас мне видится, литературоведческая стезя несравненно проще стези реального историка. Так почему же? По очень простой причине: литераторы, писатели сочиняют, тогда как историки стремятся копаться в «том, что было на самом деле». Теперь-то я понимаю, что эта грань во многом очень условна… Но «Лавр» напомнил мне школьные ощущения: да ведь придумано-то все…
А что мне лично дает прикосновение к этому придуманному миру? Как тому, кто с детства, как-то больше искал не столько впечатлений, а «знаний» и размышлений, интересных поворотов мысли, крупицы их нахожу и в сопоставлении слов «врач» – «врати», «заговаривати», и в мимолетном, казалось бы сопоставлении смыслов в словах развитие событий и развитие свитка. За этой мимолетностью – целая философия. Впрочем, та, с которой сам я давно уже знаком.
Зачерпнул для себя из романа и человеческого, а не дистиллировано онаученного слова. Вчитайтесь: «Прикасаясь к телу больного, руки Арсения теряли материальность, они словно струились. В нем было что-то родниковое, остужающее» (с.63).
Уже одни только такие блестки слов убеждают: и историкам, и преподавателям, а тем паче кабинетным философам, и психологам художественная литература нужна хотя бы для того, чтобы не разучиться писать на собственном языке. Ведь многие, так называемые «научные тексты» сегодня читать просто невозможно. Порой кажется, что подобно иным модным коллекциям. В которых дефилируют на подиумах, они предназначены не столько для носки (разъяснения сути), сколько для демонстрации собственной «виртуозности».
Но и при всех этих «размышлизмах» мне лично роман показался не очень информативным. Со Средневековьем, пусть и сравнительно поверхностно, я как-то знаком, а все эти детали знахарского искусства – та полуэкзотика, которая меня не обогащает. Они мне напоминают те брызги информации, которые сверкают в софитах передач вроде «Своей игры» или «Взятия миллиона». Что-то любопытно, а какую пищу для мысли дает это что-то? Хотя именно старорусские тексты для меня подобны прикосновению к колодцу, из которого пил в юности. Мне они (как не избита эта фраза) ласкают слух.
|
|
|
Сытый сом сказал лягушке:
«Будем мы с тобой подружки!
Ты садись ко мне на спину,
Прокачу тебя я в тину.
Там, в прохладной глубине,
Помечтаем при луне.»
А лягушка отвечает:
«Лучше здесь я помечтаю.
Добрый сом, пока он сытый,
Есть захочет — всё забыто.
И зелёная подружка
Станет вкусною лягушкой!
Чтоб обедом мне не стать,
Лучше быстро ускакать.»
ЛЕБЕДИ
Прилетели лебеди —
Красота на озере.
А мальчишки подлые
В них камнями бросили.
Улетели лебеди,
Не вернутся более…
А мальчишки глупые
Ничего не поняли.
ЯСЕНЬ ПОД ОКНОМ
Старые качели,
Ясень под окном…
Годы пролетели
Над моим двором.
Становлюсь я старше
И стареет дом.
Но всё так же машет
Ясень под окном.
И щебечут птицы,
И скрипят качели.
Мне теперь не спится
По утрам в постели.
Может я взрослею?
Грустно почему-то…
Я наш двор жалею,
Он живой как будто…
ВОРОБЕЙ
К нам однажды в дымоход
Воробей попался.
Он царапался, кричал,
И наружу рвался.
Долго мы его спасали,
Только к вечеру спасли.
Накормили, искупали,
И на волю отнесли.
Но теперь наш трубочист
Улетать не хочет.
Он у нашего крыльца
Над гнездом хлопочет.
|
|
|
На горизонте белый парус
Вдали от берега плывёт.
Неодинокий — с ним на пару
Такой же белый теплоход.
Что вскоре превратится в точку
И скроется за горизонт,
И парус снова в одиночку
Качаться будет между волн,
Почти застыв, как на картине...
Ну что же, время пролетит,
И мы, как теплоход, покинем
Гостеприимный остров Крит.
Чтоб там, на северо-востоке,
Грустить и вспоминать вдвоём
Про белый «парус одинокий
В тумане моря голубом».
хххххх
У нас идут две знаковых,
Две культовых премьеры:
«Дни Турбиных» Булгакова
И «Дон Жуан» Мольера.
Меня вы тут же спросите,
Кто будет, что не странно,
Играть не Лариосика,
А только дон Жуана.
Бинокли на колёсиках
Направят ваши дамы
Все мимо Лариосика,
Все сплошь на дон Жуана.
Хотя на жизни просеке
Встречали постоянно
Ранимость Лариосика,
Коварство дон Жуана.
И будут, морща носики,
Оплакивать жеманно
Не муки Лариосика,
А гибель дон Жуана.
Деля всех снизу до верху
Мужчин на два лишь вида:
Кузенов из Житомира
И донов из Мадрида.
|
|
|
В конце эпохи застоя в небольшом райцентре Черноземья, в милицейском взводе ППС1, служил сержант Иван Росляков, по прозвищу Мелкаш.
Его фамилия, происходившая от старинного русского имени Росляк (высокий, дюжий человек), словно в насмешку, абсолютно не сочеталась со ста пятьюдесятью пятью «сэмэ» роста худосочного блюстителя порядка. Да иной юнец много здоровее! А огорчительное, если не оскорбительное прозвище намертво прилепилась еще в началке – детсадовского опыта Ване хлебнуть не довелось: ребенком воспитывался в любви и заботе, под бабушкиным крылом.
Школу он возненавидел с первого же дня учебы. Тогда, на перемене, шустрый сбитнячок из параллельного класса нахраписто вырвал у малыша пышную ватрушку. Добычу немедля слопал, по ходу отпихивая обобранного. А «на закуску» сунул ему под нос мосластый кулак, для понятливости пригрозив:
– Нажалишься кому – пришибу.
Отроду не дравшийся Ваня трусливо заслонил лицо ладонями, втянул голову в плечи и зажмурился, как бы пытаясь подобным образом укрыться от застращателя. Про отнятое лакомство он ни учительнице, ни родителям даже и не пикнул, рассудив наивняцким умишком, что для него самого так будет гораздо безопаснее.
Эпизод с ватрушкой положил начало болезненному процессу «пробы границ» – выяснению реакции назначенной жертвы, когда ей каким-либо образом «укажут место». И стихийно зародил неодолимую неуверенность малыша в себе.
Вскоре к ней добавилось чувство собственной ничтожности.
– Закрой рот, урод! Тебя никто не спрашивает! Слинял рысью, пока цел! – привыкал он слышать от соклассников.
На людях Ваня постоянно боялся выглядеть глупо, нелепо. Отсюда и его страусова тактика: «Какой смысл лишний раз рисковать, подставляясь под удар? Лучше пока отсижусь, а там видно будет». Истинное же отношение к чему-либо им глубоко скрывалось. Неосознанно и упорно мальчишка выискивал в себе всё новые недостатки, занижая и без того скромную самооценку. Редкое дело доводил до конца и всякий раз медлил с принятием часто меняющихся позже решений.
Из-за уймы этих и иных заморочек Мелкаш с превеликим трудом подстраивался под школьный коллектив. И, будучи самым маленьким в классе, частенько ходил битым: на пасынке судьбы зло срывали уже привычно. Беспроигрышно ведь, а пар-то выпущен.
Еще и с учебой у Вани не ладилось: тугодум, дырявая память. Вызовут к доске – зажимается, горбится, мямлит, хотя бы и выучил урок. Ладонями часто лица касается, вроде поправить что-то на нем норовит. Взгляд бегающий, резкие
движения нечеткие, и даже новая одежда на непрушнике выглядела заношенной.
Педагоги его, положа руку на сердце, в большинстве недолюбливали.
______________________________________________________________________________________
1 ППС – патрульно-постовая служба. Входит в состав ГУООП (Главное управление по обеспечению охраны общественного порядка) МВД РФ.
– Опять дергаешься, как кукла на веревочках? Да опусти ты руки! И
выпрямись… Э-эх! Кому ты будешь нужен с такими знаниями? Садись, двойка…
Или:
– И это, по-твоему, конспект? Да курица лапой и то лучше накорябает! Иди! К завтрашнему дню чтоб всё переписал! А пока – неуд!
|
|
|
О Пушкине сказано и написано много. Есть даже целый клан пушкиноведов, что «ведают» Пушкиным, вероятно удивляя его на том свете своими томами трудов, за которыми многие забывают прочесть собственно самого Пушкина. И читают его, прямо скажем, у нас (как и все остальное) строго в кастрированном виде. Кастрация происходит в зависимости от эпохи. Как известно «недописанная» «История Петра» была впервые опубликована только в 20 веке! Опубликована, да и похерена снова. А между тем, всякий ее, прочтя, увидит, что это если не главный, то уж точно сутевой труд Александра Сергеевича. Заткнувшего им за пояс не только фантазера Карамзина, но и прочих наших «историков», любящих выводить из пальца и рассказывать нам о том, о чем не знали даже сами участники описываемого. То Грозный у них де такой-то был, то князь N в 12 веке поехал за тем-то (сам даже мог не знать, куда и зачем) до какой степени они нам все это рассказывают, естественно со своей колокольни. То у них Россия отстала и идет «кривыми» путями, то наоборот стала прямее всех прямых прямо от «первобытнообщинного коммунизма». То цари правили, то не правили, а только «само» все. То князь хороший, а народ темный, то народ просвещенный, но князь-просветитель опять дрепнулся на ровном месте и все так БЕЗ КОНЦА. А Пушкин возьми, да и просто выпиши факты, один за другими все. ЯСНО. Яснее некуда, для внимательного читателя. И то, что из этого не произошло художественного романа, есть воля Провидения, ибо роман, как раз, неизбежно исказил бы нам то, что у нас есть благодаря этому сводному труду Пушкина в архивах. Он оставил нам не просто уникальный документ, а единственный документ, не перевранный с запада/с востока. Случайно ли это? Нет. Не случайно. Пушкин в своей сути воплотил нам ту Россию, что мы осознаем и ЗНАЕМ. Мы ЧУЕМ, что Пушкин именно и есть Россия и наоборот! Бесчисленные поджоги-пожары наших библиотек постоянно стирают от потомков реальные свидетельства, загоняя нас в клише Варшав, Берлинов или даже Стамбулов. Наше небрежное отношение к письменным памятникам, кстати, также характерная черта России. Как деревянная Россия, постоянно обновлялась, как с чистого листа, не таща за собой грехов-привидений замков прошлого, как в излюбленной примерами Европе, так постоянно потирается у нас и письменное свидетельство о прошлом. Реальное, а не вымышленное. И пока в серьез вот и есть только спорный по «ориентации» Нестор, да бесспорный по ней же Пушкин, и вот в этом формате, его лаврами пока незаслуженно не увили. Но, что же нам свидетельствует Пушкин? Собой и этим своим трудом? А вот как раз настоящее, природное, как наш осенний дождь или майская лазурь: фактическая объективность и подлинный духовный либерализм. Т.е. не передергивание-подгон под философию-доктрину, под сиюминутные политдела, а ЗАПИСЬ всего по реестру – выводы делайте сами, И понимание-принятие, что человек другой имеет ДРУГИЕ взгляды, причем на все. Вот просто другой человек, есть другой, не копия, не дубль, а Божье создание СО СВОЕЙ СУДЬБОЙ, МИССИЕЙ, ГРЕХАМИ И ВЫВОДАМИ ОТ ЖИЗНИ. И это Пушкиным, как и Россией! НЕ ОСУЖДАЕТСЯ. А ПРИНИМАЕТСЯ, КАК ЕСТЬ! А вот ДЕЛА, т.е. прямые враждебные действия (даже при изображении единомыслия) – не оправдываются. Т.е. в России НЕТ ИНДУЛЬГЕНЦИЙ И ФАРИСЕЙСКОЙ ПАРТИИ. И то и другое тут присутствует, но Россией не является и присутствует именно из-за подлинной толерантности и либерализма России, как системы, стоящей как раз на базе Христа и ПОТОМУ позволяющей этому здесь присутствовать.
|
|
|
Бледно-голубое, почти белое небо, словно покрытое тонкой, прозрачной, тюлевой завесой, узорчатой или сетчатой, иногда она совсем прозрачная и напоминает органзу, а иногда это более плотная вуаль. Через эту завесу, натянутую по всему полотну неба, проглядывает едва желтоватое солнце, наверно его кто-то умывал с утра, да приложив не малые силы, смыл со светила всю яркость и сочную желтизну, присущую ему летом и весной.
Несомненно, ведь на дворе осень…
Середина октября.
И небо, и солнце сменили краски с ярких на блеклые. Небо более не поражает глаз своей чистотой, зеркальной голубизной, а солнце уже не играет своими лучами напитанными жаром и насыщенными ярким светом.
Наверно и небо, и солнце переодев, свои живые, блистательные, сияющие наряды на лишенные свежести, белесоватые, тусклые приготовились к приходу осенних и зимних холодов, рассыпчатых, с крупными, тяжелыми каплями воды, дождей, грубых, рвущих на части небесные одеяния, ветров и злобных, колючих, похожих на осколки стекла, белых снежинок.
Только сегодня в лесу, в предгорьях Кавказа – тихо… Нет ни холода, ни дождей, ни ветров, ни снежинок….
Природа неподвижна, она будто затаила дыхание, поглотила всякий звук: трели птиц, стрекот и жужжания насекомых, движение ветки, листка… она замерла.
Осень сменила цвета не только в небесах, она перекрасила деревья, кусты, травы, воды рек.
Высокие, дородные силачи тополя покрыли свои стволы толстым слоем изумрудных мхов. Опоясали свои станы округлыми, гладкими, блестящими, буро-фиолетового цвета трутовиками. Окрасили в желтые тона, то яркие, то бледные, листья, кои прикрыли остатки зелени, что когда-то безраздельно правила на этих ветвях. На невысокой лещине с овальными, все еще зелеными листами, края которых присыпала бурая, высохшая ржавчина уже нет ореха. Он осыпался, поспевший, наполненный силой лета и сладкими плодами, и, достигнув почвы, схоронился под листвой, или был припрятан хозяйственными жителями леса. Теперь же на изогнутых, тонких веточках свисая вниз, притаились зеленоватые, бледные сережки, слабенькие и будто утомленные тяжелой жизнью. Растущие невдалеке такие же низкие кустарники боярышника еще сохраняли летний цвет листвы, прибавив к этой зелени ягоды, ярко мерцающие красными и черными цветами. Листва диких яблонь уже покрылась желтизной, а груши и вовсе окрасились в буро-пурпурные цвета. Они нещадно сбросили со своих веток мелкие, блекло- болотные в темную крапинку, горько-вяжущие плоды на землю, а теперь также нещадно старались стряхнуть и оставшуюся листву.
Я прошла этот горько-кислый плодовый лес, подошла к склону холма и медленно стала подниматься по наклонному полотну в гору. В этом месте царствовала не менее высокая, чем тополя, но с гладким, тонким, похожим на стан юной девы, стволом серая ольха. Она тоже приоделась в желтые полутона, и сбросила со своих веток всех тех, кто не пожелал принять новые цвета… туда… вниз, к земле, к своим высохшим, умершим собратьям листам.
Ольха росла густо, ее уже неплотные кроны перекликались с соседскими ветвями деревьев так, что под ней царил серый, дымчатый полумрак. А потерявшие яркость лучи солнца, лениво пробивались сквозь листву и падали вниз, освещая лишь жалкие уголки леса и поваленные стволы, некогда живых деревьев. Иногда ольха внезапно резко встряхивала своими ветвями, и тогда мне чудилось, что оттуда сверху на меня летят не шебуршащие зеленые и желтые листья, а сыплет крупный дождь.
|
|
|
Любая разумная цивилизация накапливает информацию, создаёт своё хранилище, энциклопедии, историю развития и бережно её охраняет. Но мало кто задумывался о том, что в природе имеется своя сила, которая также независимо от чего-либо накапливает информацию не одно столетие и не одну эру, а за всё время существования мира.
Слабый луч фонаря пробивался в небольшом туннеле, куда Лиза забрела и решила провести последние часы пребывания на этой планете. Елизавета Кон молодая сотрудница группы межпланетной экспедиции, организованной для исследования пригодности некоторых планет для дальнейшей колонизации. Планета, на которой работала Лиза называлась Озмон и вот уже четыреста лет, как на данной планете поселились первые колонисты, отправленные землянами. Пребывание на планете считалось каторгой для любого прибывшего колониста. Туризм на планете не процветал, да и не за что процветать – пустынная местность, которая прерывалась небольшими рвами. Только в южном полушарии имелись мало напоминающие горы, возвышения и пещеры. Ещё триста лет назад, при второй экспедиции, колонисты провели технологические изыскания, проверку глубины планеты, наличие полезных ископаемых, которых на данной планете найдено не было, и искать уже больше никто и ничего не собирался. Первый земной спутник Луна оказался более ценным, чем эта планета.
Раньше закон гласил, что при открытии какой-либо планеты и включении этого объекта в галактическое обслуживание, на нём устанавливался пост с поселением вне зависимости от богатства и заселения планеты. Но ровно год назад, на общем съезде конгресса, было принято решение об устранении этих постов с непригодных планет, и для этого было создано несколько групп для последнего исследования и выбора таких объектов. В одну из этих бригад и попала Лиза Кон. До этого дня она неоднократно со своими сотрудниками находилась на всевозможных планетах для проведения исследовании. Вот и группу Эльдара, в которой находилась и Лиза, отправили в созвездие Гердты, где имелось три планеты, в том числе и Озмон, для окончательного исследования и постановления резолюции об устранении земного поста.
За четверо суток работ ничего нового к тому, что нашли другие исследовательские группы, они не выявили. На пятый день, после повторных проб, они объявили небольшим группам жителей-колонистов этой планеты, что намечен консилиум о вынесении решения. А какое решение — это уже все поняли и ждали его с радостью как об освобождении на свободу из тюрьмы.
Лизу мало привлекала эта планета своей серостью и пустотой. Но по мере нахождения, у неё прониклась симпатия к бескрайним пустынным просторам. Неизвестно почему, но в душе становилось спокойно и на этой пустой планете чувствовался комфорт.
Забравшись в пещеру, Лиза хотела проститься с планетой и с чистой душой покинуть её. Случайно, задев кнопку фонарика, Лиза отключила свет и погрузилась во тьму. Лизу нисколько не тяготила эта тьма. Странная мысль твердила и заставляла продолжать находиться и наслаждаться темнотой…
Внутренняя сила Лизы подсказывала, что нужно идти вперёд по зову и она, повинуясь пошла на этот зов. Невидимая рука потащила Лизу вниз на неизвестную глубину планеты, и она очутилась в каком-то помещении с неярким светом, который освещал большое количество ячеек, зависших в воздухе. В помещении была тишина. Тягостная и в то же время спокойная тишина. Что это было? И как это произошло? - ответить трудно. Лиза просто рассматривала всё окружающее.
«Почему я? Почему никто не заметил этого раньше? Почему ни один прибор не смог зарегистрировать это явление».
|
|
|
Утро на востоке ещё только начинало разгораться золоченными снизу облаками. Ещё не успело оно прогнать темень самой светлой ночи в году, но оно, это утро, уже полнилось радостной вестью, оно ею лоснилось, светилось, переливалось и время от времени выплескивалось в озябший простор горячим «Христос воскресе!»
«Воистину воскресе!» отвечали раннему утру первые селяне, ни свет ни заря пришедшие к храму со своими пасхальными корзинками. Но вот двери старинного собора открылись, и из него стали выходить самые стойкие прихожане, отстоявшие всенощную и заутреннюю пасхальные службы. Елизавета с дедом Ефимом тоже вынесли из храма свои корзинки для освящения и поспешили занять излюбленное место возле трапезной.
– Христос воскресе! – раздался из тёмного закутка знакомый женский голос.
– Воистину воскресе! – хором ответили Елизавета и дед Ефим.
– Идите сюда!
Это баба Лена, просфорница, опередила всех и по сложившейся традиции заняла места для корзинок работников храма.
– А Светина корзинка тут? Она же свечной ящик не бросит! – забеспокоилась Елизавета.
– Нет, пока только наши, – ответила ей Елена, – Иди, спроси, кому ещё из наших освятить куличи.
Дед Ефим насмешливо фыркнул.
– Вы что? Спятили? Можно подумать, здесь чужой кто-то… Христос воскресе для всех, а не только для вас… Э-эх, сколько ни учит вас батюшка, а толку-то…
– Ефим, не придирайся к словам, – отреагировала баба Лена, – Будто не знаешь, что команда, она и есть команда. Как помогать, так кого первыми зовут? Кто приходит? То-то же! А остальные тоже наши, но они сами по себе, а мы – вместе. Отец Арсений ещё никому не отказал, всем окропляет, воды освящённой же жалеет.
Елизавета успела два раза в храм сходить и вернуться с корзинками «своих», а потом ещё и пономарь Кирилл – тринадцатилетний сын батюшки – вынес три корзинки да два пакета с пасхами и крашенками. Он поставил всё это богатство на расстеленную на брусчатке льняную скатерть, затем достал из глубокого кармана стихаря пачку пятирублёвых свечек и отдал Елизавете.
– Это для всех, – поспешил объяснить пономарь и добавил, – Дед Ефим, вас батюшка ищет. Вам – пасхальный фонарь нести. А икону Воскресения дед Иван возьмёт. Мне хоругви доверили. Так что ждём.
Кирилл убежал. Дед Ефим встал с придуманной им лёгонькой «сидушки» и с благостной улыбкой пошёл в храм, чтобы встать во главе крестного хода.
За время всех этих туда-сюда хождений народу вокруг прибавилось, особенно вблизи входных ворот. Можно сказать, весь посёлок пришёл освящать свои пасхи, куличи, яйца и другие продукты. В два, а то и три круга люди становились в просторном дворе высоченного собора, который последний правильный помещик вместе с селянами построил перед самой Октябрьской революцией.
|
|
|
Это было в тот короткий отрезок времени, когда весь мир охватило поветрие, похожее на сдвиг мозгов по фазе, - ловля электронных покемонов.
Ну, и да. Поймала кошка покемона.
Программа зазевалась. Или что. Бывает, что и компо-мозги отвлекутся от тренда. Как человечьи… и попался покемон в мягкие, но когтистые кошачьи лапки.
А, может, солнечный ветер, как это бывает, навел шороху в земной магнитосфере. Пока программа и электронные гаджеты опоминались, покемон чересчур материализовался. Электроны… эти фотоны всякие, бозоны… бизоны, бутоны, бидоны, тефлоны и спиридоны… они, хотя и волны, но вроде и частицы. Почти вещественные. Вот покемон, ощутив, что никакая программа им не рулит, сгоряча перешел границу допустимого: овеществился. Кошка его тут же заприметила. Не зря говорят, что кошки могут видеть не только в темноте, но и то, что за тьмой, сквозь все эти темные материи. Могут даже управлять невидимой темной энергией.
Кошки, это такие существа… почти мистические. У древних египтян была богиня-кошка: Бастет. А в Средние века кошек даже держали за ведьм-оборотней. И сжигали на кострах, как еретиков. Живодеры!..
И как только бесхозный и безалаберный покемон засветился перед кошкой, она его цап!.. и ну воспитывать: стала учить политесу для продвинутого домашнего животного. Чтобы не раздражать главных домочадцев – хозяев жилья и не получать от них за то по ушам.
Сперва кошка повозила покемона об коврик у входной двери: раз ты с улицы, вытри лапы. Подумала и повозила покемона об коврик физиономией. Перед едой морду надо помыть! Но сначала на горшок. Засунула покемона в кошачий туалетный лоток и ждет. Покемон в лотке пульсирует, что твое северное сияние, а чего от него хотят, не понимает. Сгусток возбужденных электронов с ионами! Почти что холодная плазма. Что с него возьмешь?!
- Писай давай! Кому говорю! – понукает кошка. – Нечем, что ли? Давно не емши? Ну, тогда пошли к столу…
Эта кошка пользовалась почетом в доме своих хозяев. И по всем окрестностям. Она была одержима наведением порядка в мозгах. Дети у нее самой появлялись нечасто, такова уж была её планида; но ей было все равно, кого воспитывать, своих ли, чужих ли малолеток. Ну, знаете, есть же на свете такие неудержимые существа: они всех рвутся воспитывать. Дай им только волю!.. Вся округа знала: если кого-то надо подвергнуть неотвратимому воспитанию, зовите эту кошку, о которой у нас сейчас речь.
Кошка посадила покемона перед миской со сметаной и спросила:
- Вискас будешь? Знаешь такого Борьку? Популярный котярище! Он вискас жрет.
Покемон хлопал ушами и переливался оттенками, как радуга. Кошка вздохнула:
- Ладно. Вискас после. От него матерые кошары дохнут. Одному Борьке ничего не делается… А ты еще совсем хлюпкий. Недоросток. Подкормись нормальной едой.
Покемон смотрел на сметану без интереса. Ему-то нужна разве что электрическая подпитка…
- Лопай давай! Не кочевряжься! – Кошка озлилась и схватила покемона за загривок.
Кошка видела, как ее хозяева воздействуют на своих отпрысков, когда те упрямятся. Она стала макать покемона физиономией в сметану. – Жри! Жри, что дают, зараза!
Покемон искрил и трепыхался. Вместе с искрами во все стороны летели брызги сметаны.
|
|
|
Солнце догорало на глазах,
Августовский день катился в море.
Тот, последний. Чайки, тараторя,
Рассекали воздух. Крыльев взмах
Был подобен обещанью воли.
Был тот день и душен и смущён
Близким расставанием и ночью
Неизбежной. Небо непорочно
Продлевало длинный летний сон
Пока день не умер - обесточен.
ПРИКОСНОВЕНИЕ
На старом кладбище уже заметна осень,
Да где же, как не здесь, ей поселиться?
Вот желтый лист, что прах, по ветру носит,
Но так светлы надгробий тёмных лица.
Я здесь люблю бывать. Прикосновенье
Торжественно. Молчание стократно
умножено деревьями. Свеченье
Неведомое благостно и внятно.
Стихов моих чуть слышные мотивы
Услышаны, как тихие молитвы
Предутренние. Мы пока что живы
И значит, не напрасны наши битвы.
ПРЕМЬЕРА ДОЖДЯ
Пролилось небо долгою печалью,
Сметав закат живою ниткой ливней,
Дождь выступал все громче, все картинней,
Он шёл на бис, встряхнув прозрачной шалью.
Он удивлял, он замолкал внезапно
И снова опрокидывался оземь;
Я из окна разглядывала осень -
Дворового кота с промокшей лапой.
НЕЖНОСТЬ
Сентябрьский день шлёт легкой дымки нежность,
Рассеянное солнце высоко
за облаками. Где та безмятежность,
С которой летом было так легко
Гулять и, ровно ничего не сделав,
Так честно и невинно уставать
И, бросив на траву нагретый велик,
Читать взапой, смеяться и мечтать?
О лето, триста миль...не виден берег,
Лишь покрасневших клёнов зреет рать.
|
|
|
Набережная.
ОНА – дама неопределённого возраста, похожа на школьную учительницу, в руках книга Дефо «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо». Смотрит на отплывающий теплоход.
ОН – примерно её возраста, нескладный и неуклюжий (возможно очень полный или слишком худой), но держится очень развязно, даже вызывающе, ведёт себя по-бандитски, далеко не красавец, но чертовски обаятелен. Появляется, заканчивая разговор по телефону, в руках книга Михаила Булгакова.
ОН (по телефону). Да, перезвоню. Да нет, пока нет никого. Да не бзди… (Хохочет в трубку, она морщится) Тут, никого… Мымра какая-то. Ладно всё. Жди.
Оба машут отходящему теплоходу. Он свистит, заигрывая с дамами на теплоходе
ОН (кричит на теплоход). Эй, ты длинноногая, когда обратно? Приду встречать… (снова смеётся)
Она замечает книгу его, явно шокирована, он замечает её книгу. Некоторое время они не решаются заговорить, опасливо друг на друга поглядывая. Теплоход с музыкой на борту уже далеко, и на причале становится тихо.
ОН. Как провожают пароходы…
ОНА. …Совсем не так, как поезда. … М-да…
ОН. Да…
ОНА. Пароль верный.
ОН. Отзыв тоже.
ОНА. Значит, это всё-таки вы…
ОН (показывает свою книгу, кивает на её). Условные знаки тоже совпадают.
ОНА. Действительно, было бы очень странно, если бы это оказалось случайностью.
ОН. Да, это было бы странно…
ОНА. Да…
Пауза.
ОН. Тогда отбросим всякие сомнения и будем знакомиться. Я тот самый человек, который тебе нужен… Ой, нет, эту звучит как-то… Скажем иначе, тот самый человек, который писал письма под ником «Робинзон».
ОНА. Глупая затея знакомиться по Интернету, развлечение для мальчишек и девчонок. Я знала, что ничем хорошим это не кончится… Это всё моя подруга, она меня уговорила попробовать… Получилось глупо… До свидания…(Собирается уходить).
ОН. Да подожди ты! Что же тут глупого… Ты писала такие интересные письма! И какой романтический ник Марголена. Ты любишь Булгакова, Героиню его «Белой гвардии» зовут Елена, героиню другого романа – Маргарита, и ты придумала Марголена. Я разгадал тайну?
ОНА. Тоже мне Шерлок Холмс…
ОН. Если тебя ломает, не будем пока раскрывать своих настоящих имён, пусть так пока и остаётся Робинзон и Марголена.
|
|
|
Дождевые часы отсчитали смиренно
Пару строчек последних... осенних... в конце...
Вслед за клоуном рыжим спешит на арену
Белый клоун - с гримасой на мертвом лице.
Он поет, кувыркается, шутит дежурно -
Только скованы губы невидимым льдом.
Полосатая жизнь под попоной ажурной,
Словно зебра, по кругу плетется с трудом.
То ли листья топчу, в одиночку мудрея,
То ль к подошвам обрывки афиш пристают?
Уезжай, шапито, увозя поскорее
Деревянной скамьи беспокойный уют,
И усталую зебру, и сморщенный купол,
И огней близоруких тревожные сны...
Льдом невидимым скованы сердце и губы,
Чтоб в суровом молчанье дожить до весны.
* * *
Наконец-то я заболеваю!
Или выздоравливаю... будто...
Вымученных строк моих кривая
К небу, словно луч, взметнулась круто...
(Я ведь не училась на физмате,
Чтоб кривые строк чертить быстрее...)
Я стихи вдыхаю, как астматик -
Воздух из баллончика со спреем.
* * *
Теперь мне по ночам так горько спится:
Потрескивает сердце, как свеча...
Молитвы шепчут тоненькие спицы,
Серебряными клювами стуча.
Нет бабушки давно. Но кто-то вяжет
Мне свитер, повторяя: «раз» и «два»...
И тянется малиновая пряжа
Со дна души, которая - права...
К чему e-mail и номер телефона,
Коль здесь любовь, в моих руках уже?..
И музыка малинового звона
Не затихает в дремлющей душе.
* * *
Чужой билет достался мне,
Чужой живу судьбой:
Благополучная вполне,
Довольная собой.
Не выпал мне ни царский трон,
Ни денег полный воз,
Зато в кругу других матрон
Я счастлива всерьез:
Все хорошо. Уютный дом.
Работа и семья.
И как-то верится с трудом,
Что я - давно не я,
Что все случилось не со мной
(Моя ли в том вина?),
Что жизнью я живу иной -
Не той, какой должна:
Не умираю от тоски
Уже в который раз,
Не поднимаю от строки
Больных бессонных глаз.
Зачем мне рваться и бросать,
Коль жизнь не так плоха?
Живу не только чтоб писать.
И нет страшней греха...
|
|
|
Заехав к матери, чтобы достать из кладовой с антресолей банки, я наткнулся в дальнем углу на тяжёлую коробку, завёрнутую в холстину. Взяв банки, прихватил и этот свёрток, посмотреть, что в нём находится. Отдал его матери и спросил:
— Слушай, мам, что за клад спрятала ты в кладовке? Я что-то не видел раньше.
— А-а-а, этот? Он остался от бабы Дуси. Я, уж старая, и забыла про него. Много лет он лежит у нас. Я подальше его с глаз убрала, чтобы вы ненароком не сунулись в коробку. — Сказала мать.
— Какая баба Дуся?
— Ты должен её помнить. Маленькая такая старушка на первом этаже в угловой квартире жила. Помнишь? Ты ещё пацанёнком был, когда её муж умер. Они на фронте поженились, вместе всю войну прошли. Вернулись, сын родился, а вскоре дяди Феди не стало. Фронтовые раны дали знать о себе. Сердце не выдержало — рядом осколок сидел, врачи опасались его удалить. Он сдвинулся, и дядя Федя помер. Сильно горевала баба Дуся, как мы привыкли её называть. Но назад мужа не вернёшь, а сына надо было ставить на ноги. Женька-то был постарше тебя. Вот и пришлось ей не только трудиться на производстве, но и после работы ходила по подъездам, мыла полы. Подрабатывала, чтобы сыну отправить все деньги. Он в институте где-то учился…
— Все, вспомнил, — я перебил мать. — Это же она таскала постоянно вёдра с водой по подъездам? У неё была ещё привычка угощать малышню со двора конфетами. Точно?
— Да. Ребятишки её любили. Как увидят, что она вышла из подъезда, так сразу к ней бежали. Знали, что у бабы Дуси всегда есть карамельки в кармане. Тихая была, спокойная. — Сказала мать.
— А сын, Женька, здоровый такой парень. Он же в другом городе учился, так? — спросил я у матери.
— Да, уехал.… Как укатил в институт и больше ни разу не появился. А она горбатилась, чтобы там его содержать. После её смерти, я сколько раз писала ему, что мать оставила для него этот свёрток на память, а он так ни разу не отозвался, — с горечью в голосе проговорила она. — Ты же с Пашкой тогда помогал нашим мужикам со двора гроб на машину поднимать. Не забыл?
Я помнил бабу Дусю и её похороны…
Тихая и незаметная старушка с лицом, иссечённым морщинами. Постоянно в одной и той же юбчонке, латаной кофточке и линялой косынке, а зимой в старой, побитой молью, шали.
Она неустанно, с утра и до вечера, мыла подъезды наших домов. Мороз или снег, дождь или жара, а баба Дуся тащила в очередной подъезд тяжёлые вёдра с водой. Убирала мусор и отмывала бетонные полы от грязи. И сколько я вспоминал бабу Дусю — она оставалась в моей памяти маленькой, сухонькой старушкой, словно время не касалось её.
Умерла она в конце марта. Умерла так же тихо и незаметно, как и жила.
Мать, возвращаясь из магазина, зашла к ней, чтобы оставить молоко и хлеб, и увидела, что она лежит на диване, будто решила отдохнуть немного от этих проклятых тяжёлых вёдер. Мать тихо прошла на кухню. Оставила на столе покупки и хотела выйти, чтобы не потревожить бабу Дусю. И вдруг что-то почувствовала — подошла к дивану. Свернувшись калачиком, баба Дуся не дышала, а рядом с ней лежал старый, потёртый альбом с фотографиями, тетрадный лист и в пальцах была зажата ручка.
|
|
|
Многие известные современные писатели России стремятся как можно чаще появляться на ТВ, радио, раздавать интервью, «присутствовать» в глобальной сети. И ничего плохого в этом нет: ближе познакомившись с личностью писателя, читатель будет лучше понимать особенности его литературного творчества и, скорее всего, по-новому оценит его Художественное Слово. А кто-то впервые услышит имя прозаика или поэта и, возможно, вскоре откроет его книгу для прочтения.
Жаль только, что целый ряд известных российских писателей, образно говоря, растолкав локтями своих литературных героев и представив нам своё «лицо», не понимают, что их «физиономии» не вызывают симпатий. Имею в виду «лицо» их интеллекта и культуры. Часто поражает примитивизм мышления, незнание истории своей страны, политическая близорукость… и даже порой косноязычие. Своими выступлениями они лишь способствуют уничтожению исторической правды, нашей культуры, морали, чести и достоинства, да и теряют «писательский вес» в глазах читателей.
Вот всего несколько примеров.
«Гордость» современной русской литературы Михаил Веллер в своей передаче на радиостанции «Эхо Москвы», говоря о возрастающей популярности Сталина, заявил: «В перевороте двадцать пятого октября семнадцатого года товарищ Сталин сыграл роль предельно небольшую… в общем, в первом ряду он и близко не был».
Никоим образом не покушаясь на компетентность господина Веллера в исторических вопросах, хочу всё же заметить, что реальная картина выглядела совсем иначе. На 6 съезде РСДРП (июль-август 1917 года) Сталин выступил с Отчётным докладом ЦК. А уже на заседании ЦК РСДРП 5 августа 1917 года его избрали членом узкого состава ЦК. 10 октября 1917 года на заседании ЦК его избрали членом Политбюро, куда входило всего ЧЕТЫРЕ члена ЦК. В ночь на 16 октября 1917 года на заседании ЦК Сталин стал членом Военно-революционного центра. Именно он выступал с докладом о вооружённом восстании (В.И. Ленин в это время скрывался в Разливе). Так что в данном вопросе Михаил Веллер или заблуждается или несколько лукавит.
Кто же после этого будет доверять его художественному слову? Только те, чей мозг не осмеливается мыслить самостоятельно, а «питается» мифами, сочинёнными врагами социалистических идей и России.
В ютубе можно встретить немало роликов с выступлениями Михаила Иосифовича, в том числе и таких, где он призывает толпу к силовой смене власти. Но это чистой воды провокация.
Да, действительно, сейчас сложилась ситуация, когда ««низы» не хотят, а «верхи» не могут». Однако этого недостаточно; ещё необходимо появление партии трудящихся, которая поведёт за собой массы. А такая партия пока не сформировалась. «Низы» не хотят, но ведут себя пассивно. Никто не сможет отнять у нас наше священное право на бесправие. Прибегая к иронии, можно сказать: так много людей с головой ушло в политику, что выпускаемые ими пузыри создают эффект брожения в обществе.
Вместе с тем, В.В. Путин не должен забывать, что опасность редко кричит о себе и шаг в пропасть определяет весь дальнейший маршрут.
Другая «знаковая» фигура современной русской литературы – Людмила Улицкая – в своём интервью, рассуждая о книге Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» и истории России, заявила: «Если бы эта страна прочитала эту книжку своевременно, то в голову бы не пришло выбирать руководителем страны человека из КГБ… организации, которая уничтожила огромное количество лучших людей поколения, нескольких поколений…».
|
|
|
Ночь.
От крепкого сухого мороза звенят высоковольтные провода, «перешептываются» между собой звезды. Я слышу все эти звуки, несмотря на то, что нахожусь в приемном покое больницы в кресле. Пытаюсь вздремнуть. Сквозь узкую зарешеченную щелку окна в кабинет робко заглядывает красавица-луна. Не доверяйте ей — за ее молчаливой невозмутимостью скрываются тайны. Когда-то ее возлюбленным был сам Зевс. Бедные «лунатики». Говорят, серебристый диск Селены действует на них магнетически — примерно так, как часы на цепочке в руках гипнотизера.
Небольшое помещение приемного покоя расположено в цокольном этаже старого деревянного здания, потолок низкий, темный и какой-то «сутулый». Когда я откидываюсь на спинку старого зубоврачебного кресла, принесенного сюда, бог знает кем, и откуда, перед моими глазами всплывает серое «брюшко» отсыревшего и местами провисшего потолочного перекрытия. Иногда я с ужасом представляю себе, что может случиться, если потолок рухнет. Встревоженная фантазия рисует, как «брюшко» скидывает на меня десант ошарашенных пациентов из наблюдательной палаты, которая, по моему мнению, находится ровно над моей головой. И в памяти проносится песенка про адское дно: «Прислушался, а снизу кто-то стучится». Что ж, в психоневрологической клинике атмосфера должна быть особой. Ночной санитар — это солдат на боевом посту.
Свет в помещении обычно я выключаю вечером, оставляю уличный фонарь, который болтается на ветру и скрипит, как плохо смазанные качели. Все звуки ночью наполняются мрачными ассоциациями. Вспоминается детство и первые страхи под одеялом после чтения сказок Гофмана. Однако ко всему привыкаешь — даже к страху. И когда привыкаешь, то небольшой дозы этого «возбуждающего коктейля» в привычной обыденности уже не достает.
Мне двадцать пять. После службы в армии я поступил в медицинский институт, но по причинам семейным не закончил его. На третьем курсе женился…
После полуночи завыла собака. Этот проклятый пес скулит каждую ночь. Рядом с больницей находятся частные домики и старые деревянные бараки, хозяева которых держат живность. Иногда я просыпаюсь от пения петуха на заре, но чаще от лая собак.
В эту ночь пес выл так, будто у него помер хозяин. С жалобными протяжными песнями, адресованными, очевидно, гипнотической Селене.
Я мысленно обругал хозяина пса и решил заварить себе крепкий чай. То есть такой, чтобы ложка в стакане с разбухшей заваркой стояла как в сметане. Несколько глотков полученного напитка — и сон пропадает до утра. Такой «чифирь» меня научили заваривать в армии. В больнице я узнал еще один способ употребления чая — всухомятку. Пациенты лишены возможности самостоятельно разогревать воду, а потому просто «закидывают на кишку» горсть чаинок и запивают сырой водой. Чайными церемониями они не балуются. Из сухих чаинок вытягивают бодрящий кофеин единственно доступным способом — через ферментацию в собственных желудках. Возможно, поэтому у многих больных бурые под цвет чая лица.
Иногда приходится с одного дежурства сразу заступать на другое. Когда есть возможность приработать, я не упускаю ее. Молодая семья… После такого рабочего марафона даже крепкий чай не бодрит. Нужен сон, пусть короткий, но сон.
Впрочем, выспаться в полном понимании этого слова на дежурствах никогда не удается. Дежурства суточные. Ночью больных доставляет психиатрическая бригада скорой помощи.
Бывают дни, когда «психический нерв города» на время словно утихает. За сутки ни одного пациента. Тогда я занимаю себя чтением учебников психиатрии или открываю архив и вытягиваю какую-нибудь пухленькую папку истории болезни наугад. Должен признаться, что самые увлекательные детективы могут показаться пресными по сравнению с выписками из жизни патологий. Особенно, если на лицевой стороне истории болезни стоит красный значок «социально опасного и бредового пациента».
|
|
|
Август 1989 года. Министерство хлебопродуктов одной из среднеазиатских республик СССР. Главное управление мукомольно-крупяной промышленности. Отдел перспективного развития.
(Температура за окном. Обычная. В тени +42. По Цельсию)
Люди моего поколения и старше помнят, что в советских конторах стояли такие аппараты односторонней связи без диска номеронабирателя. То есть на них позвонить можно, а с них нет. Как правило, были ярко-красного цвета, и в центре аппарата красовался золотой герб Советского Союза. Обладатели таких телефонов страшно гордились ими: наличие сего агрегата сильно подчёркивало статус владельца.
Не знаю уж, почему, но эти устройства связи обладали скверным типом звонка. И мой организм со временем выработал стойкую антипатию к мелодиям этого агрегата. Если то, что раздавалось из-под красного пластика, вообще можно назвать мелодией. Короче — он зазвонил. В ней раздался раскатистый бас нашего министра.
— Зайди.
Трубка противно загудела сигналами отбоя. Почти бегом спускаясь со своего четвёртого этажа на покрытый хивинским ковром второй, где и располагался кабинет министра, я мысленно прокручивал в уме все свои возможные прегрешения, за которые меня следовало вызвать на ковёр. Таковых не обнаруживалось: так, мелкие шалости и не более того.
Понятное дело, хозяин кабинета сесть мне не предложил.
— Как обстоят дела с реконструкцией мельницы в Катта-Кургане? Оборудование всё на месте?
Перед министром лежала моя докладная записка, где чёрным по белому излагалось, что до настоящего временив республику не поставлены два, очень нужных, сепаратора.
Я молча стоял, переминаясь с ноги на ногу, не зная, что ответить грозному начальству.
— Как у вас у русских говорят. Не будем теребить хвоста за кот. Или наоборот. В общем так. Ты прямо сейчас спускаешься в АХО. Наш дорогой Абдумалик Каримович уже раздобыл на твоё имя дефицитный билет до Москвы. Забирай его и дуй в аэропорт. На всё, тебе час времени. Смотри не опоздай на рейс. Сам же знаешь, летом у нас билеты сейчас раздобыть….
Я ничего не понимал и продолжал изображать из себя «соляной столб».
— Отыскали, вышестоящие товарищи, машины. В Туле они застряли. На комбинате хлебопродуктов. Почему нам до сих пор не отправили, не знаю. На месте разберёшься. Сегодня у нас, что? Понедельник. Обратный билет у тебя на среду. Прилетишь в Ташкент, сразу ко мне. Доложишь об отгрузке! Иного отчёта не приму. Так и знай. — Он перевернул докладную. За ней лежало моё заявление на очередной трудовой отпуск.
— Это подпишу сразу. Если приедешь «со щитом» ! А если на «щите»! Отдыхать отправишься зимой. Ты к стуже, привыкший?
Я тогда не обратил внимание на последнюю фразу министра, а зря.
Ехать через весь огромной город домой, собираться — бесполезно. Однозначно опоздаю на рейс.
В чём был. А именно в (приобретённой по блату) венгерской рубашке, с коротким рукавом, и в белых брюках (мечта товарища Бендера!) вылетел в белокаменную. В кармане лежали две красненькие десяти рублёвые бумажки, с портретом Ильича. Всё чем успел, (впопыхах) разжиться у сослуживцев.
|
|
|
В детстве очень сложно выбрать свой путь, понять, кем же ты на самом деле хочешь быть. Так и я очень долго не могла определиться, знала только одно, что жизнь моя будет связана с искусством. В младших классах с удовольствием ходила в школьный хор, потом с упоением занималась в театральной студии. А ещё всю жизнь рисовала свои фантазии. Последние странички моих тетрадок были испещрены рисунками – сказочными историями с продолжением.
Помню, началось всё с того, что мне поручили оформить школьную стенгазету, а я до того увлеклась, что на большом ватмане почти не осталось пустого места, да ещё статейки были проиллюстрированы весьма узнаваемыми портретами учителей и одноклассников. Тогда-то классная руководительница посоветовала моим родителям записать меня в художественную школу.
«Художка» в то время (события происходили в 1984 году) была в городе единственной. Это сейчас их несколько, а раньше лишь деревянное старое зелёное здание, похожее на заброшенный дом разорённого помещика, могло дать начинающему художнику дорогу в искусство. Я начала трепетно готовиться к поступлению: собрала в папку рисунки, спешно пыталась доделать незавершённые наброски. Но родители работали в больнице – им было некогда, папа-хирург не вылезал из ночных дежурств, а у мамы находились другие, более важные дела. Время шло, я же не находила себе покоя.
Курс обучения в художественной школе – четыре года, я же училась в предвыпускном классе и никак не могла бы успеть завершить учёбу в художке к окончанию общеобразовательной школы. От этого становилось ещё тревожнее. И, в конце концов, я решилась идти сама.
Ехать нужно было с пересадкой на «Гору». Слов нет рассказать, как мне было неловко и боязно переступать порог странного незнакомого дома. В полной растерянности я стояла под высокими сводами в широком коридоре больше похожем на танцевальный зал. Сверху вниз на меня удивлённо посматривали длинные окна и белые могучие статуи. От полного смущения и подавленности я зашла в единственную открытую дверь. Как важно, оказывается, в жизни зайти именно в ту – самую нужную необходимую дверь.
Сидящие за мольбертами ребята даже не обратили на меня внимания, мало ли кто ходит поглазеть на настоящих художников. Они внимательно изучали глиняную крынку с маленькой луковкой на ярко-красном фоне. От мольберта к мольберту сновал невысокий человек с круглой бородой, больше напоминающий сказочного гнома, чем строгого педагога. Действительно, Валентин Людвикович* Годлевский был вовсе не похож на учителя, то есть на важного строгого педагога, какие учили меня в обычной школе. Улыбчивый, суетливый, говорит быстро… и слишком много непонятных слов: композиция, рефлекс, перспектива. И всё же именно его я называю самым главным Учителем в моей жизни. Именно он тогда не оттолкнул меня, мол, поздно спохватилась, а дал шанс. Посмотрев мои рисунки, которые казались мне самой тогда почти шедеврами, он сказал лишь: «Ну, что ж давай попробуем».
Потом, обучаясь основам мастерства, я быстро осознала, как разительно отличались мои кружевные танцовщицы и кудрявые феи, набросанные быстрым пером, от тех реалистических выверенных построений, коим учит изобразительная наука. Но Учитель не сказал мне, что мои рисунки – это всего лишь непрофессиональные любительские почеркушки, вкусовщина, дилетантская блажь, без тени попыток приблизиться к настоящему академическому рисунку. Нет! Он сказал: «Давай попробуем».
Не знаю, почему он решил так рискнуть? Загадка и поныне. Может, мои полные страха и надежды глаза его подтолкнули на эту чистой воды авантюру. Слыханное ли дело взять великовозрастную неумеху практически накануне последнего года обучения! Но Валентин Людвикович на свой страх и риск зачислил меня сразу в третий класс (причём, шла уже последняя четверть!), так что мне предстояло усвоить весь курс обучения художественному ремеслу почти за один год.
|
|
|
Красавица осень взяла акварель.
В палитру добавила жёлтые краски.
Лишь кистью взмахнула. И будто из сказки.
Возник из оттенков чудесных коктейль.
Пурпурный, янтарный, лимонный мотив.
Добавила осень в убранство деревьев.
Но ветер шалун не стерпел. Дуновеньем
Добавил смятенье, привнёс креатив.
Срываясь с деревьев, за ветром вослед,
Сплетая узоров прекрасный букет,
Листочков вуаль поднялась к небосводу.
Кружась, осыпаются как миражи,
Уносят с собою частичку души.
Чтоб вновь возродиться с весенней природой...
ОСЕННЯЯ НОЧЬ
Несмело, застенчиво, робко
Ложится на плечи мне ночь.
И бархатным пледом неловко
Меня согревает. И прочь
Под куполом звездного неба
Уходит минорная грусть.
Прохладного воздуха нега
Ласкает порывами грудь.
Осеннюю ночь вспоминаю
Тогда я была не одна.
Душа истомилась, скучает
О нем. А вокруг тишина...
Я чувствую: осень витает
А в мыслях я снова к нему.
Как было тогда, ощущаю,
Тот робкий его поцелуй.
Считаю осенние звезды…
Приходит внезапно покой,
И с ним бесконечные грезы
О нежной любви неземной...
ТАНЕЦ ОСЕННИХ ЛИСТЬЕВ
Осенний парк чарующе красив.
Рисуя кистью будто бы с натуры,
Залил художник клёнов шевелюры,
Заимствовав у осени мотив.
И словно, наслаждаясь красотой,
Природу осень в красках искупает.
В листву деревьев ласково вплетает —
Багряный, ярко-рыжий, золотой.
Не дремлет и бродяга ветерок…
Легко преодолев в себе сомненья,
Как будто бы дождавшись разрешенья,
Сорвёт с макушки дерева листок.
|
|
|
Какой жанр литературы Вам наиболее интересен:
|
|
Кто онлайн?
|
|
Пользователей: 0 Гостей: 26
|
|
