Новый День №25

Марина готовила новую концертную программу и одновременно сборник своих стихов к печати. Приходилось бегать в различные организации в поисках спонсоров, в типографию, встречаться с художником. А после всей этой суматохи садиться за фортепиано и разучивать произведения бессмертных классиков. Естественно, что времени на приготовление еды и другие домашние дела хронически не хватало.

Четыре дня удалось продержаться на полуфабрикатах, но пельменно-вареничный период явно затянулся, и на помощь дочери пришла Идиллия Петровна. Она совершила кулинарный подвиг и сварила нечто под названием борщ.

Тому, как готовила Идиллия Петровна - стоит уделить особое внимание. Наслушавшись в средствах массовой информации передач о вреде соли, женщина неукоснительно следовала советам медицинских светил, и безуспешно пыталась приучить к бессолевой диете Марину с Игорем.

За тридцать восемь лет супружества Идиллии Петровны, кулинарный талант так и не проснулся в ней. Вершиной мастерства  были гречневая каша и сваренные вкрутую яйца.

Приготовлением еды занимался Маринин отец, а когда его не стало - эту обязанность унаследовала дочь. 

Борщ Идиллии Петровны представлял собой странное мессиво из переваренных овощей, студенистое и пресное до отвращения.

Марина с трудом проглотила несколько ложек маминого варева и поспешила продолжить общение с Шопеном. Строптивый гений никак не хотел соглашаться на сотрудничество.

Марина усердно выковыривала звуки из клавиш и растопыривала пальцы, чтобы охватить пятиэтажные аккорды.

- Ну, Фредерик, ты расстарался! - с досадой выговаривала она композитору. - Как для врагов сочинял!

Через некоторое время классик всё-таки снизошёл до упорной провинциалки, и, когда с работы вернулся Игорь - его встретила мощными аккордами бравурная тема Шопеновского полонеза. Муж предпочёл бы такой торжественной встрече тарелку наваристого борща со сметаной и куском мяса, но вместо этого его сиротливо ожидала стряпня Идиллии Петровны.

Скандал вспыхнул, как пучок сухой травы от зажжённой спички. Так серьёзно они ещё никогда не ссорились. Случались, конечно, как у всех конфликты с выяснением отношений, взаимными претензиями и упрёками, но до оскорблений дело не доходило.

В осень скорее уйду с головою

Чтоб насладиться ее тишиной.

Мысли шальные свои успокою,

И «пошуршу» с облетевшей листвой.

 

Буду заснувшие кроны деревьев

Утром в молочных туманах искать,

И различать разноцветные перья

Листьев, готовых вот-вот облетать.

 

Так по осенней блуждать галерее,

Солнце покуда не выпьет туман.

Воздух вдыхать первозданно елейный

Буду, пока не наступит дурман.

 

В теле почувствовав ленную негу,

Кофе бодрящего в чашку налью,

Жадно вкушу ароматного хлеба,

И тишину в миг в себе ощущу…

 

Буду внимать молчаливое утро,

Солнечный луч и осеннюю грусть.

Взяв теплый плед, обернувшись уютно,

Вдруг рассмеюсь. Громко-громко! И пусть

 

Рядом прохожие вслед удивленно

Скажут: «ну что у нее в голове?»

Им не понять, собралась я спокойно

В осень уйти по шуршащей листве…

Ясное,

светлое,

свежее утро.

Росы на травах

горят перламутром.

Гнутся

под тяжестью капель

былинки.

Лугом иду

по заветной тропинке

в рощу соседнюю,

не за грибами –

за вдохновением

и за стихами.

 

* * * 

А небо августовским утром

Так отливает перламутром, –

Окошко хочется открыть

И – воспарить.

Казалось, не мечтай напрасно,

Сие бескрылым неподвластно,

Но я представил очень ясно,

Как по рассветному лучу,

Позолотившему тропинки,

Вдруг разбежался без запинки,

Взмахнул руками – и лечу.

Едва-едва колыхала своими долгополыми отростками трава, что купно укрывала невысокие холмики, подступающие впритык к утесистым кручам гор. Заилийское Алатау, Алаауы, как сказал бы казах, дышало дневным жаром, изредка пропуская по своим сбитым из гранита, известняка, сланца, постаревшим, запорошенным мельчайшей крошкой голыша, скалистым макушкам горных гряд, зябкие потоки ветра. Бурчащие, огорченные вековым движением струились по склонам реки, с узкими узбоями, одначе, непременно с каменистым дном. Та льдистая вода, несла в себе остатки величественных снеговых пиков, нынче лишь мельчайше просеянных, а посему не виденных.  Речушки раскидывали кругом капель изморози, облизывали могутные лежаки, почасту огибающие берега, своими угловатыми языками сверху увитыми взгривьями разрозненных пен. Они монотонно повторяли единый мотив, успокаивающий не только эти огромные пространства горных ущелий, долин и каньонов, вспучивающихся круч, гряд и отдельных утесов... они умиротворяли и сами малые  злаковые травинки, низкие кусточки можжевельников, и хоронящиеся обок валунов укутанные в сероватый пушок махунечкие эдельвейсы.

Кругом же той однозвучной погудки дыбились, пучились, вставали своими искореженными, изрытыми, аль вспять покатыми боками "Пестрые, пегие" горы, как сказал бы русский... Горы Заилийского Алатау.

Тянь-шанские ели, могутные в росте деревья с пирамидальной кроной, темно-зелеными изогнутыми хвоинками и почитай фиолетовыми шишками, остались далеко позади. Словно по единому указу прекратил лес свое наступление, и последние из его ратников одиноко замерли на оставшихся много ниже  пологих взгорьях.

Здесь же стлалась лишь трава, покоились боляхные каменья, принесенные давеча взбунтовавшейся речушкой, в тот миг... мгновения... временной этап получившей величание река, днесь журчащая редчайшим перезвоном капели. Вся эта чистота, благодать  наполняла и сам воздух, и посему голубое небо подступало совсем близко и тянулось во взмахе человеческой руки. Скидывая, обволакивая и сами ершисто-ощетинившиеся стремнинные утесы, и изумрудные травы огромными массами облаков. 

Частью облака цеплялись за выпирающие углами камни, частью переплетались с горной речной водой, а потому рождали блистающий в лучах солнца матовый дымок, легкой зябью встающий пред очами, а частью свивались, скручивались с самим разнотравием альпийских лугов.

Солнце, ноне не хоронилось, а также как и небесный купол нависало низко... низко... в движение, взмахе человеческой руки.

Я проснулся рано. Не спалось. И чтобы никому не мешать взял ноутбук и ушёл на кухню. В последнее время на ноутбуке, при подключении к интернету, вместо главной страницы, появляется на экране страница кого-то гороскопа. И чтобы его выключить и найти свой любимый сайт приходится полазить по дебрям интернета, нажимая на разнообразные клавиши. Как и кто мне это настроил я не знаю, может сын, а может и я что случайно не так сделал. Неважно. Я несильный ас в компьютерной грамотности, но с горем пополам, кое-что соображаю, а вот как исправить эту проблему, и сделать так чтобы этого гороскопа не было, не знаю.

Так вот и сегодня, как только я вышел в интернет, на моём экране появилась страница гороскопа. Я уставился на эту страницу и подумал, а чем чёрт не шутит, давай я посмотрю, что мне нагадали на сегодняшний день звёзды. Скажу сразу, я не верю в сказки. Но всё прочитанное и тем более адресованное мне лично, воспринимаю буквально, переживая и оценивая это с разных сторон. И вот что там написано:

«Первая половина дня будет сложной в психологическом плане: вам покажется, что жизнь течёт совсем не так, как того хотелось бы».

Вот те на... Первая половина дня – это что? Сейчас, что ли? У меня будут проблемы в психологическом плане? Это жизнь моя течёт совсем не так, как я хочу? Да вроде всё нормально – жить есть где, работа имеется. Жена, дети есть. Да всё идёт, как надо… Может он хочет сказать, что-то не так – это про работу… Ладно, давай дальше…

«Вашему знаку зодиака захочется эмоциональной встряски и острых ощущений, и они начнут искать приключения, которые этому поспособствуют».

Ничего подобного, весь день планировал отдыхать, не нужны мне никакие острые ощущения. И самые лучшие приключения будут сегодня на моём диване, который этому и поспособствует…

«Не исключён необоснованный риск на работе или покупка дорогих аксессуаров, которая может заметно ударить по карману».

Ну, на работу сегодня я не собираюсь, так что риск, предусмотренный вами, уже исключён. А вот насчёт дорогих аксессуаров… Ерунда какая-то…

«Ваша болезненная точка сегодня — спина и ноги. Болезни позвоночника и варикозные расширения вен сильно беспокоят их в зрелом и пожилом возрасте».

Что-то у меня и правда начала побаливать спина и что-то ноги зачесались… Нельзя мне читать такую информацию. 

        Санька Струков отпирался до последнего. Нет и всё! Не делал. Не видел. Не участвовал! И кто во время уроков катал со страшным грохотом по школьному коридору эту дуруЛебедуху на подставке от телевизора – видом не видывал! 

         «Ну что ж, не пойман – не вор!» – угрожающе проскрежетала завучиха, и заложника пришлось выпустить из учительской.

         Прокручивая в уме события прошедшего дня, Зоя невольно улыбнулась, припомнив тот эпизод. Какой же он смелыйвсё-таки – Санька! Ведь, когда завуч Римма Георгиевна свирепеет, то не то что у ребят, а даже у самых стойких учителей дрожат колени. Верно, если не подчинишься – случится невозможная трагедия. Никто не мог устоять под её давлением, а Санька устоял!          

         Зоя привычно скользила взглядом по знакомым трещинам на асфальте. Дорога.  Обыкновенная дорога до работы и назад. За восемь лет «пробега», кажется, можно идти по ней с закрытыми глазами. Механически всплывают в памяти: выщербленные ступени на подъёме, выломанный вандалами сектор чугунной ограды. И как они только тащили этакую тяжесть?

          На перилах моста местный умелец соорудил скульптуру – одинокий лебедь смотрит вдаль и день за днём ждёт свою пропавшую без вести подругу. Коварные и, по-видимому, те же ночные злоумышленники, что нарушили целостность чугунного кружева, с маниакальной настойчивостью отрывали лебедю крылья, ломали шею, обливали краской из баллончиков, но самоотверженный скульптор каждый раз восстанавливал своё грустное произведение, как символ того, что тоска по утраченной любви и одиночество в нашем мире – неистребимы.

         Безглазой головой лебедь тянулся на запад, именно там на закате загоралось таинственным светом лиловое небо. Возвращаясь домой по железнодорожному мосту, Зоя всегда замедляла шаг, рассматривала устремлённые на землю из огромного облака серебристые лучи. Там, далеко, почти на горизонте, жила волшебная, колоссальных размеров светоносная туча. Зоя про себя решила, что это и есть – Бог! Она привыкла здороваться с ним каждый вечер, рассказывала ему свои большие и маленькие беды, и просила-просила хоть какого-нибудь послабления доли, которая казалась отчаянно беспросветной.

          Потом, правда, какой-то доброхот объяснил, что загадочный свет исходит вовсе не из чудо-тучки, а совсем наоборот, от ночных огней крупного тепличного хозяйства за городом. Зоя не приняла столь банально-приземлённую версию и продолжала ритуал благоговейного приветствия серебристого облака. 

Мы объедались жёлтым медом при жёлтом огоньке свечи.

И на столе под жёлтым сводом слегка желтели калачи.

За бледно-жёлтой занавеской луна желтела как тотем.

На подоконнике сливаясь с букетом жёлтых хризантем.

 

А у сестры в косичках банты – желтее в мире не сыскать.

Мы говорили с ней о жёлтом… Потом решили поиграть:

Кто больше назовет предметов, в которых главный – жёлтый цвет.

Я начал: лев, тюльпан, монета и ярко-жёлтых роз букет.

 

Сестра добавила тихонько: «Я жёлтых бабочек люблю,

А к бутерброду сыра дольку я нам с тобою поделю».

Вкус жёлтых слив и жёлтых яблок, лимонов резкий аромат,

Бананы, дыни, помидоры, морской песок и листопад…

 

Потом на жёлтую салфетку запрыгнул жёлто-рыжий кот,

Пролив желток на табуретку и жёлтый грушевый компот.

Кончался вечер… Мы играли с сестрёнкой в жёлтые слова…

На жёлтой скатерти вздымалась из жёлтых фантиков гора.

 

А завтра новый день настанет… Надену жёлтый свитер свой.

Возьму коробку с пластилином: мы слепим жёлтый мир с сестрой.

В нём будет всё искристо-жёлтым: Дома, деревья, горы, лес…

И даже люди – это всё же наш ярко-жёлтый мир чудес!

Новиков – мой ровесник. И не просто ровесник, а человек известный. Доктор филологических наук, читает лекции студентам, «профессор факультета журналистики МГУ. Автор многих историко-литературных и литературно-критических книг» (так сказано о нем в краткой справке об авторе в 3-м номере «Нового мира» за 2018 г). 

И вот ведь парадокс! А, если хотите, казус. Для меня, со школьных лет, нырявшего с увлечением в мир журналов и литературной критики, этот литератор – незнакомец. Хотя, наверняка,  и в прежние годы мне доводилось встречать его имя и то, что он писал. И, боюсь, это уже казус, переходящий в драму русской словесности. Словесности, ареал которой съеживается, как апрельский снег. Бывшая еще несколько десятилетий назад стержнем многоцветной культуры и связующим звеном «национальных литератур» не просто огромной страны, а целой цивилизации, современная русская словесность стремительно провинциализируется. То есть становится все менее известной и востребованной за пределами собственно России.

Милые, вродебылибералы, сокрушая и язвя колкими насмешками совковость, добились немалого. И в том числе этого: углубляющегося провала памяти. Так, буквально в конце апреля спрашиваю самых начитанных из студентов – студентов из группы иностранной филологии о том, что читают, какая музыка известна. Дальнее Зарубежье знакомо. Русская классика пока тоже. Но и Николай Островский, и Константин Симонов, и целый пласт духовной культуры советских лет остаются вне их «окоема».

И это не только у нас. Как замечает уже сам Вл. Новиков, «молодежь… просто молчит и не знает. Не знает и не понимает наших воспоминаний, наших легендарных авторитетов, наших «приколов» и любимых цитат» (с.30). Просто вне границ России это «не знание» сливается с катастрофическим обеднением «великого и могучего» языка, как языка собственно русской и  транслируемой посредством его мировой культуры.  

И что уж тут говорить об изысках современной российской словесности? Тем более, что вместо них сплошь и рядом из телеэкранов (включая и, вроде бы, новости, и многие из ток-шоу, и немалое число сериалов…) на зрителей льется такой китч, что и комментировать-то нечего.

Так что мой именитый в России ровесник в ипостаси автора «Дня рождения мысли», стал и для меня лично впервые встреченным Незнакомцем. Незнакомцем, встреча с которым доставила мне буквально физическое наслаждение.

Время проносится мимо меня.

Память тех дней зацепилась за что-то…

Держит и держит былого стерня, 

Перед глазами – степные широты…

 

Снежной зиме ту легенду отдам.

Вроде и было всё это недавно:

Строили миром Андреевский Храм

Добрые люди с душой первозванной.

 

Где тот из мокрого снега декабрь,

Мирный и светлый, с построенным храмом? 

Годы несут свой пасхальный фонарь,

Блики ложатся святыми дарами. 

 

Лет через семь обрусела весна, 

Люди, себя не жалея, восстали –

Мирную жизнь зачеркнула война –

Их убивали – они убегали.

 

Вёлся из танков и САУ расстрел,

«Грады» квадраты жилищ выжигали,

Фрунзе посёлок почти опустел.

Кто не сбежал, те сидели в подвалах.

 

Храм уцелел, хоть без стёкол стоял

Да во дворе всех построек лишился.

Словно Андрей Первозванный позвал

Роту солдат, чтоб прогнали фашистов.

Вторая половина января.

День стал длинней, зима пошла на убыль.

Хотя она, по правде говоря,

Ещё не раз свои покажет зубы.

 

Начав сначала, с чистого листа,

Год Новый встретив с добрым ощущеньем,

Отметили Рождение Христа,

Грехи все смыли в День Его Крещенья.

 

И вот уже средь общей суеты,

Предпраздничной и праздничной, нам с вами

Почудилось дыхание весны,

Она (весна) уже не за горами.

 

Она то мёрзнет и как все дрожит.

То выглянет на час-другой утайкой.

Но скоро — через месяц с небольшим,

Предстанет полновластною хозяйкой.

 

Она придёт в назначенный ей час.

Придёт, друзья, без всякого сомненья.

Она придёт, и каждому из нас,

Кто ждал её, подарит обновленье.

Йенс долго болел. Зрение более или менее восстановилось к утру — правда, появилось стойкое, противоестественное отвращение к зеленому цвету — но началась лихорадка, ломота в костях, бред. Плюшевый диван в съемной квартирке вдруг сделался огромным, как мир — и Йенс, сколько ни напрягал мышцы и волю, никак не мог его покинуть. Все, на что он был способен — это лежать в обнимку с диванной подушкой и навязчиво перечитывать «хаусорднунг» на двери. «Не шуметь, не курить в коридорах, не мусорить, зашторивать окна в темное время суток...» Как ни странно, с каждый новым прочтением, в незамысловатом документе все сильнее ощущалось нечто глобальное.

Бредом казался и весь предыдущий день. «Это всего лишь грипп, - бормотал Йенс в редкие минуты просветления, когда жаропонижающие помогали, и температура опускалась ниже тридцати девяти. - Не было ничего... не было. Такое и не выдумать — разве в кошмарном сне увидеть». Охваченный досадой, он сдирал с себя мокрую от пота майку, а вместе с ней — липкую красноту инкубатора, и туман андсдорфских улиц, и жутковатую пустоту разлома. Он гнал прочь наваждение и давал себе слово быть разумным. Но не проходило и получаса — и Йенс снова трясся в ознобе, метался и звал Торику, потом — Джессику, оправдывался, умолял вернуться — хоть живой, хоть мертвой — и выслушать его, обещал, что все будет иначе... Клялся не мусорить в коридорах и курить при закрытых окнах.

За ним ухаживала хозяйка квартиры — фрау Шмельц. Урсула Шмельц. Просто Урсула, сдобная, кроткая, с мягкими, умными руками. Кормила, меняла белье, ходила в магазин и в аптеку. Разобрала, наконец, его злосчастный чемодан, и аккуратно разложила вещи в шкафу, по полочкам. Утешала, как маленького — в тяжкие дни его болезни — и развлекала беседой, когда он начал поправляться. Выспрашивала — но ровно столько, сколько ему самому хотелось рассказать. Ничего не скрывала, но и не утомляла откровенностью. За три недели она умудрилась стать для него чуть ли не родной душой.

Доброй фрау было за пятьдесят, и Йенсу она — с некоторой натяжкой — годилась в матери. Но будь ей и в два раза меньше, он все равно воспринимал бы ее, как мать или сестру. Не как жену, нет. Жена — это другое. Не та, от кого принимаешь заботу, а та, о ком заботишься, за кого отвечаешь.

«Ох, Йенс, - удивлялся он сам себе, - давно ли ты это понял?»

«Наверное, лучше поздно, чем никогда, но бывает и слишком поздно — ведь правда?»

- Почему женщину надо потерять, чтобы полюбить? - спрашивал он Урсулу.

1-ая студентка (удивленно) 

Да… У нас в отряде собрались девушки со всего Алтайского края. Все студенты на каникулах, а мы теперь – маляры-отделочницы… Половину спортзала училища нам под спальню отдали! А в душ будем на первый этаж спускаться.

 

2-ая студентка 

Ага, а вот Олесе Доминой и ее подруге Иринке Музякиной повезло больше. Это их родной город, и ночуют они дома, у родителей. 

 

Олеся (улыбается) 

Главное, на работу с утра не опаздывать. 

 

1-ая студентка

Слышали, что наш командир стройотряда, Наталья Басова, сообщила на линейке?

 

2-ая студентка 

А, конкурс агитбригад! Мы должны придумать что-то интересное. Будут стройотряды из разных городов и даже республик страны!

 

Олеся  

Мы на стадионе «Строитель» выступать будем? Помните, там недавно спортивные соревнования стройотрядов проходили?

 

1-ая студентка: 

Надо все сделать  так, чтоб нас запомнили! Олеся, тебе поручаем сочинить стихи. Подружимся  с ребятами из других стройотрядов!

Прежде всего, обусловим понятие коллектива. Коллектив начинается тогда, когда вместе оказываются ТРОЕ. Даже семья, становится семьей только с появлением третьего. Двое не являются коллективом и семьей. Обоснуем. Мы живем, подчиняясь физическим законам, которым не подчиняется только наше «правительство», причем ЗРЯ, во вред себе и всем окружающим. Физические законы таковы, что двойка, только на первый взгляд является стабильной системой. Она всегда – либо временна, либо вынужденное трагическое исключение из правила, либо кажущаяся. Вопреки общепринятому пойдем за передовыми учеными и будем рассматривать проблему с точки зрения ЖИВОГО ВЕЩЕСТВА. Сузим ее значение до млекопитающих, чтобы не записывать в «наш коллектив» комаров и тараканов, хотя и они влияют на наши взаимоотношения, смех не смех. Таким образом, если в семье нет детей, но есть домашнее или не домашнее животное – коллектив уже состоит из трех, заметим это сразу, чтобы не путаться в определениях. Итак, что же является, таким образом, определяющим почти всю нашу поведенческую гамму в коллективе? Почему двое людей ВСЕГДА ведут себя не так, как вдвоем, если они уже втроем и дальше? Потому, что появляется общий или перманентный ОБЪЕКТ, которого можно даже назвать зрителем или союзником. Ребенок становится зрителем-союзником своих родителей, и на его глазах они уже не могут позволить себе вести себя так, как наедине. Ребенок становится решающим сигнализирующим фактором их подлинных отношений. Но система, как и все в нашем мире – динамична, и те самые «союзы» с третьим, то одной, то другой стороны, если они не принимают гипертрофированную, болезненную форму, ведущую уже к распре и краху семьи или коллектива, являются как раз необходимой переменной для нормального поступательного развития. Семья, а потом коллектив, уподобляются атому и далее до минимума вещества и максимума - галактических скоплений и т.д. ОДИН ЗАКОН ДЛЯ ВСЕХ. Постоянное динамическое взаимодействие сторон треугольника, структуры уже стабильно-жесткой для взаимодействия с окружающими системами. Таким образом, стремление к любым мертвым монолитам, так же отрицательно сказывается, как и провозглашение полной анархии отдельного индивидуума-частицы. Более того, если мы пока в нашей физике видим, часто на первый взгляд, именно двоичные системы, например парные звезды, электрон-протон, это значит, что третья нам пока просто плохо видна или мы видим не коллектив – т.е. стабильную, хоть и обновляющуюся, но, вообще говоря, ВЕЧНУЮ систему, а временный союз, который либо – найдет третью сторону, либо неизбежно распадется, даже если срок распада будет миллионы лет. И вот это понимание ЕДИНСТВА мира, как «мертвой материи», так и живой, как духовного, так и материального, собственно и реализовано в доктрине Христа, Троице, и всех позитивных учениях от Лао Цзы до наших дней. Мир – есть ОГРОМНЫЙ КОЛЛЕКТИВ, хотим мы того или нет. И действия каждой частицы-индивида этого коллектива иногда даже ОЧЕНЬ значительно отражается и НА ВСЕМ ЦЕЛОМ.

Я долго не мог определиться, в каком жанре создает свои произведения Светлана Добычина. Малая форма – миниатюра, но не просто миниатюра. В этих небольших эссе, на первый взгляд, нет схемы, сюжета, нет построения рассказа, где начало перетекает в середину, а финалом венчается центр. Тут иное. Идет текст – как дождь, как солнце, как снег. Короткое, но сильное явление природы. Не успеваешь подвергнуть его анализу, но испытываешь приятное чувство, что тебя пригласили в гости, напоили ароматным чаем, укрыли от непогоды, дали теплые напутственные слова. При этом автор как бы остается за кадром. Но готов продолжить разговор. И это чудесно!

Первое впечатление от текстов Светланы – трогает за живое. Но жанр? В литературе много направлений, есть целые пласты в основном восточной культуры, где призывают творца видеть большое в малом. Не раскидываться формами, учиться и учить созерцать. Нет. У Светланы нет копирования, нет отстраненного философского созерцания, нет «записок от скуки» средневековых японских мастеров стиля «дзуйхицу» — в переводе «следуй кисти своего настроения». У автора свое — индивидуальное, личностное, психологическое, душевное. От сердца к сердцу. Возможно, поэтому она вывела короткой строкой в предисловии к своему сайту: «Я верю! Слушай свое сердце!».

http://ibelievetе

Каждое эссе Светланы Добычиной – это как кусочек янтаря, как лучик солнца, застывшего, но живого. В него можно и нужно вглядеться, чтобы понять, что янтарь – камень теплый. Иногда в светлых теплых камушках встречаются вкрапления – изящные, как те стихи, которые находятся внутри миниатюр автора.

Итак, что же это за стиль? Я бы назвал его «сердечными этюдами» или «психологическими зарисовками». Впрочем, первое подходит больше, потому что «психологические зарисовки» — это нечто академическое, схоластическое, дисциплинарное. У Светланы все этюды живые. Они приглашают и утепляют сердце. Воздействие на читателя психологическое, но идет оно не через ум, а через сердце. Тут больше импрессии, чем экспрессии. Тут больше сердца, нежели ума. Тут больше поэзии, чем прозы. Вдохновения и полета, а не долгого и кропотливого ремесла. Хотя мне, как прозаику, работающему с большими формами, поначалу недоставало выхода из этих коротеньких эссе в повести и романы. Потом подумалось: «А зачем?» Верный в малом над многим поставлен будет. В прозе идти лучше эволюционным путем, а не революционным. А может быть, Светлана Добычина останется в своем жанре сердечных этюдов? Может быть, этот стиль – именно ее? Во всяком случае, после прочтения ее миниатюр мне нередко хотелось к ним вернуться.

Теперь я женщина влюблённая,

Еще и с ветром в голове:

Я снова ставлю на зелёное

В едва желтеющей листве.

 

Ты мне, удача, всё же выгоришь,

За локоть лето удержав...

Едва ли лёгким будет выигрыш

На самом кончике ножа,

 

Как след клубнично-абрикосовый,

Из детства тянущийся впрок...

А осень явится с вопросами,

В листве их пряча, между строк.

 

* * *

Осень. Книга, кофе, плед,

Под которым много лет

Я держу свои заботы,

И усталость, и печаль...

Мое будущее, кто ты?

Мое прошлое, прощай!

 

Под мохнатым черным пледом

Я крадусь за счастьем следом

И, конечно, догоню...

Растяну его до лета...

Ровно двадцать раз на дню

Буду счастлива - навеки,

Стылой осени в ответ...

Ровно через три недели Анин вернулся в Москву. Первое, что ему сообщили в аэропорту:

– Не ходи к ней, она в ярости. 

– Откуда ты знаешь? – не без иронии спросил он и постарался, чтобы лицо было серьёзным, а не, как обычно, юродивым.

Они сели к «бешку» и погнали в офис Базлова на юг. Нетерпеливому Анину казалось, что они едва тащатся – неожиданно для себя он соскучился по Москве, хотя не любил её. С небывалой жадностью к переменам разглядывал улицы через запотевшие окна. 

– Ещё бы, – счёл нужным донести Базлов, – уехать, никому ничего не сказав! – Отвёл глаза, словно прятал за пазухой камень. 

Да он упрекает! – криво усмехнулся Анин. Стало быть, дело не зашло слишком далеко. Ему сделалось весело от одной постной физиономии Базлова, а зная Бельчонка, нетрудно догадаться о причине. Она хоть и стерва, но не дура. Верно, вспомнила старые женские штучки, которыми не пользовалась со времен студенчества? Надеюсь, осталась верной себе? Рой картинок, одна циничнее другой, промелькнул перед ним. И все их он самонадеянно отверг, полагая, что Бельчонок ещё не созрела для измены. 

Базлов в свою очередь ничего не сказал о своих подозрениях, которые, казалось, сделались весомее после того, как Пётр Ифтодий донёс ему проникновенно:

– Мы узнали – Анин родом из Новосибирска…

Голос у Пётра Ифтодия звучал красноречивее обычного. От усердия лоб покрылся морщинами, а белые неприятные глаза лихорадочно горели на бледном лице. 

– Ну да… – снисходительно подтвердил Базлов, слепо глядя в окно. – А я что говорил?..

Он обернулся: прилизанный чуб у Пётра Ифтодия делал похожим его Гитлера, не хватало мыши над носом. 

– Вы говорили, из Челябинска, – упрекнул Пётр Ифтодий и отвёл белый взгляд. 

– Значит, ошибся, – равнодушно согласился Базлов. 

Ему было не до расследования. Проблемы иного рода волновали его куда больше. Казалось, что взаимоотношения с Алисой зашли в тупик.

Ночью из вольера зоопарка одного южного российского города таинственно исчез муфлон. То есть, конечно, не сам исчез – экспонат не был склонен к побегам, – да и не так чтобы уж очень таинственно. Его – размышляли удрученные зоологи – грубо и цинично под покровом душной ночи наверняка похитили существа более разумные. Как, например, те же бомжи, коих неподалеку от обездоленного зоопарка, в пойме реки, летом обреталось изрядное количество.

О самом механизме похищения тоже гадать особо не приходилось. Он явно совпадал с механизмом исчезновения купца Портретова из знаменитого уголовного рассказа Чехова «Шведская спичка»: «Мерзавцы убили и вытащили труп через окно». Равно как и купец Портретов, живым муфлон мало кого интересовал: тащить-то его во здравии представлялось чреватым. Куда сподручнее было перемахнуть ограждение вольера и прикончить беззащитную жертву прямо в ее родных пенатах. Дабы затем перебросить свежатину через сетку и, за неимением окна, умыкнуть сквозь дыроватый забор. На воле же труп муфлона, ясное дело, был надежно скрыт путем зажаривания с последующим поглощением.

К тому времени, как в районный отдел милиции от директора научно-просветительского учреждения поступило соответствующее заявление, прошло уже трое суток, и от самого муфлона остались, как в народе говорится, рожки да ножки. А тотальное и радикальное промывание желудочно-кишечных трактов окрестных бомжей никаких улик теперь дать не могло. Однако заявление было зарегистрировано, и факт исчезновения живности по закону требовалось расследовать. И начальник уголовного розыска райотдела поступил так, как на его месте поступил бы и всякий другой начальник УгРо в России: поручил это бесперспективнейшее дело самому на тот момент молодому  оперуполномоченному – лейтенанту милиции Игорю Пискареву…

Хоть и молод был сыщик, но он даже после третьего стакана прекрасно понимал, что отыскать особо ценный экземпляр у него ровно ноль целых и хрен десятых. Тем не менее он добросовестно облазил весь зоопарк, так что его начали узнавать некоторые из экспонатов, – особенно долго не сводил с лейтенанта желтых зековских глаз огромный уссурийский тигр. Побеседовал Пискарев и с несколькими бродягами, коротавшими время у шалаша из веток на берегу реки – из тех, кто на момент разговора еще мог вязать лыко. Из такового общения опер вынес твердое убеждение, что именно они-то и сожрали несчастного красавца, но подкрепить солидную версию доказательствами… Увы: плевое в общем-то дело превращалось в безнадежный «висяк» – из тех, что уже ни в сейф до лучших времен не засунешь, ни до суда никакими стараниями не доведешь.

Элегантный мужчина в дорогом твидовом костюме с перекинутым через руку кашемировым пальто выглянул из-за угла на площадь Плайя де оро. Его взгляд скользнул по циферблату больших старинных часов. - «Рано. Надо выждать еще несколько минут. Точность — вежливость королей. Если швейцар будет отбирать плащ, не отдам. Но излагать свою концепцию перед членами Генерального совета с плащом в руках, не допустимо! Чёрт, чёрт, чёрт... И угораздило же меня вляпаться в эту махинацию с золотыми часами. И что теперь? Ни хронометра, ни денег. Да ещё в такой неподходящий момент. В наше время князь без часов — это моветон.» - Додумать до конца эту мысль ему помешал перезвон курантов. - «Вот теперь пора.» Мужчина расправил плечи и через секунду открывал массивную дверь.

****

- Господа, не пройдет и трех лет, как наша любимая Андорра засияет ярким бриллиантом в короне старушки Европы. Новые горнолыжные курорты привлекут сюда любителей скоростного спуска со всех стран. Вначале мы кардинально изменим налоговую систему. Мешок шерсти можно получить полностью, лишив волосяного покрова пару овец или состригая по десять сантиметров с сотни домашних животных. Так давайте прибегнем ко второму варианту. И вы увидите, что знаменитые горнолыжные курорты Австрии и Швейцарии в момент опустеют. Тоже самое и с торговлей. Отмените ввозные пошлины на все товары.

- Позвольте! - Перебил оратора грузный пожилой человек, облаченный в мундир, похожий на опереточный, - Да будет вам известно, что наша маленькая страна практически ничего сама не производит. Всё, что у нас есть — это горы и скалы. И если мы отменим таможенный сбор, то нам придется упразднить пенсии, а наши чиновники будут ходить на работу из чувства патриотизма, ибо платить зарплату нам будет не из чего.

Мужчина улыбнулся, окинул взглядом всех окружающих и продолжил:

- Вы зря меня перебили. В своем следующем предложении я бы вам все разъяснил. Спустившиеся с гор лыжники, как и их милые спутницы обычно испытывают сильнейшее чувство голода, которое спешат незамедлительно утолить в ближайших кафе и ресторанах. Вы улавливаете мою мысль? Туристам надо где-то спать. А значит нужны отели и кемпинги. Много отлично оборудованных гостиниц. Горнолыжное снаряжение довольно громоздко. Поэтому мы с вами откроем в стране пункты его проката. Налоги от всего этого в разы компенсируют потерю от отмененного сбора.

1.

Губы стиснул я крепко.

Люди вокруг! Их так много… Нескромен их мир!

Не для них те слова, что только тебе.

Мои чувства – сквозь ветер и космос – только тебе.

Крепко стиснуты губы мои, когда я в толпе…

 

2.

«Нет картин для показа» - так порой говорит интернет.

Средь наклеек и смайлов того, что мне нужно, - эх нет!

Ничего, что покажет мои чувства к тебе, - нет как нет!..

А слова – сотрясенье эфира… ба-бам та-ра-рам!

Но поверь ты хотя бы этим моим словам… 

 

3.

Суетой своей жгучей мир остужает сердца…

Но не заснежены, не подо льдом чувства мои…

Линии сил мировых превращают в космос хаос...

Линии жизни в ладонях сошлись твоих и моих…

Молча горю. Но жар этот мой – для тебя!

Мне вчера один знакомый позвонил. Он нашего сегодняшнего противоречивого общества вполне полноценный член. Но со странностями. Что есть, то есть. Временами проявляет отклонения от общепринятых норм. Опять же с чувством юмора большие проблемы. Впрочем, не проблемы. Какие могут быть проблемы с тем, чего просто-напросто нет?

 

Короче, разговариваем по телефоническому аппарату на общепопулярную тематику (о птичках там разных, превратностях погоды, рыбалке, бабах, видах на урожай зерновых и бобовых, политическом кризисе в Гондурасе) – и вдруг он вываливает:

- А скажи мне, Федя, какой домен у тебя на компьютере?

Нет, вы поняли? Вот так вот запросто взять и всё испортить! Домен! Тоже мне, нашёлся сталевар, герой огнедышащего литья, «наша сила – в плавках»! Я прямо-таки задохнулся от возмущённого негодования. Это же ведь надо же набраться такой наглости, чтобы интересоваться такими глубоко личными, можно даже сказать – интимными вещами! Домен ему, видишь ли, назови! Может, тебе ещё размер трусов моей горячо любимой супруги Люси обнародовать?

- У меня нет домена, - отвечаю сквозь зубы. – У меня заместо домена плагин со специальным клиринговым мерчендрайзером. И ещё лизинг впридачу. Вместе со шпигелем.

Слушаю – в трубке напряжённое молчание. Понятно – информацию переваривает. Не может сразу въехать в мудрёность терминов и простоту произнесённых слов.

- Ты не заболел случайно? - слышу, наконец, заботливое и участливое. – Может, в психиатрическом отношении чего? Может, уколы нужны совершенно успокаивающие впермешку с оздоровительными клизмами?

- Нет, Игорь, вы не правы,  - отвечаю предельно вежливо (а самого аж колотит всего: вот до чего возмутил!). – У меня всё физически и психиатрически нормально. Хотят ж.па чешется. К свадьбе, что ли, какой? Или к бане? И вообще болен не я, а всё тот же мерчендрайзер. И вышеупомянутый лизинг немножко покашливает. Наверно, шлёпнулся где-нибудь фейсом об тейбл. Он же, знаешь, такой игрун неугомонный! Прям гляди да гляди во все дырки!

- Больше вопрос не имею, - быстро отвечает мой собеседник. – И ответов тоже. Ты лучше водки попей. Говорят, облегчает весь трагизм процесса бытия.

И трубку быстренько повесил, пока я ему прощальное ласковое слово напоследок не сказал. Нет, каков наглец! «Трагизм процесса»! А сам у меня на прошлой неделе полторы сотни занимал!

   В своей статье «Литературные журналы переживают не лучшие времена» главный редактор «Роман-газеты» Юрий Козлов пишет: «…Да, у большинства литературных изданий - «Нового мира», «Москвы», «Знамени», «Юности», «Октября», «Роман-газеты», «Литературной России» - интереснейшая история и большие заслуги перед обществом».

 Что ж, всё верно. Вряд ли кто-нибудь всерьёз станет с этим спорить. Но беда-то в том, что упомянутые редактором заслуги остались в далёком прошлом. А какие заслуги у этих изданий сегодня, или, хотя бы, за последние десять-двадцать лет? Кто-то, конечно, может посчитать заметным явлением то обстоятельство, что «Знамя» пять раз публиковало «шедевры» бывшего министра А.Улюкаева, а главный редактор «Нового мира» А.Василевский имеет склонность регулярно печатать стихи своей жены. (Ну как не порадеть родному человечку). Впрочем, читатели это заметили, но не отнесли прочитанное к ярким событиям в современной русской литературе.

   Посмотрим на одно из главных «достижений» «ведущих» литературно-художественных журналов. Тираж «Знамени» в 1990 году – 1 млн. экз., в 2016 году – 2 тыс. экз. У «Дружбы народов» в 1989 году тираж 1 млн. 100 тыс. экз., в 2017 году – 1200 экз. Тираж «Нового мира» в 1990 году составлял 2 млн. 700 тыс. экз., в 2017 году – 2300 экз. У «Невы» в 1989 году 675 тыс. экз., в 2017 году – 1500 экз. Тираж «Октября» в 1989 году 380 тыс. экз., в 2016 году – 1 тыс. экз. «Юность» в 1989 году – 3 млн. 100 тыс. экз., в 2015 году – 6500 экз. 

   Эти цифры просто «кричат» о явном неблагополучии и в литературных журналах, и в стране.  

   Вернёмся к вышеназванной статье Юрия Козлова. Он предлагает: «В «золотой» список должны (без обсуждения) быть включены «Новый мир», «Наш современник», «Знамя», «Москва», «Роман-газета», «Октябрь», «Юность», «Литературная газета», «Литературная Россия», «Нева», «Звезда», «Сибирские огни», «Волга»». И далее: «Правительство… принимает бессрочное решение ежегодно финансировать отдельной бюджетной строкой обязательную подписку на этот «пакет», как минимум, для пяти тысяч крупнейших российских библиотек и учебных заведений, где занимаются изучением современной литературы». 

  Возникает вопрос: почему без обсуждения? Только потому, что 30-50 лет назад в этих изданиях печатались лучшие произведения советских писателей? Аргумент, прямо скажем, малоубедительный. И почему правительство должно финансировать именно этот пакет? Потому что в «Нашем современнике» и в «Москве» печатал свою «поэзию» российский олигарх Михаил Гуцериев? Или потому, что в этих журналах (как, впрочем, и во многих других, не перечисленных выше) главные редакторы предпочитают печатать себя, друг друга, своих друзей, приятелей и т.п.? 

   Главные редакторы хотя бы почитали, что пишут об их журналах в Интернете. Вот всего один пример. «Недавно была в Москве. Стала свидетельницей того, как в одном из книжных магазинов выложили у входа пачку «толстых» литературных журналов (уже устаревших номеров), видимо, не проданных в своё время. Магазин таким образом «почистил» свои полки. К сожалению, и бесплатно эти журналы залежались: при мне ни один покупатель не взял из этой пачки ни одного экземпляра. Да и, судя по толщине пачки, ими мало кто из читателей заинтересовался. Стало очень обидно за современных литераторов!» 

 Все, кто видел очаровательную девчушку с широко распахнутыми глазами, непременно восхищались: " Какая красивая девочка! Прямо фарфоровая кукла!"

 А девочка смотрела на них  большими печальными глазами и молчала. Ей было грустно от того, что никто не видел, как ей холодно, неуютно и страшно в этом мире, что для всех она только красивая куколка. А куклы ведь не умеют плакать. И девочка никогда не плакала.

Она даже научилась улыбаться, скрывая свои мысли и чувства.  Лишь ее большие глаза становились все печальнее и отстраненнее, что еще больше усиливало сходство с фарфоровой куклой.

 Девочка взрослела. Окружающие по прежнему восхищались ее красотой. А друзья, принимая ее сдержанность за черствость, обижались и уходили из ее жизни. Сердце сжималось от боли. Но изменить себя она уже не могла. Потому что стала фарфоровой куклой.

 

 Возмущению моему не было предела: отпуск в декабре! Да на кой ляд он мне, сельскому почтальону,  нужен в это время года?! Тупо сидеть дома, топить печку и ждать деток из школы? Да, какой же это отпуск?!

 Начальники... Черт бы их побрал! Сидят спокойненько в теплых кабинетах и понятия не имеют о том, что у нас и летом-то сложно найти замену, а уж зимой и подавно. Похоже, накрылся мой отпуск медным тазом...

 Вот так, бурля и кипя, как вода в чайнике, я покинула ненавистные стены родимой почты и пошагала на участок. Ворчи, не ворчи, а работу по причине испорченного настроения еще никто не отменял. Не пройдя и ста метров, увидела большую белую с рыжими пятнами собаку в ошейнике.

 Чертыхнувшись, от души пожелала всего наилучшего сердобольным хозяевам, отпустившим  бедное животное. Надежда, что мы пройдем мимо друг друга, не сбылась.  Оказалось, собака ждала меня. Встав на задние лапы, а передние положив мне на плечи, ткнулась своим носом чуть ли не в лицо. Потеряв дар речи от такой  наглости, я начала гладить собаку по голове и почувствовала, как раздражение сменяется спокойствием... Через несколько минут псина побежала прочь. А я осталась стоять, пытаясь понять, что же произошло. С детства смертельно боюсь собак. И вот только что обнималась с одной из них?! Бред какой-то! Передернув плечами, но уже умиротворенная, я пошла дальше. А вечером, рассказав детям о странной встрече, пошутила, что собака волшебная, не иначе.