Новый День №23

Мартышка возглавляла институт

Проблемы поддержания порядка.

Порядок есть, пока его блюдут.

Но это состоянье очень шатко.

Порядок вечно норовит упасть,

Его поддержка - важное занятье.

Ведь упади он - и любая власть

Вмиг превратится в зыбкое понятье.

Вот почему есть на порядок спрос.

Мартышка же, держа по ветру нос,

Всегда старалась оказаться возле спроса,

Как возле камбуза голодные матросы.

Заказы в институт текли рекой.

А с ними, разумеется, и прибыль.

Все власть имущие, чтоб обрести покой.

Уверовать в любую чушь могли бы.

 

Однажды в институт пришёл заказ

К вопросу о порядке на майдане.

Мартышка тут же издала приказ,

Спустив в отделы целый вал заданий.

Всех закрутил идей круговорот.

И вот, всего через какой-то год,

Уже готов пакет рекомендаций,

Как избежать возможных провокаций.

Там был намечен круг задач,

Даны сценарии решений.

Страховкою от неудач

Была весомость их суждений.

Но на майдане шли дела не так,

Как было предусмотрено в прогнозах.

Куда коварней оказался враг,

И более реальными - угрозы.

Заказчик, всем прогнозам вопреки,

Был сброшен с политических подмостков,

Хотя исполнили силовики

Рекомендации и вовремя и жёстко.

 

Казалось бы, мартышкин институт

Такой удар переживёт не скоро.

Но нет, дела по-прежнему идут

Успешно, нескончаемо и споро.

Мартышка, имидж поменяв отчасти,

Теперь даёт советы новой власти.

 

Там, где творятся вместо дел делишки,

Всегда готовы дать совет мартышки. 

В целом, одобрив новые Маринины стихи, редактор посетовал на то, что в них нет оптимизма.

 - Людям нужен положительный эмоциональный заряд, народ устал от «чернухи», и задача автора состоит в том, чтобы дать читателю эти положительные эмоции, вселить в него оптимизм.

 - Да где же его набраться?, - вздохнув, спросила Марина.

 - Это уже твои проблемы, - нужно уметь видеть хорошее даже в плохом, - ответил редактор.

Марина вспомнила свою приятельницу, которая живет, руководствуясь именно этим девизом, умело избегает отрицательных эмоций, и радуется, по ее собственному выражению, «даже лампочке и дверной ручке».

Марина решительно не понимала этой философии для блаженных: ей для счастья, или хотя бы для радости, нужно было значительно больше, чем лампочка, или дверная ручка. Но к мнению редактора не прислушаться было нельзя, - и уж если он говорит, что нужен оптимизм - значит, действительно нужен.

 - Что ж, будем искать! - бодро пообещала Марина.

Вот и славненько, - в тон ей ответил редактор. - Желаю удачи! 

На следующее утро Марина проснулась с твердым намерением получать от жизни радость.

Стараясь не вспоминать о вчерашней ссоре с мужем, явившимся с работы в изрядном подпитии, она привычно поставила чайник на плиту и включила радио.

Первым прозвучавшим сообщением было убийство какого -то коммерсанта. Потом диктор привычно поведал о серии взрывов и обстреле наших военнослужвщих в Чечне.

Марина поспешно выключила приемник. Послышалось шарканье стоптанных маминых тапочек. Обычно её появление сопровождалось тяжелым вздохом больной, уставшей от жизни немолодой женщины. Сегодняшнее утро не стало исключением.

 - Привет, - произнесла мама, и по ее тону дочь поняла, что оптимизмом здесь и не пахнет.

 - Опять какая - то гадость снилась, - пожаловалась Идиллия Петровна.

 - Представляешь, приснился Воланд в чёрном плаще, с чёрным зонтом. Будто входит, вытирает ноги и норовит в комнату пройти. А морда такая гнусная, ухмыляется…

 - Хорошо, что хоть ноги вытер, - попыталась порадоваться Марина.

Воланд - это всё-таки, лучше, чем маньяк, который гонялся за мамой в её прошлом сне а, догнав, пытался снять скальп.

Выйдя во двор многоквартирного дома десятилетняя Снежана ликующе сообщила подругам-ровесницам:

– Наконец-то дед умер! После похорон я в его комнату перейду. Ужас как надоело в зале тесниться! С родителями и вреднючим младшим братом – так бы это отродье и придушила!

– Какая ты черствая! – упрекнула ее одна из подруг. – Всё-таки он твой дед был, а ты радуешься.

– Ну дед, ну и что? – пожала плечами Снежана. – Да он целый год болел, всех затрахал! То ему подай, это принеси. Вечно к молоку цеплялся, что его недогрели или перегрели. А ногти грибковые, желтые, крошатся – противно смотреть, аж тошнит. Воняло в спальне у него – рыбой, мочой, не поймешь чем. Мать говорит, теперь, чтобы запахи убрать, все поверхности в комнате надо хлоркой отдраивать.

– Неужели и потолок тоже? – удивилась вторая подруга.

– Точно не знаю, – призналась Снежана. – Потолок, может, и нет. Вот диван стопудово выкидывать, он весь проссанный. Ладно, это дело родителей, и хлорка тоже. А мое было, пока они ездили гроб заказывать, все дедовы книжки перетрясти. Он меж страниц деньги прятал, забыть мог. 

– И как, нашла? – замерли девочки.

– Аж в трех местах.

– Много? 

– На золотые сережки все равно не хватит. 

– Ты родителям деньги не отдашь? – удивилась первая подруга.

– Зачем? Они же о них не знают. Сама пошикую!

– И нам пирожных купи, раз теперь богатенькая, – загорелись глаза у второй подруги. 

– Я подумаю… – съехала со сладкой темы наследница. И пошла считать: – У него ручка дорогая была, запонки крутые, часы вроде бы тоже. Еще царский рубль серебряный есть. Если всё продать… А вот мобил отстойный. Кому его впаришь? Разве совсем задешево…

Счастливица, она всё развивала наследственную тему. И ее вовсе не смущало, что покойный пока еще даже не был положен в гроб.

ГОЛОС МУЖЧИНЫ: Хорошо, хорошо. Спи. Да не занудствуй! Не знаю, сколько просижу. Может, до утра. Когда работается… А днем некогда! Днем я деньги зарабатываю! 

Входит Мужчина, раскладывает на столе ноутбук, листы, блокнот, авторучку.

Конечно, ненормальный. (За сцену.) Ну, да! По-твоему, по ночам работают только психи. Считай, что это у меня ночная смена… За особую плату. Ничего, ничего! Когда-нибудь и эти ночные бдения принесут деньги! Ну, и не жди. Дневные заработки я, между прочим, в дом приношу. Сама твердишь: психа задаром кормить не будешь. И на жизнь, кстати...

Выходит. Слышен его голос.

…хватает! Тебе. Мне. Дочке. Ага! Ага! Спи… А не всем везет, как моему приятелю! Я не кричу! Я не разбужу дочку. А ты меня не заводи! Да ты знаешь, что у этого приятеля… 

Входит. Бросает на стол в бумаги мобильный телефон, продолжая говорить.

Да у него… Связи его семьи! Пять поколений в чинах, на высоких постах. С такими возможностями, что... А я все с нуля! И подделываться не собираюсь под него. Он строчит, как заводной. Компьютер за ним не поспевает. Ага! А я по вдохновению. Как накатит. Ну, и ладно! Хватит! Как раз сейчас я и собирался сесть за халтурку. А ты вздрючиваешь. Спи! Между прочим, моему приятелю, по его связям, и халтурку валом валят. А мне заказуха перепадает от случая к случаю. Да ты… (Прислушивается.) Ну, вот, разоряюсь в пустоту. Она спит. Как всегда. Выплеснулась, и спать. А я на взводе. Конечно, я псих. По ночам мужья и жены спешат в постель друг к другу. А я на кухню. К ноутбуку. Придурок! (Двигает на столе вещи, ноутбук.) Настрой к чорту. Одна злость. Только и клепать халтурку... Так. Для успокоения чаёк. С лимоном. И до утра. Но сперва зарядочка.

     Делает стойку на руках и голове, но выпрямиться не успевает. На столе прыгает и звонит телефон. Опускается на колени, хватает со стола мобильный.

Да! Я! Ты сдурел? Ночь на дворе! Опять набрался? Так, я сам изложу, у меня короче выйдет. Ты снял на фуршете клевую герлу. Атасную чувиху? Ладно, обворожительную телку. Даму. Пусть! Свободную во всех смыслах. Владелицу загородного дома. Ночью она убедилась…  Хорошо, ты ее убедил!.. ты ее голубая мечта. Не вяжись к словам, не голубая, а… правильно ориентированная. И когда она, млея среди подушек… На ковре? За плинтусом? Ах, в этот раз верхом на подоконнике? Это же неудобно! Ну, тебе виднее. Короче, она стала строить планы вашего общего будущего. И тут облом. 

"Свете Тихий" – любовь моя к Богу,

Освяти благодатью дорогу,

Помоги путь пройти человеку,

Что бредет пилигримом по свету.

 

"Свете Тихий" – молитва и вера

В то, что там, где кончается ветер,

Где спокойствие радостью дышит,

МИР Любви! нам дарует Всевышний.

 

"Свете Тихий" – премудрость и счастье –

В тишине предзакатного часа

Озаряется синее небо

Не людской, а Всевышнего Требой.

 

Не суди меня, Господи, строго

За стихи, что слагаю в дороге,

Я пишу их стяженной Любовью,

Как умею Тебя славословлю.

*** 

Свете Тихий – радость моя –       

В сердце пламень неугасимый.   

Песню песен вечер ваял                 

Озарением над Россией.         

П-в

Мир Тя славит - Бога Отца,      

Сына Божьего, Духа Святого!   

Разносились гласы певца           

По владеньям Царя Золотого.    

2

Свете Тихий – радость моя –     

День погас – зажигаем свечи,  

На хорах псаломщик стоял,       

Наполняя духовным вечер.       

3

До молитвы нового дня            

В фалдах звездного балдахина

Свете Тихий – Радость моя – 

Омофором сиял незримым.

4 

Свете Тихий – радость моя –       

В сердце неба, сгущая краски,

Песню песен вечер ваял                 

Озарением над Луганском.

 

Дядя Миша был удивительным человеком. Все, кто его знал, говорили, что у него золотые руки и золотое сердце. Сам же он не любил похвал и пустой болтовни – праздному слову предпочитал полезное дело. Он всё время был чем-то занят, всё время что-то мастерил, рисовал какие-то схемы, отовсюду тянул всякие железки и каждый раз, задумываясь, почёсывал себя за ухом. Ему было где-то за пятьдесят. Возраст уже успел оставить на нём свой отпечаток, обильно осыпав сединой когда-то чёрные, как уголь, волосы, избороздив глубокими морщинами обветренное загорелое лицо.

Мы познакомились с ним в Лиссабоне. В то время я работал сервентом (подсобный рабочий (порт.)) на стройке многоэтажного дома.

Фундамент был залит, и уже начинали гнать первые этажи. В мои обязанности входило готовить раствор и вовремя подавать его pedreiros (каменщик (порт.)). Весь день я бегал с огромной тачкой, полной раствора, по шатким дощатым мосткам, у меня не было даже минуты на то, чтобы немного отдохнуть и перевести дыхание.

После работы я еле доползал до pensăo (хостел (порт.)), мылся, ужинал и валился спать. В шесть просыпался, наспех завтракал и спешил на работу. Работа была тяжёлой и монотонной, время тянулось медленно, я поглядывал на часы и не мог дождаться окончания рабочего дня. С утра до вечера одно и то же. И так каждый день.

Уже пол года я работал на этой стройке. Мне повезло, я попал на её начало, и если всё будет складываться, как хотелось бы, буду работать здесь до самого завершения. А дальше, как фишка ляжет, то ли меня перебросят на другую стройку, то ли снова придётся искать работу.

А пока я самый счастливый человек. У меня есть работа, пусть тяжёлая, зато мне платят, и платят сносно. Я рассчитался с долгами, живу в приличном pensăo, снова курю хорошие сигареты, и каждый месяц посылаю кое-что жене. Теперь я работаю на себя. Мой семейный бюджет растёт, а значит не за горами и тот день, когда я смогу вернуться домой. А пока нужно много работать. Вот я и корячусь на стройке, как вьючное животное. С каким удовольствием я разбил бы эту тачку молотом и поехал бы загорать на океан.

Так рассуждал я, обливаясь потом, надрываясь от тяжести, спеша обслужить всех pedreiros, с неподъёмной тачкой в руках.

Мои мысли прервал звонкий раскатистый оклик.

- Куда торопишься, студент?- донеслось до меня.

Я остановился и огляделся по сторонам – никого поблизости не было.

Голос в трубке звучал знакомо-жизнерадостно и незнакомо-казённо.

- У нас пятого юбилей, - услышал Епишев надюшкин голос. – Десять лет. В семнадцать ноль-ноль. Приглашаю.

- Понял, - он чуть отодвинул телефонную трубку от уха и поморщился. Непривычно резануло слух это откровенно канцелярское «семнадцать ноль-ноль». Раньше бы сказала по-человечески: пять часов вечера. И без этих дурацких нулей! Ноль-ноль. Сортир типа мэ жо. Когда только научилась такому чиновничьему пошлячеству? Хотя учителей у неё теперь и без него должно хватать…

Сегодня весь день Александр Алексеевич Епишев, ведущий журналист центральной городской газеты, гордость и слава отечественной журналистики, «золотое перо» горячо любимой Родины-матери, он же - пятидесятилетний, уже начинающий увядать (но еще, как он сам считал, о-го-го какой!) мужчина, дамский любимец и их же угодник, испытывал какой-то откровенно тухлый привкус. Началось с того, что за завтраком он разбил свою любимую чашку, привезённую пять лет назад из Германии, в память о европейском журналистском форуме (как говорится, раньше были времена -  а сейчас моменты…). Потом совершенно по пустячным причинам сорвались сразу две давно назначенные и очень для него значимые встречи, зато нечаянно случилась незапланированная, тоскливая, тягомотная и не очень-то и нужная, с Мартиросяном, директором издательства «Либерте-плюс» ( а хоть бы и «минус». Привыкли обезьянничать с этих приставучих, как подзаборные репьи, американизмов! Какой плюс? Зачем плюс? К кому всё приплюсовываетесь-то, господа издатели? Дурдом.). После обеда -  и самое обидное, что без всяких излишеств, и спиртного-то хватил капельку малюсенькую - прихватило печень. Родимый грёбаный гепатит - нежная память об таком же грёбаном Афганистане, где и подхватил его, нежного и ласкового, в горах кандагарских, и который теперь тут же напоминает о себе, стоит лишь чуть-чуть «усугубить» (избалованный, гад! Настоящей «Кристалловки» или натурального «Арарата» позволяет ему, Епишеву, чуть ли не пол-бутылки, и сидит себе тихо, не шевелится. Пей, хозяин, алкоголизируйся… Но чуть усугубишь какой-нибудь «сомнёнкой - палёнкой» - тут же, сволочь, поднимает голову: а вот и я, с приветом, здрасьте! Иди, дружок, проблюйся, а потом доставай лекарства, здороваться будем!). И вот теперь – Надюшка-хохотушка… Бывшая любовь, и единственная, которая завершилась удивительно мирно. Впрочем, иначе закончиться и не могло, потому что инициатором их разрыва была именно она, Надюшка, Надя, Надежда Михайловна, тогда, десять лет назад, простая российская девушка-женщина, рядовая инспекторша отдела соцзащиты, коренастая жгучая брюнетка с мускулистыми ногами кандидата в мастера по велосипедному спорту и откровенно блятскими глазками матёрой, застарелой комсомольской активистки. А он тогда, десять лет назад, на неё очень здорово запал! Прямо куда там! Сам удивлялся! Даже, дурилка картонная, начал вполне серьезно подумывать, а почему бы, собственно, и не создать с ней, переходящим красным знаменем, здоровую российскую семью.

При самом беглом рассмотрении становится очевидно, что Образ именно Троицы, всенародное, государствообразующее почитание Троицы, связано именно с непосредственным началом России (не Древней Руси) – с Сергием Радонежским (а значит митрополитом Алексеем) и их учеником Андреем Радонежским (Рублевым). И этот вопрос еще требует всеобъемлющего и академического исследования, раскрытия от последующих наслоений, а после Петровских реформ и заведомого замалчивания/уничтожения, например, библиотек Московской Руси, наверняка проливавших свет по вопросу и т.д. Также улавливается, что русская тройка, гармони трехрядки, трехглавые храмы, трехоконные пятистенки, вообще постоянное число три в самых разных сферах быта и культуры – не случайность или совпадение, а глубинная сутевая религиозно-мировоззренческая традиция. Непосредственное УСЛОВИЕ сутевого принятия христианства на Руси (не как новомодной идеи только князя и знати, как это было в основном именно в Древней Киевской Руси, но НЕ В РОССИИ). Этот принципиально разный подход к подлинному, нелицемерному, принятию христианства на Руси, как мы видим из происходящих сейчас событий (особенно как раз в Киеве) – снова чрезвычайно актуален. Очевидна некая связь между смыканием: тюркского понимания христианства (среди татаро-монгол было много несториан) – термин Троян (см. статью Л.Н.Гумилева по теме) и каким-то традиционным древним триединством. Кроме того, что основная масса населения Древней Руси, а тем более остававшегося гораздо дольше юго-запада – северо-востока в язычестве, явно воспринимала принятие христианства сверху, как подчинение религии греков или евреев (что даже сейчас можно услышать из уст современников), мог повлиять фактор совпадения принятия христианства именно через Троицу, с каким-то более древним верованием-системой именно в вотчинных землях древних руссов – Новгороде – Владимиро-Суздале-Москве.

Прекрасен образ женщины – загадки. 

Изящна, грациозна и стройна.  

Влечет непредсказуемо она  

Мужчин к себе, лишь бросив взор украдкой.

 

Её лучистый взгляд, окутан тайной. 

В нем радость и глубокая печаль.  

Поманит за собою невзначай,   

Как в сказке открывая мир бескрайний. 

 

Её улыбка, словно солнца лучик,    

Коснется губ. Загадочно мила...     

Слегка затронет сердце, как волна, 

И спрячется в смятении, за тучи. 

 

Чудесный аромат ее дыханье  -  

Манящий зов. Чарующе в ночи     

Как флейта, голос нежно зазвучит,  

И трепетно затихнет, в ожиданьи...   

 

И воспаряя царскою походкой,         

Чуть голову лукаво повернет.     

Очарованья шлейф с ума сведет...   

Нежна, непредсказуема, красотка.   

 

Мужчины скажут: «Что-то есть такое, 

Есть что-то недосказанное в ней».    

И разгадать, стремясь ее сильней,   

Не будут в этом мире знать покоя.  

Раннее утро. 

Росы на травах. 

Трётся о берег 

Спросонок река. 

Лес ещё спит. 

Над ним величаво, 

Чуть-чуть покраснев, 

Стоят облака. 

Тихо. Спокойно. 

Один только ветер 

Шепчет о чём-то, 

Забравшись в камыш. 

Кажется, 

Будто на всём белом свете, 

На всём белом свете 

Такая вот тишь. 

 

* * *  

Сегодня праздник – новый день. 

Казалось бы, совсем обычный, 

А приглядеться, даже тень – 

И та ложится непривычно. 

 

Не так листочки шелестят, 

Совсем не так свистит синица… 

И начат он, что говорят, 

Как жизни новая страница.

  

* * *  

Июнь и юн ещё, и свеж, 

Наполнен – щебетом и светом. 

Плоды в садах не ломят веток, 

Косцы в лугах не метят меж. 

 

С прохладой звонкой по утрам, 

В пьянящих запахах и гуде, 

Июнь такие чувства будит, 

Что впору вылиться стихам.

Всех легковерных и наивных,

Готовых всё терпеть и ждать,

И замирать по стойке «смирно!»

Не стоит переубеждать.

 

Какой-бы не казалась куцой

Их жизнь, поверь, они не те,

Кто будет рад, пусть остаются

В своей извечной слепоте.

 

Там, где не действуют законы,

И попираются права,

Не стоит побеждать Дракона,

Не задушив в себе раба. 

          хххххх 

Отшумела твоя эпоха.

Потрясло её там и сям.

И эпохе бывает плохо,

А не только её сыновьям.

 

И эпохе бывает стыдно,

Хоть признания сразу не жди.

И обидно, ох как обидно,

Что этапы её позади.

 

Что ж, решила свои задачи,

Так пора тебе на покой.

Юный мальчик играет в мячик,

Он уже из эпохи другой.

 

Он не требует чьих-то вводных,

Смотрит фильмы в кино без купюр.

Неголодный и очень свободный -

Даже, видимо, чересчур.

 

Дуйте ветры, мети пороша.

Пой гитара, звучи рояль.

Если новое будет хорошим,

То и старое будет жаль.

  Юля держала в руках дочкину, весьма потрёпанную различными приключениями, куклу, а видела своего Димку. Милого, доброго, израненного Димку, до сих пор жившего в ней болью, печалью и тоской.

 Димка выбрал её сам, когда она  растерянно стояла рядом с мамой  в детском отделе: кукол было столько, что глаза просто разбегались. Ей хотелось всё. Но мама оставалось непреклонной: одну, только одну игрушку. И девочка потерянно разглядывала кукол и не могла определиться с выбором. И тогда Димка посмотрел прямо ей в глаза и подмигнул. Она улыбнулась в ответ. Выбор был сделан. Не она, а Димка выбрал её из всех девочек, находящихся в магазине. И  с тех пор они были неразлучны. Он всегда-всегда был рядом , её Димка,  верный и единственный друг. А однажды он исчез. Юля до сих пор помнит тот страшный день,когда она прибежала из школы и обнаружила, что Димки нет в его домике. Она звала его, заглядывала во все уголочки, но Димки нигде не было. Он словно сквозь землю провалился. И тогда она заплакала, горько и безутешно. Так плачут, теряя самых близких и родных людей. Плакала, пока не уснула. Но и во сне продолжала всхлипывать и звать:" Димка, Димочка".

  Она  потом долго надеялась, что Димка ещё вернётся, что он просто ушёл по каким-то своим делам. Но он не вернулся. Димка, когда-то выбравший её, ушёл навсегда. А она, тоскуя по нему, стала печальной и замкнутой. И не смогла полюбить ту несчастную куклу, удивительно похожую на Димку, которую  мама где-то раздобыла и принесла ей. В  сердце жил израненный родной Димка. Вспоминая его, Юля всегда плакала.

  Вот и сейчас она почувствовала, как в носу защипало, а по щеке скатилась слезинка. И чтобы не расплакаться совсем, бережно уложила дочкину куклу в кроватку,укрыла одеялком. Пусть поспит. А она, Юля, побудет рядом, охраняя любимую подружку своей дочери, чтобы дочка потом не плакала отчаянно и горько, как плачут, теряя близких людей.

Йенс хотел добраться до Андсдорфа засветло, но потерял два часа в пробках, а на развилке пятого и третьего автобанов проскочил свой выезд. Пришлось ехать до самого Оберштайна, а потом возвращаться. К тому же, после девяти часов вечера дороги были запружены грузовиками. Йенс дремал за рулем, вскидываясь каждый раз, когда автомобиль начинало уводить в сторону. Но после Грюнвальда шоссе очистилось, а небо сгустилось и потемнело, проклюнувшись бледно-лиловыми звездами. Размытый в белесом сумеречном тумане ландшафт казался нереальным, призрачным. Машину то и дело болезненно подбрасывало на трещинах и неровностях асфальта. «Езжайте осторожно, - вспомнил Йенс предупреждение доктора Элькема. - У нас плохие дороги. В районе Андсдорфа неспокойная земля».

А где она сейчас спокойная? Последние пару десятилетий планету словно лихорадит. Известия о тайфунах, цунами, проснувшихся вулканах настолько примелькались в телесводках, что воспринимаются уже не новостями, а чем-то вроде фонового шума. Раньше на месте Андсдорфа находился древний, заложенный еще римлянами город Анд. Его черные мраморные колоннады, сливочно белые набережные и арочные мосты до сих пор красуются на обложках туристических брошюр, но сам Анд был разрушен землетрясением девять лет назад. Река исчезла, ушла под землю, а там, где она раньше текла, медленно зарастает ежевикой рубец-разлом, глубокое зигзагообразное ущелье, делящее вновь отстроенный Андсдорф на две неравные части.

Шлагбаум на въезде в город был опущен. В свете одинокого фонаря показалась высокая фигура в военной форме. Йенс съехал на обочину, заглушил двигатель и вышел из машины в промозглую темноту.

Формальности заняли несколько минут. Охранник потребовал паспорт, сверился со списком и выдал Йенсу пропуск и тонкую брошюру, в которой перечислялись действующие в округе Андсдорф правила. Йенс мельком заглянул туда — первым пунктом стоял запрет на движение транспортных средств после одиннадцати вечера.

Йенс посмотрел на часы: половина первого. Машину придется оставить здесь, а самому тащиться в темень незнакомого города под начинающим накрапывать дождем.

Давно он не видел такой черной ночи. Ни огонька, ни всполоха, только блеклые стекляшки звезд над головой, да изломанный, слабо серебрящийся асфальт под ногами. Как будто весь мир вымер или крепко уснул. Нахохленные силуэты деревьев по обеим сторонам дороги тоскливо и зябко жались друг к другу, точно их, как и путника, пробирала до костей липкая сырость. У входа в Андсдорф еще одна, тускло подсвеченная красным, вывеска просила не тревожить покой ночных обитателей города. Йенс немного помедлил, а потом решительно ступил на вымощенную скользкой брусчаткой улицу.

«Тебе так на роду написано!» - это точно про меня. Я вообще по жизни — не такой, как все. Во первых. В отличие от всех сверстников в детский садик меня не отдали. Получал дошкольное домашние воспитание, у бабушки. Моя дорогая и горячо любимая Пелагея Гавриловна в силу своего преклонного возраста бегать по соседней стройке не могла, а по сему требовала чтобы внучок находился с ней постоянно, а не гоцал где попало! За послушание и сидение на скамеечке с бабульками полагалась награда, культпоход в кинотеатр «Смена», на детский сеанс и ещё, в добавок  сладкий язычок «Слоенный», за семь копеек. Поэтому что такое игра в «войнушку» я узнал довольно поздно, став учеником первого «В» класса, городской общеобразовательной школы No 31. Там же регулярно стал получать указкой по руке. Во вторых, получил обидное прозвище - «Левша, неправильная душа». Оказывается писать надо держа ручку исключительно в правой руке и никак иначе! Указка или длинная линейка в конце-концов сделали своё дело. Я научился писать, как и все правши. О почерке и уроке под страшным названием «Чистописание» расскажу как-нибудь позже. И пошло, поехало. «Не такой»- на рыбалку пойдешь? У тебя вообще удочка есть? Или ты думаешь, что рыба прямо в магазине или в кастрюле с ухой рождается?

После долгих просьб отец соорудил-таки мне удочку из подручного материала, то есть из ветки старой вишни. Но сидеть часами и смотреть на поплавок, в виде большого гусиного пера со кусочком свинчатки на конце, мне было невмоготу. Поэтому я брал на рыбалку книгу. И конечно погрузившись в приключения мушкетёров французского короля «безбожно» пропускал поклёвку. 

***

Батя привил мне любовь к книге с того самого момента как я научился складывать знакомые буквы в слоги, а их в слова. И пошло-поехало.

- «Не такой» - на стадион пойдёшь? Не-а, у меня книжка интересная есть. Ладно, потом вечером расскажешь, что прочитал. Лады?

В летних сумерках наша ватага собиралась на соседней скамейке слушали мои вольные изложения романов Дюма и Майн Рида.

- Складно гутаришь. Небось в книжках по другому написано. Признавайся, сам сочинил?

- Не веришь, не слушай.  Сбегай в библиотеку, возьми книжку, да прочитай. Тогда сравнить сможешь.

- Да ну её, библиотеку. Я лучше на стадион лишний раз сгоняю. К стати, наши сегодня выиграли со счетом три два. Это что бы в курсе был. А то, если спросят-опозоришься, не ответив. 

***

Каждый раз я домой возвращался с рыбалки только с тем, с чем на неё и уходил. Кот Василий демонстративно высказывал своё отношение ко мне и моим способностям к ловле рыбы. Задирал хвост трубой и поворачивался ко мне стороной противоположной той, которой вкушал пищу.

Я лично очень осторожно отношусь к религии. Особенно сегодня. Осторожно в том смысле, что все, сопряженное с религией и религиозными чувствами, будь то критические атаки или, напротив, умильно-одические песни, одним махом не решается. Более того, хотя я сам человек светский, мне близко мироощущение тех, кто с православных ли, с мусульманских позиций, с горечью и решительным неприятием говорит о пене современной массовой культуре, когда уже и не разберешь : культура ли это, либо надо подбирать какое-то иное слово.

Но религия, как «тренд», меня удручает. Именно, как «тренд», когда вопреки библейскому же «не повторяй имя господа всуе», то актеры, то политики, то те, кто, вроде бы говорит от имени науки, начинают наперебой тараторить о Боге, да так азартно, словно рекламируют «колу» или «Проктор андгэмбл». Вот и статья «Позиционные войны русского историка» («Москва», №4, 2018, с144 – 150) мне показалась образцом, причем показательнейшим, этого следования в «тренде». Статья напористая, талантливо написанная, побуждающая думать. Да и написал ее историк Дм.Володихин – профессор МГУ им. М.В.Ломоносова, «автор более 400 научных и научно-популярных работ» (с.144).

Естественно, я не собираюсь с ним спорить, когда он пылко утверждает, что историк должен сражаться за истину, потому что он – «слуга Истины. Правды факта.

А Истина и есть Господь Бог и, следовательно, перед Ним одним отвечает историк разумом и душой. Он один – последняя линия обороны от этого прагматичного мира, линия, которую не при каких обстоятельствах сдавать нельзя».

Замечательно сказано. Но вчитаемся в сказанное вслед за этим: «Мир создан Богом, все вмире происходящее, направляется Его рукой (Разрядка моя – Ю.Б.). Следовательно, понимание Истины Великой возможно лишь двумя путями: либо через чудо прямого и непосредственного общения с Богом и пророками Его, либо путем изучения мира. Им сотворенного и с Ним постоянно, в каждом действии и слове, соприкасающегося, иными словами, путем добывания истины малой» (с.145)

Оставим в стороне вопросы Творения или Первоначала и мистических и рациональных поисков Истины. – Это особая тема. Приостановимся только на утверждении, что все в мире направляется «Его рукой». Утверждении, оброненном на страницы журнала, походя, между делом. И, если даже Вам не покажется, что походя, то все равно никак не связанным с битвой за Истину и факт.

– Я верный, как собака! – обычно говорил Анин, улыбаясь одними глазами, что служило прелюдией к ужасно красивому словцу. 

И люди, который плохо знали его, думали, что он, как всегда, эпатирует, а он говорил правду. И Базлов, друг его, тоже говорил правду, уверяя, что никогда не предаст его. 

– А она не понимает… 

– Кто?! – ахнул Базлов, смешно выпучив глаза.

Как я проморгал? У него были кое-какие обязательства перед его женой, и он разрывался между ею и Аниным. 

– Неважно, – уклонился Анин, играя голосом так, как только умел играть один он: от монотонной скороговорки унылого оттенка, до иронии или сарказма, заканчивающихся коротким, фирменным смешком. 

С одной стороны, за один такой смешок режиссеры и продюсеры носились с ним, как с писаной торбой, а с другой – за бесподобную дикцию с позором изгоняли не только из одной школы-студии МХАТ; однако, только не Анина. Ему всё сходило с рук. Казалось, он говорил этим: «Я сделаю не так, как у вас принято, и баста!», и потому оставался великим, непонятным, многообещающим провинциалом с харизматичным взглядом татарских глаз. 

– Понимаешь, какая штука… – сказал Анин, надевая парик и не замечая опасности, – я сделал ужасное открытие!

На этот раз голос вещал задумчиво и проникновенно, но отнюдь не сентиментально.

– Надеюсь, не роковое? – шутливо уточнил Базлов и ему стало жутко любопытно, потому что откровения у Анина были редки, как дождик в Сахаре. 

– Не-е-е-т… – уронил голос Анин, – что ты! Я… я… я разучился любить! – решился он, покосившись на Базлова, мол, ты меня, как мужик мужика, понимаешь? – Меня просто перестала интересовать женская душа. – И невольно с холодной жалостью подумал о Герте Воронцовой в том смысле, что она-то испила чашу терпения до дна, а больше никого не имел ввиду, даже Бельчонка, хотя, казалось, её надо было жалеть в первую очередь. 

Базлов был огромным, как скала, с длинными по грудь усами, которые он любил наматывать на палец в минуты душевного волнения. Эти усы приносили ему одни неприятности, но он упорно не сбривал их. Левый ус был реже правого. 

– Вот как?.. – Базлов невольно подался вперёд так, что стул под ним жалобно скрипнул, и ткнулся ёжиком в зеркало, оставив на нём жирные пятна, как многоточия. 

Здесь и лежал его интерес, только он не хотел в этом признаваться, понимая, что всему есть предел, особенно в мужской дружбе. 

– Я вдруг понял, что женщины – не главное! – произнёс Анин всецело трезвым голосом, хотя уже принял на грудь сто пятьдесят граммов «бакарди». 

Течет печально Камышла –

Река любви и слез.

Два имени она взяла...

Стекая под откос,

Там водопад шумит-поет

Легенду о былом.

И в звуке капель предстает 

Судеб людских излом.

 

Глава 1.

Землею той владел Карым –

Жестокий мрачный хан.

Народ, порабощенный им,

Страдал от тяжких ран.

Страшны набеги ханских орд,

Но старость подступила.

Карым уже рукой нетверд,

Нет в нем той прежней силы,

Что подчиняла всех вокруг:

Солдат, рабов и женщин.

Но первобытный жив испуг, 

Пред ханом все трепещут.

 

Глава 2.

А в юрте хана золотой

Невольница томилась –

Ла славилась своей красой,

Сменял свой гнев на милость

В ее объятьях старый хан

И молодел душою.

Но был указ строжайший дан:

Рискнет тот головою,

Кто лишь посмеет посмотреть

В глаза девицы страстной.

Преступника ждет только смерть!

Ослепнет он, несчастный,

От блеска чудо – красоты,

Словно взглянув на солнце...

О Ла, ты – девушка мечты.

Весть о тебе несется

Далеко по родной земле

И за ее границы.

А ты так хочешь в синей мгле

Взмыть в небо вольной птицей!

Но в клетке удержать тебя 

И хану не под силу.

Живешь, страдая и любя,

Тайком встречаясь с милым.

        Ольге Михайловне снова приснилась бабушка. И хоть умерла она, родимая, полгода назад, ходила к Ольге Михайловне регулярно, а последний месяц так и вообще каждую ночь. Но если раньше являлась доброй и улыбчивой, какой и была при жизни, то нынче казалась всё больше печальной, то плакала и жаловалась, мол, сердце болит или просила хлеба: «Доченька, кушать сильно хочу!» то искала свою гребёлочку и никак не могла найти.

       Несмотря на занятость и спокойное отношение к религии Ольга Михайловна зачастила в церковь. За несколько недель, благодаря бабушкиным ночным посещениям стала Ольга Михайловна почти завсегдатаем иконной лавки. И теперь на правах постоянного покупателя сама могла раздавать советы, как подавать поминальные записочки и куда ставить свечи «За упокой».

        Старания не приводили к желаемому результату. Уж сколько сорокоустов, и молебнов заказала несчастная Ольга Михайловна, но настырная бабуля еженощно посещала одинокие внучкины покои, печалясь и жалуясь пуще прежнего.

        Вчера, под утро, бабушка с глазами полными слёз показывала Ольге Михайловне на свои рваные калоши и сетовала, что не пустят де в таком виде в столицу, а её давненько уж в Москве заждались. Но минувшая ночь предупреждала, что бабушка от тщетных жалоб и слёз переходит к решительным действиям.

        Блуждая по сонному своему государству, забрела Ольга Михайловна в прежний старый домик, где жили они с бабушкой до переселения в трёхкомнатные апартаменты на центральном проспекте. 

        Бабушка квартиру никогда не жаловала, обзывала «казёнщиной» и «купированным вагоном», постоянно тосковала по «беленькому» домику в дебрях забулдыжного частного сектора. Ольга Михайловна любви к «Осипухе»* (*«Осипуха» (жарг.) – посёлок им. Полины Денисовны Осипенко, один из районов г. Барнаула, большую часть которого занимает частный сектор), с огородным рабством, удобствами на улице и печными заботами не понимала, но там, во сне, испытала удивительную радость от посещения родового гнезда.

        Тем более что предстал «беленький» домик необыкновенно нарядным. Крохотная кухня была украшена по-новогоднему. Причём, ёлка не стояла в традиционной крестовине, сваренной собственноручно ещё молодым дедушкой, всю жизнь проработавшим сварщиком в депо. Душистые колючие пихтовые ветки, увешанные послевоенными игрушками и мишурой, торчали прямо из стен, заполонив всё пространство.

 

Страх неудачи сделал невозможным

Любое исполнение мечты.

Но если вдруг рискнёшь, решишься ты…

Пусть будет непонятно, страшно, сложно.

 

Но ты скажи себе: «Устал бояться!»

Ну, сколько могут ждать твои мечты.

И вот, когда свой страх отринешь ты,

Тогда мечты твои начнут сбываться.

 

Страх неудачи преодолевая,

Достигнешь исполнения мечты.

А там увидишь – точку нулевая –

Ступенька в путь до новой высоты! 

 

ПОДСОЗНАНИЕ МОЖЕТ ВСЁ!

Проблем не существует, – вы учтите.

Возможности – повсюду. В этом суть.

Учитесь жизни, созерцать учитесь, -

Познания вас просто потрясут.

 

Проблемы нет. Возможности и дело.

И если вы, сомненьям вопреки,

Не просто думать станете, но – делать

Сию секунду, с этой вот строки…

 

Увидите, что жизнь намного лучше.

Как были правы Кехо и Басё:

Смотри вокруг, найди счастливый случай.

И верь, что подсознанье может всё!

Среди запутанных тропинок,

Так трудно путь свой отыскать,

Вся жизнь как битва, поединок,

То падать вниз, то вновь вставать.

 

Не жребий жизнь, не лотерея,

Ты тут единственный игрок,

Что выбрать нужно? Что главнее?

Среди извилистых дорог.

 

И первый шаг повсюду труден,

На этом жизненном пути,

Куда придём? Куда прибудим?

Зависит лишь от нас - учти.

 

Переплывя волну сомнений,

Судьбы тропинку отыщи,

Не бойся бурь, лихих сражений,

Запас путей неистощим. 

17.07.2016

 

ТАКОЙ Я СТРАННЫЙ ЧЕЛОВЕК

Мне хорошо, но очень плохо,

Я очень рад, но страшно злой,

Друзей полно, но одиноко,

Хочу я мир, брежу войной.

 

Иду весь день, стоя на месте,

И цель я вижу, но туман,

Скучаю я с весёлой песней,

Я правду знаю как обман.

 

И тишина бывает громкой,

Минута длится целый век,

Душа большая стала тонкой,

Такой я странный человек.

       Историю о главной корабельной крысе, о которой моряки слагают легенды, я услышал от отца, когда мне было лет восемь. В детстве трудно отделить правду от вымысла, поэтому все отцовские морские байки я принимал за чистую монету. Впрочем, история об умной корабельной крысе и тогда, и сейчас не вызывала и не вызывает у меня сомнения в правдивости.

Мой отец много курил, а не курить или даже курить поменьше не мог. Поэтому, когда отправлялся в очередной рейс на торговом судне, брал с собой огромное количество папирос, которые едва умещались в рундучке, на котором он отдыхал между вахтами в радиорубке. Для удобства отец хранил папиросы штабелями без упаковок, – захотелось отравить себя табачком, сунул, не глядя, руку, вытащил из рундука папиросу и… дыми, сколько желается.

Однажды судно оказалось недалеко от берегов Турции. Рейс был долгим, и капитан принял решение остановиться в турецком порту. Отец сдал вахту коллеге-радисту, а сам отправился отдыхать в кубрик. Сунув, как обычно, руку в тайничок, отец почувствовал какую-то пустоту и, шаря на ощупь, наткнулся на каких-то омерзительных скользких тварей. Вытащив их в пригоршне вместе с безнадёжно испорченными табачными изделиями, он обнаружил крошечных слепых крысят. Это означало одно – главная корабельная крыса обнаглела настолько, что прогрызла в табаке гнездо для потомства и родила крысят практически под Человеком. Моего отца это возмутило. И хотя он много раз слышал от старых моряков истории о некоей мифической крысе, считающей себя чуть ли не хозяйкой судна, отец выбросил крысят за борт через открытый иллюминатор и тут же об этом инциденте позабыл.

Вскоре команда судна сошла на турецкий берег. Первым делом моряки отправились на знаменитый восточный базар. В то время в Турции можно было приобрести за небольшие деньги хорошие кожаные изделия, бывшие в моде у наших соотечественников. Всю полученную у капитана валюту отец истратил на роскошное лайковое пальто для мамы и кожаный плащ для себя. Купленные вещи он аккуратно повесил в металлическом шкафу кубрика.

На другой день судно отправилось к родным берегам. В нейтральных водах моряки начали паковать чемоданы. Когда отец открыл шкаф, для того чтобы достать кожаные изделия, он застыл в неприятном изумлении. Его глазам предстала совершенно разбойничья картина. Все вещи были безобразно обглоданы. Один из соседей по кубрику, старший помощник капитана, сразу догадался, чьи это проделки.

– Да, – почёсывая затылок, проговорил он. – Как видно, сильно ты насолил ей.

– Кому – ей? – недоуменно спросил отец.

– Ну как кому? – усмехнулся тот. – Хозяйке судна, главной корабельной крысе.

По мелкоречью сладко семеня,

Подол несла закрученной косицей,

И в компаньонки к счастью попроситься

Хотелось мне сильней день ото дня.

 

С годами легче становился брод,

Быстрей река: одна, другая, третья...

Неужто начала мельчать...мудреть я?

А, может быть, как раз наоборот?

 

Жила, не зная, что мне суждено,

В заботе полусонной, мелкоречной...

Была тобой невстреченной...невстречной...

Но - добрела до моря.

                    Ты - оно. 

   

* * *

Синоним счастья - лето. В семь ноль три,

Зимой, на остановке, с сумкой полной,

Всегда немного радостно и больно

Мечтать о нем. И, что ни говори,

Так хочется, вздохнув порой, смешать

Дни, как костяшки бабушкиных счетов,

Ключ повернуть на двести оборотов - 

И ждать, и затаиться не дыша...

 

Жасминный полдень. Розовая даль.

Пузатых вишен старенькое блюдо.

За целый год я счастлива, покуда

Синоним счастья - лето. Как ни жаль. 

 

* * * 

Ни единым облаком не хмурясь,

Замаячил ласковый денёк.

Я с тобою, кажется, рифмуюсь,

Хоть и многим это невдомёк.

Друг от друга нас не отпуская

И на половинки не деля,

Бьется рифма - женская - мужская,

На которой держится земля.