Я поняла! Тот, кто мне нужен, явление в жизни такое же распространённое, как белый мамонт… на Пушкинской площади.
НАША ИСТОРИЯ
Я знаю тебя всю жизнь и два месяца. Впервые мы встретились полтора года назад. Я сразу узнала тебя, но тут же постаралась забыть: у тебя дети, жена (хоть и в другом городе) – нет, нет, этот суп мы уже ели!
Но недавно, ночуя в моей прихожей, ты внезапно разглядел меня через мои давнишние любовные строчки. Процесс узнавания дал неожиданный эффект. Узнав меня, ты заметался по квартире и прямо среди ночи кинулся спасаться бегством, оставив под столом домашние тапочки в обескураженной хореографической позе. Не скрою, я удивилась такой реакции на мои стихи, но не стала тебя удерживать.
На следующий день я получила от тебя предложение (в письменной форме), от которого трудно (даже очень трудно) было отказаться. Но я очень постаралась и ничего не ответила. Тогда мы зависли в воздухе, даже не касаясь друг друга, и до твоего отлёта так и не смогли понять, кто мы и где мы.
Как только между нами вклинились Расстояния, мы тут же начали понимать, что к чему, и чем дальше, тем больше. Нас устремило, нацелило друг в друга, и это повлекло за собой самые разнообразные пространственно-временные изменения, которые происходят и происходят себе, как хотят. И дать более вразумительное определение этим явлениям пока не представляется возможным.
У отставного армейского майора Василия Михайловича Ейбогина встречные-поперечные еще с курсантской скамьи стабильно допытывались: откуда у него столь редкая и, верней всего, исконно русская фамилия?
– Предки мои по отцу жили в стародавнем селе Девица Усманского уезда Воронежской губернии, – привычно пояснял тот. – Заправляла там всем одна патриархальная помещичья династия. Вот кто-то из их рода и получил прозвище Ейбога. Может, по набожности: церковь часто посещал, посты и прочие обряды свято соблюдал. Или – тоже версия – клясться таким присловьем привык: «ей- богу!» Однако если без домыслов, то ясно лишь, что фамилия сложилась именно из прозвища. Типичный вообще-то для Руси вариант. Последний же девицкий барин еще до всеобщей отмены крепостного права крестьянам своим волю дал. Многие и унаследовали фамилию благодетеля: раньше-то и вовсе никакой не имели. И мой прапрадед в их числе.
– А вдруг ты и есть потомок того самого помещика? – предполагалось порой.
– Исключено, – сразу открещивался от классового врага (пусть и с прогрессивными взглядами) Василий Михайлович. – Прапрадед и прадед, те крестьянствовали, землю пахали. А вот дед и на шахтах вкалывал, и молотобойцем в колхозной кузне горб ломал. Батя про него рассказывал, что при не больно-то атлетическом сложении и среднем росте силищей он обладал редкостной: коль пожмет что есть мочи руку, так иной и обмочится…
К слову, у самого отставника жизнь до недавних пор складывалась на удивление ровно. Средняя школа, потом Ульяновское высшее военно-техническое училище, оконченное в последний «брежневский» год. С дипломом военного инженера-технолога, специалиста по горюче-смазочным материалам, новоявленный лейтенант был распределен в учебный полк, дислоцированный в одном из южных российских городов. Вот там-то, без единого перевода к новому месту службы, офицер тихо-мирно и прокантовался двадцать с лишним лет.
Сначала долго пробыл взводным, поднявшись в воинском звании до капитана. Потом стал заместителем командира роты. И наконец – ротным, получив долгожданное звание майора уже на тридцать шестом году. Однако в комбаты в родном полку выбиться, увы, не удалось: как-то незаметно подкрался так называемый «возраст предельного пребывания на военной службе».
Без утайки: «подполковничьи варианты» подворачивались. Дважды. Только оба раза подразумевался и переезд в малопрестижное место. С перспективой продажи приватизированной и облагороженной трехкомнатной квартиры для покупки пусть равноценной, но в глухомани. Обратный же вариант после увольнения в запас осуществить возможно было бы лишь в явный наклад. Ну а убывать в захолустье без семьи и длительно ютиться там в одиночку на съемной жилплощади… Веселенькая перспектива! И исключительно ради лишней звезды на погоне? Да пропади она пропадом! В родной «учебке» всё известно, привычно и отлажено.
Как и ожидалось, система безжалостно вытолкнула на пенсион, лишь только Василию Михайловичу стукнуло сорок пять дембельских лет. Хотя тут же ему нежданно и подфартило. В части как раз освободилась должность гражданского специалиста, занимающегося учебными планами, составлением расписания занятий, методикой и прочей бумажной работой. Дело для бывшего ротного отчасти знакомое, да и рабочий коллектив оставался прежним. Доход же, если военную пенсию и штатскую зарплату сложить, так почти вровень с майорским денежным довольствием выходил. А уж преимуществ тебе! Ни построений, ни дежурств, ни спозараночных тревог. Рабочий день нормирован, выходные никто не «откусит», форму носить не нужно. И самое главное – никакого личного состава, от которого ежесекундно подлянки так и жди! Знаем, проходили неоднократно.
Железнодорожный экспресс по маршруту «Москва-Владивосток», отошедший два часа назад от перрона столичного вокзала, весело постукивал на стыках рельсов и набирал скорость. Это был не простой поезд: в вагонах расположились писатели, поэты, драматурги и литературные критики со всей России. Наибольший интерес у пассажиров и обслуживающего персонала вызывал вагон «СВ» в середине состава, в котором ехали литераторы с мировым именем.
В первом купе этого вагона находились Виссарион Григорьевич Белинский и Дмитрий Иванович Писарев. Они уже почти час спорили о поэзии Александра Сергеевича Пушкина, оба были возбуждены и никак не могли прийти к общему знаменателю.
– Виссарион Григорьевич, – любезно обратился к собеседнику Писарев, – если творческая деятельность Пушкина давала какие-нибудь ответы на те вопросы, которые ставила действительность, то, без сомнения, эти ответы мы должны искать в «Евгении Онегине». Вот и давайте объективно посмотрим на этот роман…
– Давайте, – согласился Белинский.
– Об «Онегине» вы написали две большие статьи. Вот одна из ваших цитат: «Эта поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение». И далее опять цитирую: «В ней Пушкин является представителем пробудившегося общественного самосознания»…
– Ну и с чем вы, милостивый государь, конкретно не согласны?
– Прежде всего, нужно решить вопрос: что за человек сам Евгений Онегин? Характеризуя его, Пушкин пишет: «Мне нравились его черты… Страстей игру мы знали оба… И резкий охлаждённый ум… Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей»… Попробуем задать себе вопросы. Чем же охлаждён ум Онегина? Какую игру страстей он испытал? На что истратил он жар своего сердца? Что подразумевает он под словом жизнь, когда говорит себе и другим, что жизнь томит его? Что значит, на языке Пушкина и Онегина, жить, мыслить и чувствовать?
Виссарион Григорьевич внимательно слушал и не перебивал своего визави.
– Ответы на все эти вопросы мы должны искать в описании тех занятий, которыми предавался Онегин с самой ранней молодости и которые, наконец, вогнали его в хандру. В первой главе Пушкин описывает целый день Онегина с той минуты, когда он просыпается утром, до той минуты, когда он ложится спасть, тоже утром. И что же мы видим? Онегин одевается, едет на бульвар и гуляет там, затем перемещается в ресторан, где упивается шампанским в сопровождении изобилия изысканных блюд. Потом едет на балет. Войдя в театральную залу, Онегин начинает обнаруживать охлаждённость своего ума. Покритиковав балет и не досмотрев его до конца, покидает театр. Приезжает домой, переодевается для бала и отправляется танцевать до утра. Причём в ямской карете поскакал на бал стремглав; вероятно, вследствие охлаждённости ума. И так изо дня в день… Преобладающим интересом в этой весёлой жизни Онегина является «наука страсти нежной». «Но был ли счастлив мой Евгений?» – спрашивает Пушкин. Оказывается, что Евгений не был счастлив, и из этого последнего обстоятельства Пушкин выводит заключение, что Евгений стоял выше пошлой, презренной и самодовольной толпы. С этим заключением, судя по вашим статьям, соглашаетесь и вы, Виссарион Григорьевич. Но я, к крайнему моему сожалению, вынужден здесь противоречить как нашему великому поэту, так и вам, хотя, говорю это вполне искренне, считаю вас величайшим критиком.
Лицо Белинского слегка побледнело, а Писарев продолжал.
– Когда человек чувствует себя молодым и сильным, он непременно погружается в тяжёлые раздумья. Он всматривается в себя самого и в окружающую действительность и начинает действовать. Жизнь ломает по-своему его теоретические выкладки, старается обезличить его самого и переработать по общей казённой мерке весь строй его убеждений. Он упорно борется за свою умственную и нравственную самостоятельность, и в этой неизбежной борьбе обнаруживаются размеры его личных сил. Когда человек прошёл через эту школу размышления и житейской борьбы, тогда мы имеем возможность поставить вопрос: возвышается ли этот человек над безличной и пассивной массой или не возвышается?
О чем эта история: она – о «заговоре хороших людей». У них разное происхождение, они по-разному смотрят на мир, они почти во всем не схожи – кроме одного: они стремятся противостоять злу, особенно когда оно заполоняет все вокруг во времена военного лихолетья. А в центре сюжета – девочка-подросток, приемная, «неродная доча»; история – о ней, об одиноком ребячьем сердце, которое жаждет любви и не знает и не может понять, что такое – настоящее родство, в чем смысл слов – родной человек; и обижается и ожесточается этим. Война – лишь особый пласт обстоятельств, которые обостряют и проясняют суть человеческих отношений.
Первая история. СКАЗКА о ЗЕМЛЯНОЙ СМЕРТИ.
1-й случай. Выходят мальчик лет семи и девочка лет на пять старше. Вдали грохочет.
НЫРОК (слушая дальний грохот): Это какая-то неправильная война!
ДЕВОЧКА: Ты знаешь, какая правильная. Сто лет воюешь с лопухами.
НЫРОК: Мы ж с тобой и другие ребятёнки туда-сюда ныр-ныр, а нигде ничего!
ДЕВОЧКА: А что должно быть?
НЫРОК: Пушки же! Бу-бух! Танки же! Фыр-фыр-фыр! Война же!
ДЕВОЧКА: И что? Вы беженцы. Укрылись у нас. От врага. А наши войска отошли.
НЫРОК: Наши ушли. А вражьих танков-пушков еще нету. А там из чего бубухают?
ДЕВОЧКА: Это мины. Эти бухи… Взрывы из земли. Смерть из мин.
НЫРОК: Я знаю… А зачем мины прячут в землю? Чтоб смерть не выскакивала?
ДЕВОЧКА: Чтоб выскакивала! Слушай сказку о Земляной Смерти. Никто никогда не видел эту страшную колдунью. Когда люди воюют, зовут ее на помощь. Она с радостью! Людей разры… Крадет их из жизни. Чем больше заберет, тем она злее.
НЫРОК (встал столбиком): Зачем же ее звать-то? Раз она людей не любит!
ДЕВОЧКА: Чтоб закрыть дорогу врагу. Наши военные саперы прячут в землю мины. Это как сторожа. В них спят злые дети Земляной Смерти. Наедешь или наступишь… И все! На тебя кинется дитенок Земляной Смерти. И унесет к ней. Навсегда. И все!
НЫРОК: А эти… злые дети Земляной Смерти… они за наших?
ДЕВОЧКА: Ни за кого. Наших солдат мало. Пока идут подкрепления, надо звать на помощь детей Земляной Смерти. Чтобы задержать врагов… (Оглянулась и смолкла.)
2-й случай. К детям вышли два наших сапера и двое гражданских: Милдруг и Местная.
1-й САПЕР: Привет, командирша! Это твоя армия мелюзги вокруг шныряет?
МЕСТНАЯ: Они! Она всей малышней верховодит и знает тут все тропки.
МИЛДРУГ: Это нехорошо, милдруг товарищ начальник саперов. Будто вынюхивают… А им знать не положено! Еще разболтают. Военную тайну.
ДЕВОЧКА (дерзко): А кто решает, кому не положено? Вдруг я знаю чего полезное!
1-й САПЕР: Тогда ты очень ценный кадр. Ваши местные помогают моим саперам закрыть врагу минами все дорожки. Может, мы чего пропустили?
ДЕВОЧКА: За оврагом. Тропка путь сокращает. Через лес. Ее никто и не помнит…
МЕСТНАЯ: Верно! Та тропа невидная. За высокими кустами. Почти забытая.
1-й САПЕР (Девочке): Небось, ходила в школьный кружок краеведов?
МИЛДРУГ: Она при Почтарке. На почте начальники меняются, а помощница их постоянная. Ныне сама заведует. Письмо доставит в точку! Даже с ошибкой в адресе. А эта командирка мальцов помогает маме на почте. В дальние села сама тащит. Тропки все и вызнала. Но она Почтарке не родная. Видно, потому, милдруги мои, и старается.
ДЕВОЧКА: Вам-то что? Кто кому почему помогает… Не выслуживаюсь!
Громыхнув чугунком на плите, дед Назар почмокал, пробуя тёплую подгоревшую кашу, прошёл в горницу и заглянул за занавеску. В закутке возле окна стояла кровать с потемневшими спинками, на подоконнике был высохший цветок в ржавом ведёрке, а рядом два пузырька и щербатая ложка. На кровати, укрывшись ватным одеялом, лежала худенькая бабка Марфа: заострившийся ястребиный нос, смуглое лицо в частой сетке морщин, рот провалился, лишь узкая полоска губ видна, седые лёгкие волосы выбились из-под платка, а в вороте старого платья видна чёрная тесьма с простеньким крестиком. Старуха лежала, дышала редко, с протяжными хрипами. Рука нет-нет, вцепится в одеяло, а потом начинает елозить, словно что-то искала.
– Ничего, Марфуша, оклемаешься, не впервой, – сказал старик, подошёл, крупной ладонью провёл по лёгким седым волосам. – Дышишь, значит, будем жить, а по-другому нам никак нельзя. Я кашку подогрел. Покушаешь?
Старуха продолжала лежать. Протяжно дышала, тяжело.
– Спишь, что ли? – дед Назар потоптался рядом, посматривая на жену, потом опустил занавеску. – Ну ладно, поспи, я на улицу выйду, погляжу, что делается, да на крылечке покурю. Попозже покормлю, когда проснёшься.
Скрипнув половицами, дед Назар вышел на веранду, набросил выцветшую фуфайку, надвинул разбитые ботинки и, шаркая по ступеням, спустился с крыльца, прошёл под окнами и открыл калитку.
Надвинув фуражку на глаза, дед Назар посмотрел на пустынную деревенскую улицу. Посреди дороги, в огромной луже бултыхались утки. Там и сям стайки воробьёв, наткнувшись на пшеницу в колеях, вовсю начинали чирикать, подбирая зерна, а потом перепархивали на новые места. Вспугнув уток, неторопливо пробежала дворняга. Издалека донёсся шум трактора. Опираясь на клюку, вдоль домов прошла бабка Маня, держа в руках авоську. Видать, в магазин ходила. Возле правления скучковались машины. Наверное, опять пятиминутку проводят. Потом все вывалятся на крыльцо, торопливо перекурят, обсуждая новости, и разъедутся в разные стороны. Осень. Уборочная идёт. В деревне остались старики да школьники, а остальные, кто в поле, кто на току, кто где. Говорят, славный урожай в этом году. И дождей хватило, и солнышко нагрело, вот и вымахало всё на полях да огородах. Давненько не было такого урожая. То засуха губила, то дожди заливали, а в этом году, погода как по заказу. Видно было, как по объездной дороге проезжали груженые машины, изредка мелькали комбайны и лязгали тракторы, а со стороны мастерских, что на горе, доносился шум, там работа ни на минуту не прекращалась, лишь бы техника работала. Урожай торопятся собрать, лишь бы под снег не пустить. Утром, когда ходил за водой, возле колонки стояла Танька Горячкина и хвалилась, что у неё тыква неподъёмная уродилась, что с мужиком не могут сдвинуть, а картошка, вообще, в два кулака размером. Пять-семь штук и ведро полнёхонько. «Ну, смотря какое ведро» – буркнул дед Назар и покачал головой. Танька соврёт – недорого возьмёт. В мать, в Спепаниду, уродилась. Та тоже бывало, нагородит, что разгребать замучаешься. Яблоко от яблони…
Дед Назар похлопал по карманам. Вытащил помятую пачку папирос. Прикурил. Зашёлся в долгом кашле. Вытер покрасневшие глаза, аж слёзы прошибли, густо сплюнул, потом чертыхнулся и быстро растёр галошей – негоже плевать на землю, которая кормит.
– Назар, слышь, – донёсся от соседнего двора резкий голос. – Вот сижу и на ваш огород гляжу, что вы время тянете, почему картоху не убрали? Уже многие выкопали. А скоро дожди зарядят…
На скамейке, возле соседнего двора сидела старуха, опираясь на клюку, в выцветшем коричневом пальто, в тёплом платке, несмотря, что на улице было ещё тепло, хоть и осень стояла, а на ногах шерстяные носки и высокие галоши.
– Марфа прихварывает, – отмахнулся дед Назар. – Вот чуток оклемается, тогда и выкопаем. За неделю управимся. Время терпит.
– А я всё гадаю, почему Марфы не видать, уж хотела к вам зайти. Думала, опять в город умотала за саженцами. Всё не может на свой садик надышаться. А она, оказывается, снова помирает, да? – пренебрежительно, сказала соседка и махнула рукой. – Каждый год на погост собирается. Вот моду взяла, как в огородах начинает созревать, Марфушка уляжется, рученьки сложит и помирает. Ничего, глядишь, как обычно, к Покровам поднимется. Уж не первый год прощается с жизнюшкой, а всё небо коптит…
Наконец-таки подошёл к концу этот труднейший (без всякого преувеличения!) год. Каких только напастей он нам не преподнёс. Однако как сказано в одной священной книге – «Всевышний посылает каждому испытание по силе его!» Мы выстояли! И очень надеюсь, что в следующем году, победим все напасти окончательно и бесповоротно!
Дорогие читатели. Мирного неба вам в наступающем году. И, конечно же, здоровья всем людям живущим на маленькой, но такой красивой планете, именуемой Земля! Будьте счастливы! Непременно будьте!
КТО ПРИДУМАЛ НОВЫЙ ГОД? (Загадка)
Четвёртый месяц 7208 года (от Сотворения Мира). Царский дворец на реке Яузе.
Правитель огромной страны был хмур и зол. Концом отороченного золотой нитью, парчового халата и своим дыханием пытался отогреть маленькое заиндевевшее окошко. Получалось плохо.
– Прошка! Хоть сюды! – Кликнул дежурного дьяка из Посольского приказа.
Через минуту стражники втолкнул в палату заспанного человека, с всклокоченной шевелюрой.
– Опять дрых на службе! Негодник! Вот отправлю тебя с посольством к басурманам, там прочувствуешь всю прелесть городской службы. -Государь поднёс к лицу дьяка кулак.
– Отвечай, своему повелителю, немедля! Почему мы Новый год справляем отлично от стран Европейских?
– Так, это, они же от Рождества христова, а мы по старинке, от сотворения мира.
– То ведомо мне! Почему не в один день? У нас осенью, в сентябре, а они зимой?
– Осенью, оно же приятнее. Урожай собрали. Амбары полные. Да и девки на выданье, готовые. Вот и Новый год и свадебки разом народ православный, по всей стране, великой, празднует.
– Верно глаголишь. Но далее так поступать не можно! Потому, как путаница с иноземными документами получается. У них один год, а у нас совсем иной. Ступай за тумбу, пиши указы царские. Отныне Новый год будем праздновать, как весь цивилизованный мир! Первого января. И через три дня в России матушке наступит одна тысяча семисотый год. От рождества христова. Уразумел! Дважды повторять не стану!
– Царь батюшка. А где же нынче снопы из спелых пшеничных колосьев люду простому раздобыть? – Дьяк поклонился царю в пояс. – Извини отец родной за дерзость, но ведь людишки-то не поймут. Ой беда будет! Ей, богу! Ведь четыре месяца назад праздновали уже! Как же это, второй раз за год?
– Не гневи царя! Гулять – не работать! Какая же в том беда, когда самодержавец своим указом всем своим подданным радоваться повелевает? Ты мне ещё стародавние времена припомни, олух царя небесного. Тогда Новый год и вовсе по весне справляли. Дерево вишни наряжали. Ничего, после крещения, про деревце позабыли. Так мы, указом царским, напомним! Пиши следующий! Новый год праздновать повелеваю шумно, с огнём русским и фейерверками заморскими. Ибо праздник сей – громкий! Во всеуслышание! А украшать дома велю ветками ёлочными, сосновыми, да еловыми лапами. И не дорого и любо-красиво. Пусть хоть один день-денёшенек у нас на просвещённую Европу похож станет! Сколько у нас на складах воинских салютов имеется, знаш?
Дьяк почесал гусиным пером затылок.
– Однако много. Я давеча перепись вёл, так насчитал пятнадцать стеллажей с коробами и в каждом по тыще будет!
– Тогда пиши следующий указ. Повелеваю всё это выпустить в небо, дабы народ русский навсегда запомнил праздник Нового года, от даты рождения нашего Иисуса Христа! – При этих словах монарх истово перекрестился. – Такое дело затеваем, дьяк! Невиданное на Руси! Потомки мои из года в год только и смогут, что повторять мною содеянное! Опять же фейерверки завсегда приучают подданных к военному пламени. А это богоугодное дело! К которому привыкнут вскорости и вражеского огня более бояться не будут!
Столетия спустя, в России, впервые в мире изобрели цветной фейерверк – зелёный. Праздничным огнём рисовали в небе фигуры, писали слова. В наше время такое не удаётся даже самым именитым мастерам огненных шоу. Лазером у них, конечно, получается, а вот салютом – никак! Вот собственно и всё, что я хотел поведать в этом коротеньком рассказе.
Под мелодичный стрёкот сверчков, под бахвальную перекличку лягушек ночь постепенно уступает место рассвету. В сиреневой зорьке на пологом взгорке проявляется силуэт заброшенного, увитого виноградом двухэтажного коттеджа, огороженного высоким металлическим забором. Чуть позже становится виден и соседствующий с ним одноэтажный дом. Частокол его тына украшен в народном стиле глиняными крынками, подсолнухами и вьюнками. В стороне от ворот стоит аккуратная лавочка. Ещё через какое-то время становится различима дорожка, ведущая к песчаному берегу небольшой реки. Сам берег прячется за прибрежной возвышенностью. Туман густыми слоями стелется, медленно поднимается над речной гладью.
Две плакучие ивы склонились над водой справа и слева от пляжа. Симметрия их пышных силуэтов, тонущих в клубах тумана, создаёт особое очарование этому укромному месту, обрамлённому некошеной гривой переросшей травы.
Молодой рыбак в старой рыбацкой штормовке, напоминающей балахон с капюшоном, выходит из калитки брошенного коттеджа и замирает, восхищаясь пейзажем.
Андрей. Господи! Красота-то какая! Как я по этому всему соскучился!
Словно очнувшись, он передёргивает лямки рюкзачка со снастями, наброшенного на одно плечо, перехватывает удилище поудобнее и спешит к берегу. Там он ставит свой рюкзак на удобно расположенный прибрежный камень, раскрывает его, достаёт ёмкость с подкормкой для рыб и горстями бросает её в воду. Впрочем, воды совсем не видно из-за тумана. Затем он раскладывает удилище, насаживает на крючок наживку, забрасывает удочку и ждёт поклёвки. Через минуту рыбак уже подсекает и вытаскивает из воды краснопёрку. Она летит на леске прямо в его ладонь.
Андрей. Ух ты! Как в детстве! А говорят, оно не возвращается.
Он освобождает добычу от крючка, кладёт в садок, который привязывает к ветке ивы и опускает в воду. Соскучившийся по детским забавам, Андрей наслаждается рыбацкой идиллией. Следующий заброс он делает, зайдя за ветви ивы. С пляжа виден только конец удилища, которое снова взмывает вверх, вытаскивая из воды вторую рыбёшку. И вновь раздаётся характерный свист забрасываемой удочки и хлюпанье о воду грузила.
С первыми лучами солнца на тропинке, ведущей к пляжу, появляется юная красавица в белом махровом халате. Она, не глядя, бросает халат на тот же камень и в короткой сорочке на бретельках заходит в воду. Не замечая рыбака, девушка плещется в реке, окутанная клубами утреннего тумана. Её негромкая песня «Туман» разносится по речной глади, заставляя лягушек замолчать.
А на зорьке туман-туман,
Где-то явь, где-то спит обман.
Я не стану его будить,
Стороной буду обходить.
Там у речки моей мечты,
Где цветы, где есть я и ты,
Нас укроет туман-туман,
Не найдёт нас с тобой обман.
Солнце выйдет из сизых туч,
Нам протянет свой ясный луч,
Он рассеет туман-туман –
Я люблю тебя, мой атаман!
Допев песню, юная красавица выходит на берег. Она спешит накинуть на себя тёплый халат, и вдруг замечает чей-то брошенный рюкзак. Девушка пугается, оглядывается в поисках хозяина, и замечает рыбака, во все глаза смотрящего на неё. Она краснеет, понимая, как глупо выглядела в воде. Кто же знал, что в такой ранний час её кто-то мог увидеть в этом укромном месте. От смущения юная красавица закрывает лицо руками.
Ветерок ласково гладил тёплыми ладонями тело. Сквозь прозрачную воду проглядывали даже самые мелкие камешки, над которыми сновали стайки блестящих рыбёшек. Солнечная сетка дрожала на дне, постоянно меняя свои очертания. Небольшие волны с тихим шелестом набегали на берег, перебирая прибрежную гальку, и этот шелест переходил в тихую приятную музыку, постепенно становившуюся всё громче.
Морской пейзаж исчез, а музыка осталась. Марина открыла глаза. Будильник деликатно напоминал о том, что пора вернуться в действительность. Понедельник. Декабрь. Предпраздничная неделя. Музыка умолкла, а Марина снова закрыла глаза, пытаясь вернуть летнюю картинку. Возникли радужные круги, которые стали расплываться, превращаясь в цветной туман, но в следующее мгновение Марину словно кто-то толкнул. За окном было светло, часы убежали на сорок минут с того момента, когда нужно было проснуться. Она вскочила и стала торопливо собираться. Вчера допоздна засиделась с подругой и теперь сказывались последствия этих посиделок.
Марина достала из холодильника остатки пиршества, но завтракать не стала, а положила в пакет бутерброд с колбасой, сыром и пирожное, намереваясь сделать это на работе.
Вытащила из ведра мусор в сером мешке и, чтобы удобнее было нести, засунула его в большой «магнитовский» пакет. Наспех одевшись, выскочила на улицу.
Опаздывать было нельзя. Недавно «Шахиня», как называли сотрудники директрису с фамилией Шахова – ввела драконовские порядки: работники детского творческого центра должны были фиксировать свой приход на работу, – указывать время и расписываться в журнале на проходной. Ту же процедуру нужно было проделать, уходя с работы. Нарушителям грозили санкции, начиная выговором и заканчивая увольнением.
Заметив приближающуюся маршрутку, Марина помчалась к остановке, переходя с рыси на галоп, и успела втиснуться в отъезжающее транспортное средство, которое напоминало банку, плотно набитую шпротами. Вцепившись одной рукой в верхний поручень, держа во второй сумку и пакеты, Марина развернулась по ходу движения. Маршрутка резво рванула с места и Марина шлёпнулась на колени сидящего сзади мужчины. Заливаясь краской, она пробормотала извинения, но мужчина не рассердился, а напротив, широко улыбаясь, предложил своё место. «Нужно взять метод на вооружение», – мелькнула шальная мысль.
Марина с облегчением взгромоздила поклажу на колени и стала изучать возникшую перед глазами чью-то нижепоясную часть организма, туго обтянутую джинсами. Почти прочла название производителя на светло-коричневой нашивке, как маршрутка снова истерично дёрнулась, и джинсы влипли в Маринино лицо.
– Вы сидите, а я стою, – раздражённо ответила обладательница джинсов и резким движением отбросила назад сумку, висевшую на плече, которая с размаху шлёпнула Марину по щеке.
– Не ложитесь на меня, женщина! – раздался чей-то возмущённый вопль.
Очень мне нужно на вас ложиться! У меня с сексуальной ориентацией всё в порядке.
– Ой, прямо от сердца отлегло, – как я рада за вас и вашу ориентацию! – парировал женский голос.
– И я рада, что вы рады…
– А уж как мы рады...
– А ну замолчите обе! – возник из недр маршрутки суровый мужской голос.– А то я сам сейчас продемонстрирую вам свою сексуальную ориентацию.
«Газель» будто на что-то наткнулась и застыла.
– Всё, приехали – констатировал водитель. Впереди пробка до самого центра.
Как-то в разговоре о французских поэтах-символистах девятнадцатого века и их влиянии на возникновение и становление дадаизма и сюрреализма мой давний знакомец, культуролог и литературный критик Сергей Коновалов произнёс загадочную фразу: «Элюар всегда бодлерен!». Поскольку он никогда не отличался склонностью к пафосу, манерности и вообще словесным «красивостям», я попросил его эту фразу разъяснить. Вас смутило слово «бодлерен», услышал я в ответ. А на самом деле ничего сложного. Поль Элюар, известный французский поэт, с Бодлером быть знаком не мог, поскольку родился через три десятка лет после его кончины, но именно бодлеровские настроения чувствуются во многих его стихотворениях.
И у меня есть к вам, Алексей Николаевич, предложение, неожиданно сказал он. Возьмите одно из стихотворений Бодлера, разбейте его на куски, которые в качестве эпиграфов поставьте к своих рифмованным тестам. Предлагаю вам такой поэтический эксперимент, который может быть весьма интересен и несомненно забавен.
Я согласился с советом моего друга и теперь предлагаю получившееся (а может, наоборот, НЕполучившееся!) вашему вниманию. В качестве эпиграфов я взял именно что куски из одного из самых известных бодлеровских стихотворений – «Пляска смерти».
Алексей Курганов
январь 2021 года, г. Коломна (Московская область)
ПРО АНАНАСЫ И ВЫКРУТАСЫ (Поэтический взгляд на Пунические войны)
Посвящаю моему старинному товарищу (он же – выдающийся коломенский поэт, автора поэмы «Забрало гладиатора», он же – неоднократно проверенный в деле, надёжный собутыльник) Гаррию Бонифатьевичу Ложкину-Записдулину и примыкающему к нам и к гладильной забрале Боцману Сергееву
Эпиграф:
– Глаза бездонные чернеют пустотою,
И череп зыблется на хрупких позвонках,
В гирлянды убранный искусною рукою;
– О блеск ничтожества, пустой, нарядный прах! –
Пять железных ананасов
Я нашёл… О, древний Рим!
Потерял их кто-то где-то,
Вероятно, молодым.
Их оставил по дороге
На Пунической войне.
Из-за Альп тянулись тучи
По альпийской стороне.
Проскакал Спартак могучий
С ахиллесовой пятой.
Вот опять всё те же тучи.
Хошь пляши, а хочешь – пой (или вой).
Ганнибал и каннибалы,
Апулеи и леса.
Гладиаторы бунтуют,
Что не ели колбаса
Очень долго.
Вот же пакость
На арене при луне!
Плюс Нерон (или нейрон?) с КалигулОю
На отважном на коне…
С этим самым древним Римом
Скоро я с ума сойду… сойдЕ!
Пояснения:
Дре́вний Рим – одна из цивилизаций Древнего мира, государство Античности, получила своё название по главному городу (Roma – Рим), в свою очередь названному в честь легендарного основателя – Ромула.;
Пунические войны – три войны между Древним Римом и Карфагеном, продолжавшиеся с перерывами в 264-146 годах до н. э.;
Гладиа́тор (лат. gladiator – «меченосец», от gladius – «меч», «гладиус») – от слова «гладить». Или «оглаживать». В русской транскрипции, пришедшей у нам из глубины веков, «не .бёть, а только дразниться»;
Колбаса ливерная – пищевой продукт. Хороша с хреном или горчицей под водочку.
Кто еще читал книги, устаревающие ныне, как какие-то там глиняные таблички Вавилона, тот может помнить, что у Гоголя черт в ночь перед Рождеством украл с неба месяц. Но, я Вам скажу: Месяц – это ребячьи шалости. Мне вот приснился сон с куда более продвинутыми чертяками. Да оно и понятно – прогресс все-таки. На дворе 21-й век.
И что же такое мне приснилось? – Полная невероятица! Мой черт вместе со своими коллегами по Министерству Темных дел, видно, от скуки, придумал целый каскад забав, а на финише… Но, все по порядку. Решив поиграть в нео-игру «И это тоже образование», в дебюте нечистая братия разыграла замечательное шоу с тем, что так элегантно поименовали дистанционкой. Кто-то из отсталых человечков стал упираться, даже с какими-то своими выкладками, вытащенными из неолита, попытался доказывать вред этой масштабной игры для здоровья и прочего. Даже словечко-то придумали: «социализация». Ишь какие! Так чего доброго и до выброшенного на свалку истории социализма докатиться можно.
А ведь кто поумнее, поприколистее от этой, нашей дистанционки тащится. Кайфует. И почему бы нет? – Ни тебе ехать или топать куда-то. Ни на костюмы и обувь тратится. Протер глаза. Нажал кнопочки – и ты уже как бы учишься. Аватарку на экран – и полная свобода! А при случае – и послушать можно: что там голова с экрана бормочет?
А преподам, которых, еще пока не извели, как класс, памятуя опыт очищения от кулаков и прочих нежелательных для своих дней элементов? Так и тем же – сколько воли! Вместо того, чтобы в дождь, слякоть, мороз топать в вузы или, что еще хуже давиться в автобусах и метро, можно, не одевая ни брюк, ни юбки, а так, подкрасившись, пригладив вихры, сесть на диване – и учить себе на здоровье. И что еще круче! Экран, как и бумага былых лет, все стерпит. Читай себе – и не надо «аудиторию держать в руках», потирать руки в прохладном зале и прочая, и прочая. Ну, просто чертовски удобно! Кто ж после всего этого возжелает, не лукавя, вернуться в старомодные аудитории.
Да и экономии сколько! Если кто смекнет, а, говоря по новоязовскому, въезжает, то сообразит: огромные пустующие коридоры и многочисленные вузовские помещения можно будет использовать куда рациональнее, чем для вроде бы занятий. Разве так уж давно трансформировали множество детских садов в личные коттеджи, гостиницы и прочие прелести Новой Рыночной Цивилизации? Так почему бы не заменить все эти вузы, а за компанию с ними и кой-какие школы на мобильные «образовательные центры» с горстками роботов и тьюторов? – Экономия-то какая.
Да и книги – все равно, что прошлогодние листья. К чему они, если кругом кнопочки? Какая, опять-таки, экономия! И, вдобавок, от разных сомнительных опусов можно попутно избавиться. И все это без особого шума, без гитлеров, инквизиции, демонстративных костров. Просто невостребованные книги-пенсионеры будут тихо сходить на нет на свалках…
А чтобы еще уцелевшие педагоги не скучали давайте-ка (это я сам слышал от одного дошлого черта из сна) поиграем в еще одну игру: компьютерное обучение. Кто не знает, что ученье – свет! Так дадим больше и больше света! Учитесь, милые! Учитесь по новому. Забудьте о том, что в отсталом прошлом веке коряво именовалось «профессиональной подготовкой» и «освоением предмета». Осваивайте платформы и нажимание кнопочек. А чтобы еще веселее было, давайте менять и менять программки, платформы. Заменим «Большой Голубой Батон» на «Маленькую Красную Булочку», «е-диториум» на «Е-мое», «Лимакс», на «Климакс», «Платнос», на «Плутос», пилотный: «Роботизация высшей школы» на «И черт с вами!».
Замечательная игра! И главное – играть в нее можно хоть до следующего тысячелетья.
Неплохой, вроде сон. Но затем замелькало что-то несусветное. Черти совсем разошлись. И понапридумали совсем не то, чем нас пугают отсталые паникеры. Ведь чем нас пугают? – Чипами, глобальными информационными полями, и прочими фэнтази.
«А вот фигушки!» – прокричал мне прямо в ухо один из самых нахальных чертей. «Это же все только червячки на крючках! Удилища-то и лески в наших руках. Избавляйтесь от книг, холодеющих без студентов громадин вузов. Цифровизируйтесь – сколько в этой цифровизации не выдуманной, а реальной привлекательности. Но... мы-то, черти уже потираем ладошки. Как только Вы все надежно сядете на наши крючочки, мы так закрутим – как в аттракционе – смену платформ, что головки закружатся. А-то и вовсе от чего-то отключим. «Нет связи с сервером» – и все тут».
Сказка Пушкина, точнее эпизод из сказки великого русского классика. Но сказка ли это? Нет не сказка, а реальность, в которую попадает практический каждый современный обыватель. Сидишь ты и смотришь на это разбитое корыто и понять не можешь, как снова оказался у этого корыта. Недоумеваешь, задаёшь себе странные вопросы, на которые найти ответ совсем не удаётся.
Начинаешь предпринимать неуверенные шаги по исправлению этого корыта, надеешься на что-то. Берёшь молоток, начинаешь сбивать корыто, склеивать швы. Яркими красками разукрашиваешь его и появляется надежда, что нужно только немного подождать и всё вернётся. Но откуда-то властная рука дотягиваться до твоего корыта и вдребезги разбивает его снова. Но и этого ему мало, он берёт тебя за загривок и тыкает тебя лицом в грязную лужу, в ужасное месиво и ты сидишь и обтекаешь этой грязью и голос говорит, что вот так намного лучше и правдоподобнее, иначе нечего сидеть у разбитого корыта с чистой мордой.
Проходит немного времени, и ты начинаешь думать, вспоминать сколько раз в жизни ты уже просидел над этим разбитым инвентарём.
Начало жизни не у каждого имеет представление разбитости, оно имеет определённые надежды на светлое будущее. Пусть оно и имеет форму разбитого деревянного корыта, но потом постепенно, потихоньку превращается в алюминиевый тазик, далее в медный таз. И этот таз сначала наполняется песком, потом водой, далее в этом тазике появляется какая-то крупа, ягоды и карамельки, а после уже фрукты и шоколад – жизнь сделана… Ура!
Но после, с высоты птичьего полёта это всё рушится вниз и вдребезги рассыпается, опять превращаясь в долбанное деревянное корыто.
Да согласен. Бывают моменты, когда это деревянное корыто появляется перед тобой по причине собственных ошибок, каких-то неудач. И таких моментов в жизни много. Но бывает, что ты осознанно доводишь себя до этого состояния, только по совсем другой причине, чтобы начать жизнь заново и тебе от этого не обидно, совсем необидно…
Обтекая грязью, я смотрю на это корыто и думаю, что в жизни очень много хороших людей, очень много, но почему мне постоянно по этой жизни, особенно в последнее время попадается только одно г… Я ничего не хочу сказать плохого, нет. Эти люди улыбаются, хорошо общаются с тобой, тебе даже приятно с ними и рука тянется к фотоаппарату, чтобы запечатлеть счастливые минуты в жизни, запечатлеть эти улыбки. И о ужас, ты смотришь на эти фотографии улыбающихся людей и тебя охватывает паника. Вместо приятных улыбок на этих лицах запечатлён звериный оскал, где явно выделяются клыки, направленные в твою сторону, изо рта течёт слюна и ты понимаешь, что эти приятные люди жрут тебя, они уже использовали тебя, прожевали и осталось только выплюнуть. Ты не веришь в это, надеешься что это просто дефект аппаратуры. В истерике пытаешься улыбнуться и фотографируешь себя сам и, в конце концов, видишь кадр самого себя, где ты сидишь с грязным улыбающимся лицом у разбитого корыта. Это какая-то странная игра, но игра в одни ворота, когда ты вратарь, а они бьют мяч в твою сторону. Мяч со свистом летит в твою сторону и хлёстко бьёт тебя по лицу, но ты счастлив, ты в игре. Они же не останавливаются и продолжают бить в твою сторону. Мяч всегда попадает в тебя, в твоё лицо, туловище, ноги, руки и с каждым ударом тебе больнее и больнее. Ты просишь их остановиться, но они тебя не слышат, да и не хотят слушать и продолжают бить. Ты плачешь от боли, рыдаешь, падаешь. От бессилия уже не можешь рыдать и только стонешь. Но они упорно продолжают свою игру и останавливаются только тогда, когда ты уже не подаёшь признаки жизни, разворачиваются и уходят.
Тебе становится страшно от вида этого разбитого корыта, и ты хочешь убежать от него, но ноги не слушаются. Ты когтями цепляешься за грязную землю и начинаешь отползать от него, сначала потихоньку, потом быстрее и быстрее. Робко пытаешься встать, ноги тебя не слушаются, хочешь идти прямо, но тебя постоянно ведет, то в левую, то в правую сторону, как пьяного. Наконец-то ты начинаешь бежать, оглядываясь постоянно назад.
Вернувшись домой, Янка первым делом надела перстень с мерцающим камнем. Вместе с приятной тяжестью на пальце её окутало спокойствие и уверенность, их так не хватало в последнее время. Как и предполагалось, бабушкин подарок долгое время оставался не замеченным. Лишь на днях, мама Ира, наконец, поинтересовалась: «Откуда у тебя такое кольцо?» Подготовленный загодя ответ, что это дешёвая бижутерия, вполне её удовлетворил. Странно, но с появлением перстня Янке как будто стало легче: мать чаще оставляла её в покое – переключившись на общение с телефоном, сменив придирки на сплетни и жалобы. Ещё раз полюбовавшись бирюзовыми искорками внутри таинственного самоцвета, Янка спрятала кольцо под подушку.
Сегодня выдался редкий случай насладиться одиночеством. Она очень любила такие вечера, без суеты и надоевшего зудения: «Я тебе, засранка, жизнь подарила, а ты сапоги свои чёртовы по всему коридору раскидываешь!»
Девушка долго блаженствовала в горячей ванне, которую в отсутствии надзора можно было от души наполнять душистой солью и пеной, без окриков и замечаний густо-густо намазаться кремом, допоздна смотреть телевизор и сколько угодно читать в постели. Янка не торопилась, как раньше, пользоваться выхваченными у жизни льготами, а неподвижно лежала на своей кровати, распаренная и обессиленная, желая только спокойствия и тишины.
Как будто в угоду её желаниям, само собой выключилось радио. Раритетная по нынешним времена говорящая коробочка настойчиво сохранялась мамой Ирой в память о бабушке. Надо заметить, в последнее время радиоточка совершенно не реагировала на включение и регулировала рабочий режим по собственному усмотрению.
Об отце уже несколько месяцев не было ни слуху, ни духу. Янка понимала, что его жизнь с матерью не сложилась. Да и никто на свете не смог бы вытерпеть постоянные скандалы и мелочные придирки. Но как он мог бросить её – единственную дочь, не оставив даже записки?! В минуты, когда тоска становилась нестерпимой, Янка открывала «Мастера и Маргариту» на любой странице и начинала жадно читать, пока душевная боль не уходила постепенно сама собой: «…проснувшись, Маргарита не заплакала...
– Я верую! – шептала Маргарита торжественно, – я верую! Что-то произойдёт! Не может не произойти, потому что за что же, в самом деле, мне послана пожизненная мука?..»
Сколько раз и она, Янка, просыпалась с таким же предчувствием неотвратимости чудесных перемен, но, увы, ничего не происходило или становилось ещё хуже. «Наверное, я ещё не выстрадала того, что выпало испытать Маргарите. Не пришло ещё время моей награды за страдания, – думала Янка углубляясь в чтение. – Эх, надо бы прочитать любимую книгу в третий раз, не отрывками от случая к случаю, а основательно!»
Неожиданно её мысли прервало самостоятельное радио:
– В редакцию передачи «Вестник Уфологии» приходят многочисленные письма от читателей романа Булгакова «Мастер и Маргарита». Очевидцы сообщают, что после прочтения романа в третий раз (!) с ними происходят необъяснимые, мистические случаи. Редакция небезосновательно рекомендует своим радиослушателям воздержаться от очередного прочтения данного литературного произведения!
На несколько секунд после любезного предупреждения, как это часто случалось с ней в стрессовых ситуациях, Янка замерла. Затем мгновенно подскочила и выключила «уфологический вестник», ей хотелось, хотя бы сегодня, самой распоряжаться своими действиями без чьего-то вмешательства.
Усмехнувшись удивительному совпадению, Янка показала радиоточке язык. Почувствовав некий кураж, она несколько раз громко огласила в ночи своё безумное намерение:
Вовка Шустриков затаился. Он хорошо спрятался – так казалось Вовке. Но Лёша вычислил все его хитрости. Даром что у Вовки фамилия Шустриков, на самом деле он мямлик и увалень. Лёшка хорошо видел вылезшие из укрытия в детсадовской беседке толстые ноги Вовки в красных (фу, девчоночий цвет!) сандаликах. Он тихо подкрался сбоку.
– Та-та-та! – Лёшка яростно крутил ручку-трещотку игрушечного автомата и помогал себе криком. – Та-та-та! Я тебя убил.
А Вовка – вот молодец! – не стал спорить и доказывать, что Лёшка не попал, что он, Вовка выстрелил первым. Вовка по-честному упал, раз уж убит. Упал и даже ногой дрыгнул.
До полной победы оставалось совсем немного. Вот-вот выскочат из кустов Лешкины товарищи – и отряду Вовки Шустрикова конец. Но вместо друзей к Лёшке подбежала его любимая воспитательница – Людмила Николаевна. Вообще-то Людмила Николаевна не любила, когда мальчишки играли в войну, даже временами не позволяла играть, но сейчас она не кричала издалека, как обычно, и Лёшка поначалу обрадовался: Людмила Николаевна тоже за них! Вот это победа так победа! Но потом, когда увидел он лицо воспитательницы, вдруг испугался. Точнее сказать он не увидел лица – лица не было. А было какое-то бледное пятно с искривившимися губами. Она подскочила к мальчику, выхватила из его рук автомат и с размаху ударила им о каменный бордюр – автомат сломался пополам.
– Не смей! Не надо стрелять! Не смей стрелять! Не смей играть войну. Все не смейте! – кричала Людмила Николаевна.
От неожиданности Лёшка разревелся. Заплакали и невесть откуда оказавшиеся девчонки. Из кустов вылезали ничего не понявшие недавние бойцы. А Людмила Николаевна всё стояла и продолжала выкрикивать:
– Не смей! Не смейте!
К ней со всех сторон подбежали другие воспитательницы, окружили и куда-то повели. Лёшка уже перестал реветь, размазав слёзы по грязному лицу, он двинулся было за всеми, чтобы посмотреть, куда повели воспитательницу. Сделали несколько шагов и другие мальчишки, но вдруг резко остановились. Они увидели, что Людмилу Николаевну повели в кабинет медсестры Марьиванны. А в этот страшный кабинет – шутишь? – добровольно никто не пойдёт.
Алексей Николаевич разложил на столе старые свои фотографии. Вот он летом у деда в саду. Стоит у забора, сверху свисают ветви вишни. На Лёшке соломенный картузик с красным козырьком и красной пимпой на макушке. Фотография любительская, чёрно-белая, но Алексей Николаевич хорошо помнил свой детский картузик. Лёшке он нравился: при желании мог сойти за командирскую фуражку. А в руках у Лёшки автомат. Точно такой, как тот, что разбила о камень Людмила Николаевна.
Людмила Николаевна. Вот она в окружении своих воспитанников. Молодая, красивая. Но только с возрастом стал замечать Алексей Николаевич, что у любимой воспитательницы на фотографиях всегда печальные глаза. Столько лет прошло – почти шестьдесят. Где они все?
А ведь тогда Лёшка всё-таки подошёл к страшному кабинету Мариванны. Дверь осталась приоткрытой, и он встал за ней, смотрел в щёлку и слушал.
Мариванна сначала накапала в стакан с водой что-то вонючее, заставила Людмилу Николаевну выпить, потом нацепила ей на руку чёрный рукав и стала его накачивать чем-то, похожим на клизму. Лёшка чуть не рассмеялся. А Мариванна покачала головой, подошла к электроплитке и сняла с неё блестящую коробочку с ручками. О! Лёшка хорошо знал эту коробочку! В ней лежало самое страшное, что может быть – шприц. На всякий случай Лёшка зажмурился.
Когда он открыл глаза, Людмила Николаевна уже прижимала пальцами к плечу ватку, а другие воспитательницы, окружили её, успокаивали, поглаживали, по голове, по плечам. А она заплакала и тихонько-тихонько так стала рассказывать. Лёшка стоял и слушал.
