Четвёртая подборка поэтов из Ростовской области, членов Союза российских писателей.
Литературная группа «СЛОВО-на-ДОНУ» представляет:
Екатерина ГОНЗАЛЕС
ФЛЕЙТА
Горьки поцелуи твои, моя флейта-сопрано.
И пальцами заперт в певчих отверстиях звук.
Я выдохну музыку, горло древесное раня,
я выпущу музыку птицей крылатой из рук.
Начни свою песню. Я слышал её не однажды.
Ночами тревоги она приходила во сне.
Наполни меня. Напои. Я измучился жаждой.
Открой свою душу, как дверь открывают весне.
СТОЛЕШНИКОВ ПЕРЕУЛОК
Ну, здравствуй, переулок мой Столешников!
Я снова здесь.
Кленовых листьев клешни
просыпаны на черное панно
асфальта.
И разбитое окно
на третьем этаже
подъезда номер три.
Звоню у двери,
слышу изнутри
домашних тапочек шуршанье,
шорох платья.
Дверь отворилась.
– Здравствуйте, я к Кате.
– Она здесь не живет уже давно.
И адреса я нового не знаю.
Уехала в год прошлый,
в числах мая
последних.
Говорила, что на юг.
А Вы ей кто?
Ответил:
– Просто... друг.
Я вышел. Капал дождь. Асфальт горел
зарёй кленовой павших листьев, мёртвых.
Я брел Столешниковым. Руки грел
в карманах своей курточки потёртой.
Дождь бормотал на капельном наречье,
ласкался лужами к моим ногам,
и верным другом стать мне предлагал,
но все-таки был мною не замечен.
Не обернусь.
На третьем этаже
окно разбитое.
Я это помню, помню,
как часики на полке били полночь,
и цвет ее волос, и каждый жест.
Хохочет. Плачет. Что-то говорит.
Огонь горит. И мы одни в квартире.
Она проста. И любит без придирок.
Не ищет зла. Но в ней любовь болит,
как рана свежая, как острая заноза.
Меня сюда отчаянье заносит,
и счастье эту боль в глазах читать.
Я по ночам, как вор сюда, как тать,
врываюсь и шепчу: «Украдь ее, украдь!»
Я помню это.
Что же ты, Столешников,
её не уберег?
Чужой, нездешней
она казалась.
И с каким трудом
произносила даже слово – дом.
Она, как боль, как личное несчастье,
переносила каждое ненастье
и с улицы пришедшим говорила:
«Садитесь. Будем пить горячий чай.
Дождит. Сегодня холодно и сыро».
И зябь бежала по её плечам.
Не жаловалась. Груз печалей пряча,
надеялась – всё разгадаем мы.
И выручим, и вызволим из тьмы,
из скрежета зубовного и плача.
Чужою жизнью, как в тиски, зажата,
не выдержала, вырвалась, ушла.
Её звезда скитания вела.
И дождь бежал за ней, как провожатый.
...Мы все живем никак не дольше жизни.
Никак не больше. Тяжек груз вины.
Чтоб это осознать, какие укоризны,
какие доказательства нужны?
Листала осень листьев календарь.
Шло солнце на закат – холодный, ранний.
Столешников был пуст. И на алтарь
сырой тоски я сердце нёс, изранив.
© Екатерина Гонзалес. Все права защищены.
Сергей СУЩИЙ
* * *
В один и тот же миг, в одной и той же мере
ты юноша-старик и Моцарто-Сальери.
Порочный и святой, флегматик и холерик,
горяче-ледяной, как Моцарто-Сальери.
Шериф и Робин Гуд, судья и Чикатило,
правдоискатель-плут, бессильная сверхсила.
Пан-атаман и жид, плебей и герцог Сфорца.
Ты мертв и вечно жив, и вновь Сальери-Моцарт.
Как снайпер и мишень, убийца и убитый,
Аль Каида – Ми-Шесть. О, сколько раз мы квиты
с тобою были, да ещё раз будем после.
Трюфель и лебеда; в гостях ли, на погосте
воздастся по делам, по образу и вере.
А как – подумай сам, мой Моцарто-Сальери.
* * *
Курила приму, семечками щелкала,
катая русский задом наперед,
жила страна, Рождественскими елками
и Шаболовкой каждый новый год
встречая. Это чудо-поколение,
где позывными: БАМ, агдам, Афган.
Я был по пояс, по колени в нем.
И вот стою один. Не сплю, не пьян.
Где та страна, ее сыны и дочери,
приемные с плешивым Ильичом?
Где луноходы, Брежневы и очередь
до горизонта, споры ни о чём?
И вечность, что светилась поллитровкою
на каждом нашем праздничном столе?
Пусть марафон промчался стометровкою,
утрамбовав в полгода сорок лет.
Но рассыпаясь на цветные атомы,
не мог тот космос сгинуть без следа.
Ответа нет... И только кровь накатами
в висок: «мы здесь, мы вместе навсегда…»
© Сергей Сущий. Все права защищены.
Татьяна ФОМИНОВА
* * *
Расправляю крылья белы.
Словно снежный вихрь поднялся,
оттолкнулась, полетела –
догоняй! А ты остался.
Как снежинка стало тело
легким, точно невесомым.
Ты смотрел, а я летела
по-над речкой, по-над домом.
Ты смотрел, а я летела,
ты кричал мне: не разбейся!
А в ответ тебе звенело:
Ты засмейся! Ты засмейся...
Ветер эхо прочь относит.
Ты кричал, чтоб я вернулась.
Кто-то снизу камень бросил
и попал... И я проснулась...
Наяву под снегом белым
под ногой скрипит дорога.
Провожала – вслед смотрела:
возвращайся ради бога!
Пусть усталым, пусть нецелым,
пусть не скоро – не печалься.
Ты летел, а я смотрела.
Не разбейся! Возвращайся!
* * *
– Это земля наших предков! – сверкнул его меч.
Именно так на Земле начинаются войны.
– Это земля наших предков, и нам в неё лечь, –
вторил другой – если мы этих предков достойны!..
Сколь ни вводи миротворцев, но эта вражда
той первобытной свирепой мистической силы,
что с молоком материнским в крови навсегда.
Это земля наших предков, и здесь их могилы…
Прочь улетая однажды с обломков Земли,
взяв с собой в космос лишь горстку обугленных комьев,
кто-то укажет на мёртвую точку вдали:
– Это земля наших предков, запомни! Запомни!..
© Татьяна Фоминова. Все права защищены.
Сергей СУТУЛОВ-КАТЕРИНИЧ
* * *
SV from SV
Он влюбился
и начал нарезать круги,
тревожа предрассветные облака
своими неповторимыми
параллельными диагоналями.
Она, полюбившая Учителя,
разбежалась по кромке прибоя
и взметнулась в небеса
удивительной для непривычного глаза
диагональной параллелью.
а Оно, разинув рот,
собиралось прокричать влюблённым,
что полёты без крыльев — бред распоследний,
но не успело,
поскольку Он и Она,
заложив азартные виражи
над родимым рыбацким посёлком,
растворились в изумрудной бездне.
1980, 2020
СТОКРАТНАЯ СТАККАТНАЯ
поскольку всё предсказано (?) — начертанное сбудется,
абсурдно скалолазами карабкаться по буквице.
какого ляда дервишу над безднами барахтаться,
запугивая девушку харизмами характера?
бредут-шагают пленники
любви, вражды, монашества;
летят по небу ценники архангела (не нашего!)
а нашему, болезному, жандармы срежут крылышки —
ах, кореш мой, под корешки! —
мол, нечего нетрезвому, швыряя стопки и снежки,
срывая лычки и значки,
Базарову уездному, ханыге затрапезному,
читать скабрёзные стишки.
значительно полезнее гонять молитвами грешки
и славословить лезвие, шлифующее язычки…
пардон, апчхи!.. разбил очки…
идут по морю странники, ползут по полю циники;
(народные избранники давно отмотоциклили,
сполна отсамолётили, конкретно заракетили,
влача труды нелёгкие, ручаются свидетели…)
придерживайте шалого: ужаленный скрижалями
пожаловал по жалобе: «цыплёнка пережарили!».
на блюдце-блюдце, блюдечке да с голубой каёмочкой —
и Лизаньке, и Любочке, и Вовочке, и Ромочке —
предписаны предательства, победы, поражения,
пропитые издательства и акт самосожжения.
заказаны свидания, разлуки, рюмки чешские,
сюжет повествования и даже сумасшествие.
пророчества нелепые, престранные пророчества.
бессонницы — свирепые подруги одиночества.
по облаку рассветному, по облаку закатному
радисту раритетному отстукивать стаккатную,
откатную токкатную осваивать решительно…
рискнув сыграть стократную, услышишь: небожительно.
крестись: какого ангела… окстись: какого дьявола…
проснись, страна Гренландия! проспись, страна кудрявая.
2020, декабрь – 2021, январь
© Сергей Сутулов-Катеринич. Все права защищены.
Людмила ШУТЬКО
* * *
Дрожу за нашу жизнь – получается рябь.
Можно по ней идти, тех, за кем, не творя,
Не оскальзываясь, как на зеркале вод,
Не глядя под ноги, в зев глубин, гниль пустот,
Не томясь, куда же, не чувствуя, люблю ли
Тех, за кем, – кто вы? – а мы ведь родные люди.
* * *
Я дала тебе жизнь, и теперь обо мне –
Как о мертвой. Вали, как на мертвую,
Все, чем будешь болеть, что не будешь уметь,
И войну мировую четвертую
(Мы же будем жить долго – придется дожить,
Впрочем, дети давно ничего не должны),
И никчемность теодицеи
(Как по мне, шут бы с нею).
© Людмила Шутько. Все права защищены.
Борис ВОЛЬФСОН
* * *
К руке твоей я прикоснусь рукой,
как будто приглашаю по делам.
Спастись от одиночества – какой
отважный и невыполнимый план.
Не Робинзон на дальнем берегу,
не химик, растворивший вещество…
Я до тебя дотронуться могу,
а ты и не заметишь ничего.
Гуляет осень в рыжем парике,
твердит, что с милым рай и в шалаше.
Рукой я прикоснусь к твоей руке,
и это проще, чем к твоей душе.
Слова, слова – и все с частицей не −
замки к давно забытому ключу.
А кто-то прикасается ко мне –
не чувствую, не вижу, не хочу.
Быть может, так и обрету покой,
в порядок приведу душевный хлам.
Спастись от одиночества – какой
отважный и невыполнимый план.
* * *
Душа замёрзла, одеревенела
и стала колом в горле и груди,
почти утратив свойства антитела,
готового к бессмертью впереди.
Сама себя низвергнув с пьедестала
особенной субстанции, она,
как тела часть, застыла и устала,
чего бы делать, вроде, не должна.
Но наполняясь антивеществами,
а вещества преобразуя в текст,
продлить себя – хотя бы и словами –
душа готова в поколенье Next.
Ворочаясь на льдине по-тюленьи
и энтропию обращая вспять,
участие в глобальном потепленье
она ещё попробует принять.
© Борис Вольфсон. Все права защищены.
Людмила ЗАЙЦЕВСКАЯ
ПРЕДЗИМНЕЕ
Как этот снег меня собой зацепенел…
Боюсь писать, чтобы слова не стали явью,
смотреть на рыхлость облаков и тихо править
то ли стихи, то ли страной чудес. Я буду правой
рукой и левым башмаком, и серединой
пути. Да что мне до чужих седин в моей картине
миров, галактик, табуреток! Растопырь
ладонь, лови хрусталь и камасутру…
Когда я захлебнулась ноябрем, меня искали.
И летели сутки. Не то что ночь за ночью,
даже день за днем не поспевал по серпантину,
без носков, в ползущей позе.
Во сне пришла песчаная метель,
пищали двери на домах пустых и тот же,
один из трех или пяти, в упор смотрел.
Машины замерли. Кристальные узоры
потрескивали. Сыпалась мука.
Холодных губ красноречивые позоры
перчаткой сдерживала тонкая рука.
И месяц! Месяц непременным атрибутом –
стесняясь сколиоза, сквозь сквозняк
скользил по льду небес своим маршрутом
и обгонял меня на запрещенный знак.
И было так. И было по-другому.
А может, не было ни осени, ни сна.
И будет странно
быть слегка
знакомым,
когда
заморит
холодом
зима.
* * *
В одно безлюбье полные любви
летели птицы праздновать весну.
Ступени продолжались дальше лестниц.
Дрожали монолитные мосты,
на мостовых вы перешло на ты.
Увеличительные стекла красоты
дурманили миры. Стеной отвесной
врывались водопадные лучи
и речи комкали литературу.
Трущобы вспомнили архитектуру
и обнажали каменные рты –
проходы между улиц-невидимок.
Кофейни закрывались ровно в три,
но стрелки обрастали паутиной
и ставили на паузу следы.
Друг к другу в гости приходили сны,
не утрудив себя предупрежденьем.
Река текла, дрожали отраженья.
Бесхитростно поверхностью воды
неслись слова, уставшие от правил
и не имея в правилах нужды.
Фигуры на доске скакали как попало,
вконец забыв название игры.
И желтый светофор горел, предупреждая,
что поменяет цвет в момент любой,
но не было конца весне и края.
И, разлетаясь, радуга взрывала
обзор пересечения двойной сплошной.
Когда кино на пленке лопнувшей струной
от быстрой смены кадров разорвалось
и в красоте палитры задыхалась
вселенная под черною дырой,
в кинотеатре ничего не поменялось.
А зрители отправились домой.
© Людмила Зайцевская. Все права защищены.
Любовь ВОЛОШИНОВА
ИЗ ЦИКЛА «НА БЕРЕГАХ ТАМАНИ И ТАВРИДЫ»
* * *
Мы шли по земле позабытого царства,
где ветви кипели в цвету,
и новой весны молодое убранство
внушало свою правоту.
Но слышалось в древних забытых названьях,
что с берегом вечным слились,
неведомой эллинской речи звучанье,
сроднившее море и высь.
А волны катились в тоске белопенной
к остывшим камням городов,
что отдали звёздным просторам вселенной
звон песен и жар очагов.
И здесь у руин позабытой отчизны,
умытые майским дождём,
казалось мы таинства смерти и жизни
откроем, постигнем, поймём…
* * *
Старинный храм Предтечи Иоанна
в разгар дождя врата нам отворял,
как сотни лет всем странникам незваным,
желанным лишь морям и алтарям.
Был скромен крест над красной черепицей…
Лучами и ветрами крещёна
та кладка, что руками византийцев
к векам и облакам устремлена.
…А тишина под сводом обнимала
и умывала и к себе влекла
нерукотворным зыбким покрывалом,
связующим в едино времена.
Иконописных ликов вереница
встречала всех входящих, возлюбя…
И сердцу захотелось вдруг молиться
за всех, кто здесь молился за тебя!
За путь, что вёл их через все ненастья
к далёким миражам и берегам,
за души их что были сопричастны
штормам и штилям,
звёздам и ветрам…
* * *
В Разбойничьей бухте светла тишина…
Пространство и время спокойны, как море.
Вновь царственны скалы в угрюмом дозоре,
и чайка парит, над заливом кружа.
А странники –
те, что спешили сюда, –
Невольно смиряют и шаг и дыханье:
так вечным покоем простор мирозданья
наполнен!
И так первозданна вода,
что кажется,
из-за скалы, где рассеян
свет звонких лучей у изгибов стволов,
вдруг выйдет
усталый корабль Одиссея,
вернувшись из плена ветров и веков.
И явится
чудо-чудес во вселенной:
азартной волной, что кипуче хмельна,
младая Киприда в сияющей пене
сейчас будет заново,
здесь рождена!
И войн не случится,
воротятся музы,
вновь сладкими будут, и слава, и яд,
И даже Горгоной не станет медуза,
алтарь будет свят
и Христос не распят!
© Любовь Волошинова. Все права защищены.
Александр СОБОЛЕВ
МЕДИТАЦИЯ НА КРАСНОМ ГЕОРГИНЕ
В осеннего воздуха медленный ток
небрежной рукой вплетена паутина,
и мощный, раскидистый куст георгина
венчает прекрасный цветок.
Как слизень, в слепом летаргическом трансе
сквозь влажные дебри пластинчатой чащи
своё существо незаметно влачащий –
так взгляд, замирая на каждом нюансе,
скользит осторожно по зелени тёмной,
вдоль русел прозрачного терпкого сока,
сквозь тени и блики восходит истомно
к цветку без греха и порока.
Не темпера, не акварель, не сангина
смиренно творили цветок георгина,
но плотное масло, мазок за мазком.
Он алый, как крест на плаще паладина,
и тёмно-багрова его середина,
и с плотью планеты извечно едина,
и звёздам он тоже знаком.
Он в душу вмещается полно и сразу,
и в ней позабытый восторг воскресает,
и пиршество глаза – на грани экстаза,
когда откровением вдруг потрясают
отшельника – лики на створках киота,
а кантора – громы классической фуги,
спартанца – кровавая рана илота,
любовника – лоно подруги.
Он цвета любви, полыхающей яро,
родник нестерпимого красного жара...
И поздние пчёлы стремятся к летку,
вкусив от его бескорыстного дара.
И солнце – сверкающей каплей нектара!
И первая чакра моя, муладхара,
раскрыта навстречу цветку!
* * *
Игуана лежит, обдаваемая океаном.
Под гнездовьями птиц, не оставивших в скалах пустот,
на уступе горы, утонувшем подножье вулкана,
на краю ойкумены из дикого туфа растёт.
Игуана лежит. Зародясь у Барьерного рифа,
разбивается вал, принося на крутых раменах
золотисто-багровое. Громоподобным редифом
мировой океан называет свои имена.
Игуана лежит на камнях. Орхидея заката
разгорается ярче и яростней. Вечность назад,
и сегодня, и, может быть, завтра – из брызг розоватых
на пылающий мир щелевидные смотрят глаза.
Далеко континенты. Природы цари и питомцы
заняты лишь собой, и посевом драконьих зубов
прорастает история… Но от громадного солнца
изливается встречная сила, тепло и любовь.
И пока этот остров лежит на груди океана,
а до гибели прежнего мира не так далеко –
артефактом планеты, чудесным и подлинно странным,
неизменным тотемом лежит допотопный дракон.
© Александр Соболев. Все права защищены.
Ольга АНДРЕЕВА
ДЕНДРАРИЙ
Из можжевельника браслет –
он укрепит иммунитет,
а лавровишня нервы успокоит,
а чёрный лебедь белых бьёт,
а белочка в ветвях снуёт
у пинии – а может быть, секвойи.
Здесь у деревьев нет имён.
Его я называла – клён,
но он сложней зовётся на латыни.
Что имя? Чтобы рассказать
другому дикарю? Азарт,
не больше, – знаешь, сколько видов пиний?
В раю – нужны ли имена?
Здесь молча всходят семена
и сквозь ажурный сумрак льётся солнце
на лотосы и лебедей,
на бедных изгнанных людей,
глядящих в божий мир со дна колодца.
Ты здесь не дома. Не мечтай
возделать и удобрить рай,
сесть на пенёк, съесть пирожок с грибами.
Робей, исчезни, внемли. Тут
ни хмель, ни солод не растут,
ни стрелки лука с белыми шарами.
УТКИ
…отражая, нести молчаливый
невербальный утиный восторг,
осознанье прилива, отлива,
томный запад и нежный восток
узнавая, тянуться над морем
на уютных послушных волнах,
по транзитной ликующей флоре
различая места, времена
года, века, сличать очертанья
берегов с джи-пи-эсом в крови,
пренатально и перинатально
чуять древнее эхо любви…
их немыслимый дар –
возвращаться
на знакомые с детства моря.
…вот теперь начинается счастье –
приготовься и сразу ныряй!
Там, наверное, пахнет озоном,
дышат свежестью поры земли.
…Ничего, кроме сердца и зова,
пары крыльев и тысячи ли…
© Ольга Андреева. Все права защищены.
К оглавлению...
