Новый День №24

Я гуляю мило

Вдоль Бассейной, сто.

Мне навстречу – мальчик

В кожаном пальто.

А за ним – военный.

Взгляд его речист!

А за ним – старушка.

Дальше – гармонист.

 

Все в пальтАх и пОльтах.

Я один в шарфе,

Шерстяной фуфайке,

Старых галифе,

Бабкиных галошах,

Дедовых носках.

Так я выражаюсь

В жизни и делах.

 

Я гуляю дальше,

Не заботясь в том.

Ведь пока прекрасно

Летом без пальтом!

Вот зимой, конечно, 

В минус двадцать пять,

Надо непременно

ПОльты надевать.

Горелик, Коган, Рафалович,

Зарецкий, Ройтбурт, Капенгут,

Всех Иксельрод, и с ним Гранович

Перетащили в институт.

 

Икселерод вошёл в курс дел,

Прогнать Горелика велел,

И Рафаловича гнать на хер,

Пришли же Зайчик и Флешгакер.

 

У Иксельрода разнорядка,

Немедленно послать на грядки,

Кого-то, должен Иксельрод,

В колхоз «Салют» чтоб ехал тот.

Зарецкий, Ройтбурт, Капенгут

Медсправки тут же волокут.

У Ройтбурта нога болит, 

У Капенгута гайморит,

Зарецкий клялся и божился,

Что семимесячным родился.

И Иксельрод решил к обеду,

А ну их к чёрту, сам поеду.

Когда ж в столовую пошёл,

Глядит, играют в волейбол

Зарецкий, Ройтбурт, Капенгут

На спортплощадке, тут как тут.

Поспела малина. Малина поспела.

Довольны мы с дочкой вдвоём.

Сварим варенье ( всего-то полдела )

Чудесно всё в мире моём!

 

* * *

Отогрей меня, дочь,

От холодных метелей.

Вновь бессонная ночь

Завывала у двери.

 

Вновь нуждаюсь в тебе,

Моё нежное счастье.

Прижимаешь к себе -

Утихают ненастья.

 

Видно, в сердце твоём

Умещается солнце.

Мы с тобою вдвоём

И душа не сдается.

 

* * *

Ура! Окончена работа!

Идем мы с дочкою домой.

А на пути, сверкая позолотой,-

Качели нас зовут с собой.

 

В душе как-будто песня льется.

Мы отправляемся в полёт.

И дочка радостно смеётся:

"Здесь счастье, мамочка, живёт!"

         Женщина смотрела в окно и не верила своим глазам. Представшая картина была фантастической и печальной одновременно. На яркую зелень огорода с неба падали крупные снежные хлопья. Метровые, подвязанные к длинным кольям помидоры на крепких толстеньких ножках, обильно усыпанные плодами, утопали в снегу до середины стебля. Пушистое покрывало уже полностью спрятало грядки, хотя кое-где ещё виднелись торчащие посреди белизны зонтики укропа и согнутые стрелки лука. 

        Снег валил стеной, словно кто-то взрезал небо, как гигантскую пуховую перину. Но самым удивительным во всём этом творившемся сюрреализме был даже не густой снегопад посреди лета, не лиловый небосвод, сияющий ровным светом, который будто никогда и не знал светила, а нечто совсем другое… вовсе необъяснимое…

 

          Леся бежала домой на обеденный перерыв. Бежала скорее по привычке, ведь её не ждали приготовленные, как бывало раньше, разносолы, да и никто, честно говоря, не ждал. Бабушка умерла два года назад, как только переехали в «казённуюфатеру», к которой так и не успела привыкнуть. Муж Лёша, любимый, единственный, талантливый и необыкновенный… стремительно спивался и в последнее время находился в невменяемом состоянии. Его жизнь стабильно поделилась на периоды: неделя – запой, потом три-четыре дня тяжкого выхода из запоя с таблетками, стонами, измерением давления, затем два-три дня краткого вхождения в реальность, что начинала быстро раздражать, и новый виток нарастающего забытья. Если проследить стадии опьянения Лёши, то получалось примерно так: 

Стадия № 1. Потеря пульта от телевизора;

Стадия № 2. Потеря аппетита;

Стадия № 3. Потеря ориентации в пространстве;

Стадия № 4. Потеря трусов;

Стадия № 5. Потеря сознания. 

          Ныне Лёша пребывал в последней, самой безопасной для окружающих – неосознанной стадии: истощённое тельце валялось на продавленном диване, и его можно было легко спутать со старым мятым пледом, если бы не угарные волны, исходящие от этого «предмета интерьера». Раньше Лёша был замечательным иллюстратором детских книг, его обаятельные персонажи сразу полюбились и безошибочно узнавались читателями. 

Лето. Ухоженный городской сквер. По центральной дорожке прогуливаются молодая дородная мама и крепенькая дочка лет пяти. Девочка идет и канючит:

– Ма-ам… Хочу бублик… Бублик дай! Ну ма-ам…

– Потерпишь, нечего аппетит перед ужином перебивать! – не соглашается та.

– Ма-ам… Бублик… Хочу, хочу, хочу! – усиливается нажим. 

– Ладно-ладно, капризуля. Только не на ходу, – сдается наконец мама. 

И они усаживаются на садовую скамейку. Ранее ее облюбовал пожилой представительный мужчина, он читает книгу.

Мама достает из сумки толстую баранку с маковой посыпкой, вручает дочке. А мужчина, хитро улыбнувшись, обращается к малышке:

– Девочка, я с утра ничего не ел. Поделись со мной, я тебе большущее спасибо скажу!

Та искоса взглядывает на просителя, прижимает бублик к груди и выпаливает:

– Нет!

Мама фыркает – то ли на шутку, то ли на реакцию дочери, но не вмешивается. Мужчина тем временем не отстает: 

– Ну отдай мне тогда хотя бы дырку от бублика…

Девочка надувает губки и хмурит брови. Внимательно вглядывается в лакомство, прикрыв его локтем. На лице ее читается напряженная работа мысли. И вдруг малышка отчаянно вгрызается в бублик. Откусывает от него сколько может, усиленно жует. Откусывает второй раз, третий… И наконец победно сует мужчине под нос остаток выпечки в форме подковы: 

– А нет уже дырки! 

Есть обычной жизни ход,

И судьбы теченье.

Тут не каждый разберёт

Суть предназначенья:

 

Для чего в сей мир его

Привнесли однажды,

Наделили для чего

Неизбывной жаждой

 

Познавать и открывать

Знаки и значенья,

А не просто созерцать

Вечное движенье.

 

Вносит всяк посильный вклад

Всею жизнью бренной

В созданный не им уклад

На Земле нетленной.

 

Каждый свой оставит след,

Хаял жизнь ли, славил…

И других, похоже, нет

В этом мире правил.

Вот и Мария достигла пятидесяти пятилетнего возраста, дающего права на получение пенсии в Луганской Народной Республике. Наверняка, когда-нибудь этот возрастной порог будет поднят, но в тяжёлые в материальном плане военные годы, пенсия, пусть и небольшая, для многих людей была тем малым островком спокойствия и уверенности, что будет завтра на что хлеб, крупы и самое необходимое в быту купить.

Собрав необходимые документы и справки по списку, Мария приехала в пенсионный отдел своего района. Есть, есть неизменное преимущество живой очереди! Это время самых удивительных знакомств с самыми неожиданными людьми. В кои-то веки у нас появляется время поговорить о том о сём, о наболевшем, сверить часы мнений по животрепещущим вопросам.

Нет-нет, работников отдела критиковать не за что. Трудятся, что те пчёлки на лугу. Доброжелательны все до единого. Терпеливо выслушивают, терпеливо объясняют куда кому нужно пойти, чтобы получить ту или иную справку. Похоже, людям никогда не изжить бюрократию до конца, но если свести трудозатраты на получение справок к минимуму, то с ней, такой необходимой для государственного учета бюрократией, вполне можно уживаться. Компьютеры с их единым реестром базы данных – в помощь!

В тот день впереди Марии в очереди находилось всего человек восемь на два кабинета. Лавочки мягкие, духоты не ощущалось. За час-полтора она рассчитывала управиться. Скучать не пришлось. Пожилая женщина подчёркнуто интеллигентного вида, с высокой, закрученной на затылке причёской, спросила миниатюрную шатенку с аккуратной стрижкой, сидящую напротив Марии:

– Уважаемая, вы случайно в Харьков не собираетесь?

– Нет. А почему именно в Харьков? – удивилась она.

– Простите, что отвлекаю. Просто попутчицу ищу, – пояснила интеллигентка, – не люблю одна ездить.

– Нет, мне не за чем туда ехать,– ответила женщина.

– Как это незачем? Вы что, не знаете, что на Украине всё дешевле?

– Так уж и всё? – вставила свои «пять копеек»в разговор Мария. – Возвращаются беженцы, рассказывают. Теперь многое у нас дешевле, чем там.

– Всё равно «там» и «здесь» – большая разница! Я, например, всю жизнь только на «Барабашова» одеваюсь,– высокомерно ответила дама.

АКТРИСА. Здравствуй! Я вижу: скайп у тебя включен. На мониторе горит значок. Но твоего изображения нет. Камеру ты не включил. Но меня ты видишь. У меня камера включена. Ты увидишь все, что я буду делать. Ты не только услышишь мой голос. Ты увидишь мои глаза. Мои губы. Ты увидишь движения моих ресниц и рук. Мне это важно! Я надеюсь. Я хочу! Чтобы ты понял меня. Поверил мне! Я верю!.. Сейчас я продолжу. Как только каждый займет свое место.

     Укладывает одного «мужчину на постель, прикрыв ему ноги пледом.  В изножье пристраивает другого, похожего на доктора. Третьего, по виду важного господина, сажает на пуф, но потом снова берет в руки. Оборачивается к «монитору».

Ты знаешь меня под именем Элда Сильван. Но это мой сценический псевдоним. Он уже, как настоящее имя, неотделим от меня. А когда-то меня звали Анготэя. То имя вдруг напомнило о себе и заставило меня вернуться в прошлое. Почти вернуться. Вернее, за мной пришел, ну, как бы посланник из прошлого. Важный такой. Надутый. Прямо весь из себя! Вот этот. По имени Готорн.

Разворачивает к «монитору» лицом куклу, которую держит в руках. 

Друг Фергюса. Фергюса Фергюсона. Не выключай скайп! Я прошу! Выслушай. Я не вернулась к Фергюсу. Это невозможно. Этого не могло быть. Когда в моей жизни есть ты! Вернуться было невозможно еще потому, что… Да. Я была у него. Но выслушай меня!

Усаживает куклу-Готорна на пуф. Поправляет плед на постели. Оборачивается.

Ты не раз останавливал меня, когда я с восторгом вспоминала что-нибудь из прошлого. Или кого-нибудь. Вот бы повидаться! Вот бы повидать! Ты посмеивался: в прошлое не вернешься. Оно неповторимо. А мы уже изменились. Все по-другому! Ты, наверное, прав. Но я женщина! А тебе разве не любопытно было бы снова пережить и увидеть то, что было? Ну, я не об этом. Наверное, ты прав. Ничего с ним, с Фергюсом, не могло повториться. Ни-че-го! Нет, нет. Это я не с горечью. Это я с радостью! Ведь я сама когда-то так хотела вырваться из его объятий! Ты, наверное, скажешь: моя радость жестока. Когда узнаешь, чем кончилась моя встреча с прошлым. Дослушай меня! Я бы не пошла к нему, к Фергюсу. Он со времени нашего расставания стал еще богаче, чем был. Но это меня и прежде мало занимало  Но снова? С ним?! Ни за что! Не только потому, что он, все, что было с ним, отрезанная часть прошлого! Как ножом. Ты мне веришь? Ты же верил мне. Когда у нас с тобой все случилось, ты принял все о Фергюсе. И поверил мне. Даже если бы он сам умолял меня вернуться. Я бы… Никогда! Но он и не знал, что я вновь окажусь подле него. Понимаешь? Он не гадал о нашей встрече. А я пришла не для того, чтоб убедиться: я была права, когда вырвалась от него. Я не настолько жестока. Хотя характер мой не подарок. Ну, моим партнерам по сцене виднее. И тебе. Но я не настолько мстительна, чтоб явиться ни с того, ни с сего к тому, от кого ушла, и проверить: как он там без меня? Покрасоваться: вот, мол, смотри, как мне хорошо не с тобой! Так вот. Он не знал, что мы свидимся снова. Да и я ни сном, ни духом. И тут пришел этот Готорн.

Сколько помню себя, рос я в атмосфере сказок. Мама читала мне на ночь волшебные истории, под которые я засыпал. Сказки переходили в сны, сны переходили в сказки, волшебство растворялось в моей крови, омывало дремлющий мозг и подпитывало по-детски романтическое сердце. Возраст ангельский всему верит, на все надеется, все прощает и принимает, как свое.

Отец подолгу находился в морских рейсах, поэтому воспитанием моим занималась мама и старший брат Дима. Впрочем, усваивал и впитывал я больше то, что шло с добрым словом и интонациями любви. А это исходило больше от мамы.

 

Напетые ласковым голосом сказки преображали мой внутренний мир, будили воображение, воскрешали сны, которые впоследствии превращались в новые реальности. Я жил до семи-восьми лет в мире, в котором вымысел так тесно существовал рядом с реальностью, что хватало одного воображаемого толчка, чтобы окунуться в волшебство и раствориться в нем.

Одно мгновение — и я уже был не тихим задумчивым темноволосым малышом своей эпохи, а одним из смелых и дерзких мальчишек таинственного средневекового города, откуда крысолов чарующими звуками волшебной дудочки уводил сначала крыс, а потом всех детей в страну, где царил праздник непослушания. Воображение наделяло эту страну сказочными персонажами. Одних я боялся, с другими дружил. В моем сказочном мире были прекрасные принцессы в образе рыжих ласковых кошек, королевы-оборотни, роскошные принцы, защитники рыцарской чести. Были благородные разбойники — подобие Робин Гуда. Не только свет был в моих сказках, но и силы тьмы, которые возглавляла главная крысиная королева, мама всех крыс, бабушка всех несчастий и болезней, огромная бурая Графиня, которая одним видом своим гипнотически воздействовала на меня, повергая в ужас, и сны обрывались кошмарами, а я просыпался в холодном поту.

Город, в котором я родился, нес в себе дух волшебства. Гротескные персонажи могли существовать только в настроении моего городка с множеством устремленных в небо готических шпилей старинных кирх, аккуратных мощеных улочек и площадей, где по ночам собирались и плакали призраки ведьм, колдунов, еретиков-ученых, алхимиков разных мастей, которых во времена инквизиции предавали огню «к вящей славе Божьей». Их плач был обращен в прошлое, а носился над сегодняшним городом воющими балтийскими муссонными ветрами. Прошлое слышалось в ночных шорохах, которые могли распознать лишь дети. Временами старые кирхи, построенные не на фундаменте из камня, а только на горячей пламенной вере, взлетали к небесам, к которым были устремлены, и тогда в городе слышались стоны грешников, которых не обняло безземельное Небо.

Ни денег, ни славы. Лишь двое детей - непосед.

На ужин - картошка с французской комедией в восемь.

Напрасно ругает жару возмущенный сосед:

Уже на подходе мадам пунктуальная - Осень.

 

Империя Лета! Как скоро ты рухнешь к ногам,

Шурша обреченными листьями нощно и денно...

Но мне безразлично: назло и векам, и врагам

Свое лаконичное платье я гордо надену - 

 

Пройду через парк, как сквозь толщу роскошных витрин,

Любуясь блестящей, чуть смуглой, родной черепицей...

А осень близка: непогода, тоска, аспирин...

Мне б сотней последней навек от нее откупиться.

 

* * *

 

Я все жду-вдруг начнется обратный отсчет,

И опять повстречаю весну я,

И река- незнакомая-вспять потечет,

Все пороги умело минуя

Мимо губ,вечно лгущих.Неверящих глаз.

Снов и сказок,трубящих победу,

В город детства.Единственный.Где родилась.

И откуда уже не уеду.

И все началось с тьмы.

Густой и плотной, словно кисель, в которой ничего не ощущалось, не наблюдалось даже малейшего огонька, просвета, лишь слышались робкие, неуверенные шаги.

Мои шаги. 

И босые ноги, медленно ступая по каменистой, влажной насыпи, вынесли меня на железнодорожное полотно, как раз в тот момент, когда позади, поддевая вверх мглу, из-под горизонта прорезался один нерешительный в своей мощи луч солнца. Все еще боязливо двигаясь, свет не только посеребрил пространство вокруг себя, предав обозримое разграничение земле и небу, он нагнав меня на насыпи, самую толику высветлил мой путь. И предо мной развернулась убегающая вперед, петляющая, взбирающаяся на пригорки и спускающаяся вниз рельсовая колея. 

Это была одноколейка.

 И она, к моему удивлению, состояла только из деревянных рельс, не имея шпал, будучи такой узкой, что по ней едва ли могла пройти тележка, влекомая лошадьми. Хотя насыпь, с очевидностью искусственно сложенная, возвышаясь над пространством земли, была плотно засыпана крупными с кулак твердыми каменными породами.    

Я замер на одноколейке всего-навсего на миг, стараясь рассмотреть раскинувшийся в серых дымчатых туманах край прилегающий к насыпи, и, внезапно ощутил первый в этом пути запах: сладость парного молока и горьковатого дыма, случайно выпорхнувшего из печного устья. И тотчас уловил однократную трель какой-то пичужки.

Ее напевные, суматошливые «ти..и, ти..и» не только вдохнули в этот мир звуки, но и наполнили жизнью само пространством. Так как уже в следующую секунду дымчатые пары осели на землю, а медленно выбирающееся на небосклон небесное светило, своей краюхой, озарило саму местность. 

Впрочем, я все еще медлил… не спешил… Все поколь не решался сделать первый шаг уже по обозначившейся одноколейке. Видимо потому как не видел конца моему пути. Ведь там впереди, куда и уходила рельсовая колея все еще маячила пенистая мгла, всего-навсего отодвинутая восходящими лучами солнца на рубеж зримого окоема.

Небесное светило позади меня поднималось и вовсе едва наблюдаемо. Оно также не торопилось, не потому как страшилось вновь начатого дня, а потому как привыкло к  цикличности всего происходящего. Поэтому и темно-серый небесный купол сначала осенили вялые, лениво убегающие вперед желтовато-белые его лучи, лишь после обелившие саму поверхность. 

Открою вам отличнейший рецепт

(Быть может это вовсе не секрет):

Проснувшись утром  сладко потянуться,

Сказать: «Прекрасный день». И улыбнуться.

 

«Сегодня выбираю в жизни смех,

Здоровье, радость, счастье и успех.

Вчера отличный день был, нынче – лучше,

А завтрашний день будет только круче».

 

Счастливым и веселым быть легко – 

Довольным нужно быть самим собой.

Быть в выборе своем всегда свободным

В гармонии с собой быть и с природой.

  

САЛАТ МОЙ ГЕНЕРАЛ

Недаром говорят, мужчина любит            

Быть там, где можно вкусненько поесть. 

Будь это праздник иль простые будни     

Девчонки, нужно этот факт учесть.          

 

Давайте вместе с вами приготовим          

Ему салатик «Милый генерал».                 

К нему и мясо можно взять любое:          

Нежирная свинина – идеал.                      

Любая сказанная фраза невольно заставляет задуматься и поразмыслить над нею. Часто случайно становишься свидетелем беседы между людьми, с которыми сталкиваешься по жизни. Но бывает такие случаи, когда ты не хочешь, а приходится это слышать, особенно если ты пассажир забитого до отказа автобуса.

Вроде бы простая фраза, которую можно пропустить мимо ушей, но не получается:

- Мне семнадцать лет, а ещё ничего не добился в этой жизни…

Мальчик, ты о чём!? 

О семье – жене и детях? Высокооплачиваемой работе? О замке? О самолёте? Про положение в обществе? 

Ты о чём? Что можно достичь в этом возрасте? 

Даже самые истинные мажоры в эти годы ни имеют ничего вышеперечисленного. Как-то в голове не укладывается это восклицание – а чего я добился в семнадцать лет? Может он спортсмен, балерун, танцор? Тогда, возможно я соглашусь – в семнадцать лет идёт самый расцвет в этих профессиях. Но по виду, судя по всему, он не относится к этим категориям. Да и вид у него какого-то хулигана из подворотни, где даже не знают, что такое балет, и о спорте вспоминают только лёгкую атлетику – бег на далёкие расстояния со скоростью, удирая от полицейских. Хотя вид человека ничего не говорит о состоянии души. 

Да я понимаю, может быть, он молодец, захотелось пофилософствовать о высоком, так сказать, блеснуть умом среди своих сверстников, что он думает о чем-то более великом, чем они. Парни с ним стоящие важно качали головами, полностью понимая его горе…

Мальчики, вы о чём!?

Атомный век меняет состояние ума молодёжи, где человеческие ценности рассматриваются со всем с другой стороны. 

Что мы думали в эти годы в своё время? Я не думаю, что именно в семнадцать лет я думал о том, чего я достиг. Наверно думал, о том, что я мог бы достичь. В эти годы мы беспрестанно читали книги, штудировали учебники, зубря формулы высшей математики, копались в корнях, косинусах и синусах. Грезили о высшем образовании, которое сейчас фактически немногое и значит. Молодёжь смеётся над анекдотами про высшее образование. А зачем оно? Вот, например, я работаю в фирме – и у нас на фирме только два человека имеют высшее образование – уборщица и дворник. Мне почему-то не смешно. 

«Как удивительно, - думал Йенс. - Сколько радости, оказывается, может принести человеку обыкновенная китайская лампа на батарейках!» С тех пор, как он подарил Саре купленный у Ханса ночник - «аварийный, - сказал, - на случай, если опять электричество выбьет» - девочка сильно изменилась. Оживилась, повеселела, заметно округлилась лицом. Бледные щеки разрумянились и заблестели — глянцево, как спелые яблоки. Тревожная мимика смягчилась, уступив место доверчиво-детской, и даже речь из прерывисто-пугливой сделалась медленной, текучей. Сара больше не боялась остаться без света и не плакала по ночам от страха перед доппельгангерами.

- Я теперь гораздо лучше сплю, - похвасталась она Йенсу.

Зеркальце, пилочки, заколки и прочие штучки были изгнаны в выдвижной ящик, а на столике воцарился зеленый камень, оттеснив в угол больничный ночник.

Девочка скучала. К ней никто не приходил — парализованная после инсульта бабушка и страдающий болезнью Альцгеймера дед не могли навещать внучку. И отчего-то так повелось, что в конце каждого рабочего дня, а иногда и во время него — в свободную минутку — Йенс заглядывал в палату к Саре. То ли сироту жалел, то ли сам возле нее отогревался. Девчачья болтовня отвлекала от ненужных рефлексий и казалась путешествием в прошлое, где все было молодо, беззаботно, и любая беда виделась не преградой, а кочкой на пути.

- … ничего, говорит, не знаю. Он нам так сказал, господин Хоффман, хватит вам гулять, будете каждую неделю писать по тесту. Кто не подготовился — пеняйте на себя. Я, говорит, ненавижу детей...

- Кто? - улыбался Йенс.

- Да физик наш. А дед — он тогда еще нормальный был, ну, более или менее. Сейчас-то совсем забывчивым стал, чайник сам заварить не может... Смотрит на него и не знает, что раньше делать: плиту включить, заварку насыпать или воду налить.

- Как же вы живете?

Девчонка передернула худыми плечами.

- А так. Я по дому хлопотала. А сейчас к ним социальный работник ходит. Да, так дед, значит, в школу позвонил и...

- Сара, - перебил ее Йенс, - ты расскажи лучше, как все у вас в Андсдорфе начиналось?

Ток-шоу – одно из показательнейших явлений наших дней. Правда, собственно интеллектуальных ток-шоу, таких, где стержнем были бы не внешние, зачастую заранее подготовленные эффекты, а собственно разговор, пожалуй, очень немного.  Примеры таковых –уже не раз упоминавшиеся мной программы «Парсуна» и «Не верю». Это не словесный рестлинг, не ристалища с картонными копьями, а разговоры прежде всего.

Но вот насколько жизнеспособны такие программы? – Ведь даже «Философские беседы» своего времени оказались скучными и однообразно утомляющими, как корешки многотомных изданий, на демонстративно выставленных книжных полках. Хотя, казалось бы, что может быть более захватывающим, чем размышления о мире, человеке, нас с Вами и, возможно, о том, что кроется за гранями видимого?

Заданные за рамки «Парсуны» и «Не верю» еще уже. Первая программа напоминает мне пляжный волейбол или мини-футбол - слишком уж узок круг обсуждаемых вопросов, вопросов, которые сами по себе, конечно и увлекательны, и значимы. Но тут, как в сказке про щи из топора. Только топором могут быть вопросы, а собственно тем, из чего варятся щи, персоны приглашенных.

Сразу оговорюсь: меня-то лично привлекает и то, как ведется разговор (я терпеть не могу малейшего высокомерия или давления ведущего), и не только это. Но встает вопрос: а насколько хватит этого, достаточно узкого круга вопросов, чтобы удерживать внимание слушателя и зрителя? – Вопрос, который я ставлю не для того, чтобы съязвить, а как человек сопереживающий и убежденный в том, что интеллектуальные ток-шоу необходимы.

Что касается «Не верю», то тут внешние рамки шире. Но замечаю (или отчасти мне это кажется?), что акценты все чаще смещаются в сторону кругового движения, своеобразной карусели, где обсуждаемые вопросы. Подобно карусельным скакунам и машинкам, начинают вновь и вновь вращаться перед нами. И это при том, что реальный диапазон проблем для обсуждения поразительно широк, пожалуй, бесконечен.

В чем же дело? И что здесь возможно учитывать, чтобы полемика становилась захватывающей?

Не мне давать рецепты. Но кое-какие мысли, причем именно мысли, которые, подобно остывшей лаве не застыли в чеканные формулы, я хотел бы здесь набросать, чтобы совместно думать о вещах глубочайших и при этом значимых.

Начну с элементарного выделения разных составляющих и с того, что, может быть, покажется снижающим эффект ток-шоу (все-таки, и шоу здесь добавлено не случайно), с того, что временами со-размышление даже людей с разными взглядами значимее собственно полемики.

Но с какими же концентрическими кругами проблем мы здесь имеем или можем соприкасаться?

И вдруг звонок помощника режиссёра Милана Арбузова разрушил все планы. Оказалось, что съёмки перенесены на лето, что договор не оформлен, хотя Анин собственноручно подписал его, а самое главное, оказалось, что Анин ещё не утверждён на роль доктора Ватсона. 

 Анин позвонил Никите Пантыкину. Пантыкин сообщил, что бюджета нет и сроки переносятся на неопределённое время. Мамиконов, вообще, не стал оригинальничать, сославшись на крайнюю занятость. 

– Свяжись со мной завтра, – пропищал он в трубку. 

Оставался Борис Макаров, но звонить ему после недавнего разговора с его помощником Анин счёл ниже своего достоинства. Началось, решил он, теряя над собой душевный контроль двух последних дней, и запил. Киношная дипломатичность бесила так, что сил не было терпеть. И хотя внутренний голос говорил, что это издержки профессии, что так было, есть и будет, а главное, что всё образуется, Анин пал духом; Алиса стоически терпела, зная, что вслед за спадом у мужа последует вдохновение, но когда именно, она могла только гадать. 

– Ты бы сходил с Серёжей на премьеру «Война саламандр», – в сердцах попросила она, глядя на батарею бутылок в углу. – Обещал же!

 Анин пил «культурно», то бишь в лоне семьи, носа из дома не казал, и Алиса следила, чтобы он не напивался до состояния риз, вовремя готовила ему домашние, жирные пельмени, которые он дюже любил, и лёгкие салатики, но и пить не мешала, ибо Анин мог психануть и отправиться на Балаклавский, где контролировать его не было никакой возможности. 

– Меня оскорбили! – заявил Анин.

Несмотря на регалии и успехи в кинематографе, он постоянно чувствовал себя страшно уязвимым: толпа неудачником неслась по пятам, как гончие за зайцем. 

– Ну и что? – безжалостно удивилась Алиса. – Меня оскорбляют регулярно. Сам сказал, «издержки профессии».

– То кого-то, а это меня, – угрюмо буркнул Анин, пряча глаза.

– Ну знаешь! – вспылила она. – Ты становишься невыносимым!

– А что ты хотела? Чтобы я клянчил роли?! – резко повернулся он к ней. 

Глаза у него были страшными, как у утопленника. И она поняла, что он страдает, быть может, даже сильнее обычного, и что главная его слабость – возраст. Впервые она вдруг ощутила превосходство на ним и подумала, что наверняка переживёт его. Эта странная мысль удивила её, потому что она раньше не думала об этом. 

     Внимательно читая стихи Марины Струковой, можно понять как и по какой причине формировались политические взгляды молодого поколения, которое входило в жизнь в 90-е годы прошлого века, когда в России рушилось всё. Катастрофический экономический спад, начиная с 1991 года, превратил миллионы людей нашей страны в безработных. Молодёжь оказалась на обочине не только экономической, но и духовной жизни. Этому же способствовал кризис и развал системы воспитания и образования. В этих сложнейших условиях, когда  молодёжь толком не понимала, что происходит, она стала разбредаться по разным «квартирам»: от религиозных сект до экстремистских политических группировок. Активные молодые люди,  ежедневно испытывая дискомфорт, искали причины: почему мы так плохо живём? Кто в этом виноват? 

    Некоторая часть не самой умной молодёжи увидела причину своего безрадостного существования в наплыве кавказцев и гастарбайтеров в центральную часть России. Эти молодые люди стали называть себя скинхедами. Собственно, они не изобрели ничего нового. Скинхеды как часть молодёжной субкультуры появились на Западе в  60-х годах прошлого века и постепенно стали распространяться по всему миру. После событий сентября-октября 1993 года, когда Ельцин очень наглядно показал всем, что в любой дискуссии самый убедительный аргумент – насилие, численность скинхедов в России резко возросла. Как это ни странно, «отрыжка» фашизма пришла и на нашу землю.

     В этих условиях формировались политические взгляды будущего поэта Марины Струковой. Когда в печати появились её первые стихи, на них обратили внимание и читатели, и литературные критики. Вячеслав Лютый в своей статье «Поднимается ветер…» (о поэзии Марины Струковой) писал: «Ужас реальности, повсеместность обмана, торжество мистического Горя, приручившего целую страну, - всё это присутствует в струковских стихах исключительно обострённо и видимо… И такая проекция гнева… совмещается с началом, в котором неразрывно и одномоментно проблескивает русское женское и русское воинское – жертвенность и доблесть. Перед нами – духовный воин…» Это «тип нравственного стояния; приверженности высшей Правде, готовности не отступить от светлого через сумрачное во тьму». И далее: «Это голос молодой России, которая полна не только гневом, но и любовью, разумом, сердечным чувством и удивительным по глубокой выразительности поэтическим словом». 

     Высокую оценку, полученную от читателей и литературных критиков, Марина Струкова оправдала своим дальнейшим творчеством, но от националистической идеологии до конца так и не отказалась. Однажды она публично заявила: «Я никогда не перестану утверждать, что русские скинхеды – это единственные реальные защитники нации на фоне аморфной продажной оппозиции, занятой лишь митингами и болтовнёй. Недаром идеологов скин-движения убивают – значит, считают их угрозой для Системы». В своём стихотворении «Памятник» она предлагает «украсить центр Москвы» памятником русскому скинхеду.

- Почему квартал, а не дом, - спросил бы читатель.

- Потому, что в одном квартале под названием «АБ» моего родного города Бийска, что на Алтае, мне и двум моим сестрам довелось пожить в детстве в целых трех домах! – был бы мой ответ.  

Наш квартал окружен сосновым лесом, недалеко река Бия, несет она свои воды из горного Телецкого озера. Две реки у города, Бия и Катунь, дают начало третьей – мощной полноводной Оби, которая, продвигаясь по земле сибирской, впадает в Северный Ледовитый океан. А у нашей речки так приятно отдыхать на песчаном пляже, рассматривая противоположный заросший лесом берег! Иногда в жаркий день можно и искупаться, только холодна в Бии водица! Я всегда любила поэзию, легко учила наизусть стихи и читала их с выражением, хотя и стеснялась выступать на публике. Спустя много лет у меня появились стихи «Память детства»:

 

Долго запахи и звуки

Память бережно хранит.

Так привычно помнят руки

То, что делали они.

 

Пляж, река, грибки-кабинки,

Холод Бии ледяной,

Земляника у тропинки –

Лета аромат лесной…

 

 Мои родители еще студентами познакомились в Томске.

Осень барствовала: октябрь заявлял о себе желтизной спелых груш, толстощёкостью айвы, обилием разноцветных хризантем. Настроение портили только дожди, зачастившие с регулярностью прилежного больного в поликлинику.

Сегодняшний день не был исключением: с утра началась унылая дробь капель по подоконнику. Дождь не прекращался весь день, и немного стих лишь к вечеру.

На углу под фонарём стояла  одинокая толстая тётка со скрюченными то ли от холода, то ли от старости баклажанами. С головы до ног обёрнутая куском целлофана, - торговка напоминала собой огромную сардельку.

- Забирайте, последние в этом году, - сказала она, складывая посиневшими руками баклажаны в Маринину сумку.

Марина машинально расплатилась и поспешила домой, где  в отличие от осенней безысходности, её ожидал сверкающий, загадочный мир шоу - бизнеса, в который она  вот уже два месяца погружалась каждый вечер после работы вместе с персонажами своей повести «Свет юпитеров».

Это была проба пера в прозе, а ещё - побег от кастрюль, тазиков, с замоченным бельём, орущего по утрам будильника, в красивую жизнь.

Автор не поскупилась на её декорации: роскошные апартаменты звезды в элитном  небоскрёбе, шикарные наряды и дорогие автомобили, сверкающие огнями всемирно известные курорты, она описывала, смакуя, подобно начинающему  вегетарианцу, втайне мечтающему о сочной свиной отбивной.

Писательница так сроднилась с главной героиней Виталиной, что, казалось, не Виталина, а сама Марина преодолевает все жизненные перепетии звезды шоу-бизнеса: закулисные интриги, зависть конкуренток, их козни. И, конечно же, у героини была любовь с продюсером Валентином, который, в итоге, подло обманывает и предаёт свою возлюбленную.

Повесть получилась совсем маленькой. Дело близилось к финалу. Как и полагалось в произведении подобного жанра, напрашивалась трагическая развязка сюжета.

Марина оставила свою героиню на ступеньках небоскрёба после того, как та узнала об измене возлюбленного, объявившего, что уходит к визажистке.

Весь день на работе автор обдумывала способ самоубийства Виталины. Ничего лучшего, как сбросить её с последнего этажа небоскрёба - на ум не приходило.

Марина вошла в холодную, сырую квартиру. В ожидании отопительного сезона, панельный дом впитывал влагу всеми многочисленными щелями и трещинами старого, изношенного организма. Особенно это ощущалось на первом этаже.

На свою «фазенду» я приехал в жуткий ливень. Было тепло и с полей шел пар, окутывая мягкой дымкой, ставший на 360 градусов по горизонту, лес. Выйдя из сельдебаночного автобуса, погружённый в нечеловеческие запилы «Бленд Гваржен», я не сразу заметил на остановке свою подругу детства *лю и троюродную сестру *атерину, весело гоготавших, сидя на скамеечке «видавшей виды» обратной остановки того же маршрута, ибо других не было и вовсе (они все были сняты в рамках очередной «оптимизации-реформы»). Одеты девушки были, как всегда по-московски, с некоторым даже выпендрёжем. Для меня, это было странным, потому что за городом меня можно было тогда встретить не иначе, как в древних джинсах и военной рубашке, или в телогрейке. В общем, в том, в чём не жалко, а главное удобно, присесть на берегу на рыбалке или в лесу у костра. После города всегда хочется переодеться вольнее и естественнее. Но, впрочем, им простительно - женский пол – се ля ви.

- Кто приехал! Ты один? 3начит повеселимся хоть немного. *ироков что-то с Лужников не едет. Второй автобус уже прошёл, - приблизительно такой вступительной речью встретила меня *ля.

- Привет. А я слышу до боли знакомый смех. Не ошибся. Хорошо у вас тут. Свежий воздух, а в Москве духотища. 

Я скинул рюкзак на скамейку и потянулся. (Вообще выход (вернее выпрыг-десантирование) из этого автобуса всегда напоминал тогда выход на другую планету – ты сразу погружался в пьянящий раствор свежего душистого смесью трав и хвои ветра, звенящую тишину или скрип кузнечика, траву по пояс, как поется в песне, или в сугроб по пояс... Кстати зимой в «мороз и солнце» этот «выход» ощущался еще разительнее, так верно высаживается космонавт на другую планету, только наоборот, ты возвращался с чужой грязной и вонючей, в буквальном смысле слова, планеты, на свою, родную. Родину. И не беда, что тебя ждет промерзший дом и заваленная сугробами калитка. Ты на воле! В своей стихии. В стороне от всегда «случайных» людей мегаполиса. И если руки у тебя не из жопы и ты не выпьешь сразу весь запас коньяка – не пропадешь. К тому же и люди есть вокруг. Что знают тебя, и рады тебе. Хотя бы уже потому, что мы начинаем тем лучше относиться друг к другу, чем меньше нас остается на 1 кв.км. Впрочем, и на «той» планете есть «родные» места. Оазисы среди безличья спальников и сохоуподобленного теперь, некогда культурного центра. Но с каждым годом их становится меньше. Прогресс, понимаешь, вероятно. Все поколения проходят по его туповатому ножу.)

- Погода – чёрти-что! Дожди. Тоска зелёная. Ох... - подключилась к разговору *атерина. *ироков совсем заработался в своих Лужниках. Все бутылки, наверное, собрал - удрученно, но с нескрываемым упрёком, продолжала она. Будучи классным механиком, водителем и прирожденным любителем поковыряться в технике, сделать, что называется из г... конфетку, *ироков зарабатывал тогда «почему-то» на вещевом рынке в Лужниках «сбором стеклопосуды на окладе». - Небось, без него там вся работа остановилась.

Лицо Маргариты Сергеевны покрылось алыми пятнами. Такое с бывшей сотрудницей прокуратуры случалось крайне редко. Только с крайней степенью негодования женщина справиться не могла. И тогда её лицо «красноречиво» извещало об этом.

- Я всегда знала, что ты жаждешь моей смерти! Но все же надеялась, что не такой скорой. Сила, если ты забыл, то я напомню, что несколько лет назад лечилась в заведении с прелестным названием «Чудо». Так вот из этого хосписа своими ногами, сам понимаешь, практически никто. Мне удалось!

- С моей помощью -огрызнулся олигарх.

- Не спорю. По после лечения мне на солнце никак нельзя. Даже мысленно. А ты меня в Африку. Убийца! Безжалостный!

- Кто здесь произнёс Африка? В Африке гориллы, большие злые мандарины и ещё эти, которые для сумочек. Крокодилы-аллигаторы.- В помещение влетела радостная дочь Лилия. -Муль, я досрочно сдала сессию и теперь свободна как буря в пустыне. Возьми меня с собой? Я там обязательно пригожусь. Буду круглосуточно работать зонтикодержателем. Ну, не бесплатно конечно, а за финики, бананы и ещё за сумочки и прочие экзотические шмотки. Когда вылетаем?

 От такого напора Крулевская оторопела и застыла посередине комнаты с открытым ртом.

 Силуянов тут же воспользовался моментом и перехватил инициативу. Королева, ну пойми ты наконец. Без тебя там никто ничего не раскопает! Можешь вообще не выходить из отеля. Вести следствие как этот, ну на помни, с такими усами.

- Пуаро. Эркюль. Муль, ты  у меня много лучше этого увальня. Ну, уж точно, гораздо симпатичнее.- Дочь схватила приёмную мать за руки и закружила по комнате. - А в Африке кошельки вот такой величины! А в Африке трупики вот такой низины.

- Лиля не юродствуй! - К Крулевской возвращалось гневное состояние. - У меня есть прекрасный помощник Половинкин. Бывший сыщик, если ты забыл. Он уж точно никакого солнца не боится.

- А ты думаешь, я не думал о нём? Да такого бугая, как он, тамошние сыщики к делу на пушечный выстрел не подпустят.

- А меня значит, с распростёртыми объятиями!- Маргарита устало опустилась в кресло.

- Ты, по легенде, глава  юридической службы холдинга. Твоё присутствие, как официального лица, при проведении следственных мероприятий обязательно! С нашими дипломатами я уже обо всём перетёр.

НА ОЗЕРЕ ТЕЛЕЦКОМ

Мост пограничный. Жажда чуда.

Взгляд долгий в озеро. Оттуда,

С той стороны парящего моста,

Из красоты струится красота:

 

Из озера Телецкого неспоро

Принцесса Бия выплывает. Впору

Цветами украшать её поток,

Пока она спокойна. А потом,

 

Когда с Катунью встретится бурлящей,

Красавицей, горянкой настоящей,

В объятиях они сольются, чтоб

Несла их к морю царственная Обь…

 

А путь далёк. Спешит река шумливо,

Чтоб влиться в океан нетерпеливо

И, отдохнув от долгого пути,

Свои начала мысленно найти.

 

Там лёгкий мост парит. И у моста

Из красоты струится красота.