И все началось с тьмы.
Густой и плотной, словно кисель, в которой ничего не ощущалось, не наблюдалось даже малейшего огонька, просвета, лишь слышались робкие, неуверенные шаги.
Мои шаги.
И босые ноги, медленно ступая по каменистой, влажной насыпи, вынесли меня на железнодорожное полотно, как раз в тот момент, когда позади, поддевая вверх мглу, из-под горизонта прорезался один нерешительный в своей мощи луч солнца. Все еще боязливо двигаясь, свет не только посеребрил пространство вокруг себя, предав обозримое разграничение земле и небу, он нагнав меня на насыпи, самую толику высветлил мой путь. И предо мной развернулась убегающая вперед, петляющая, взбирающаяся на пригорки и спускающаяся вниз рельсовая колея.
Это была одноколейка.
И она, к моему удивлению, состояла только из деревянных рельс, не имея шпал, будучи такой узкой, что по ней едва ли могла пройти тележка, влекомая лошадьми. Хотя насыпь, с очевидностью искусственно сложенная, возвышаясь над пространством земли, была плотно засыпана крупными с кулак твердыми каменными породами.
Я замер на одноколейке всего-навсего на миг, стараясь рассмотреть раскинувшийся в серых дымчатых туманах край прилегающий к насыпи, и, внезапно ощутил первый в этом пути запах: сладость парного молока и горьковатого дыма, случайно выпорхнувшего из печного устья. И тотчас уловил однократную трель какой-то пичужки.
Ее напевные, суматошливые «ти..и, ти..и» не только вдохнули в этот мир звуки, но и наполнили жизнью само пространством. Так как уже в следующую секунду дымчатые пары осели на землю, а медленно выбирающееся на небосклон небесное светило, своей краюхой, озарило саму местность.
Впрочем, я все еще медлил… не спешил… Все поколь не решался сделать первый шаг уже по обозначившейся одноколейке. Видимо потому как не видел конца моему пути. Ведь там впереди, куда и уходила рельсовая колея все еще маячила пенистая мгла, всего-навсего отодвинутая восходящими лучами солнца на рубеж зримого окоема.
Небесное светило позади меня поднималось и вовсе едва наблюдаемо. Оно также не торопилось, не потому как страшилось вновь начатого дня, а потому как привыкло к цикличности всего происходящего. Поэтому и темно-серый небесный купол сначала осенили вялые, лениво убегающие вперед желтовато-белые его лучи, лишь после обелившие саму поверхность.
Когда край солнца уже выдвинулся из-за горизонта полновесным куском, и, широкий его отсвет предал почве золотые тона, тьма, дотоль прикорнувшая на задворках колеи, иссякла, а сама местность живописала чудесную панораму Земли. Небольшие возвышенности которой разлиновали ветки темно-зеленых рек, а в оливковой зелени степных злаков, прикрывающих крошечными участками холмы, хоронились колокольчатые, темно-фиолетовые прострелы луговые. Их склоненные цветки, слегка подпертые опушенными узкими листьями, совсем чуть-чуть покачивались вправо-влево, вроде влекомые порывами ветра и, одновременно, раскидывали вокруг себя алмазные росинки, пускающие в сияние света радужные переливы. Прячущиеся в неглубоких впадинах деревья еще встряхивали капельки осевшего тумана с тонких ветвей, и малешенько наполняли силой затаившиеся на них почки. Местами все же лопнувшие и выпустившие отдельные изумрудные листочки или розоватые цветки.
А пичужка неожиданно выплеснула на небосвод протяжный музыкальный перелив песни, и я мгновенно догадался, что передо мной вестник весны — жаворонок. Серенькая птичка, точно касаясь бледной голубизны небес своими учащенно колыхающимися крылышками, теперь в такт колокольцам прострела и сама качнула головкой украшенной небольшим хохолком, слегка понизив трели, и тотчас до моего слуха докатилось протяжное гудение крыльев жука, нагловатое повизгивание мошкары, а после благодатное журчание пчел и шмелей.
Весна набирала свои обороты. Именно поэтому в прячущихся впадинах, меж все поколь неодетых в цвета лета деревьев и кустарников, яркими пятнами стали появляться белоголовые подснежники, голубые перелески и желтые мать-и-мачехи.
И я зачарованный этой красотой, обилием цвета, запахов и звуков даже не приметил, как начал свой путь. Впрочем, я ступал медленно, покуда опасливо выбирая путь и не потому что боялся поранить ноги о лежащие сплошным слоем камни, а потому как еще не был уверен в своих силах и нуждался в поддержке.
Аромат молока и дыма теперь не просто витал в воздухе, он оседал мне на губы и я слизывал его, наслаждаясь царящей вокруг меня юностью и чистотой. Я все еще ожидал поддержки, помощи, может подсказки, когда оглянулся и отметил для себя, что полукруглый с легким алым ореолом бок солнца заполнил пространство позади меня, и теми теплыми, по-весеннему жизненными, благодатными лучами, поддержал мой ход, предав уверенности и радости.
И уже в следующее мгновение, когда я оперся об светло-красные лепестки небесного светила собственной спиной и взглянул на рельсовую колею, она несколько видоизменилась. Не то, чтобы расширившись, просто она сменила деревянные рельса на чугунные с сероватым отливом, и обзавелась шпалами, хоть пока и не мощными, но уже частью выдавившими куски щебня на собственную поверхность. А сама земля граничащая с насыпью стала приобретать более насыщенные тона. Не только покрыв бурую почву коврами зеленой растительности, но и украсив ее ярчайшими пежинами цветов: голубых и фиолетовых колокольчиков, взирающих соцветиями вниз, либо вспять таращившихся в небеса; поникших в печали розовых, желтых и белых тюльпанов; оранжевых в своем сиянии шапочек одуванчика; белых, розовых, голубых ветвистых горчанок и все также красующихся цветков мать-и-мачехи. Деревья, до тех пор прячущиеся в ложбинах, нежданно шагнули из них на сами возвышенности, слегка подмяв их под себя и тем самым выровняв местность. Они теперь были все как на подбор сильными и могучими, а их покрытые темно-зеленой листвой кроны уперлись в небесный купол, совсем чуток поддержав его нежную голубизну.
Рассматривая эти края, я, наконец, понял откуда до меня доносился аромат молока и дыма. Ибо пасущийся скот, не только бурые коровы, телята, но и выделяющиеся на фоне зелени трав белые козы, козлята навеяли на меня те самые ассоциации. Верно я их воспринял чисто интуитивно.
Впрочем, дым в отличие от молока был реален и тянулся из труб нескольких срубов, приютившихся возле небольшой зелено-синей речонки, с покатыми берегами. Он плыл еле заметно, каким-то тягучим клейким языком, видимо уже иссякая на корню, всего только и желая, что оповестить меня о некогда былом могуществе.
Может поэтому уже в следующее мгновение движения вперед в ноздри мне ударил кисло-сладкий дух почвы, унавоженной, сдобренной травяными и цветочными ароматами. А дикие, непроходимые чащобы леса, поглядывающие на меня темно-серыми просветами, как и само вытесненное ими луговое приволье, стали сменяться на крупные участки возделываемых пожней, возле которых все чаще и чаще появлялись целые поселения. И это все также были деревянные строения не только пятистенные срубы, но и храмы, упирающиеся маковками в небеса, и даже мощные крепостные стены, окружающие их. Здесь не редкостью чувствовалось веяние ветра, и то были не резкие дуновения, а легкие его всплески, чуть покачивающие локоны моих русых волос. Своей плавностью они походили на размеренное дыхание Земли, несильно колеблющего травы, цветы, листву на деревьях и кустарниках.
Какой-то едва ощутимый мой вздох и солнце полностью выкатило свой целостный диск на небесный купол, окрасив его в нежную лазурь, перестав опираться на землю, точно позабыв ее подмогу в желании стать независимым. Вместе с тем и я перестал нуждаться в поддержке небесного светила, и шаг мой стал более бодрым, а звуки переродившись в нескончаемую песню юному лету, смешали в себе отдельные окрики сорок, легчайший мотив колыхающейся воды, чуть подвывающий визг собак и волнующие душу глухие удары в набат, вроде готовящиеся к войне, или призывающих людей на пожарище. Эта легкая тревога, порывающаяся сориентировать или только поправить поступь, правила во мне не долго. Так как в силу молодости я сразу отвлекся от нее, приметив расширившуюся рельсовую колею, теперь уже заимевшую не только массивные деревянные шпалы, но и стальные колесопроводы.
К моему удивлению, я как-то вновь махом оказался обутым. Вот только давеча еще шагал без обувки и вдруг стопы мои заковали черные, кожаные, гладкие туфли с удлиненными носами и шнуровкой. Такие тугие, строгие они стянули мои ноги, а вместе с тем и мысли так, что пропало желание быть неординарным, вспять него появилось чувство заурядности и нескончаемой кабалы.
Кажется и сами ароматы потеряли свою сочность, а голоса природы окунулись в легкое дребезжание стекол, что принялись придирчиво разглядывать меня из домов. Жилища и сами сменили свой стиль, став в основном двух или трехэтажными. Сейчас деревянное зодчество если где и присутствовало то лишь отдельными мазками: коньками крыш или поверхностью треугольных фронтонов. Саманные (непременно побеленные в желтый или розовый цвет), кирпичные (но тогда строго белые или красные) жилища людей хранили в себе запахи, чувства, а отдавались звуками города, теперь уже полностью заместившего и деревянные срубы, и зелено-желтые поля, и темно-пепельные леса, и, конечно, цветастые луга. Хотя из окон домов продолжала литься благодать семейного очага: едва воспринимаемого позвякиванием посуды, детским смехом и мелодией колыбельной песни.
В городе все же наблюдались участки земли, занятые детскими железными качелями, невысокими горками, деревянными песочницами полными песка или припаркованными небольшими автомобилями зачастую белого, голубого и желтого цветов. На отдельных клочках почвы росли низкие болотных красок травы и даже колючие кусты роз, в основном ярко красного оттенка с чуть трепещущими в колыхании ветра нежными лепестками и крупными шипами, таким образом отгоняющих от себя людей. Здесь были и деревья, естественно, не такие мощные и статные как в лесах, но все же. Тополя, дубы и акации росли одиночными включениями, скрываясь меж домов, продолжая тянуть свои кроны к насыщенной синевой небесной выси, чью середину давеча миновало солнце. Все такое же желтое, слепящее глаза, будто натертый медяк, оно своими переливами заложило рябь тончайших как ажурное полотно белых облачных полос на небосклоне. И мне показалось, что я гляжу не в небеса, а на поверхность моря, чуть вздетого порывом ветра и пустившего воздушные клочки волн по своей синеве.
Как-то потерялись в этом городе птицы, замерли насекомые и лишь не прекращал подпевать звукам жизни одинокий комар, не столько стараясь выдать себя, сколько просто не в силах сдержать писклявое движение собственных крылышек.
Устал…
Устал я.
Вроде еще и не шел, а уже стал выдыхаться, и с каждым замедляющимся шагом у меня начинала кружиться голова или только мысли, витающие в ней. Поэтому-то я и опустил голову, уткнулся взглядом себе под ноги, и сам поразился тому, что шпалы, точно приглушив сияние моих кожаных туфлей, содрали с их острых носов всю глянцевитость, пустив по ним мелкую складку, местами и вовсе оголив матерчатую изнанку. Шпалы и сами потеряли всякую живость до тех пор сберегаемую ими от некогда срубленных стволов деревьев. Они сначала изредка, а погодя полностью сменились на бетонные опоры, и вовсе какие-то бесформенные, безобразные, серые.
Серым стало и само небо. Не то, чтобы с него ушло солнце или синь, просто оно опять же местами (точь-в-точь как потертости на моих туфлях) прикрылось клочковатыми массами облаков. Точнее даже туч. Серовато-синих, набитых, с огромными полукруглыми вершинами и пузырчатыми основаниями которые своим цветом оттенили и саму небесную твердь, сделав ее теперь прямо-таки сапфировой. Тучи схоронили частью и солнце, оставив для лицезрения лишь малую его краюху да отдельные длинные лучи, разлиновавшие промежуток от небесного купола до земли.
А я вновь не заметил, как перестав зариться себе под ноги уткнулся в эти бурчащие, переминающие воду сизые тучи. Резкий порыв ветра теперь пощипывал мое лицо хлесткими импульсами, схожими с оплеухами каковые наставляет судьба нелюбимому своему чаду. Волосы все более похожие на рваные края облаков и сами вроде как посерели или только поседели, а из воздуха полностью пропало благоухание. Его дух нынче стал бензиново-никотиновым, точно курили сейчас не просто людьми, а и сами небеса, земля, окончательно закрывшееся массами туч солнце. И в ушах все чаще и чаще слышалось скрежетание, наверно, потому как мысли в моей голове выводили сумасшедший пляс.
По обеим сторонам от железнодорожного полотна сейчас встали в ряд высоченные бетонные дома с едва заметными крапинками окон. Разукрашенные в разнообразные оттенки, они вспять собственной яркости придали этому края убогости и ограниченности пространства. Так как за первым рядом того расписного строя практически ничего не просматривалось. Впрочем теперь не наблюдалась и сама почва, полностью погребенная под асфальтовыми дорожками, улицами, проспектами, трассами. Там же, где все-таки осталась черная суть земли, более не могли расти не то, чтобы деревья, розы, но даже и травы. Ибо и те малые крохи почвы были заняты плотными рядами автомобилей всяких разных цветов, хотя в своей вычурной, бестолковой массе смотрящихся всего-навсего черно-серым пятном. В это самое время и просвет меж домами посмурел, и не потому как тучи полностью заслонили сапфировые небеса, а потому как надвигалась осень. И грубые удары ветра принялись безжалостно рвать мои побелевшие волосы, и бросать крупные, как горошины, слезинки дождя на мои стопы, с которых стали пластами слезать на бетонные шпалы и камни их ограняющие остатки туфель.
Горький смрад города навсегда похоронил в своих крепостных стенах исключительность отдельного человека и вольный дух природы, сковав их обоих в единые рамки. Он, кажется, вверг и самих птиц, насекомых, звуки, запахи в общие стандарты, потому и остались править в этом мире лишь визг двигателей и скрежет их колес об асфальтное полотно.
Город в своей бескомпромиссности закрыл и небесный купол. Безжалостно упершись в него своими плоскими крышами, он принял на бетонную суть домов всю трепетность пузырящихся туч, и тем лишил небеса власти, силы и бесконечности, оставив для них всего-навсего тонкую полосу, схожую с той, что разграничивала на земле рельсовая колея.
Теперь я не просто устал, а прямо-таки обессилил. Уже и не шел, а едва передвигал ноги, да и окончательно лишившиеся обуви мои стопы болезненно стонали. Впрочем, болью отдавали и колени, локти, спина. Мне, кажется, отяжелела и сама голова, видимо ее переполняли чувства пережитого, утерянного и осознание собственного конца. Покачиваясь на шее, голова моя теперь почасту клонилась вниз и взгляд сам собой упирался на острые края щебня, что большущими кусками прикрывал бетонные шпалы. Порой взор мой, смещаясь, лицезрел босые стопы покрытые ссадинами, гематомами, кровавыми мозолями и мельчайшими нарывами. Капли крови стекая с ног падали на камни и там смешивались с частичками дождя, крупинками изморози, мельчайшими снежинками. Дождь так толком и не успев пойти переменился на крупные хлопья снега, и резкий порыв ветра обдал меня леденящим холодом.
Тьма явилась так быстро, что я не успел к ней подготовится. Она замкнула собой пространство кругом меня, и даже застлала рельсовую колею, лежащий на нем щебень и мои окровавленные, постаревшие от долгого пути ноги. А гулкий, далекий окрик воронья, предшественника зимы единым толчком сдержал мою поступь. Точнее ее сдержала моя слабость, ощущение бессмысленности пройденного и желание поскорей все завершить.
В этой тьме, и сыплющим мне в лицо крохи ледяного, словно осколки стекла, снега я тяжело стеная приподнял голову и скользнул взглядом вверх, чтобы последний раз увидеть небеса или то, что от них осталось. Пусть поглощенное мраком ночи, холодом зимы, старостью цивилизации, но несмотря на это остающееся неприступным, а значит вечным.
А в небосводе и впрямь правила темнота, она погасила все ярчайшие краски присущие приволью лугов, тенистым лесам. Она смягчила оттенки деревянных срубов, заволокла тональность двухэтажек и заслонила собой серость многоэтажек. И взвывший в той дали ветер, созвучный тающему карканью воронья, принес на своих космах ощутимый вопль потери смешавший в себе не только осознание вечного расставания с родителями, любимыми, но теперь уже и детьми.
Вой ветра был последним звуком в этом мире.
Последним только для меня, а потом наступила тишина.
И в той тишине, я вновь почувствовал себя одиноким и слабым, осмысляя, что в скоротечности времен года, моих лет, развития общества не приметными стали отдельные ее составляющие… Те самые из которых и складывается глубина звука, насыщенность аромата, яркость красок.
А сам я не заметил проскользнувшей жизни, лишь едва усмотрел убегающее течение колеи. Не насытившись запахами юности, мгновенно вырос и еще быстрее состарился. И показалось мне, в тот момент разглядывающему это темное, пустое и тихое пространство, что и не было никакой жизни. Была только секундная пауза между гаснущей одной тьмой и возгорающейся, еще более плотной, другой.
Впрочем, в тот же миг как я постиг суетность природы, людей и общества в мрачных, черных небесах неожиданно ярко вспыхнула крошечная звезда. Она столь призывно мне мигнула, что я незамедлительно уставился на нее, словно ожидая чуда. Расположившись прямо по центру наблюдаемого мною пространства, звезда разом плеснула из своих пяти наверший тонкие серебристые ниточки, каковые принялись пухнуть, крутиться по спирали и с тем, одновременно, выпускать из себя подобные волоконца. Всего-навсего пару мгновений и участок надо мной и впереди меня заволокли спиралевидные нити, разрозненные туманы, многообразные фигуры окрашенные в яркие тона, не только серебристые, белые, голубые, но и зеленые, красные, желтые. Остатки же тьмы стали переливаться фиолетовыми цветами, поблескивать одиночными вкраплениями созвездий, мельчайшими пылевидными сгустками и газовыми шарами.
И это явившееся предо мной беспредельное Мироздание, влекущее чуть зримым дыханием жизни, наполнилось звуками. Только иными, не здешними, хотя и не чуждыми мне. В тех едва воспринимаемых отголосках я уловил мотивы некогда воспетых песен, поведанных сказаний, сыгранных мелодий, видимо, хранившихся все это время в моих генах, крови, мыслях. Легкое колебание Вселенной повеяло запахом парного молока, вскормившего некогда меня, ароматом белоголовых подснежников, взрастивших мою юность, и горьким смрадом города, наполнившим мою старость.
Серебристая звезда, занимающая центральное место в Мироздании, вновь призывно мигнула, поманив меня, и я, преодолевая немощь и старость, шагнул вперед, воспарив к многоцветным туманностям, осыпав на свои израненные стопы мельчайший песок созвездий. Газовые составляющие плеснули мне в лицо потоки света и фигур и тем проложили предо мной новый путь или только иной виток старого.
Ведь как прежде, так и сейчас, все началось с тьмы и тьмой же все завершилось.
г. Краснодар, октябрь 2016г.
К оглавлению...
