Новый День №38

Кто о чём, а я опять о книгах. Вернее о той, которая всё время забывает сдать их в библиотеку! – Катерина! Ходь сюда! Что за Джомолунгма на стуле образовалась? – Это я своей племяннице.

Нескладная девчушка с пригоршней веснушек на смешливом личике, облачённая в белый венгерский фартук с вышитым рецептом знаменитого гуляша и здоровенным ножом выглянула из кухни.

– Дядь Саш, ты чего бушуешь? Не видишь, я занята. И даже очень. Готовлю нам с тобой, кулинарный шедевр.

– Подумаешь, гуляш. – Буркнул я, сменяя гнев на милость. Ты когда всё это в Пушкинку оттарабанишь? Читатели, небось, извелись вконец, этих книг ожидая.

– Ой, насмешил. Пусто там. Никогошеньки нет. Только такие, как я и захаживают. И то потому, что наша училка Грымза заставляет. Вот мой парень Вовка придёт мы с ним и отнесём. Не тащить же мне одной этакие тяжести. Там внутри библиотеки так красиво. Наверное раньше, до революции был чей-то барский особняк. Балы закатывали. Кареты подъезжали. Барышни в роскошных платьях, с веерами. – Катерина мечтательно закрыла глаза.

– Должен тебя огорчить. Никаких балов в здании нынешней Пушкинской библиотеки не проводилось. Хотя история его строительства имеет очень даже романтическое начало. И появился сей архитектурный шедевр, украшение главной улицы нашего города благодаря прихоти красивой девушки.

Катерина исчезла на кухне. Но спустя минуту уже сидела рядом. Заглянула мне в глаза. – Гуляш я на медленный огонь поставила. Он когда хорошенько потомится ещё вкуснее станет. А ты меня, пожалуйста не томи. Рассказывай. Ведь знаешь прекрасно, как я люблю эти истории про лямур, toujour и всё такое. – Девушка прижалась ко мне и затихла.

– Понимаешь племяшка, это совсем нерадостная история, а очень даже печальная. Я ни одной фотографии главных её участников отыскать, увы, не смог.

– И чё, в интернете, ничегошеньки?

Я пожал плечами и продолжил. – Жил в нашем Екатеринодаре, в начале двадцатого века очень удачливый купец первой гильдии. Борис Власович Черачев. Держал два больших магазина, торговал мануфактурой оптом и врозь. Годовой оборот его предприятий составлял по тем временам более чем внушительную сумму – четыреста тысяч полновесных российских рублей.

Слыл Борис Власович одним из виднейших меценатов города. Являлся членом общества по борьбе с нищенством. Выделял немалые средства на содержание театра и его труппы. С началом Первой мировой войны перечислял деньги на нужды армии. Но и о делах плотских не забывал. Как говорится, седина в бороду, в общем, взял да и влюбился в одну красавицу, родом с кавказских гор. Множество семей оттуда перебрались в Екатеринодар, спасаясь от турок.

– Слушай – обратился он к девушке. – Как видишь, я человек немолодой, занятой. Весь в делах и заботах. В Париж намедни собираюсь. В общем так, выходи за меня замуж! И подарок свадебный для себя сама выбери. – Черачев протянул ей толстенный каталог изделий лучших французских ювелирных домов.

Каштаны падают и бьются,

И стынут в лужицах воды,

В которых небо, словно в блюдцах

С каёмкой ледяной слюды.

 

Мне жаль каштановую спелость,

Что ветра сорвана рукой,

И брошена к ногам, – ведь зрелость 

Достойна участи иной!

 

Лежат каштаны у обочин,

Их в кашу месят, рвут бока,

Того, кто падает – мы топчем

Безжалостно, наверняка.

 

Свободный, гордый и крылатый!

С удачей и мечтой «на ты»,

Молюсь о том, чтоб не узнал ты

Как больно падать с высоты! 

 

НАДЕЖДА

 

Печалится поздняя осень,

Закон этой жизни не нов, –

Всё в прошлом: восторженность вёсен,

И буйство цветущих садов…

 

Природе безмолвно покорны

Дожди, семенная трава,

И вен узловатые корни,

И кожи сухая кора.

 

Уходит тепло ежечасно,

Сжимается солнечный шар,

Случается в жизни не часто

Рябиновой страсти пожар.

 

Огонь, разгоревшийся в стужу,

Так ярок, и так норовист,

Но только рассудку не нужен,

Как дереву сморщенный лист,

 

И будто особая каста –

В саду хризантемовый цвет,

Надежда одна неподвластна

Суровому бремени лет.

 

Душа перелётною птицей

Закружится с верой в одно:

Что может быть, чудо случится,

И счастье откроет окно!

        Янка и Агранович договорились встретиться на следующий вечер «Под Аркой». Весь день девушка считала минуты. Две пары «Живописи» тянулись невыносимо долго. При воспоминании об Аграновиче дыхание сбивало привычный ритм, а где-то внутри живота, наверное, там, где помещается душа, начинало сладко и тревожно поднывать.  

        Перемены, произошедшие с Янкой, одарили её притягательной женственностью, а лицо осветила тайна. Это не ускользнуло от кислого, завистливого взгляда секретарши директора  Регины Зиновьевны, звавшейся в миру Резиной.

– Стрельцова, что сияете, как начищенный пятак? Голова одними женихами забита?

        Ядовитые поддёвки Резины не могли испортить Янке ожидание сказки. Все в училище хорошо знали, что  угрозы Резины – не более чем бессильная злоба старой девы на весь белый свет, оскорбляющий её самим фактом своего существования. Резина была прямой противоположностью самому белокуро-длинноногому понятию «секретарша», и всё же в одном она полностью оправдывала своё звание. 

         Крылатая фраза «секретарь – лицо своего директора» подходила ей, как нельзя кстати. Ну, кто ещё мог так достойно соответствовать директору училища – Виктору Ингиберовичу – Вик-Ингу, похожему больше на матёрого пирата, чем на заслуженного художника с академическим образованием. Но даже рваный шрам, пробороздивший лицо по диагонали, не уродовал его так, как невыносимо склочный характер. Своим всегда внезапным появлением Вик-Инг наводил ужас не только на студентов, но и на коллег. Молодые преподаватели дольше года в училище не задерживались. Студенты не могли запомнить лица всех, часто меняющихся наставников. 

        Но существовала и старая гвардия – три матёрых предводителя  противоборствующих течений. Каждый не раз побывал в директорском кресле. Когда один из них занимал лидирующее положение, двое других, забыв все прежние претензии, тут же объединялись, что бы сбросить самозванца с трона. В ход шли любые средства от мелкого вредительства и кляуз, до судебных разбирательств и ругани с мордобоем. Все три «крестных отца», пожирая друг друга, как ядовитые пауки в одной банке, были удивительным образом связаны: стоило одному из них временно отойти от дел или заболеть – оставшиеся моментально теряли вкус к жизни. Они начинали чахнуть и, глядя на всё с невыразимой тоской, стремительно старели. Вик-Инг, как самый энергичный и властолюбивый диктатор, правил гораздо чаше и дольше остальных. 

        Проучившись совсем немного, даже самым рассеянным первокурсникам становилось ясно, что весело и хорошо в Альма-матер живётся только студентам, а преподавательский состав находится в перманентном состоянии войны. На школярах баталии отражались на итоговых просмотрах, когда одарёнными и трудолюбивыми признавались воспитанники преподавателя, находящегося в данный момент у власти, всем остальным оценки нещадно занижались, а если кто-то осмеливался быть недовольным, то очень скоро находилась объективная причина для отчисления смутьяна. 

        Янка до тошноты боялась Вик-Инга. Лишь заслышав шарканье его мохнатых унтов, она замирала за мольбертом, мечтая стать такой же бесцветной молью, как Нюся, и слиться с фоном. Интуитивно чувствуя жертву, Вик-Инг подходил именно к Янке. Гнетущая тень командора нависала над ней, упиваясь властью. Пока один курьёзный случай не научил её справляться со страхом перед Вик-Ингом.

Беломорья ветер стужей

И дождём подчас богат,

Он над водами и сушей

Впрямь не ведает преград.

С песней ветер неразлучен,

Песня ветру – лучший друг.

Он поёт, душе созвучен

Заунывный долгий звук.

Знают пепельные скалы,

Лес прибрежный, озерца

Голос ветра–запевалы,

Песни севера певца.

Глянь, вдали от речки устья

Млеют в море острова,

Будто ловят в звуках грусти

Ветра вещие слова.

 

ЗВЕЗДЕ

 

В уйме ярких звёзд Земля – крупинка,

Род людской – всего лишь пыль на ней.

Только хочет серая пылинка

Заблестеть небес звезды сильней.

Но от звёзд вечерних переливы,

По–над рябью речек и озёр,

Всё ж пылинки ярче и игривей...

Всё ж ласкают нам нежнее взор.

Не с того ль пылинка сквернословит,

Что назваться хочется звездой?..

Знать, где пыль земная верховодит,

Точно всё кончается враждой.

Люди зря во вред себе злословят,

Затемняя совесть ни за грош.

Нет, ничто разлад не остановит,

Если изначальна в мыслях ложь.

 

БЕРЕГ В ВЕЧЕРНЕЙ ЗАРЕ ЗОЛОТИТСЯ

 

Берег в вечерней заре золотится

Перед ночной темнотой.

Белого моря свободные птицы,

Чайки, кружат над водой.

Ветер ослабший ласкает осоку,

Поступь прибоя нема.

Сумерки скоро охватят Сороку:

Скалы, мосты и дома...

Ночи спокойной, Поморья селенье!

Ночь будет ныне глухой.

Даже порогов ночное бурленье

Сна не нарушит покой.

Утром проснёмся, откроем ресницы

Мы, после неги ночной...

Будут в рассвете свободные птицы

Снова кружить над волной.

Верный город ждет меня:

Я во сне сюда бежала.

Старый дом, в котором я

Никуда не уезжала.

 

Книги, книги чинно в ряд

(Это счастье мне приснилось?),

Улыбаясь, говорят:

«Ты почти не изменилась».

 

Ожил старый мой рояль,

Засверкал, запел,счастливый.

Я нажала на педаль – 

Словно юность забурлила,

 

Зашумела, понеслась,

Утолив святую жажду...

...В сердце юность ворвалась

И не вырвалась пока что. 

 

ПРАГА

 

Стою над Прагой не дыша:

Ком в горле-вечная простуда.

И наполняется душа

Восторгом сбывшегося чуда.

Стою,не ощущая ног.

Одни лишь крылья! Крылья птицы!

Я трону каждый позвонок

На вечно юной черепице!

 

Полил бы дождь сейчас ливмя,

Чтоб башен вдруг не стало видно!..

Я все их пальцами двумя

Возьму,как трубочки с повидлом,

Как душу странную свою,

Я вновь воткну их – в день вчерашний...

Над Прагой, не дыша, стою

Под крышей Староместской башни. 

 

ВЕНЕЦИЯ

 

Боишься, что с судьбой уже не справимся?

Твердишь, что я все время не права?..

Давай с тобой в Венецию отправимся,

Пока у нас любовь еще жива.

 

Каналы упоительно-печальные,

Как жест прощанья, грустный взмах весла...

Потерянная туфелька хрустальная

Еще одной гондолой уплыла...

 

Вдали Сан-Марко -площадь голубиная...

Как в детстве, птицам хлеба накроши,

И слово подзабытое – «любимая» –

Метнется, словно голубь, из души.

 

Чтоб руки без объятий не истаяли,

Цепляясь за любовь едва-едва,

Бросай дела! Поехали в Италию,

Пока еще Венеция жива!

– Ничего себе, – Саша оглянулся на Миннура и опять посмотрел вниз. – Хочешь сказать, что будем спускаться со всем снаряжением?

– Не волнуйся, Салим, – так, по-башкирски, он назвал друга, – много раз здесь ходили, и все было нормально.

– А почему там нельзя? – показал Саша на тропинку, вьющуюся между деревьями, – быстрее бы вниз съехали.

– Ай, Салим! – взмахнул рукой Миннур, – потом все расскажу.

– Зачем согласился с тобой пойти? – заворчал Саша, осторожно ступая по осыпающимся камням, придерживаясь за кусты и деревья, растущие на крутом склоне.

– Узнаешь, – не оборачиваясь, сказал Миннур, спускаясь вниз, откуда доносился громкий шум воды. – Редко встретишь место, красивее, чем это.

Саша, смотревший под ноги, взглянул на Миннура, который стоял на узкой прибрежной полосе и, не удержавшись, споткнулся. Перебирая ногами, чтобы удержать равновесие, выскочил на берег и, ухватившись за друга, повалился, больно ударившись об острые камни.

– У-у-у, – застонал он, хватаясь за ушибленные места, – завел! Красиво, краси…, – и замолчал, осторожно поднимаясь и осматриваясь по сторонам.

Скалы… Огромные скалы, с узкими расщелинами, словно изрезаны морщинами, вертикально уходили в воду, которая стремительно неслась, стараясь вырваться на волю из плена каменных исполинов. Они, словно нависли над рекой, сжимая в крепких объятьях, стараясь удержать, преградить ей путь.

Запрокинув голову, Саша удивился их высоте, тому, что в этом каменном царстве может жить невесть откуда взявшаяся береза, выросшая в одной из расщелин. На темном старческом фоне скал, она словно невеста платьем сверкала белизной своего ствола, украшенного яркой зеленой кроной, шелестевшей листвою от ветерка, игравшего с нею. Удивительно, что она не только смогла выжить в суровых условиях этой расщелины, но и превратиться в красавицу сказочную. Ствол, словно стан девичий изогнулся, прижимаясь к холодному камню, безжизненному…

– Гляди, Миннур. Красиво, правда? – громко сказал Саша, и эхо вторило ему, вдали затихая. – Да… да… да…

– Потом насмотришься и наслушаешься, – тихо произнес Миннур, доставая палатку, – Нужно к ночевке готовиться.

Они установили двухместную палатку, внутрь набросали мягкого лапника, застелили его куском брезента и разложили спальные мешки.

Приволокли бревна, притащили хворост, развели небольшой костер, и ножом открыв банки с тушенкой, поставили разогревать возле огня.

– Миннур, мне показалось, что там кто-то ходит, – сказал Саша, кивнув в дальний конец косы. – Взгляни…

– Не ошибся, – мельком посмотрев, сказал Миннур.

– Кто там? – не унимался Саша, внимательно всматриваясь в вечерние сумерки, и повторил. – Кто там ходит?

– Скоро узнаешь, Салим, – не поворачиваясь, сказал Миннур. – Потом расскажу, потом. В здешних местах быстро сумерки наступают.

После ужина, они подбросили в костер еще хвороста. Подтащили и аккуратно опустили в огонь комли двух длинных бревен, затем Миннур скрылся в палатке, устраиваясь на ночлег, а Саша присел у входа, глядя, как быстро наступали темные вечерние сумерки, и наблюдал за стремительной водой, над которой заклубился туман, сгущаясь и закручиваясь в какие-то нереальные фантастические фигуры…

Я ворвусь напропалую

В осень, в её полымя.

Загуляю, запирую

Со своими болями.

 

На ковёр шуршащий рыжий

Брошусь, как подкошенный,

И берёзы станут ближе,

Нежные, хорошие. 

 

* * * 

Вот иду по желтизне я,

По шуршащей россыпи.

Тучи сдвинулись теснее,

Виснут над берёзами.

 

Белка по ветвям вприпрыжку

Юркнет в хвою быстро.

Лес стоит с короткой стрижкой

По колена в листьях. 

 

БАБЬЕ ЛЕТО 

1. 

Заберусь-ка в лес поглубже –

Станут звуки тише, глуше,

И в обнимку с листопадом

Устремлюсь я в небо взглядом.

 

И увижу не на снимке,

А вживую чудо это,

Как повсюду паутинки

Оплетают бабье лето.

 

2. 

Пруд в листве и зябкой ряби.

С листопадом я бок о бок.

В эту пору лето бабье

Истоптало много тропок.

Жаль – не слышат горожане

Эти шёпоты шуршанья,

Слух не схватит в сонных спальнях

Эти всплески осыпанья.

Не видать в домах высотных

Этот мир в живых картинах.

День, сияньем полный, соткан

Из прозрачных паутинок. 

 

* * * 

Рвануть бы завтра по грибы,

Дышать бы лесом…

Братцы, братцы!

Деревьев сморщенные лбы

При встрече заблестят багрянцем.

 

Но не дают дела, а жаль.

Идём, переступаем лужи,

И ветер уши прожжужал,

И месяц сгорбился от стужи.

Магазин был замечательный. Как сегодня говорят, супер в тренде. Нет, это я не о том магазине, который у собачьей площадки, справа от помойки, а о котором на углу нашей улицы, Пестеля, и Юных Пионеров. Особенно великолепен был мясной отдел. Колбаса – всегда! Даже при Советской власти! Правда, тогда в ассортименте имелась только одного сорта – ливерная, но такая скромность (если не сказать – аскетичность) выбора, нас, тогдашних, совершенно не напрягала. Ливерушка, как закуска к портвейну «Три семёрки», не имела себе равных по соответствию этому благороднейшему напитку! Кстати, тогда, при Советской власти, она стоила пятьдесят восемь копеек. Сейчас – двести десять. И не копеек, а рублей. Это на сколько же ливер подорожал! Люди на столько никогда не дорожают и не подорожают! А ливер – запросто!

Продавщицей в мясном отделе работала некая Клава. Фамилию не помню (кажется, Кукушкина). Клава и Клава. Клавочка-Клавуня. Красавица выражено пышных форм. Вероятно, её разносило так из-за постоянной близости к мясу. Рост – под два метра. Губки – бантиком. Щёчки – булочками. Под носиком – усики. На правом нижнем клыке – золотая коронка. Правый клавочкин глаз задорно смотрел налево и вниз. Левый – строго вверх, без отклонений в стороны. Если кто Клаву впервые видел – от этого её взгляда робел. Некоторые даже пугались. Но в этом не было ничего трагичного. Это по первости и от робости. Потом привыкали. И действительно: чего такого-то? Ну, косят глаза, причём одновременно оба. Да, это ненормально. Это изъян. Но не преступление же! Даже наоборот: была в клавочкином косоглазии какая-то пикантная изюминка. Загадочность, как у Моны Лизы. Какой-то экзотический шарм. Шарм… Шарм-эль-Шейх. Так называется курорт египетский. Клавочка (она сама рассказывала) была там один раз. Во второй не захотела. Говорила, что жарко и мужики все заняты. В том смысле, что разобраны. А которые не занятые, те почему-то пугливые. А с местными связываться чревато (так опять же она говорила. Попробовала, что ли?). Запросто можно нарваться на неожиданные неприятности. Местные же такие прожженные ловеласы… Так что нет уж, нет уж. Как говорится, лучше уж вы к нам.

Кстати, по слухам (по слухам! Слухи – самый надёжный источник информации!) Клава не всегда обладала таким экзотическим выражением своих гляделок. По этим самым слухам в молодости глаза у неё были совершенно нормальные. То есть, смотрели нормально и синхронно. Как у всех. А разлетаться в разные стороны они начали после того, как Клава сходила замуж за какого-то матроса. Который увёз её из нашего города на Дальний Восток, откуда через год она вернулась уже одна. То есть, не совсем одна. С ребёнком. Но без матроса. Матрос её там, на Дальнем Востоке, изрядно лупил. А потом его то ли зарезали в пьяной драке, то ли он ушёл в плаванье и утонул, то ли сбежал к японцам. В общем, мужиком оказался куда как весёлым. С таким не соскучишься. Хотя глаза запросто можно испортить. На постоянно нервной почве. 

У Клавы была подружка, Милочка. Милочка работала в хлебобулочном, и сама была похожа на аппетитную булочку. Почему-то её, в отличие от Клавы, никто замуж не звал. Даже матросы. Даже дерущиеся. Почему не звали – загадка. Она же была хорошая, эта хлебобулочная Милочка!

Этот кандидат в депутаты нравился многим за приятную внешность, за общительный характер, за знания, которыми он легко оперировал в ходе беседы. Оратор он был превосходный. Когда говорил, люди слушали его с большим вниманием, более того, хотелось верить каждому его слову!

Народная мудрость «встречают по одёжке, провожают по уму» служила ему и первой и второй частью всенепременно. И одёжка и ум у него были на уровне. И встречал и провожал его электорат в надежде, что отдаёт свой голос за достойного во всех отношениях кандидата.

Шло время. Как любые выборы, очередные тоже оказались позади. Заверившись поддержкой электората, избранный депутат легко взлетел по карьерной лестнице на запланированные им высоты. Осталось – всего-навсего – выполнить предвыборные обещания. Но когда время дошло до дел, то есть, до решения насущных вопросов, поднятых населением в предвыборный период, то никаких дел не последовало.

Когда активистам от народа удавалось встретиться с депутатом, в своё оправдание он невнятно лепетал, что был бы рад выполнить предвыборное обещание, но вот средств на решение вопроса, к его большому сожалению, в бюджет не заложено. Возможно, он добьётся их выделения в следующем периоде. Но и в следующем году всё осталось на прежнем застойном уровне.

На поверку оказалось: слова депутата расходятся с делом. Увы, артистичный оратор легко мог разрешить любую проблему, но только на словах…

И прозревал народ: 

– Да он такой же как и все! А мы его чуть ли не боготворили…

– Сколько можно на одни и те же грабли наступать? Вторая Заповедь «Не сотвори себе кумира» Богом начертана на «Скрижалях Завета» для кого? Для нас, а мы не прониклись её смыслом… и опять нас обманули!

– А как тут не обманешься, если всё при нём: и одёжка, и ум, и улыбка «всё Окей»?

– Что делать-то теперь?

– А что остаётся? Терпеть до конца депутатского срока, а потом снова выбирать. 

– Грустно… Кого из кого выбирать? Все они одним миром мазаны… Все как с иголочки одеты, все приятной наружности, все на словах готовы горы свернуть… А что там внутри у этих кандидатов в депутаты? Попробуй, пойми.

И сокрушался разочарованный народ. Нет у него такого прибора – детектора лжи – который бы маски срывал с актёров, во властные структуры пролезть вознамерившихся.

Им бы ещё и ещё раз в доступные всем глубины Божией мудрости заглянуть, Нагорную проповедь Иисуса Христа перечитать, ан нет, большинство из них в свои силы, в свою экстраординарную проницательность больше верят, чем древним письменам. А ведь было самим Господом Иисусом Христом человечеству завещано: 

Солнца луч проблеснёт в тумане 

и уйдёт в облака, скользя. 

Жизнь – витрина, блестит и манит, 

только взять ничего нельзя.

 

Мне не выиграть по билету, 

не пристать к другим берегам. 

Неудача бежит по следу 

и прислушивается к шагам.

 

Чтобы сбить негодяйку с толку, 

я схвачу по пути такси 

и петлять буду долго-долго 

по раскисшей весной грязи.

 

Обведу её вокруг пальца... 

Но опять она тут как тут! 

Говорит: «Не зарься, не пялься. 

Ничего тебе не дадут».  

 

***  

Жизнь моя – нескладица, нелепица. 

Как я ни леплю – она не лепится.

За что ни возьмусь – оно не ладится.

А потом за всё по полной платится.

 

Я банкрот, тупица и растратчица.

Плачется мне, плачется и плачется...

Вот куплю себе на рынке платьице –

будет мне не счастье хоть, так счастьице. 

  

*** 

И не верила, и не просила,

не боялась... но что-то никто

не пришёл и не дал, как гласила

поговорка. Ну что ж, а зато – 

 

всё! Цветаевские посулы

оправдались всему вопреки.

И мерцанье огня из сосуда

мне дороже дающей руки.

 

Но всегда, до скончания лет – 

чёрный список и волчий билет. 

  

*** 

Голубь стучится клювом в окно.

Я насыпаю птице пшено.

Так вот и я, тетеря,

стучалась в закрытые двери. 

 

Крыльями билась в чужое окно,

но тем, кто внутри, было всё равно.

Билась, теряла перья,

силы, года, доверье.

 

Но никто не открыл.

Иль не хватило крыл? 

  Вот представьте себе: катит по городу грузовик с опущенными бортами. В кузове – помост. В центре – парень в длинном плаще, полы которого намертво, но всё ж не очень надежно, прибиты к помосту. Спину парню подпирает шест, и к нему парня прикрутили веревками… Парень длинный, белобрысый и сам тощий, как жердь, правой рукой вцепившился в огромный меч, а левой, удерживая на сгибе локтя, судорожно прижимает к себе шестилетнюю девочку. Живую «скульптурную группу» покачивает в такт движению, и в лице парня явственно читается, как он мысленно твердит себе: «Умру, но не грохнусь… Подохну, но не выроню девчонку!..»

  Рев моторов, шелест колес и ног, скандеж людских шеренг, и треск автоматов... и волнами – «ур-ра-а-ааа!»… и поверх всего бравурные марши… Театрализованное действо: «Взятие Берлина». Ах, да! Сперва – о том, что это было в особый день: 9 мая 1965 года. 

  Первый раз почти за двадцать лет в стране снова праздновался День Победы в Великой Отечественной. Сразу – 20-летний юбилей.

  Сталин дал возможность отпраздновать Победу только один раз – в годовщину, в 1946 году. А потом надо было «воодушевлять» народы СССР на «трудовые подвиги». И это вправду было новым тяжким жертвенным подвигом людей: после войны, потерь, при нехватке всего, вытаскивать жизнь из разрухи, из отчаяний, из развалин и строить заново все – промышленность, города, сёла, семьи, отношения, души.

  И в послесталинские времена тоже не праздновали. Хотя многие из новых высших правящих чинов все же прошли по-настоящему фронт и партизанскую жизнь, не поощряли ношение боевых наград. У фронтовиков их ордена и медали валялись по коробочкам и дальним ящикам комодов, а то и вовсе были игрушками-побрякушками их детей. Не праздновали годовщины Великой Победы и при надолго забравшем власть Хрущёве. Года за два до того, как его скинули, он вроде планировал что-то такое. Но не случилось.

  Но сменилось время. При новом советском главном – генсеке Брежневе решили праздновать годовщины Победы. Начали сразу с 20-летия этой даты.

  И вот впервые тогда и в столице, и во всех главных городах республик, краев, областей провели парады – и военный, и гражданский. И почти везде использовали стандартный ход: после военного парада «мирную» колонну с транспарантами и флагами возглавляла передвижная театрализация истории – «штурм рейхстага в Берлине». 

  Первым медленно двигался грузовик, на платформе которого высился макет узнаваемого купола рейхстага. За ним бежали бойцы и офицеры в касках, в плащпалатках. Дымовые шашки затягивали пеленой небо. Бухали и пыхали вспышками взрывпакеты. Бойцы палили холостыми из автоматов… Постановщики не заморачивались точным воспроизведением исторических подробностями. Обмундирования – более позднее, не из времен войны. Обошлись почти без винтовок не было. Зато автоматов – тьма. И не ППШ или иные, соответствующие времени. Палили холостыми АК-47, а он появился через два года после войны. Треск очередей, дружное разноголосное «ура!»… шествие катилось по главной улице. Перед трибуной с начальством и почетными гостями бойцы «захватывали рейхстаг» – прыгали на платформу с куполом и водружали красный стяг. А за платформой с покоренным рейхстагом шла другая. На ней живой человек изображал статую – знаменитый монумент в Трептов-парке: советский воин разрубает огромным мечом свастику, а на левой руке держит спасенную девчушку. Факт, положенный в основу идеи монумента, – реальный, ну да сейчас не о том речь. А об имитации. В каких-то городах статую солдата изображал местный актер. А в других – кто-нибудь из «обычных» людей.

Семь утра.

Ни свет, ни темь –

Сплошь туман белёсый.

С чашки кофе начат день,

С дыма папиросы.

 

Горький кофе,

Горький дым,

Горек воздух волглый…

Сладко как – для долгих дум

Не светает долго. 

 

* * * 

Осенняя синяя свежесть.

Красные клёны вдали.

Последняя кроткая нежность

Всё ещё тёплой земли.

 

Покой на равнине покатой.

И в сердце моём покой.

От горькой полыни и мяты –

Мятой и сладкой такой. 

 

* * * 

«Будет дальняя дорога», –

Как на картах, как-то мне

У родного у порога

На кленовом на листе

Осень – рыжая гадалка

Нагадала в тишине.

Говорила: «Будет жалко

Покидать отцовский дом,

Расставаться, но, однако,

Всё забудется потом.

И поэтому не хмурься,

Руку мне позолоти.

Будет счастье, не волнуйся,

Будет счастье впереди».

 

С той поры я в путь-дороге.

Видел всякого с лихвой.

Были радости, тревоги,

Только хочется порой

Всё же крикнуть что есть мочи:

«Осень, милая, постой!

Не забыл я дом свой отчий,

Не забыл порог родной!»

 

* * * 

Друг мой, давай уедем

Автобусом первым туда,

Где бурые, как медведи,

Спят на полях стада.

 

Где росы рассыпаны ранним

Утром по тёплой земле.

Туда, где растут туманы

В быстро редеющей мгле.

 

Уедем, оставив в покое

Привычный домашний уют,

В тихое царство лесное,

Где добрые звери живут.

Я не против предпринимательства, я не против талантливых идей в сфере торговли, новых товаров. Просто каждый в этом мире зарабатывает средства для существования как может. Но я против торговли душой в храме.

 

У каждого человека в этой жизни возникают трудности, приходит беда, настигает горе, болит душа. И если он не находит поддержки среди своих близких, то ищет эту поддержку у Бога. Человек обращается к нему с молитвой и просьбой о помощи. 

Никто из большинства наших современников не обращается за этой поддержкой в храм, особенно в провинциальных городах. И это неслучайно, так как люди в этих храмах давно превратились в торговцев, торговцев атрибутами церковных принадлежностей. Создаётся такое чувство, что ты попадаешь в торговую сеть. Храм – это единственное место, при входе в которое начинается сильно биться сердце, волнуется душа, и ты чувствуешь некое присутствие нечто чистого и неохватного. Но и это место успели загадить... 

Люди в рясах ничем не отличаются от торговцев на рынках. Даже при крещении они буднично проводят эти обряды с таким видом, как будто мы им что-то должны и создаётся такое неординарное и неприятное впечатление от всего увиденного. Как можно загадить такое святое место? Внести в него простой торговый быт? Как допустили загадить святое место, куда люди приходят за помощью к Богу, где приходят просить за здравие, за упокой, просят благословение, производят обряды крещения, венчания. 

В голове не укладывается всё это. Простые священники, да нет, не священники, а «ПОПы» таким отношением отталкивают народ от Бога. 

От веры нельзя оттолкнуть человека, но доверие они теряют. Неоднократно можно видеть как эти «ПОПы» разъезжают на своих крутых машинах, пьяными шатаются по городу, бренча золотыми крестами – побойтесь Бога! 

Я понимаю, все мы люди… Но есть же рамки определённого приличия…

Не забыть никогда случая, которым были свидетелем люди, как «ПОП» в обнимку с имамом (исламский священник) шли пьяными по рынку и горланили песни. На следующий день этого имама с позором выгнали из мечети, а наш «ПОП» как пел литургию, так и продолжает.

 Это что? Избранники Бога? И после этого они кричат на весь город, что люди отворачиваются от церкви, не посещают церковные службы, не верят в Бога. Нет, люди верят в Бога, а не посещают храм только потому, что там именно такие служители, работающие строго по расписанию установленные им же – десять минут на крещение, пятнадцать минут на венчание – пару заученных сухих фраз, бумажки подписали, наспех причастились, всё; все свободны – вы домой, а «ПОП», сняв и бросив рясу, усаживается в крутую тачку, где звонит телефон и уносится по мирским делам… 

А как же душа? А нужна им Ваша душа?

 

В один прекрасный день, один молодой человек решил окрестить маленькую дочь. Всё вроде запланировано, нашлись крёстные, выбрали день, пришли в храм. Но не тут-то было. Для того чтобы провести обряд крещения, со слов служителей им надо было провести платные учения в этот храме, то есть пройти крёстным родителям три занятия, где они должны были выучить молитву «Отче наш» и «Символ веры». 

Ладно, отложили крещение и как правильные, и праведные послушники прошли все эти три занятия. На удивление, эти все три занятия проводил не священнослужитель, а парень, который жил при храме и подрабатывал этими уроками.

  Как только напишу сказочку, пьеску или рассказик какой, тут же появляется издатель, вырывает рукопись буквально из-под пера, то есть из-под принтера. А режиссеры уже хватают – и ну давай ставить, и ругаются между собой, кто первый. Приходят гурьбой, рассуди, говорят, матушка-кормилица, кого выберешь, ведь первому-то вся слава, а остальным только презренный металл, в смысле – деньги… А как тут выберешь, МХАТ или ЛЕНКОМ… Я и Захарова люблю, и Доронину уважаю. И никого обижать не хочется. Вру им, что право первой постановки уже купил русский театр в Париже, и я ничего не могу изменить… Только совру – звонок из Парижа, они и впрямь первые поставили, на премьеру приглашают. Только соберусь лететь – тут киношники уже киноверсию сделали и телесериал по мотивам. Да еще, за отдельную плату, просят хоть в эпизодике сняться для повышения рейтинга проекта. Ну, что делать? Соглашаюсь… Уж больно жалостливо просят. Но сразу оговариваю условия. Если мне вдруг посреди съемок приспичит чего написать, чтобы тут же перерыв делали и тишину обеспечили, для их же будущего стараюсь. Они на все согласны. О гонорарах речь со мной и не заводят, это все с моим литературным агентом, со мной лично о таких мелочах им неловко.

  Только отснимусь, ну, думаю, отдохну чуть-чуть, не тут-то было – приглашают на фестиваль. Сразу на два. В одном участвовать, в другом – почетным членом жюри. И куда раньше? Говорю, что не могу – роман новый надо дописать к сроку – супербестселлер – читатели письмами забросали, торопят. Так что, простите – некогда. Муж только и делает, что за меня на всякие приемы и презентации ходит, как полномочный представитель. Вот опять звонок, куда на этот раз пригласят?.. Алле!.. Алле, плохо слышно…

  Алле.. А?…Ах ты, черт – будильник! 

  Ну, зачем? Ну, еще бы немножечко в том, правильном мире… Не хочу! Н-н-не хочу-у-у в эту бездарную реальность… За что… Ладно… Надо идти сварить кофе, а то глаза не разлепляются. Выпить кофе…Так… Что дальше…. В переполненном транспорте – на постылую работу… Отбыть, отсидеть, отмучиться там – и домой тем же маршрутом… И за компьютер – кропать себе что-то для души, для далекого будущего… Не хочу просыпаться! Ну не хочу… Хочу обратно в сон, в тот правильный мир… Хочу-у-у!!!

  Телефон звонит. Кто бы это мог быть? Небось, Машка, будет снова умолять забрать ее близнецов из детсада… Или Верка, попросит дежурствами поменяться, а я опять не смогу отказать… Лучше не брать трубку, нет меня – и все, ушла в сон и возвращаться не собираюсь… Вот настырный какой, трезвонит и трезвонит…Зануда… Надо-таки снять трубку, а то голова разболится…

  – Ну, алле… Что? Париж?…Какой еще Париж? Ах , французский… Шутники… Вы, наверное, не туда попали… Я… Да…Что?.. Что?!! Что-о-о-о-о!!!!!!!! На премьеру?.. По моей пьесе?… Могу ли… Да, но… И поездку оплатите?.. Конечно, могу!!! Еще бы… В смысле, я подумаю… 

Все еще март — скверный пустой и больной месяц. Хочу напиться, как после госпиталя и пропьянствовать целую неделю. С утра вливать в себя бутылку коньяка и спать-спать-спать. Сном желаю лечиться. В госпитале давали наркотики. Было легче. Сон-сон-сон. Как иногда хочется залечь в спячку, как медведю в зимнюю берлогу. 

Опять сорвался, снова осудил. Желчь заговорила во мне. Наталья не позвонила. И не написала в социальных сетях. Ну, какое мне дело до «голой барышни с карасем в руке»? Какое мне дело до Жана или Пьера? Пусть даже это будет Пьеро. Какое мне до этого дело? Прошло два дня, а я все никак не могу успокоиться. Необходимо взять себя в руки, поговорить с собой трезво и по-мужски. Наталья на расстоянии почувствовала мое осуждение. Нашелся праведник, ей-богу. Своего бревна в глазу не вижу, а в чужих очах и песчинку замечаю. Фарисей. Комариков отцеживаю, верблюдов не наблюдаю. Господи, помилуй.

Необходимо изгнать из жизни алкоголь. Перейти на зеленый чай, отвар из корня имбиря с лимоном и медом. Алкоголь разжигает страсть. Зачем мне нужно самому подкидывать в топку внутренних переживаний горючую смесь? Злой я — права Ольга.

Итак, принимаю решение вести Дневник Тихохода трезво и честно. Не оправдываться перед самим собой. Постараться не осуждать. После утренних прогулок немного молиться.

Я убрал с иконок годовалую паутину, зажег лампадку. Начал читать Исаака Сирина. А там все про меня.

«Без попущения искушений невозможно познать нам истины…»

«…когда мир совлечет с человека все, и в день смерти вынесет его из дому его, тогда узнает человек, что мир подлинно льстец и обманщик…»

«Мир есть блудница…»

«Не будь тороплив в походке своей без особенной потребности поспешить…»

Вот он — мой гимн Тихохода. Не будь тороплив и суетлив в жизни своей. Перестань бежать. Алкоголь — это льстец и обманщик.

На третий день стало немного легче. Буду стараться контролировать свои записи в Дневнике. Во всяком случае, у меня появился еще один собеседник. Не так уж плохо для уставшего от беготни Тихохода — «архиерей Тихон», фотография Натальи, образы святых, преподобный Исаак Сирин, отражение в зеркале, Дневник.

На этом пока останавливаюсь. Нужно «поговорить» с Натальей. Зачем я соврал Ольге о том, что вытравил ее образ из себя с помощью церковных таинств? К чему это? Тщеславие? Да. Это так. Нужно не вытравливать из себя Наталью, а изменить к ней отношение. Полюбить так, как рекомендует Христос — с пользой для души в этой жизни и в вечности.

П. С. Постараться никого не осуждать. 

Привет, дневник! Я тебя не осуждаю за то, что в тебе нет души. Ты для меня тем и прекрасен, что я сам наполняю тебя любовью, а потом черпаю нежность. Мне нужна она, нежность, потому что без нее я становлюсь злым. Я не хочу пребывать в аду злости, но ничего не могу поделать с собой. Слишком много в душе накопилось гнева. На себя. На людей. На кошек и ведьм. На красавицу с зелеными глазами. Но когда уходит злость, и я наполняюсь нежностью, мне хочется всех жалеть. Всех-всех-всех, без разбора. Алкоголиков, хулиганов, полицейских, священников, кошек, ведьм. Больше всего жалко ведьм. Им так много досталось от суровой инквизиции. Я иногда плачу, когда читаю о сожжении какой-нибудь ведьмы.

  Люди из давнего прошлого – часть его самого. А случись нежданная встреча с ними, так поневоле ностальгически впадаешь в «горькую усладу воспоминаний». Или – это реже, конечно, – в воспоминания без услады. Как вместо терпкого старого  вина вдруг да выхлебнуть уксуса…

В Москву, на Казанский вокзал, мы с женой прибыли рано утром. Вечером предстояло ехать дальше – в Сергиев Посад, к родственникам. Пока же запрятали  дорожную сумку «мечта оккупанта» в камеру хранения, прихватили остатки домашней еды, да и двинули просвещаться по вечно спешащей столице.

Решили посетить и Третьяковскую галерею. И вот, когда уже приобрели входные билеты и отошли от кассы, рядом кто-то загадочно произнес:

– Това-арищ старший лейтенант… Или кто вы там теперь, а?..

Я же вовсе майор; правда, с недавних пор – запаса: к сорока семи годам от роду двадцать пять «календарей» выслуги набежало. Тянуть дальше погонную лямку не захотел, и уже третий месяц, как пытался адаптироваться на «гражданке».

– Это вы мне? – удивленно переспросил я, изучая лицо раздобревшего – хоть на мясо сдавай – мужчины лет тридцати пяти-сорока. Начесанные на уши и шею русые волосы, ниточка черных –  крашеных? – усиков под острым носом. Светлая, с мягким фиолетовым отливом, сорочка еле сходится на выпирающем животе. Коричневые наглаженные брюки, в тон – им туфли с острыми носками. Солнцезащитные очки скрывают глаза, в  пухлой ладони – изящная барсетка. Хм… Что-то знакомое явно проглядывало сквозь сытость фигуры.   

– Ну так как, не признали? – расплылся мужчина в довольной улыбке. – А вот я – сразу.

– Сними очки, – полуприказал я.

– Без проблем… – И он неспешно, с достоинством  размаскировался, явив хитрый взгляд узких водянистых глаз. Несколько секунд я вглядывался в их щелочки – процесс узнавания шел трудно – и наконец победно  воскликнул:

– Семыкин! 

– Точно! – Мой бывший подчиненный горделиво усмехнулся. – Оно конечно, столько лет откатило…

Уточним: целых двадцать. Призван был в ряды тогда еще Советской Армии, на срочную службу, гражданин Семыкин Виктор Борисович в апреле 1990-го. 

К тому времени я успел окончить инженерный вуз и два года повкалывать на шинном заводе сменным мастером, а потом решительно проторил дорогу до военкомата: хочу стать офицером. Но скоро только сказка сказывается. Лишь еще через полгода наконец-то впрягся в хомут ваньки-взводного в Школе младших авиационных специалистов (ШМАС), готовившей лаборантов горюче-смазочных материалов и водителей спецмашин для аэродромных рот летных полков.   

 Процесс врастания в армейскую шкуру давался тяжко. Еще на первом месяце своего офицерства я – сам не нюхавший курсантской службы лейтенант-«пиджак» (так порой зло-иронично именуют надевших погоны выпускников гражданских вузов профессионалы-военные) – задал командиру роты философский вопрос. Представляет ли он город, где никогда не совершается противоправных поступков? И даже улицы все переходят только строго по правилам дорожного движения, а матерного слова ну просто не услышишь. Ротный поскреб затылок и честно признал: такое в нашей стране ныне и присно будет просто нереально. Тут-то я и ляпнул победно, что добиться идеальной дисциплины в любом отдельном взводе столь же нереально, поскольку это – лишь частный случай, «маленький переулочек» иллюзорного идеального города. И к его постройке можно разве только стремиться, как стремится к оси абсцисс, никогда ее не достигая, один из концов экспоненты. 

Все мы заложники скудости, тупости,

Чей-то беспутности или же глупости.

Все мы острожники, все мы рабы,

Все мы заложники общей судьбы.

 

В списке возможных имён нарицательных,

Слово «заложник» найдя, обязательно

В первый ли самый, иль в тысячный раз,

Знайте, друзья мои, это про нас.

 

Это про нас с вами образно сказано,

Лично о каждом, о всех нас и сразу,

Тех, кто вращается в этой системе

И превращается в узника времени.

 

Так что по логике жизненной все мы

С вами заложники общей системы.

Будь даже знатного рода и племени,

Все арестанты и узники времени.

 

            хххххх

 

Я буду, друзья, откровенен и честен,

Пейзажная лирика скоро изчезнет.

У нового времени свой антураж,

Поскольку исчезнет последний пейзаж.

 

Меняется мода, меняются вкусы,

И вместо природы отходы и мусор.

Планета трещит, разрываясь по швам,

Не в силах вместить свой же собственный хлам.

 

Китайцы наш лес распускают на доски,

И если сегодня бы жил Паустовский,

То он бы на этот печальный курьёз

Не мог бы смотреть равнодушно без слёз.

 

Да, поздно всем нам выходить на субботник.

Природа не храм, человек лишь работник

В её мастерской, вот за эти труды

Сегодня с лихвой пожинаем плоды.

 

И дело, друзья мои, в общем-то даже

Не в том, что не будет красивых пейзажей,

А в том, господа, что отсутствие их

Итог наших общих деяний людских.

 

            хххххх

 

Когда мир болен и вокруг

Бесстыдство и беспутство,

Ему уже не до наук,

Бессмысленно искусство.

 

Посулы — блеф, надежды — миф,

От книг немного прока,

Любой технический прорыв

Выходит только боком.

Вот уже десять лет, как мы каждое лето проделываем 2-х тысячекилометровый путь из Лунда на самом юге Швеции, по мосту через Орезунд, через Данию и паромом в Росток, через всю Германию и кусочек Тироля, северную Италию - в Абруццо, самую середину итальянского сапога. Как занесло сюда русскую и уругвайца, живущих в Швеции? - спрашивают нас с завидной регулярностью, минут через 5 после первого знакомства. Это длинная история! - обычно отвечаю я. È Una storia molto lunga! 

 

Год был 2010. Июль месяц. Мы с мужем приехали в самый известный приморский город Абруццо - Пескару - в романтическое путешествие. Да, не смейтесь! В 45 и 52 года можно и даже нужно ездить в романтические поездки. 2 недели в B@B де люкс, с прекрасным видом на море, садом, комнатой с цветущим балконом, на котором мы по вечерам пили Prosecco, заедая его prosciutto. Мы купались, гуляли и наслаждались друг другом и общением с замечательными хозяевами нашего отеля - милой семейной итальянской парой старше нас лет на 10-15. По-итальянски я тогда совсем не говорила кроме ciao и arrivederci, ничего не понимала, так что все разговоры вёл мой муж. Тем не менее в моей авантюрной голове жила некая мысль, поселившаяся во мне ещё в Швеции.

  

Почему мы вообще поехали в Абруццо, о котором я не имела ни малейшего представления? И что это была за мысль? А была она настолько упорной, как заноза, что эта поездка стала исторической. Как говорит один из персонажей monty python - this was the historical moment. Отгуляв 10 из имевшихся 14 дней, мы занялись реализацией грандиозного плана, который тогда казался просто забавным отвлечением от отдыха на пляже и поездок по достопримечательностям. Перестать быть туристами!

 

Эта мысль, вернее, абстрактная идея, посещала меня и раньше, но это была, скорее, некая рационализация глубинной тоски, которая, как гидра, поднимала одну из своих многочисленных голов и шипела - скучно мне! Скучно в удобной, но бедной на эмоции и вообще чувства, прагматичной стране. Скучно, господа!

 

Помните, как Леонов в фильме «Обыкновенное чудо» говорит - вот сейчас во мне проснулся мой двоюродный дедушка! Да, я самодур! Вот захочу и отрублю голову! Вот так и во мне проснулся мой дорогой папа, проживший жизнь недолгую, но бурную. Папа выкидывал коленца, дурил, мама называла его авантюристом. В 1980 году папа купил участок земли в посёлке Песочное и построил дачу за неполные 2 месяца. Вернее строили строители, а папа их подгонял и что-то там приколачивал. Дачу построили холодную, без земляных полов, но быстро. В 2010 году я решила её продать. Папа это решение одобрил и нашептал мне на ухо вот это - ты уж развлекись, как следует! И не тяни кота за хвост! Это был самый большой грех с его точки зрения. 

Ты, Кубань моя несравненная!

Травы росные, как в меду!

Пред тобой стою преклоненная

У вселенной всей на виду.

Красотой твоей очарована

Так, что душенька вслух кричит:

«Богом батюшкой нам дарованы:

Роскошь хлебных нив, дивный вид

Гор заснеженных, трав некошеных

Во степной дали и в лесах.

Камни горных рек, сплошь искрошенных

Силой мощных волн. В камышах

Плавни рыбные, мелководные.

Да простор морской среди скал!»

Казаки живут здесь свободные!

Эту землю Бог людям дал!

Краснодарский край, наша Родина!

Край казачий мой – золотой!

Кружит голову дух смородины,

Да ещё степной травостой.

Да ещё волна горько-мятная

На морском, крутом берегу.

Ты – любовь моя необъятная!

Без тебя я жить не могу! 

 

ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, КАЗАЧИЙ КРАЙ...

 

Люблю тебя, казачий край, 

Омытый росами хрустальными. 

Здесь в лето убегает май 

Тропинками степными тайными. 

Здесь море плещется у ног 

И горы рвутся в высь зовущую. 

Здесь острый солнечный клинок 

На зорьке тьму вскрывает тьмущую. 

Волшебный голос соловья 

Тревожит душу до забвения. 

Казачий край! Земля моя! 

Частица Богооткровения! 

 

ЦВЕТИ КУБАНЬ 

 

Кубань родная, нежно воспеваю

Великую красу твоей земли.

Земли святой от края и до края.

Моря, леса, поля, мой край, твои.

Здесь небо над тобой светлей и выше

И звёзды светят ярче и луна.

Никто на свете краше не отыщет.

Тобой гордится целая страна!

Твои поля пшеницы колосистой,

Твои сады, твой сладкий виноград.

На пьедестал всё будет возноситься,

Сверкая ярким золотом наград.

Пою тебе любовь свою большую,

И музыка звучит в душе моей.

Кубань моя, с надеждою прошу я:

Цвети, родная, с каждым днём сильней. 

Итак, продолжим развивать наш поиск.

1. Электрические силы, создающие всю структуру материи, являются главенствующими и внутри самого человека.

2. Навершия храмов всех времен и народов, от столба до креста – являются контактами, где единое электрополе молящихся, через воздетые руки священника, уходит ровно в этот контакт и, самое главное, получает ту самую энергию из Вселенной, ровно обратным же сопряжением. Покалывания в моменты молитвы есть не что иное, как физическое ощущение замыкания всей этой цепи – от энергетического центра Вселенной – Бога к каждому человеку. В театре, на митинге, на параде, и даже на арене со львами и рок-концертах – именно эти сомкнутые электрополя в единое, являются главной притягательной силой таких мероприятий для всех его участников. Лидер или актер  действительно выполняют в данном случае де факто функции священника. Но принципиальным отличием эффекта храма-театра-парада от эффекта ристалища-стадиона именно в том, что в первом случае единое направляется ввысь и получает в ответ – в биллионы раз более мощную энергию от Центра – энергетическую подпитку, то в случае ристалища электрополе участников соединяется в такое «приземное облако», изолированное как раз от Центра и требующее итогового направленного выплеска-джета, что и происходит как правило, после таких мероприятий. Т.е. в первом случае люди получают подзарядку, во втором выплескивают то, что имели, через этот коллективный фантом. В первом случае происходит структурирование, требующее всегда усиления общего электрополя, во втором рассыпание – сброс, потеря энергии. Здесь созидание, там разрушение. Зачатие и смерть – от высшей энергии творения новой жизни к ее полной утрате.

3. Люди разнятся в своем электрополе изначально. Есть ли возможность увеличить его? Это вопрос! Восток, говорит – да. Запад, наполненный своей мистикой и «поисками – что же там?», т.е. смутными предчувствиями наличия подобного, упорно отрицает. Мы предположим, что достижимо все, но только в случае большого желания-усилий – т.е. получения «ответа» Центра, только с Его помощью. Электрополе напрямую связано и с восточным понятием праны и «биополя», т.е. чем выше электрополе человека, тем дальше оно вокруг него. Восточный принцип метра, как индивидуальной зоны вокруг человека – протянутая рука, очевидно, показывает нам среднее арифметическое, ибо есть люди, что наоборот очень любят лепиться нос в нос и, кстати, чем южнее – тем более любят это. Это опять напрямую сигналит нам про эти электрополя – оно либо низкое (или наоборот очень высокое) и они не чувствуют диссонанса наложения-вторжения, либо смотри пункт 4.

4. Если мы имеем дело с обменом энергией, а мы имеем дело именно с ним и никакая это не «биоэнергетика», а самая натуральная электроэнергетика, причем передаваемая, как и в природе по воздуху (чем, например, объясняется воздействие взгляда даже на значительном расстоянии – мы чувствуем на себе этот взгляд, а особенно животные), то извините вампиризм, т.е. локальный обмен энергией (без выхода на Центр) – есть факт нашей жизни. Сильное поле собирает вокруг себя более слабые, сильное поле испытывает удовлетворение именно от передачи энергии туда, где ее не хватает и как бы мы не сожалели о возникающей неизбежно «дискриминации», получается, что есть люди – получатели-трансформаторы, есть просто трансформаторы, а есть люди-«лампочки». Т.е. одни способны замкнуться на описанную выше Сеть Вселенной, другие способны сделать то же коллективно в храме, третьи ищут энергию только «на земле», т.е. выход в Космос у них обрезан – недоступен. Это исследование, как видим, только в самом зачатке и вопрос о том, возникает ли эта «пробка» (что на востоке опять-таки не новость) с рождения, приобретается ли (теми же грехами) и возможно ли ее раскупорить? и безопасно ли? – весьма открыт.

Какой высокий небосвод,

Какая синь над головою!

По парку мимо тихих вод

Бредем нарядною тропою. 

 

Хрустальный воздух напоен

Последним солнечным приветом

Букет из листьев соберем -

Любимый город, с бабьим летом!

 

Награждены осенним золотом

На синем атласе небес

Пока зима повеет холодом

Еще недели две торжеств. 

 

 

СМЕШНАЯ ДЕВЧОНКА

 

Тот день был не очень - дождливо и серо,

Но в сквере девчонка кружилась и пела.

Я просто шел мимо, и что мне за дело?

Смешная девчонка кружилась и пела...

 

А мне не до песен,и в небе нет солнца,

И тучи на небе как-будто без донца,

Но я вдруг подумал: «И что тут такого,

Ведь мама ждет дома и книга Толстого.

 

Ненастье сменяется солнечным летом,

А я почему-то забыл вдруг об этом,

Но помня о солнце, вот видно в чем дело,

Смешная девчонка кружилась и пела».

 

  

КОТЕНКУ ПО ИМЕНИ ВАНЯ

 

Без тебя было в доме тихо,

Не ободраны были стены,

Не носился никто угорелый,

Занавески на кухне целы,

Не разбита стояла ваза,

Дорогой диван не испорчен,

Не ругалась так часто мама,

Бахромой был ковер оторочен.

Появился ты - все случилось...

Я тебе свою душу открою -

Как я рад тебе мой котенок,

Как я счастлив, что ты со мною!!!