Новый День №30

Монтевидео. В четвертый раз

Я пройду перекрестками улиц твоих горбатых,

Утону в потоках авто и в закатный час

Удивлюсь, что окрасила бурым залив Рио Плата

 

Здесь вечерний бриз мне сулит беспокойную ночь,

Будет хлопать окно и белье разлетится стаями

На покатой крыше, где только кактусам вмочь

Пережить и порывы ветра, и солнца испарину.

 

Каждый день я буду солнцу взносить хвалу

То на крыше ничком, то рамблу шагами меряя;

Монтевидео! Ты слышишь? Ведь я о тебе пою!

Нет, ты в даль летишь - какую мне и неведомо!

 

Разреши прикоснуться, позволь мне стать твоей

Хоть на миг раствориться в толпе твоей, шумной и радостной

Растрястись в автобусе ветхом и у дверей 

До полуночи слушать Гарделя мотив сладостный

 

Я знаю, ты будешь и дальше цвести и петь,

И сыны твои будут скучать неистово 

Вдалеке от тебя! 

Позволь же и мне успеть

Полюбить тебя, как и они, горячо и искренне! 

 

НАСТРОЕНИЕ 1

Я буду откровенною с тобой,

Ведь, если скука, значит будет скука,

И если ты не произнёс ни звука

Со мною рядом, это лишь покой –

Неравнодушья тихое удушье,

Когда все равенства тождественны нулю,

Но помни, что, как капитану суша,

Необходимы ветры кораблю!

К вечеру бой стих. Вдогонку сумеркам ещё щелкали снайперы, и от реки наползал туман. Сил не было не то что шевелиться, даже поесть. 

– Помнится, был у меня в роте Бабенко… – сказал Олег Вепрев тем голосом, когда предаются приятным воспоминаниям. 

– А-а-а… ну да… – вспомнил Герман Орлов. – Гектор. 

– Гектор, точно, – с удовольствием согласился Олег Вепрев. – Поздоровей тебя будет, – уточнил он. 

Герман Орлов понимающе развёл руками: в смысле, что на каждого здоровяка всегда находится здоровее. 

– Ну и что? – спросил Лёва Аргаткин, который не был в курсе молодых лет капитана. Поздно он пришёл в отряд, не знал многих вещей и традиций.

– Да ничего. Считал себя Гектор Бабенко непобедимы и несокрушимым. Геракл, одним словом. 

– Так и было, – ревниво согласился Герман Орлов, хотя в глубине души не мог согласиться с подобным суждением: мериться-то им силами не довелось. 

– Однажды пошёл Гектор Бабенко на свидание с Марой. 

– С Марой? – удивился кто-то.

– Всех своих девушек он называл Марами. 

– Понятно, – деловито отозвался кто-то, тем самым давая понять, что каждый из них со своими причудами, поэтому удивляться нечему. 

– А навстречу ему два шкета – метр с кепкой: «Дядя, дай закурить». «Курить вредно, и вам не советую», – ответил Бабенко. «Дядя наклонись, что-то скажу». Тот сдуру и наклонился. Шкет ему в висок как дал свинчаткой. Очнулся Гектор Бабенко на земле. Мара над ним хлопочем, слезами отливается. 

– Это ты к чему? – настороженно спросил Герман Орлов. 

– К тому, что здоровякам тоже попадает по первое число. 

– Это точно, – охотно согласился Герман Орлов, имея ввиду, что в каждом деле важен опыт, но такие азбучные истины вслух не произносят. 

Наступила тишина. Слышно было, как на дереве поёт цикада да, скрипит, раскачиваясь арматура.

– А вот я, дурак, работал в посольстве. Нет, снялся, погнался за счастьем, – сказал Бургазов Паша, прикорнув в углу и дымя сигаретой. – Сидел бы сейчас дома, пивко тянулся бы.

– Не тереби душу, – предупредил Герман Орлов, который всё ещё не отошёл от боя и был чёрен, как трубочист. – Я таких разговор не люблю. Раз начали воевать, то до упора. А сожалеть себя – последнее дело. 

Он, разумеется, не добавил, что так войны не выигрываются, что дух так же важен, как и оружие. 

Однажды близкая подруга... не моя!.. изображала из себя русалку.

Еще бы! Ночь. Над нами небеса, усеянные звездной пылью… Луна ползет средь звезд и туч, приглядывая за ночной лесною жизнью. Ну, и за нами тоже нужен глаз да глаз – настали летние каникулы, и мы почти все ночи летние за городом, то у реки, а то в лесу прожили.

Ну, вот. Как и в другие ночи, мы всей компанией под ясною луною сидели у костра.

Среди осоки, на берегу лесного озера была песчаная проплешина.

Над нею и над темною водой тянулась ветка дерева.

Подруга одного из нас разделась догола и улеглась спиною на песок в сиянии луны.

А близкий друг подруги влез на ветку, чтоб сверху попытаться запечатлеть ту дивную картину на сверхчувствительную фотопленку.

Подругу вовсе не пугала нагота. Ей захотелось голою предстать пред миром. Ее томило что-то… Подруга выгибалась на песке и так и сяк, как будто томная русалка.  

А нас томило странное предчувствие… или желание… ну, что-то вот такое. Мы смущались. Но было любопытно. Подруги наши то заглядывали в лица нам, в глазные впадины, где наши взоры укрыты были тенями ночными. А то подруги устремляли взгляды на серебром очерченное на песке девчоночье  нагое тело. Подругам тоже вроде бы хотелось. Однако, не решались на такое. 

От костра летели искры, смешиваясь с роем звезд на небесах. У нас и у подружек наших в зрачках и звезды, и те искры отраженьем множились, то притухая, то разгораясь снова – как отблески таинственных желаний, манящих, новых, незнакомых нам. Пугающих. Но столь дразнящих. Признаться нам самим себе в них было жутковато так, но сладко. Отдаться им почти хотелось. Но осторожность и пугливость покуда брали верх…

Подругин друг, на ветке укрепясь, навел свой фотоаппаоат.

И тут подруге на живот запрыгнула огромная лягушка...

О, Боже... этот визг подруги той и посейчас гремит-свербит в моих ушах!

А сколько с той поры минуло лет... Десятилетий!

И содрогнулось дерево от крика.

И друг подругин вместе с аппаратом, сорвавшись с ветки, канул вглубь воды.

А к небесам, вдогонку визгу, вознесся, как струя фонтана, столб искор водяных - серебряные ожерелья брызг…

То было под Йошкар-Олой на берегу лесного озера Большой Мартын.

Много лет прошло с тех пор, когда я впервые попал на Ивановские обрывы.

Помню, меня удивило, что сюда приезжали одни и те же рыбаки, причём не все ловили рыбу, иные просто сидели по берегам на травяных полянах, о чём-то разговаривали, бесцельно и бездельно бродили среди подлеска, — такое поведение не свойственно рыбакам, большинство из них всё же добытчики, к созерцательности не очень-то склонные. Между тем раз за разом я наблюдал именно такую картину: сидят дядьки у костров часами, словно заворожённые… Словом, какая-то магия была у этих мест.

Околдовали они и меня.

Зачастил я сюда.

… Тихо шуршали шины по мягкой земляной дороге, вьющейся среди полей с ровными грядками изумрудных озимых. Из предутренних сумерек свет фар изредка выхватывал неподвижные жёлто-коричневые столбики сусликов, торчавших по обочинам. Тонко и сладковато пахло пылью.

Машина остановилась недалеко от крутого спуска в просторную долину. Брат включил дальний свет — невдалеке появились очертания десятка старых домов, беспорядочно разбросанных по низине. Там и сям пепельно светились тропинки, по одной деловито спешила собака по своим собачьим делам. Я уже знал, что многие дома осиротели, заброшены, заколочены, зарастают вездесущей крапивой и татарником. На иных и крыши просели, обнажив стропила, похожие в сумраке на рёбра неведомых чудовищ. Повсюду буйно цвела сирень, словно желая своей дикой красотой скрыть убогость брошенного жилья. Покосившиеся, поваленные заборы открывали надворные постройки, тоже шаткие, притулившиеся друг к другу, чтобы окончательно не упасть и не рассыпаться. Журавль колодца сиротливо торчал на обочине, ведро на серебрящейся цепи поблёскивало — значит, есть в деревеньке люди, и жизнь теплится.

Я открыл окно в машине, ворвался аромат сирени и земли, — видимо, тут недавно узкой полосой прошёл дождик. Кругом запустение, необжитость, но земля так же призывно пахнет, словно зовёт к себе живых. Меня всю жизнь восхищает запах сырой земли.

Мы медленно спустились вниз. Лучи фар выхватили из слабеющей тьмы избу: в окошке мелькнул и тут же исчез багровый огонёк лампадки в красном углу. Сердцу стало тепло: ещё одно подтверждение, что жизнь не окончательно покинула эту деревеньку.

Сразу за околицей открылась река. Запахло водой и речными травами, дымом костров. Галечная коса реки. Невдалеке по сторонам долину обрамляют тёмные стены, это  и есть Ивановские обрывы. Видимо, поэтому возникает ощущение замкнутого, но уютного пространства.

Брат суетился, загремел багажником, принялся доставать наши рыбацкие причиндалы.

— Не шуми пока, а? — попросил я его. — Давай просто посидим, посмотрим.

Брат глянул с удивлением:

— А чего сидеть-то? Утро короткое, так всё и просидим.

Многие спрашивают: почему скрижаль?

Скрижали — каменные или глиняные таблички, на которых оставляли послания для новых поколений.

«На таинственных скрижалях

Повесть сердца ты читал,

В радостях его, в печалях

Вдохновений ты искал».

(П.А.Вяземский)

Придумывая название проекту я подумала, что он может стать посланием юных поэтов, поможет передать их мысли и чувства и рассказать о них следующим поколениям.

 

ВСЕ НАЧАЛОСЬ С ПОЭТИЧЕСКОГО КОНКУРСА. 

В 2013 году прошел первый поэтический конкурс «Волшебная скрижаль». Как говорится один в поле не воин. Идею конкурса поддержали мои добрые знакомые – поэты и прозаики, барды, блогеры.  

С каждым годом конкурс знакомится с интересными людьми и проектами. 2016 год принес новое знакомство. Это Издательский дом «Серебро слов» и его руководитель Денис Минаев. У нас появилась возможность публиковать конкурсные работы победителей в альманахах рядом с современными авторами.  

В 2017 году для конкурса появилась отдельная площадка: http://skrizal.speshu-domoy.ruПлощадка организована так, что конкурсанты видят все его этапы – от приема работ до голосования и вручения призов.  

А как же без жюри? Александр Февральский, Светлана Донченко, Александр Мищенко, Александр Ралот, Николай Дик, Светлана Гончаренко, Татьяна Половинкина, Дарёна Хейл, Наталья Барткова, Наталья Бедная, Татьяна Шкодина, Татьяна Половинкина участвовали в составе жюри в разные сезоны конкурса. Выражаю им огромную признательность за их терпение и нелегкий труд. Ведь судить произведения сложно. Особенно произведения детей. Члены жюри помогают с призами для конкурсантов. Ребята очень рады получать в подарок книги талантливых современных авторов. С 2017 года мы организовали дополнительно юношеское жюри. Ребята, победители предыдущего сезона, могут принять участие в составе жюри в текущем сезоне. У конкурсантов есть возможность получить у членов жюри консультацию, рецензию по их творчеству и рекомендацию.

 

С РЕАЛИЗАЦИЕЙ ИДЕИ ДЕТСКОГО ЖУРНАЛА КОНКУРС ПЕРЕРОС В ПРОЕКТ 

Идея журнала появилась в июле 2017 года. Мы, с удивительно талантливым иллюстратором Татьяной Коль решили попробовать. Сначала планировался литературный детский журнал. Общаясь с ребятами, нашими конкурсантами, и их родителями мы поняли, что дети развиваются в разных творческих направлениях. После долгих обсуждений, проб и ошибок мы с Татьяной решили сделать журнал на более широкую аудиторию. Так появилась основная концепция журнала: 

 

«ЖУРНАЛ ДЛЯ ТВОРЧЕСКИХ ДЕТЕЙ». 

Журнал дает возможность подрастающему поколению проявить себя в журналистике, прозе, поэзии, иллюстрировании, в любых творческих начинаниях. Мы предоставляем юным талантам полную свободу в выражении себя. Ребята сами предлагают новые рубрики, новые темы для статей, вносят предложения по улучшению журнала. Мы прислушиваемся к ним, направляем и организовываем их. 

        Поставлены в гаражи новые, дорогие иномарки и старенькие, битые жизнью «Жигули». Спешат в депо запоздавшие трамваи. Гаснет свет в окнах домов, засыпают многоглазые великаны. Город натянул на глаза тёмно-лиловый капюшон и задремал после хлопотливого дня.

        Сегодня Янка преодолела себя и сделала это! Рискуя потерять сознание, открыла массивную дверь и вошла в его подъезд. Нелёгкая победа совсем не обрадовала. Прошла вечность с тех пор, как она впервые поднималась по этим ступеням, задыхаясь от страха и переполняющей надежды. И вновь каждый шаг давался с трудом. 

 

        Но сегодня уже не на что было надеяться. Через несколько дней назначена свадьба с ненавистным, презираемым Антипом, отвязаться от которого невозможно. Сведения о предстоящем бракосочетании хранились невестой в строжайшем секрете от ребят из группы. Она с удовольствием скрыла бы свой предстоящий позор и от родни. Но водка и вино уже томились в ящиках, там же в тёмной кладовой дожидались вскрытия консервированные оливки и маринованные огурцы с помидорами, закуплена в деревне свинина, подписаны аккуратным почерком младшего братишки и разосланы многочисленные приглашения. На стене на фоне пёстрого ковра дымятся белоснежным туманом длинное платье и фата, напоминая о неминуемом постыдном акте. Зная жениха, было от чего смутиться. Зачем она идёт на это? Янка постоянно искала ответ на этот мучительный вопрос и никак не находила, старалась объяснить самой себе, оправдаться хотя бы в собственных глазах. От безысходности. Оттого, что ничего подобного встрече с Аграновичем не ждёт её больше в жизни. Запущена в любовных страданиях учёба, вследствие чего мама Ира допивает последнюю кровь. При одном только упоминании о доме, срабатывает рефлекс – «бежать, бежать, бежать, курить, курить, курить...»

        При вопиющей недостаче отечественных женихов, никаких претендентов на такую принцессу, как Янка, нет, и, видимо, в ближайшем столетии не предвидится. Уйти куда угодно, спрятаться от всех – единственное  желание, одолевавшее последнее время. Другого выхода нет – только замужество решит все проблемы сразу.

 

Вот она огромная дверь, его дверь! Наплывает, как козырной туз, в руке шулера, бьёт несчастную шестёрку, ставя жирную точку в конце игры, предрешённой заранее. «Ну, вот и всё! Пришла попрощаться» – Янка тяжело сползла вниз, как жалкий дервиш перед непреступными вратами Тамерлана. Хотела поплакать, и даже достала прихваченный для этой цели платок. Но слёзы не шли. Она сидела на корточках, мерно покачиваясь, как сидят заключённые при перегонах по этапу. Состояние потерянности незаметно сменилось внутренним воплем, неосознанно переходящим в реальный сдавленный вой: «Милый мой! Светлый! Почему я не нужна тебе? Почему?! Что же будет со мной? Как мне выжить без тебя?» 

        Янка встала на колени перед монолитной скалой двери, шепча бессвязную тираду из одних вопросов, не замечая, что временами переходит на крик. Заметив, наконец, за собой эту недопустимую вольность, крепко зажала себе рот. 

Я всегда был тихим, спокойным мальчиком, юношей.

Поначалу мою маму это очень радовало, потом стало беспокоить. Еще бы, ведь мой старший брат Сережка был озорным и бойким мальчуганом, он ни минуты не мог усидеть на месте, его все интересовало, волновало, он хотел все знать, все потрогать, испробовать на себе. Словом, как говорится «жизнь в нем била ключом». 

Однако я был полной его противоположностью. Я мог подолгу сидеть с одной машинкой в руках, разглядывая, как ее собирали, клеили, разглядывая цвет ее колес, кузова и задаваясь вопросом: 

«Почему стекла на ней не прозрачные, а серебристые?»… вопросом, впрочем, на который мне не нужен был ответ.

Когда я подрос, то так же подолгу мог сидеть или лежать с одной и той же книгой, перелистывая или перечитывая ее по нескольку раз. А еще я очень любил сидеть у закрытого окна, касаясь лбом гладкой поверхности стекла, и глядеть на улицу. Окно нашей с братом комнаты выходило во двор, где бегала, кричала, шумела играя ребетня моего возраста и постарше… а я вместо того, чтобы к ним присоединиться, наблюдал за ними через стекло. Да, да, именно через стекло, чтобы непременно было закрыто окно, чтобы не долетал их веселый визг и писк…. Мне нужна была тишина и это приятное уединение…

Сам себе я никогда не надоедал, поэтому не страдал от нехватки товарищей, друзей и вообще сверстников. Мама, глядя на меня, часто говорила папе: «Посмотри на него, какой он все же необыкновенный ребенок. Он настолько самодостаточная личность, что никогда не устает быть один… Обрати внимание, он даже тянется к этому уединению, к тишине. Наверно он вырастет великим ученым, и быть может, уже сейчас в его задумчивой головке, кружит какая-то необыкновенная алгебраическая формула или невероятное изобретение». 

Она так говорила, чтобы успокоить себя, потому как очень за меня тревожилась, страшась, что я со своим желанием уединяться угожу прямо в психиатрическую клинику. Ведь совсем неестественно и ненормально, когда здоровый на вид мальчик ни с кем не играет, сидит в школе за партой один, ходит всегда один, на день рождения никого не приглашает, а любит, уставившись в стекло, смотреть, как, неслышно кружась, летят к земле белые пернатые снежинки, или, часто барабаня, выбивают ритм по глади стекла, крупные капли дождя… Это неестественно и ненормально, когда здоровый на вид мальчик девяти, двенадцати, пятнадцати лет не хочет пойти попрыгать по лужам, покататься с пацанами на санках или сходить на дискотеку в школу.

И хотя врачи убеждали маму, что психически я здоров, но она думала по иному, и, думая так, страшилась за меня. 

Я же всегда знал, что правы врачи, а не мама…просто я… я любил уединение, тишину, душевный покой.

Мне нравилось наблюдать за бегающей ребятней, но так, чтобы звуки долетали до меня приглушенно, точно издалека, не раздражая моего слуха. А когда глаза уставали от активных игр мальчишек и девчонок, я поднимал свою голову, глядел на кроны деревьев, на которых нежно колыхались зеленые листы клена, и изогнутые кленовые крылатки важно потягивались вправо да влево, намереваясь обрести свободу и отправиться в дальнее путешествие.

Девятый класс. К счастливому концу

Мой школьный век подкатывался внятно.

В Снегурочки рядиться не к лицу

Тогда уже мне было, вероятно.

 

Мне был несносен этот персонаж:

Бескрылый ангел с детскими глазами...

Я нарядилась ведьмой, чтобы наш

Девятый "Б" от удивленья замер.

 

Прошли года: и три, и двадцать три...

Уже и тридцать...через запятую...

...Я ведьма со Снегурочкой внутри - 

А счастья всё никак не наколдую. 

  

* * * 

Свеча в подсвечнике твоём уже в лохмотьях восковых. Есть жизнь с пометкою «вдвоём» на острых гранях боковых, Которых лишь коснулись мы, отдёрнув руки и сердца... Я здесь одна, среди зимы, и буду помнить до конца И плеч твоих – не адов жар: любовно-летний, ледяной... И губ потушенный пожар – теперь, когда ты не со мной,  Когда на свете – том...где   снег – вокруг тебя...в тебе, внутри...Ты улыбаешься во сне...в моём...останься...повтори...     

 

* * * 

Еще один год - 

Без сердечных хлопот,

Которыми в юности доверху полон,

Без тени надежды,

Что собственный Воланд

Тебя осчастливит безумством.

И кот

Запрыгнет на стол,

А потом подползет

Под лист - окончательно девственно-белый...

Что такое жизненный путь человека, 

который стремится добраться до истины?

Человек, поступивший в ученики к жизни, 

похож на странника.

Он начинает странствие,

а на пути рассыпаны препятствия.

Вот этапы этого пути в пересказе

с древних индусских писаний.

 

Что жизненный путь Человека?

До истины век иль два века?

Весь путь кто способен пройти?

Кто истину сможет найти?

Кого не страшат испытанья,

Кто рад приобщиться к Познанью,

Того и встречают чертоги

На подлинной этой дороге.

 

Но коли ступил на порог,

Пройти должен первый чертог.

 

Неведение и Незнанье –

Вот с чем повстречается странник.

То первый по счёту чертог

И первый серьёзный урок.

Здесь может навеки остаться

Тот, кем управляют лишь страсти.

 

Скорее чертог проходи,

Ведь Истина там, впереди!

 

Познанье – чертог номер два,

Подвохи минуешь едва.

Опасность на каждом шагу,

Нельзя пожелать и врагу.

Те вечной подвергнутся муке,

Кто верен одной лишь науке,

Коммерции иль медицине, -

На месте стоять им отныне.

 

Скорее чертог проходи,

Ведь Истина там, впереди!

Эта проблема, точнее целый лес проблем, сегодня видится куда более сложной и в чем-то расплывчатой, чем еще несколько десятилетий назад. По крайней мере, в отечественной научной и общественно-политической мысли. Наглядная иллюстрация сказанного – посвященная мифам программа В.Третьякова «Что делать?» от 16 января 2019 г. Для меня лично это одна из тех программ, в которых мог бы участвовать я и сам. Спокойный разговор за столом, причем такой. В котором люди, что говорится «в теме», здесь нет говорунов из тех, кто, как пушкинские «все учились понемногу» и готовы, словно мотыльки перепархивать с одной телепередачи на другую и рассуждать обо всем «с ученым видом знатока». А от обсуждения темы мифов (впрочем, не только ее) я лично получил почти физическое наслаждение – это настоящий «пир мысли», возможно, точнее было бы сказать, что такие программы – «будилища мысли», трамплины для взлета собственных сомнений и размышлений. А раз так, то рождается и немало собственных вопросов.

Каких же? – Прежде всего, это вопросы самые с виду детские: а что же такое мифы? Вопросы эти не случайны, потому, что говорящие, как о чем-то само собой разумеющемся рассуждали о том, что миф и сегодня «живее всех живых», и, следовательно, от мифологии никуда не деться. Так не резонно ли «чужим» мифам противопоставлять не рациональность, бессильную против мифов как таковых, а просто иные мифы? Прозвучала даже очень любопытная мысль о том, что мифы могут быть научными и антинаучными… Правда, тут сразу же у меня лично родился вопрос: а не являются ли «научные мифы» чем-то вроде сухих морей (лунные «моря» не в счет) или прохладных костров? Иначе говоря: корректно ли вообще такое словосочетание?

Но, если брать разговор в целом, то становится интуитивно понятным, что под мифами подразумевалось отнюдь не то, что мы можем прочесть в самых разнообразных отечественных словарях, упрощенно говоря, целые системы «нерациональных» образов и конструкций, которые по сути дела «лепят» пейзаж и уже современной духовности, современной человеческой культуры. 

Здесь есть, о чем думать. Есть что анализировать. Но, мне кажется, что при таком очень уж расширенном подходе к мифологии само понятие или, если хотите концепт мифа расплывается и в понятие миф, можно при желании включать все, что угодно. Правда, среди прочего в дискуссии прозвучало-таки и своего рода определение мифа, как вымысла. Вроде бы, уже что-то достаточно конкретное. Но достаточное ли для выявления многогранности понятия? – Не будем спешить с выводами, а вспомним историю и кое-что из старых словарей. Минуя эквилибристов мысли – философов (в первую очередь современных), начнем с самого общеизвестного. Миф или мифос в буквальном переводе с греческого – это рассказ, предание. В этом смысле вся или почти вся древнейшая история мифологизирована, потому, что она зиждется именно на рассказах, на том, что передано от одних к другим, в том числе и от более ранних поколений к потомкам. В огромной мере не рассказах очевидцев либо тех, кто встречался с очевидцами, построена и вся последующая история. И для тех, кто рассказывал некогда о неких событиях, феноменах, персонажах, мифы изначально не были вымыслом. Это была форма сохранения определенной информации и объяснения, как окружающего, так и себя самих.

Нет, нет, нет, – и ещё раз – нет!  Не с вешалки начинается театр.

Ну, – нет у него вешалки, да и помещения нет – ни сцены, ни партера, ни галёрки, да что там – и буфета самого завалящего у него нет – и пива не выпьешь… 

Что ж это за театр такой – чего ни хватишься, ничего у него нету!.. **

Да такой он – этот театр – «КомедиантЪ» называется – и, как испокон веку полагается комедиантам, театр – бродячий…

Вот уже 18 лет бродит он по Москве и области из музея в музей, из библиотеки в библиотеку, с одной сценической площадки на другую, – а летом работает на кораблях, плавая по рекам России.Получает призы на фестивалях, и вот уже забрёл и за рубежи, и снискал любовь и аплодисменты в Германии и в Хорватии, и в Израиле, и даже в США случилось ему забрести.

Да как же это – 18 лет, уже совершеннолетие, можно сказать – и ничего нет, никакой вешалки завалящей!.. а вот зрители есть… и актёры есть и стремятся новые – на кастинги приходят и волнуются, примут ли…

Так с чего ж он начинается – этот театр?!

Да просто всё, господа, – Театр начинается с души! 

С души человеческой начинается всякий театр, и этот – КомедиантЪ – не исключение.

Впрочем, простите великодушно, – этот начался не с Души, а с Душ – с двух Душ, нашедших друг друга и слившихся в этом театре…

Как помните, были такие Отцы-основатели – создали когда-то единственный в своём роде театр – на пустом месте, из ничего…Вот и наши, – нет, не отцы, – Матери, Матери-родительницы… или роженицы?! Потому что именно – из себя, не создали – родили этот театр и уже 18 лет выхаживают, пестуют его и ведут.

Алёна Чубарова – художественный руководитель и Ирина Егорова – главный режиссёр театра КомедиантЪ.

Между прочим, обе – параллельно (что с чем параллельно, – неясно) за эти 18 лет вырастили четверых детей (по двое на каждую), написали вместе и порознь кучку пьес (часть из них получили премии и играются в других театрах России и зарубежья), издали по нескольку книг собственных стихов и прозы, не говоря уже о поставленных ими и сыгранных в качестве актрис спектаклей в этом самом театре «КомедиантЪ».

Ну как, – как это происходит?!...

А вот…

Познакомился я с ними – с Алёной и Ириной – в Хорватии, на Литературном Фестивале «ZLATNIPEGAZ», проведённом Международной Гильдией Писателей в 2013 году в городе Опатияна берегу Адриатического моря.

Море, горы, солнце – сказка! И Лена Черникова*** ведёт литературный семинар на тему – народные сказки, их возникновение, развитие смыслов, обработка и прочее, и прочее… В том числе – Сказка о Красной Шапочке…

Ну, казалось бы, – ну, что там?Ну, Красная Шапочка, – знаем мы её с детства, как облупленную!..

Ан – нет!..****

На следующее утро смотрю – Алёна и Ирина собрали вокруг себя литераторов, и что-то там возбуждённо обсуждается в этой кучке. 

Потом, под видом проведения театрального мастер-класса, весь наш кагал был втянут в некие шаманские действа: мы дурачились, падали, махали руками, строили из себя скульптурные группы и пытались их как-то трактовать. Мы то пытались изъясняться без звуков, то кричали друг на друга, то рассказывали самые разные истории, используя текст только одной скороговорки… 

Всё это сопровождалось безудержным весельем, а в промежутках наши мастерицы раскрывали нам секреты – для чего всё это может нам понадобиться, при этом, для наглядности, чертя иногда на доске загадочные знаки, схемы и иероглифы, скорее вызывающие вопросы, нежели дающие однозначные ответы.

А уже вечером в разных углах выделенного нам зала сидело несколько групп, и каждая создавала свой сценарий, решая поставленную режиссёрами сверхзадачу – кто виноват и что делать?!... Каждая группа на материале Красной Шапочки должна была ответить на эти извечные русские вопросы по-своему, не так, как другие…

И понеслось! – вместо того, чтоб наслаждаться солнцем, морем, прибрежными кафе-ресторанчиками, – в свободное от программы фестиваля время эти молодые и не очень литераторы шлифовали свои сценарии, реплики и репетировали-репетировали-репетировали…

Столы, стулья, шарфики, шляпки превращались в реквизит, а картонки, цветная бумага, какие-то лоскуты с помощью клея и ножниц – в детали костюмов и масок.

Все и вся вокруг, включая организаторов фестиваля, были заражены, заряжены и наэлектризованы в предвкушении предстоящего спектакля, собранного из нескольких разножанровых представлений.

Доктор Сопронов был «неправильный» психотерапевт.

Во-первых, он не носил бороды, гладко брился, душился цитрусовым одеколоном, эмоционально общался с пациентами. Был начитан, обожал зарубежную литературу, знал наизусть множество стихов.

Во-вторых, вежливостью покорял младший медицинский персонал, дружил с санитарами и медсестрами. Терпеть не мог чопорности и высокомерия в профессии.

В-третьих, строил отношения с больными не как с заключенными в клетку собственного безумия, а как с друзьями, временно потерявшимися в сложном пространстве жизни. В лечении помогал пациенту самому осознать шаткость положения, утверждал его в вере в свои силы, возможности и давал надежду. Поэтому он вызывал восхищение у одних коллег и зависть у других.

Про него нельзя было сказать свой парень, потому что для этого он был чрезвычайно интеллигентен, что создавало своеобразную дистанцию между ним и другими людьми. И, тем не менее, он был именно своим парнем.

Ему было под сорок, мне двадцать два. Я работал санитаром в приемном покое, он заведовал первым женским отделением.

На работе мы пересекались редко. В основном, в приемном покое во время суточных дежурств.

Как-то ночью привезли студента, который пытался покончить с собой.

Залил в общежитии кафельный пол кухни кровью, кричал, что из-за его маленького роста не может познакомиться с девушками. А девушка ему очень нужна. Исполосовал с визгом свои руки ножом, дождался скорой помощи и безвольно сдался санитарам.

Перебинтованный студент выглядел подраненным воробушком, хотя накануне истребил в общежитии столько собственной крови, что натурально походил на пьяного мясника с рынка. Теперь юноша был обескровлен и жалок.

— Я не могу, — тревожно шептал он. — Не могу я.

— Теперь подробнее. Что вы не можете?

Игорь Павлович ко всем пациентам обращался на «вы».

— Я не могу с девушками.

— Ну, вот это уже яснее, — отвечал доктор. — Позвольте спросить, почему вы не можете с девушками?

— Маленький рост. Они смеются. Я не могу. Уж лучше сразу.

— Ну, перечислять великих людей с маленьким ростом я не буду. Это займет половину ночи. И объяснять, что женщины любят не за высокий рост, тоже не буду. Так думают инфантильные мужчины. А вы, кажется, на историческом учитесь? Значит, с интеллектом у вас все в порядке? Знаете, что вам нужно, дорогой мой историк? Будущий доктор наук. Профессор, за общение с которым будут сражаться в интеллектуальных поединках красавицы-студентки. Знаете, что вам нужно?

Как же я устал от ее болтовни! Говорливые женщины невыносимы, а ей в этом искусстве, казалось, не было равных. Стоило мне переступить порог, а она уже тут как тут — словно холодным душем окатывала. Лаской отбирала шапку, пальто и тотчас, не сходя с места, выплескивала на меня полтора ведра новостей. И про погоду — как будто я сам, приходя с улицы, не знал, идет там дождь или снег — и про телепередачи, и про хозяйство, и про соседей, и про соседского кота... и просто какие-то свои мысли. Она все время о чем-то думала, фантазировала, мечтала. Домашняя работа, увы, занимает руки, но не голову. 

Не то чтобы Мартина по натуре была такой пустомелей, но когда два года сидишь взаперти, отлучаясь из дома разве что в банк или в магазин, когда целыми днями никого не видишь и не слышишь — поневоле копится внутри невысказанное и проливается на голову первого встречного. 

Я не слушал, вернее, старался не слушать. Молча кивал, улыбался невпопад, а когда становилось совсем невмоготу, прерывал поток ее слов коротким: «Марти, у меня мозги кипят, давай сегодня поедим в тишине?»

Слава Богу, она хотя бы ни о чем не спрашивала, а если спрашивала, то не ждала ответа. По сути, она разговаривала сама с собой. Это было нечто вроде спектакля одного актера, а я служил для него декорацией. Так люди, бывает, изливают душу перед собакой или кошкой, или пьют, чокаясь с зеркалом. 

В тот вечер она, должно быть, что-то вспомнила или узнала — важное для себя — и очень хотела поделиться со мной. Давно я не видел Марти такой оживленной, но удивиться не успел, потому что она затараторила: 

- Клаус, ты не поверишь, это невероятно! Я сейчас расскажу... Это касается моего брата.

Надо же, а я и не знал, что у Марти есть брат. Или был? Мне почему-то казалось, что она сирота, без роду и племени, и, если и не выросла в детском доме, то, во всяком случае, давно не поддерживала отношений со своей семьей.

- Потом, потом, - я отстранял руки жены, а она вилась вокруг меня, как вьюнок, пытаясь заглянуть в лицо, и глаза ее блестели. - Давай, что ли, ужинать, после поговорим. Вымотаешься, как черт, на работе, а тут ты со своим... отдохнуть не дашь. Ну, на черта мне сдалась твоя родня?!

Получилось невольно грубо. 

- Всегда ты так. После да после.

Она как-то сразу сникла, сузилась и побледнела, как вдали от фонаря бледнеет и гаснет тень. Отошла бочком, потирая висок. 

Мы поели молча. 

Наслаждаясь безмолвием, я смаковал блинчики с медом, и они показались мне вкусными, как никогда. Конечно, я понимал, что обидел Марти, но решил отложить примирение на потом. Пусть подуется вечерок — и подержит рот на замке. Какое блаженство, когда никто не трещит над ухом, и можно спокойно посидеть, почитать газету, сыграть с компьютером партию в шахматы, почитать, подумать... Не хочу оправдываться, но, увы, и на работе, и дома — мне отчаянно не хватало одиночества. 

Ничего не происходит… Маета…               

В душу крадучись вползает пустота.                

Достаёт когда-то смятую тетрадь                

Что- то хочет мне про завтра начертать…           

 

Остриём пера, пронзая темноту,                

Норовит пробраться дальше за черту…                

«За черту, скорей» - царапает слова.              

Только эхом отдаётся: «Там вчера…                

 

Там вчерашнего теченья круговерть            

Поспеши, до завтра можешь не успеть…»                

И тоску прогнать стараясь от меня,                

Обновившись, хочет, дать душе огня…                

 

Ничего не происходит… Маета…                

Прижилась в душе, терзаясь, пустота…                

И уныло, одиноко оттого,                

Ничего не происходит. Ничего…                  

 

НЕ ЛИШНИЙ... 

Желая оправдать чужое мнение,                

Терял себя в людском потоке лжи.              

И вторила толпа с остервенением:              

«Ты можешь лучше, ну-ка докажи…»          

 

Он, обнажая душу в лицемерии                

Елейные слова кидал вперёд.                

И поддаваясь общим опьянением,                

Толпа ревела – «Далеко пойдёт».                

 

Не позволяя чувствовать эмоции,               

Не мог он больше сердцу доверять.              

И выбирая, словно робот, опции,             

По крохе продолжал себя терять.           

 

Толпа вопила: «Оправдай доверие,      

Давай, раскройся больше, донага»       

И в унисон людскому настроению        

Он трепетную душу отвергал.                

 

Вот так и жил, лишаясь вдохновения 

В людском потоке лжи ища себя.

Но молчаливо, каждое мгновение,

Душа его к себе ждала, любя.

Привет из далекого края, где за сорок секунд одевают, и в столовую строем ведут, и весь день непрерывно... Ну, ты сам понимаешь. Давно хотел черкнуть, но все как-то времени не было, да и не кайф. 

Эх и подфартило тебе с твоим плоскостопием! Считай, на халяву от священного долга отмазался, а тут, блин, в сапогах ноги уже квадратные. И еще мы здесь все, как на зоне, обритые ходим. А одного стригли – у него волосы куда твоих длиннее были, как у Пугачихи, так чуть не ревел, с гривой расставаясь. Старшина еще к нему прикололся: спросил, откуда бикса в роте – неужто с панели?

Но давай всё по порядку. Как нас в часть с вокзала пригнали, сразу в головомойку потащили. Вышли оттуда – вмиг напялили форму. Цирк уехал, а клоуны остались: у кого хебешка по швам трещит, а кто в кителе будто колокольчик, только ремнем подпоясанный. Старшине жаловаться стали – он лыбится, как Параша на базаре, и уверяет, что всё ничтяк. Тогда некоторые одежкой друг с другом махнулись, и действительно, почти зашибись стало.

Да, Лохматый, армия – это клеймо в мозгах на всю жизнь и единственное место в мире, где молодые мечтают быстрее стать стариками. А еще у нас так базарят: она женского рода и тоже из пацана мужчину делает. Правда, кайфа ты при этом совсем не ловишь. Сам понимаешь...

С другой стороны, я уже шестьдесят два дня здесь оттарабанил и столько узнал – хрен ты на гражданке и за год прояснишь. В основном, конечно, знания проистекают из горького опыта. Вот на второй неделе службы бежал я в чипок, это у нас чайную так зовут, в расшифровке – чрезвычайная интенсивная помощь оголодавшему курсанту. Жаждал малек подзаправиться, а навстречу нелегкая крестного отца, батяню-комбата, вынесла. Чтоб его до ефрейтора опустили! С нежданки и с того, что подполкан от меня слева, я ему левой лапой честь и замастырил. А за мной еще один салага поспешал, так, на мой косяк глядя, откозырял тем же макаром.

Батяня аж позеленел, в цвет с формой. Какой, орет, взвод? И на карандаш... В ночь я уже унитазы зубной щеткой до белизны надраивал. Работка на интеллект, сам понимаешь... Взводный гремучей змеей шипел: если, значит, на словах не дошло, какую клешню к хлеборезке тянуть, дойдет через руки и после отбоя. Тяжко, не кайф...   

Теперь – про наш скотский распорядок дня.

Будят – полнейший беспредел – в шесть утра. На подъем всегда в казарму кто-то из офицеров роты припирается (во сколько ж гансы-золотопогонники встают: до части-то еще добраться надо, а некоторые живут у черта на куличках). Эдакая неуставная должность, которую взводные, ротный и замполит каждодневно промеж собой разыгрывают, у них называется ответственный. Появится, значит, такой безответственный ответственный с ранья, спрячется в канцелярии, чтоб беспорядки в располаге – расположении казармы – на взгляд не давили... А самый здоровенный сержант, кликуха у него Шифоньер, орет, как через матюгальник: «Рррота, подъем! Одеяла на спинки кроватей! Через две минуты никого в казарме не вижу! Время пошло!»

Январь.

Мороз.

Снежинок звёзды

искрятся – глаз не оторвёшь.

В зубах

похрустывает воздух,

как будто яблоко

грызёшь.

  

* * *

 

От мороза воздух розов.

Чудо, что ни говори.

В свете утренней зари

На оснеженной берёзе

Дозревают на морозе

Озорные снегири. 

 

* * *

 

Продышу глазок в окошке,

Посмотрю на белый свет:

Пролегли в снегу дорожки,

А самих прохожих нет.

 

Улеглась ночная вьюга.

Тихо. Улица пуста.

Только тенькает пичуга

В гуще голого куста.

 

Тенькай, тенькай, кроха-птица,

Славь и радуй Божий свет.

Раз уж выпало родиться,

То должны оставить след.

 

На снегу ли – первопутком,

На бумаге ли – строкой.

Иль – как птаха этим утром –

Песней простенькой такой.

Кира тщетно пыталась подавить в себе раздражение и обиду. Виновницей отрицательных эмоций была директор учреждения, в котором молодая женщина уже семь лет работала методистом. Жизнь текла размеренно и привычно, но с приходом новой начальницы коллектив стало лихорадить. Спокойствие, к которому привыкли сотрудники, закончилось.

Директриса рьяно взялась за наведение порядка и внедрение новых правил.

На проходной появился журнал, в котором каждый приходящий и уходящий должен был расписываться и фиксировать время. По понедельникам проводились общие собрания, на которых, не стесняясь в выражениях, шеф отчитывала нерадивых сотрудников.

Поводов для публичной экзекуции было много, начиная с опозданий на работу, и заканчивая пылью на подоконнике в кабинете, или невымытой чашкой.

Устраивались облавы. В сопровождении двух приспешниц директриса ходила по кабинетам и на чём-нибудь подлавливала работников.

За пристрастие начальницы к красному цвету трудящиеся прозвали её «пожаркой». Как только в коридоре появлялась фигурка маленькой женщины с большими амбициями и слышался цокот её красных шпилек, из телефона в телефон летело одно, понятное всем сотрудникам слово «пожар».

Накануне вечером Кира забыла зарядить телефон, и утром, предупредив хозяйку квакающим звуковым сигналом, он отправился в глубокий обморок. По этой причине Кира не смогла услышать зловещее слово- предупреждение. Директриса возникла на пороге кабинета, как Мефистофель перед Фаустом.

- Это что такое? - ткнула она алым ноготком в чашку с недопитым кофе.

- Извините, сейчас уберу, -  пробормотала Кира, невольно прилипая взглядом к огненным розам на платье начальницы. Но чашка уже была сфотографирована, и это означало, что фото в качестве вещдока будет продемонстрировано с соответствующими комментариями на собрании.

Пока начальница в свойственной ей манере распекала сотрудницу, Кира вожделенно представляла, как ненавистная директриса катится кубарем по ступенькам, лежит на спине, задрав ножки с красными копытцами и дёргает ими, словно муха под воздействием дихлофоса. Воображение рисовало картину скачущей на красных костылях зловредной начальницы, но мечте не суждено было материализоваться, и до конца рабочего дня слышалось ненавистное цоканье по коридорам учреждения.

Слабым утешением было лишь одно: впереди маячили два выходных. Нужно было срочно найти способ поднять настроение. После работы Кира зашла в супермаркет, чтобы купить любимый шоколадный тортик. Она долго не могла отыскать милое сердцу утешение, и наконец, обнаружила последнюю упаковку на верхней полке. Кира потянулась за «сладкой жизнью», но чья-то большая рука проворно перехватила лакомство.

Знакомый всем запах вокзала.

Из города рвёмся на волю.

Одно лишь тогда нас смущало,

Что мало везём алкоголя.

 

Бесстрашное юное племя.

Мы ждём, вице-канцлер Бестужев,

Любое заданье. И время,

Когда алкоголь ещё нужен.

 

Когда блок копеечной «Шипки»

В рюкзак аккуратно уложен.

Когда впереди все ошибки,

Которые сделаем позже.

 

Когда, как ни в чём ни бывало,

В «зачётках» красуются «тройки»,

И так далеко до развала

Страны и до всей перестройки.

 

Которая только наступит,

А может и нет. И не стоит

Печалиться долго, насупив,

Как Брежнев, косматые брови.

 

Семейный, комнатный ребёнок,

Пришёл я, помню, в детский сад

Впервые, поднятый спросонок

И ничему кругом не рад.

 

С меня сдували все пылинки,

Стелили за меня кровать.

Да что там говорить, ботинки

Я сам не мог зашнуровать.

 

И вот, когда, как все питомцы,

Гулял в саду средь бела дня, -

«Ты за луну? Иль ты за солнце?» -

Спросила девочка меня.

 

Ответить было мне не трудно.

Любил я солнце с детских лет.

Не размышляя ни секунды:

«За солнце!» - был ей мой ответ.

Мне кажется, что я проходил это всё. Да, проходил, но в начале своего жизненного пути. Тогда я ещё не знал куда идти, куда направить свои жизненные силы и этот период немного затянулся. Но многие не поняли меня, не поддержали. И смотря на мои терзания, отодвинулись от меня, отвернулись. Но многие не то что отвернулись, но ещё посмотрели с брезгливостью, плюнули в душу, махнули рукой и сказали, что я безнадёжен, совсем не стесняясь, что я смотрю им прямо в глаза. 

Прошло время, я определился, я стал тем, кем являюсь сейчас, но осадок остался на всю оставшуюся жизнь. Где-то на просторах интернета один человек описывал про такой случай и сравнивал эту ситуацию с воткнутым в тело ножом. Нож вынули, рана зажила, но рубцы остались. Так и я изрубцованный иду по этой жизни. Вроде всё гладко, но проведёшь рукой, а под ней шершаво от заживших ран.

Мне кажется, что я проходил всё это, проходил. И вот снова чувствую себя в таком положении, но только более зрелый, более умный и снова наблюдаю эти брезгливые взгляды, которые делают попытку отвернуться от меня и снова плюнуть в душу.

Обломайтесь и уходите тихо. Я знаю, что делаю и знаю, что жду от себя. Мне с вами просто не по пути. Ведь на данный момент у меня есть люди, которые положат руку мне на плечо и скажут «Мы с тобой. Прорвёмся!».

Так уж устроена жизнь писателя, что не может он существовать без творческих встреч со своими читателями. Если честно, то почти вся пишущая братия завсегда не прочь покалякать с различными людьми о «делах наших бренных». Пожаловаться на судьбу тяжкую, на редакторов-злыдней, на корректоров, на гонорары мизерные или вообще отсутствие таковых. И ваш покорный слуга конечно же не исключение. К чему я всё это вам излагаю? А к тому, что на одной из таких встреч, довелось мне пообщаться с очень въедливым читателем.

— Скажите пожалуйста. Все герои ваших книг имеют реальные прототипы в жизни? А как с этим делом обстоит у классиков?

— Кого конкретно вы имеете ввиду? - поинтересовался я, в надежде побыстрее перевести разговор на другую тему.

— Булгакова имею. Кого же ещё? Вот его Аннушка, откуда взялась? Существовала она на самом деле?

— На сколько мне известно, из популярной литературы, классик её не выдумал, а довольно точно описал свою соседку по коммунальной квартире. Скандальную особу. Она появляется не только в знаменитом романе, но и в других произведениях автора. Скажем в рассказе «Дом Эльпит-рабкоммуна». Там она сподобилась вообще сжечь дотла дом на Садовой, где собственно и жила. Я ответил на ваш вопрос?

— Читатель почесал свою шевелюру, с минуту помолчал, а потом решительно пошёл в атаку. - А Воланд?

— Что Воланд? И при чём здесь Мессир?

— Не увиливайте, писатель? Не знаете, тогда так прямо и скажите?

— Что сказать?

— Кто был прототипом Воланда? А?

Я хотел ответить, что именно сейчас, в этой аудитории проходит мой творческий вечер и совсем не плохо побеседовать на тему написанной мною прозы, но в моём сознании возник образ прототипа. Удивительнейшего и загадочного человека, подарившего литературному персонажу неповторимые черты своей внешности и, конечно же, характера. 

Кто не знает дом Волошина в Коктебеле? Именно там летом далёкого тысяча девятьсот двадцать пятого года Булгаков и повстречал своего прототипа. Не будь этой встречи, вполне возможно, что остался бы будущий Воланд без акцента, берета мышиного цвета, заломленного на одно ухо и знаменитых чёрных бровей. 

Зал притих. Добрая сотня глаз уставилась на экран, в надежде увидеть на нём фотографию Мессира или того, о ком я сейчас им рассказывал. Но полотно оставалось белым. Сотрудник библиотеки, в которой проходил мой творческий вечер, оторвал свой взгляд от монитора и не мигая смотрел на меня. Он старался не пропустить момент, когда я произнесу имя этого удивительного человека и тогда, порывшись на просторах всемирного разума, незамедлительно выдать картинку на экран. Но я решил продлить интригу.

— Дорогие мои друзья. Давайте договоримся. Я сейчас расскажу несколько эпизодов из его биографии и тому, кто после этого назовёт имя преподнесу пару моих книг в подарок.

Присутствующие дружно захлопали, а я продолжил.

Красиво ветер распушил снежинки,

Набросил шалью их на купола

И звёзды, из Вселенской взяв корзинки,

Забросил в небо на краю села.

Шалит и озорует он в Сочельник,

Колядки с завыванием поёт.

И стряхивая с веток снег под ельник,

Он, как и все чудес волшебных ждёт.

Заглядывает в окна   хат казачьих

И прихватив все запахи стола,

Несёт их дальше: в степь, на стан рыбачий,

К своим снежинкам ввысь, на купола.

Там вместе с ними будет торопливо

Плести дляшали тонкой кружева.

И ждать с восторгом радостное диво:

Приход на Землю чуда Рождества.

 

НОЧНОЙ ВАЛЬС

Свой первый снежный вальс зима

Танцуют с ветром за окошком.

Как ветру не сойти с ума,

Зажав в своей её ладошку?

 

Шлейф белоснежный вверх летит,

На ветках оставляя клочья.

В канун Рождественский кто спит?

Все ждут чудес волшебной ночью.

 

СТРЯПУХА

Зима, сквозь сито облаков,

Снежок на землю сыплет густо.

Она настряпает блинков

Ажурных, пышных и до хруста

Начистит блюда изо льда,

Постелет скатерть на тропинки.

Гостеприимна как всегда,

Всех угостит! Из тонкой крынки

Плеснёт прохожим молока,

Сметанки белой на блиночки!

Легка у зимушки рука,

Щедра на первый свой снежочек.

Жжет меня морозцем, пробрало:

Вымерзает грех во мне - бесслезно.

Всю трясет... Тропинку замело:

Для живого - чересчур серьезно:

 

Испытанье жизнью я стерплю.

Вечер. Лес. Фатальности угроза.

Верю в Высший Смысл! Бодрюсь, не сплю:

Не боюсь Крещенского мороза.

 

Рождества хрустальный перезвон,

Недошедшей, мне вещает драму:

Ангел мой кружится: Слыша стон,

Мне дорогу освещает к Храму!

 

Я иду за ним, и каждый шаг

Приближает к Вере очищеньем:

Не себе прошу сегодня благ,

Грежу Легким, Светлым Разрешеньем!

 

В срок зажглась Заветная Звезда!

Из последних сил: Благодарю я:

Он родился! Верю! Навсегда!

И моя Душа поет, ликуя! 

2007 год

  

РОЖДЕСТВОМ ЛИКУЕТ СЕРДЦЕ

 

Рождеством ликует сердце – 

Рождеством!

Радость эта пусть освятит

каждый дом!

Богородице, что Сына

Родила

Благодарная молитва

и хвала!

 

Пусть Вертеп укутал русский

белый снег,

В мир Христос родился – Бого-

человек!

Обогрет Любовью Девы

Пресвятой

Спит Спаситель Мира в яслях

под Звездой.

Старинные часы пробили полночь. Стрелки на мгновение соединились, взмыв вверх, а потом минутная начала свой привычный бег по циферблату вниз. Часовая двигалась медленнее. Также неспешно текла теперь жизнь пожилой леди. Одиночество давно перестало быть для нее чем-то печальным и однообразным. Каждый день приносил свои маленькие радости. Вот прилетела стайка свиристелей. Они дружно поклевали рябинку, отдохнули на березе, полакомившись ее сережками. В броской красоте этих хохлатых пташек была какая-то тревожность. Может быть потому, что после прилета свиристелей легкая метель часто и резко превращалась в свирепый буран, а за ним неделю стояли трескучие морозы. И это тоже разнообразило жизнь, наполняя ее смыслом. 

Литературный труд вдруг стал приносить даме пусть небольшой, но приятный душе доход. А в оттепель тоже не сиделось на месте без дела. Необходимо было сбивать сосульки с козырька балкона или сметать снег с перил и пола. Женщине было удивительно, что именно теперь, после всех переживаний за подрастающих детей и внуков, после утраченного в повседневной борьбе за жизнь здоровья она испытывает умиротворение и радость бытия. Сами собой складывались стихи, сказки, рассказы и светлые обращения к Всевышнему: 

- О, Небеса! Как я счастлива! Моя многолетняя молитва в многотрудной жизни была услышана - сбылось самое заветное желание. Не за себя просила я, а за близкого, родного человечка. Столько испытаний выпало на его долю - не каждый многоопытный человек выдержит! А тут совсем юная душа... Благодарность моя безгранична, вера в чудо еще раз была подкреплена самыми невероятными событиями, которые, словно снежный ком, стремительно врывались в нашу жизнь. Они полностью изменили привычный ход вещей. Сначала это казалось тяжелой ношей, но вскоре обернулось радостью и новыми надеждами в наступившем году. 

Воистину: "Нам не дано предугадать: как слово наше отзовется!" Как же найти слова, которые хоть на малую толику смогли бы передать ощущение полета во сне и наяву, которые сопровождают меня в эти несколько дней? Скоро, совсем скоро мы будем отмечать Рождество Христово. Светлый праздник, овеянный древними поверьями и традициями. В нашей семье мы каждый год придумываем украшения на елку, делаем рождественские композиции. Они согревают наши души холодными зимними вечерами. Мы любуемся синим небом и знаем, что каждому на большой многострадальной Земле светит высокая и прекрасная Рождественская звезда.

Хожу по дому в валенках,

в окошечки смотрю.

Герани цветик аленький

расцвёл по февралю.

 

Ах, это чудо чудное, -

ведь подоконник - лёд!

Страдал, страдал простудою,

и вот он! Вот он! Вот!

 

На ножке выжил хиленькой, -

бывал не напоён.

А, всё ж, - весны будильник он!

Мы с ним перекуём

твой хмурый вид на радостный, -

пускай с утра невмочь,

пускай взбесился градусник

и непроглядна ночь.

 

Морозов экзекуции

с лица скорей сметай

Смотри в окошко куцее

и о любви мечтай. 

 

*** 

В ореоле фонарном

снег по небу кометами

пролетает! Гусарно

на плечах эполетами

он ложится искристыми, -

ни стряхнуть, ни сберечь!

На серьгах с аметистами

будто тысячи свеч

зажигаются весело.

Эта ночь для бродяг...

Кружева поразвесили

дерева. Не в напряг

мне лопатой фанерною

снег грести из-под ног!

 

До чего ж я манерная…

сохрани меня, Бог.

Тот, кто увлекался туризмом, конечно же, исходил немало троп. Были они разные: нахоженные и заброшенные, маркированные и охотничьи, таежные и горные, степные и водные. Были тропы, превращающиеся по мере приближения к жилью в проселочную дорогу. И были звериные тропы, петляющие среди бурелома и внезапно исчезающие или рассыпающиеся на еле заметные тропки.

Но какими бы ни были туристские тропы, есть у них одна общая черта – по ним кто-то уже проходил до вас. И само понятие нехоженые тропы, если вдуматься, звучит довольно странно.

Мы идем по чьим-то следам. А так хочется порой стать первопроходцем. Но как же можно стать им, если идёшь по проложенной кем-то тропе? Нет, есть только один способ – сойти с тропы.

 

Помню знойный июльский поход по берегу одной излюбленной туристами реки. Мы шли по довольно набитой тропе, у нас были карты и кроки. Если не считать двух проплывших мимо групп байдарочников, за неделю мы не встретили ни одного человека. Однако то и дело попадались признаки того, что мы здесь далеко не первые. Это и следы кострищ, и срубленные кое-где деревья и остатки рыболовных снастей, которые можно было найти на берегу.

Однажды я сидел на берегу реки и ждал, когда проснутся товарищи. Над рекой ползли клочья тумана. Ветер гнал их туда, где за частоколом деревьев уже начинало светлеть небо.

Вдруг на другом берегу я заметил лисицу. Она подошла к реке и застыла, рассматривая что-то в воде. Затем осторожно потрогала ее лапкой, стряхнула капли и стала пить.

      Я пошевелился, и лисица подняла голову. Наши глаза встретились. С минуту мы смотрели друг на друга. Потом лисица медленно опустила голову и вновь стала лакать воду. 

      Сзади раздались голоса. Мои друзья проснулись и по своему обыкновению затянули хором «Как прекрасен этот мир! Посмотри…»

Лиса неторопливо отошла от воды и потрусила вдоль кустарника. Через мгновение я потерял ее из виду.

      Завтрак по традиции был совмещён с планёркой. Мы собирались устроить днёвку. Костя как обычно планировал, что можно будет приготовить на обед. Виктор собирался посвятить время рыбной ловле. Меня же особо не привлекало ни то, ни другое. Я решил исследовать местность за рекой. 

      - Одному идти нельзя, - тут же встрепенулся Костя. – Мало ли что может случиться. Ищи тебя потом.

      - Хорошо, возьму тебя с собой, - согласился я. – Тем более что кулинарные планы ты можешь строить и по дороге.

      - А чего их строить, - заметил Виктор, ложкой выуживая осу из кружки с киселем. – И так всё ясно. Вечером – тройная уха и жареная рыба. Вы по дороге смородины наберите, если попадется. А то малина надоела уже.

Мучительно хочется счастья.

И я называю им лес,

окошко, раскрытое настежь,

холодную ласку небес.

 

И боль, и тоску, и страданье

я радостью назову.

Не так уж важно названье,

во сне или наяву. 

 

* * * 

Листая как-то книжку, нахожу

обёртки от давнишних шоколадок.

И в памяти счастливо ворошу, – 

как детства вкус пленителен и сладок.

 

Таких уже названий даже нет, 

и нет родных, что мне дарили сласти. 

Остался в книжке их бумажный след, 

обёртка, под которой было счастье.

 

Закладки детства бережно хранить... 

Счастливым фантом станет этот фантик. 

А если и прервалась где-то нить –

ты сможешь вновь связать её на бантик.

  

* * * 

Пестрят и рвутся тут и там

клочки по всей округе:

"Сниму", "куплю", "продам", "отдам

в заботливые руки",

 

"вишнёвый сад", "добротный дом",

"собаку" или "дачу"...

А в сущности, все об одном

толкуют, пишут, плачут.

 

Как будто бы один блокнот,

разодранный на части,

взывает, жаждет – не банкнот –

тепла, уюта, счастья!

 

Бумаги рваные листки

трепещут, словно флаги –

куски надежды и тоски,

промокшие от влаги.

– Тебя звали бы Молли, у тебя был бы толстый муж профессор, пятеро детей, уютный дом за городом и лохматый бриар… – Ева сидела в кресле, уставившись взглядом в экран выключенного телевизора и глядя в него, как в зеркало, на крутящуюся перед большим настоящим зеркалом Наташу.

– Что? Не поняла?

– Если бы ты жила в Америке, тебя звали бы Молли, у тебя был бы толстый муж профессор… Слушай, может не пойдёшь сегодня на работу?

– Я до конца месяца обещала… Да и с чего вдруг? – Наташа снимала и надевала обратно блестящую кофту с воздушными рукавами. 

– Сон мне приснился нехороший. Да и вообще давно пора искать что-то другое. В таких местах и наркотики и что угодно. – Ева оторвалась от серого экрана и перевела взгляд на изящную фигуру Наташи. – Я удивляюсь, как с тобой до сих пор ничего не случилось…

– Типун тебе на язык. – Наташа засмеялась, и, сняв кофту, начала манипуляции с широкой блестящей юбкой. – А почему именно Молли?

– Молли… Ну, это имя женщины, которой ты могла бы быть… нет, не то… имя женщины, у которой всё хорошо…

– А разве у меня плохо? – Наташа бросила на пол перламутровую горку снятой одежды и, оставшись в кружевном белье и чулках, легко вспорхнула на стол, где застыв в эффектной позе на одной ноге, превратилась в манекен из магазина «Элитный интим», что на углу проспекта. – Разве у такой девушки может быть что-то плохо?!

– Балда…

– К тому же у меня есть ты! – Наташа спрыгнула со стола, чмокнула Еву в щёку и вернулась к зеркалу.

– В том то и дело, – проворчала под нос Ева, – с такими девушками как раз и бывает хуже всего…

– Не нуди, а то ты становишься похожей на мою мать.

Ева действительно выглядела старше Наташи, хотя они были ровесницы. Выпускницы филологического факультета университета умудрились закончить престижный в былые времена ВУЗ в тот самый лихой год, когда Советского Союза уже на стало, а другая хоть сколько-нибудь внятная действительность ещё не успела образоваться. Русский язык и литература остались предметом интереса узкого круга малообеспеченных людей, и карьера литературоведа не давала шансов на выживание. Обе девушки любили булгаковское высказывание  «быть интеллигентом, вовсе не значит быть идиотом», но время и место, где им выпало переходить из юности в зрелость, утверждали, что Булгаков не прав. Состояние общества походило на поведение маниакально-депрессивного психопата, и человеку думающему хотелось спрятаться в самую глубокую нору. Однако человек – не зверь, а с тёплыми сытными норами в столице напряжёнка. 

Когда-то давно, уже много лет тому назад, судьба свела меня с замечательным человеком, Николаем Пафнутьевичем Собакко. Познакомились мы дождливой осенью 19…года в Москве, познакомились совершенно случайно, в распивочной, располагавшейся рядом с Казанским вокзалом. Заведение пользовалось дурной славой, редкий день обходился здесь без драк, зачастую с поножовщиной. Тем не менее, оно имело давнишнюю устойчивую популярность, людей здесь всегда бывало много, причём совершенно разных по возрасту, профессии, образованию и социальному статусу. Поэтому и разговоры здесь велись самые разные - от неспешных глубокомысленно-философических до коротких и острых, порой откровенно скотских, выражавшихся в односложных предложениях и сопровождавшихся противно-рыгающими звуками, издаваемыми при насыщении утроб.

 

Николай Пафнутьевич сложения был худосочного, рост имел чуть выше среднего, а контуры лица подчёркивались глубокими рельефными морщинами, которые, как это ни странно, само лицо не портили, скорее наоборот, придавали ему некую элегантно-утончённую печаль.

В день нашего знакомства мы стояли в очереди к буфету, а находящийся впереди нас расхристанный мужичонка с всколоченной и давно не стриженой бородой, выдававшей в нём приезжего из сельской глубинки, громко возмущался московской ценой на ливерную колбасу.

- Семьдесят пять копеек! – кричал он, брызгая по сторонам жёлтыми никотиновыми слюнями. – Режут без ножа! Что ж это деется-то, а? – и для усиления патетичности и пафоса совершенно по-бабьи хлопал себя по бокам удивительно длинными руками, заканчивавшимися широкими лопатообразными ладонями. Ладони выдавали в мужике человека ежедневого физического труда - и весьма нелёгкого. Может, это был даже сельский пролетарий. Чувствовалось в нём что-то исконное, домовитое, хамоватое и, несмотря на истеричность, располагающее к пониманию и сочувствию.

- А кто тебя покупать заставляет? – совершенно равнодушно спрашивала его буфетчица, коренастая молодуха с раскосыми глазами, наливавшая очередному клиенту очередные сто пятьдесят. Звали её Нинель, она уже дважды побывала под следствием за растрату казённых денег, но ни разу не присела ввиду отсутствия конкретных обличительных улик.

- Да-а-а-а! - взвивался бородатый страдалец. – А чем я тогда закусывать буду? Я, может, с детства своего озорного имею склонность водку закусывать только ливерной колбасой! Чего ж мне теперь, не закусывать, что ли, совсем?

- Рукавом занюхаешь, - простодушно предложила Нинель. В дальнем углу прокуренного зала глумливо заржали. Лиц весельчаков видно не было. Это были нехорошие люди. Их следовало сторониться.

- А ты ОнОнасом попробуй, - ухмыляясь, предложил мужику здоровенный детина по кличке Простепома. Простепома был местным рядовым уголовником и прославился тем, что однажды прямо на перроне утащил из корзинки одной из приехавших гражданок живого гуся, которого в этот же день обменял на Даниловском рынке на шевиотовую жилетку. Та жилетка подходила ему, как слону веер, но это несоответствие Простепому нисколько не смущало. Его вообще было трудно чем-либо смутить. Такой человек. Достойный представитель местного дна.

Итак, несмотря на все попытки заткнуть нам рот, включая и физическую ликвидацию, Nскую по счету, как показывает анализ фактов, НАШЕ СЛЕДСТВИЕ ПРОДОЛЖАЕТСЯ.

1. Мы можем констатировать – ЧТО НАША ВСЕЛЕННАЯ, есть не продукт хаотического движения осколков «большого взрыва», А СТРОЙНАЯ СИСТЕМА С ЦЕНТРОМ, который правильнее всего называть словом БОГ. Крутясь и взаимодействуя биллионами факторов, она являет собой КОЛОССАЛЬНУЮ ДИНАМОМАШИНУ, сосредотачивая в своем центре немыслимые ЭНЕРГИИ, прежде всего – электромагнитного свойства.

2. Планеты Земля и Луна, являются НЕ СЛУЧАЙНОСТЬЮ, а двойной системой, которую правильнее всего назвать грандиозным КОСМИЧЕСКИМ КОРАБЛЕМ.

3. Бог творит Вселенную именно, и прежде всего, электромагнитными импульсами, которые, судя по всему, пронизывают пространство со скоростями многократно превышающими скорость фотонов, и каких-либо известных нам волн-частиц. Они «упакованы» в некое окружающее их вещество (вероятно плазму) – «заархивированы» - и проносятся сквозь пространство В ЧИСТОМ ВАКУУМЕ – ПОЛНОСТЬЮ НЕ ВСТУПАЯ ВО ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ С ЧЕМ ЛИБО ИЗВЕСТНЫМ НАМ. Нулевая сила трения, «проскользание» не только мимо кристаллических решеток, но и атомарных и субатомных, создает эффект «отложенного пучка», который вступает во взаимодействие с окружающей средой ТОЛЬКО В ПОЛОЖЕННОЙ ТОЧКЕ РЕАЛИЗАЦИИ.

Сила тяготения – электрическая. Мощность энергии – увеличивает ее, следовательно с помощью подобных «пучков» возможно РЕАЛЬНОЕ ПЕРЕДВИЖЕНИЕ В ПРОСТРАНСТВЕ НЕ ТОЛЬКО ПЛАНЕТ И ЗВЕЗД, но и целых ГАЛАКТИК. И это и является ГЛАВНЫМ ДОКАЗАТЕЛЬСТВОМ БОГА. Его Свободной Волей (не подчиненной, созданным Им же законам, известным нам сейчас, как законы физики). 

Потоп был произведен именно таким «пучком». Сначала придвинувшим к Земле Луну, и вызвав тем самым приливную волну колоссального размера, а после, электроотталкиванием – отодвинувшим Луну снова на заданную орбиту. 

4. Наш мозг, является ЭЛЕКТРИЧЕСКОЙ МАШИНОЙ, действующей на энергии, получаемой сердцем и кровеносной системой. Это также ДИНАМОМАШИНА.

5. Кресты, полумесяцы, высокие остроконечники ВСЕХ наших храмов и святилищ со времен оных – ЯВЛЯЮТСЯ КОНТАКТАМИ (золото один из лучших проводников), связывающими коллективную энергию молящихся (электромагнитную, прежде всего) с Центром Вселенной – Богом – непосредственно и одномоментно. 

6. Скорость движения «пучка» из Центра (и вероятно и обратно) может достигать – ОДНОМОМЕНТНОГО СОСТОЯНИЯ – полного временно-пространственного совпадения.

7. С высокой вероятностью существует также (находящаяся ТАКЖЕ строго в рамках Божьей Воли) опять двойная система, локализована (условно) СИСТЕМОЙ ТЕЛЕЦ-СТРЕЛЕЦ. Цивилизации во много раз превышающие наши возможности, НО НЕ БОЖЬИ.

8. Мы сейчас открываем Луну, КАК НЕКОГДА КОЛУМБ АМЕРИКУ. Там нас ждет МНОГО НОВОГО и НЕПРЕДСКАЗАННОГО доморощенной профессурой.

9. Культ Тельца – Астарты на Земле имеет ЛУННЫЕ КОРНИ, А Завет направлен НАМ НАПРЯМУЮ ИЗ ЦЕНТРА ВСЕЛЕННОЙ (и оттуда идет ПОЛНЫЙ КОНТРОЛЬ за его ВЫПОЛНЕНИЕМ).