«Мифы и мир человека»&«О либерально-ироническом авторитаризме, сюжете и переливах света» Юрий Бондаренко

 

Эта проблема, точнее целый лес проблем, сегодня видится куда более сложной и в чем-то расплывчатой, чем еще несколько десятилетий назад. По крайней мере, в отечественной научной и общественно-политической мысли. Наглядная иллюстрация сказанного – посвященная мифам программа В.Третьякова «Что делать?» от 16 января 2019 г. Для меня лично это одна из тех программ, в которых мог бы участвовать я и сам. Спокойный разговор за столом, причем такой. В котором люди, что говорится «в теме», здесь нет говорунов из тех, кто, как пушкинские «все учились понемногу» и готовы, словно мотыльки перепархивать с одной телепередачи на другую и рассуждать обо всем «с ученым видом знатока». А от обсуждения темы мифов (впрочем, не только ее) я лично получил почти физическое наслаждение – это настоящий «пир мысли», возможно, точнее было бы сказать, что такие программы – «будилища мысли», трамплины для взлета собственных сомнений и размышлений. А раз так, то рождается и немало собственных вопросов.

Каких же? – Прежде всего, это вопросы самые с виду детские: а что же такое мифы? Вопросы эти не случайны, потому, что говорящие, как о чем-то само собой разумеющемся рассуждали о том, что миф и сегодня «живее всех живых», и, следовательно, от мифологии никуда не деться. Так не резонно ли «чужим» мифам противопоставлять не рациональность, бессильную против мифов как таковых, а просто иные мифы? Прозвучала даже очень любопытная мысль о том, что мифы могут быть научными и антинаучными… Правда, тут сразу же у меня лично родился вопрос: а не являются ли «научные мифы» чем-то вроде сухих морей (лунные «моря» не в счет) или прохладных костров? Иначе говоря: корректно ли вообще такое словосочетание?

Но, если брать разговор в целом, то становится интуитивно понятным, что под мифами подразумевалось отнюдь не то, что мы можем прочесть в самых разнообразных отечественных словарях, упрощенно говоря, целые системы «нерациональных» образов и конструкций, которые по сути дела «лепят» пейзаж и уже современной духовности, современной человеческой культуры. 

Здесь есть, о чем думать. Есть что анализировать. Но, мне кажется, что при таком очень уж расширенном подходе к мифологии само понятие или, если хотите концепт мифа расплывается и в понятие миф, можно при желании включать все, что угодно. Правда, среди прочего в дискуссии прозвучало-таки и своего рода определение мифа, как вымысла. Вроде бы, уже что-то достаточно конкретное. Но достаточное ли для выявления многогранности понятия? – Не будем спешить с выводами, а вспомним историю и кое-что из старых словарей. Минуя эквилибристов мысли – философов (в первую очередь современных), начнем с самого общеизвестного. Миф или мифос в буквальном переводе с греческого – это рассказ, предание. В этом смысле вся или почти вся древнейшая история мифологизирована, потому, что она зиждется именно на рассказах, на том, что передано от одних к другим, в том числе и от более ранних поколений к потомкам. В огромной мере не рассказах очевидцев либо тех, кто встречался с очевидцами, построена и вся последующая история. И для тех, кто рассказывал некогда о неких событиях, феноменах, персонажах, мифы изначально не были вымыслом. Это была форма сохранения определенной информации и объяснения, как окружающего, так и себя самих. Более того, мифы, а затем и сказки очерчивали и модели. поведения, давали образцы того, чему надо и чему наоборот не надо следовать. И лишь со временем, когда накапливающийся жизненный опыт, рост знаний и т.д., и т.п. стал приводить к тому, что нечто, использовавшееся в качестве узелков исторической памяти, а также для объяснения мира и самого человека просто переставало работать, и уже не только потому, что знаний становилось больше, а потому что и сам человеческий мир, то тут, то там кардинально менялся. Так, к примеру, как бы мы не обожали сказки и не очаровывались поэтичностью мифов и легенд, но в парке, заменяющем для горожанина лес, уже нет места лешему.

Но при этом очень важно добавить, что по своей природе миф совсем не обязательно антирационален. В мифах, сказках и т.п. может быть и своя рациональность, есть и своя логика, и свои правила обрисовки образов и построения цепей событий. Более того, миф изначально включает в себя, скорее, не вымысел, а домысел. И в этом он очень схож с философией, особенно древней: еще неувиденное дорисовывается пером фантазии, еще неизвестное домысливается. Поскольку же и сегодня не все можно увидеть и обрисовать с фотографической точностью, то, кажется, что и по этой причине место для мифов остается и в нынешнем человеческом мире.

Однако тут уместно обратить внимание и на существенное отличие философии. А затем и науки в современном ее понимании от мифологии. В чем оно? – В том, что мифология в силу ряда причин и, прежде всего, из-за самого характера получения и хранения информации во времена ее зарождения и долгого-долгого развития, в отличии от философии и науки не рефлексивна, она в принципе не ставит вопрос об анализе источников обретения информации. Да при ее зарождении очень часто просто нет возможностей проверить достоверность чего-то, отсюда и следует: «так было рассказано». При этом и сам вектор направленности доверия к сказанному ориентирован, как и в более поздних религиях, на прошлое, а не на будущее. То-то и то-то рассказывали более знающие, чем мы предки, то-то было сказано в уже существующих священных книгах и преданиях и т.д., и т.п.

Таким образом, оказывается, что воссоздавать или сохранять мифы, «священную историю» по собственному желанию, разумному отбору не так-то просто. Одно дело – записывать «поэму о все видавшем» или Гильгамеше, слагать истории об аргонавтах или петь былину о купце Садко и морском царе, и совсем другое – о челноке, бизнесмене. Хотя… разве нельзя. Но уже по современному мифологизировать и их образы? – Ведь именно такого рода мысль относительно современной мифологии прозвучала в дискуссии.

Не буду с ходу вступать в полемику. Замечу только, что, на мой взгляд, миф в широком смысле слова не внерационален, не антирационален , а просто выплескивается за пределы рационализируемого и рационализации. При этом он многогранен и полифункционален. Изначально, да зачастую и позже миф направлен на решение целого ряда задач: гносеологических (познавательных), аксиологических (ценностных), этических, эстетико-художественных, социально-политических (кто-то может уточнить и добавить, что собственно политические задачи появляются позже вместе с политикой, но это отдельная тема).

Все эти задачи, все эти проблемы – «вечные». Но означает ли это, что поиски их решения должны быть сопряжены с одними и теми же средствами? Отнюдь не обязательно, и те, кто туманно-расширительно использует слово «мифология», на мой взгляд, не разделяют собственно задачи и поиски путей их решения.

Начнем с проблем познания и объяснения. Мифы изначально совершенно конкретно были призваны решать эту задачу. Но сегодня, как правило, такие задачи решаются совершенно иными средствами, и современные научные представления о мире, человеке, пружинах событий резко отличаются от давних мифологических. Как бы мы не возносили мифы и сколько бы не рассуждали об их бессмертии, но сегодня уже не убедишь образованного человека в том, что солнце в своей колеснице или ладье движется по небу…

Другой вопрос – это то, что и сегодня, в сфере познания, а именно в эвристической ее составляющей (в значительной мере благодаря метафорическому языку) даже древние мифы обладают колоссальным потенциалом. Тем, кто знаком с философией, достаточно вспомнить платоновский образ пещеры. Правда, тут мы можем слишком глубоко погрузиться в проблему интерпретации и эзотерики- то есть двойного(тройного…) смысла языка мифов, когда один и тот же образ может прочитываться. Истолковываться совершенно по-разному. Это увлекательнейшая, но особая тема. Однако в целом именно в гносеологическом плане использование прежней мифологии столь же затруднительно, как стремление сесть в ушедший поезд.

Следующие задачи – ценностная и примыкающая к ней этическая. Есть немало ценностей, которые обтесанные временем мифы, помогают решать и сегодня. Например, история о том, почему у зайчика короткий хвост, или почему год Свиньи - замыкающий в 12-летнем цикле. А год мыши – наоборот. Но те же самые этические, воспитательные задачи можно решать и с использованием уже совершенно иными средствами: детскими рассказами, включающими истории из жизни и т.д.

С общественно-политической сферой сложнее. Но, прежде, чем перейти к ней, хотелось бы вместе с возможным читателем (если таковой найдется) вспомнить, что в художественном и во всех иных планах, древние мифы, подобно доисторическим лесам, оставили нам такие резервуары образной речи, которые и сегодня питают своей энергетикой и художественную культуру, и философию (вспомним хотя бы «Миф о Сизифе» Камю), и социально-политическую жизнь. Но потому-то это язык и живет, что при своей художественной многозначности он способен заполняться новыми смыслами, в чем-то играть роль тех зеркал, вглядываясь в которые мы видим самих себя.

И, все-таки с мифами в социально-политической и в массово-культурной жизни очень немало вопросов. И главный из них в том, что, помимо всего прочего, мифология одновременно и ветер дующий в паруса того или иного судна-социума, и порождение атмосферы создаваемой этим социумом. Что я под этим понимаю? – Да то, что и самые мудрые ученые, самые хитроумные политики сами по себе не в силах ни породить новую мифологию, ни возродить, сделать жизнеспособной прежнюю, включающую и так называемую «священную историю». Это возможно лишь в обществе, переживающем то, что дает материал для мифологии в широком смысле слова – смысле, разные грани которого еще не раз будут уточнять. 

Только не стоило бы смешивать элементы мифологии, как грани социальной реальности с другими ее гранями. Так, к примеру, государственная идеология может включать в себя элементы мифологизации, но само государство – не миф. Что из этого следует? – Да очень простой и не мною увиденный вывод: то, что, скажем, получивший в России распространение «слоган» «православие, самодержавие, народ» невозможно было бы просто придумать, если бы не было де факто ни первого, ни второго, ни третьего. Точно так же, большевики сумели использовать более ранние алгоритмы и даже архетипы, выстраивая то, что можно было бы назвать «советской миофологией», потому что эта мифология вырастала не просто из фантазий и благих пожеланий, а из самой кроваво-бурной жизни, жизни, сопряженной с грандиознейшими процессами-событиями. Правда, если касаться нюансов, то тут, возможно, было бы говорить о легендах, а не мифах в том смысле, что источники истоки образов, как правило, прослеживались в зафиксированной немифологическими средствами истории: и Александр Невский, и Чапаев, и Котовский, и Врангель, и Махно, а позже Зоя, молодогвардейцы, Зорге были реальными историческими персонажами, жизнь которых можно было укутать покровом легенд, образы которых преобразить, но не настолько, чтобы тот же Чапаев (который, пишут больше любил броневик, а не седло) не скакал на коне, а летал над врагами на ковре самолете. Но это – детали. Главное же то, что мифология, как таковая, мифология, как картина мира даже в самом широком смысле слова рождается лишь при грандиозных проектах и масштабных событиях либо при соприкосновении с завораживающими нас гранями мира. Обратите внимание: тот же Гоголь написал, буквально выдохнул, и дышащую игривой волшбой «Ночь перед Рождеством», и эпически-трагического, но при этом мощного, как сказочный дуб, «Тараса Бульбу», и «Шинель». Последняя оказалась таковой, что мелкочиновный Петербург уже мог породить не миф, а нечто иное.

Другое дело – то, что сами мифологические системы могут быть различными. Так, еще в советской философской литературе часто вспоминается нацистская мифология. Но и национал-социализм- это масштабнейший проект. Чудовищный, античеловеческий, и, тем не менее, ловко использовавший и историю культуры, и сложившуюся в Германии конца двадцатых – начала тридцатых социально-политическую обстановку…  То же можно сказать и мифологии «американской мечты». Чего бы стоила голливудская «фабрика грез», если бы она не вырастала из реальной мощи и определенной притягательности США?

Мощнейшую мифологическую составляющую имеют в мировой истории и широко известные протестные движения – от восстания Желтых повязок в Китае до Лютера, реформации в целом, ряда революций и Перестройки с ее мифом Рынка и Светлого капиталистического будущего (которое, если быть исторически более точными, предварили попытки и лозунги возращения к «истинному социализму, Ленину - так ведь и Лютер начинал с того, что просто хотел вернуться к «истинному христианству»). Но и у этих протестных движений была своя не высосанная из пальца основа. Во-первых, реальные проблемы в жизни реального общества, а, во-вторых, реальные же сообщения о том, что, к примеру, жизнь в отделившейся от царской России Финляндии спокойнее и в чем-то устойчивее, чем в СССР, а в Южной Корее зажиточней и «вольготней», чем в «социалистической» Северной… 

Конечно, во всех этих, да и иных мифологических системах (сегодня на наших глазах возродилась основа для мифологических системы Дальнего Востока) образы мира выплескиваются за пределы рационального. Но везде и всюду, где только такие системы способны расправить крылья и стать явлением мировым, они имеют под собой соответствующую социально-политическую и экономическую основу. В противном случае, как бы кто ни пыжился, он будет напоминать мифо-сказочную мышь, которая не сумела взобраться на верблюда и потому только возвещает другим, что она вдруг увидела солнце. Такая мифология будет неизбежно пародийной. Поэтому-то в России ли, в Казахстане ли, в Украине или где-то еще создание мощных мифологических систем, то есть конструкций, взлетающих за пределы узкой рациональности может быть возможно лишь при рождении реальных масштабных проектов. К сожалению, такие проекты (как, к примеру, воспевание очень не простого исторического феномена – бандеровщины) могут нести в себе не только объединяющий, но и разрушительный потенциал, но это уже отдельная тема. И, все же, повторяю: главное это то, что, точнее говоря, и слово «конструкция» не вполне применимо к мифам. Миф – это своеобразный живой организм. Система мифов, мифология – это реал обитания таких взаимосвязанных организмов, организмов, для которых нужна соответствующая почва. Конечно же, в самом расплывчатом смысле слова мифологией, и, прежде всего домыслами, фэйкаи и т.д., и т. п., буквально переполнено наше информационное пространство. Но, думаю, что при всем при этом ни реклама, ин многое иное – сами по себе еще не мифы, хотя и могут содержать элементы мифов, точно так же, как не всякая даже яркая тряпка, не всякий лоскут вправе называться платьем или костюмом. Это вс – суррогаты мифов.

В целом же наше время парадоксально. С одной стороны – это эпоха,которую нередко называют скатыванием в средневековья и время массовой дерационализации, связанной еще и с тем, что информационные потоки, захлестывающие индивидов, напоминают сели, где беспорядочно несутся самые разнородные составляющие и при этом, особенно в интернете, но не только, источники информации могут даже всерьез не упоминаться, либо вообще не упоминаться, а то, что именуется информацией, становится для индивида физически не проверяемым. Казалось бы, вот тут-то и появляется благоприятная почва для мифов. Но так ли уж это очевидно?

Это все благоприятная почва для манипуляций, фэйков. Смешения истины с ложью, элементов реальности с вымыслов, но не для мифологии, как претендентке на создание той или иной, но достаточно целостной картины мира. В этом смысле, в мире (с «западными ценностями») разгулявшегося (как подросток, желающий видеть в себе взрослого) постмодернизма, мире гносеологического и этико-эстетического хаоса наступает эпоха не только дерационализации, но и демифологизации. Потому что мифология, как нечто целостное, изначально основывается на глубинно, экзистенциально значимом и надомысле, дорисовки неувиденного и попытках объяснить трудно объяснимое, а не на вымысле. И лишь при грандиозных проектах, как это было в нацистской Германии, вымысел и фальсификации могут становиться доминирующими. Ну, так и проект наци оказался, хотя и грандиозным, а тупиковым и пагубным.

И вот еще один парадокс всемирной истории культуры. Мифы, вроде бы, и неискоренимы. Но при этом они так изменчивы. Поэтому их изменчивая природа требует еще очень серьезного и не предвзятого осмысления, осмысления, связанного с учетом того, какие функции, какие формы мифов и мифологических систем возможны и сегодня (особенно при использовании рычагов массовой культуры), а какие, подобно королю Лиру уже передали свои функции другим социокультурным феноменам либо разделили разделили эти функции с последними. А просто так все подряд называть мифами это все равно, что ничего не назвать толком. 

 

  

 

 

На эту статью-эссе, точнее, на беглые заметки, меня натолкнуло очень любопытное обсуждение, ставшего уже новогодним ритуалом рязановского фильма «С легким паром». Я не поклонник этой киноленты. Модное и слишком популярное меня с самых давних лет скорее отталкивает, чем притягивает. Как, к примеру, мне в студенческие, да и аспирантские годы казался образчиком занудливой скуки Гегель: ну, что еще можно вычитать у этого самого Гегеля, если он так обсосан?

Но обсуждение фильма для мне лично увиделось показательным. Чем? Именно своей контрастной тональностью. С одной стороны, к примеру, кинокритик Вячеслав Ш., а с другой – именитейший Дмитрий Быков. Мне лично, и по характеру, и как человеку, причастному к игре за клетчатой доской, гораздо ближе спокойно анализирующий фильм кинокритик. Но в данном случае именно Быков зацепил тем, что я просто не в силах был не заметить.

Начну с того, что Дм.Быков бесспорный талант, а, может, и талантище. Талант разносторонний. Стихи его – по случаю и без- как мастерски отточенные шпаги. Его телеобраз очень колоритен и т.д., и т.п. Но что мне бросилось в глаза или, может быть, показалось?

Иронически-авторитарный стиль общения, интереснейшая, прямо-таки образцово-показательная либеральная разновидность авторитаризма, тяготеющего к художественному тоталитаризму. Слушаешь Быкова и думаешь: «Как замечательно! Увлекательно, четко… И как безвариантно.» В своих суждениях Быков не столько в теме, сколько над нею. Он не просто аналитик, а околдовывающий своим всеведением высший Судия. И поневоле почему-то всплывает в памяти стародиссидентское: «Бойся того,кто знает». Почему? – Да потому что в моем представлении собственно анализ, будь то анализ шахматной партии, произведения искусства или каких-то исторических событий, даже при ограниченности возможных вариантов, а то и безальтернативности каких-то отрезков событий, требует рассмотрения всего этого «с разных сторон доски». Здесь же – все подавляющая, уверенная в себе компетентность.

Но во всем ли она неуязвима? Так, среди множества частных и очень интересных наблюдений и замечаний у Быкова лейтмотивом звучит тема безысходной тусклости обсуждаемого фильма. Тусклости не художественной, а той, социально-советской. Не буду ничего цитировать в доказательство своего ощущения сказанного. Сегодня, думаю, каждый желающий может сам вслушаться в повтор того, что говорилось. И потом, разве не было у многих в семидесятые этого самого ощущения тягучей серости, которая, словно ряска на поверхности старого пруда затягивает стандартно-оскоминные образы революции. «у которой нет конца» и всей этой официозной советскости?

Было, конечно. Но фильм-то, как мне кажется, притягивал не этим. Проше говоря, не стержнем своим, не сюжетом, «не сверхзадачей» либо упакованнойв изящную кинематографичностьдиссидентствующей «дулей в кармане»( когда целый период истории можно было бы очертить словами: «Какая гадость эта ваша… рыба!»). Сюжет-то, если взглянуть на него сугубо рационально, совершенно идиотский: какая-то баня, пьянка, подмена пассажиров самолета, что сегодня, в эпоху всеобщей бдительности и паспартизованности, ( когда иной раз и просто на улицу не выйти без документа, удостоверяющего личность,)может видеться чем-то из подобия гомеровских мифов. Не удивлюсь, если зритель из иных миров культуры, в их числе и зритель из нашего будущего недоуменно пожмет плечами: «Ну, что тут было смотреть?»

А ведь смотрели же! Да и сегодня, если не целиком, можно смотреть и слушать, и не чувствовать художественной фальши в этом гротескном абсурдизме. Так в чем же дело?

Я не киновед, и не вправе давать всеобъемлющего ответа. Но подметить уязвимые вариантыбыковских суждений хотелось бы. Начну с того, что сила произведения искусства, его способность взлететь в наш с Вами мир, таится в двух крыльях или, хотя бы, одном из них. Первое крыло – это сюжеты и образы, которые могут быть кочующе вечными. Как, скажем, у Шекспира. Или в народных сказках, притчах, анекдотах. И второе – это нюансы, переливы света. То, что, казалось бы, при самом банальном или абсурдном сюжете, способно превратить Нечто в Произведение Искусства. Не случайно один из метров искусства советского, как-то задал молодым кандидатам в творцы лукавый вопрос: «Ну, что можно создать значительного на основе того, что некий молодой человек уезжает, а когда возвращается, то его девушка оказывается увлеченной другим?» - «Ну, конечно же, ничего! – «А вот Грибоедов создал!»

Вспоминается и уже восточная притча, которая в примерном пересказе звучит так. Группа философски мыслящих людей увидела на вершине горы человека и заспорила, что же он там делает: ищет ли корову, медитирует ли, размышляет ли о вечном? Когда же человек с вершины спустился и любопытствующие обратились к нему с вопросом, кто же из них прав, тот ответил: «Ну и чудаки же вы (тут я несколько смягчаю), я просто стоял».

Не то ли самое мы нередко встречаем и в литературно-художественной, и в философской критике? Не ищут ли зачастую Иные Светлые Умы в сумрачных комнатах черных кошек, которых там нет?

По мне так, «С легким паром», равно, как и фильмы Гайдая, (да и не только), сугубо советский. И ничего-то он не «очерняет», не обезнадеживает, и прочее. Напротив, он из тех, что расширяют горизонты, выводя зрителя, читателя, слушателя за околицу Официальности. Дополняет, а не «подрывает», как, скажем, сказки, народные песни (сравнение, конечно условно), даже сатирические дополняли, расширяли мир Высокой ли, Официальной ли культуры.

Сила таких произведений в нюансах, которые переливаются, как капельки росы на траве. И, боюсь, что именно такие капельки стремительней всего высыхают под солнцем Времени (простите за старомодную высокопарность). Ведь именно в этих капельках отсветы Конкретной Эпохи, Конкретного и навсегда исчезающего мира. Мы же, поигрывая интеллектом, так нередко пытаемся подменить красивыми, но искусственными, как серебряное дерево столицы великой империи монголов, схемами эти живые переливы света. И ладно бы, речь шла о том или ином фильме, книге недавних лет. Так мы ведь и Библию, и творения иных грандиозных авторов прошлого пытаемся втиснуть в прокрустовы ложа схем. Схемы, естественно, необходимы, так же, как скажем шоссейные и иные дороги – только уже в мире культуры. Но при этом хорошо бы не забывать, что помимо дорог есть и лужайки, и отроги, и целые миры, которые, возможно, нам уже недоступны. Либо так высоки и многоплановы, что на них просто неуместно смотреть свысока. 

 

© Бондаренко Ю.Я. Все права защищены.