Новый День №43

Взрослея, мы, увы, меж тем,

Теряем свойство удивляться,

Мешают стены из проблем

Нам с беззаботностью смеяться.

 

Мы в меру сдержанны, строги,

Боясь казаться чудаками,

В ущерб себе слепы, глухи,

И так скучны, что стонем сами.

 

Но всё же хочется порой,

Как в детстве, с радостью наивной,

Визжа с бездумной простотой,

Ловить в ладони струи ливня.

 

Пожалуй, стоит у детей

Вновь научиться удивляться

Без задних мыслей и затей,

И просто быть, а не казаться. 

 

 

ДА И НЕТ 

 

Давно известно – не секрет:

Ко всем нам поздно или рано

Все наши «да» и наши «нет»

Вернутся метким бумерангом.

 

Вершит невидимый Судья

Свой суд бесстрастно-справедливый,

А жизни быстрая ладья

Несет сквозь годы, что есть силы.

 

Все «Отчего?» и «Почему?»,

«За что нелегкая судьбина?»

Видны без грима лишь Ему,

Он знает следствиям причины.

 

На перепутье трех дорог

Извечно «да» и «нет» терзают,

И трудно преступить порог,

И неизвестность истязает.

 

Но вновь пылает вечный Рим

И конь троянский побеждает –

Несчастьям не найдем причин,

А может, не хотим?

Кто знает…

Небесная синь. Солнце. Кружатся три голубя.

Голос Вити. Пап, а голуби всегда сами по себе? Чуть что, улетают в небо?

Голос Отца. Голуби очень верные. И приносят важные вести.

Голос Вити. Пап… А как они знают, куда лететь?

Голос Отца. Голубь всегда находит верный путь. С голубем шлют весточку. Если надо позвать на помощь. Предупредить о беде. О врагах. Чтоб спасти. И что помощь близка…

Свет меняется. Мрачные тени. На голубей налетают три черные птицы.

Голос Вити. А если чужие птицы в нашем небе? 

2.

   Три темные фигуры, похожие на мрачных птиц, ведут мальчишку. Это два гитлеровских солдата конвоируют Витю Черевичкина. Он избит. Руки связаны. Вокруг суетится человек; лицо злое. Солдаты остановились. Закуривают. 

Предатель. Гаденыш! Отвечай! Как зовут? Где живешь? Давно за тобой слежу, сопляк! И за сворой твоих, таких же гаденышей…

Витя (про себя, словно не слыша). Влип. Как Алик… Не уберегся. Мама не знает… 

Предатель. Кто тебя подучил? Откуда взял оружие? 

Витя (про себя). И Майке письмеца не отправил…

Предатель. Где голубей прятал? Связник партизанский?

Витя (про себя). Гада-предателя головой в живот…Увернуться от вражин, и в ту щель в заборе. В разбитый дом. И через подвал… Лишь бы в снегу не поскользнуться. 

Солдат. Шнелль!

Один из голубей касается крылом плеча Вити.

   Витя плечом отпихивает Предателя. Хромая, бежит. Второй солдат сбивает Витю с ног. Бьет прикладом. Предатель наклоняется над лежащим мальчишкой.

Предатель. Домолчишься! Что тебе стоит всё рассказать? Жив останешься. Змееныш. 

Витя. Это ты гад ползучий. (Пытается пнуть Предателя.) Предатель!

Предатель. Ничего! Палками по рёбрам. И в подвал. На лёд. Язык развяжется.

   Солдаты бьют Витю, подхватив, утаскивают. Предатель идет за ними.

Кружат три голубя. На них налетают три черные птицы.

3.

  Лето. Берег Дона. Рубка (Рубен) с книжкой. Эдик. Алик. Майка. 

  Кружат три голубя. На них набрасываются три черные птицы.

  Выбегает Павлик. Он постарше прочих. Яростно машет длинным шестом с тряпкой на конце. Черные птицы разлетаются. Голуби свободно продолжают полет. Выходит Витя. Восхищенно – Павлику. 

Витя. Здорово ты их! Давай знакомиться?

Над Москвою-рекою просторы!

Берега разбегаются вширь.

Выходил наш Сирёнька кудрявый,

МочевОй почесая пузырь.

 

Красота! По-над водною гладью

Птичк летают, пронзя вереща.

Может, галки, а может, вороны.

Или, может, то крики гуся.

 

А в полях всколосилися нивы.

Урожайным удастся укос!

На лугах замычали коровы.

Тех коровов Сирёньке до слёз

Почему-то особенно жалко.

Почему – он и сам не поймёт.

По реке, лопотя лопастями,

Белоснежный плывёт пароход.

 

Там по палубе бабы гуляют,

А за ними идут мужики.

А один даже в воду свалился.

Утопивши, пьянчуга, портки!

 

Над рекой догорают закаты,

Утихает природа и впредь.

Наш Сирёнька сморкнулся счастливо

И пошёл тиливизир смотреть.   

 

 

 

Если в поле слишком тихо,

Значит, вОрог у ворот.

Генерал тогда Колбаскин

В наступление идёт.

 

Впереди он скачет войска

На кобыле вороной.

И кричит, махая саблей:

– Молодцы! Смелее в бой! –

Ставя задачи патриотического воспитания в современных условиях, исследователь и педагог сталкиваются не только с вопросами методики и с вопросами, порождаемыми движением времени и накоплением и переосмыслением опыта и исторического материала, но и с масштабными проблемами, сопряженными с принципиально новой исторической ситуацией, в которой вынужден действовать и исследователь, и педагог. И первым вопросом оказывается здесь вопрос не только теоретический, но и сугубо практический: о каком патриотизме должна идти речь?

Этот вопрос в свою очередь имеет регионально-культурные и социально-исторические аспекты. Первая сторона связана с болезненнейшим сплетением проблем, выходящим на взаимоотношения стран и народов на постсоветском пространстве и постсоциалистическом пространстве в целом.

  Вторая сторона включает современные оценки исторического опыта на разных этапах нашей общей истории.

Аспекты, условно здесь названные регионально-культурными, рождены распадом СССР и системы стран «социалистического лагеря». Людям старшего поколения хорошо известно, что во времена СССР, при всем почтении к «малым родинам» и тем местам, где человек родился и рос, акцент делался на советском патриотизме, том патриотизме, адрес которого – не Вологда или Кутаиси, или Кустанай, а «Советский Союз». Это были акценты на патриотизме, вырастающем из распахнутых внутренних границ, причем границ, как в буквальном, так и в метафорически-образном смысле слова. И, когда пели «широка страна моя родная, много в ней лесов полей и рек» или «жила бы страна родная, и нету других забот», то подразумевалась именно эта огромная страна с многокрасочной палитрой земель и культур, однако являвшей некое единое целое, или, иначе говоря, некую общую картину.

Но вот единой страны не стало. Появились суверенные государства, и сама история поставила острейший вопрос о соотношении чувств, связанных с той страной (очень часто по воле исторического случая), в которой оказались те или иные граждане еще вчера единой державы, той самой державы, о которой герой популярного фильма мог безо всякого пафоса, а, словно выдохнув, сказать, что за нее «обидно», и постсоветским пространством в целом либо тем, что принято называть «исторической родиной».

Поневоле именно Историей перед миллионами бывших граждан СССР был поставлен вопрос: а «какую Родину любить? – Ведь не страна – душа распалась?» Массы людей ответили на этот вопрос движением колоссальных миграционных потоков, сопоставимых с очередным «переселением народов». Ну, а как быть тем, кто остался связанными с определенными местами проживания? Да и как быть с патриотизмом, тем, кто из одной части бывшей единой страны мигрировал в другую либо даже вообще за пределы единого постсоветского пространства? И какие требования тут можно предъявлять к новым, складывающимся в последние десятилетия системам пропаганды и воспитания?

Представляется, что одна из главных и очень нелегких задач воспитания патриотизма в современных условиях связана с определением отношения к постсоветским соседям. К сожалению, на практике она нередко решается очень однобоко, а то и уродливо. Сплошь и рядом одни народы противопоставляются другим, а образы врага лепятся из еще вчерашних сограждан.

Где-то есть весна. А, может, нет?

Жизнь вокруг – бессмысленная пьеса.

Не читать за ужином газет

Завещал булгаковский профессор.

 

Не включать компьютер по утрам,

Лучше бы – Чайковского с Шопеном,

И надежды – ровно тридцать грамм –

Растворить в кувшине черной пены,

 

Чтоб тепло почувствовать спиной –

Верное, растерянное малость...

Побежать вдогонку за весной:

Где-то ведь она ещё осталась. 

 

* * * 

Полный зал. За темными кулисами

Слышен стук. И, с маскою на рту,

Мир затих, покорно ждущий выстрела.

Из кулис. В глухую темноту.

Просто ждущий – днями и неделями,

Словно виноватый без вины...

Кем-то окончательно поделенный

На краю украденной весны. 

 

* * * 

Струится свет сквозь мартовский минор,

Чтоб черный ход навек сравнять с парадным...

Когда-то люди вылезли из нор,

И вот теперь должны залезть обратно.

 

Я не ропщу. Сажаю в печку хлеб,

А коль придется, так зажгу лучину...

Кому-то мир – дворец. Кому-то – склеп.

А нам с тобою – цель. Первопричина.

 

Стол, дети, кошка, встрепанный блокнот 

И фото в рамке. (Рада, что не дОжил...)

День тих и безыскусен, без длиннот,

На завтрашний отчаянно похожий. 

 

* * * 

Чай остывает в кружке на столе,

Март за окном закручивает танцы,

А звезды, как летучие голландцы,

Плывут навстречу маленькой Земле.

 

Мне кажется: мы все идем ко дну.

Ко дну огромной, запотевшей кружки...

И Леонардо, и Шопен, и Пушкин

Самозабвенно тянут в глубину...

 

Глоток последний чая с коньяком – 

Я вновь к весне выныриваю резко

И вижу кружевную занавеску

И подоконник с белым лепестком.

 

Женщина долго молчит перед тем, как начать.

Не торопите меня!.. Пожалуйста. Не торопите… Рассказать просто какую-то историю из жизни – это одно, а, чтобы самое неприятное воспоминание… Да ещё и из самого раннего… Да, доктор, я понимаю, что это необходимо… да, понимаю, что надо найти… я всё понимаю. Но вы меня не торопите, я вам деньги за время плачу, и какая вам разница, буду я этот час историю рассказывать или буду трепаться, почему я эту историю рассказать не могу… Я не сержусь! (Пауза.) И вспомнила я одну историю, но я не уверена, что это самое неприятное. А домашние задания я всегда выполняю, от учителей или от врачей, всегда делаю всё, что требуют… Даже если мне это кажется бессмысленным. Потому что я – отличница, не в смысле отметок, а по жизни. Ну это я уже рассказывала. Так вот, из детства… Только не торопите…

Пауза.

Он стоял на площади. Да – среди машин, людей и асфальта. Он стоял на высоком постаменте. Чтобы его увидеть, надо было задирать голову вот так (Показывает.) 

Он был огромный, недоступный, независимый. Он стоял напротив ресторана «София». Сейчас там какой-то Ростикс или Старбакс, и вообще там всё сейчас совсем не так, но Он стоит. Хотя напротив ресторана ему, наверное, нравилось больше... Что вы улыбаетесь? По-вашему, если ты памятник, то у тебя уже и собственного мнения быть не может? А тогда я вообще не думала, что он памятник. Он был великан. То есть, я та, маленькая, думала, что он – великан. Когда меня водили гулять, и мы приходили к площади Маяковского, я всегда задирала голову и с ним разговаривала. Мысленно, конечно, чтобы не смущать окружающих взрослых. Это выглядело так: я задирала голову и молча не сводила с него глаз. Кажется, мама однажды попыталась мне рассказать, кто он такой, что написал, почему ему памятник поставили. Но я поняла только, что великана зовут дядя Маяковский. И Он стал моим другом. А потом однажды... В начале зимы... я вдруг поняла, что Он очень несчастный. Потому что Он был в пиджаке. А уже выпал снег, и ему, наверняка, холодно! Зимой все в пальто, а Он – в пиджаке. Это несправедливо! Вот дядя Пушкин на Пушкинской площади – в пальто!.. А дядя Маяковский на Маяковской – без… И там на площади я сразу заплакала, а бабушка не поняла ничего. Но бабушка ладно, бабушки могут не понимать, они же старенькие. Я еле дождалась вечера, когда с работы придут родители. 

Обращается к одному из зрителей.

– Папа! Ему нужно пальто! Ему холодно! Дай ему пальто!.. У тебя только одно пальто?.. Тогда плащ! Одолжи ему хотя бы плащ! Как кому?! Великану дяде Маяковскому, на площади!.. Почему?! Ну папа! Я целую неделю буду слушаться бабушку во всём! Я даже буду есть манную кашу! Ну пожалуйста…

Пауза. 

Вообще мой папа очень добрый, но тогда он посмеялся, сказал что-то типа «не фантазируй» и ничего не дал дяде Маяковскому. 

Русская литература – что это? Если смотреть, с научной точки зрения, то это комплекс литературных произведений, написанных на древнерусском и русском языке. Но это просто термин, и он не объясняет истинную глубину, которая заключается в этом словосочетании. Русская литература не поддаётся простому терминологическому объяснению, и никогда не поддастся, пока в неё вложена часть нашей человеческой души. Своеобразие русской классической литературы – это душевное переживание, переплетение человеческих чувств, эмоций, вписанных в сюжет произведения в независимости от направления, о хорошем ли хочет донести до нас писатель или о плохом проявлении окружающей реальности.

Если спросить у любого человека, каких он знает знаменитых русских писателей, то, конечно, услышит ответ с перечислением таких гигантов литературы, как Л.Н.Толстой, А.П.Чехов, А.С.Пушкин, М.Ю.Лермонтов, Н.В.Гоголь и этот список великих писателей можно продолжать и продолжать. Но если задуматься, то все перечисленные писатели жили и творили после XVIII века. А что было до этого времени? Каких писателей до XVIII века знает наша современность? Не многие смогут ответить на этот вопрос. И вспоминая школьную скамью, в памяти всплывают слабые образы «Слово о полку Игореве», Нестора летописца… Да и то к этим образам добавить уже просто нечего.

Неужели человеческая душа была вложена в литературные произведения России только в XIX веке? 

Нет, человеческая душа была вложена в произведения с первых страниц русской письменности, а гении русской литературы отшлифовали и заставили блистать тот бриллиант, который до сих пор называют Великой Русской Литературой.

Живя настоящим, нельзя забывать прошлое и особенно тех, кто начал этот трудный путь в литературный мир. Кто основал его и первым вложил в него частичку своей души, дал ему жить и, оставлял его следующему поколению, которое впоследствии умножало этот богатый опыт и также передавало дальше из века в век.

Стоит ли вспоминать первооткрывателей русской литературы, писателей X-XIV века, которые являются основоположниками воплощения человеческой мысли в произведениях? Думаю, что это неправильный вопрос. Не стоит, а необходимо. И знакомясь с этими авторами, понимаешь, что главным источником зарождения русской литературы является Русская Православная Церковь, которая всегда была, есть и будет душой Российского народа. 

И эти суждения не взяты с пустого места, ознакомившись с первыми писателями понимаешь это сразу. Так кто же они?

Среди первых литературных деятелей представители высшей Церковной Иерархии Древней Руси – митрополиты Киевской Руси – Иоанн I, Илларион Киевский, Георгий, Никифор, Климент Смолячич, Кирилл I, Кирилл III, Пётр, Феогност и Алексей. Также первыми литературными деятелями были служители Православной церкви: Новгородские епископы (архиепископы) – Иоаким Корсунянин, Лука Жидята, Нифонт, Иоанн (Илья), Антоний и Василий, епископ Ростовский – Леонтий, епископы Переяславля Южного – Ефрем и Лазарь, епископ Юрьева – Даниил, епископ Переяславский – Сильвестр, епископы Белгородские – Максим и Григорий «Философ», епископы Ростовские Иоанн и Кирилл 2, епископы Владимирские – Серапион и Иоаков. Большой вклад в литературную деятельность внесли Григорий дьякон, Антоний Печерский, Феодосий Печерский, Никон Печерский, Нестор летописец, Кирик Новгородец, Кирилл Туровский, Даниил Заточник, Лаврентий, монах Суздальский, Софоний (Софроний), Павел Высокий – старец Нижегородского Печерского монастыря и многие другие.

И, наверно, будут лучшие времена!

Те, которые мы считали обычным делом,

Посмотри – вопреки всему – на дворе весна,

И в траве опять – иссиня, цветуще, смело!

 

И, возможно, в эти лучшие времена

Будет homo deus, будет другое племя,

Но сегодня – одна напАсть и земля одна,

Голубая, встряхнувши гривой, стряхнула бремя

 

Самолетов, фабричных труб и ненужных дел,

Суеты, равнодушных лиц, бесконечной тяжбы,

В один краткий миг – безумие, запредел...

Как решит судьба и как наша карта ляжет?

 

Наш сухой остаток – любимая, близкий друг,

Мамин голос в трубке, внука веселый лепет,

Этот самый верный, самый последний круг,

Чистых рук тепло и чистого сердца трепет.

 

 

И ПОТОМ МЫ ВСПОМНИМ...

 

Помнишь, тогда, в «корону»?

Дикторы в чёрном, сводки, как с поля боя,

Когда на улице – лишь вороны,

Да и те пугливо друг с другом спорят.

 

Снова кончились макароны,

Туалетный капут народный!

Почту разносят лихие дроны,

Всех нас накрыл катаклизм природный.

 

Напоминают – под нами айсберг,

Это верхушка, держись покрепче,

Что же, терпением запасайся,

За упокой да за здравье свечи.

 

Ну и вообще – это вам за мясо,

За мортаделлу и за прошутто,

Щурится хитрый китаец, глазом

Узким глядит и смеётся – жутко!

 

 

БЕЗ НАС

 

В лагуну вернулись рыбы, в порты – дельфины,

И утки в фонтанах Рима вовсю плескались,

И лебеди, словно в сказке, скользили мимо

 

Пустынных прекрасных улиц – себе на радость.

А человек взирал с карантинной койки,

Как возрождалась умершая природа,

Все вопрошая: как, почему и сколько,

Но ощущая холод и страх исхода.

Здравствуй дедушка! Это вновь я...

Забежала к тебе, как обычно ,

Посмотреть как могилка твоя.

У тебя здесь всегда всё отлично!

Ты красивый такой у меня,

Как к лицу тебе лётная форма.

Взгляд горит, в нём так много огня!

Впрочем, это фамильная норма.

Как ты здесь? Я тоскую, родной,

Твой портрет дома взгляд привлекает.

Так похожи теперь мы с тобой,

Дочь-малышка и та замечает...

Дед, и память твоя поселилась

Незаметно в моей голове.

Я во сне в самолете «носилась»

И горела с ним в жухлой траве.

Я стонала от боли смертельной,

Слёзы капали в душу свинцом.

Что же это со мной в самом деле?

Почему же с твоим я лицом?

Я лечу... Я сегодня – «ведомый»,

Прикрываю «ведущего» хвост.

Странно, термин какой-то знакомый,

Вижу «Мессера» вражеский нос.

Я стреляю, стреляю, стреляю...

На гашетку давлю и давлю!

Чёрт возьми! Я свой бок подставляю!

Помоги... Тихо Бога молю.

Бой гремел и пылал не на шутку!!!

Кто кого! Только, нас не возьмёшь!

Дед, прервёмся с тобой на минутку...

Знаю я, что меня ты поймёшь.

Вот твои фронтовые...в гранёном...

Ровно двести...глоток отопью...

Ты опять где-то в небе огромном.

Как же я тебя, дед мой, люблю!

Я – не я. Я все время летаю!

Мне послушен крылатый твой друг...

Твоей памятью я вспоминаю.

Стал единым наш памятный круг.

Вот и все, дед родной, мне пора...

Ты лежи здесь под небом родимым.

Пусть помашут тебе два крыла

Самолёта, что был так любимым...

Время лечит? Скорей всего нет!

Оно глупость войны обличает.

Светлой памяти огненный след

Внукам знамя победы вручает! 

 

ПОБЕДНЫЙ МАЙСКИЙ ДЕНЬ 

Победный май тревожит душу силой

Любви народной к памяти отцов.

В Великий праздник над святой могилой,

Фашизм сломивших праведных борцов,

Спустя года, века и многолетья,

Как в сорок пятом, горестно скорбеть

Народ наш будет. Солнце на рассвете

В девятый майский день благоговеть

Пред памятью бессмертной станет вечно,

А может дождик слёзы лить скорбя.

И приносить к могиле будут свечи

Потомки наши, этот день любя…

Живых фронтовиков сегодня осталось крайне мало. А мой отец, закончивший войну старшим сержантом, помкомвзвода, ушел в мир иной еще в июле 1999-го... 

До выхода на пенсию мы чаще озабочены текущим днем и его насущными проблемами, многое иное откладывая «на потом». И как часто потом оказывается, что опоздали, упустили расспросить родителей о важном, главном... Недодали подарившим нам жизнь заботы, внимания, тепла. Недожалели, не уберегли. Увы… Но хоть о чём-то, сугубо значимом, насущном для них, узнать-таки удалось? 

Отец мой, Михаил Фёдорович Ошевнев, вырос в селе Девица, в глубинке Центрального Черноземья. Десятилетку окончил в 1942-м, восемнадцать лет ему сравнялось 23 января 1943-го. А назавтра, в сельсовете, парню вручили повестку из райвоенкомата, обязующую прибыть туда через день. На обороте бланка было указано: «Остричься наголо, иметь с собой документы, нательное белье и продукты». Ниже, нелепым пунктом, стояло: «Громоздких вещей с собой не брать». 

Отец призывника, до войны колхозный молотобоец, к тому времени более года числился пропавшим без вести где-то под Смоленском. Теперь настал черед сына заменить родителя на защите Родины. 

Поначалу новобранец попал в учебные лагеря, развернутые на территории бывшей Троице-Сергиевой лавры. Крупнейший мужской монастырь был закрыт еще в 1920-м, а часть его помещений перестроена под жилье и склады. Но в 1940-м постановлением Совнаркома комплекс зданий в черте крепостных стен объявили государственным музеем-заповедником, на восстановление памятника старины выделили немалые средства и вскоре начались реставрационные работы. Вот только война сразу внесла жесткие коррективы... 

Тесно расквартированная по бывшим монастырским кельям армейская молодежь настойчиво обучалась азам военного ремесла. К сожалению, о деталях первых дней срочной службы отец упоминал мало. Мне запомнились какие-то вовсе не относящиеся к боевой подготовке моменты. Скажем, что по ночам спящих сильно донимали полчища клопов, гнездившихся в старых матрасах. 

И еще отложилось в памяти, как отец отмечал, что кормили солдат в тыловой части скудно. Основу рациона составляли ржаной обойный хлеб, крупы и макароны, картофель и овощи. Мяса и рыбы причиталось совсем чуть. Плюс неизменный чай и по три куска сахара на день к нему. (О махорке и мыле речь сейчас не идет.) 

Сливочного масла и других молочных продуктов, консервов, печенья и фруктов, а также – замечу особо – яиц рядовому составу не полагалось. Масло, печенье и рыбные консервы выделяли лишь среднему и высшему начальствующему составу – впрочем, совсем в малом количестве, разве что губы помазать. 

Усиленный паек тогда получал только летно-технический состав ВВС. Для особой же категории – боевых расчетов экипажей самолетов – предусматривался не только ржаной, но и белый хлеб, по двести граммов свежего молока, двадцать граммов сгущенки, творога и сыра, десять – сметаны и сухофрукты для компота. Летная норма включала еще пол-яйца в сутки; то есть крутое яйцо дополняло завтрак через день.

Я – брызга Божьего огня,

Я – Божиий глас и очи.    

Талантов бездна у меня,

И бездна полномочий!    

   

*  *  *

Пусть терпеть – но не гасить кураж,

Жизнь умножить, взятую взаймы.

Может быть, я – Божий карандаш,

Сотни лет оттачиваемый?!.

 

*  *  *

Внезапно оказалось интересным

Сменить земное притяжение – небесным.

 

*   *   *

Да, я земная, но –

В небо моё окно.

 

*  *  *

Тот, кто душу сторожит, 

Тот её и одарит – 

И на то, что подлежит,

И на то, что предстоит…

 

Тот, кто душу наделил, 

Тот её и тормошит – 

И за то, что натворил,

И за то, что совершит.

 

*  *  *

«В начале было Слово,

и Слово было у Бога, и Слово было – Бог»

(Евангелие от Иоанна)

В начале было Слово – для со-знанья?

Но здесь почти бессильна голова.

Ведь эта вся картина Мирозданья

Никак не умещается в слова.

 

Адам – ленив, а Ева – всё капризней,

Их Всемогущий вразумить не мог.

И эта вся Большая Книга Жизни –

Всего лишь расшифровка слова «Бог».

 

РАЙСКОЕ

 

Под плодами запретного древа

Без заботы, без мысли, без дела

Проживала наивно-бесстыдная Ева,

Приодетая собственным телом.

Заманчиво спускаться вдоль ручья,

впадать в него, ликуя и звеня.

Стволы тонки и гибки, словно змеи,

они совсем не смотрят на меня

и вряд ли видят. Жаль, я не умею

назвать по именам, узнать в лицо,

прочесть тугие руны их корней.           

Стремительной и солнечной работой

увлечены, вбирают влагу дней, 

резных лучей несметные щедроты,

опутанные ласковым плющом.

Самшитовую веточку сорви –

и ветер обзывает фетишисткой.

Он выдувает дурь из головы,

а заодно метель пыльцы из шишек.

Как в «Аватаре» – минус, крытый мхом,

его пугливо огибаю с тыла,

об остальном подумаю потом,

когда карета превратится в тыкву.

Теперь я всё доверила траве. 

Пусть шаткий мостик проставляет прочерк

в моей пустой счастливой голове,

пока внизу хохочет речка Сочи. 

 

* * *  

Этот город накроет волной.

Мы – не сможем… Да, в сущности, кто мы –

перед вольной летящей стеной

побледневшие нервные гномы?

Наши статуи, парки, дворцы,

балюстрады и автомобили…

И коня-то уже под уздцы

не удержим. Давно позабыли,

 

как вставать на защиту страны,

усмирять и врага, и стихию,

наши мысли больны и странны –

графоманской строкой на стихире.

Бедный город, как в грязных бинтах,

в липком рыхлом подтаявшем снеге,

протекающем в тонких местах…

По такому ль надменный Онегин

 

возвращался домой из гостей?

Разве столько отчаянья в чае

ежеутреннем – было в начале?

На глазах изумлённых детей

под дурацкий закадровый смех

проворонили землю, разини.

Жаль, когда-то подумать за всех

не успел Доменико Трезини.

 

Охта-центры, спустившись с высот,

ищут новый оффшор торопливо,

и уже нас ничто не спасёт –

даже дамба в Финском заливе,

слишком поздно. Очнувшись от сна,

прозревает последний тупица –

раз в столетье приходит волна,

от которой нельзя откупиться.

    Молодожёны Маржори – Ксавье праздно существовали в кемпинге. Это целый произвольно заселённый посёлок из одинаковых автофургонов. Правда, сервис у этого авто-жилищного организма с бесперебойным обменом «веществ» был гораздо функциональнее организован, чем в некоторых настоящих посёлках.

    Во-первых, здесь была вполне серьёзная охрана, а не номинальная, как на среднестатистической российской даче в виде дряхлого инвалида, перманентно спящего под доверенным его власти шлагбаумом, или бряцающих муляжными саблями ряженых казаков с классическими бандитскими рожами и «выхлопом» на километр. Нас бы не пропустили без внимательного изучения документов и занесения данных в компьютер.

    В центре автопоселения, словно большая кнопка на клавиатуре, чуть возвышалась над остальными клавишами одноэтажная цилиндрическая башня, нашпигованная удобствами: бытовками, кухнями, душевыми кабинами, туалетами и прачечными.

     Фургончик Ксавье и Маржори затерялся в самой гуще скопления трейлеров и выходил на баскетбольную площадку, где постоянно резвились разновозрастные баскетболисты-любители.

     Несмотря на компактность, комнатку в трейлере можно было назвать настоящим Раем для двоих. На более чем скромной площади разместились: крошечный холодильник, бар, телевизор, мини-гостиная – стол и откидные стульчики, а среди всего этого лилипутского уюта – вполне соответствующая норме двуспальная кровать. Перед входом в трейлер, следуя европейским привычками, обеденная зона, обязательно вынесенная на свежий воздух. Интересно, они и зимой, поди, выбегают во двор перекусывать – сила привычки…

     Но молодых, как ни странно, интимное уединение в семейном гнёздышке интересовало мало. Расписание жизни отдыхающих молодожёнов напоминало интенсивную подготовку к олимпийским играм: утренняя пробежка – плавание – велосипедная прогулка – плавание – баскетбол – плавание – спортивные танцы на открытой площадке – и снова плавание…  так каждый день. Они и любовью, наверное, занимаются исключительно для мышечного тонуса…

     В отличие от меркантильной четы «Флорансов» молодожёны встретили нас очень приветливо и хлебосольно. У Месье и голливудского красавца Ксавье сразу появились какие-то совместные дела. Сначала они выравнивали фургончик, подкачивая попеременно колёса. А потом и вовсе удалились в сторону пляжа, что-то деловито обсуждая.

    По-мальчишески шустрая Маржори, несмотря на несомненное сходство с лошадиной братией, определённо начинала мне нравиться. Когда мужчины ушли, она встрепенулась, стала необыкновенно задорной и обаятельной.

    Её словно обкусанные вихры торчали во все стороны, а чёрные глаза сверкали азартом. Девушка постоянно широко улыбалась, демонстрируя слишком крупные длинные зубы, созерцание которых вновь возвращало меня мыслями к конюшням Месье.

    Самое чудесное, было то, что с Маржори не надо было строить иллюзию дружеских отношений, подбирать слова, изображать интерес. Всё складывалось само собой, легко и естественно. Сначала мы вместе мыли фрукты, потом рвали листья салата в круглый таз.

    Затем Маржори решила посвятить меня в тайны высокой кулинарии и научить делать экзотический салат из тунца в чашечке из авокадо с зелёной стручковой фасолью. Блюдо получилось превосходным, ничего вкуснее, кажется, в жизни не ела.

Итак, то, что происходит, причем всемирно, говорит о том, что мы подошли к самым «шестерням мироздания». Глядим «в люк машинного отделения». И принципиальным для решения возникшего всепланетарного кризиса, является именно ПОНИМАНИЕ, того, что происходит. Попробуем разобраться.

На первый взгляд (и это обычно преподносится в блокбастерах) борьба между «светлыми» и «темными» так сказать материализовалась. Дуалистическая система, в реальности не соответствующая действительности, предлагает нам простой тезис о борьбе Небесных сил с силами Зла – Сатаной. До некоторой степени мы сейчас что-то вроде НКВД из «Мастера и Маргариты», ловим Воланда средствами Воланда же, не так ли? Но Булгаковский роман был написан в самый злейший период гонения на религию за всю новейшую историю, в эпоху сравнимую с византийским «иконоборчеством». А что же говорят нам по этому вопросу не фантазии писателя-сатирика, ибо Булгаков, прежде всего сатирик, и только потом уже ГНОСТИК, вернее даже не понимая этого, скорее всего сам. Волей или неволей он придал Воланду черты КАРАЮЩЕГО ЯГВЕ, т.е. греческого Демиурга, ибо именно греки (не путать с Византией и современными греками) попытались первыми ОТДЕЛИТЬ Новый Завет от Ветхого и ПРОТИВОПОСТАВИТЬ Ягве Христу (в то время, как главным инструментом Сатаны ЯВЛЯЕТСЯ именно ЛОЖЬ). Почему они это сделали? Потому, что они греки. ПОТОМУ, ЧТО У НИХ ТРЕТЬЕГО НЕ ДАНО. Их философия-понимание мира плоскость – лист бумаги, не только не свернутый самыми затейливыми фигурами туда-сюда, но даже не существующий и уже в оси ординат. Одна абсцисса. Что говорит нам Ветхий Завет по вопросу? Ветхий Завет говорит нам – «и послал злого духа» (царю Саулу, например). В Ветхом Завете, а ЗНАЧИТ и в Новом, о чем 100% доказательно объяснил Павел в своих многочисленных посланиях, нет «злого бога», это не борьба Аримана с Ормуздом, это не мир-иллюзия будд от Екклесиаста (выруливающего в конце своей тезы из антитез, только поэтому в общем составе Библии) и до всех современных кухонных «неогностиков» (полубуддистов-полумещан) – «будь сам собой доволен Тролль» – это СТРОГОЕ единобожие. Где есть Творец и есть сотворенный Им мир. ВСЕ. НИЧЕГО ЖЕ НЕ ИМЕЕТ НИЧЕГО. Разрушитель мира, за исключением понятия ГРЕХА отсутствует в Библии, если не заниматься притягиванием ее к философиям, т.е. человеческим модуляциям-предположениям, вместо Божественной ИСТИНЫ. Значит борьбы между силами Зла и Добра в реальности нет? Как метафизических «субстанций» – ДА. Но кто же тогда творит зло? Кто «организовал» коронавирус? А до этого точно ТАКЖЕ придумал «ваучеры» и «инфляцию»? А до этого «свободные демократические выборы»? А до этого «светлое будущее» на трупах настоящего? А до этого «и прослезился» и пошел жрать дальше, отправив остальных на верный убой? И т.д. и т.п. ГРЕХ, друзья мои! НАШ С ВАМИ ГРЕХ. КАЖДЫЙ ВНЕС В ЭТО КОЛЛЕКТИВНОЕ ЗЛО СВОЮ ДОЛЮ – СВОЕГО ГРЕХА И ВЫШЛО, то, что вышло. 

А теперь к теме статьи. 

НАМ СЕЙЧАС НАГЛЯДНО ПОКАЗЫВАЮТ – ДО КАКОЙ СТЕПЕНИ НАШЕ ВСЕПЛАНЕТАРНОЕ ОБЩЕСТВО ЛЕЖИТ ВО ЛЖИ.

А помните с чего начиналось? Со ЛЖИ ВО БЛАГО! Вот где была начата брешь, что превратилась потом в катастрофический сель! Может ли быть «ложь во благо»? И тут сразу диспуты! Я думаю, а я думаю, а ты думаешь... Вся вот эта кухонная колбаса. Правильный ответ здесь такой:

НЕТ.

Не может.

Никогда и ни при каких условиях.

Почему?

Начинаем с книг опять.

После уроков Володя, уложив тетрадки и учебники в холщовую сумку, заторопился домой.

Сегодня суббота, и отец, может быть, расскажет продолжение очередной истории о войне, если у него будет настроение.

Выбежав из школы, Володя быстрым шагом направился в конец поселка, где стоял их барак.

Ребята, обгоняя его, закричали:

– Вовка! Пошли с нами в карьер. С гор кататься.

– Не могу я. Домой тороплюсь. Скоро папка придёт. Нужно уроки до него сделать. Я с вами завтра покатаюсь.

И пошёл по узкой тропинке вдоль дороги, на ходу растирая зябнущие уши.

Отец по любому морозу ходил без рукавиц и шапки. Володя любил подражать отцу. Его неторопливой, тяжёлой походке. То, как он, по любому морозу ходил без рукавиц и шапки. Володя во всём хотел походить на отца, перенимая все его привычки. Ох, и попадало ему от матери, если замечала на улице в расстёгнутом пальто и без шапки.

Сегодня он торопился. Суббота – это их с отцом день.

Вечером мать уложит младших братишек и сестрёнку спать, а они вдвоём останутся сидеть на низкой скамеечке у раскалённой печки.

В комнате темновато от сумерек, отблески огня будут освещать лица, играть на стенках небольшой кухоньки. Отец, задумчиво глядя в огонь, начнёт рассказывать окончание истории, как он раненый выходил из окружения. Володя, притулясь к его крепкому надёжному плечу, внимательно станет слушать, ловя каждое слово и представлять себя на месте отца. Это у них было заведено давно. С тех пор, как отец вернулся с войны. Правда, первое время Володя не мог упросить отца что-нибудь рассказать. Отец не любил вспоминать о войне. Хмурил густые брови, отмахивался и отправлял Володьку учить уроки, а Володя не понимал, почему отец молчит. У других как выпьют, так начинают сразу хвалиться, стучать кулаком в грудь, рассказывать о разных своих героических подвигах. Отец же молча уйдёт в комнату, присядет у открытой печки и курит одну за другой свои самокрутки да папиросы. Или ляжет на кровать, отвернётся к стене и тоже молчит, вздыхает… Мать в такие минуты никого из ребят к нему не подпускала, говоря, что отцу сейчас трудно.

Задумавшись, Володя не заметил, как дошёл до барака. С трудом распахнув промёрзшую дверь, он оказался в длинном коридоре. Редкие тусклые лампочки освещали с обеих сторон висящие на вбитых гвоздях корыта, детские ванночки и старые вещи, закрытые двери. За одними тишина. Из другой комнаты доносилась музыка патефона. Из третьей слышалась брань подвыпившего соседа. Володя шагал в конец барака, где была их квартира. Повсюду были запахи. Кто-то варил щи из квашеной капусты. Кто готовил пирожки с калиной. Её запах забивал все остальные. А у кого-то пахло жареной картошкой на настоящем сале. У него заурчало в животе. Хотелось есть. Распахнув дверь, Володя почувствовал едва уловимый запах чего-то вкусного, так может пахнуть только копчёная селёдка, которую отец очень любил.

У порога Володя сбросил с ног старенькие подшитые отцом валенки. Забросил шапчонку на полку. Мать качала на руках маленького пищащего Славика. Приложив палец к губам, она, кивая, показала на стол у окна. На нём под холстинкой дожидался обед. Володя, растирая красные от мороза руки, поспешил к столу. Откинув полотенце, он увидел чёрный хлеб, картошку в мундире, несколько луковиц и блюдечко с янтарным подсолнечным маслом.

Я очень люблю читать стихи, поэтому участвую во многих художественных чтениях, а стихотворение у меня было одно. Оно посвящалось моему дедушке, которого я вижу раз в год и очень сильно скучаю. Мама отправила его на конкурс «Волшебная скрижаль» и оно понравилось. Тогда я попробовала еще и у меня получилось. Мне очень понравилось переносить свои мысли на бумагу. Я так увлеклась, что даже рисовать стала меньше. Когда мне предложили собрать стихи в электронный сборник, я не поверила – я же еще только учусь! 

 

 

ПИШУ ПИСЬМО В ДАЛЁКИЙ 45-Й

 

Пишу письмо в далёкий 45-й,

Когда закончилась жестокая война,

И вся страна встречала тех героев,

Что так упорно бились до конца!

Один прадедушка, что звали Андрианом,

Ушёл на фронт, оставив двух детей,

И дочь свою – Любовь, и Колю – сына,

Погиб он через год, не видя больше их…

Он защищал великий Севастополь,

И в той земле остался навсегда,

Прабабушке на память похоронка,

Но только через год она пришла.

Ей не хотелось верить, что не стало,

Ни мужа ей, ни детям их отца.

Молила Бога, всё ждала-мечтала,

Вот он вернётся, встанет у крыльца…

Второй прадедушка, что звали Михаилом,

Прошёл войну до славного конца!

Писал он из-под самого Берлина

Прабабушке, что так его ждала!

И он вернулся, молодой, уставший,

Вся грудь блестит в медалях, орденах,

Он до меня дожил, всё те бои рисуя,

И этот дар, как говорят, мне передал…

Я не хочу, чтоб это повторилось!

Чтоб мы родных теряли, не хочу!

И тем дедам, что с той войны вернулись,

И тем, что в ней погибли, говорю:

Сто тысяч раз огромное спасибо,

За этот мир, в котором я живу,

За мир, который вы отвоевали

И не отдали лютому врагу!

Элеонора вставила диск в углубление и нажала кнопку пульта.

Музыкальный центр с шелестом втянул в себя чёрный язык дисковода, клацнул механическими зубами, и запел флейтой, воспроизводя любимую музыкальную тему.

Женщина забралась под одеяло и посмотрела в окно.

Ветер гнал по небу свинцовые тучи, раскачивал голые верхушки деревьев.

Несмотря на будний день, идти на работу было не нужно. Позавчера Элеонору уволили.

Обычное дело: попала под сокращение. Из шести продавцов, работавших в магазине женской одежды, оставили трёх смазливых молодушек.

Ничего удивительного в этом не было: в стране набирал обороты кризис, сопровождавшийся массовыми увольнениями. Элеонора не удивилась и тому, что уволили именно её: как же могло быть иначе, с её фатальным невезением!

Она верила в судьбу и в то, что люди рождаются с определённой программой: одни с установкой на успех, другие – на вечное прозябание и неудачи. Элеонора относилась ко второй категории.

Злой рок преследовал с детства. В классе её вызывали к доске, когда она не знала урока, на физкультуре то ломала руку, то подворачивала ногу, на экзамене доставался несчастливый билет.

Во взрослой жизни невезение проявлялось и в малом, и в большом.

Если она занимала за чем-то очередь, – это что-то непременно перед ней заканчивалось.

В отпуске Элеонора умудрялась подхватить кишечную инфекцию, или заболеть какой-то неподдающейся лечению ангиной, и всё отпускное время проводила в поликлинике.

Не повезло даже с именем. Начитавшись французских романов, мать назвала дочь претенциозным именем Элеонора, не подумав о том, как оно будет сочетаться с отчеством Фёдоровна и фамилией Кузина. В школе одноклассники дразнили девочку Кузей.

 «Ну какая я Элеонора?» – разглядывая себя в зеркале, думала неудачница. Элеонора в её понимании должна быть брюнеткой с тонкими, аристократическими чертами лица, высокой, изящной и немного надменной.

Из зеркала смотрела русоволосая, со вздёрнутым носом маленькая женщина с печальным выражением лица. Кузя и есть!

Элеонора с головой накрылась одеялом. Подниматься не хотелось. Не хотелось ничего. И жить тоже.

Месяц назад, после восьми лет супружества от неё ушёл Виктор, её муж. Ушёл к её лучшей подруге, разбитной шатенке с голубыми кукольными глазами. Ситуация до скуки банальная.

В итоге Элеонора осталась одна в квартире, унаследованной от рано умершей матери.

Отца не помнила, он бросил семью, когда Эля была совсем маленькой.

Мелодия парила и увлекала за собой куда-то далеко и высоко, туда, где сверкали под солнцем заснеженные верхушки Анд, а воздух был прозрачен и чист, как помыслы людей, живущих в этих прекрасных местах.

Из записи, найденной в дневнике убитого фашистского офицера.

2 августа 1942 года. «Перед нами встали какие-то казаки. Это черти, а не солдаты. И кони у них стальные. Живым отсюда не выбраться». 

 Стою возле известной картины, выставленной в музее. Впечатляющее полотно. По спине пробегают мурашки от решимости людей, да что там людей, и животных тоже, на ней изображённых. 

Как говорится, «Гугл мне в помощь». В бесконечных статьях на тему этой картины чрезвычайно трудно найти последовательное и правдоподобное описание той давней сечи. Но одно выражение из многочисленных интернетовских комментариев запомнилось крепко: «У Мамая было Куликово поле, у Гитлера – Кущёвское!».

 Не хочется повторять уже неоднократно сказанное, но, как говорится, тут потрібно розібрати!  

Конец июля 1942 года. 

Позиции Красной Армии на отдельных участках Южного фронта, скажем мягко, критические. Противник, почти не встречая должного сопротивления, рвётся вглубь Кубани.  

28 июля. Южный фронт расформирован.

Личный состав передаётся в распоряжение Северо-Кавказского фронта. 

30 июля. Немецкие войска вышли на берег реки Ея!

Им нужен кубанский хлеб, но ещё больше противнику потребна кавказская нефть! Без неё дальнейшее наступление может захлебнуться. Это понятно всем. 

Фашистов необходимо остановить! Любой ценой! Даже самой высокой.

В казачий кавалерийский корпус поступает приказ.

 Обычный. Таких в то время было множество. 

«Задерживать врага как можно дольше и дать возможность частям Красной Армии, отступившим за Дон, подготовить оборону, а также создать резерв времени для завершения эвакуации в тыл предприятий оборонного значения».

Знаете, какое лето на Кубани? +30, а то и все 40 градусов в тени и на небе ни облачка. Не знаю, точно, но думаю, и в 1942 году погода над Кущёвской степью была такая же. За лесозащитной полосой готовились к атаке кубанские казаки. Готовясь умереть! Здесь же, на родной земле. Растянулись по фронту на два километра. Командир концом шашки обозначил направление главного удара. Вначале шли тихо, стараясь не создавать лишнего шума, потом перешли на рысь и, лишь завидев воочию вражеские траншеи, дали галоп! Эту лаву уже не могло остановить ничто. Ни грохот орудий, ни миномётный огонь, ни пулемёты противника. В это время вражеские солдаты собирались возле походных кухонь в ожидании положенного завтрака. Казаки, не нарушая походного строя, ворвались в станицу. Началась паника. Экипажи противника пытались добежать до танков. Всадники рубили их на полном скаку. В то утро более тысячи немецких солдат и офицеров было уничтожено. Свыше трехсот захвачено в плен.

Друзья мои, девчонки и мальчишки!

Не повезло вам, также, как и мне.

Мы лицезреть могли полвека с лишком

Все глупости творимые в стране.

 

И ужасы бессмысленных репрессий.

И скудость нескончаемых тирад.

И смутный гул из всех краёв и весей,

И двух систем хронический распад.

 

Бравурный тон слащавых песнопений,

Помпезность, лишь сводящую на нет

Величие всех прежних достижений

И значимость одержанных побед.

 

Они всю жизнь преследуют нас с детства,

Переплетясь в одну большую нить.

И их никто, как сроки президентства,

Не в силах в одночасье обнулить.

 

РОМАНТИКИ 

Возможно, кто-то скажет с придыханьем:

«Романтиков не сыщешь днём с огнём!»

Но сколько романтических свиданий,

Встреч при свечах и ужинов вдвоём.

 

Романтик же не должен непременно

Быть рыцарем, как славный дон Кихот,

Писать стихи, играть всего Шопена

И париться в парной под Новый год?

 

Романтика нужна определённо.

В иной момент потребует душа

Романтики. Романтики шансона.

Да и блатная тоже хороша.

 

Романтикам сегодняшним не надо.

(Прошла уже та светлая пора),

Петь под гитару вечную «Гренаду»,

Всем вместе собираться у костра.

 

Достаточно, чтоб в кровь адреналина

Вплеснуть, на всё и всех закрыв глаза,

Сесть в суперсовременную машину

И мчаться, не врубая тормоза.

 

Увы, друзья, сегодняшний романтик – 

Мажор, а то и попросту бандит,

И ни один заслуженный прагматик

В обратном ни за что не убедит.

Труднее всего написать первую фразу. Это знает каждый пишущий человек. Как буриданов осёл умер от голода, так и не сумев сделать выбор между двумя совершенно одинаковыми охапками сена, так и иной литератор всю жизнь только собирается написать эпохальное произведение, но дальше этих замыслов дело не идёт. Осёл находился в более выгодном положении, чем писатель. И всё равно не смог выбрать. А каково писателю? Сотни животрепещущих тем, тысячи привлека¬тельнейших сюжетов роятся в его воспалённом мозгу, сплетаются в ночные кошмары; любое из десятков тысяч слов готово сорваться с кончика шариковой ручки и ринуться на бумагу. Но как не ошибиться? Как найти то единственное слово, которое начнёт первую фразу и сделает автора знаменитым: «Всё смешалось в доме Облонских…», «Мой дядя самых честных правил…»…

   Да, самое трудное – это написать первую фразу.

   Стас Елагин понял это ещё в восьмом классе, когда стандартные школьные сочинения на-доели ему, и он решил писать то, что думает, а не то, чего ждёт от него учительница по литературе Марья Ивановна.

   И тут встала проблема начала.

   Елагин раз и навсегда отверг апробированные многими поколениями и потому надёжные начала типа «Великий (выдающийся, замечательный, талантливый) русский писатель (поэт, драматург, критик) родился на рубеже (в конце, в середине, в начале) восемнадцатого (девятнадцатого, двадцатого) века…» А отвергнув штампы, Стас лицом к лицу столкнулся с этой проблемой. И решил её очень просто и быстро. Он не стал долго выбирать нужную фразу, а писал первое, на что падал взгляд или что приходило в голову. Уже потом к написанным словам как бы сами собой пристраивались следующие предложения, и получалось довольно-таки связно и оригинально. Постепенно Стас достиг такой степени совершенства, что ему ничего не стоило, например, начать с предложения «Луна – спутник Земли», а закончить полнейшим разгромом толстовской теории непротивления злу насилием.

   Вот и сейчас выпускник десятого класса Стас Елагин, аккуратно переписав с доски тему экзаменационного сочинения «Образы помещиков в поэме Н. В. Гоголя «Мёртвые души», быстро и привычно стал продолжать: «Стол, на котором я пишу эти строки, качается и поскрипывает. Точно так же поскрипывала карета, на которой Чичиков впервые въехал в губернский город N…»

 

                                     2

 

   Они шли по ночному городу и пели. Пели от распиравшей их хмельной силы, от сознания того, что отныне весь мир принадлежит им, и впереди – целая жизнь, прекрасная и удивительная. Десятый «А» шёл встречать не только новый рассвет. Он шёл встречать новый этап в своей жизни. Школьные годы пролетели, и всё в них теперь казалось легким и приятным. А неизвестность впереди манила и немного пугала. 

   Перед самым рассветом без всякого вступления на разгорячённые головы выпускников посыпались крупные и холодные капли дождя. Девчонки завизжали, закрывая сумочками чудеса парикмахерского искусства, и бросились под навес кафетерия на берегу реки.

Поэзия

            есть то,

                         что мы не знаем.

Поэзия

            есть то,

                         что заем мы.

Не мы творим, –

                     за Богом повторяем.

Талант – от Бога,

                           но он дан

                                          взаймы.

  

* * * 

Что от себя, – то невпопад,

хотя стараний было много.

Поэзия – есть тайный лад,

слияние души и Бога. 

 

* * *

Друзья, прекрасен наш союз!

Слабее узы Гименея.

Из девяти известных муз –

Эвтерпа всё же всех милее. 

 

* * *

Заслуги прошлые – не в счёт,

сегодняшним себя итожишь.

Тори тропу свою – дух Божий

всегда поддержит и спасёт.

 

* * *

Своею радостью согреем

и сад, и всех своих друзей.

Весна близка – теплом уж веет

от всё ещё нагих ветвей. 

 

* * * 

Ну вот, прогнозы подтвердились –

День напролёт опять дождит.

Уже в печёнках грязь и сырость,

Достал зимы плаксивый вид.

 

Хандришь и сам, как та погода,

В душе такой же полумрак.

Короткий самый месяц года,

Февраль не кончится никак…

Перед посадкой в автобус, курящие спецназовцы, а были и такие, старались оттянуть время, слишком уж смакуя каждую из затяжек. Только здесь у националистов выпала минута обсудить дальнейшие действия. Разговор зашёл о том, что надо сделать всё возможное, чтобы не попасть в логово врага. Группа из пяти человек предлагала устроить бунт входящим в автобус спецназовцам. Подождать когда автобус остановится, и всем разом сделать марш-бросок до остановки общественного транспорта, доехать до автовокзала, оттуда – до украинской границы, перейти её и вернуться в Киев.

Солдатушка – воодушевился такой идеей. 

Детинушка – озадачился. 

Верзилушка – возразил:

– А наши «лоханки», которыми мы прибыли на Кубань? Три катера так и останутся болтаться на российском причале? Да нам голову за такое снимут!

– А ты и дальше собираешься подчиняться оккупантам? Мы же в плену у агрессоров! Ты ещё не понял? Они что хотят, то и делают с нами, – получил он возражение в ответ.

– Не преувеличивай, – рассудил Верзилушка. – Думаю, они к нам не лучше, чем мы к ним относимся. Была бы воля – к стенке поставили… Но не ставят же, не унижают, на колени не ставят, а, наоборот, вежливые все до невозможности, концерты устраивают, на конях, на самолётах катают, кормят, поят, одевают… Так что, упрощать ситуацию не советую. 

– Не верю я им, – вскричал один из заговорщиков. – Ты – как хочешь. Оставайся. А мы – рванём, пока нас бандиты ДНР или ЛНР к стенке не поставили…

Верзилушка попытался обуздать закипающий бунт.

– Отставить, сержант. Никуда не годится твой план. Если уж так боишься своими глазами посмотреть, что творится в этих республиках, то просто скажи об этом атаману. Может, и другие ребята тебя поддержат.

– Ага… Сейчас… Так и сказал… Они и атаманом нашим командуют. Предатель ты всё-таки…

– Ну конечно. Не согласен – к стенке. Знакомо. Моё мнение: если уже срываться, то надо возвращаться на Кубань, забирать наших со станицы и в полном составе на катера подаваться. А так – кто в лес, кто по дрова… Глупо. Ты же просто подставишь нашего атамана.

– Туда ему и дорога. Он – не наш... «Сепар» он!

– У тебя все, кто с тобой не согласен – «сепары»? С головой дружить не пробовал? – возмутился Верзилушка. 

В это время атаман Запорожских казаков, не подозревая, что его в эту самую минуту определили во враги народа, высунул голову из автобуса и поторопил:

– Долго вы там ещё болтать будете? Ехать пора!

 Заговорщики переглянулись и поспешили затушить свои окурки. Через тридцать секунд они уже сидели на своих местах, а караван из трёх автобусов тронулся в путь.

Спит заброшенная лодка

В желтых травах у реки.

Как же мил вид околодка,

Серым тучам вопреки!

 

От пустых села дорожек

Тишь и гладь во все концы.

Не слышны басы гармошек,

Не поют былин певцы.

 

В сне поморов лукоморье –

Ждет тепла седая даль...

Ой ты, милое Поморье! –

Желто–русая печаль... 

 

ВАЛУН 

На бреге моря сиротливом,

Как исполин старинных рун,

Омытый водами приливов,

Лежит внушительный валун.

 

Зеркальна мель под небесами,

Сквозь бреши туч струится свет...

Скалистый мыс тайги лесами,

Как юный отрок, приодет.

 

Пейзаж наполнен светом ладным,

Немного сердце грусть томит...

Мне сей валун на бреге хладном

Милей Египта пирамид.

  

ПРИЛИВ 

Холодный ветер волны моря рвёт,

Вдувая стужу Гандвика в тайгу.

Упругие кусты в порыве гнёт,

Снеся к траве притопленной шугу.

 

Скалистый берег полонил прилив,

Но скоро дрогнет полная вода...

Отступит море. Скалы обнажив,

Повесит на кусты кусочки льда.

 

Меняет море берега рубеж.

Прилив‐отлив... Движенью нет конца.

Но каждый раз по‐новому так свеж

Напев суровый Сивера‐певца! 

 

* * * 

Молитв напевы старые свежи

И так чисты, как дуновенье моря.

О Русь моя, меняя рубежи,

Храни себя в пучине зла и горя.

Я не молчу любимый, не молчу

Твой молчаливо голос я целую.

Один лишь раз, дотронувшись, чуть-чуть,

Вновь наслаждаюсь звуками, волнуясь...

 

Ловлю любимый голос твой, ловлю

И собираю, словно дождь весенний

Мелодию его в душе храню    

И восхищаюсь звуками с волненьем.

 

На миг, стихая робко, лишь на миг, 

Он, возгораясь, страстно обжигает...

Слегка коснувшись нежно губ моих,

С волнением мелодия ласкает.

 

У твоего я голоса в плену,

Я не молчу любимый, не молчу я. 

Блаженствуя, я слышу тишину,  

И молчаливо голос твой целую... 

 

 

ТАНЕЦ С ВЕТРОМ...

 

Смеркалось. Я стояла у причала...

Порхали мысли, словно мотыльки.

Из поднебесья музыка звучала,

Вдали мерцали звезды-огоньки.

 

Качнув волной мелодии беспечной,

Пьянящий ветерок прильнул к руке, 

Дотронулся неслышно и за плечи

Легко обнял, скользнул к моей щеке.

 

Как юноша, застенчиво, несмело

Поцеловал – и кругом голова!

Легко лаская волосы и тело,

Шептал любви прекрасные слова.

 

Расчёсывая локоны прилежно,

Их в трепетном порыве поднимал.

И увлекая, бесконечно-нежно

То чувственно, то страстно обнимал.

 

Так мы кружились в танце до рассвета.

Ночной причал запомню навсегда,

Где вальс я танцевала с юным ветром, 

Была легка, беспечна, молода...