Глава первая
1
Труднее всего написать первую фразу. Это знает каждый пишущий человек. Как буриданов осёл умер от голода, так и не сумев сделать выбор между двумя совершенно одинаковыми охапками сена, так и иной литератор всю жизнь только собирается написать эпохальное произведение, но дальше этих замыслов дело не идёт. Осёл находился в более выгодном положении, чем писатель. И всё равно не смог выбрать. А каково писателю? Сотни животрепещущих тем, тысячи привлека¬тельнейших сюжетов роятся в его воспалённом мозгу, сплетаются в ночные кошмары; любое из десятков тысяч слов готово сорваться с кончика шариковой ручки и ринуться на бумагу. Но как не ошибиться? Как найти то единственное слово, которое начнёт первую фразу и сделает автора знаменитым: «Всё смешалось в доме Облонских…», «Мой дядя самых честных правил…»…
Да, самое трудное – это написать первую фразу.
Стас Елагин понял это ещё в восьмом классе, когда стандартные школьные сочинения на-доели ему, и он решил писать то, что думает, а не то, чего ждёт от него учительница по литературе Марья Ивановна.
И тут встала проблема начала.
Елагин раз и навсегда отверг апробированные многими поколениями и потому надёжные начала типа «Великий (выдающийся, замечательный, талантливый) русский писатель (поэт, драматург, критик) родился на рубеже (в конце, в середине, в начале) восемнадцатого (девятнадцатого, двадцатого) века…» А отвергнув штампы, Стас лицом к лицу столкнулся с этой проблемой. И решил её очень просто и быстро. Он не стал долго выбирать нужную фразу, а писал первое, на что падал взгляд или что приходило в голову. Уже потом к написанным словам как бы сами собой пристраивались следующие предложения, и получалось довольно-таки связно и оригинально. Постепенно Стас достиг такой степени совершенства, что ему ничего не стоило, например, начать с предложения «Луна – спутник Земли», а закончить полнейшим разгромом толстовской теории непротивления злу насилием.
Вот и сейчас выпускник десятого класса Стас Елагин, аккуратно переписав с доски тему экзаменационного сочинения «Образы помещиков в поэме Н. В. Гоголя «Мёртвые души», быстро и привычно стал продолжать: «Стол, на котором я пишу эти строки, качается и поскрипывает. Точно так же поскрипывала карета, на которой Чичиков впервые въехал в губернский город N…»
2
Они шли по ночному городу и пели. Пели от распиравшей их хмельной силы, от сознания того, что отныне весь мир принадлежит им, и впереди – целая жизнь, прекрасная и удивительная. Десятый «А» шёл встречать не только новый рассвет. Он шёл встречать новый этап в своей жизни. Школьные годы пролетели, и всё в них теперь казалось легким и приятным. А неизвестность впереди манила и немного пугала.
Перед самым рассветом без всякого вступления на разгорячённые головы выпускников посыпались крупные и холодные капли дождя. Девчонки завизжали, закрывая сумочками чудеса парикмахерского искусства, и бросились под навес кафетерия на берегу реки.
– А вы чего ждёте? Вперёд! – заторопил остальных Владимир Петрович, теперь уже бывший классный руководитель 10 «А».
– Ничего, не размокнем. Не сахарные, – с достоинством ответил Степан Буров, весельчак и редкий лентяй, окончивший школу только благодаря всеобучу. Он гордо шёл навстречу дождю и ветру, согретый сознанием того, что никто уже отныне не сможет назвать его двоечником.
Под навесом было темно и тесно. Все устали и молча прислушивались к барабанным раскатам на крыше. Ведущая красавица класса Ирочка Кудряшкина, стоящая рядом со Стасом Елагиным, зябко передёрнула плечами.
– Ой, ребята, я, кажется, простыла, – жалобно прошептала она и закричала дурным голосом, потому что Стёпка Буров тут же галантно укутал её своим мокрым пиджаком.
Виктор Шурыгин, ближайший друг Елагина и бывший комсорг школы, громко сказал:
– Внимание! Объявляется последнее комсомольское собрание. На повестке дня, то есть ночи, один вопрос: кем быть? Слово имеет Владимир Петрович.
– Ну, нет, – возразил учитель, – я уже всё сказал на уроках. Теперь ваша очередь.
– Можно я? – вмешался Буров. Он откашлялся и заговорил, подражая голосу Владимира Петровича, – Итак, бездельники и разгильдяи, сегодня вы простились со школой. Кто-то, как товарищ Елагин, уходит с золотой медалью, кто-то, как товарищ Буров, с золотым сердцем. Но с чем бы вы ни ушли, запомните: не важно, кем вы будете, важно...
– Какими вы будете, – хором закончил десятый «А».
Владимир Петрович засмеялся:
– Во всяком случае, кем будет Степан, я уже представляю.
– Кем, Владимир Петрович? Подскажите! – Буров умоляюще прижал руки к груди.
– Нет, дружок, время подсказок прошло. Теперь своей головой думай.
– Давайте заглянем в будущее, – предложил Елагин. – Пусть каждый сейчас напишет, кем он думает стать, а через пять лет встретимся и проверим.
– Почему через пять лет, – спросил кто-то, – ведь договорились каждый год встречаться?
Стас кивнул:
– Да, но это само собой. А за пять лет мы успеем институты окончить, профессию получить. Всё станет ясно…
Идея понравилась, и Шурыгин подвёл итог:
– Значит, вообразите себя 29 июня 1976 года, ровно через пять лет. У кого есть бумага? Записываем...
Дождь перестал. Из-за реки поднималось солнце. Ребята со смехом передавали друг другу листок бумаги, занося туда свои мечты и надежды.
– Да, если бы сбывалось всё, что задумано, – вздохнул Елагин, наблюдая за движением исторического документа.
– За тебя-то я спокоен, – сказал Владимир Петрович, – голова у тебя светлая. Да и медаль в любой вуз откроет дорогу.
Стас задумался на минуту и заметил: – Это не так просто. Мы с Виктором собираемся в
Литературный институт. А туда, знаете, какой конкурс? Это ведь единственный в Союзе институт.
– Ничего, поступите, Кому там и учиться, если не вам.
– Тьфу, тьфу, – засмеялся Стас. – Поживём – увидим.
Но в глубине души Елагин и сам не сомневался в успехе. Он был удачлив, знал это и принимал как должное. Жизнь представлялась ему тартановой дорожкой стадиона, себя он ощущал спортсменом– лидером, который сможет не только всех обогнать, но ещё и оглянуться на отставших, а оглянувшись, улыбнуться. И Стас верил в свою судьбу.
3
Время на лекциях в мясомолочном институте тянулось как на вокзале в ожидании запоздавшего поезда. С ума можно было сойти от скуки. Стас развлекался тем, что пытался писать стихи и детективные рассказы. Правда, это ему удавалось плохо. Постоянно мешал голос лектора, с пафосом сообщающего о технологии изготовления ливерной колбасы или обезжиренной брынзы. «Как всё это надоело», – с тоской думал Стас, заполняя рожицами очередной тетрадный листок.
Говорят, что студенты живут весело от сессии до сессии. Стас Елагин жил весело именно в пору экзаменов. Прошла всего одна сессия, но и этого хватило, чтобы понять: для сдачи экзаменов совсем не обязательно заниматься регулярно. Обычно Стас брал у кого-нибудь на несколько дней аккуратно написанные конспекты и, преодолевая отвращение, вдумывался в абсолютно не интересующие его науки. Достаточно было прочитать один раз, чтобы он мог смело идти на экзамен. Получив в зачётку очередной «хор» или «отл», Стас выходил за дверь и сразу же благополучно забывал всё то, о чём только что рассказывал благожелательно внимавшему экзаменатору.
С первых же месяцев учёбы Елагин выделился из общей массы первокурсников. Стаса избрали в студком. Декан намекал ему на будущую исследовательскую работу. Куратор группы без совета со Стасом не проводил ни одного собрания. И вообще, всё шло хорошо. За одним исключением: Елагину было всё это глубоко безразлично. Ему приходилось делать не то, что хотелось, а то, что было нужно. Хотя кому это нужно, оставалось непонятным.
В июле Стас получил из Литературного института ответ на своё письмо и узнал, что для поступления нужно было до экзаменов пройти ещё и творческий конкурс. Елагин тут же помчался к Виктору Шурыгину. Для Виктора это тоже оказалось ударом. Друзья боялись единственно устного экзамена по литературе, а вот про конкурс даже не подумали.
– Что же делать? – отрешенно вымолвил Елагин. – Мы должны придумать какой-нибудь выход. Должны!
– Что делать? Всё, год накрылся. Придётся следующим летом... А знаешь, может, это даже и к лучшему, – к Шурыгину стало постепенно возвращаться спокойствие. – Я очень боялся этой устной литературы. А уж за год я так подготовлюсь, что будь спокоен...
– А сейчас что делать?
– Ничего страшного. Пойдём куда-нибудь, поработаем.
– Куда? На ликероводочный завод? Грузчиками? – горько усмехнулся Стас.
– А хотя бы. Это ведь жизнь. А нам с тобой, если хотим писать, нужно её хорошо знать. А то, что мы знаем? Только из книг, из газет.
Елагин скривился:
– Да брось ты. Терять целый год! С какой стати? Может быть, можно ещё что-нибудь придумать?.. А может, пойдём на журналистику? Тоже работёнка не пыльная. И по стране поездить можно, и за границу. Идём?
– Ну что ты, Стас. Решили ведь: в Литературный. Помнишь, сколько мечтали, спорили. Призвание у человека одно, и нужно постараться не изменить ему. А то будешь корить себя всю жизнь, что занимаешься чужим делом на чужом месте...
Стас часто вспоминал эти слова Виктора, потому что чувствовал себя в институте не на своём месте. И от этого чувства рождалось ощущение какой-то вины перед другими. Взять хотя бы Фёдора Белова. Вот он, за вторым столом, на лектора уставился, каждое слово записывает. Даже кончик языка от усердия высунул. Из села приехал, сколько в городе для него интересного. А он, чудак, из читалки не вылезает. Сессию без троек сдал. Однако положение у него неопределённое. Всё-таки, не студент, а кандидат. Не прошёл по конкурсу. И переведут его в студенты или нет – это ещё бабушка надвое сказала. Но вот что удивительно, смотришь на него во время лекции и понимаешь: парень доволен, ему всё это интересно. Даже завидно становится.
«А может, это его место я занял?» – тоскливо думает Стас.
4
Ирина Фёдоровна Елагина с юных лет рвалась к роскошной жизни. И цели своей достигла. Правда, на работе Елагиной больше приходилось наблюдать роскошную жизнь других (работала она администратором в ресторане), но зато дома Ирина Фёдоровна чувствовала себя царицей. Все её прихоти были законом для мужа. Дом был, как говорится, полная чаша, и в центре этой чаши сидела она.
Сегодня у Елагиной был отгул. Она лежала на диване, рассматривая рисунок своего японского халата, и слушала Баха. Эта музыка не вызывала у неё особо приятных эмоций. Ирина Фёдоровна предпочла бы танго иди фокстрот, но приходилось поддерживать марку. Марья Алексеевна, жена председателя райисполкома, просто без ума от Баха. Совсем неплохо будет в разговоре с ней небрежно заметить: «Ах, в конце Пятой Фуги есть такое место, ну просто прелесть». Надо всё учитывать, если хочешь иметь полезные знакомства. А связи, слава богу, были. Ведь муж Елагиной, Архип Васильевич, не последнее лицо в городе: как-никак, директор мясокомбината. По оценке Ирины Фёдоровны эта должность была где-то на уровне зампредседателя райисполкома.
Зазвонил телефон, и Елагина приглушила музыку.
– Алло, – кокетливо произнесла она.
Виктор Шурыгин спрашивал Стаса. Ирина Фёдоровна недовольно сжала губы. Вот уж совсем неподходящая компания для её мальчика. Подумаешь, школьный товарищ!
– Нет, Стаса нет дома... Когда придёт, не знаю, – и она положила трубку.
«Бедный Стасик, – подумала Ирина Фёдоровна. – Он такой слабохарактерный. Все, кому не лень, на нём ездят. И этот Шурыгин. Тоже, небось, себе на уме. В школе в активистах ходил, аттестат хороший получил, а пошёл на завод учеником электрика. Не зря, наверное. С дальним прицелом. В партию вступит, а там пойдёт по партийной линии. Но на Стаса он дурно влияет. Подумать только, чуть не сманил его в Литературный институт. Тоже мне, писатели! Слава богу, сорвалось у них. Правда, Стас говорил, что снова собирается, но это так, разговоры. Детство всё это. Мальчику пора на ноги становиться. Профессию хорошую заиметь. А с каким трудом мы с отцом уговорили его поступить в мясомолочный институт! Ведь сдуру тоже хотел на завод идти! И это с золотой медалью! Но теперь, кажется, всё уладилось. Вот окончит институт, нас благодарить станет. Профессия выгодная, как сыр в масле кататься будет».
Хлопнула входная дверь. Домработница Катя вернулась с покупками.
– Почта есть, Ирина Фёдоровна, – сказала она. – Письмо для Стаса из Москвы.
Неприятное предчувствие охватило Елагину. Она взяла конверт в руки. В левом верхнем углу стоял штамп: «Литературный институт им. А. М. Горького. Тверской бульвар, 25».
«Что же это? Опять? « – у Елагиной перехватило дыхание. Бросив письмо на стол, она нервно прошлась по комнате, а затем, приняв решение, крикнула:
– Катя!
Девушка появилась в дверях, вытирая мокрые руки о фартук.
– Да?
– Вот что, милочка, на сегодня можешь быть свободна. Ты больше не нужна.
– А обед, Ирина Фёдоровна?
– Я хочу сегодня сама сделать. Иди домой.
– Вот хорошо. Спасибо вам.
Когда Катя ушла, Елагина схватила письмо и поспешила на кухню. Вскрыв конверт над струёй пара из чайника, она осторожно извлекла из него маленький листок, на котором было напечатано:
«Уважаемый тов. Елагин!
Настоящим сообщаем, что Вы не прошли творческий конкурс, который закончен 15 июня 1972 года.
Секретарь приёмной комиссии...»
Ирина Фёдоровна облегчённо вздохнула, улыбнулась и запечатала конверт.
5
– У меня то же самое, – сказал Виктор, доставая конверт из ящика стола и показывая его Елагину.
– Ну и что теперь думаешь делать?
– А что думать? Остаётся одно: новая попытка.
– Как? Ещё год ждать? А если опять? Если опять неудача!?
– Значит опять всё сначала. И так до победы.
– Да ты что, Виктор! Так можно поступать всю жизнь и никогда не поступить. Быть может, наши работы никто и не читает. Если принимают всего пятьдесят человек со всей страны, то там все места давно распределены по блату. А конкурс – так, пустая формальность. Я был глупцом, когда верил, что можно туда поступить. Была бы у меня рука в Москве, другой дело! А ты собираешься ещё ждать. Так ведь и до старости прождать можно. А жить когда?
– А мы с тобой разве не живём, Стас? Что изменилось бы в нас, если бы мы сейчас поступили? Даже если мы никогда не поступим в этот институт, то разве всё кончено? Живи, пиши. Ведь не думаешь же ты, что в институте тебя торжественно утвердят писателем? Запишут это чёрным по белому на гербовой бумаге. Нет, дружище. Я где-то читал, что писательство – это не должность, а состояние души.
– Ну и оставайся со своим состоянием души, – резко сказал Елагин, направляясь к двери, – а мне надоело. Витай в облаках, если тебе это нравится. Смотри только, не ушибись, когда свалишься на землю. Пока...
Расстроенный, рассерженный на весь мир и возбуждённый, шагал Стас Елагин по городским улицам. Шагал по лужам, не замечая ни дождя, ни редких прохожих. Нет, не размолвка с Виктором вывела его из себя. Всё было гораздо глубже и серьёзнее. Впервые в жизни Стас потерпел поражение. Он, привыкший брать призы на олимпиадах, привыкший всегда и во всём быть первым, не прошёл отборочный конкурс! Это был удар. И какой жестокий удар!
-Ужели я не гений? – с какой-то сладостной мукой то и дело шептал Стас.
6
– Сопляк! Мальчишка! – бушевал Архип Васильевич, потрясая руками перед лицом сына. – Он, видите ли, решил! У меня ревизия на носу, своих дел по горло. А тут, здрасьте, сын ещё фортеля выкидывает. Институт ему не понравился! Захотел – поступил, захотел – бросил!
– Я и не хотел туда идти, – огрызнулся Стас, увёртываясь от отцовских рук. – Вы же с матерью мне тогда все уши прожужжали: ах, не упусти шанс! Ах, хорошая специальность! Ах, не делай глупостей! Вот я и сделал глупость. Хорошо, одумался вовремя. Свою профессию любить надо. А работать только из-за денег, постоянно считать дни до отпуска – благодарю покорно.
Архип Васильевич от возмущения потерял равновесие и шлёпнулся на диван:
– Ты кто, принц наследный? Деньги тебе не нужны? А как ты без денег жить собираешься? На нас с матерью рассчитываешь? Так мы не вечны...
– Не беспокойся, заработаю как-нибудь.
– Работничек! Да ты понятия не имеешь, как деньги-то достаются. На всём готовом живёшь. Своей головы нет, так хоть родителей слушай. Короче, – отец рубанул ладонью воздух, – и думать об этом брось. Должен получить диплом – и баста. Я вечером позвоню Юрию Ивановичу, а он свяжется с вашим ректором. Всё уладим. А ты чтобы завтра взял своё заявление обратно. Понял меня?
– Нет, бесполезно это. Да я уже и документы забрал.
– Как забрал? – простонала Ирина Фёдоровна. – Ой, дурень! Сам себе жизнь ломает.
– Почему ломаю? Просто у меня другое призвание.
– Ка-ко-о-е же это? – прищурился отец.
– Литература. Не получилось в Литинститут, пойду на журналистику.
– Нашёл профессию, ничего не скажешь, – со слезами на глазах вымолвила Ирина Фёдоровна. – Так я и знала, что тут не обошлось без дружка твоего, этого Шурыгина. Сам бы ты до этого не додумался.
– Ну, конечно, я ведь у вас совсем тупой! – вскипел Стас. – Сам уже ничего не могу. И в кого только я такой уродился?
– Не дерзи матери! – Архип Васильевич стукнул кулаком по столу. – Свой ум ты нам уже выказал. Журналист!.. Зашлют тебя куда-нибудь в тьму-таракань и будешь всю жизнь писать статейки о высоких удоях на деревенской ферме. Знаю я одного журналиста, МГУ закончил. Сорок лет, а всё в потёртых штанах бегает. И все мысли об одном: где занять до получки...
– Стасик, – взмолилась Ирина Фёдоровна, – если тебе так хочется заниматься литературой, пожалуйста. Только закончи сначала институт, получи специальность. Будешь с продуктами дело иметь. А хочешь писать – так пиши в свободное время. Главное, у тебя твёрдый заработок будет. Станешь уважаемым человеком. Связи приобретёшь, Тогда и в литературе легче пробиться будет.
– Да поймите же вы, не могу я там учиться. Я ведь чужое место занимаю. Кто-то мечтает об этом институте, а попасть не может. Мне противно там, а я влез. Мне ведь своё место в жизни найти надо. Своё собственное.
– Своё, чужое, – Архип Васильевич никак не мог успокоиться. – Ты чего о других заботишься? О тебе, небось, никто не подумает. Тебя вон из Литинститута быстро отфутболили. Думаешь, там все на своих местах сидят? И каждый как ты рассуждает: может, я не своё место занял. Это только в лозунгах человек человеку – друг, товарищ и брат. А в жизни каждый сам за себя. Мы с матерью тебе добра желаем. Ты нас слушай. У меня вон восемь классов, а в люди выбился. И на жизнь не жалуюсь. И тебя устрою. Деньги иметь будешь – человеком станешь. А там живи, как знаешь...
Стас слушал отца, смотрел на плачущую мать и думал только об одном: скорей бы всё это кончилось. То, что в институт он не вернётся, это твёрдо решено. А дальше будь что будет.
Как и все семейные ссоры, эта длилась долго и нудно. Конечно, каждый желал другому только добра, но под этим добром понимал именно то, что другая сторона добром никак не считала. Ссоры между родными тем и бессмысленны, что их результатом чаще всего является лишь всё большее непонимание. И когда, выбившись из сил, исчерпав взаимные упрёки и угробив миллиарды нервных клеток, близкие люди вроде бы приходят к компромиссу, на самом деле каждый остаётся оскорблённым в своих лучших чувствах и затаивает в глубине души обиду. И день ото дня, от случая к случаю, эта обида непонимания начинает расти и расти, пока не превратится постепенно в стену отчуждения. Так самые близкие люди становятся в конце концов внутренне чужими.
Глава вторая
1
Сказать, что Стас совсем не волновался, пожалуй, было бы неправдой. Всё-таки, университет – не чета мясомолочному институту. Однако особого страха не было. Уж сочинение он как-нибудь напишет. К тому же, покорённый Ленинградом, Елагин твёрдо решил, что только здесь и стоит учиться.
Когда под беспокойными взглядами поступающих были оглашены темы сочинений, волнение тут же исчезло, уступив место привычной работе мозга. Словно открылся какой-то клапан и, опережая друг друга, десятки замыслов стали проситься на бумагу. Верный своему правилу особо не ломать голову над началом, Стас вывел на листке слова «Ленинград встретил меня дождём» и отдался свободному полёту фантазии. Через полчаса сочинение на тему «Образы революционеров в творчестве Горького» было закончено. Ещё раз внимательно пробежав глазами написанное и поправив кое-где пунктуацию, Елагин довольно улыбнулся. Гордо расправив плечи, он оглядел притихшую аудиторию. Абитуриенты по уши были погружены в творческий процесс. Кто задумчиво смотрел в окно, кто на потолок, кто, невинно глядя на экзаменаторов, пытался незаметно достать шпаргалку, а кто уже благополучно совершил это деяние и теперь быстро переносил на бумагу домашнюю заготовку. Некоторые, очевидно, не успев позавтракать, догрызали авторучку, а иные, самолюбиво закусив нижнюю губу, добросовестно пытались воспользоваться полученными в школе знаниями.
Слева от Стаса печально изучала чистый лист бумаги блондинка с тонким изящным профилем. Её длинные нервные пальцы судорожно крутили авторучку. Елагину показалось, что девушка вот-вот заплачет. Стас осторожно дотронулся до её локтя и вопросительно посмотрел на соседку. Она повернула голову и выплеснула на Стаса такое море голубой грусти, что тот почувствовал себя утопающим.
– Завал? – шепнул он, ощущая, как заколотилось сердце.
Блондинка молча опустила глаза.
Тогда Елагин, не раздумывая, протянул руку за титульным листом соседки и, переписав его заново, пододвинул девушке своё сочинение. В ответ он получил благодарный взгляд и вмиг из утопающего превратился в небожителя. Испытывая невиданный интеллектуальный подъём, Стас выбрал тему «Патриотизм советских людей в произведениях современных поэтов» и на одном дыхании исписал изменённым почерком десяток страниц. Он не старался особо напрягать свою память, вспоминая стихи известных деятелей, и, если нужно было по ходу сочинения, тотчас придумывал не только имена молодых поэтов, но и цитаты из их произведений. Испорченные титульные листки он осторожно сунул в карман и развернул лишь в гостинице. «Лукьянова Оксана», – прочитал Стас и мечтательно улыбнулся.
Через день он встретил Оксану у стенда результатов экзаменов и пригласил отметить получение пятёрок в ресторане. После этого мероприятия домой полетела телеграмма: «Поступил. Срочно вышлите денег».
2
Первые месяцы учёбы пролетели интересно и незаметно. Елагин был доволен. Доволен тем, что вырвался из дома, что смог отстоять свои убеждения, доволен лекциями, сокурсниками. Будто вернулась атмосфера школьных лет. Стас снова поверил в свои силы, вновь стал ощущать себя в центре внимания. У него появилось много друзей. Сначала своих, факультетских, затем всё новых и новых.
Соседями Стаса по комнате № 26 в общежитии были Яков Лапин, второкурсник с филфака, и Сергей Бобров, из одной группы со Стасом.
Лапин учился на переводчика и уже довольно бойко болтал по-английски. Над его койкой висел плакат с аккуратно выполненной тушью надписью « TAKEN. PRIVATE PROPERTY» . К числу старательных студентов Лапин не относился: признавал только предметы по специальности, а остальные презрительно именовал «тягомотиной». Стипендии он, естественно, не получал, однако деньги у Лапина водились. Одевался он во всё штатовское, курил только «Пэл Мэл». На длинном угловатом лице Якова обычно господствовало выражение высокомерной скуки. Однако Елагин заметил, что это выражение выработано Лапиным, но иногда Яков забывался, и тогда его лицо приобретало оттенок какой-то детской беспомощности. Всё свободное время Лапин проводил на кровати с наушниками на голове или с английскими комиксами в руках. Когда они со Стасом сошлись поближе, Яков поинтересовался:
– Что сэр Станислав предпочитает из интеллектуальных развлечений?
Подумав, что Лапин имеет в виду литературу, Стас лениво отозвался:
– В молодости грешил стишками. Например, буриме. Ты как насчёт этого?
– Фи! – скривился Яков, – я говорю об интеллектуальных... – он выделил голосом последнее слово.
– А я о чём?
– Буриме для тебя, да и для меня, это профессиональное развлечение. А для развития интеллекта в целом, сэр, я бы посоветовал вам шахматы, – назидательным тоном пояснил Яков. – Ду ю андестэнд ми?
– Йес, сэр, – в том же тоне процедил Елагин.
-Ду ю лайк чес?
Стас призвал на помощь всё своё знание английского и кивнул:
– Йес.
– Олл райт
Не говоря больше ни слова, Лапин вышел из комнаты и вернулся через полчаса с шахматами в руках.
– Прошу, диа фрэнд!
Они расставили фигуры, и через пять минут Стас был полностью разгромлен. Он покраснел и предложил матч-реванш. Теперь Елагин играл осторожно, тщательно обдумывая ходы, но, всё равно, минут через сорок Лапин провозгласил:
– Финита ля трагедиа!1
Самолюбие Стаса было задето, и он после лекций стал засиживаться в читалке, обложившись шахматными пособиями. Даже Оксане стал уделять меньше внимания, вызвав явное удивление с её стороны. Зато через неделю большинство партий с Яковым заканчивалось вничью. На этом Стас решил остановиться, утешая себя тем, что есть занятия и поважнее шахмат.
Такого же мнения был и второй сосед по комнате – Сергей Бобров. Сам он в шахматы не играл, считал это занятие пустой тратой времени. До университета он работал в райкоме комсомола и вынес оттуда любовь к различного рода мероприятиям, нарочитую демократичность и склонность к пустозвонству. Благодаря высокому росту он сразу же попал в поле зрения тренера по баскетболу, а анкетные данные помогли Боброву в скором времени стать комсоргом факультета. Тренировки, соревнования и общественная работа съедали уйму времени, так что на учёбу Сергей особо не налегал. В этом он был схож с Лапиным. Но если Яков Лапин исходил из идейных соображений, считая, что нужно учить то, что пригодится в жизни, а всё остальное – балласт, то Сергей Бобров многословно сокрушался об отсутствии возможности учиться в полную силу. Слушая его словоизвержения, Стас понимающе кивал и, подмигивая Якову, советовал:
– Знаешь, Серёга, пошли ты всё к чёрту. И баскет, и всякие комсомольские дела. А то за тремя зайцами погонишься, каким журналистом будешь?
– Не могу, Стас, – прижимал руку к груди Бобров. – Интересы коллектива для меня превыше всего.
Елагин смахивал несуществующие слёзы умиления и говорил Лапину:
– Смотри, Яша. Вот на таких людях и держится наше общество. Помяни моё слово, мы ещё будем гордиться, что жили с Серёгой под одной крышей.
– Не имею ни малейших сомнений. Там более, что зайцев всего два, а не три. Комсомол и баскетбол имеют много общего, так что их можно принять за одного зайца, а второй заяц – журналистика – никуда не денется. Машина уже запущена.
– А что ты нашёл общего между комсомольской работой и баскетболом? – спросил Сергей, подозревая какой-то подвох.
Яков удивился:
– Ну, как же? Разве не ясно? И там, и там главное занятие – забивать. Или мячи, или мозги.
Стас расхохотался, а Бобров, запустив в Лапина подушкой, пригрозил:
– Ты болтай, да знай меру. При Сталине тебе бы за такие слова...
– А при Сталине я бы таких слов и не говорил, милорд. Да и комсомол был не чета нынешнему. Как обнаружил сэр Гераклит, всё течёт, всё меняется.
– К лучшему, Яша, к лучшему, – бодро затараторил Сергей. – Расцвет демократии в стране ещё раз ярко демонстрирует...
Елагин поморщился:
– Ладно, кончай выступать, не на собрании. К лучшему, говоришь? Знаешь, как один ветеран сравнил жизнь у нас в разное время? Всего четыре периода. Первый период, сразу после революции. Люди жили как в спичечном коробке: один загорается и всех зажигает. Следующий этап, как в трамвае: все сидят, а один стоит, ждёт, когда посадят. Затем люди пересели в самолёт: один неумелый пилот у штурвала, а всех тошнит. И, наконец, последний период. Живём как в такси: чем дальше, тем дороже.
Яков хмыкнул, а Бобров опасливо покосился на дверь и возразил:
– Постоянно слышишь разговоры, что всё дорожает. А что конкретно-то? Хлеб, масло, мясо, молоко как стоили, так и стоят. Шампанское и коньяк дороже стали. Так нам-то что? Мы больше водочку... Не цены растут, а запросы. Конечно, вот в Ленинграде, например, и жизнь дороже, чем где-нибудь в Саратове. Просто запросы больше.
– Ерунда, – сказал Стас. – Как раз в Ленинграде жизнь дешевле.
– Почему это?
– А потому, что здесь ты можешь всё купить по госценам. Они, действительно, как были, так и есть. А взять провинцию. Пойди купи мясо по рублю девяносто. Да там все витрины в мясных рыбными консервами забиты. А на базаре мясо рублей пять. Есть разница?
– Ну, если ты так повернул. Но это же нетипично, Стас. Временные трудности. В конце концов, дорого – не покупай.
- Железная логика, – согласился Елагин. – Тогда вопросов нет.
Довольный тем, что убедил Стаса, Бобров доверительно сказал:
– А вообще, парни, между нами говоря, не вижу ничего плохого в том, что есть дефицит. Люди разные. Одному достаточно сала шматок, а другому подавай салями. Так что, всё регулируется. У кого запросы больше, те и тянутся в Москву или Ленинград. Главное – суметь зацепиться, осесть здесь. Я вот твёрдо решил обосноваться в Ленинграде.
– Похвальное намерение, А нельзя ли узнать, как вы намерены его осуществить, – полюбопытствовал Лапин.
– Дарю идею. Всё очень просто. Нужно закадрить местную деваху. Законный брак, ленинградская прописка.
Яков зевнул:
– Старо как мир. Так вы, сэр, прагматик. Ну и что, есть уже кандидатура?
– Чего-чего, а этого добра хватает. Правда, ещё не было случая выбрать. Но у нас на курсе есть подходящие чувихи. Да вот хотя бы, – Бобров повернулся к Стасу, – Лукьянова с нашей группы.
Стаса словно молотком по голове хватили. Он почувствовал, как сжало горло. Однако Елагин заставил себя улыбнуться и, подойдя к койке Лапина, ткнул рукой в слово «TAKEN».
– Читать умеешь?
Бобров непонимающе уставился на Стаса, а тот уже полностью взял себя в руки и кивнул Якову:
– Переведи этому пижону.
– Занято, – с удовольствием перевёл Лапин, от души наслаждаясь ситуацией.
Бобров не страдал замедленным мышлением. Он хлопнул себя ладонью по колену и засмеялся:
- Ну, Стас, чего ж ты молчал? Разве ж я другу стану дорогу переходить. Другую найду. А ты в порядке. Девочка – высший класс. Одобряю.
3
Редактор университетской газеты Пётр Галих обладал бульдожьей хваткой. Когда в ответ на обращение к первокурсникам Елагин отнёс в редакцию несколько своих школьных стихотворений, Галих тут же опубликовал их и с тех пор непрерывно требовал от Стаса всё новые и новые порции литературной дани. «Ни дня без строчки!» – любил он цитировать, покачивая перед глазами студентов перемазанным чернилами пальцем.
Встретив Стаса в один из ярких майских дней, когда сидеть на лекциях не было никакой возможности и Стас с Оксаной решили смотаться в Петергоф, Галих схватил Елагина за руку и стал выпытывать, нет ли у того чего нового. Редактор укорял Стаса в лени и долго распространялся о том, как необходимо молодым дарованиям постоянно работать над собой.
– Ведь так? Ведь верно? – постоянно обращался Галих к Лукьяновой, призывая её в союзницы.
Чтобы отвязаться, Стас сказал, что недавно от скуки написал пародию.
– Пародию? – возликовал Пётр. – Читай! На кого?
– На Пушкина.
Галих даже крякнул от удивления:
– Однако! Не слабо для начала. Ну, давай.
Стас с выражением и красуясь перед Оксаной начал:
- У Александра Сергеевича есть такие строки:
Мне не к лицу и не по летам...
Пора, пора мне быть умней!
Но узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей.
Пародия звучит так:
Врач мне твердил: не пей спиртного,
И кисло-сладкого не смей,
Не то мы обнаружим снова
Болезнь любви в душе твоей.
Но жить на свете по диете
Поэта трудно убедить.
И вот намедни я заметил,
Что вновь желудок стал шалить.
Опять я справочник листаю...
Пора, пора мне быть умней!
Я так уж медицину знаю,
Что мог бы сам заняться ей.
Листаю книгу, и при этом
Растёт тревога всё сильней...
Да! Узнаю по всем приметам
Болезнь любви в душе моей
.
– Недурственно, – сказал редактор, выслушав стихи и прикидывая, как их можно использовать. – Вполне, так сказать, в стиле жанра. Но Пушкина пока трогать не будем. Ты, Елагин, напиши на кого-нибудь из нынешних. И сразу ко мне. Договорились?
Галих убежал. Оксана ласково прижалась к Стасу и шепнула:
– Ты гений.
Елагин обнял девушку и скромно ответил:
– Не я один.
4
Наступили летние каникулы. Сергей Бобров, назначенный комиссаром стройотряда, развил бешеную деятельность. По слухам, студенты должны были строить ферму где-то в Казахстане, и заработки ожидались немалые. Елагин тоже думал ехать, в основном из-за денег. Роман с Оксаной Лукьяновой требовал всё больше расходов. Стипендии и переводов от родителей уже не хватало. В семье Лукьяновых не привыкли считать деньги, и Оксана несколько раз делала Стасу выговор, если он давал официанту на чай неприлично малую, по мнению девушки, сумму.
В начале июля Оксана укатила с родителями в круиз вокруг Европы, и Стас заскучал. Попробовал было по примеру Лапина выучить основательно какой-нибудь язык, но это дело быстро набило оскомину. Сунулся со стихами в редакцию городской газеты, но получил там отказ. Изнывая от безделья, Елагин целыми днями дулся с Яковом в шахматы. Узнав, что Стас собирается в стройотряд, Лапин пренебрежительно заметил:
– Занятие не дли интеллигентных людей. Несолидно. Тебе что, деньги нужны? Оставайся здесь, больше заработаешь.
– Каким образом?
– Э! Мало ли способов для умного человека.
Елагин задумался. Вообще-то, Яшка не балабол. Может, остаться?
– А точно я здесь смогу подработать? – спросил Стас, давая себя убедить.
– Сэр, ваше недоверие оскорбительно. Фирма гарантирует.
Через несколько дней Лапин привёз Стаса в морской порт. Тут у Якова оказалась куча знакомых. Он переговорил с одним, вторым, третьим и, бросив Стасу: «Подожди здесь», скрылся в одном из многочисленных складов. Минут через десять Лапин показался с чемоданом в руках.
– Всё о’кэй, – сказал он, подмигивая Елагину.
Сев на свободную лавочку, Лапин вытащил из чемодана два фирменных пакета. Листая записную книжку, он проговорил:
– Итак, операция продолжается. Твоя задача: отвезёшь эти пакеты, получишь деньги. Скажешь: «от Якова». Держи адреса.
– А сколько денег? – поинтересовался Елагин.
– Там всё знают. Действуй!
– А ты?
– А я в другое место.
И они разошлись в разные стороны.
Всего два часа потребовалось Стасу, чтобы справиться с возложенным на него поручением и вернуться в общежитие. А Яков появился лишь вечером. Он небрежно сунул в карман принесённые Стасом деньги и достал из «дипломата» бутылку шампанского и блок «Пэл Мэл».
– За удачный бизнес! – провозгласил тост Лапин. Друзья выпили и закурили.
- Да, чуть не забыл, твой заработок, – спохватился Яков. Он вынул из бумажника и протянул Елагину сотенную банкноту.
5
Оксана была так переполнена впечатлениями, что целый месяц изливала их на Стаса. Загнивающий мир капитализма поразил её юное воображение, и Оксана всё мечтала, как она вновь поедет за границу, теперь уже со Стасом.
– Ах, дорогой, – говорила она, – это невозможно передать словами. Как жаль, что тебя с нами не было. Представляешь, в Марселе заходим в магазинчик, там их куча прямо на набережной...
Стас слушал милый сердцу лепет и думал, что теперь он, наверное, сможет повезти Оксану за рубеж. Во всяком случае, в свадебное путешествие. Это будет шикарно. Все знакомые засохнут от зависти. А деньги он накопит. Елагин поражался, как легко они с Яшкой проворачивали свой бизнес. И почему он раньше сам не догадался так делать? Ведь всё очень просто. Одна только операция с американскими джинсами – и в кармане полторы сотни чистыми. Но ещё выгоднее оказалось иметь дело не с тряпками и пластинками, а с долларами и другой валютой. Тут уже в руки шли не просто даровые деньги. Это были большие деньги. Стас купил японский магнитофон, в ресторанах города теперь его знали почти все швейцары. Оксана бывала очень горда и довольна, когда перед ними широко раскрывались двери «Астории», в то время как для очереди у входа красовалась табличка «Мест нет».
Впрочем, было и нечто, слегка омрачавшее настроение. Жить стало проще и веселее, но один за другим рушились идеалы, которые ещё остались в душе у Стаса со школы. Он видел, что деньги захватили не только материальную, но и духовную власть. Деньги решали всё. И жизнь людей была наполнена погоней за деньгами. Именно это и стало для большинства смыслом жизни. Деньги – карьера – деньги. И Елагин чувствовал, что если не следовать этой формуле, то вряд ли сумеешь добиться в жизни чего-нибудь значительного.
Стас тряхнул головой, отгоняя все неясности прочь. Он любит, и любим. В кармане увесистая пачка червонцев. Он идёт с Оксаной в престижный ресторан. Что ещё надо для счастья?
- Ну что ты, Ксана, всё о Западе, – укорил Стас спутницу, когда показались огни «Астории». – Разве у нас плохо? Вот здесь раньше прожигали жизнь банкиры и помещики, а теперь каждый советский человек может зайти сюда пообедать.
6
Редко, но бывали такие вечера в комнате № 26, когда её обитатели не спешили на свидания, не принимали посетителей, не резались в карты, не зубрили конспекты, а просто общались. Тихо звучала музыка. Настольная лампа создавала уютный полумрак. Разговор в такие минуты шёл горячий, заинтересованный, студенты открывали души, испытывая от этого облегчение. И как бы ни вели они себя в остальные дни, именно эти редкие вечера давали истинное представление друг о друге.
Так Стас знал, что Лапин поставил перед собой цель в совершенстве изучить английский, немецкий и французский языки, чтобы иметь возможность работать где-нибудь за границей. К этой цели он и шёл как бульдозер, отметая всё лишнее. Сам Елагин рассказал приятелям, как пытался поступить в Литературный, но ничего не вышло. Лапин понимающе кивнул головой, а Бобров заметил:
– Один институт в стране. Чего ж ты хочешь. Вот так с улицы прийти и поступить? Наивняк! Я бы и сюда ни в жизнь не поступил, спасибо друзья помогли. Связи в наше время – великое дело.
– Да, – сказал Стас задумчиво, – оплели всю страну как паутиной. Поэтому и творится чёрт-те что. Кругом лозунги, победные рапорты, научно-технический прогресс, а за что ни возьмись – мыльный пузырь. Всё во имя человека, всё для блага человека! Какого человека? Люди уже ни во что не верят. Говорят одно, делают другое, думают третье. Куда мы катимся? Связи! Бездарности поддерживают друг друга и стараются сжить со света не похожих на них. Вон на той неделе Войновича из СП исключили. А сегодняшнее собрание с осуждением Солженицына? Гневно осуждаем! Злобный пасквиль. А кто хоть строчку видел из этого "Архипелага"? И ты, Серёга, туда же. Что тебя понесло на трибуну?
– Нет, здесь ты не прав, дружище, – возразил Бобров. – Тут дело тонкое, политическое. Читал статью в "Литературке"? Солженицын нас грязью обливает, а ты его защищаешь? И правильно сделали, что выслали. Давно пора. А вы знаете, что он выкинул полгода назад? Письмо послал советскому руководству с самыми наглыми требованиями. Я вчера на конференции был, знакомый сказал. А у него сведения точные. В обкоме связи имеет. Да и вообще, что мы знаем в этом деле. Ведь сами писатели против него выступили.
– Выступили, да не все, – подал голос Лапин. – Помните, мы собирались смотреть творческий вечер Евтушенко, а его отменили? А знаете, почему? Послал Брежневу телеграмму в защиту Солженицына.
– И откуда ты знаешь? – скептически поинтересовался Сергей.
– Знаю. Слушал английские передачи. Кстати, и насчёт письма Солженицына с наглыми требованиями. И это письмо зачитывали. Ничего криминального в нём нет. Суть сводится к четырём пунктам: первое, полная свобода писательской деятельности. Утопия, конечно. Такого не было, нет и не будет. Но что тут преступного?
– Ничего. Ну, а дальше? – заинтересовался Елагин.
– Второе. Разрешение молодёжных религиозных организаций.
Бобров возмущённо всплеснул руками:
– Во – во! А это что, не глупость? Антисоветчина!
– Я бы так не сказал, – продолжал Яков. – По Конституции у нас свобода совести. Я лично не представляю, как в наше время можно серьёзно верить в бога. Но коль найдутся желающие... Зачем же им запрещать? Да верьте в бога, ради бога. Кому какое дело? И что можно добиться запрещениями? Разве что обратного эффекта. Запретный плод сладок. Дальше. Третье?.. Да, третий пункт. Он призывает прекратить попытки распространения советской идеологии по всему миру.
– А интернациональный долг? – снова возразил Сергей.
– А суверенитет? – парировал Яков. – Впрочем, этот пункт я не очень понимаю. О чём речь? Если что-то наподобие чехословацких событий – это одно, а если борьба идей – то совсем другое. И, наконец, последнее. Свободные выборы в СССР.
– А у нас какие? – Бобров зевнул и вытянулся на кровати.
– А у нас вообще не выборы. Из кого выбирать, если одна кандидатура? Так, для галочки. И ещё, говоря о свободе выборов, Солженицын имел в виду, чтобы на руководящие посты могли избираться не члены партии.
Стас усмехнулся, а Сергей вновь возмутился:
– Ну вот, и против партии выступает. Нет, я одобряю, что его выдворили. Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи. Там лучшие люди. Они и должны руководить. Так ведь, Стас?
– Да на здоровье, – сказал Елагин. – Я не против. Был бы толк. Были бы результаты от умного управления. Но только, глядя, что вокруг творится, я не очень-то вижу эти результаты.
Бобров вдруг захохотал. Лапин покосился на него, впрочем, без особого удивления, и поинтересовался:
– Не соблаговолит ли мистер Бобров перевести это ржание на общедоступный язык?
Продолжая хихикать, Сергей объяснил:
– Анекдот вспомнил. Вчера на конференции рассказали. Как раз об управлении. Рассказать? Только между нами. Смотрите, не болтайте.
– Давай, давай. Здесь все свои, – успокоил его Стас.
– Значит так. Зашёл спор, какой человек должен управлять государством. Владимир Ильич говорит, что государством должен управлять умный, честный, справедливый человек, который заботится о благе всех и каждого. Сталин говорит: «Нет, это невыполнимо. Государством должен управлять человек с твёрдой рукой, который способен жертвовать интересами отдельных людей ради интересов всей страны». Хрущев не соглашается: «Что вы, товарищи, такое говорите. Нет, государством должен управлять человек, хорошо разбирающийся в сельском хозяйстве». Ну, спорили они долго, никак не придут к общему мнению. Обращаются к Брежневу: как, мол, Леонид Ильич, ваше мнение. Какой человек должен управлять государством? Брежнев думал, думал, потом махнул рукой и говорит: «А!.. Можно и не управлять...»
- Особый шарм этому анекдоту придаёт то, – заметил Лапин, – что он звучит из уст комсомольского работника.
7
На 8 марта Елагин подарил Оксане золотое кольцо, ухлопав почти все свои сбережения. Девушка в восторге расцеловала Стаса и сказала, что родители уже давно хотят с ним познакомиться.
– Я пообещала, что затащу тебя сегодня вечером. В шесть часов. Идёт?
– Идёт, – согласился Стас. – У меня ещё кое-какие дела, но до шести я освобожусь.
– Какие ещё дела в праздник, – прищурилась Оксана. – Учти, я ревнивая.
Елагин прижал руку девушки к сердцу и, сделав страшные глаза, поклялся:
– Кроме тебя, дорогая, женщин для меня не существует.
– Смотри у меня. Да, Стасик, вчера тебя весь день Галих искал. С таким таинственным видом... Что он хотел?
– Да так, пустяки. Пробил у нас в издательстве сборник студенческой поэзии. Обещал пару моих стихотворений тиснуть.
– Вот здорово! Ты у меня умница. Только надо отобрать хорошо. Чтоб тебя сразу заметили. Это ведь уже не газета. Ты решил, что отдашь?
– Я хочу что-нибудь такое, с юмором. Пародию, наверно. Да вот я недавно написал шуточное стихотворение. «Судьба резидента» называется.
– Прочитай.
– С удовольствием. Только оно длинное...
Когда Елагин закончил читать, Оксана уверенно сказала:
– Нет, Стасик, это не пойдёт. Тебя могут неправильно понять. Нужно что-то иное, патриотическое. И вообще, пора уже и о карьере думать. В центральную печать пробиваться. Вон, бери пример с Серёжки Боброва. В литературе ни бум-бум, а его размышления о комсомольской работе уже в «Авроре» печатали. Постоянно в президиумах сидит. Уж он своего не упустит. Будет хозяином жизни. А тебя всё куда-то заносит. Так и сорваться недолго.
– Пустяки, – засмеялся Стас. – Раз ты со мной, мне ничего не страшно.
– Ну ладно, до вечера. Я побежала. Значит, ждём в шесть часов. Маме не забудь цветы подарить.
– Обязательно.
Оксана упорхнула, а Елагин свернул на улицу Бродского и направился к Русскому музею. У памятника Пушкину Стас должен был встретить парня, которому собирался сдать полсотни долларов. Встреча была назначена на 16.00, и Стас размышлял, куда будет лучше заехать потом за цветами, чтобы вовремя успеть к Оксане. Однако планы его были нарушены самым наглым образом. Когда Елагин с валютчиком обменялись конвертами и уже направились в разные стороны, откуда-то появились двое молодых людей в светлых плащах одинакового покроя и вежливо проводили незадачливых коммерсантов в чёрную «Волгу». Хотя автомобиль был новый и бежал по городу удивительно мягко, поездка в нём рождала только отрицательные эмоции.
Так что, вместо приятного вечера у будущих родственников, Елагину пришлось провести остаток дня за очень неприятными беседами. Следователь долго грозил Стасу какой-то 88 статьёй, заставил написать целых три объяснительных и никак не хотел верить Елагину, что доллары тот нашёл на улице. В конце концов, пообещав сообщить в университет и заверив, что в следующий раз так легко Елагин не отделается, следователь отпустил его домой. В общежитие Стас явился с таким бледным лицом, что Лапин сразу почувствовал неладное.
– Что случилось? – спросил он встревожено.
Когда Стас посвятил приятеля в происшедшее, Яков успокаивающе похлопал Елагина по плечу:
– Да не волнуйся особо. Ничего страшного. Больше в эти дела не суйся, и всё будет тип-топ.
Стас закурил протянутую сигарету и неуверенно улыбнулся. Ведь, действительно, всё самое страшное уже позади.
Объясняясь на следующий день с донельзя разобиженной Оксаной, он уже выставлял всё случившееся в юмористическом виде. Однако Лукьянова не собиралась веселиться:
– Ещё неизвестно, как тебе это обернётся, – проговорила она, кусая губы, – При случае всегда могут припомнить. А у тебя должна быть кристальная репутация, если хочешь чего-то добиться. И что я теперь родителям скажу? Эх, Стас, видать, ты неудачник.
- Пустяки. Всё будет хорошо, – уверенно сказал Елагин.
8
Приближалась летняя сессия. Мартовское происшествие давно забылось. На душе у Стаса было светло и радостно. По случаю посещения университета группой ответственных лиц из московских творческих организаций, на факультете журналистики предстояло торжественное собрание. Бобров уже три дня зубрил доклад, который должен был сделать от имени комсомольской организации. Нескольким студентам для «оживляжа», как выразился декан, поручили прочесть что-нибудь своё, творческое. В числе этих студентов был и Елагин.
– Прочтёшь стихотворение, – напутствовал Стаса Галих. – Постарайся понравиться гостям. Там есть очень влиятельные люди.
– Я «Судьбу резидента» прочту, – сказал Стас, – по-моему, весьма актуально будет.
– Категорически не советую. Это не то, что надо. Оно, кстати, и в сборник не подойдёт. Подбери что-нибудь другое. В духе времени.
Временами Елагин становился упрямым. Его авторское самолюбие было задето. И когда на собрании ему дали слово, Стас твёрдо произнёс в микрофон:
- Я прочту шуточное стихотворение «Судьба резидента»:
Шпионить с детства он умел
И в том немало преуспел.
Окончив школу ЦРУ,
Он был заброшен к нам в страну
И пересёк границу
Под именем Влад Птицын.
В глубинке прочно он осел;
Оброс хозяйством, облысел.
Законспирировался так,
Что русский стал любить табак.
Знаток диверсий и интриг,
Он ждал ареста каждый миг.
И хоть не делал ничего,
Что вред могло бы принести,
Всё опасался, что его
Чекисты могут «замести».
В кошмарных снах шпион не раз
От шефа получал наказ:
«Вредить всегда, вредить везде,
Пусть враг бессильно плачет.
Вредить – и никаких гвоздей!
Вот суть твоей задачи!»
Но шеф далёк, а КГБ,
Быть может, ходит рядом.
И может, по его судьбе
Суровым водит взглядом.
Короче, что там говорить,
Когда мороз по коже.
В таких условиях вредить
И сам Джеймс Бонд не сможет.
Но постепенно страх отстал.
Шпион живёт, не тужит.
На службе активистом стал,
В семье – примерным мужем.
Он слал отчёты в ЦРУ,
Присочинив лишь малость
О том, как здорово ему
Вредить нам удавалось.
Он сам ничем не рисковал -
Вреда и так хватало:
То на строительстве аврал,
То план трещит по валу;
То вдруг матёрый бюрократ
Прокрался в храм науки...
Шпион тому до смерти рад
И потирает руки.
От благоглупостей вокруг
Всё веселей на сердце.
Один, второй порочный круг -
Куда теперь им деться?
А может, целый легион
В стране таких людей, как он?
И зря дрожал когда-то:
Кругом свои ребята?
В стране развал, в стране разброд,
В стране наглеет всякий сброд -
Кончается удачей
Шпионская задача.
Строча очередной отчёт,
Подумает Влад Птицын
О том, как вырос в банке счёт,
И тихо веселится.
Шпион доволен, ну а мы
Негодованием полны.
И то, и это плохо,
Во всём виним эпоху.
А может, просто прекратить
Во всём самим себе вредить?
В стране давно бы надо
Нам навести порядок.
Чтоб знали место дураки
От Магадана до Оки,
И чтоб пустоголовых
Не выпускать из школы,
Искоренить повсюду блат,
Номенклатурный маскхалат -
Защитный бездарей наряд -
В который каждый бюрократ
Бывает несказанно рад
Пожизненно рядиться,
Пора отбросить в старый хлам,
Людей ценить по их делам,
Как по полёту – птицу.
Пора, пора не тлеть, а жить,
Не месту – Родине служить.
Тогда, давай хоть миллион,
Но не поедет к нам шпион.
Пока же всё иначе, -
Легка его задача.
Так что, решайте, люди,
Как дальше жить мы будем.
Всё это Стас прочёл на едином дыхании и победно поднял голову, ожидая оваций. В зале раздались аплодисменты, которые тут же неуверенно смолкли. В президиуме царило молчание. Елагин увидел искажённое испугом лицо Галиха и сошёл со сцены.
– Ну, как? – спросил он Оксану.
Ничего не ответив, та смерила его недовольным взглядом и пересела на другое место.
9
Комсомольское собрание подходило к концу. Оставался последний вопрос – персональное дело комсомольца С. Елагина. Выступивший секретарь парткома Храпов охарактеризовал поведение Елагина как возмутительное и беспринципное.
– Выйти на сцену в присутствии наших гостей, известных писателей и журналистов, с абсолютно недостойным по форме и содержанию опусом, – сказал Храпов, – мог только человек, совершенно лишённый чувства ответственности и политически незрелый. Своим поступкам он опозорил университет, и мы обязаны отреагировать должным образом. Я думаю, всем ясно, что человек с такой гнилой философией не может быть в рядах комсомола. А может ли такой человек быть в рядах славного отряда советских журналистов? Разве будет он верным соратником в идеологической борьбе и не переметнётся ли он при удобном случае на вражескую сторону? Я предлагаю поставить перед ректоратом вопрос о возможности дальнейшего пребывания Елагина в нашем университете.
Елагин стоял, до боли сжав зубы и сдерживая ярость. Происходящее казалось ему каким-то кошмаром. А на трибуну один за другим выходили студенты и клеймили позором своего бывшего товарища. Взял слово Бобров, и Стас немного расслабился.
– Я давно знаю Елагина, – сказал Сергей, – мы с ним соседи по комнате и, можно сказать, друзья. Мне больно и горько это говорить, но как комсомолец я не могу молчать. Я не раз замечал, что у Елагина появляются не наши мысли, мысли, отдающие диссидентским душком. Он пытался рассказывать анекдоты политически вредного характера, сомневался в правильности нашего курса. И я, как его товарищ, говорю: остановись, Стас. Остановись, пока не поздно...
При голосовании Елагин с трудом заставил себя посмотреть в зал и найти взглядом Оксану. Она не голосовала. И Стас радостно улыбнулся. Всё сразу показалось смешным и неважным. Он поднял голову и громко сказал:
- Одна просьба ко всем присутствующим. Когда на стене этого здания будет висеть мемориальная доска с моей фамилией, вспомните сегодняшнее собрание!
10
Яков Лапин выбил Сергею два передних зуба, и Бобров перебрался в другую комнату. Официального приказа об отчислении Стаса не было, поэтому он продолжал жить в общежитии. Оксана стала его избегать, и, как ни старался Елагин вернуть прежние отношения, этого пока не удавалось. Так прошёл почти месяц.
Стас уже стал надеяться, что всё обошлось. Он начал сдавать зачёты и готовиться к экзаменам. Но тут его вызвали в ректорат, ознакомили с приказом и предложили забрать документы.
– Только не делайте из этого трагедию, молодой человек, – утешающе сказал проректор. – Поработайте годик и приезжайте с положительной характеристикой. Восстановим.
Узнав об этом, Оксана не удивилась.
– А ты чего ждал? – пожала она плечами.
Молодые люди медленно брели по Университетской набережной. Стас пытался шутить, но Оксана остановила его, крепко сжав руку.
– Ну и что ты собираешься теперь делать? – спросила она.
– Поработаю год. Накоплю денег на свадьбу. Нам с тобой ещё все завидовать будут.
Оксана усмехнулась и ничего не ответила.
– А может, махнём летом куда-нибудь вместе? – продолжал Стас. – В Прибалтику или на Кавказ? Ты как, Оксана?
– Что сейчас об этом говорить, – покачала головой девушка, – езжай домой, устройся. В июле приедешь, тогда и поговорим.
– Хорошо. Договорились. Я буду очень скучать по тебе, – шепнул Елагин, пользуясь случаем и целуя её в ухо, – а ты?
- Ещё как, успокойся, – засмеялась Оксана.
11
Невский проспект был полон движением. Люди шли сплошным потоком. Иные спешили, другие двигались неторопливо, с любопытством оглядываясь вокруг. В последних без труда можно было узнать приезжих. Кого здесь только не было! Разноязычная речь органично вплеталась в говор улицы. Стайками проходили девушки в огромных разноцветных очках и коротких юбках. Важно шествовали степенные члены английской тургруппы с непременными трубками в зубах. Невозмутимо прогуливались немцы, одетые в шорты и увешанные фотокамерами. Временами проходили длинноволосые парни в белых футболках, надписи на которых оповещали весь мир: «WE LIKE BEATLES».
Стас медленно шёл к Московскому вокзалу. Настроение было прескверное. До отхода поезда оставалось ещё два часа, и, чтобы убить время, Елагин зашёл в рюмочную. Взял сто граммов коньяка с апельсином и задумался. Почти два года он не был дома. И вот, возвращается. Что он скажет родителям? Они и раньше его не понимали. А теперь? Какой скандал они закатили, когда он ушёл из мясомолочного института. А ведь он был прав. Не его это дело. Так и прозябал бы всю жизнь как отец на какой-нибудь куче дефицита. Нет, это не для него. В Ленинграде Стас это понял окончательно. Жить надо красиво, и работу надо искать красивую. А деньги умный человек всегда добудет. Нужно только быть осторожнее...
Через сутки Елагин был дома. Против ожидания Архип Васильевич принял блудного сына довольно спокойно.
– Будем считать, что ты уже два института окончил, – ухмыльнулся он. – Ну что ж, отдохни пока. А потом я тебя устрою экспедитором на мясокомбинат. Есть возражения?
– Нет.
– Вот и ладно.
Но Стасу не пришлось поработать экспедитором. Через неделю на его имя пришла повестка о призыве в армию. Елагин прошёл комиссию и тут же рванул в Ленинград, к Оксане.
12
Обнявшись, они стояли на перроне. Они молчали, ибо всё уже сказали друг другу. Расставание всегда грустно, а расставание на два года тем более. Стас смотрел на лицо девушки, стараясь запомнить всё до мельчайшей подробности. Он был рад, что поезд задерживается. Оксана, напротив, нервничала, то и дело поглядывая на часы. Заметив это, Стас сказал:
– Видишь, сама судьба за нас. Даёт нам время подольше побыть друг с другом.
– Мы могли бы вообще не расставаться! – нервно бросила девушка, отстраняясь от Елагина.
– Ну кто же в этом виноват, – успокаивающе проговорил Стас.
– Как кто? Да уж не я во всяком случае! Ты сам всё испортил! Говорила я тебе, не читай эти свои вирши. Так нет, вылез. Кому и что ты доказал? Всё думал умнее всех казаться. А в результате будущее себе зачеркнул. А я? Разве ты обо мне подумал? Нет! Только о себе! Эгоист!
– Ксана, ну что ты? Успокойся! – Елагин попытался вновь обнять подругу.
– Оставь меня! – яростно прошипела она, вырываясь. – Между нами всё кончено. Ты меня никогда не любил.
И со слезами на глазах Оксана бросилась прочь. На бегу она обернулась и прокричала:
– Прощай!
Стас остался стоять как идиот. Он не понимал, что внезапно изменилось, что произошло с Оксаной.
Объявили посадку. Пассажиры засуетились, забегали по платформе. Елагин сделал шаг к вагону, но сразу остановился. Нет, он не может так уехать. Ведь Оксана любит его, это же ясно. У неё на глазах были слёзы. Нужно догнать её, пока не поздно.
Расталкивая людей, Стас бросился в здание вокзала и, проскочив его, выбежал на Литовский проспект. Вдали он заметил розовую кофточку и белокурую головку Оксаны. Сердце радостно забилось. Купив большой букет алых роз, Елагин стремительным шагом стал догонять девушку. Расстояние между ними быстро сокращалось. Вдруг Оксана перебежала Невский и помахала кому-то рукой. От входа в метро к ней поспешил высокий парень с цветами в руках. Он поцеловал Лукьянову и вручил ей букет. Затем парень обернулся, и Стас узнал Сергея Боброва. Что-то весело объясняя Боброву, Оксана взяла его под руку, и они исчезли в дверях метрополитена.
Из рук Стаса посыпались на асфальт алые розы.
Глава третья
1
Сброшена шкура зелёной ящерицы! Свобода, встретившая Елагина за КПП, пронесла его транзитом через родной дом и опустила на аэродроме курортного города N. Получив свой кожаный чемодан, украшенный женскими лицами, Стас вынырнул из шумного и душного чрева аэровокзала и лицом к лицу встретился с южным июльским солнцем. Он был в восторге от этой встречи!
Вскоре Елагин неторопливо прошествовал в одну из гостиниц города, на дверях которой красовался греющий душу призыв «Добро пожаловать!». Вестибюль гостиницы напоминал зал ожидания. Многочисленные приезжие, прочно оккупировавшие все кресла, с интересом изучали монументальную табличку «Свободных мест нет».
Убедившись перед зеркалом в безупречности своей внешности, Стас подошёл к администратору:
– Добрый день, девушка!
Молодая дама равнодушно подняла голову от журнала мод и рукой, отягощённой золотом, указала на табличку.
– Да, но в каждом правиле есть свои исключения, – не захотел сдаваться Елагин, – я вижу, вы разбираетесь в искусстве и не захотите...
– Молодой человек, не мешайте работать, – строго отрезала администратор.
«Диалог не состоялся», – мысленно заключил Стас и вышел из комфортабельного и негостеприимного заведения.
Неподалёку от гостиницы он наткнулся на домик с вывеской «Квартирно-посредническое бюро». Здание окружала многоликая толпа, представители которой именовались здесь «дикарями». Их окрестили так за то, что эти люди не имели в цивилизованном обществе нужных связей или соответствующего положения и потому отважно прибыли на юг без путёвок. Среди приезжих резко выделялись местные женщины с уверенными и суровыми взглядами. «Дикари» изо всех сил старались произвести на них благоприятное впечатление, преследуя при этом одну единственную цель — получить приют на две-три недели.
– Два рубля, дешевле за койку нигде не найдёте, – заверяла бодрая старушка окруживших её квартироискателей.
– Море рядом, столовая на берегу, – продолжала она раскрывать козыри.
Торговаться никто не решался.
Постепенно толпа редела. То там, то здесь гости курортного города N. хватали свои вещи и торопились за владелицами жилплощади, которых на местном жаргоне называли коротко и со вкусом –»хозяйки».
Быстро усвоив простую истину, что приезжих много, а «хозяек» мало, Елагин, не теряя времени, договорился о жилье и вскоре был у цели. Его пристанищем оказался обыкновенный сарай, где потолок был совмещён с крышей, а окно — с дверью. Остальные удобства Стас уяснил буквально на лету, когда «хозяйка» подводила его к жилищу.
2
Днём и ночью Елагин наслаждался курортным воздухом, в котором носились самые причудливые ароматы. Невинные улыбки и винные запахи распространялись среди стройных кипарисов и меланхолических пальм. Здесь всё будоражило воображение Стаса. Особенно поразила его картина центрального пляжа.
Пляж начинался с кафе, где соблазнительно пыхтели просаленные пончики. Затем тянулись всевозможные лотки, буфеты, павильоны, ларьки, набитые пирожками, плавками, носками, зубными щётками, купальниками, соками, пивом, бутербродами, мужскими шляпами и женскими шляпками, иностранными газетами, колодами карт, сигарами по сорок копеек штука, мазями от загара и для загара. Дальше располагались урны, раздевалки, клочья газет, руки, ноги и головы, словно представляющие собой одно большое и спокойное тело.
Вдоль пляжа, как напоминание о том, что природа покорена окончательно и бесповоротно, виднелись различные памятники цивилизации. Один из них – весьма приличный по размерам фонтан – был усажен чугунными лягушками, которые жиденько изливали свои слёзы. В центре фонтана не то карась, не то пескарь, балансируя на носу и топорща в небо хвост, на конце которого стояла чаша, с бульканьем втягивал в себя воду и старательно надувался, желая походить на кита.
Налево от главного входа на пляж стояли медицинские весы, сталь которых значительно прогнулась от упитанных тел клиентов. Здесь же, спасаясь от жары под большим разноцветным зонтом, сидел продавец «спортлото». А дальше было сплошное лежбище загорающих. К морю, давно уже не синему в этом месте, можно было пробраться, только осторожно ступая между розовыми и коричневыми телами. Люди раскрывали кожу навстречу лучам солнца, боясь упустить хоть каплю целебного ультрафиолета. Особенно жадно отдыхающие впитывали здоровье животами. Без тёмных очков смотреть на всё это было невозможно...
Своей яркостью не уступали центральному пляжу и городские улицы. Улица Пластунская. Извиваясь, она ползёт вдоль моря, и женщины в легкомысленно лёгких платьях играют на её асфальтовой спине переливами кож. Многогранность этой улицы бесконечна. Здесь любой язык: русский, немецкий, грузинский, польский, армянский, английский, великосветский, блатной и самый широкий — язык хозяйственной сумки. И всё это в густом потоке броуновского движения людей, спешащих по зову сердца, желудка или расчёта. Утреннее, но уже расточительно щедрее солнце создаёт на улице симфонию из всех цветов спектра.
Днём Пластунская набирается под солнцем сил, а после шашлычного ужина выплескивает накопленную энергию наружу. Вот забегали бармены. Пробки таранят потолки, пенистое, шипучее и страстное вино, вырываясь из бутылок, пробегает по множеству рюмок, фужеров и бокалов, захватывая в плен горлышки, глотки, умы и души. Кафе и бары этих мест не имеют стен, поэтому органично вливаются в многотолповый «бродвэй».
Этот «бродвэй» создало старое как мир желание: себя показать и на других не только посмотреть. Жажда любви настойчиво тянет сюда. Вечером даже неказистый во встречных лицах упорно ищет красавицу. А женщины, развернув разноцветные сети своих туалетов и косметики, блестя глазами, зубами и пуговицами, насыщают воздух неземными ароматами...
Постепенно шторм курортной страсти усиливается до двенадцати баллов. Сердцееды шарят глазами по улице, перебирая сотни личик, причёсок, талий, ножек. Но или то – не это, или это – не то. Пока идёшь, со всех сторон миллионы проницательных взглядов. Женщины! Ну зачем столько глаз у вас? И всё движется в разных направлениях, напоминая демонстрацию мод, всё кружится и плывёт в хаосе возгласов, жестов, улыбок, кокетства и откровенной саморекламы.
Мало-помалу «бродвэй» пустеет. Одни вновь бредут к морю, другие направляются в летние театры, третьи спешат к очередному телесериалу, а остальные расходятся по многочисленным ресторанам, барам и кафе, где можно за долгоиграющей бутылкой, грустя или смеясь, дожить до ночи.
В одном из таких мест заканчивал вечер и Стас Елагин. Группа солидновозрастных мужчин, сгрудившись над кружками пива, громогласно рассуждала о том, что надо бы съездить в Северную столицу и проверить состояние Эрмитажа. Другая компания, облепив несколько столиков, заставленных бутылками и стаканами, наслаждалась ржавыми остротами. «Репутация – это деньги!» – провизжал за другим столом плешивый старичок и стал холерично озвучивать посещавшие его мысли. А потом, осушив очередной стакан, он вдруг впал в лирический экстаз и прослезился, восхваляя прелести какой-то Дуняши. Его сосед, рыжий бородач с мутными глазами, после глубокомысленного молчания с возмущением сделал вывод: «Женщины уходят и приходят, а деньги уйдут – и с концами». « Над чем смеётесь? Над этим уже смеялись...» – не переставая, бубнил кто-то за спиной Стаса.
А в это время улица, запустив миллионы своих цепких щупалец, продолжала вытягивать из карманов и кошельков красненькие, синенькие, а порою и более приятно окрашенные бумажки.
На привокзальной площади, дожидаясь своего часа и клиентов, выстроилась очередь такси. Время брало своё, бары и кафе закрывались, такси уносились, и улица погружалась в сонную тишину...
Елагин неторопливо шел по ночному городу. От новых впечатлений и вина у него приятно кружилась голова. Жизнь на курорте казалась сказкой, которую он прочитал впервые.
3
Прошло три дня. Море теперь перестало всецело поглощать время Стаса, и он собрался посетить местный театр. Стас считал в детстве, что именно там, на сцене, идёт настоящая жизнь: провозглашаются мысли великих писателей, идёт борьба идей, бурлят чувства героев.
Здание театра – большое, в строгом античном стиле – вбирало в себя пёстро одетую публику. Сегодня артисты ставили новый спектакль. Слово «премьера» носилось в воздухе. С праздничным ощущением Елагин поспешил в зал...
Занавес раздвинулся и обнажил сцену. Вышли герои пьесы. Их было двое: Он и Она. Он пришёл к даме в гости и всё первое действие склонял свою возлюбленную к поцелую. Это выглядело так скучно и приторно, что зрительный зал, утратив первоначальный энтузиазм, начал готовиться ко сну, и только отсутствие плацкартных мест удерживало многих от этого полезного занятия. Стас нетерпеливо ёрзал в кресле и уныло поглядывал на часы. Наконец, в зале засияли люстры – начинался антракт. Елагин вскочил с места и бросился в буфет. Там было полно опередивших его зрителей. Одни теснились у прилавков, а другие уже торопливо жевали и обсуждали вкусовые качества бутербродов, бывших сегодня, по случаю премьеры, в необычно большом ассортименте.
Антракт пролетел мгновенно. Заверещали звонки, и зрители нехотя потянулись на свои места, дожёвывая театральный ужин. В коридорах затихла сумятица шагов, буфетчицы заскучали, спектакль продолжился.
На актёров Елагин уже насмотрелся в первом отделении, поэтому теперь стал разглядывать зрителей. Он пришёл к выводу, что это более интересное занятие. Зрители шептались, зевали, листали программки. Некоторые добывали конфеты из шуршащих фантиков, с достоинством отправляли их в рот, а затем бесшумно шевелили нижней челюстью. Кое-кто пристально рассматривал сцену, надеясь всё же понять смысл пьесы небезызвестного автора. Чей-то хриплый голос опросил: «А что значат эти мужчины?». На сцене, скрестив руки на груди и отгородившись от зрителей тёмными очками, стояли пять мужчин во фраках. За их спинами медленно раздевалась женщина, видимо, получая удовольствие от этого процесса. «Они, наверное, изображают ширму», – отозвался другой голос. Впереди Елагина на солидной колоннообразной шее возвышалась голова, по которой были разбросаны чёрные колечки волос. Голова то и дело поворачивалась и, очевидно, тоже изучала зрительный зал. Справа сидел щуплый человечек. Слишком большие для его лица очки с трудом удерживались на миниатюрных ушах и курносом носике. Сквозь очки блестели чёрные глазки, которыми он жадно поедал свою соседку. Где-то сзади умолк осторожный смешок, после чего кто-то гыгыкнул. Стас полуобернулся: смеялся человек с административным подбородком, под которым тёмной змейкой извивался узенький галстук. Рядом сидела женщина неопределённого возраста, которая определённо скучала.
Неожиданно для Елагина спектакль кончился. Опустился занавес. По залу пробежали ленивые хлопки. Кто-то, видимо, склонный к подхалимству или язвительности, громко закричал: «Браво! Браво!». Часть зрителей к этому времени уже вышла из театра, но большинство ещё суетилось в дверях. Подгоняемый локтями, плечами и ногами окружающих, Стас кое-как выбрался на улицу и вспомнил пословицу, что козла нужно бояться спереди, лошадь – сзади, а зрителя – со всех сторон. И ещё в голове надоедливо жужжала мысль: «Сколько времени зря потеряно. Да и деньги...»
Он юркнул в подвернувшееся такси и, сидя в нём, ещё острее почувствовал, что время – деньги: счётчик деловито щёлкнул, такси дёрнулось и понеслось.
И чем дольше Стас вглядывался в окошко счётчика, тем ощутимее стучало в голове ритмичное: «Время – деньги! Время – деньги!»
4
Через неделю Елагин открыл бумажник и достал из него последний рубль. Оставшимся капиталом он распорядился легко и просто: зашёл в кафе, купил стакан сухого вина, сел за свободный столик и стал размышлять, что делать дальше.
Было ясно, что первым делом нужно где-то достать деньги. И не только на пропитание или возвращение домой, но и на то, чтобы чего-то достичь в жизни. Ведь деньги – это успех всегда и везде. Только деньги, только они. Другой панацеи от бед не существует.
Елагин давно убедился, что вход бывает один, а выходов – несколько. И выход из денежного тупика он нашёл довольно быстро. Конечно, проще всего было бы разыскать свою дальнюю родственницу Ягодкину и занять у неё хотя бы пару сотен. Но идти на поклон к женщине, которую Стас знал лишь по рассказам матери, да которая, к тому же, всего на десяток лет была старше него, не позволяла гордость. Елагин избрал другой путь. Этот путь привёл его на местную барахолку. В роли торговца Стас выступал недолго: в течение часа он снял со своих плеч кожаный пиджак, передал в чужие руки джинсы, расстался со своим чемоданом, а взамен получил пачку ассигнаций, которая заметно подняла его настроение.
5
Философия Музы Сергеевны Ягодкиной не была оригинальной. Ягодкина знала, чего она хочет от жизни и как этого добиться. Её последний муж, отправляясь к праотцам, сожалел лишь об одном: что не может взять с собой двухэтажный особняк, в котором заключался смысл всей его жизни. Эстафету от мужа перехватила Муза Сергеевна, оставшаяся одна в этом особняке. Энергичная и предприимчивая, она мёртвой хваткой взялась за дело: десятки отдыхающих проживали за летний сезон в её доме, фрукты из её сада шли на городском рынке по самой высокой цене. Нет, сама она, конечно, не стояла за прилавком. Это делали другие, с которыми Ягодкина расплачивалась рублём или просто стаканом домашнего вина. Дом принимал отдыхающих, сад давал обильный урожай – и хозяйка была вполне довольна домом, садом и жизнью.
Сейчас, когда Музе Сергеевне исполнилось тридцать, она, по-прежнему, была хороша собой. Походка царицы, почти незаметная полнота, волнистые каштановые волосы, серые глаза, излучающие радость жизни – всё это выводило из равновесия не только молодых и старых холостяков, но даже закостенелых мужей, чьи дочери догоняли Музу Сергеевну по возрасту. Для одних мужчин она была лакомым кусочком, для других – несбыточной мечтой. Ягодкина знала себе цену и потому боялась продешевить: она искала нового спутника жизни не спеша, прощупывая не только душу, но и карман каждого поклонника.
В разгар лета Муза Сергеевна получила письмо от своей двоюродной тётки Елагиной, которая просила приютить на две – три недели своего единственного сына. Прочитав послание, племянница не испытала умиления, но и отказать не решилась: она не забыла, что шесть лет назад именно Елагина свела её с владельцем особняка в курортном городе N. Помнила Муза Сергеевна и то, что муж Елагиной может достать любую вещь, а это качество в людях Ягодкина очень ценила.
В последние дни Муза Сергеевна была не на шутку взволнована. Но это было совершенно не то волнение, которое она испытывала, пересчитывая очередную пачку денег. Причина волнения Ягодкиной заключалась в другом. Один из её новых квартирантов – Александр Иванович Калугин – понравился Ягодкиной сразу, как только открыл калитку в её владения. Это был высокий брюнет лет тридцати пяти. Правильные черты лица и открытый взгляд карих глаз обнаруживали в нём не только серьёзного человека, но и ту внутреннюю красоту, которая как бы подкрепляла внешнее обаяние атлетически сложенного тела. Одет он был в строгий серый костюм, который, казалось, только что вышел из-под утюга, а не из вагона, переполненного людьми и вещами. Добродушная и чуть ироничная улыбка выдавала в характере Калугина доброжелательность и интерес к людям.
Образ его жизни в доме Ягодкиной был совершенно иным, чем у других постояльцев. Он просыпался рано, брал ласты и бежал к морю, где делал зарядку, плавал, любовался рождением нового дня и кораблями, проплывавшими вдали. Когда наступал день, он не изнывал на пляже под палящим солнцем, а забирался с книгой куда-нибудь в тень. По вечерам Калугин допоздна играл в шахматы с отдыхающими и потому частенько виделся с хозяйкой дома. Ягодкина всё внимательнее приглядывалась к объекту своего влечения, угощала его фруктами, демонстрировала свой богатый гардероб, а потом одна ложилась в пуховую постель, тонула в ней и долго не могла уснуть.
6
В один из вечеров Елагин всё же нанёс визит вежливости и в своих запасных джинсах и красном галстуке, делившем грудь пополам, предстал перед Ягодкиной. Муза Сергеевна сориентировалась с предельной быстротой и решила убить двух зайцев сразу. Ошарашив Стаса изобилием яств, которые были поданы исключительно в хрустале, хозяйка усадила гостя и тут же пригласила на неожиданное торжество Калугина, объявив ему, что причина застолья самая наиуважительная: два родственника не виделись со дня своего рождения.
Елагин меньше всего привлекал внимание Ягодкиной; в её душе разыгрались не родственные, а совершенно иные чувства. Втайне Муза Сергеевна рассчитывала, что после этого мероприятия уже завтра Калугин сделает ей предложение...
После того, как был произнесён первый тост в честь хозяйки дома, Елагин достал «Мальборо» и, предложив Александру Ивановичу, чиркнул спичкой. Спичка ехидно зашипела и сразу погасла. Только четвёртая по счёту, наконец, позволила мужчинам закурить.
– Уценённые, – пошутил Елагин.
Развалившись в кресле и затягиваясь, он начал философствовать:
– Да, всему в жизни своя цена. Больше цена – выше качество. То же и с людьми. Что ты без денег? Есть в кармане хотя бы сотня, ты – человек. Пустой карман – автоматически ты ничтожество.
Ягодника понимающе улыбнулась, а Калугин заметил:
– Мысль, конечно, интересная, однако...
– Никаких «однако». Это – аксиома. На себе испытал.
– А вы, Муза Сергеевна, согласны с этим? – полюбопытствовал Александр Иванович.
– Конечно. Деньги правят всем. Но не будем отвлекаться. У нас сейчас другая проблема. Шампанское выдыхается.
Стас выпрямился и торжественно произнёс:
– Предлагаю тост. Для всего в жизни есть своё место. Так уж устроена природа. Шампанскому место на праздничном столе, деньгам – в туго набитом бумажнике, дефициту – под прилавком, мужчинам – под женским каблуком. Давайте выпьем за этот мудрый порядок и за то, чтобы каблучки, под которыми нам с вами, Александр Иванович, в конце концов, суждено занять своё место, оказались не слишком острыми. И чтобы хозяйка каблучков была не менее очаровательна, чем хозяйка этого дома.
Калугин засмеялся, а Муза Сергеевна с удовольствием его поддержала. Все дружно выпили и не менее дружно принялись за уничтожение закусок. Не вдаваясь в подробности, скажем, что это было успешно проделано.
Ощутив приятную тяжесть в желудках, сотрапезники решили перевести дух и поговорить о чём-нибудь возвышенном.
– Как вы относитесь к Бельмондо, Александр Иванович? – светски обратилась Ягодкина к своему жильцу.
– К сожалению, никак не отношусь, – ответил тот. – Я по другому ведомству.
– Бельмондо – это вещь, – заявил Стас, – и, как каждая хорошая вещь, он имеет большую цену. Наши артисты ему и в подмётки не годятся.
– Ну, вы уж слишком, – заметил Калугин. – Неужели у нас некого с ним сравнить?
– Кого же сравнивать? – усмехнулся Елагин. – Бельмондо – миллионер, а наши артисты живут на одну зарплату.
– Ну, деньги – это ещё не всё. Талант от денег не зависит.
Стас отрицательно покачал головой:
– Ещё как зависит. Таланту как воздух нужна свобода. А её дают только деньги.
– Вы это где-то вычитали или сами так думаете? – поинтересовался Александр Иванович, окидывая собеседника изучающим взглядом.
– Конечно, думаю. У меня вообще, знаете ли, такая привычка – думать.
– Похвальная привычна. Однако и она может завести в тупик.
– Но сейчас-то Стас прав, – поддержала Ягодкина родственника. – Деньги – это действительно свобода. Вот у меня, например, и денег хватает, и живу как хочу.
– Что ж, не буду с вами спорить, – ответил Калугин.
– Почему же? – возразил Елагин, у которого после шампанского начинала пробиваться какая-то ершистость. – Насколько я знаю, в споре рождается истина, – ехидно добавил он. – Не так ли? – Стас улыбнулся иронически и, как ему показалось, с видом превосходства. – А?
– Конечно, почему бы вам ни поспорить, – снова вмешалась Ягодкина.
Её лицо покрылось нежным румянцем. Она томно обмахивалась журналом мод и чувствовала себя Прекрасной Дамой, присутствующей на турнире двух рыцарей. И то, что у рыцарей вместо копий были лишь вилки и сигареты, нисколько не охлаждало её воодушевления.
– Вы знаете, – не согласился Александр Иванович, – я всё больше прихожу к выводу, что истина в спорах рождается лишь тогда, когда этого хотят сами спорящие. А так бывает далеко не всегда.
– Если вы та-а-ак ставите вопрос, – язвительно промолвил Стас, – тогда будем считать, что вопрос исчерёпан. Останемся каждый при своём мнении.
Муза Сергеевна включила проигрыватель и торжественно объявила:
– Белый танец!
После этого подхватила Калугина и закружила по комнате под плавные звуки «Амурских волн».
«Ну, понеслось, – подумал Елагин, который вдруг почувствовал себя покинутым, и самолюбие которого находилось на грани взрыва. – Когда люди не могут работать головой, они начинают думать ногами. А Муза-то хороша! Прямо-таки рвётся из платья замуж». – Стас ухмыльнулся, демонстративно зевнул и налил себе шампанского.
Когда счастливая и слегка запыхавшаяся Ягодкина унеслась на кухню готовить кофе, Стас кивком указал Александру Ивановичу на шахматный столик:
– Не желаете?
– С удовольствием.
Елагин, сделав традиционный ход е2 – е4, твёрдо решил выиграть. Но партнёр, очевидно, тоже решив это, возразил: е7 – е5. Стас задумался, затем сказал:
– Предлагаю ничью.
– Согласен.
Они пожали друг другу руки.
– Вот так и в жизни, – задумчиво проговорил Стас, – часто борьба заканчивается, ещё не успев начаться. А ведь вся жизнь, по сути дела, – борьба.
– Тогда давайте бороться, – согласился Калугин.
– Но на этот раз предупреждаю: я возьмусь за вас всерьёз. Иду на Вы.
– Добро пожаловать.
И они погрузились в таинственный и увлекательный мир шахматной баталии. Погрузились настолько, что даже появление Ягодкиной в новом вечернем платье и с подносом дымящегося кофе восприняли довольно небрежно, чем вызвали бурное разочарование хозяйки. Она покрутилась вокруг мужчин, подышала над ухом Калугина, настойчиво пытаясь давать неквалифицированные советы, затем снова включила музыку, надеясь, что гости вспомнят, наконец, про даму, тем более, такую прекрасную.
Однако партия затягивалась, и Музе Сергеевне скоро всё это надоело. Она раздражённо погремела посудой, после чего решилась на новый приступ и удалилась, чтобы выбрать ещё более сногсшибательное платье, лелея надежду отвлечь Калугина от его неуместного занятия и поразить наповал в самое сердце.
Жаркий бой за шахматной доской достиг своего апогея, и шахматисты даже не обратили внимания на исчезновение хозяйки. В воздухе висело напряжённое предчувствие неминуемого поражения и столь же неминуемой победы. Но до сих пор было неясно, кому что достанется.
И вот Елагин подставил под удар пешку, и Александр Иванович тут же её забрал.
– Однако, – досадливо скривился Стас, – вы напоминаете мне тигра в засаде. Реакция отменная.
– Курочка по зёрнышку клюёт.
– На зевках живёте.
– А вы не зевайте. Сами же предложили играть всерьёз.
– Предложил, предложил, – пробормотал Стас, задумываясь над очередным ходом. – Ну, ничего, не в пешки играем...
– Не в них, – кивнул Калугин, – но и они кое-что значат. Всё как в жизни,
– Ерунда, – отмахнулся Стас, – в жизни-то как раз от пешек ничего не зависит. Всё решают личности.
– А что, пешка не может стать личностью?
– Вы меня поражаете, Александр Иванович. Какая же это личность, если она пешка? Личность всегда свободна. А свободу дают только положение и деньги.
– Ну, Стас, вас прямо зациклило на деньгах. А разве ничтожество не может иметь туго набитый карман? Или наоборот. Мало ли в жизни примеров?
– Исключения, всего лишь исключения, – довольно улыбнулся Елагин, забирая ферзя противника. – А вот такая фигура – это уже личность, и без неё вам придётся туговато.
– Бывает, что личность жертвует собой ради общего дела, – заметил Калугин. – Шах, дорогой.
– Шах, это ещё не мат. А что вы скажете на этот ход?
– Гениальный ход, но несколько запоздалый. Ещё раз шах.
Стас задумался и понял, что у него нагло украли победу. Незаметно подкравшийся калугинский конь загнал чёрного короля в угол, и следующим ходом партия была завершена. Елагин прямо-таки вспыхнул от досады:
– Чёрт-те что!
Он отошёл к открытому окну и закурил. Во дворе раздавались голоса жильцов, уже вернувшихся с моря. Отдыхающие резались в подкидного и делились пляжными впечатлениями. Слушая их возгласы, Стас поморщился и с пренебрежением подумал: «Как мало надо им для счастья. День пережит – и, слава богу».
– Позвольте нескромный вопрос, Александр Иванович? – повернулся он к подошедшему Калугину. – Вы довольны своей жизнью?
– Как вам сказать, Стас. Когда доволен, когда нет. Вообще, постоянно довольными, по-моему, могут быть только дураки.
– Значит, мы с вами живём в стране дураков. Куда ни глянь – все всем довольны, все всё одобряют.
– Я бы не сказал, что все всем довольны. Вы вот, например, раз так говорите, то уже чем-то недовольны?
– Я – другое дело, – сказал Стас, наполняясь сознанием собственной исключительности. – Я слишком многого хочу, чтобы довольствоваться малым.
– Чего же, если не секрет?
– Жить так, как считаю нужным. Заниматься тем, чем хочу, а не тем, чем надо. Свободы, одним словом.
– Ну, а дальше я уже знаю, – Калугин улыбнулся. – Свободу дают только деньги! Не так ли?
– Так! – с вызовом бросил Стас. – И вам никогда не убедить меня в обратном.
– Видите ли, дружище, я считаю, что убеждать в чём-либо другого вообще пустое занятие. Человека может убедить только он сам. Другому он может лишь поверить. А вера и убеждение – не одно и то же. Поэтому люди вновь и вновь совершают ошибки, которых могли бы и не делать, если бы сознавали их пагубность. К сожалению, даже в школе детей чаще всего учат не убеждаться в истинности каких-то фактов, а просто принимать их на веру. То же самое и в семье.
– Вы, случайно, не учитель? – спросил Стас.
– Нет, я – юрист. Так что об ошибках говорю с полным знанием дела. Я видел столько людей, которые сами себе искалечили жизнь, что имел возможность сделать выводы.
– И что толку от ваших выводов? Много они вам дали? Вы вот на море «дикарём» приехали, по часу в очереди торчите, чтобы поесть, а какой-нибудь Манук завтракает дома, а ужинать летит с друзьями в московский ресторан. Если же он на курорт захочет, то, будьте уверены, вмиг для него найдётся какой-нибудь «хитрый» особнячок.
– А кто такой Манук? – не понял Александр Иванович.
– Есть такой деятель. В Грозном овощной базой заведовал. Я, когда в армии был в Чечне, много про него слышал. Вот человек, который делает не выводы, а деньги. И живёт, как хочет.
– Я в тех краях работал, Стас, – сказал Калугин. – Однако что-то не припоминаю такого. Наверно, уже после меня появился. Но если всё так, как ты говоришь, то вряд ли он долго будет жить, как хочет.
– Ну да, его уже раз сажали. Семь лет дали, через полгода вышел. У нас же только всякую мелочь хватают. А этот сунул, небось, кому надо сотню тысяч, и опять на воле.
– Мне трудно что-либо говорить, не зная материалов дела. В одном я уверен: каждый преступник, в конце концов, бывает наказан. Не законом, так самой жизнью. Ты говоришь: живёт, как хочет. А может, он всю жизнь мучительно завидует тем, кто умнее, добрее, талантливее? Завидует и ненавидит. Нет, нечестные деньги счастья не принесут. Помнишь «Золотого телёнка»? Принёс миллион счастье Остапу Бендеру?
– А что Бендер? – отмахнулся Елагин. – Мелкий жулик. Мечта всей жизни – пройтись в белых штанах по Рио-де-Жанейро. Будь у меня миллион, я бы... – он замолчал.
– Вы бы? – Калугин вопросительно посмотрел на Стаса, устремившего взгляд к звёздам.
Лицо Елагина приобрело отсутствующее выражение, на губах появилась лёгкая мимолётная улыбка. Но это длилось только несколько мгновений.
– Я бы знал, что с ним делать, – уверенно произнёс Стас, возвращаясь на землю.
Открылась дверь, и перед собеседниками предстала хозяйка. Она была в нежно-голубом платье, украшенном рубиновой брошью. В ушах сверкали бриллиантовые серьги, а на руках, ещё более выделяясь на фоне загара, поблёскивали изящные золотые браслеты.
Плавно помахивая китайским веером и чувствуя свою неотразимость, Ягодкина кокетливо произнесла:
– А вы мировые проблемы решаете? Ну и как, выяснили, в чём смысл жизни?
– Увы! – шутливо откликнулся Калугин. – Для этого мы недостаточно много выпили.
– Это точно, – подтвердил Стас. – Но сей пробел можно ликвидировать. Если, конечно, дамы не возражают.
Дамы в лице Музы Сергеевны не возражали. Под руководством хозяйки мужчины снова сервировали стол. Зазвенели фужеры. Застолье продолжилось.
Когда все анекдоты были рассказаны, и наступила заминка, Стас предложил:
– Ну что, сыграем в офицерскую охоту?
– Я не знаю такой игры, – с любопытством посмотрел на него Александр Иванович.
– Да очень просто. Наливаем по фужеру и выпиваем. Когда Муза скажет: «Охотник пришёл», лезем под стол и ждём её команды: «Охотник ушёл!» Вылезаем, наливаем, выпиваем. Затем Муза снова кричит: «Охотник пришёл!» Мы опять прячемся. И так до победного конца.
– Ерунда какая-то, – сказал Калугин. – Ну и в чём же смысл этой игры?
– Кто первый не сможет вылезти из-под стола, бежит за бутылкой, – мечтательно произнёс Стас, окутывая хрустальную люстру клубами голубоватого дыма.
Александр Иванович неуверенно улыбнулся, не зная, принимать ли ему всерьёз эту идею, а Муза Сергеевна восхищённо захлопала в ладоши, живо вообразив, как Калугин полезет под стол.
В бытность свою районным прокурором Калугин часто выезжал на шашлыки, где мог выпить литр водки, а потом сесть за руль служебного УАЗика и отправиться гоняться за зайцами или браконьерами. При этом ему отдавали честь не только гаишники, но и зайцы. Так ему, во всяком случае, тогда казалось. Правда, с тех пор прошло много лет, и Александра Ивановича точил червяк сомнения: стоит ли участвовать в дурацком занятии, которое предложил новый знакомый. Пока он размышлял над этой проблемой, Ягодкина провозгласила:
– Охотник пришёл!
Елагин мгновенно скрылся под столом и крикнул оттуда:
– Александр Иванович, спасайтесь!
Чувствуя себя в глупейшем положении, Калугин, кряхтя, залез под массивный стол.
– Тсс, – приложил палец к губам Стас и разлил по фужерам шампанское, предусмотрительно захваченное с собой. Они чокнулись, выпили и ощутили радостное чувство избавления от чего-то ужасного.
В этот момент послышался ликующий голос Музы Сергеевны:
– Охотник ушёл!
Гости вылезли на свет божий и жадно схватили бокалы, уже приготовленные заботливой хозяйкой. Глаза Стаса блестели любовью к жизни. Поясница Калугина протестовала против действий своего хозяина. Однако, Александр Иванович мужественно проглотил шампанское и как раз вовремя, потому что снова раздалось:
– Охотник пришёл!
На этот раз Калугин и Стас встретились под столом уже как в знакомом и уютном убежище. Новый бокал шампанского они осушили словно единомышленники, сплочённые перед общим противником.
Когда Калугин в двенадцатый раз вылез из-под стола, его поясница уже не протестовала. Ощущение лёгкости и оживления человека, только что избежавшего смертельной опасности, переполняло Александра Ивановича. Ожидая следующего возгласа Ягодкиной и воспользовавшись тем, что хозяйка была в нерешительности, так как закончилось шампанское, Калугин дружески подмигнул Стасу:
– Ну, как?
– Ничья, – сказал Елагин.
– Играем до победы, – вмешалась Муза Сергеевна, доставая две бутылки водки и четверть красного домашнего вина.
– Хорошо, – абсолютно трезвым голосом произнёс Стас, у которого почему-то не закрывался один глаз. – Только это уже другая игра.
Стас наполнил два стакана красным вином и сделал глоток, знаком предложив Калугину последовать своему примеру. Затем он долил стаканы доверху водкой, после чего игроки вновь отпили по глотку.
– Продолжаем в том же духе, – объяснил Стас. – Теперь игра на быстроту. У кого в стакане быстрее окажется бесцветная жидкость.
Теперь уже не нужно было никуда лазить, и дело пошло быстрее. Глоток, долив, глоток, долив, глоток, долив...
Когда в стакане Елагина была уже чистая водка, содержимое калугинского стакана имело ещё розоватый оттенок. И Александр Иванович с горечью вынужден был признать своё поражение. Решив взять реванш в другом, он заметил:
– Ну а теперь пришла пора поговорить о смысле жизни.
Эта пора действительно пришла, ибо собеседники были уже в таком состоянии, когда люди с лёгкостью берутся решать любые мировые проблемы и, как ни странно, решают их. Правда, на следующий день в памяти обычно ничего не остаётся, и поэтому глобальные проблемы, волнующие человечество, вновь встают во весь рост.
Слушая философские разговоры гостей, Муза Сергеевна с нетерпением ждала, когда же Стас сообразит, что пора бы и по домам. Она несколько раз мило зевала и негодовала на непонятливость своего родственника. Наконец, Елагин собрался уходить, и сердце Ягодкиной сладостно затрепетало. Желая предстать перед Калугиным в образе не только обаятельной, но и заботливой женщины, она выказала притворное беспокойство тем, как Стас доберётся до дома в такой поздний час.
– Может, здесь переночуешь? – предложила она, всей душой желая, чтобы Елагин отказался.
Тот так и сделал. Зато Калугин выкинул неожиданный финт.
– Не беспокойтесь, Муза Сергеевна. Всё будет в порядке, – твёрдо заверил он. – Я провожу Стаса.
И мужчины, галантно откланявшись, исчезли в ночи.
Муза Сергеевна в ярости отхлебнула из недопитого стакана Калугина и закашлялась. То ли от этого, то ли по другой причине, на глазах у неё появились слёзы. Ягодкина заперла дверь и пошла спать.
7
Время – одна из самых больших научных загадок. И, тем не менее, есть женщины, которые, ничего не зная о сути времени, способны, однако, влиять на его течение. Когда эти женщины лишены денег, то время для них как бы застывает, жизнь замирает, и сердце почти не бьётся. Женщины-холерики становятся сангвиниками, меланхолики забывают, когда они последний раз покупали новое платье, а флегматики начинают сомневаться, была ли эта покупка вообще. Но стоит им получить в руки деньги, и всё становится на свои места: пульс учащается, глаза расширяются, женщины мечутся по магазинам, сумки стонут от тяжести покупок, – и время продолжает свой стремительный бег.
Поскольку наш главный герой является существом мужского пола, указанная выше зависимость на него, естественно, не распространяется. И когда у Елагина вновь подошли к концу деньги, дни по-прежнему проносились мгновенно. Не успевал он утром раздеться на пляже, как подходило время обеда, и нужно было занимать очередь в столовой; казалось, только что Стас любовался заходом солнца, и вот оно уже снова сверкает золотой монетой в небесах и призывает на пляж. Ручные, стенные и уличные часы словно задались целью выполнить месячный план за неделю.
Да, странная штука – время! Но мы не рискнём вникать в тайны течения времени, дабы не уводить взыскательного читателя от основной темы. Как говорят французы, вернёмся к нашим баранам. Итак, бумажник Елагина снова был обескровлен. На сей раз выручила Ягодкина. Стас к этому времени уже дневал и ночевал в её доме и был с ней на короткой ноге. Музе Сергеевне понравился этот бесшабашный парень, умеющий остроумными шутками разогнать скуку, пришедшую к ней после отъезда Калугина. А Стаса, в свою очередь, подкупало в Ягодкиной её хлебосольство, способность всегда быть приятной и главное – умение жить в роскоши. Оба они смотрели на мир под одним углом зрения – через призму рубля, поэтому стали родными не только по крови, но и по духу.
Жизнь Стаса в курортном городе N. продолжалась. Молодой человек ни за какие коврижки не хотел покидать это благословенное место. Он окончательно поверил, что здесь – земной рай. Пустить корни на этой райской почве Стасу помогла всё та же Ягодкина. Уладить вопрос прописки для неё было делом техники. Небольшая заминка вышла с поиском работы. Впрочем, эту проблему можно было бы решить в течение дня: множество объявлений по трудоустройству звали Елагина на стройку, на курсы по подготовке шоферов, электриков и т.д. Но наш герой искал такую работу, где можно было бы плескаться в море, жариться под лучами солнца, тянуть через соломинку прохладное вино и получать эстетическое удовольствие, созерцая стройные фигуры не только кипарисов.
И надо же, такая работёнка нашлась. Должность Елагина называлась почти героически: матрос-спасатель городского пляжа. Этот пост достался ему чисто случайно. Предыдущий спасатель, злоупотребив в очередной раз крепкими напитками, вывалился из лодки и как-то неожиданно утонул, образовав, таким образом, вакансию в самый разгар сезона.
Когда Елагин впервые зашёл в кабинет своего будущего шефа, то стал участником такого диалога.
– Водку пьёшь? – начал зав пляжем, подняв со стула своё тучное тело.
– По праздникам.
– А праздники у тебя часто?
– По календарю, – поскромничал Стас.
– Если бы сказал, что не пьёшь, всё равно бы не поверил. Кто же в наше время не пьёт. Хе-хе...
Руководитель открыл холодильник, вынул бутылку «Цинандали», раскупорил её и заученным движением наполнил два стакана.
– Пей. В нашем деле – днём только сухое. Ну, а как ты, в ладах с солнцем?
– Нормально.
– Шляпу заимей, а то угоришь с непривычки.
– Есть шляпа.
– Плавать-то умеешь? – задал последний вопрос заведующий и, получив утвердительный ответ, заключил. – Беру. Выходи завтра.
8
Итак, судьба возложила на Елагина миссию по спасению утопающих. Теперь по утрам он приходил на пляж, спускал на воду шлюпку и, шевеля вёслами, начинал трудовой день. Время шло, работа была хотя и потогонная, но не особо нервная. Загорающая публика напоминала лежбище тюленей. Погружаясь в морскую чашу, отдыхающие чувствовали себя как рыба в воде и вовсе не думали превращаться в утопленников.
На пляже дежурили сразу два матроса-спасателя. Напарника Елагина звали Жорой Рыбкиным. Это был загорелый коренастый шатен с крупным веснушчатым лицом. Любимым занятием Жоры было разглядывание карикатур. Все газеты и журналы он делил на две категории: те, в которых карикатуры есть, и те, в которых их никогда не будет.
Избыток свободного времени – благодатная почва для открытий. Как-то, изучив все картинки в журнале, Жора остался без любимого занятия и рискнул поупражняться в чтении. В результате этого он наткнулся на юмористическую рубрику, авторы которой зарабатывали свой нелёгкий хлеб, перефразируя пословицы и поговорки. Оторвавшись от чтения, Рыбкин спросил:
– Стас, а ты не смог бы переделать пословицы?
– Это можно, – думая о чём-то своём, ответил Елагин.
– Ну, давай! – воскликнул Жора и приготовился слушать.
– Называй пословицы.
Рыбкин порылся в своей памяти, но фольклор ему был явно не по зубам.
– Начнём с поговорок, – не дождавшись, сказал Стас. – Свет не без добрых людоедов… Жизнь прекрасна и удавительна... Лёгок на поминках.
– Ух, ты! – восхитился Жора.
– В темноте, да не в обиде.
– Чего? – не понял Рыбкин.
– Чем богаты, тем и рабы, – ответил Елагин и, сбросив очки и шляпу, отправился в воду.
Когда он вернулся в лодку, Жора продолжил свои филологические изыскания:
– Тут вот это, слово стоит и чёрточка... Надо придумать объяснение этого слова, чтоб было смешно.
– Давай придумаем. Читай.
– Обручальное кольцо.
– Проводник электричества, – брякнул Стас.
– Обсчёт.
– Обсчёт – это скромный бизнес. Появился, когда люди разучились считать.
– Отметка.
– Пожалуй, это – след от грязного ногтя на этикетке бутылки.
– Ха-ха-ха! – отреагировал Жора. – Здорово у тебя получается. Давай ещё... Отписка.
– Отписка – это маленькое произведение, где много слов ни о чём.
– Палатка.
– Палатка – это место охоты на комаров.
– Парилка, – не унимался Рыбкин. Ему понравилась эта игра.
– Парилка – это человек, обожающий пари...
Елагин небрежно кидал формулировки и при этом чувствовал себя гигантом мысли. Решив окончательно сразить напарника, он выдвинул вперёд грудь и сообщил, что периодически у него в голове рождаются стихи.
– Ты поэт? – восторженно спросил Жора.
– Естественно, – последовал равнодушный ответ. – Стоит мне открыть рот, как оттуда лезут афоризмы и стихи.
Елагин с пафосом прочитал несколько своих школьных опусов, и с того дня Рыбкин стал смотреть на него как на полубога.
9
Ещё в начале своей приморской службы Елагин узнал, что на пляже собирается много любителей разных карточных игр. Они предавались своему хобби допоздна, после чего одни уносили домой большие деньги, а другие – пустые карманы. Азартное занятие увлекло Елагина, и он влился в круг любителей «покера». Стас достаточно хорошо постиг психологию противников. Он научился видеть в их глазах предчувствие триумфа, замечать еле уловимую дрожь пальцев, сжимающих «покер» или «каре». Тогда Стас сразу пасовал. Если же карта у него была беспроигрышной, он разыгрывал из себя блефующего игрока и заманивал соперников. В «банк» летели ассигнации, и напряжение нарастало. Когда же раскрывались карты, Елагин сгребал к себе кучу денег и с каменным лицом повторял: «Делайте ваши ставки, господа!»
Однако эта лавочка скоро закрылась, к чему имел прямое отношение Иван Иванович Скворечников, который, хотя и был на заслуженном отдыхе, но чувствовал себя, как он выражался, не в отставке, а в запасе. Иван Иванович преклонялся перед пишущими людьми. Печатное слово действовало на Скворечникова магически. Он всерьёз считал, что стоит «их всех пропечатать», как порок исчезнет, и добро восторжествует. На склоне лет Скворечников решил испытать своё перо. И потекли в местную газету «Здравница» его заметки. Получив вежливый отказ, Иван Иванович не отчаялся, а с не меньшим рвением стал сотрудничать с другой газетой, которая была органом уличного комитета. Правда, читателей у этой газеты было поменьше, и тираж её состоял всего из двух экземпляров. Один вывешивался на всенародное обозрение, а второй бережно хранился на случай, если первый экземпляр похитят восторженные читатели.
Ничто не ускользало от зоркого глаза Скворечникова: он, например, знал, что сосед этажом ниже уехал в командировку в Африку, а его дражайшая половина приводила домой посторонних мужчин; что у соседки этажом выше по выходным собираются верующие; что сосед по лестничной площадке... Поверьте нам, многое знал Иван Иванович. И по всем этим фактам сигнализировал: в газету, в домоуправление, в квартальный комитет... Скворечников написал как-то даже римскому папе, и тот, надо полагать, тщательно изучил письмо, но с ответом задержался, так как внезапно умер.
Но нет худа без добра. И очередным объектом неугомонного пера Скворечникова стали обожатели азартных игр, которые кучковались на городском пляже. Однажды Иван Иванович решительно подошёл к ним и заявил:
– Моя фамилия Скворечников. Я от общественности. Если вы не прекратите это безобразие, то я напишу на вас в компетентные органы.
Ему ответил раздражённый голос:
– Слушай, ты, старый скворец! Шёл бы ты в свою скворечню...
– Если он ещё чирикнет, то скворчиха не дождётся его домой, – добавил кто-то из картёжников.
И Скворечников вынужден был написать. Информация Ивана Ивановича в соответствующие инстанции возымела действие, и вскоре клуб любителей «покера» прекратил своё существование.
Расформирование самодеятельной организации подействовало на Елагина удручающе. Вследствие этого очередную ночь он спал плохо...
Семилетний Стасик входит в здание с колоннами, на фронтоне которого красуются крупные буквы «Дом пионеров». Елагин долго бродит по этажам и, наконец, останавливается возле двери с надписью «Кружок «Умелые руки». Дверь открывается, и на пороге его встречает Скворечников, который молча протягивает мальчику рубанок и ножовку. Стасик берёт инструмент, подходит к большому столу, обитому зелёным сукном, убирает лежащую на нём колоду карт и начинает мастерить. Ему помогает Скворечников. Вот уже готовы лузы, край стола огорожен бордюром, сделан кий. На столе сияет треугольник бильярдных шаров, а рядом лежит пачка денег. Скворечников подаёт Елагину кий. Стас чётким ударом разбивает шары и... просыпается.
Со следующего дня Елагин стал завсегдатаем бильярдной, где, вооружившись кием, продолжил добычу денег.
10
Находясь на переднем фронте по спасению утопающих, Елагин вступил в мало кому известное «Общество по охране морских животных». В это общество он, правда, не просился, а оказался его членом автоматически. О том, что он вступил в вышеупомянутую общественную организацию, Стас узнал в день первой получки от кассира Бекасова. Это выглядело примерно так. Бекасов встал из-за стола и торжественно вручил Елагину членский билет. Затем он снова сел и, ласково поглаживая правой рукой своё брюшко, многозначительно сказал: «Хорошо быть членом нашего общества. Права какие-никакие да есть. А обязанностей – уж точно никаких...»
Наступила осень. Елагин попал на отчётно-перевыборное собрание. Первый вопрос повестки дня был поставлен ребром: «Роль членов общества в охране морских животных и конкретный вклад каждого члена в сохранение и приумножение флоры и фауны морских глубин».
По первому вопросу речь держал председатель пляжной секции общества Илья Евстигнеевич Барабанщиков.
– Товарищи! – патетически начал он. – Экология нарушена. Животные всего мирового океана находятся под прессом научно-технической революции. По сообщению мировой печати, погибло несколько сот китов. Вдумайтесь в эти цифры, товарищи! Акулы перестали размножаться, катастрофически вымирают крабы. Осьминоги, завидя человека, кончают жизнь самоубийством...
Затем Илья Евстигнеевич стал внушать присутствующим мысль, что через год-другой из продажи исчезнут деликатесы, выросшие в мировом океане. И вообще, скоро некого будет заносить в «Красную книгу». Да и саму «Красную книгу» за ненадобностью придётся сдать в музей. Барабанщиков взывал к совести сидящих в зале, просил вовремя платить членские взносы, не дожидаясь, пока вымрут последние представители морских глубин. Он настаивал, он требовал, он кричал. Он трубил во все трубы, бил во все барабаны, – в надежде, что там, в морских глубинах, его услышат и оценят. Осветив стоящие перед членами общества проблемы, Барабанщиков, завершая свой доклад, сказал:
– Товарищи! Сегодня мы собрались ещё и для того, чтобы почтить память тех, кто уже больше никогда, – после этих слов из его глаз поползли слёзы, – никогда с помощью своих плавников не сможет бороздить мировой океан. – И уже дрогнувшим голосом он закончил. – Прошу всех встать.
Участники собрания не слушали Барабанщикова; каждый занимался своим делом: кто читал занимательный детектив, кто вязал, кто играл в «балду»... Они не поняли, кто умер, но дружно встали, разбудив движением стульев сторожа пляжа Безручко, который тоже вскочил и от неожиданности громко захлопал в ладоши.
После маленькой заминки начались прения по докладу. Поскольку желающих выступить не оказалось, слово взял Илья Евстигнеевич Барабанщиков. Он сказал, что докладчик глубоко, всесторонне и со знанием дела охарактеризовал обстановку, вскрыл отдельные имеющиеся недостатки и наметил перспективы на будущее. Потом Илья Евстигнеевич говорил ещё минут тридцать и в заключение предложил присутствующим признать работу секции «удовлетворительной».
К удовольствию Барабанщикова голосование прошло без сучка без задоринки. Воздержался только сторож Безручко и то не по своей воле: убаюканный речами Барабанщикова, он сладостно дремал.
Затем рассмотрели второй вопрос: перевыборы председателя пляжной секции общества. Президиум собрания, председателем которого был Барабанщиков, представил слово по второму вопросу Барабанщикову.
– Товарищи! – раздался его голос. – Сейчас нам предстоит избрать нового председателя нашего общества. Это должен быть компетентный человек, болеющий душой за порученное ему дело; человек, который ставит интересы морских животных выше личных; человек, который активно выступает на наших собраниях...
– Барабанщикова изберём! – крикнул кто-то.
– Да, товарищи, – сказал Илья Евстигнеевич, и его глаза засветились ещё ярче. – Я согласен. – И он занял своё место в президиуме.
Все присутствующие единогласно вновь доверили Илье Евстигнеевичу ответственный пост.
После собрания Барабанщиков пригласил своих избирателей в кабинет, где всё было готово для проведения банкета.
11
Много неприятностей ожидает человека в жизни, даже слишком много. И поэтому ко всем неурядицам надо относиться проще и, мы бы сказали, веселее. Ну что может обрушиться на наши головы? Чаще всего, мелочи. Вам плюнули в душу? Спокойно. Остановитесь, подумайте. Ведь сегодня это первый раз. А уже вечер – и вас окружали за день десятки, сотни людей, и большинство из них вам не нахомило. Значит, всё хорошо, всё нормально. Стоит только представить, что могло бы быть хуже, – и настроение сразу поднимется. Вы шагаете по улице; нет, вы порхаете, не чувствуя под собой ног, потому что всего второй раз вы надели модельную обувь фабрики «Местный каблучок»! И вдруг вы совершаете открытие: ваша обувь просит каши, а самый большой палец готов высунуться на улицу. Но, к вашему счастью, дырка так мала, что палец не сможет показаться наружу, и никто из прохожих не будет ехидно или весело хихикать над вами. Всё хорошо, всё прекрасно! Стучит ваш сосед по дому, в двенадцать часов ночи забивая молотком гвозди – это, конечно, не самое радостное событие. Но представьте себе, что он взял не молоток, а кувалду, и ударил ею всего один раз, но по вашей голове... Не правда ли, всё хорошо! Смейтесь, улыбайтесь жизни, загорайте под лучами знойного солнца! А если под утро на вашей спине вырастут волдыри, то это тоже не страшно. Сбегайте в магазин, купите бутылку кефира и используйте его не по назначению, то есть не как «внутреннее», а как «наружное». Не будет в продаже кефира, купите молока, подождите день-два, пока получится простокваша, а уж потом действуйте смело. А если к этому времени обнаружите, что болячки угомонились сами по себе, то, тем более, не расстраивайтесь. Сделайте из простокваши творог – это тоже очень полезно для здоровья.
Всё хорошо, всё прекрасно! Радуйтесь и удивляйтесь жизни, – ведь она так коротка. Спешите жить!
Директор ресторана «Рог изобилия» Христофор Михайлович Бердичевский всегда спешил. С утра до позднего вечера он вертелся как белка в колесе. Сегодня он особенно торопился, и поэтому, когда его «Волга» остановилась возле бильярдной, он вышел из машины и забыл закрыть дверцу на замок. Несколько лет назад аналогичная оплошность привела к неприятности. Как-то вечером Христофор Михайлович заехал за одной пикантной особой, чтобы увести её к себе на дачу, где они собирались наедине насладиться ночным ароматом. Но когда директор вышел с дамой к автомобилю, оказалось, что его «Жигули» как ветром сдуло. Правда, эта потеря серьёзно не ударила по карману Бердичевского, так как он был при деньгах. И уже месяца через три его увидели за рулём новой «Волги». А вот в обществе пикантнейшей приезжей особы ему побывать так и не пришлось. Она заявила, что Христофор Михайлович – человек не солидный, коль обманывает с первого вечера, и показала ему спину. О потере четырёхколёсного друга Бердичевский забыл быстро, а вот ту женщину вспоминал не раз. Но мы, кажется, отвлеклись.
Итак, Христофор Михайлович Бердичевский собственной персоной появился в бильярдной. Хотя он был среднего роста, но бросался в глаза сразу, будто бы выходил на сцену. Густая чёрная шевелюра с проседью как магнитом притягивала взгляды женщин, которые замечали в этом стройном мужчине изысканность манер, такую редкую в наше время. Его глаза всегда сияли, выдавая незаурядный темперамент. Костюм Христофора Михайловича был чем-то похож на фрак дипломата. По особо торжественным дням вместо обычного галстука он носил бабочку. Вокруг Бердичевского словно биополе держался неисчезающий аромат французского одеколона «О жён».
В бильярдной Бердичевского знали почти все, – и поэтому приветствиям не было конца. Знал его и Елагин: за бильярдным столом Бердичевский был самым доходным клиентом. Директор ресторана имел острый глаз на людей и давно заприметил нашего героя. Сегодня Христофор Михайлович не намеревался играть. Он вынул из бумажника несколько ассигнаций и аккуратно положил их в карман Елагину.
– Будем считать, дружок, что и сегодня ты меня наказал. Но оставим забавы и поговорим о серьёзных вещах.
Удивлённый неожиданным поворотом разговора, Стас насторожился.
– Дело в том, дорогой Станислав, – продолжал Бердичевский, – что мне нужен человек в бар. Должность, скажу тебе по секрету, пальчики оближешь. Тепло, светло; будешь умницей, никто кусать не будет. В деньгах я тебя не обижу. Девчонки будут слетаться к тебе, как мухи на мёд...
Елагин сразу смекнул, что героическая профессия матроса-спасателя не идёт ни в какое сравнение с предлагаемой ему работой. Стас всегда с завистью смотрел на барменов и как-то даже интересовался, где обучают этому роду деятельности.
Не будем прислушиваться к дальнейшему диалогу наших героев; с позволения читателя, оставим его вне нашего повествования. Скажем только, что собеседники поняли друг друга с полуслова, и союз на джентльменских условиях был заключён. Хотя Елагин несказанно обрадовался предложению Бердичевского, он всё же выяснил, сколько новый бармен будет иметь, участвуя в этом союзе, и каковы членские взносы, отчисляемые директору.
О том, что Бердичевский нечист на руку, знали не все, но догадывались многие. Под своим крылышком он держал людей надёжных, подбирал и проверял их сам, – поэтому спал сравнительно спокойно. В ресторан иногда наведывались ревизоры, и Христофор Михайлович со свойственной ему любезностью виртуозно обводил их вокруг пальца. Когда этот фокус не удавался, он прибегал к помощи более действенного оружия. Своим подчинённым Бердичевский любил повторять слова, ставшие среди сотрудников ресторана крылатыми: «У ревизоров тоже есть дети, и они тоже хотят кушать». У проверяющих дети, действительно, были, а у некоторых, кроме детей, имелись и внуки. И потому проблем с ревизорами у Христофора Михайловича не было.
Глава четвёртая
1
Захлебываясь от проливного дождя, город дожил до вечера. С приходом сумерек подул сильный холодный ветер. Может быть, из-за этого, а, может, и по другим причинам, на традиционную встречу выпускников 10 «А», кроме Стаса и Виктора Шурыгина, никто не пришёл. Когда дальнейшее ожидание стало явно бессмысленным, друзья отправились к Елагиным.
Мать тут же засуетилась, накрывая на стол. Теперь Ирина Фёдоровна уже не боялась, что Шурыгин собьёт её сына с истинного пути. Слава богу, мальчик крепко стал на ноги. Детские фантазии из головы выбросил. Зарабатывает хорошо, приехал с дорогими подарками. Теперь душа за него спокойна. Сын нашёл своё место в жизни, понял, наконец, что – главное, а что – ерунда. Одно плохо: мог бы и почаще родной дом навещать. А то совсем забыл родителей, даже писем по полгода не бывает. Пришлёт на праздник открытку, да и то не всегда. Но тут уж ничего не поделаешь: у детей своя жизнь.
Застолье было недолгим. Разговор вертелся всё время вокруг работы Стаса, но тот отделывался шутками и туманными фразами, вовсе не собираясь откровенничать. К тому же Елагин-старший уже после третьей рюмки захмелел и периодически стал ронять голову на грудь. «Да, сдавать стал отец», – с грустью подумал Стас и толкнул Виктора локтем. Они удалились в другую комнату.
Посидели, помолчали, покурили, повздыхали. Помолчали о прошлом, повздыхали о будущем.
Шурыгин отслужил два года в погранвойсках и теперь вновь работал на заводе. Он опять собирался поступать в Литературный институт, но уже на заочное отделение.
– Рукописи ещё в январе отправил, – сказал он. – А то, может, в те годы поздно отправляли, вот их и смотрели наспех. Со дня на день ответа жду.
Виктор умолк, задумался, и, словно отметая внутренние сомнения, воскликнул:
– Ведь не может же бесконечно не везти! Как ты считаешь?
– Блажен, кто верует, – протянул Стас. – Только и дел у них там, в Москве, твоими «шедеврами» заниматься. Кто ты такой? Отмахнутся и всё.
– Как это отмахнутся? Они должны тщательно изучить все присланные работы...
– Ты как ребёнок, – фыркнул Елагин. – Должны! Если бы каждый делал то, что должен, то у нас уже давно бы коммунизм был. Нет, дружище, твои шансы мизерны. Мне не веришь, послушай классика.
Стас взял с полки книгу Джека Лондона, нашёл нужную страницу и прочёл:
– «... Бесчеловеческая издательская машина продолжала свою работу. Мартин вкладывал рукопись в пакет вместе с маркой для ответа и опускал её в почтовый ящик, а недели три-четыре спустя почтальон звонил у дверей и возвращал ему рукопись. Очевидно, и в самом деле никаких живых людей по указанным адресам не было. Были просто хорошо слаженные, смазанные маслом автоматы. Впав в полное отчаяние, Мартин начал вообще сомневаться в существовании редакторов. Ни один ещё не подал признака жизни, а то обстоятельство, что всё им написанное неизменно отвергалось без объяснений, как будто подтверждало ту мысль, что редактор – миф...»
Выслушав цитату, Шурыгин открыл рот, пытаясь что-то возразить. Стас не дал ему произнести ни слова:
– Тебе мало? Слушай дальше: «... по крайней мере девяносто девять процентов редакторов – это просто неудачники. Это неудавшиеся писатели. Не думайте, что им приятнее тянуть лямку в редакции и сознавать свою рабскую зависимость от распространения журнала и от оборотливости издателя, чем придаваться радостям творчества. Они пробовали писать, но потерпели неудачу. И вот тут-то и получается нелепейший парадокс. Все двери к литературному успеху охраняются этими сторожевыми собаками, литературными неудачниками. Редакторы, их помощники, рецензенты, вообще все те, кто читает рукописи, – это всё люди, которые некогда хотели стать писателями, но не смогли. И вот они-то, последние, казалось бы, кто имеет право на это, являются вершителями литературных судеб и решают, что нужно и что не нужно печатать. Они, заурядные и бесталанные, судят об оригинальности и таланте».
Елагин замолчал, сам попав под влияние суровой безысходности этих строк.
– Да, но ведь это совсем о другом, – сказал Виктор. – При чём тут конкурс?
– Вся жизнь – это конкурс, – наставительно произнёс Елагин. – Непрерывный и жестокий конкурс. И число призовых мест ограничено.
– Что за чушь ты несёшь? Я понимаю – обида и всё такое. Но нельзя же быть таким пессимистом!
– Кто сказал, что нельзя? – мгновенно возразил Стас, – Можно. Ещё как можно. Кстати, знаешь, кто такой пессимист? Это хорошо информированный оптимист.
– Чем повторять чужие остроты, лучше скажи, что сам-то собираешься делать? Ты больше не пробовал поступать?
Лицо Стаса сделалось серьёзным, он веско процедил:
– Я в эти игры больше не играю.
– Так что же, отказаться от нашей цели? – спросил Виктор. – Литература тебя больше не привлекает?
– Да нет, почему. Цель всё та же. А вот пути к ней другие. Надо войти в литературу с такой вещью, чтобы сразу заткнуть всем рты. И никакие институты для этого не нужны. Необходимы два условия: талант и свободное время. Первое у меня есть. А для второго нужны деньги. Много денег. Вот программа-минимум. Я всё обдумал, Виктор, – Елагин доверительно понизил голос, – нужно набрать сто двадцать тысяч.
– Ты шутишь? – засмеялся Шурыгин. – Всю жизнь копить будешь? И почему именно сто двадцать? Миллион лучше!
– Миллион лучше, – спокойно согласился Стас. – Но пока, – он подчеркнул слово «пока», – мне нужно минимум сто двадцать тысяч. А нужно вот почему. Если их положить в сберкассу, то, из расчёта два процента годовых, в месяц будешь иметь двести рублей. Вот тебе и время свободное. Сиди – пиши.
– Лихо! – Виктор улыбнулся. – Теоретически всё сходится. А вот практически... Я вот получаю сто восемьдесят рублей. Питание, одежда, то, сё... Если даже во всём себе отказывать и в месяц откладывать по сто рублей, то потребуется... В год – тысяча двести, десять лет – двенадцать тысяч... Ты сколько лет жить собираешься?
– А ты не смейся. Умные люди сидят на окладе в сто рублей, а за вечер в ресторане две сотни оставить могут. Я-то знаю, насмотрелся.
– А, вон ты о чём, – помрачнел Виктор. – Что ж, есть такие богачи... Но ты ведь сам понимаешь, что честным путём такие деньги...
– Честным – нечестным! Какая разница! – перебил друга Стас. – Главное, чтобы цель была честная. Слышал: цель оправдывает средства?
– Слышал. Девиз иезуитов. А ты не думаешь, что грязными средствами любую цель можно испачкать?
– Да брось ты. Это всё демагогия. И вообще: тебя послушать, так вся наша ювелирная промышленность работает на жуликов. Кто ещё может повесить жене на уши серьги стоимостью в «Жигули»?..
Разговор зашёл в тупик, и друзья замолчали. Осталось что-то важное, недосказанное. Ощущением этого была наполнена наступившая тишина, ни один из них не мог устранить какого-то неприятного тоскливого чувства. Наконец Стас нарушил молчание:
– Ну, ладно. Мой план тебе не подходит. А что ты можешь предложить? Поступишь на этот раз в Литературный – хорошо. А если снова неудача? Так и будешь долбить стену лбом?
Виктор тяжело вздохнул.
– Время идёт, Стас. Ты прав: нужно искать разные пути. Если вновь отказ, то поступлю заочно на журналистику. Этим же летом.
– Вот видишь. А раньше ты и слышать об этом не хотел, – напомнил Елагин. – Ничего, придёт время, и ты поймёшь, что я прав. Кстати, журналистика – тоже не выход. Можно всю жизнь просидеть на вторых ролях. Но вообще-то, конечно, это более реальное дело. Ну, что ж, дерзай. Посмотрим, кто из нас раньше добьётся успеха.
– Дай бог, чтобы ты, – повеселел Шурыгин. – А я у тебя тогда интервью буду брать. – Он устремил взгляд сквозь года и продекламировал. – Вчера наш корреспондент взял интервью у известного писателя... Или выдающегося? Как предпочитаешь, Стас?
– Да что там, – смущённо махнул рукой Елагин. – К чему такие эпитеты? Пиши просто: гениального.
– Уговорил. Итак: взял интервью у гениального писателя Станислава Архиповича Елагина, который любезно сообщил, что не собирался и не собирается умирать от скромности.
– Не собираюсь, – подтвердил Стас. – Это точно.
Он включил магнитофон и под голос Аллы Пугачёвой стал выделывать жизнерадостные па, приглашая друга последовать своему примеру.
Они танцевали до изнеможения, железным ритмом руша неопределённости в судьбе и выбивая из головы все заботы.
На следующий день Елагин улетал в курортный город N. Виктор поехал его провожать.
– Когда тебя снова ждать? – спросил Шурыгин после объявления о посадке в самолёт.
– Там видно будет. Встреча с одноклассниками блистательно провалилась. Так что вряд ли я теперь ещё приеду в этот день. А с тобой мы и так встречаться сможем... Знаешь что? Давай договоримся: если кто-то из нас будет очень нужен, пусть другой даст телеграмму с какой-нибудь условной фразой... – Стас задумался. – Ну, хотя бы вот: долг дружбы. И тогда получивший такую телеграмму должен бросить все дела и приехать. Согласен?
– Согласен. И пусть помешает ему приехать к другу только смерть.
- Только смерть! – повторил Стас.
2
Снова пришла осень. Уже год Стас Елагин трудился на новом месте. Каждый вечер он облачался в белоснежную рубашку, украшал её жёлтой бабочкой и отправлялся на работу как на праздник. Возле бара уже томились в ожидании кучки завсегдатаев, которые встречали Елагина как незаменимого человека. Распахнув двери вечернего заведения, Стас начинал привычные манипуляции. Магнитофон заполнял маленькое помещение бара криками невидимых и неведомых певцов, а винные и кофейные ароматы, возникающие с чудодейственной быстротой, просачивались на улицу и привлекали прохожих.
Посетители бара погружались в кайф, окутанные облаками табачного дыма. Они поглощали сигареты в таком количестве, словно опасались, что в ближайшие дни в районах табаководства произойдёт стихийное бедствие. Шампанское освобождалось от бутылочного плена и, поиграв в фужерах, проникало в жаждущие желудки. Отдавая дань Бахусу, публика не замечала, как виночерпий с жёлтой бабочкой недоливал, недовешивал и округлял сдачу. Если в бар случайно и заглядывал гость курорта, имеющий познания в области арифметики, то после употребления виноградного нектара, он уже не мог качественно шевелить мозгами.
Елагин торжествовал. Теперь он был в центре жизни. Его уже знали многие в городе, с ним здоровались почти как с самим Христофором Михайловичем Бердичевским, деловые люди предлагали ему различные варианты бизнеса. Всё шло как по маслу. Бумажник Елагина разбухал день ото дня.
Но в бочку с мёдом иногда попадает ложка дёгтя. И этой ложкой оказалось не совсем обычное зеркало.
3
Аделаида Кузьминична Птичкина была женщиной особенной. Своеобразие её натуры заключалось в том, что больше всего на свете она любила свою внешность. Аделаида Кузьминична лелеяла свои телеса с раннего утра до позднего вечера. Её квартира превратилась в изумительную коллекцию всевозможных духов, лосьонов, кремов, лаков, шампуней и дезодорантов. Казалось, все парфюмерные фабрики работали только затем, чтобы Аделаида Кузьминична чувствовала себя счастливой. Птичкина была уверена, что разыскать на курорте более привлекательную женщину, чем она, просто невозможно. И для такого мнения она имела серьёзные основания: когда Аделаида Кузьминична с подносом в руках появлялась в зале ресторана «Рог изобилия», где работала официанткой, многие мужчины поглядывали на неё с нескрываемым любопытством.
Но во внешности Аделаиды Кузьминичны был один существенный минус, скрыть который не удавалось даже самым искусным модельерам. У неё не было талии. Кроме этой неприятности, в последние годы Птичкина как-то вдруг пополнела ещё больше. А что может быть кошмарнее для женщины бальзаковского возраста? Причина этакой метаморфозы была проста. Каждый вечер с работы Аделаида Кузьминична приносила столько порций съестного, что с лихвой хватило бы многодетной семье. Но вся беда заключалась в том, что наша эпизодическая героиня жила одна. Правда, в её квартире частенько гостили мужчины, но их аппетит проявлялся к другим атрибутам жизни. И Птичкина вынуждена была кушать плотно. Ну, в самом деле, не выбрасывать же всё это? А приносить поменьше Птичкина не могла. «Если я возьму меньше, – рассуждала она, – значит, кто-то другой унесёт больше...» А уж с этим мириться нельзя было никак. И Аделаида Кузьминична кушала и полнела. А чем больше она полнела, тем реже представители сильного пола останавливали свой проницательный взгляд на её фигуре.
Этот изъян мучил Аделаиду Кузьминичну денно и нощно. Особенно жизнь казалась невыносимой, когда Птичкина заходила в ванную и, пользуясь услугами зеркал, рассматривала себя в полный рост. Поэтому зеркало, по её глубокому убеждению, было самым мерзопакостным изобретением человеческого разума.
Но в один прекрасный день взгляды Аделаиды Кузьминичны на сей нехитрый предмет неожиданно изменились. Прогуливая своего пятилетнего племянника по ЦПКО, Птичкина первый раз в жизни заглянула в «Комнату смеха». Посетители, рассматривая свои фантастические фигуры, скалили зубы, а некоторые просто валялись со смеху. И вдруг в одном из зеркал Птичкина увидела себя молодой и стройной. У Аделаиды Кузьминичны от радости перехватило дыхание. Это потрясающее видение не давало ей покоя...
«Если хочешь быть красивым, поступи в гусары», – советовал Козьма Прутков. Но у Аделаиды Кузьминичны не было такой возможности, поэтому она ежедневно стала захаживать в «Комнату смеха» и там чувствовала себя самым счастливым человеком.
Однако с некоторых пор ежедневные посещения ЦПКО стали тяготить Птичкину. Её всё больше одолевала навязчивая идея: как бы самой заиметь чудо-зеркало? Все поиски оказались напрасными. Аделаида Кузьминична даже нанесла визит директору парка и, пустив слезу, умоляла уступить ей предмет своей мечты. При этом она раскрыла сумочку и обнажила деньги. Женские достоинства Птичкиной не взволновали директора и, может быть, поэтому он был несговорчив.
Тогда Аделаида Кузьминична пошла ва-банк. Через неделю, когда выдалась тёмная безлунная ночь, она похитила зеркало и, нежно доставив его домой, поместила драгоценную вещь на самом видном месте. Теперь Аделаида Кузьминична была на седьмом небе!
Но истинное счастье всегда непродолжительно. И на тринадцатый день золотое время для Птичкиной закончилось: к ней пришли суровые люди в штатском и навсегда разлучили Птичкину с любимым предметом. Один из оперативников, внимательно осмотрев квадратную фигуру Аделаиды Кузьминичны, сообщил, что у неё есть смягчающее вину обстоятельство.
Птичкина, действительно, отделалась лёгким испугом, но Елагину подложила свинью. Нежданные гости обнаружили при обыске не только злополучное зеркало, но и канистры с коньяком, которые привозил Гога – напарник Стаса по бизнесу. Не имея желания отправляться в места не столь отдалённые, Птичкина шёпотом сообщила следователю, что «левый» коньяк принадлежит не ей, а бармену Елагину, который реализует напиток за стойкой.
Вот тут-то и заварилась каша! Стас проклинал тот день, когда его дёрнул чёрт связаться с Птичкиной. Инцидент грозил вылиться в грандиозный скандал. Но шеф Елагина – Бердичевский – конечно же, не хотел «много шума из ничего», как он определил эту ситуацию. Христофор Михайлович знал по опыту, что на суде быть даже свидетелем неприятно; что в историю с коньяком обязательно сунут свой нос газетчики – и, наверняка, появится ядовитый фельетон. А потом весь город будет показывать на Бердичевского пальцем, потому что именно в его ресторане посетители пили коньяк не из бутылки, а из канистры.
Не хотел выносить сор из избы и Блудов Альберт Константинович – директор треста ресторанов и столовых, уважаемый в городе человек. Он особенно не хотел этого потому, что приближалось его шестидесятилетие, и недавно из министерства раздался звонок, автор которого по секрету сообщил, что в инстанции пошли документы на представление Блудова к ордену. А кто же не хочет получить орден? Да ещё первый раз в жизни и, конечно же, последний. Альберт Константинович нажал на все рычаги. А человек он был влиятельный. И через несколько дней история с коньяком завершилась, не достигнув своей кульминации. Эпилогом к ней был грозный приказ Блудова, который гласил:
«За нарушение торговли спиртными напитками, выразившееся в том, что бутылки с коньякам открывались заблаговременно и их содержимое сливалось в другую ёмкость, – в результате чего спиртной напиток терял свои драгоценные качества, объявить бармену Елагину С. А. выговор. Директору ресторана «Рог изобилия» Бердичевскому Х. М. за ослабление контроля поставить на вид».
4
Ветер метался по улицам, безжалостно обнажал кусты и деревья – и листья беспомощно подчинялись его воле. Прохожие спешили и отмахивались от листьев, летевших им в лица, как от надоедливых мух. А осень таяла у них на глазах. Уже по дорогам текли жёлтые ручьи, деревья стонали от порывов ветра. С них капали остатки пробежавшего дождя и с искрами разбивались о серый асфальт. Осень умирала...
Елагин шёл по улице и не обращал внимания на перемены в природе, происшедшие в считанные дни. Все его мысли были обращены к делу, которое сегодня предстояло завершить. Ровно через двадцать минут Елагин должен был войти в квартиру Альберта Константиновича Блудова и с глазу на глаз передать в его руки конверт с весьма солидной суммой. Блудов, в свою очередь, переправит этот конверт в ещё более влиятельные руки. А уж эти руки, вернее, влиятельное лицо, в ответ на получение конверта должно будет приложить руку и выделить Елагину квартиру, благоустроенную, изолированную, однокомнатную. После того, как подключился сам Альберт Константинович, Стас уже не сомневался, что его дело на мази.
Благополучно добравшись до двенадцатиэтажного дома, где обитал Блудов, Елагин остановился и в последний раз пощупал плотный конверт, который притаился в кармане возле самого сердца. В этом конверте лежали результаты труда и волнений последних месяцев.
Взглянув на часы, Елагин убедился, что имеет в запасе десять минут. Он сел на лавочку и стал думать о новоселье, которое Блудов обещал ему к Новому году. «Будет хорошо, – мечтал Елагин, – если я получу ключи не позже двадцать пятого. Тогда времени до праздника хватит...» Стас намеревался сразу же привезти бельгийскую «стенку», в отношение которой было уже договорено. Дальнейшие рассуждения нашего героя протекали в этом же ключе: кухонный гарнитур и югославские кресла обещал зав. мебельным магазином Аванес, новый ковёр и палас должен был списать в одной из здравниц другой приятель Стаса, чешский кафель для ванной Елагин уже достал, а остальные детали уюта он собирался приобрести несколько позже. Стас снова скользнул взглядом по циферблату и понял, что пора.
Он вошёл в подъезд и начал было подниматься по лестнице. Но какой-то чёртик, притаившийся в душе, заставил Елагина остановиться. Стас повернулся, посмотрел на дверь лифта и решил взлететь на третий этаж, используя достижения современной техники. Он вызвал лифт и через минуту шагнул в подошедшую кабину.
Нажав на кнопку третьего этажа, Елагин приготовился к выходу. Подъёмная машина, единственная функция которой заключалась в доставке пассажиров на нужную им высоту, повела себя на сей раз несколько странно: оторвавшись от первого этажа, но, не прибыв на второй, кабина лифта вдруг остановилась. «Чертовщина какая-то», – подумал Елагин и подождал несколько секунд в надежде, что механизм после короткой передышки вновь заработает. Но лифт безмолвствовал. Стас начал нервничать. Он решил вернуться вниз и надавил на кнопку. Лифт двинулся, и у Елагина отлегло на душе. Однако на первом этаже кабина почему-то не остановилась и опустила своего пассажира прямо в подвал. При этом двери и не подумали раздвинуться.
В надежде выбраться из этой ловушки Елагин с замиранием сердца стал нажимать кнопки лифта одну за другой. Но все его манипуляции оказались бесплодными: кабина даже не шелохнулась. Стас с ужасом подумал, что будет с его почти полученной квартирой, если он просидит в этом ящике хотя бы час. Вне себя от злости он стал барабанить кулаком в стены. Любой ценой нужно было встретиться с Блудовым и передать ему конверт. И наш герой стал кричать. Сначала он кричал, делая паузы, и прислушивался, как реагируют на его призывы о помощи там, наверху. Но вокруг было тихо, и Елагин стал горланить без остановок...
Жильцы, проходившие через подъезд, слышали, что внизу кто-то дерёт горло, но посчитали, что это слесарь Фомич в очередной раз назюзюкался, – и потому не только не отремонтировал лифт, но ещё и орёт как резаный.
А вскоре в квартире Блудова раздался телефонный звонок, и раздражённый мужской голос спросил:
– В чём дело, Альберт Константинович? Битый час жду...
– Извините, Иван Васильевич, но этот тип как в воду канул, – ответил Блудов и покраснел как мальчишка.
– Будем считать, что на эту тему мы не говорили, – сердито заявила трубка и за молчала.
Через три часа вопли из подвала прекратились. Стас сорвал голос и осип. Положение его было хуже губернаторского. «Вот дурак! – клял себя Елагин. – Залезть в эту клетку, сорвать всё дело...». Во что бы то ни стало Стас решил достучаться. Когда его правый кулак посинел от неожиданных перегрузок, Елагин стал проситься наружу левой рукой. Потом он решил использовать последний шанс и загрохотал ногами.
Обитатели дома слышали глухие удары, доносившиеся из подвала, и думали, что хмель с Фомича слетел, и слесарь, наконец, взялся за ремонт, – стало быть, лифт скоро будет работать.
Елагину предстояло испить чашу до дна. Он просидел в грязной кабине лифта остаток дня и всю ночь. Под утро измученный Стас всё же заснул, и ему приснился Альберт Константинович Блудов, который, улыбаясь, подошёл к лифту, просунул в щель ордер на квартиру и пожелал счастливой жизни в новой обители.
По закону подлости следующий день оказался воскресеньем, и у Фомича был законный выходной, – потому к сломанному лифту он подходить и не думал. Воскресенье тянулось целую вечность. В размышлении чего бы покушать Елагин в который раз шарил по карманам и проклинал себя за то, что не имел обыкновения носить с собой хотя бы пару булочек и бутылку кефира. Ночью опять приснился Блудов и спросил Стаса, как тот устроился в своей новой квартире.
Рано утром пожаловал Фомич и выпустил пленника на свободу. Вид Фомича вернул Елагина к жизни, и он по ступенькам кинулся на третий этаж.
Дверь в квартиру Блудова открыл сам Альберт Константинович, лицо которого выражало крайнее недовольство столь ранним визитом. Он посмотрел на небритое лицо гостя, его красные от бессонницы глаза и рявкнул:
– А! Явился! Затеял дело, а сам в кусты! Прощелыга!..
Елагин остолбенел от такого приёма и, на минуту забыв всё на свете, прорезавшимся вдруг голосом выпалил:
– Сначала лифт сделайте, а потом ждите взятки!
– Что?! – заревел Блудов. – Вон отсюда! Прохвост!..
После этого диалога Елагину пришлось расстаться с деятельностью бармена. Запись в его трудовой книжке объясняла, что вышеуказанную работу он покинул «по собственному желанию».
5
Одной из достопримечательностей курортного города N. была высокая гора, на макушке которой возвышалась старинная башня. Реклама, письменная и устная, настойчиво звала гостей курорта на башню, с которой, как авторитетно сообщалось, открывался прекрасный вид на город-курорт и его окрестности. И доверчивые отдыхающие не в силах были устоять. Нескончаемым потоком устремлялись они на гору: кто с помощью двигателя внутреннего сгорания, а кто – пешим ходом. Последний способ, хотя и был самым древним, считался здесь самым непопулярным.
Когда желающие покоряли гору и создавали там вавилонское столпотворение, попасть на башню было нелегко. Но туристы всё же дожидались своего часа и поднимались на смотровую площадку. Перед их восхищённым взором открывался вид на город-курорт: в центре его торчали трубы самого различного диаметра, из которых валил дым. Он создавал в вышине громадное облако, экзотично висевшее над городом.
Не менее привлекательным местом на горе была шашлычная. И тем, кто покорял вершину пешим порядком, мясо на шампурах казалось особенно вкусным. Они с жадностью набрасывались на пищу, а некоторые даже не замечали, что шашлык был с косточкой. Добавив к мясному блюду бутылочку-другую «марочного», посетители весёлыми ногами выходили из шашлычной, а затем, оседлав автомобили, в благодушном настроении спускались с горы.
Мы не случайно остановили своё внимание на этом уютном уголке курорта: именно здесь продолжил свою трудовую деятельность Стас Елагин. После того, как Стас погорячился в последнем диалоге с Блудовым, Христофор Михайлович Бердичевский не стал отталкивать от себя молодого человека, потому что всегда заглядывал в перспективу и понимал, что тот может ему ещё пригодиться. Он терпеливо разъяснил своему юному ученику нормы этики и определил его на работу в шашлычную.
К мясу Елагина допустили не сразу. Но уже через два месяца заведующий шашлычной, имеющий труднопроизносимую кавказскую фамилию, и его заместитель Кулебякин пришли к выводу, что новичок испытательный срок прошёл успешно и ему можно доверить мангал. Теперь дух у Елагина был приподнят: каждую неделю он получал пачку денег из рук заведующего, фамилию которого мы не смогли выговорить. Кстати сказать, этот руководитель среднего звена имел свой афоризм, который любил произносить в кругу застолья: «Выпьем за то, чтобы у нас всегда было крепкое здоровье, а всё остальное мы купим!»
В любом производстве, как мы знаем, существуют свои трудности. Были они и в работе шашлычной: летом не хватало «левого» мяса, то есть такого, которое не значилось в накладных, но, тем не менее, было съедаемо посетителями с аппетитом. Эту проблему решал Кулебякин и, надо сказать, решал успешно. Он знал в городе всех и вся, кто имел хоть малейшее отношение к мясным продуктам.
Директор близлежащего заповедника Варфоломей Петрович Воевода отношения к мясу не имел, но это лишь на первый взгляд. По территории заповедника бродили зубры, бегали туры, косули и другие парно– и непарнокопытные. И все они, как правило, были съедобными. Кулебякин знал об этом и потому приложил максимум усилий, чтобы найти общий язык с директором заповедника. Сделать это оказалось несложно.
Варфоломей Петрович обладал натурой широкой, как просторы заповедника. Он хлебосольно встречал всех, кто приезжал в его владения. А народ сюда валил самый разный: начиная от сотрудников заповедного министерства, рядовых и руководящих, и кончая врачом местной санэпидемстанции, который осуществлял надзор за санитарными нормами. И все, без исключения, уезжали от Воеводы с чувством глубокой удовлетворённости, потому что каждый не только в душе, но и в чемодане уносил с собой частицу заповедника, как-то: медвежью шкуру, рога тура, сушёное мясо, форель и тому подобное. Поэтому многие из тех, кто приезжал проверять работу директора, находили, что он – толковый руководитель и добродушный малый. «Правда, – думали некоторые из них, – в последние годы было напечатано несколько фельетонов, героем которых оказывался Варфоломей Петрович. Но, наверняка, это были происки завистников. Или газетчики просто ошиблись. Гегель – на что был гений, и то ошибался... А эти что по сравнению с ним?» Варфоломею Петровичу было неприятно, когда его склоняли в газетах. Но он знал, что друзей у него много. «А когда много друзей, – размышлял Воевода, – да ещё там, – при этом он поднимал взор на потолок, – то ни один чёрт не страшен». И действительно, появлялись в заповеднике грозные на вид ревизоры, но они вскоре уезжали, и казалось, что всё это было во сне. Директором заповедника были довольны не только гости. Варфоломей Петрович не обижал и своих подчинённых. Лесники жили вольготно, держали до тридцати голов крупного рогатого и столько же нерогатого скота, имели пчёл, птицу, – и потому еле управлялись в рабочее время со своим личным хозяйством. Впрочем, директор был расположен не ко всем сотрудникам, а лишь к тем, кто наблюдал за его образом жизни и молчал. Хотя о деятельности этого руководителя можно было бы рассказать немало. К примеру, Воевода был убеждён в том, что заповедник страдает избытком леса, и дикому зверю скоро негде будет прогуливаться. С его согласия заинтересованные лица, называемые в народе «жуликами», валили могучие деревья, которые пропускались через пилораму и затем служили прекрасным материалом для возведения частных дач. Не любил Варфоломей Петрович и хлопот с разным строительством. Поэтому, хотя во всевозможных отчётах в заповеднике и значились новые постройки, их воздвигали чисто символически. Воевода подписывал наряды о завершении несуществующего строительства, и все оставались довольны: план был выполнен, рабочие получали премии, а стройматериалы куда-то исчезали. Была у Варфоломея Петровича и ещё одна слабость. Он благоволил к пасторальной жизни и потому частенько совершал путешествия по заповеднику на вертолёте. На каждом кордоне, где жили лесники, его встречали радушно и ещё радушней провожали. Вертолёт, переполненный продуктами натурального хозяйства, с трудом отрывался от земли.
Как мы уже сообщали, Кулебякин познакомился с Варфоломеем Петровичем и доказал ему, что самый вкусный шашлык получается из дикого мяса. Воевода смог лишь удивиться, что сам как-то не додумался до этой простой истины, и протянул руку своему собеседнику. Кулебякин был растроган результатом беседы и столь быстрым решением вопроса. Ему на минуту показалось, что Варфоломей Петрович – его близкий родственник, и он, впав в умиление, обнял нового друга.
Дикие животные не подозревали, что установление дружеских отношений между Воеводой и Кулебякиным отразится на их судьбе, и, поэтому, спокойно продолжали набирать вес. Самые мудрые из них надеялись, что в заповеднике они неприкосновенны, и разъясняли это подрастающему поколению. Не зря же повсюду красовались предостерегающие таблички:
«Внимание! На территории государственного заповедника категорически запрещены охота, рыбалка, сбор ягод и грибов».
Но звери серьёзно просчитались. Вскоре раздались выстрелы, и первый зубр, сбитый лавиной свинца, повалился на землю. Браконьеры подскочили к туше – и работа закипела. Елагин, выполняя личное указание Кулебякина, находился здесь же. Он орудовал ножом ловко, хотя участвовал в подобном мероприятии первый раз. Настроение у Стаса было приподнятое, и только кровь на руках несколько снижала бодрость духа. Чтобы стало веселей, Елагин включил транзисторный приёмник – и над лесом разнеслось: «Заповедный напев, заповедная даль. Свет хрустальной зари, свет над миром встающий...»
6
Поздно вечером у Ивана Васильевича Козочкина зачесался нос. Иван Васильевич потрогал его своими толстыми пальцами, и нос как будто бы успокоился. «Простыл, наверное», – подумал Козочкин и улёгся в кровать. Но не прошло и минуты, как нос опять напомнил о себе. «Не простыл, – решил Козочкин. – Новость какая-то будет».
Он снова потрепал нос направо-налево, вверх-вниз и подумал: «Нет, наверное, к выпивке».
Но сегодня он уже выпил. Утром на работе он опохмелился «красненьким» вместе с приятелем. А вечером к нему зашёл сосед, и они тяпнули по стаканчику «беленькой», а потом ещё по стаканчику, — и, тем самым, удовлетворив потребность в общении, разошлись. «Нет, наверное, какая-то новость завтра будет», – снова подумал Иван Васильевич и, угомонившись, уснул.
Козочкин не ошибся. Утром его вызвал директор Варфоломей Петрович Воевода и отдал распоряжение:
– Машина у тебя хоть старенькая, но ещё дышит. Поедешь на второй кордон и возьмёшь у лесотехника Сопелкина две туши туров. Когда загрузишься, сверху накидай дров. Отвезёшь груз в шашлычную, что на горе. Если остановят, скажешь, что везёшь в шашлычную дрова. Найдёшь там Кулебякина и передашь ему туши. Скажешь, от меня. Если кто у него будет пришлый, то сразу не суйся, а подожди, пока тот смотает удочки. И чтоб комар носу не подточил! Всё понял?
Давным-давно Козочкин окончил четыре класса и по своей натуре не был склонен к самообразованию. Когда Воевода оказал ему о «пришлых» и об «удочках», Иван Васильевич не понял, о чём идёт речь и зачем нужны удочки в шашлычной; но спрашивать не стал потому, что не имел такой привычки. Потом Козочкин подумал, что у комара тоже, должно быть, есть нос, коль об этом говорит директор, и вспомнил про свой нос, который вчера чесался невмоготу. Как солдат, получивший важный приказ, Иван Васильевич решительно ответил:
– Понял, Варфоломей Петрович. Всё сделаю, как вы сказали.
Он сел в свой «Газ-51», включил скорость, и машина медленно поплыла в гору, туда, где тихо стояли три избушки, название которым было «второй кордон».
Погрузив две туши в кузов и накидав сверху дров, Козочкин достал «Беломор», закурил и неторопливо поехал в шашлычную.
7
Инспектор ОБХСС Егоров был человек молодой и весёлый. Сегодня его особенно переполняла радость, потому что этот день оказался для него знаменательным: рано утром у него родился сын и, кроме того, сегодня исполнился ровно год, как он начал службу в милиции. В шашлычную Егоров приехал, чтобы проверить накладные на мясо. Среди сотрудников заповедника поговаривали, что в последние месяцы появились браконьеры, которые переправляли туши «меньших братьев» в шашлычную.
Кулебякин встретил Егорова казённой улыбкой. Когда инспектор отказался от «коньячка и шашлычка» и попросил накладные, Кулебякин понял, что разговор будет нелёгким и для начала воскликнул:
– Боже мой! Что о нас только не говорят! Как писал Пушкин, злые языки хуже пистолета...
Но его всё-таки охватило лёгкое волнение. Он засуетился, усадил Егорова в своё кресло, достал пепельницу и выскочил из кабинета, чтобы принести накладные. Оставшись один, инспектор вспомнил о своём наследнике, закурил и улыбнулся.
В это время в кабинет вошёл Козочкин и, увидев улыбающегося Егорова, спросил:
– Вы будете Кулебякин?
– Я, – решил пошутить Егоров и добавил, – а вы по какому делу?
– Мясо я вам привёз от Варфоломея Петровича. Две туши. Только утром забили. – И полушёпотом добавил. – А чтоб не дознались, сверху дров накидал.
– А! – произнёс Егоров и тут же решил. – Тогда поехали.
– Поехали так поехали, – согласился Козочкин, покорно вышел к машине и сел за руль.
Когда грузовик остановился у кирпичного здания, Егоров улыбнулся и воскликнул:
– Это – милиция! А я – не Кулебякин, а инспектор ОБХСС. Так что, слезай – приехали.
– Я чё, я ничё, меня послали... – промямлил Козочкин и двинулся вслед за инспектором.
На следующий день Кулебякин и эаведующий шашлычной, фамилия которого теперь уже не имеет никакого значения, переселились на постоянное жительство в другое помещение, где кровати расположены в два яруса и где кормят невкусно, но зато строго по режиму.
А ещё через несколько дней Елагин поспешно уволился из шашлычной, потому что знал: Кулебякин – человек общительный и по новому месту жительства может проявить нежелательную разговорчивость.
8
Муза Сергеевна Ягодкина неожиданно нашла себе мужа. Им оказался Староверов Аполлон Семёнович – директор экскурсионного бюро курортного города N. По мнению Ягодкиной, у Староверова было всё, что нужно для счастья: квартира, дача, машина, связи среди влиятельных лиц и книжка. Из всех книг Музе Сергеевне больше всего нравилась книжка под названием «Сберегательная», по объёму маленькая, но содержательная. Ягодкина могла перечитывать её много раз, не теряя при этом искреннего интереса.
Было бы несправедливо, познакомив читателя с Музой Сергеевной, оставить в тени Аполлона Семёновича, – поэтому расскажем немного и о личности жениха. Староверову было шестьдесят с хвостиком, при ходьбе он обильно потел, так как весил более центнера. Последний раз в своей жизни он передвигался бегом ещё в далёком детстве, но когда это было точно, уже не помнил. Аполлон Семёнович был роста небольшого, но, тем не менее, внешностью обращал на себя внимание. Страдая излишней полнотой, он утешал себя тем, что однажды встретил человека ещё более толстого. Когда Староверов был не в духе, его круглая голова наливалась краской, и весь он походил на индюка, которого раздразнили дети. Полное отсутствие шевелюры компенсировалось пышными рыжими усами, которые придавали их владельцу внушительный вид. На рыхлом мясистом лице Аполлона Семёновича бегали маленькие глазки, как бы выискивая, чего бы такого покушать. Его толстые губы всегда лоснились, словно он только что плотно пообедал. Рот у Староверова был большим и, видимо, являлся самой активной частью лица.
Рядом с экскурсионным бюро находилась столовая. Там было всё: кухня, повара, вместительный обеденный зал и едоки. На столах даже красовались салфетки, затейливо вырезанные из прошлогодних газет и наглухо вклеенные в пластмассовые стаканчики. У входа, рядом с меню, висел стенд «Их разыскивает милиция». Посетители, долго стоявшие в очереди, вычитывали, кто и сколько украл, и после этого начинали осматривать лица рядом стоящих; особенно пристально все вглядывались в лица работников столовой. При этом повара и раздатчицы стыдливо опускали глаза. Раза два в день столовая закрывалась на санитарный час. Но это Аполлона Семёновича не волновало, так как он никогда не питался в столовых.
А покушать он любил, и даже очень. Аполлон Семёнович строго придерживался принципа: всё, что можно скушать сегодня, не стоит откладывать на завтра.
Утром, когда Староверов просыпался, он раз десять зевал и чихал, – это заменяло ему зарядку. Зубы у Аполлона Семёновича, хотя и были большей частью золотыми, целиком вынимались (эта деталь для Музы Сергеевны была пока тайной), – поэтому, проснувшись, он сразу же водворял их на место и заставлял трудиться. Для разминки Аполлон Семёнович съедал жареного цыплёнка, миску гречневой или рисовой каши, пару варёных яиц, полкило колбасы и бутылку сливок с батоном среднего размера. Заморив червячка, он спешил на работу. А уже там, выбрав удобный момент, Староверов закусывал основательно.
Вот и сегодня, закончив пятиминутку, Аполлон Семёнович, предвкушая счастливейшие минуты, расплылся в улыбке, выглянул из кабинета и предупредил секретаршу:
– Жоржетта, я – в горисполкоме.
– Хорошо, Аполлон Семёнович.
– Если позвонят из горисполкома, я – на контрольном маршруте...
В кабинете Аполлона Семёновича было два холодильника: один стоял в большом платяном шкафу, а второй был замаскирован под сейф. О том, что в шкафу прятался холодильник, знали почти все подчинённые Староверова, но никто из них даже не предполагал, что вместо сейфа тоже возвышается холодильный агрегат.
Закрыв дверь на два замка, директор любовно погладил «сейф» пухлыми руками. Набрав восьмизначный цифровой код, он распахнул дверцу и извлёк на свет бутылочку «Хванчкары». Аккуратно поставив её на стол, он снова направился к сейфу– холодильнику. По этому маршруту Аполлон Семёнович прогулялся несколько раз, – и вскоре вдоль длинного приставного стола горделиво протянулась вереница ёмкостей различного объёма и цвета. Здесь были: знаменитое «Цинандали», коллекционный «Рислинг», кровавый «Мускат», литровая бутыль итальянского вермута, «Молдавская роза», фарфоровая фляжка рижского бальзама и несколько сортов виски и десертных вин.
«Что бы такое изобрести сегодня?» – мечтательно закатив глаза, прошептал директор. Налив в хрустальный стакан шотландского виски «Белая лошадь», он осмотрел батарею бутылок. Взгляд его упал на этикетку, с которой улыбалась молодая женщина. Староверов подмигнул ей и сразу же вспомнил свою невесту. Долив в стакан «Улыбки», он произнёс: «Новый коктейль – «Улыбка белой лошади».
Смакуя изобретённый напиток, Староверов неторопливо прошёлся по кабинету. Распахнув второй холодильник, он не спеша начал сервировать стол холодными закусками. Появился тазик с куриным холодцом, солёные грузди, которые издавали свежий и морозный аромат осеннего леса, янтарные ломтики балыка, изнывающая от собственного жира сельдь, копчёная грудинка... Когда эта процедура подошла к концу, желудок директора томительно заныл. Надо отметить, что его желудок был уникальным: в считанные минуты он умудрялся переварить всё, что с лёгкой руки хозяина поступало в его распоряжение. Таким образом, ровно через пятнадцать минут после приёма пищи в желудке директора стало пусто, а до сознания Староверова донёсся внутренний голос:
– Неплохо бы закусить.
– Но я же только что ел?
– Кушать надо досыта, – ответил внутренний голос.
– С этим я согласен, но...
– Никаких «но», – завершил дискуссию голос.
Сражённый логикой внутреннего голоса, Аполлон Семёнович выпил фужер вина и снова стал баловаться закусками.
Затем Староверов включил электрическую плитку и стал готовить горячие блюда. Процесс приготовления пищи вызывал у Аполлона Семёновича святое чувство, потому перед этим занятием он каждый раз срезал ногти и тщательно мыл руки.
На сей раз Староверов никак не мог выбрать себе угощение. «Что же отведать сегодня?» – мучительно размышлял директор, облизывая мокрым языком губы. Он стал внимательно изучать содержимое холодильной машины: вырезки говядины, бараньи ляжки, куры самой высшей категории, обезглавленный и распотрошённый индюк, кролик, мелкая дичь – всё ждало своего часа. «Что же сегодня?» – мучался голодный директор, но ответа не находил. Тогда Староверов взял маленькие листочки бумаги, на каждом из них написал название возможного блюда, быстрым движением сложил листочки и торопливо опустил их в избирательную урну, попавшуюся ему на глаза. Затем Аполлон Семёнович ухватил урну обеими руками и минуты две остервенело тряс её. Открыв ящичек и зажмурив глаза, директор нырнул рукой внутрь и вытащил бюллетень, оставшийся после выборов нового состава месткома. Несколько секунд он с омерзением смотрел на бумажку, потом бросил её под ноги и снова запустил руку в урну.
Вскоре из замочной скважины директорского кабинета повеяло таким ароматом, что он привлёк всеобщее внимание сотрудников экскурсионного бюро. Это послужило сигналом к тому, что каждый мог смело двигаться по своим делам.
9
Итак, сегодня Муза Сергеевна выходила замуж!
Заметим, между прочим, что свадебный обряд за последнее столетие претерпел ряд коренных изменений. Научно-техническая революция повлияла и на этот процесс: теперь свадьба начинается непременно на колёсах. Жених и невеста усаживаются в автомобиль, впереди которого обязательно красуется кукла. Надо полагать, эта вещица намекает на будущее потомство новой ячейки общества. За молодыми, конечно же, движется вереница машин, в которых восседают довольные родственники и всевозможные знакомые жениха и невесты. Когда эта кавалькада объезжает улицы города и сообщает о случившемся пронзительными гудками, многие прохожие останавливаются и, образуя толпу зевак, оценивают счастье новоиспечённых супругов количеством машин, которые катятся вслед за головным автомобилем.
Выйти замуж для женщин – всё равно, что сыграть в лотерею: одни выигрывают, другие проигрывают; при этом большинство оказываются в глубоком проигрыше, однако, все надеются на лучшее. Мужчины расценивают этот жизненный акт проще: они по своей наивности убеждены, что ничего страшного в таком повороте судьбы нет, и что женитьба подобна беспроигрышной игре. Правда, встречаются закоренелые холостяки, которые, узнав вдруг, что их приятель лишился одиночества, выражаются примерно так: «Разведись – пригодится!»
Но что бы мы ни говорили, а Муза Сергеевна и Аполлон Семёнович посетили ЗАГС, юридически оформили свои межличностные отношения и, покончив с официальной частью, сели за свадебный стол, который занимал весь зал в ресторане «Рог изобилия». Рядом с женихом сидели самые близкие на сегодняшний день люди: слева – невеста, а справа – Альберт Константинович Блудов, который соблаговолил быть свидетелем при регистрации брака. Рядом с Блудовым расположился Христофор Михайлович Бердичевский и, как бы невзначай, подмигивал невесте.
Поначалу свадебный стол не был похож на свадьбу. Родственники жениха вели себя сдержанно. Родственники невесты и гости уныло глядели на новобрачных, и в голове почти у каждого вертелось: «И чего это они надумали? Она-то ещё в соку, а он – пень трухлявый».
Оргмомент подходил к концу. Родственники с обеих сторон постепенно перезнакомились друг с другом. Мужчины, что помоложе, успели обежать глазами представительниц прекрасного пола. После суеты официантов над свадебным столом заметались всевозможные соблазнительные запахи. Каждый из гостей зорким, но, как ему казалось, незаметным взглядом окинул свадебный стол, приглядел, с чего он начнёт трапезу, и отметил про себя, что жених всерьёз раскошелился и решился на дорогую покупку.
Раздалась команда «Наливай!» Присутствующие оживились, заговорили, задвигались – и к хрустальным люстрам дружно взлетели пробки от шампанского. Одна из пробок срикошетила прямо в лысину Блудову. За столом воцарилось гробовое молчание. Аполлон Семёнович побледнел и икнул. Муза Сергеевна закусила фату.
Увидев всеобщее смятение, Альберт Константинович великодушно обнял Староверова и, приподняв бокал, сказал:
– Горько.
Стол облегчённо вздохнул и подхватил:
– Го-о-орько!
Оценив этот поступок Блудова, все присутствующие единогласно признали его тамадой.
Жених незаметным движением большого пальца укрепил вставную челюсть и приблизил своё лицо к невесте. Ягодкина молча подчинилась желанию Блудова и публики.
На какое-то время гости забыли о женихе и невесте и отдали дань искусству поваров и виноделов. Будучи одним из самых активных организаторов свадебного церемониала, Стас сидел недалеко от молодожёнов. От него не укрылось элегантное движение большого пальца Староверова и он подумал: «Вот так жених!»
Рядом с Елагиным расположился деревенский мужик, приехавший, как оказалось, из хутора Весёлого. Разговорившись с соседом, Стас узнал, что они какие-то дальние родственники, о которых говорят: на одном солнце портянки сушили. На правах родича хуторянин доверительно шепнул Елагину:
– Муза-то наша – ягодка, а родственничек новый – старый гриб-мухомор. И как с таким в отдельной горнице запираться?
– Братец, – ответил Стас, – ты когда-нибудь видел «Мерседес»?
– Чего?
– Машина такая.
– В нашем колхозе таких нету...
– И не будет. Сиди и ешь.
Родственник обиженно засопел, залпом вылил фужер водки, крякнул и, пошарив глазами по столу, раздражённо пробормотал:
– Тоже мне свадьба. Огурцов солёных нет...
Духовой оркестр заиграл марш. Все вскочили и построились в колонну. Но, опомнившись, вернулись на свои места.
Второй тост произнёс хозяин ресторана Христофор Михайлович Бердичевский. Стасу показалось странным лишь то, что директор ресторана адресовался не к новобрачным, а к Блудову. А тот в это время припомнил прочитанную когда-то книжку, в которой говорилось, что помещики в прежние времена пользовались «правом первой ночи». Мысль эта настолько разбудила его воображение, что на лбу выступили капельки пота. Но, вспомнив, что ордена даются совсем за другое, Блудов стал остывать.
Снова по залу прокатилось «Го-о-орько!» И вновь грянул оркестр, на этот раз симфонический. За отдельным столом ждали своей очереди музыканты вокально-инструментального ансамбля.
Когда Бахус объединил и сблизил всех присутствующих, тосты полились рекой, как коньяк и шампанское. Очерёдность уже не соблюдалась, титулы и звания забылись. Многоголосица поглотила музыку. Всё реже раздавались восклицания в адрес молодых. Каждый слушал только свой голос, говорил громко и не останавливаясь, – создавалось впечатление, что все присутствующие разговаривают последний день, а завтра они потеряют дар речи и до конца дней своих останутся немыми. Тем не менее, блюда, сменяя друг друга, появлялись на праздничном столе и быстро исчезали в известном направлении.
Под звуки симфонического оркестра подали картошку в мундире. «Нальём под картошку!» – предложил кто-то. Все выпили.
Принесли кровавый бифштекс. Все выпили.
Подали заливного судака. Выпили не все.
Староверов был в прекрасном расположении духа и потому с удовольствием и, не останавливаясь, кушал весь день. Теперь, съев судака, Аполлон Семёнович попытался встать из-за стола, но переполненный желудок тянул его вниз как пудовая гиря. Спортсменом Староверов никогда не был и посему этот вес взять и не пытался. На него вдруг напала дремота. Периодически зевая, жених вяло отбивался. Однако нападение продолжалось, и он капитулировал.
Под мелодию популярной когда-то песни «Летите, голуби, летите» подали жареного лебедя. Кое-кто выпил.
Принесли жаркое в горшочках. Дальний родственник Стаса выпил.
Подали утку с яблоками. Пить было некому. За столом раздавался дружный храп.
Выпавшая челюсть жениха мирно лежала на тарелке с красной икрой.
Глава пятая
1
Каждый нормальный человек в наш бурный век что-нибудь коллекционирует. Обременённые избытком времени коллекционеры собирают практически всё: книги, альбомы, пластинки, спичечные коробки, фотографии артистов, марки, монеты, брелоки, полные и пустые бутылки, а в преклонном возрасте – даже парики, вставные челюсти и попугаев.
Директор ресторана «Рог изобилия» Бердичевский тоже был коллекционером. Он собирал денежные купюры достоинством в сто рублей. И многие могли бы позавидовать его, хотя и однообразной, но многочисленной коллекции. Однако, Бердичевский не был тщеславным человеком. Он коллекционировал тайно, – поэтому предметом зависти его коллекция не являлась. Была у Христофора Михайловича и другая слабость – тяга к металлу. Из всей таблицы Менделеева ему особенно импонировали золото, платина и серебро. Чем больше увеличивалась коллекция этих химических элементов, тем решительнее Бердичевский шёл на риск, добывая новые экспонаты. Всё чаще и чаще давал он бой общественному мировоззрению и социалистической законности. И всякий раз перед схваткой он чувствовал себя полководцем, от проницательности и умения которого зависит исход битвы.
Чем внушительнее становился список проведённых операций, тем ближе ощущал себя Бердичевский к краю пропасти. Что будет там, за краем, он старался не представлять, поскольку и без того стал беспокойно спать по ночам. Остановиться Христофор Михайлович уже не мог и единственный выход видел в усилении осторожности. Территориальный размах его деятельности возрастал, и потому всё более ощущалась потребность в надёжных помощниках.
Очередная операция, которую Христофор Михайлович проводил под кодовым названием «Икра», проходила с участием Стаса Елагина. Как-то вечером, встретив в ресторане бывшего своего бармена, Бердичевский дружески поинтересовался его новым занятием и планами на будущее. Узнав, что Стас уже три года работает экскурсоводом у своего нового родственника Староверова, Христофор Михайлович задумался. Он помнил этого ловкого, расторопного парня. Правда, несколько раз тот попадал в какие-то глупые истории, но что тут удивительного: молодо-зелено. А если его умно направлять, подучить немного...
И решив присмотреться к Стасу получше, ещё раз проверить его на деле, Бердичевский осторожно завёл речь о том, что есть возможность неплохо заработать. Елагин долго не раздумывал. Взяв на работе двухнедельный отпуск без содержания, он внимательно выслушал «ЦУ» Бердичевского и отбыл в сторону Астрахани.
2
Волга встретила Елагина молчаливым течением. Сначала Стас познакомился с неким дядей Гришей, который «сам этим не занимается, но знает нужных людей». Затем у Елагина было ещё шесть знакомств. Новые знакомые сами «этим тоже не занимались». И, наконец, наш герой попал к Владику, которому отрекомендовали Стаса как «ленинградского студента и лучшего друга Сашки-Боцмана». Кто такой Сашка-Боцман, Стас понятия не имел, но предпочёл об этом не распространяться.
Владик, несмотря на всю свою законспирированность, оказался весёлым и компанейским парнем. Он затащил Стаса в дом и тут же усадил за стол, уставленный бутылками.
– Как насчёт коньячка? Или, может, водочки?
– Богато живёте, – Стас улыбнулся. – Небось, по утрам с мылом умываетесь?
– А как же, – хохотнул Владик, – и даже зубы пастой чистим. Ну, вздрогнем?
Он налил по полному стакану коньяка, и они чокнулись – за знакомство. Владик подмигнул Стасу и залпом выпил. Елагин проделал то же самое. Огненное облако медленно расползлось в груди и желудке. Стас поискал глазами закуску, но на столе кроме хлеба ничего не было. Он отломил кусочек и кинул его в рот.
– Принести что-нибудь пожевать? – предложил Владик. – Ты извини, я обычно пью без закуски.
Он вышел из комнаты и пропал минуты на две. Стас посмотрел на батарею бутылок. Простых коньяков не было, – сплошь «Дербент», «Ереван», «Двина».
«Да, неплохо живёт», – подумал Стас.
Вернулся Владик, неся миску с помидорами и ведро, в котором маслянисто поблёскивала икра.
– Ого-о! – протянул Елагин. – Я уже и не помню, когда ел её в последний раз. Даже вкус забыл.
– Ничего, сейчас вспомнишь... Ну, ещё по одной.
Выпили. Владик закурил «Винстон», а Стас намазал икрой кусок хлеба. Хозяин засмеялся и, взяв у гостя бутерброд, выбросил его в окно.
– У нас так не едят. Примета паршивая...
– А как?
– А вот как! – Владик протянул Стасу ложку, вернее, что-то среднее между ложкой и половником. – Действуй! – и, подавая пример, сам запустил такую же гигантскую ложку в ведро.
– Да-а! – восхищённо сказал Стас, смакуя деликатес.
– Вообще-то мы стараемся ею не закусывать, – продолжал хозяин, – а то кайф меньше бывает: очень она сытная. Ну, а ты без привычки, так что давай, наворачивай, – и Владик налил очередную порцию спиртного.
Владик пил много и почти не пьянел. Стас же больше налегал на икру. Он шутил, смеялся, рассказывал последние анекдоты, но всё же был настороже. Время от времени он чувствовал на себе изучающий взгляд хозяина и понимал, что тот совсем не такой простачок, каким хочет казаться.
Наконец Елагин решил заговорить о деле.
– Слушай, Владик, Пётр сказал, что с тобой можно будет съездить...
-Куда?
– Ну, как куда? Половить...
– Съездить-то можно. Только зачем тебе это?
– Надо, – решительно сказал Стас.
– Опасно. Я-то привык, а тебе на фига лишние заботы? А как подзалетим? Инспектора нынче свирепствуют. Позавчера у меня две сетки сняли. Только поставил... – чёрные глаза Владика сузились, и он продолжил уже вперемешку с матом. – Ну, ничего, отольются кошке мышкины слёзки... Так вот... Самому тебе ехать резону нет... Да и лишний человек в лодке ни к чему... Что тебе надо? Икры? Скажи, сколько – сделаю.
– Да не только в икре дело. Я хочу сам взять курносого. Давно мечтаю. И потом... – Стас замялся.
– Ну, ну... – Владик цепко смотрел на него.
– Хочу попробовать ваш хлеб, – покривил душой Елагин. – Если понравится, буду просить тебя взять в долю. Возьмёшь? – Стас надеялся, что с такой постановкой вопроса Владик продаст икру дешевле.
– Вот оно что, – сказал Владик задумчиво. – Раз так, что же, можно поехать, Посмотрим, каков ты в деле. Вообще-то, нам люди нужны.
Они помолчали.
– Ну, ладно, давай по последней, – поднял стакан Владик. – Спать пора. Завтра рано вставать...
Пока Владик возился во дворе, закрывая какие-то амбары и сараи, гость вышел на крыльцо. Звенящая тишина ночи обрушилась на него мириадами комариных укусов. Стас замахал руками и позорно сбежал в комнату.
Вернулся хозяин и бросил Стазу:
– Чего же ты не спишь? Ложись.
Они улеглись, и вскоре мерный храп Владика заглушил еле слышный звон комаров, пробравшихся в комнату. Спасаясь от их укусов, Стас с головой ушёл под одеяло и, несмотря на духоту, забылся в тяжёлом сне. Белуги, осетры и севрюги выскакивали из воды и неслись за Стасом огромными прыжками, презрительно пища: «Смерть браконьеру!»
Елагин проснулся и невольно прислушался к темноте. Прямо возле его уха звенел комар. Стас хлопнул себя ладонью – и звон прекратился. Он снова закрыл глаза и погрузился в дремоту. На этот раз во сне он видел огромных рыб, за которыми сам гонялся с авоськой в руках. Ои набрасывал на рыб сетку, втаскивал их в лодку, и они начинали яростно биться, но потом затихали и превращались в новенькие, хрустящие купюры.
3
До нужного места они добрались ещё затемно. Небо на востоке только-только начинало светлеть. От воды тянуло холодом. Стас наблюдал за тем, как Владик, пустив лодку по течению, бросил в реку «кошку», словно желая стать на якорь. Однако лодку медленно продолжало сносить. Но вот «кошка» зацепилась за что-то, трос натянулся, и Владик стал вытаскивать. Вскоре показалась верёвка в палец толщиной, на которой болтались огромные крючья. Вдруг в нескольких местах вода взбурлила, и появилось что-то белое.
– Помогай! – воскликнул Владик и решительно потянул на себя снасть.
Они вытащили четырёх осетров. Владик швырнул снасть в воду и тут же запустил мотор. Подлетев к берегу, покрытому кустарником, лодка остановилась. Браконьеры перенесли рыб на сушу.
– Все икряные, – довольно пробормотал Владик, – удачно начинаешь, студент.
Быстрыми движениями ножа он вспорол осетрам животы и вытряхнул икру в чистые полиэтиленовые мешки.
– Выкидывай рыбу.
– Зачем? – поразился Стас.
– Делай, что говорят. Возни с ней много, а доходов почти никаких...
И осетры полетели в воду. «Сколько бутербродов с балыком пропало», – подумал Елагин.
Теперь он понял, почему у берегов Волги видел много гниющих осетровых и севрюжьих туш. Ему стало жаль этих красивых сильных рыб, которые так безжалостно истреблялись. Но после того как Стас прикинул в уме, каков будет барыш с икры, эмоции жалости пошли на убыль.
Неожиданно из-за поворота донёсся звук мотора.
– А вот и рыбохрана пожаловала, – сказал Владик, завязывая мешки с икрой.
– Икру прятать надо, – встрепенулся Стас.
– Пока они до нас дотюкают, мы сто раз дома будем, – Владик спокойно закурил сигарету. – Сейчас ещё одну снасть поднимем – и домой. А насчёт рыбохраны не боись: у нас два «Вихря» стоят, – он кивнул на моторы, – а у них один «Ветерок», да и тот из комиссионки.
Вытащив ещё двух осетров и проделав с ними ту же операцию, что и с предыдущими, браконьеры увидели показавшийся из-за мыса катер. Владик завёл мотор, прибавил газу – и катер рыбохраны на глазах стал таять.
Вечером Владик и Стас вновь вышли на промысел. Сначала они перегородили сетью одну из проток, которыми изобиловало устье Волги.
– Здесь обычно сазан идёт. Может, попадётся что, пока смотаемся на то место, – пояснил Владик.
– А не боишься оставлять без присмотра?
– Свои не возьмут, а инспектора больше по Волге шастают.
На старом месте Владик долго шарил по дну «кошкой», но безрезультатно. Наконец он крепко выругался.
– Что случилось?
– Инспектора снасть вытащили. Видать, засекли нас утром...
Было уже темно, когда они вернулись к сетке, оставленной в протоке. Владик выключил двигатель, и лодка, мягко скользнув вдоль камышей, уткнулась носом в заросли. Оттуда с радостным звоном вылетели комары и закружились вокруг неожиданных гостей. Владик предостерегающе коснулся руки Стаса и замер. Минуту, другую он настороженно всматривался в темноту. Затем вдруг резко сорвал крышку мотора и стал возиться со свечой.
Раздвигая камыши, появилась лодка с двумя мужчинами. Яркий луч фонаря осветил браконьеров.
– Ваша сеть?
– Какая ещё сеть? – недоумённо переспросил Владик.
– Не прикидывайся овечкой, вот сеть стоит, – инспектор лучом света показал на ряд пенопластовых поплавков, перегородивших протоку.
– Понятия не имею, что за сетка. Мимо проплывали, да вот мотор что-то заглох, – равнодушно взглянув на поплавки, ответил Владик.
Стас молчал и чувствовал, как бешено начало колотиться сердце. «Кажется, влипли», – подумал он и уже пожалел, что ввязался в это дело.
– Значит, не ваша? Смотрите, заберём ведь...
– Да берите. Мне-то какое дело. Мне чужого не надо, – Владик надел крышку и завёл мотор.
И только когда лодка рыбохраны осталась далеко позади, Владик дал выход обуревавшей его ярости. Он клял инспекторов и обещал при случае за всё отомстить сторицей.
– Почему же они нас не задержали? – спросил Стас, уже успевший успокоиться.
– А за что они нас задержат? Закона такого нету. Не пойман – не вор.
И Елагин ещё раз укрепился в мысли, что если действовать с умом, а ума у него хватит, то никакой закон не страшен. Главное – не зарываться.
Погостив у Владика ещё несколько дней и освоив всю технологию браконьерской науки, Стас уехал домой, увозя с собой два тяжеленных чемодана с чёрной икрой.
4
В курортном городе N. почти от каждого ресторана были кафе, столовые и другие общепитовские пункты по сбору денег. Много лет подряд все были сыты. Но с каждым годом число отдыхающих возрастало, и наступил такой момент, когда накормить сразу всех стало невозможно. А приехавшие желали есть регулярно и обильно; на отсутствие аппетита здесь никто не жаловался.
Вопрос общественного питания на курорте встал ребром. Посыпались пожелания трудящихся. Альберта Константиновича Блудова вызвали в горком партии и потребовали, чтобы в течение года он разрешил возникшую проблему, – иначе не видать ему долгожданного ордена как своих ушей.
Свои уши Блудова не интересовали. А вот орден! И он с энтузиазмом стахановца взялся за строительство. В тот же день он пригласил к себе в кабинет Бердичевского и сказал:
– Христофор Михалыч, дорогой, выручай. Горим! Надо дополнительно построить несколько точек. Почти все стройматериалы есть. А лесу, как ты знаешь, нет. Дефицит! Надо достать. Бери, где хочешь. Кровь из носа, но чтобы через месяц-два хотя бы вагон был в моём распоряжении...
Бердичевский знал, что если стройматериалы поступают вагонами, то кое-что перепадёт и ему лично. И Христофор Михайлович, предчувствуя, что вот-вот должен вернуться из Астрахани Елагин, твёрдо ответил:
- Сделаем, Альберт Константинович.
5
Домой Елагин добрался без приключений. Привезённый товар сразу пошёл в дело: уже на второй день гости ресторана «Рог изобилия» уплетали бутерброды с чёрной икрой.
Бердичевский был доволен и не скрывал этого.
– Я знал, что ты не подведёшь, – сказал он, похлопав Стаса по плечу. – Молодец! Имеешь шанс стать настоящим мужчиной. А мужчина тот, у кого деньги есть. Кстати, о деньгах. Возьми, твоя доля, – и Христофор Михайлович протянул Стасу конверт.
Елагин поблагодарил и небрежно сунул конверт в карман.
– Ты бы хоть пересчитал, – Бердичевский засмеялся. – Денежки, они счёт любят.
– Ничего, я вам верю. Не обидите.
– Вот это точно. Это ты прав. Я услуг не забываю, Держись за меня и не пожалеешь. Всегда навар будешь иметь.
Бердичевский усадил Стаса на диван и, весь излучая доброжелательность, озабоченно спросил:
– Скажи-ка мне, дружище, как дальше жить думаешь? Не надоело туристов за ручку водить? Я смотрю, как ты живёшь, и обидно делается. Умный красивый парень – а ерундой занимаешься. Разве это место для тебя?
– А что делать? – вздохнул Стас. – Я как-то смотрел объявления о приёме на работу. Требуются, требуются, требуются... Но что характерно: я не обнаружил ни одной вакансии директора ресторана, комиссионного или зав. шашлычной. Сплошь – шофёры, каменщики, сварщики или слесари. Так что, уж лучше я буду открывать туристам красоту нашего края. А там, глядишь, и подвернётся что-нибудь.
– Само собой ничего не подвернётся, – покровительственно улыбнулся Бердичевский. – Мужчина должен сам делать свою судьбу. Ну и, естественно, от помощи друзей не отказываться. Думаю, что смогу тебе помочь, Станислав. Я уже убедился, что ты парень надёжный и понимаешь, что к чему. Как раз такой человек мне нужен. Пойдёшь в помощники? Оформлю секретарём. Конечно, это чисто формально. Секретарская зарплата будет тебе на сигареты. Главное в другом. Мы с тобой будем такие дела проворачивать! Слава богу, умным людям у нас пока можно развернуться. Ну, так что, Станислав? По рукам?
Елагин был польщён; в душе он уже давно ждал этого разговора и, разумеется, вовсе не собирался упускать шанс приобщиться к сильным мира сего. Но он знал и другое: когда идёт купля-продажа, надо торговаться и набивать себе цену.
– Зарплата зарплатой, а что я буду иметь в натуре?
– Люблю деловых людей. Сам понимаешь, точно я ничего не могу обещать. Когда как. Но, думаю, в среднем тысчонку в месяц иметь будешь.
– Ну, что ж, пожалуй, это мне подойдёт. На первое время, разумеется.
– Вот и славно, – Бердичевский достал из шкафа пузатую бутылку коньяка и две рюмки. – Вспрыснем это дело. Ну, за удачу! Пусть она всегда будет с нами. И запомни, не пожалеешь. Я из тебя человека сделаю.
Стас внутренне ухмыльнулся, а внешне с благодарностью посмотрел в глаза своему шефу.
– Когда приступать к работе? – спросил он.
– Считай, что уже приступил. Пиши заявление. Сегодня же всё оформлю. А завтра поедешь в Москву. Нужно достать лес. Необходимые бумаги я тебе передам перед отъездом. А это на расходы, – Бердичевский протянул Стасу аккуратную банковскую упаковку сотенных купюр. – Если не хватит, свяжешься со мной – ещё вышлю. Действуй смело. Я в тебя верю.
6
Внеочередное заседание пляжной секции членов «Общества по охране морских животных» прошло, как обычно, быстро и по-деловому. Илья Евстигнеевич Барабанщиков зачитал полученную утром телефонограмму. Она предписывала срочно сообщить в Центральное правление, кто является ответственным за пропагандистскую работу и представить количество и тематику лекций, прочитанных за последний год среди трудящихся города.
– Вот такие дела, товарищи. Нам нужно экстренным порядкам избрать ответственного, чтобы я уже сегодня доложил в Центр. Какие будут предложения?
В зале наступила глубокая тишина. Каждый старательно делал вид, что его здесь нет.
– Активней, активней, товарищи! – призывал Илья Евстигнеевич. – Кто хочет выступить?
Поскольку призыв не нашёл поддержки, председатель решил его конкретизировать:
– Товарищ Безручко, вы что-то хотите сказать?
Сторож Безручко вздохнул и обречённо поднялся.
– Я предлагаю избрать Павла Ивановича Бекасова, – сказал он.
– Самоотвод! – мгновенно среагировал Бекасов. – Я лицо материально ответственное, кроме того, у меня больное сердце. И вообще, я с трудом могу связать два слова. Какой из меня лектор? Предлагаю товарища Шлыкова!
Реакция у Шлыкова не уступала бекасовской. Он моментально отвёл от себя удар и указал на соседа. В считанные минуты волна предложений и самоотводов облетела зал, и вновь в нём воцарилась тишина. Она пахла непоколебимой решимостью до конца бороться за свою свободу.
– Так, – нехорошо нахмурившись, сказал Барабанщиков. – Значит, добровольно никто не хочет. Обленились, жирком заросли. Трудно раз в год с готовой лекцией выступить. Ну, раз так, то я как председатель секции назначаю пропагандистом товарища... – Он тяжёлым взглядом обвёл собравшихся и вдруг спросил. – А где Рыбкин?
Все зашевелились, завертели головами. Рыбкина нигде не было.
– Да он опять в кино улизнул, – послышался чей-то голос.
– В кино? – в тоне Барабанщикова прозвучало справедливое негодование. – Мы здесь, не жалея сил и времени, в ущерб своему здоровью, можно сказать, делаем всё для защиты наших морских братьев, а он в кино прохлаждается? Ну, знаете! Так вот, товарищи, я предлагаю...
И Жора Рыбкин был единодушно избран ответственным за пропагандистскую работу.
Кассир Бекасов, с тайным злорадством сообщивший ему эту новость на следующее утро, был поражён там, как спокойно выслушал Жора его слова. А Жора был польщён высоким доверием коллектива и про себя решил сделать всё, чтобы не подвести коллег.
– Теперь, Рыбкин, держись! – сказал кассир. – Замучают лекциями. И на кино времени не останется.
– Ничего, – мужественно ответил Жора и, вспомнив Стаса Елагина, добавил. – Не в тоге горшки обжигают.
Бекасов как-то странно посмотрел на Рыбкина и только пожал плечами.
Всё утро сослуживцы посмеивались над Жорой и радовались, как ловко свалили на него обязанности лектора.
В обед снова пришла телефонограмма. В ней ответственный за пропагандистскую работу вызывался на двухнедельное совещание, которое должно было состояться через три дня в Москве.
Сослуживцы с лёгкой завистью стали поздравлять Жору, а Бекасов обиженно отвернулся, мысленно представив, что на месте Рыбкина мог быть он.
– Поди узнай, как оно повернётся, – философствовал сторож Безручко, сидя рядом с Жорой. – Думали сделать тебе гадость, а сделали радость. Полмесяца в столичных магазинах...
Кое-кто из сотрудников уже подумывал о том, что бы такое заказать счастливчику привезти из Москвы. Радостный Жора ушёл домой складывать вещи.
Однако поток указаний от дремавшего долгие годы начальства продолжался. Очевидно, «наверху» разворачивалась какая-то кампания. Утром Барабанщиков получил новое известие, аннулировавшее предыдущую телефонограмму и отменявшее совещание в столице. Все облегчённо вздохнули, а расстроенный Жора отправился домой распаковывать чемодан.
После его ухода поступило ещё одно сообщение из Центрального правления. Вместо отменённого совещания для пропагандистов был организован месячный круиз вокруг Европы с целью изучения зарубежного опыта в деле охраны морских животных. Рыбкину с отчётом о деятельности N-ского отделения общества предписывалось срочно прибыть для подготовки к участию в круизе.
Ошарашенные сослуживцы Рыбкина надолго потеряли дар речи, а кассир Бекасов схватился за сердце и в предынфарктном состоянии был доставлен в больницу.
Когда возможность связного разговора вернулась, сослуживцы ринулись по домам и сберкассам, а затем, окружив растерянного Жору, засыпали его деньгами и заказами. Список джинсовых костюмов, магнитофонов, парфюмерии, дублёнок и прочих сувениров еле уместился в записной книжке, торжественно презентованной герою дня председателем секции. Если бы Жора прикинул, сколько места займёт этот овеществлённый список, то понял бы, что ему потребуется, по меньшей мере, десять кают первого класса.
Но Рыбкин ничего не прикидывал. Во-первых, потому, что не умел этого делать; а во-вторых, всё его внимание было поглощено подсчётом суммы, вручённой ему коллегами. Жора ещё никогда не держал в руках такой кучи ассигнаций и волновался поэтому чрезвычайно. Подсчитывая деньги, он всякий раз получал новый результат и не мог понять, в чём дело. Наконец, три раза подряд у него получилось 4 тысячи 282 рубля, и на этом результате Жора решил остановиться.
Он зашил деньги за подкладку пиджака, получил от Барабанщикова отчёт и, не дожидаясь новых телефонограмм, ближайшим поездом отбыл в Москву.
Всю дорогу Рыбкин проспал, не снимая из предосторожности пиджака, и прибыл в столицу изрядно помятый.
Шагая по московским улицам и ловя на себе косые взгляды, Жора вдруг ощутил неловкость, чего раньше с ним никогда не бывало.
«Не стоит идти к начальству в таком виде, – подумал он, – а то могут чёрт знает что о нас подумать».
Решив приодеться и выяснив у доброжелательных прохожих, где это можно быстрее сделать, Рыбкин попал в ГУМ. Толпа подхватила его у самого входа и понесла, стремительно и бестолково. Кое-как вырвавшись из течения у секции мужской одежды, Жора выбрал элегантный костюм в крупную шахматную клетку. В кабине для примерки он распорол подкладку своего пиджака и достал сто рублей. Переодевшись в новый костюм, Жора сунул старые вещи в чемодан и, оплатив покупку, походкой странствующего принца крови отправился дальше.
У дверей гастрономического отдела скопились люди, окружившие продавщицу мороженого. Врезавшись в толпу, Жора взял сразу десяток стаканчиков и отошёл в сторону. Поставив чемодан, Рыбкин принялся за лакомство. Держать в руках кучу мороженого, есть, да ещё увёртываться от постоянно налетающих на него покупателей, стараясь не запачкать новый костюм, было неимоверно трудно. Однако Жора успешно справлялся с этим делом. Покончив с пятым мороженым, он бросил взгляд на чемодан и застыл с открытым ртом. Чемодана не было.
Рыбкин заметался по бесчисленным гумовским галереям. Увы! Скоро он понял весь ужас свершившегося. Исчезли бумаги, командировочное предписание и чужие деньги. Четыре тысячи! При нём остались только паспорт, который он переложил в новый костюм, и куча мелочи в карманах.
Совершенно убитый Жора брёл по галереям, не обращая внимания на толчки со всех сторон. Людское море кипело, то разбиваясь на отдельные речки, то снова вбирая их в себя. Время от времени в здании грохотал громкоговоритель, извещавший, что и где можно купить. Периодически радио передавало полезные советы типа: «Уважаемые покупатели! Если вы потерялись, встречайтесь в центре ГУМа у фонтана». Машинально, а может быть, надеясь встретиться с украденным чемоданом, Рыбкин свернул к фонтану. Однако здесь толпилось столько потерявшихся, что встреча с кем-то или с чем-то была весьма и весьма нереальной.
Опустив голову, Рыбкин уныло шёл куда глаза глядят и остановился, только уткнувшись в чью-то грудь. Он поднял голову и с минуту стоял, не веря своим глазам. Потом открыл рот и заорал:
– Стас!
7
Елагин жил один, оплачивая двухместный номер в гостинице «Россия», так что проблемы с крышей над головой для Рыбкина не существовало. В гостинице Жора немного пришёл в себя и поведал Стасу свою печальную историю. Тот внимательно выслушал старого знакомого и поинтересовался:
– Что делать-то собираешься дальше?
– Не знаю, – ответил Рыбкин. – И здесь нельзя оставаться, и домой нельзя... Четыре тыщи! Где же я возьму такие деньги?
Он вновь помрачнел и схватился за голову.
Глядя на мучения Жоры, Стас задумался. Он помнил, как восторгался им Рыбкин во время совместной работы на пляже. Хотя Елагин и не признавался себе в этом, но ему было приятно глубокое уважение Жоры. Привычка выделяться и чувствовать своё превосходство и незаурядность была заложена у Стаса с раннего детства; чувствовать преклонение со стороны окружающих постепенно стало для него потребностью. Без этого жизнь казалась какой-то пресной, и Стас начинал ощущать в себе неуверенность. Иметь под рукой человека, который восхищается тобой и обязан тебе по гроб жизни, совсем неплохо, решил Стас и предложил:
– Хочешь, возьму тебя в помощники?
– Что? – поднял голову Жора. – Конечно, хочу. А что делать?
– Ты знаешь Бердичевского?
– Из «Рога изобилия»? Кто же его не знает?
– Так вот. Я теперь его секретарь. Но это так, официально. А фактически я – его компаньон. Сам понимаешь, что для такого человека, как Бердичевский, четыре тыщи – это не проблема. Хочешь, присоединяйся к нам. Верные люди нам нужны. Разумеется, если ты умеешь держать язык за зубами.
– Умею, – заверил Жора.
– Тогда порядок. Будешь выполнять мои поручения. Конечно, в меру своих способностей. На жизнь заработаешь, может быть, даже на завидную жизнь. А с твоим долгом я улажу. Поговорю с Христофором Михалычем.
– Ты возьмёшь меня в компаньоны? Правда? – ожил Рыбкин.
– Хочешь, считай себя моим компаньонам. Младшим, естественно...
– Идёт! – обрадовано воскликнул Рыбкин. – Я согласен!
– Ну, по рукам. Тогда отдыхай, а я пойду в министерство. Позарез нужен лесоматериал. Большое дело затеваем, – значительно сказал Стас. – Чёртовы бюрократы всё тормозят. Уже неделю я тут болтаюсь, а толку пока немного.
– А будет толк?
– Будь спокоен! – уверенно произнёс Стас и вышел из номера.
8
Елагин вовсе не был так уверен в успехе своего предприятия, как пытался показать перед Жорой. Бесконечные хождения из кабинета в кабинет от одного замминистра к другому поглотили уже уйму времени, а результат был равен нулю. Нет, Елагину никто не отказывал, его бумаги читали, сочувствовали, относились к нему и к его делу с пониманием. Стаса обнадёживали и отправляли к очередному чиновнику, который внимательно его выслушивал, понимающе кивал головой и объявлял, в конце концов, что и рад бы помочь, но, к сожалению, сам он эти вопросы не решает, а может только посоветовать обратиться к такому-то. Пройдя не один десяток кабинетов, отсидев целую вечность в приёмных, Елагин постепенно пришёл к весьма неприятному выводу. Вывод этот состоял в том, что его просто очень вежливо и профессионально используют в качестве мяча в министерском футболе.
И эта роль не доставляла Стасу удовольствия.
Прошла ещё неделя, Жора проводил время в гастрономах, доставая шоколадные наборы, которые были для Елагина пропуском во многие кабинеты.
Стас уже несколько раз имел с шефом телефонные разговоры, обнадёживал его, а сам постепенно приходил в бешенство.
Однажды Елагин разговорился с бородатым мужчиной, который тоже с утра до вечера ходил по кабинетам министерства. Он приехал из Иркутска утрясать вопросы, связанные со строительством нового комбината. В обеденный перерыв в буфете бородач пожаловался Стасу:
– Уже три дня обиваю здесь пороги – и всё без пользы.
– Да, три дня – это срок, – саркастически ответил Елагин и поведал сибиряку свои мытарства.
Тот внимательно выслушал Стаса и сказал:
– Знаешь, что я тебе посоветую. Не трать здесь времени попусту. Сам видишь – бесполезно. А езжай-ка ты, брат, в Иркутск. Уж чего-чего, а лесу там хватает. На месте и договориться легче. Ну, понятно, – подмигнул он, – и подмазать кое-кого придётся. Не без этого. Зато есть реальный шанс...
К концу дня, обнадёженный в который раз и в который раз переадресованный в другой кабинет, Елагин решил: всё, хватит! Сибиряк прав: надо ехать в Иркутск.
9
Оказалось, что Жора Рыбкин ещё ни разу не летал самолётом. И сейчас он прямо-таки рвался испытать новое для себя ощущение. Захлебываясь от восторга и призывая на помощь всю свою фантазию, он страстно убеждал Стаса в преимуществах Аэрофлота. Чеканная фраза «Поездам – сутки, самолётом – час» периодически слетала с его губ. Елагин особенно не возражал, и, добравшись до трансагентства, новоиспечённые компаньоны направились прямиком к окошкам касс Аэрофлота. Блистающий никелем иностранный аппарат лениво пощёлкал клавишами и небрежно выдавил из себя два билета.
– Отправление в двенадцать из Домодедова, регистрация билетов на центральном аэровокзале за два с половиной часа, – сказала кассирша, протягивая Жоре билеты.
Путешественники в приподнятом настроении отправились в ЦУМ покупать чемоданы.
Вечером Жора так долго любовался билетами и так тщательно их спрятал, что утром приятели перерыли всё вокруг, но никак не могли их найти. В конце концов, билеты обнаружила под подушкой горничная, принимавшая номер.
Через четверть часа наши герои неслись вниз по эскалатору метро. Впереди невозмутимо и целеустремлённо бежал Стас, а сзади, спотыкаясь на ходу и, рискуя упасть, с виноватым выражением на лице семенил Рыбкин, в каждой руке которого было зажато по шикарному кожаному чемодану.
На аэровокзале уже шла регистрация. Сдав вещи и получив указание ждать объявления, компаньоны неторопливо двинулись в буфет. Кофе сменялся пирожками, а пирожки – перекурами. Пирожки жевались медленно, но время тянулось ещё медленнее.
Жора то и дело бегал в справочную. Ответы, вылетавшие из миниатюрного динамика, не отличались разнообразием: «Ждите, объявят».
– Наверное, что-то случилось, – сказал Рыбкин Стасу, закуривая очередную сигарету. – Мы уже пятнадцать минут как должны лететь. Представляете, – обратился он к мужчине, стоявшему рядом с ним и невозмутимо попыхивавшему трубкой, – с десяти часов здесь торчим.
Мужчина удивлённо посмотрел на Жору:
– Вы что, молодой человек, раньше никогда не летали?
– Нет, а что?
– Заметно. Ну, ничего, привыкнете. Я со вчерашнего дня здесь, а конца не видно.
– Со вчерашнего дня? – изумился Жора. – А куда же летите?
– В Читу, но билет достал только до Иркутска.
– И мы в Иркутск.
– Рейс 127?
-Да.
– Поздравляю. Значит, вместе сидеть будем.
– Безобразие! – вмешался другой мужчина. – Как рекламируют Аэрофлот! Быстро, надёжно, удобно, выгодно! А на деле? Хоть бы объявили, почему рейс задерживается. А то молчат, как партизаны. А люди ждут, волнуются.
Ветеран воздушных полётов усмехнулся:
– А вы разве не знаете принцип Аэрофлота?
– Какой принцип?
– А вот какой: деньги взяли – трап убрали.
– Как это? – не понял Рыбкин.
– Деньги заплачены, план будет, теперь вы их не интересуете...
В это время радио откашлялось и объявило:
– Внимание! Рейс номер 127 Москва – Омск – Иркутск задерживается ориентировочно до пятнадцати часов. Пассажиров просим не покидать здание аэровокзала.
– Пошли, выпьем по сто грамм, – вздохнул Елагин.
К трём часам дня компаньоны обследовали в комплексе аэровокзала все углы, куда можно было зайти или, в крайнем случае, бросить взгляд.
Наконец, динамики прогрохотали:
– Прослушайте информацию. Рейс 127 Москва – Омск – Иркутск задерживается ориентировочно до двадцати двух часов по метеоусловиям аэропорта Домодедово.
Стас чертыхнулся сквозь зубы, а Жора – громко и откровенно. Перспектива провести остаток дня в этом опостылевшем месте приятелей никак не устраивала. И, ещё раз дотошно выяснив в справочном, что рейс действительно отложен до двадцати двух часов, и раньше самолёт никак не улетит, они направились бродить по городу.
Вечером параллелепипед аэровокзала был переполнен людьми. Сидячих мест не было, и ничего не оставалось делать, как ждать новостей относительно вылета на свежем воздухе, где было посвободнее.
При каждом оживлении громкоговорителей пассажиры с надеждой поднимали головы, но, не услышав ничего утешительного, понуро опускали их. Рыбкин узнавал в толпе многих своих попутчиков, то с одним, то с другим сталкивался у окошка справочной. Знакомый мужчина с трубкой в зубах объяснял очередным собеседникам:
– Горючего не хватает, комбинируют, рейсы объединяют...
И вдруг – объявление:
– Пассажиров рейса 127 Москва – Омск – Иркутск просят пройти на посадку в автобус к выходу номер два.
– Наконец-то, – раздалось вокруг.
С просветлевшими лицами пассажиры кинулись со всех концов аэровокзала к заветному выходу.
Зона спецконтроля. Автобус. В путь. Ура!
– Слава богу, – прошептал Жора, занимая своё место в самолёте, – сейчас полетим. Всё равно, на поезде мы бы тряслись дольше. А так скоро будем на месте. Поездом – сутки, самолётом – час.
После набора высоты, когда уставшие пассажиры погрузились в дремоту, включилось бортовое радио. Оно кратко описало экипаж, обслуживающий самолёт; дало характеристику трассы полёта; перечислило правила, которые необходимо выполнять на борту авиалайнера; сообщило о климатических условиях в Москве, за бортом и в Омске. Затем, очевидно, обидевшись на полное равнодушие, с которым отнеслись к этому потоку информации пассажиры, радио немного помолчало и, решив подогреть к себе интерес, добавило: «По метеоусловиям Омска наш самолёт совершит посадку в городе Новосибирске».
Успех был полным. Никто из обитателей салона не остался равнодушным. Пассажиры до Омска дружно зароптали, а остальным вдруг пришла в голову мысль, что рано они успокоились и, быть может, не все сюрпризы исчерпаны. Наступило тягостное молчание. Ошарашив слушателей, радио тоже отключилось. Только, заглатывая километры, мерно урчали мощные двигатели.
В Новосибирске пассажирам предложили отправляться в здание аэровокзала и, как уже стало привычным, ожидать дальнейших указаний. Указания последовали на удивление быстро и были деловыми и лаконичными: «Пассажиров рейса 127, следующих до Омска, просят пройти к павильону выдачи багажа».
Обеспокоенные люди, летящие в Омск, потянулись к багажному отделению. Оставив Жору дремать на лавке, Стас из любопытства пошёл за ними. Удивительная картина открылась его взору. Люди отказывались от своих вещей. Женщина в синей униформе тщетно призывала пассажиров разбирать свои чемоданы. Граждане никак не хотели этого делать. Утопающий хватается за соломинку, но хвататься за чемоданы никто не спешил. Рассуждения были очевидны: возьмём вещи, – тогда уж точно нас оставят. А так, всё-таки, надежда. За вещи Аэрофлот отвечает. Но этот робкий и наивный бунт был решительно подавлен. Ловкие и сноровистые грузчики играючи переместили вещи из автокары на цементный пол и укатили в неизвестном направлении. Женщина в синем уселась на стул у выхода из багажного отсека и погрузилась в чтение журнала.
Минут десять люди, наполненные благородным негодованием, ещё продолжали размахивать руками и строить планы, как пойдут сейчас к начальнику вокзала и потребуют немедленной доставки их в Омск. Но постепенно страсти затихли, и глупость создавшегося положения стала всем очевидной. Пассажиры молча разобрали свои вещи.
– Только не расходитесь, товарищи, – убеждал солидный мужчина с портфелем. – Нужно всем вместе держаться. Коллектив – это сила.
– Верно, – поддержала его пожилая супружеская чета. – По одному мы ничего не добьёмся. Надо вместе к начальнику.
Все решительно двинулись в путь. Но одно дело быстро и гневно подлететь к должностному лицу, которое уже от одного выражения вашего лица придёт в смятение и невольно почувствует себя виноватым. И совсем другое – обвешавшись сумками и чемоданами, портфелями и сетками, задыхаясь и обливаясь потом, протащиться через весь зал к крошечному окошечку с надписью «Начальник аэровокзала».
И когда люди собрались у окошка, то вместо гневных обличителей недостатков они напоминали жалких просителей чего-то такого, что, скорее всего, им не положено. Впрочем, и просить оказалось некого, ибо, как выяснилось, начальник ушёл принимать смену и когда будет – неизвестно.
Что происходило дальше, Стас не увидел, так как вернулся к своему спутнику. Рыбкин не терял время даром. Скинув ботинки и положив их под голову, Жора пристроился на скамье и тихонько похрапывал. Елагин решительно растолкал его, заявив, что много спать вредно для желудка и чрезвычайно пагубно для расширения кругозора.
– Самые интересные вещи происходят, когда человек спит, – добавил он и рассказал Жоре, что произошло с их попутчиками.
– Во дают! – возмутился Жора. – Завезли в другой город и бросили. А что теперь?
– Будут ждать. Когда-нибудь улетят.
– Да нет, не может быть так, – не унимался Жора. – Я вот кино видел. Там тоже из-за тумана людей завезли вместо Москвы в Ленинград. Так им за счёт Аэрофлота и экскурсии по городу, и поесть, и гостиница. Я им всё завидовал. Другой город посмотрели и за те же деньги...
– Это было давно и неправда, – ухмыльнулся Стас. – Пошли пить кофе, сравним с московским.
И московская история начала повторяться на новом месте. Кофе. Пирожки. Перекур. Объявление: рейс 127 откладывается на два часа по техническим причинам. Кофе. Пирожки. Перекур. Объявление: рейс 127 откладывается на два часа по техническим причинам. Кофе, пирожки... Всё повторялось. Правда, пирожки были почерствее, а кофе – пожиже. А в остальном – как в столице. Каждые два часа радио аккуратно объявляло о том, что рейс 127 Москва – Иркутск задерживается. Были и некоторые изменения. Начиная с третьей задержки, рейс откладывался уже не по техническим причинам, а в связи с «подготовкой самолёта».
– Сколько же можно его готовить? – всё ещё продолжал удивляться Жора.
Стас не удивлялся и не возмущался. Он решил руководствоваться системой йогов и сохранять абсолютное спокойствие. Дыша глубоко и размеренно, он устремил задумчивый взгляд сквозь окно на лётное поле, туда, где был хорошо виден их самолёт. Ни одной живой души рядом с ним не было. Если самолёт и готовили к вылету, то, очевидно, каким-то новым, сверхсекретным способом.
Время шло, тянулось, ползло к вечеру. Самолёт продолжали готовить. Затем вдруг было объявлено, что рейс 127 переносится на завтра, на восемь часов утра.
Система йогов лопнула с треском, и Елагин, бормоча проклятия, бросился к гостинице Аэрофлота. Места были, но только для женщин с детьми. Поскольку из детского возраста наши герои давно выбыли и к женскому полу не относились, им пришлось ретироваться.
Они выкурили на привокзальной площади по очередной сигарете и решили, что не мешало бы подкрепиться. Посетив кафе «Счастливого полёта» и поужинав традиционным кофе с булочкой, приятели вернулись в зал ожидания.
Пассажиры, до отказа заполнившие здание аэровокзала, напоминали беженцев военных лет. Люди сидели, лежали, ходили, стояли. Счастливчики, захватившие скамейки, растянулись на них и, повернувшись спиной к табличкам, возвещавшим, что ставить вещи на скамьи и лежать на них строго воспрещается, видели уже третьи сны. Те, кому спальных мест не хватило, заняли всё, на чём только можно было сидеть: прилавки, опустевшие после закрытия киосков, подоконники, ступеньки, батареи отопления и громадные весы. Примостившийся на весах мужчина, давно утративший талию, с каждым выдохом терял в весе сто пятьдесят граммов и с каждым вдохом забирал их обратно. Часть пассажиров, махнув рукой на все условности, разлеглась прямо на полу, употребив вместо простыней и одеял обрывки газет «Воздушный транспорт». Из ряда телефонных кабин также раздавались храп и сонное бормотание. На груде вещей, уложенных у окошка с надписью «Начальник аэровокзала», расположилась многострадальная группа омских пассажиров, всё ещё ожидающая неуловимого начальника.
Компаньоны сделали по залу несколько кругов, зорко поглядывая по сторонам, и окончательно убедились, что все мало-мальски пригодные для отдыха места заняты. Перспектива провести целую ночь на ногах не была заманчивой, и они решили вернуться в привокзальное кафе. Однако кафе уже закрылось. И нашим героям пришлось продолжить свои затянувшиеся хождения.
К трём часам ночи у них стали заплетаться ноги и закрываться глаза. И если за ногами ещё можно было уследить с помощью глаз, то следить за глазами с помощью ног было никак нельзя. Стас предложил промыть глаза, и приятели спустились в туалетную комнату. Здесь тоже было многолюдно. Люди умывались, курили, брились. Дождавшись своей очереди к умывальнику, Елагин сунул голову под кран, затем взглянул на себя в зеркало и скорчил недовольную гримасу. Жора последовал его примеру, и они вместе принялись корчить перед зеркалом рожи, стараясь перещеголять один другого. Видимо, рожи получались неплохо, потому что вскоре они разогнали не только сон, но и окружающих. Время за этим необычным занятием полетело быстрее, и компаньоны не заметили, как стрелки на часах подошли к восьми.
Настало время вернуться в зал, выпить в буфете по стакану кофе и прослушать объявление, что рейс откладывается до одиннадцати часов «по метеоусловиям Иркутска». Но измученным туристам было на это уже наплевать. Они захватили в зале освободившуюся скамейку и устроились на ней. В одиннадцать часов ничего не объявили, зато в двенадцать сообщили, что рейс на Иркутск задерживается «в связи с попутным ветром».
– Боятся, что очень быстро долетим, – объяснил Елагин изумлённому Жоре.
– Ладно, – сказал Рыбкин, – тогда пойдём в буфет.
– Нет уж, дудки, – ответил Стас, – больше о буфетах ни слова. Я теперь год на них смотреть не смогу. Идём в ресторан, посидим как люди.
Перед дверью ресторана толпился народ. Здесь был почти весь проголодавшийся рейс Москва – Иркутск. Все уже знали друг друга в лицо и были объединены общей темой для разговора. Вновь объявили, что их рейс готовят к вылету и просят пассажиров не покидать здание аэровокзала. По мере того, как приближались двери, возле которых расхаживал невозмутимый швейцар, повышалось настроение и вновь пробуждались надежды.
Вдруг к стоявшему перед Стасом парню подбежала стюардесса и шёпотам сообщила, что на рейс 127 нет горючего, и он отменён. Сразу стало как-то жарко и тоскливо. Это известие пробежало по людской цепочке, и очередь, наконец, всерьёз возмутилась. Кто-то решительной походкой двинулся к руководству аэропорта, другие бросились настойчиво обзванивать различные инстанции, третьи... Что именно подействовало, неизвестно, но через час измученные пассажиры продолжили полёт. К вечеру Стас Елагин и Жора Рыбкин ступили на иркутскую землю.
Первым делом они бросились в гостиницу. Места были, но только для пассажиров Аэрофлота. Такой пустяк уже не мог смутить Елагина. Купив билеты на первый попавшийся утренний рейс, он небрежным жестом протянул их гостиничному администратору:
– Двухместный номер до утра, пожалуйста.
– Номеров нет. Места в десятиместном устроят?
– Давайте, – махнул рукой Стас.
И вскоре, рухнув на кровати, компаньоны заснули мёртвым сном.
10
Через три дня Елагин выяснил, что распределением леса в Иркутске занимается некий Александр Фёдорович Брыкин и что, хотя этот человек получает зарплату служащего среднего звена, материально он живёт почти как король Люксембурга. Стало быть, действовать можно было смело. Удалось также узнать, что Брыкин страстно любит футбол, не пропускает ни одной игры, и ему особенно нравится, когда терпит поражение иркутская команда «Бурелом». Дело в том, что это была команда деревообрабатывающего завода, и заводом этим руководил бывший начальник Брыкина, которого тот органически не переваривал. Всякий раз, когда команда «Бурелома» проигрывала, Брыкин звонил своему бывшему начальнику, якобы, по делу и, как бы невзначай, спрашивал: «Да, кстати, как сыграла вчера ваша команда?» Эти минуты были самыми счастливыми в жизни Александра Фёдоровича.
Стас не знал только одной, на его взгляд, очень важной детали: как Брыкин относится к спиртным напиткам. Изучить этот вопрос было поручено Жоре Рыбкину, который руководствуясь указаниями и рекомендациями Елагина, в первый же матч очутился на местном стадионе.
Едва Жора уселся на скамью рядом с Брыкиным, как прозвучал свисток арбитра. Началось волнующее зрелище. Зрители напряжённо следили за движением мяча. Пока игра шла на половине «Бурелома», они выжидательно причмокивали губами и осуждающе покачивали головами. Но стоило мячу хотя бы на мгновение приблизиться к воротам противника, как стадион словно взрывался. Трибуны оглушающе скандировали: «Давай! Давай! Ну-у! Жми-и!»
При этом Жора внимательно поглядывал на Брыкина, с которым предстояло познакомиться и завязать дружбу. Александр Фёдорович сидел насупясь.
Вдруг мяч двинулся в сторону ворот «Бурелома». Брыкин тут же, забыв всю свою солидность, забрался с ногами на скамью и, засунув в рот оба мизинца, пронзительно засвистел. Жора среагировал быстро: он тоже вскочил, кинул вверх свою соломенную шляпу и одобряюще завыл.
К воротам «Бурелома» прорвался проворный игрок над номером семь. Он мастерски владеет мячам. Вот он обводит одного, другого, третьего... Выходит один на один с вратарём... Удар!
– Штанга! – дружно выдохнул стадион.
– Мазила! – единодушно определили Жора и Брыкин.
Во время перерыва Рыбкин топтался возле Брыкина, но завести разговор не решался. Брыкину понравилось, что его сосед не болеет как все за команду «Бурелома», и он угостил Жору сигаретой.
– Вяло, очень вяло нынче играет «Бурелом», – заметил Брыкин.
– Да, слабовато, – согласился Жора, не зная, как себя дальше вести.
– Тренировки, видать, не хватает, неуверенно играют. Ну ты скажи, разве это игра? – не унимался Александр Фёдорович.
– И не говорите, разве так надо играть? Темп, главное темп соблюдать надо, – осмелел Жора. – Вот я видел по телеку: немцы играли. Во где темп! Пятнадцать минут – пять банок, восемь раненых! Сила!
Быстро найдя общий язык, собеседники ощутили тёплое чувство друг к другу, которое ещё более окрепло после того, как они распили чекушку, предусмотрительно захваченную Жорой.
Свисток судьи прервал их задушевную беседу.
Во втором тайме вратарь «Бурелома» совершил досадную ошибку и пропустил мяч в ворота. Это подхлестнуло обе команды, игра на поле резко оживилась. Затаив дыхание, зрители следили за хитроумнейшими комбинациями.
Вдруг Брыкин почувствовал, что кто-то потянул его за рукав. Он оглянулся. Рядом с ним, слегка покачиваясь, стоял худощавый мужчина. Сверкая красным носом и стальными зубами, он авторитетно заявил Брыкину:
– Наши победят. Факт... И ты со мной не спорь.
Александр Фёдорович хотел было сказать, что он и не думает спорить, но заметил, что от незнакомца разит спиртным, и промолчал.
– А у меня жена ушла. Такие-то, брат, дела, – печально сообщил незнакомец и, помолчав, добавил. – В парикмахерскую ушла. Ма... Ма... Маникюр делать. Дай я тебя поцелую, – неожиданно закончил он и полез обниматься.
– Ну, ладно, иди отсюда, – отталкивая его, вмешался Жора, опасаясь, что Брыкин перейдёт на другую трибуну, и знакомство с ним оборвётся.
– А я – псих! – угрожающе рявкнул незнакомец. – Ты меня не толкай, а то укушу.
Он немного подумал, потом посмотрел на поле. Видимо, там ему что-то сильно не понравилось, потому что, закричав «Судью на мыло!», он устремился вниз. Споткнувшись на полдороге, незнакомец упал на чужую голову, а когда пюднялся, то увидел рядом с собой невозмутимую фигуру милиционера. Со словами «Пройдёмте, гражданин», тот взял пьяного за руку и повёл к выходу.
Вечером в лучшем ресторане города Стас, Александр Фёдорович и Жора отметили проигрыш «Бурелома». Было очень весело.
На следующий день в этом же ресторане отпраздновали день рождения Стаса Елагина. Брыкин догадывался, что его новый знакомый, наверняка, врёт относительно даты своего появления на свет, но ему было приятно побыть в обществе молодого балагура, – тем более, что последний не скупился на угощения и настойчиво приглашал погостить в курортном городе N.
На третий день знакомства Елагин сообщил Брыкину, что настал день рождения Жоры Рыбкина. Погуляли хорошо, в том же ресторане. Расставаясь, Александр Фёдорович решительно объявил:
– Завтра день рождения у меня!..
А ещё через неделю два вагона с лесом отправились в адрес треста ресторанов и столовых курортного города N.
11
В преддверии отпуска каждый человек испытывает какое-то беспокойное чувство. Это чувство усиливается, когда отпускник, выбрав место предстоящего отдыха, приближается к авиационным, железнодорожным или автобусным кассам. Над сгрудившейся в этих местах толпой стоит глухой несмолкающий гул, сквозь который периодически доносятся вопли: «Вас тут не стояло!..»
В разгар летнего сезона билеты на транспорт покупаются обычно одним из трёх способов. Те, кто убеждён, что везде и всюду должен существовать твёрдый порядок, занимают очередь и терпеливо ждут получения билетов, чувствуя, как ноги тяжелеют с каждым часом. Однако эта метода, если и приближает к заветному окошку, то слишком медленно.
Часть пассажиров смотрит на мир другими глазами. Они считают, что излишние порядки – те же беспорядки. Жизнь их проходит под девизом «Хочешь жить – умей вертеться». Прилепившись к толпе, представители этой категории очереди не занимают, но к кассе успешно просачиваются. Несколько неприятных диалогов с конкурентами – и билеты у них в кармане.
И, наконец, есть группа, отметающая крайности первых двух и стоящая на центристских позициях. Её представители с достоинством подходят к депутатской кассе и подают записку от Ивана Петровича или говорят: «Вам звонил Пётр Иваныч...» Кассирша улыбается им как долгожданным гостям, торопливо выписывает билеты и даже немного извиняется, что не приготовила их заранее.
Но какие бы принципы ни были у пассажиров, все они, рано или поздно, приобретают билеты и, спустя некоторое время, рассаживаются по вагонам, автобусам или самолётам.
Стас и Жора возвращались из Иркутска. Они единодушно избрали железнодорожный транспорт, так как Аэрофлотом были сыты по горло. Как и большинство попутчиков, Жора сразу сел кушать, а Стас молча смотрел в окно, за которым равнодушно стояла сибирская тайга.
К вечеру, когда всё, взятое в дорогу, было съедено, народ кинулся в вагон-ресторан. Впереди бежал Жора Рыбкин. Он был так увлечён мыслью о еде, что не заметил, как проскочил вагон, к которому стремился.
Директор ресторана, увидев быстро удаляющуюся спину, воскликнул:
– Куда же вы, товарищ? Садитесь, пожалуйста!
– Спасибо, – вырвалось из груди Рыбкина, и он, развернувшись, побежал к директору.
– Присаживайтесь, пожалуйста, – любезно повторил тот и пододвинул Жоре массивный стул.
Голодный Рыбкин даже не обратил внимания, что такого обхождения в своей жизни он не встречал. Откуда Жоре было знать, что вместо настоящего директора он видит перед собой студента-практиканта из института торговли.
Пока директор-стажёр галантно усаживал клиента (таким образом он личным примером воспитывал распоясавшихся официантов), в салон ресторана ворвалась голодная толпа.
– Это со мной, – неожиданно пошутил Жора.
– Как?.. – не понял директор, не договорил и был сбит с ног. Ровно через час в вагоне-ресторане всё было съедено.
Чтобы избежать жалоб надоедавших пассажиров, стажёр решил прислушаться, наконец, к советам своих опытных подчинённых. Двери в ресторан были наглухо закрыты, а на окно повесили табличку «Санитарный час».
Утром изголодавшиеся за ночь пассажиры прочитали другое объявление – «Учёт».
На третьи сутки пути вагон-ресторан украсила новая вывеска – «Ревизия».
Ещё через два дня настал праздник – Всесоюзный День физкультурника. В салон ресторана ввалились возмущённые боксёры, штангисты, борцы и другие представители нашего славного спорта. Они прямо заявили директору-стажёру, что тот плохо кончит, если проигнорирует столь знаменательную дату.
Вечером ресторан пришлось открыть.
Весть о том, что ресторан снова стал функционировать, но только для спортсменов, быстро разнеслась среди пассажиров. Каждый стал вспоминать, не имел ли он когда-либо отношения к спорту или хотя бы к физкультуре. Сосед наших героев неожиданно вспомнил, что в детстве играл в шашки. Он радостно собрался и выскочил из купе.
Большинство лиц, прибежавших в ресторан, можно было назвать физкультурниками или спортсменами весьма условно. Они приобщились к спорту лишь сегодня, узнав о празднике. Среди самозванцев, заполнивших ресторан, находились и компаньоны. Настроение у них было приподнятое. Стас с удовлетворением думал о том, что нелёгкое задание Бердичевского он выполнил с блеском, и в результате вагоны с лесом уже движутся в город N.
Когда посетители ресторана узнали, что среди них находится какой-то чемпион (не то по плаванию, не то по шашкам – толком никто не понял), шум поднялся с новой силой. Восторженные крики, вопли, хохот и звон посуды заглушили стук колёс. Где-то нашли баяниста и неожиданно для всех начались танцы. После третьего стакана водки пальцы у музыканта стали заплетаться. Это вызвало откровенное недовольство собравшихся «спортсменов» и «физкультурников». Баянисту больше не наливали. Он обиделся, на очередной остановке вышел покурить на свежий воздух – и пропал. Этот факт ещё больше возмутил гуляющих, а один из них, увидев в поступке музыканта неуважение к себе лично, выкинул баян в распахнутое окно.
Спустя два часа в ресторан вернулся протрезвевший баянист и сказал:
– Извините, ребята, я немного вздремнул...
Его простили, а, простив, налили ещё. Кто-то встал и крикнул: «Пить – стоя, гулять – до утра!» Утром на станции «Конь-колодец» к вагону-ресторану был прицеплен вагон вытрезвитель...
Елагин проснулся в полдень, когда поезд приближался к окраине курортного города N. Заметив за окном знакомые места, Стас растолкал храпящего Жору и начал готовиться к выходу.
Величественное здание вокзала. Бронзовые от загара лица. Суета. Чемоданы. Пальмы. Здравствуй, юг!
Прямо с вокзала Стас позвонил домой Бердичевскому, чтобы порадовать того результатами своей поездки. Трубку никто не брал. Ещё раз покрутив телефонный диск, Елагин позвонил шефу на работу – и опять выслушал серию длинных гудков.
«Странно», – подумал он.
Не успел Стас повесить трубку, как к нему подлетел напарник. Рыбкин был взъерошен и крайне возбуждён, казалось, что его только что обдали кипятком.
– Кес ке се? – шутливо спросил Елагин.
– Там... Там... – промямлил Жора и медленно потянул компаньона за рукав.
– Что там? – спросил Стас и почувствовал неладное.
Жора подвёл товарища к витрине «Их разыскивает милиция» и неуверенно показал на неё пальцем.
Первое, что увидел Стас, были фотографии Блудова и Бердичевского. Не веря своим глазам, Елагин лихорадочно читал: «... Блудов А. К. и Бердичевский Х. М. систематически занимались хищением социалистической собственности в особо крупных размерах...»
Елагин стоял как вкопанный, не в силах шелохнуться. В глазах потемнело, по спине бродили мурашки, свинцовые ноги прилипли к тротуару.
«Конец!» – мелькнуло у него в голове.
Оцепенение прошло мгновенно. Стас схватил чемодан, выскочил на железнодорожный путь и побежал в сторону Иркутска. Он был так увлечён этим занятием, что не замечал мелькающих под ногами шпал и не слышал за своей спиной проклятий бегущего Жоры.
Вот уже остались позади последние домики курортного города N., начались мосты через горные речушки... Ноги компаньонов несли своих хозяев всё дальше и дальше.
Вдруг Елагин услышал сзади отчаянный вопль и оглянулся. Жора лежал на вонючих шпалах, обнимал рельсы и горько плакал.
Глава шестая
1
Город Мучанск понравился компаньонам сразу же, как только они переступили порог двухэтажной гостиницы и узнали, что свободные номера есть на любом этаже. Здесь никто не интересовался, кто, откуда приехал, с какой целью и надолго ли. Когда Стас и Жора расположились в номере, к ним проявили интерес только многочисленные мухи. Назойливо мелькая перед глазами, мухи нагло приземлялись прямо на головы. Елагин тут же решил, что всякого рода летающие козявки и творческий труд – несовместимы. На вооружение был взят китайский метод борьбы с воробьями...
Через два дня с мухами было покончено. Стас успокоился, а Жора нашёл себе новых врагов. Включив ночью свет, он увидел, как по углам разбегаются тараканы. Их было множество, начиная от миниатюрных лакированных точек и кончая рыжими ветеранами с грозно торчащими усами. Елагина тараканы не заинтересовали, так как не приносили слишком ощутимого беспокойства. Зато Жора открыл настоящие военные действия. По ночам он сидел в засаде и, как только насекомые выползали из щелей, яростно набрасывался на врагов. В этом поединке Рыбкин был беспощаден. Через несколько дней оставшиеся в живых тараканы с позором покинули гостиницу. И Жора заскучал.
Дни протекали неторопливо и безмятежно. Елагин восседал в деревянном кресле, изготовленном, видимо, ещё в годы НЭПа. Стас анализировал свою прошлую деятельность и думал о будущем.
Он понимал, что прошедшие после школы десять лет не слишком приблизили к намеченной цели. Его триумфальное вступление в Литературу, скорее, даже отодвинулось на неопределённое время. Однако в корне менять свою жизнь, искать другие, прямые пути, Стас отнюдь не собирался. Его жизненное кредо, выработанное ещё в годы студенчества, было непоколебимо. Оно по-прежнему гласило: «Брать – так миллион, любить – так королеву!» Но где взять его Величество Миллион? В голове Елагина роились планы...
2
Город Мучанск возник в древности как крепость, которая защищала Русь от набегов крымских татар. Прошло уже лет триста с тех пор, как в Мучанске видели последнего набегавшего татарина, но память о том героическом времени и поныне наполняла гордостью сердце каждого мучанца. Немало достопримечательностей украшало город: татарский вал, который когда-то охватывал всю крепость, а ныне отделял старые районы от новостроек; краеведческий музей с кучей пушечных ядер у входа; две тюрьмы; ресторан «Мучанская рапсодия»; городской парк с вековыми деревьями, качелями и каруселью; а также – баня-прачечная. Посещать парк жители города любили сами, а в баню посылали приезжих.
На всю округу славилась мучанская «толкучка», или, как её называли, «туча», «толпа», «барахолка». Это место мучанцы посещали даже с большим интересом, чем городской парк, хотя на «толкучке» не было ни вековых деревьев, ни качелей, ни карусели. Мы не знаем, кто впервые назвал подобный базар «толпой». Толпа – это что-то страшное и неуправляемое. Мучанская же барахолка отличалась дисциплиной и организованностью. Каждый участок предназначался для продажи определённых товаров. И не дай бог, если какой-нибудь заезжий продавец водопроводных кранов занимал место, где полагалось продавать посылочные ящики. Привыкшие к дисциплине мучанцы, подходя к нарушителю порядка, спрашивали: «Почём ваши ящики?», хотя ясно видели водопроводные краны. В конце концов, доведённый до отчаяния продавец сам начинал кричать: «Продаю ящики! Хорошие ящики!»
Многолетние традиции мучанской «толпы», казалось, вросли корнями в истоптанную землю и стойко выдерживали испытание временем. Справа от входа на базарную площадь цыгане продавали жвачку, сладких красных «петушков» на палочке и ветхую одежду, которую у них отказывался принимать даже городской тряпичник. Директор ресторана «Мучанская рапсодия», спрятавшись за тёмными очками, скромно сидел в уголке и пытался сбыть автомат «Меломан», так как в ресторане им никто не пользовался. Мучанская долгожительница Елизавета Петровна торговала журналами «Акушерство» за 1907 год. Рядом расположилась её подруга, которая предлагала покупателям месячных котят.
Сегодня Елизавету Петровну почему-то одолевали воспоминания. Она с горделивой грустью рассказывала подруге, как в мае семнадцатого года мимо станции Мучанск проезжал сам Александр Фёдорович Керенский. Увидав в окно юную Елизавету Петровну, премьер-министр тут же приказал остановить эшелон. Он даже вышел из вагона и произнёс речь, всё время глядя на красавицу Елизавету Петровну, и так увлекся, что не заметил, как на дворе грядёт революция... Подруга Елизаветы Петровны знала, что всё это было не так, но спорить сейчас не хотела, боясь напугать котят. В одиннадцать часов Елизавета Петровна встрепенулась и, выставив табличку «Перерыв», принялась делать физические упражнения. Мучанцы давно привыкли к этому зрелищу и потому не обращали внимания на долгожительницу. А вот колхозники, приехавшие с окрестных деревень, сразу бросили заниматься покупками и сгрудились возле Елизаветы Петровны, – для них это было в диковинку.
Рыжий мужичок с распухшим пунцовым носом продавал крашеного воробья в клетке, выдавая его за петуха лихтенштейнской породы. Поскольку лексикон продавца изобиловал словечками, которые отсутствовали даже в толковом словаре живого великорусского языка, мужичок не участвовал в переговорах с покупателями, а в ответ на все вопросы лишь молча показывал грязным пальцем на кусок картона, где затейливыми корявыми буквами было начертано: «Петухус Лихтенштейнус. Кочет лихтенштейнской породы. Так как королевство Лихтенштейн имеет малые размеры, то и живность там растёт плохо. Но это компенсируется повышенной яйценоскостью. Прошу недорого: пять рублей двадцать копеек!»
В самом дальнем углу с деревянных прилавков гремели, визжали и плевались «Грюндики», «Пионеры» и «Панасоники». Здесь толпилась молодёжь с горящими глазами. Тонкие меломанские души жадно впитывали безудержное буйство звуков.
Неподалёку прямо на земле на газетах были разложены другие виды духовной пищи. Книжный бум, прокатившийся по стране, породил мощный циклон, в результате которого на мучанской барахолке оказалась некоторая часть изданий повышенного спроса. Юркие книголюбы специально приезжали сюда из областного центра, чтобы, пробежавшись глазами по разноцветным обложкам, узнать, какие книги предложили населению издательства в последние месяцы. Цену обычно предпочитали не узнавать, памятуя о том, что не всякое знание доставляет удовольствие. Дюма-отец и Жорж Санд, Фенимор Купер и Дрюон, Валентин Пикуль и Ефремов, лакированные томики макулатурных изданий призывно пестрели под ярким солнцем. Но покупатели почему-то молча проходили мимо. Очевидно, людей не устраивал ассортимент. Они бы с удовольствием приобрели Белинского или Гоголя, однако, на мучанской толкучке эти издания были в большом дефиците.
Всему было здесь своё место, и только торговцы джинсами, или «штанами» – как они уважительно именовали свой товар – не признавали общего порядка. Они так рьяно считали себя «королями толпы», что и все остальные постепенно поверили в это. Упакованные с ног до головы в фирму, «короли» находили ниже своего достоинства стоять на одном месте. Поэтому, небрежно перекинув через руку «Ли купер», «Маджестик», «Доллар» или «Вранглер», они величественно дефилировали между связками бубликов и довоенными самоварами.
Много интересного было в Мучанске. Но самой большой достопримечательностью города являлись братья Славуся и Генуся, которые властвовали в округе с наступлением темноты. Старший из них – Генуся – имел кулаки размерам с голову среднего мучанца, которыми он действовал всегда решительно и зачастую без всякого повода. Его брат – Славуся – имел кулаки поменьше, но это не мешало ему быть уважаемым человеком среди мучанской молодёжи. Когда по вечерам братья появлялись на танцах, толпа почтительно расступалась. Каждый молодой мучанец считал для себя большой честью угостить Славусю или Генусю кружкой пива и тем самым подчеркнуть свою близость к сильным города сего.
Когда Генуся купил себе вельветовый пиджак, какая-то особая гордость не покидала его несколько дней. Это был первый вельветовый пиджак, который попал в Мучанск. Генуся сдувал с пиджака каждую пылинку и одевал его только в особо торжественных случаях: на свадьбы и на поминки. Славуся, мучительно завидовавший брату, уже не раз, пользуясь его отсутствием, щеголял в этом пиджаке по близлежащим переулкам.
Вот и сейчас, одев тайком от брата тёмно-синее вельветовое чудо, он гордо двигался по улице, окружённый преданной свитой.
– Ну что, хрюкнем ещё? – предложил Славуся.
– Хорошо бы... – поддержала компания.
– Вот только до магазина далеко пилить, – заметил кто-то.
– Зачем ногами, колёса найдём, – парировал Славуся и двинулся к показавшемуся из-за угла автомобилю.
Широко расставив ноги, вожак властно поднял руку и застыл на проезжей части дороги. Взвизгнув тормозами, машина остановилась.
– Ну-ка, вылазь, – Славуся дёрнул шофёра за плечо, – я в магазин скатаю.
– Что? – удивился владелец автомобиля.
– Вылазь, говорят... Некогда мне.
И вытащив упирающегося водителя, Славуся попытался сесть за руль. Но тут произошло невероятное: незнакомец заехал Славусе в ухо, и тот покатился по земле прямо в лужу. Молодёжь от изумления застыла на месте и потеряла дар речи. Каждый подумал: «Как же так, Славусю – и бьют».
Хлопнула дверца, взревел мотор – и машина умчалась. Незнакомый мужчина не знал, что остановивший его хулиган – лицо в городе Мучанске неприкосновенное.
Потрясённый до глубины души, Славуся молча погрозил кулаком вслед автомобилю.
– Если бы я не поскользнулся... Ну, ничего, мы ещё встретимся, – зловеще пробормотал он.
В сопровождении притихших спутников Славуся двинулся домой. Но его сегодняшние злоключения на этом не кончились. Возле дома Славуся неожиданно столкнулся со своей матерью, которую в семье ласково именовали «мамусей», и старшим братом, нежно державшим её под руку.
Сначала Генуся узнал свой пиджак. Затем в пиджаке он обнаружил брата.
– Г-а-а-д! – яростно заревел старший брат и ринулся вперёд.
Лицо Славуси побледнело, и в глазах появился испуг. На его голову обрушились кулаки. Размазывая по лицу кровь, Славуся бросился бежать.
– Убью-ю! – завопил Генуся и кинулся за братом...
Сидевший перед телевизором «папуся» услышал дикий шум в соседней комнате. «Опять надрались, черти», – подумал он, зевнул и, не спеша, поднялся с кресла. Войдя в детскую, он увидел младшего сына, судорожно извивавшегося под мощным торсом брата.
– В чём дело, ребятки? – лениво поинтересовался отец.
Подняв измазанное кровью и слезами лицо, Славуся закричал:
– Всех поубиваю!
– Ну-ка, брось его, Геннадий.
– Если я его брошу, – прерывистым от напряжения голосом отозвался старший сын, – он весь дом разнесёт.
– Ничего, я его успокою.
«Папуся» перехватил руки лежащего, сел на него и неторопливо стал успокаивать сынишку.
Взглянув ещё раз на свой испорченный пиджак и еле сдерживая клокочущую злость, Генуся хлопнул дверью и отправился куда глаза глядят. Ноги по привычке привели его на танцплощадку в парк. Окинув танцующих мрачным взглядам, он подошёл к тотчас опустевшей скамье и плюхнулся на неё. Видя, что Генуся не в духе, его постоянные почитатели молча пристроились рядом.
В это время недалеко от скамьи остановились два незнакомых парня. Один из них, высокий и худощавый, иронично заметил:
– Жора, смотри, как здесь пляшут.
– Ага, – сказал Жора Рыбкин.
– Эй! – окликнул Генуся чужаков. – А ну, идите сюда.
Жора взглянул на Стаса, а Елагин на бестактное приглашение никак не отреагировал.
Первый раз Генусю ослушались в родном Мучанске. Злоба, так долго искавшая выхода, наконец-то нашла его. Одним прыжком кумир мучанцев очутился возле Стаса и схватил его за плечо.
– Ты что, не слышишь?! – прошипел Генуся.
– Пшёл вон, – процедил Стас и сбросил тяжёлую руку резким движением плеча.
– Га-а-ад! – Генуся взмахнул огромным кулаком.
Кулак пролетел мимо цели и увлёк за собой массивное тело хозяина. Сбив несколько танцующих пар, Генуся развернулся и вновь бросился на Елагина.
Драться Стас не любил с детства. Долгая возня с противником, обмены тумаками и катание по земле не находили отклика в его утончённой натуре. Ему были чужды стремления многих знакомых ребят, годами потевших в спортзалах с надеждой приобрести заветную силу. Сторонник быстрых и лёгких побед, Стас заучил один единственный, но страшный приём, пользоваться которым ему ещё не приходилось. Теперь это время настало. Подпустив противника почти вплотную, Елагин коротко и резко ткнул его двумя пальцами в ямку между ключицами.
Над притихшей толпой пронёсся звук падения грузного тела. Голова Генуси несколько раз дёрнулась и застыла неподвижно.
– Хаму место под ногами! – произнёс Стас, небрежно вытирая руку носовым платком.
И сквозь отхлынувшую во все стороны толпу наши герои направились к выходу, где одиноко горела тусклая лампа.
Свет от Солнца к Земле летит всегда с одной и той же скоростью. Как ни велика эта скорость, но она ограничена. Скорость же распространения слухов прямо пропорциональна их значимости. Когда Стас и Жора добрались до гостиницы, взволнованная администраторша тут же посвятила их в последнюю новость, облетевшую весь город. Она шёпотом сообщила, что легендарных Славусю и Генусю до полусмерти отколошматил какой-то приезжий.
Такого потрясения мучанцы ещё не испытывали.
3
На следующее утро компаньоны продолжили знакомство с городом. Встречавшиеся на улице молодые мучанцы уступали им дорогу и с любопытством смотрели вслед. Жора обратил на это внимание Стаса.
– Да вижу, – отмахнулся тот. – Это они после вчерашнего нас зауважали. Теперь вопрос – как этим воспользоваться.
– Чем? – недоумённо спросил Жора.
– Мы сейчас для этих парней похожи на заезжих суперменов. Чем меньше у людей мозгов, там больше они ценят силу. Что бы мы им сейчас ни предложили, всё сойдёт за чистую монету. А эта монета нам бы очень даже не помешала.
– Что ты хочешь делать? – поинтересовался Рыбкин.
– Пока не знаю. Но что-нибудь придумаем. Обязательно придумаем. Я уже предчувствую его...
– Кого?
– Вдохновение, Жорик, вдохновение.
В ожидании вдохновения Стас молча и размеренно шагал по булыжной мостовой. Жора вприпрыжку нёсся рядом, мучительно пытаясь придумать что-нибудь дельное и время от времени громко сообщая о своих идеях, благо компаньоны уже вышли за татарский вал, и прохожие попадались очень редко.
– Может, лотерею устроить? Беспроигрышную, а?
– Под главный приз свои шорты уступишь?
– Не-е-е-е, – осклабился Жора.
– Раз «не-е-е-е», тогда думай дальше.
– Можно секцию плавания открыть. За плату, конечно, – выдвинул Жора следующее предложение.
– Это хорошо, – прокомментировал Елагин. – Это уже вносит свежую струю в серую провинциальную жизнь. И главное – ново и самобытно! Теоретический курс под руководством морского волна Георгия Рыбкина! Практические занятия в тазиках местной бани под его же руководством!.. В твоей идее, друг мой, не хватает пустяка, но, как говорится, «без воды и не туды, и не сюды». А так, что ж... Плавать бы мы их научили. Да ещё как... Секция плавания... Нет, секция отпадает. Хотя, постой, – Елагин резко остановился и хлопнул Жору по плечу. – А почему, собственно, отпадает? Совсем не отпадает, только это будет не плавание, а... – Стас оглянулся и приложил палец к губам, – кое-что другое.
– Что другое? – спросил Жора.
Но Стас уже не слушал его, погружённый в свои мысли. Наконец, придя к какому-то решению, он увлёк Жору за собой. Они направились к видневшемуся неподалёку строению, по внешнему виду – бывшему клубу.
Полуоткрытая дверь старчески поскрипывала под ленивыми порывами ветра, и видно было, что в эти места уже давно не ступала нога человека. Стас обошёл постройку со всех сторон, заглянул внутрь и остался доволен произведённым осмотрам. Он улыбнулся Рыбкину, молчаливой тенью бредущему рядом, и торжественно сказал:
– Эврика!
Жора уже давно привык к странностям Стаса и воспринимал их как должное, поэтому он только терпеливо переспросил:
– Так что другое? Что ты придумал?
– Будет секция! – ответил Елагин. – И ещё какая. Надо только обдумать детали и обставить всё как следует. Трюк бы какой изобрести, чтобы уж сразу всех добить.
Взгляд Стаса упал на телеграфный столб с оборванными проводами. Подойдя к нему, Елагин внимательно оглядел столб и несколько раз рассеянно постучал по нему ребром ладони, как бы испытывая на прочность.
– А что, Жора, – произнёс он задумчиво, – можно его сломать, как считаешь?
– Бульдозером – раз плюнуть, – уверенно ответил Рыбкин.
– А головой?
– Издеваешься? – Жора засопел и обиженно покосился на Стаса.
– Да нет, – засмеялся тот, – просто мне в голову пришла одна идея. Идём в гостиницу, надо всё подробно осмыслить и кое-что проверить. По пути забежишь в гастроном, возьмёшь чего-нибудь пожевать. А мне нужно заскочить в аптеку и в школу.
-В школу? Зачем?
– В восьмом классе я любил делать химические опыты. Хочу вспомнить золотое время. Заодно ещё раз докажу тебе старую истину: учение – свет, а неучение – тьма. Вперёд!
Они двинулись по мучанским улицам каждый по своему маршруту.
Через час их маршруты пересеклись в гостиничном номере. Жора вывалил из кулька две банки консервов и кучу бубликов, каменной россыпью забарабанивших по столу.
– Ну-ка, чем будешь нас кормить? – протянул руку Стас. – «Рагу свиное. Полуфабрикат натуральный бескостный высшего сорта из говядины». Интересно... И кто же изобрёл такое?.. Крымское производственное объединение мясной промышленности... Очевидно, это их личный вклад в выполнение Продовольственной программы... Нет уж, это чудо природы ешь сам.
Стас взял бублик и попробовал откусить кусочек. Попытка успехом не увенчалась. Он осторожно положил бублик на стол и сказал Рыбкину, открывавшему консервы:
– Слушай, Жора, я тут анекдот вспомнил. Посетитель в ресторане заказал бифштекс. Принесли. Клиент и так, и этак. Ничего не получается. Мясо как камень, даже нож не берёт. Тогда посетитель позвал официанта:
«Замените мне, пожалуйста, этот бифштекс. Его невозможно есть». Официант в ответ: «Не могу. Вы его поцарапали».
Жора был весь внимание. Он старательно выжидал момента, когда можно будет начать смеяться.
– Ну, а дальше-то что? – подтолкнул он Стаса, видя, что тот замолчал.
Но Стас почему-то сделал кислую мину и буркнул:
– Да ничего. Приятного аппетита.
Жора занялся консервами, а Елагин осторожно развернул принесённые с собой свёртки и достал шприц и пузырёк с какой-то жидкостью.
– Что это? – полюбопытствовал Рыбкин, наблюдая, как Стас наполняет шприц.
– Кислота. Смотри внимательно. Смертельный аттракцион, – И Стас решительно, но осторожно, ткнул иглой в подоконник.
Следя за таинственными манипуляциями шефа, продолжавшего делать инъекции бесчувственному дереву, Жора между делом перемолол своими крепкими челюстями все бублики и теперь машинально перекатывал во рту кусочек зуба, пострадавшего в борьбе с хлебобулочной продукцией пенсионного возраста.
А Елагин, закончив свои непонятные действия и выждав некоторое время, взял со стола отложенный ранее бублик и со всего маху стукнул им по краю подоконника.
Жора охнул и проглотил осколок зуба. Кусок подоконника с лёгким шорохом упал на пол.
– Вот так, – Стас довольно потёр руки. – Всё о’кэй. Теперь, Жора, дело за тобой. Значит, так. Сегодня вечером...
И Стас, разжёвывая каждый пункт, посвятил товарища в план задуманной операции.
4
Крики и вопли «Киай!» метались в полутёмном помещении и сквозь зияющие в стенах отверстия рвались наружу. Человек тридцать босоногих парнишек, одетых в кимоно, сшитые из простыней, монотонно и неторопливо бежали по прямоугольному периметру зала. Время от времени то один, то другой выскакивал из строя и начинал испытывать на прочность барабанные перепонки остальных. При этом он самозабвенно молотил самодельные «макивары», установленные вдоль стен. Поработав несколько минут руками, ногами и горлом, парень возвращался на своё место, и движущаяся цепь продолжала месить босыми ногами кирпичное крошево, устилающее пол. Пахло потом, кровью и пылью.
Елагин сидел на скамейке в углу и молча наблюдал за бегущими. Ему было душно и скучно. Он не понимал упорства этих парней, расшибающих в кровь ноги и руки и, очевидно, мечтающих стать суперменами. Их упорство грозило нарушить все его планы, что было бы совсем некстати.
А поначалу всё шло именно так, как было задумано. Стоял обычный субботний вечер. У старого клуба собралось около четырёхсот молодых представителей города Мучанска. Пестротой одежды, причёсок и жаргонных словечек это общество вполне могло бы поспорить с каким-нибудь молодёжным фестивалем. Пришедших собрало сюда объявление: «Каратэ – борьба XX века. Все желающие от 15 до 20 лет могут записаться в секцию. Сбор кандидатов в члены секции 20 августа в 19 часов».
Шутки, хохот и нецензурная брань сливались в один сплошной гул, который уважительно затих, когда Стас и Жора подошли к объявлению и повернулись лицом к толпе. Жора поднял руку и, дождавшись абсолютной тишины, представил собравшимся своего спутника:
– Любимый ученик известного во всём спортивном мире мастера Харакали, непревзойдённый знаток нашего искусства – Стас Азоров! Десять лет он провёл в Нагасаки, где занимался каратэ под руководством прославленного мастера. Стас – обладатель чёрного пояса и чемпион Токийского турнира. К сожалению, интриги и происки завистников помешали ему занять подобающее место в Спорткомитете СССР, и он выбрал для жительства ваш прекрасный город. Это уже к счастью. К счастью для вас, ибо в руках настоящего специалиста вы быстро овладеете искусством нашей борьбы!
Жора перевёл дух и облегчённо вздохнул. Выучить такую речь наизусть стоило ему больших трудов. Но он блестяще справился с этим заданием и потому был сейчас горд, как никогда.
– Прошу вас, учитель, – Жора почтительно поклонился своему шефу.
Стас был краток:
– Мой учитель, мастер Харакали, любил повторять, что речь должна быть краткой, а удар – быстрым. Я согласен поработать с вами. Срок обучения – год. Дисциплина – абсолютная. Через год сможете вот так.
Елагин огляделся, шагнул к старому телеграфному столбу и, переломив его коротким, почти неуловимым движением руки, бросил через плечо:
– Все вопросы насчёт условий и прочего – моему ассистенту.
Затем он быстро прошёл через изумлённую толпу и скрылся из виду.
Все кинулись осматривать столб. Отовсюду посыпались восхищённые возгласы:
– Вот это да!
– Как он его, а?!
– Раз – и нету!
– А если так по голове?
Даже самые упорные скептики лишились последних сомнений.
– Ого! – подскочил к Жоре смуглый вертлявый парнишка. – А я тоже так смогу потом?
– Сможешь, – усмехнулся Жора и в который раз подивился предусмотрительности и находчивости Стаса.
– Ну что, мужики! – сказал он и, достав из кармана лист бумаги, зачитал: – Условия, значит, такие: занятия раз в неделю. Сейчас разобьётесь на группы. Я скажу, какой группе когда приходить. В группе – тридцать человек. Всего нам надо – двести десять. Но кто не попадёт, ничего. В течение года будут дополнительные наборы. Плата – червонец в месяц, за каждый месяц вперёд. И запомните: главное в каратэ – полное подчинение учителю. Каждое слово мастера – закон! Пропуски не допускаются. Не пришедшие на занятия тут же исключаются из секции. И ещё! – добавил Жора зловеще, – Полная тайна! Болтунов предупреждаю, что у нас длинные руки.
Рыбкин обвёл взглядом притихших парней и закончил:
-Итак, кому наши условия не подходят, могут идти по домам! А из остальных мы будем делать настоящих мужчин!
Да, сначала всё шло именно так, как и предполагалось. На первом же занятии Стас дал усиленную нагрузку. Дальше – больше. С каждым занятием число участников секции таяло, что и было задумано. Вместо выбывших постоянно вливались новые ученики, – так что деньги текли к компаньонам если не рекой, то, во всяком случае, ручьями.
Всё было бы хорошо, если бы не десятка два наиболее упорных парней, которые никак не хотели покидать секцию и аккуратно являлись на каждое занятие. Скудных познаний Стаса Елагина в области каратэ, которые он почерпнул как-то на досуге из популярных журналов, на этих упрямцев уже не хватало. Стас всё чаще ловил на себе косые взгляды и понимал, что балансирует на грани разоблачения.
– Подсыпь ещё кирпича, – приказал он дежурному.
Капитал, нажитый Елагиным при помощи трюка с телеграфным столбом, подходил к концу.
5
Своё детство Жора провёл в окружении четырёх сестёр. С братьями дело обстояло хуже: было всего два брата, да и те двоюродные, которых Рыбкин ни разу не видел. Когда судьба свела его со Стасом, Жора испытал неведомое ему доселе чувство. Это была смесь восхищения с любопытством и страхом. Елагин казался Жоре человеком из легенды, шагнувшим к нему прямо с экрана индийских фильмов. Ум Стаса, его убийственные остроты и умение решать возникающие проблемы приводили Жору в восторженное состояние. Когда Стас был в ударе, Рыбкин мог часами, раскрыв рот, слушать его словесные извержения, хотя зачастую не понимал в этих речах и половины фраз. Его восхищал не смысл сказанного, а сама способность Елагина, не останавливаясь ни на минуту, сплетать словесные узоры из гладких и словно цепляющихся друг за друга словосочетаний. «Вот бы мне так научиться», – всякий раз думал Жора. Как бы читая его мысли, Елагин в таких случаях повторял:
– Учись говорить, Жора! Хоть этим ты будешь отличаться от павиана.
Жора не знал, кто такой павиан, и поэтому на всякий случай благодарно улыбался. Чтобы расширить кругозор, Рыбкин стал смотреть не только индийские, но и арабские фильмы.
Однако в литературе вкусы Жоры оставались неизменными. Его любимым чтивом по-прежнему был журнал «Весёлые картинки». Жора мог проводить долгие часы с журналом в руках, следя за головокружительными приключениями Незнайки и его друзей, или за борьбой бесстрашного снеговика с коварной и злой лисицей из тёмного леса. Всё это помогало ему сохранить детскую непосредственность и завидную способность сначала ляпнуть что-нибудь, а потом подумать.
Стас относился к увлечениям Рыбкина снисходительно и только усмехался добродушно и с чувством собственного превосходства, услышав очередной ляпсус. Но однажды способность Жоры делать непродуманные заявления чуть не свела на нет все усилия Елагина по укреплению своего авторитета в секции каратэ.
Во время перерыва на одном из занятий Жора вдруг открыл рот и стал вспоминать, как они со Стасом работали спасателями. Слава богу, Стас был рядом и, перехватив инициативу, понёс такую хитросплетённую ахинею, что спортсмены-любители, не в силах уследить за извилистым полётом его мысли, в конце концов почему-то пришли к выводу, что их Учитель был спасателем в окрестностях Фудзиямы во время одного из тех страшных землетрясений, которыми славилась Япония.
В общем, всё кончилось благополучно. Однако Елагин понимал, что только чудом избежал разоблачения, и в гостинице выдал Жоре по заслугам.
– Ты своей глупостью чуть было не провалил всё дело! – негодовал Стас. – Тебе мозги тренировать надо, а не картинки детские разглядывать.
Стас швырнул в угол «Весёлые картинки», попавшиеся ему на глаза, и продолжал:
– Двадцать шесть лет уже, а всё как ребёнок. Того и гляди с тобой в какое-нибудь болото влезешь. Зря я, видно, с тобой связался...
Елагин не умел долго сердиться. Вскоре он остыл и, взглянув на Жору, уныло съёжившегося на диване, заключил:
– В общем, так. На секцию больше не показывайся. Сиди здесь тихо, как мышь, и просвещайся. Газеты читай. Или, лучше, вот, – он взял с тумбочки томик Чехова, забытый кем-то из прежних жильцов, и протянул Жоре. – Прочтёшь эту книгу. От корки до корки. Сам проверю.
Никогда раньше Рыбкин не видел Стаса таким сердитым. Боясь ещё больше прогневать своего кумира, он беспрекословно взял книгу и тут же углубился в чтение заголовка.
Теперь по вечерам Жора медленно, но упорно вгрызался в чеховские строки, а Стас ломал голову, изобретая новые упражнения каратэ на завтра.
6
Время шло. Компаньоны переехали из гостиницы в небольшой аккуратный домик, снятый ими у одинокой старушки. Чтобы не скучать, а также заиметь деньги на мелкие расходы, Жора устроился работать почтальоном.
Тринадцатый день своей почтовой деятельности Рыбкин начал как обычно: набив сумку газетами, журналами и письмами, он двинулся по уже освоенному маршруту. Но в этот день произошло то самое «вдруг», которое преследует каждую человеческую судьбу. Шагая по улице, Жора неожиданно поскользнулся, взмахнул руками, крикнул что-то нечленораздельное и шлёпнулся в лужу. Газеты и письма выпорхнули из сумки и расположились вокруг Жоры. В тот миг Рыбкин и не догадывался, что его пребывание в луже будет иметь уникальные последствия.
Лужи в городе Мучанске не привлекали особого внимания его жителей. Горожане привыкли к ним с детства и обходили, даже не задумываясь. Не останавливали свой взгляд на лужах и те, кто руководил благоустройством города. Они лихо проносились по дорожным ухабам на служебных автомобилях, где-то в душе надеясь, что лужи исчезнут сами по себе. И нередко правда была на их стороне. Стоило хотя бы с неделю основательно погреть солнцу – и лужи испарялись. Во всяком случае, большая их часть.
Лужа, в которую угодил Жора Рыбкин, была в Мучанске, видимо, самой существенной. Стоя по колено в тёмной жиже и скрежеща зубами, Жора начал собирать письма. Он так суетился, что не успел ахнуть, как его ботинки прилипли к дну злосчастной лужи и отделились от ног. А рядом уже собралась кучка народу. Дети заразительно смеялись и без стеснения тыкали пальцами в мокрого письмоносца. Взрослые, проходившие мимо, молча ухмылялись и замедляли шаг. Наконец, Жора выловил из лужи все конверты и понёс этот своеобразный улов домой.
Увидев товарища, Стас сначала не понял, что стряслось. Рыбкин стоял перед ним с грязными босыми ногами и держал в руках сумку, из которой выглядывала подмоченная пресса. Он был похож на человека, который только что совершил героический поступок: бросился, не раздумывая, в мутную речку и спас утопающего, – после чего получил массу благодарностей за проявленную отвагу и от этого был в полнейшей растерянности. На безмолвный вопрос шефа Жора промямлил:
– Понимаешь, поскользнулся... Лужа...
– Растяпа! – с чувством сказал Елагин. – С кем я связался?
Медленно обойдя комнату, он уже спокойнее добавил:
– Хочешь далеко пойти – смотри под ноги.
Раздевшись до униформы матроса-спасателя, Жора старательно раскладывал по комнате размокшие письма. Он надеялся, что конверты просохнут и вновь приобретут транспортабельный вид. Но оказалось, не все любители эпистолярного жанра пользуются в наше время шариковой ручкой. Есть и такие, которые предпочитают писать, ну если и не гусиным, то хотя бы металлическим пером. Письма подобных авторов в данной ситуации оказались в менее выгодном положении: чернила на конвертах расплылись, понять, куда письма адресовались, было нельзя. И таких конвертов оказалось немало.
Наблюдая за действиями партнёра, Елагин заявил, что чужие тайны всегда интереснее, чем собственные. Он решительно разорвал первый попавшийся конверт, извлёк из него письмо и стал читать вслух:
«Дорогой дедушка, Иван Макарович!
Вот уже больше года, как я мучаюсь в этой деревне. Новую школу ещё не построили. Приезжали из РОНО, говорили, что скоро закончат. А когда приехали из ОБЛОНО, сказали, что достроят в следующую пятилетку. Школу, в которой я работаю, давно не ремонтировали. Полы совсем прогнили. Приезжали из райисполкома и сказали, чтобы учителя устроили субботник и залатали дырки. На прошлой неделе мы провели такое мероприятие. Первый раз в жизни я взял в руки молоток. Успел вбить только полтора гвоздя, потому что молоток достался мне самый паршивый: бьёт не по гвоздю, а мне по пальцам. Уже неделю палец болит нестерпимо, хотя колхозный фельдшер сразу сделал мне укол от бешенства.
Живу я по-прежнему в учительском саманном доме. Когда идёт дождь, крыша протекает. Печку зимой надо топить каждодневно. А ученики здесь такие ленивые, что больше не хотят мне рубить дрова. В конце прошлой зимы печка совсем расстроилась: образовалась дыра, и из неё в комнату пошёл дым. Я сразу написал заявление об уходе и отнёс директору. Но тот заявление не подписал, а меня направил к завхозу. Завхоз у нас пьяница, и я поймал его только через неделю. Он сказал, что печку надо оштукатурить своими силами. Отремонтировать печку я попросил Нателлу, потому что для меня она всё была готова сделать. Она тоже из города и тоже отрабатывала первый год. Нателла целый день мазала мою печку. Но опыта у неё в этом деле не было, и штукатурка на следующий день отвалилась. По этому случаю над ней в деревне до сих пор почему-то смеются.
А воду здесь нужно носить из колодца. Колодец глубокий, глянешь в него – голова кружится. Пока донесёшь ведро до дому, замерзают руки. В магазине продуктов нет. Местные учителя советуют мне завести подсобное хозяйство. Смеются, наверное.
Мой магнитофон «Грюндик» кто-то украл. В райцентре, в милиции, полгода назад мне сказали, что вора ищут, но найти не могут. Никто ко мне не приходит, скука зелёная.
Дорогой дедушка, Иван Макарович, ты же работаешь в обкоме, и тебя все знают. Забери меня отсюда – век тебя буду помнить. Знаю, что ты мне скажешь: мол, я в твои годы жил в землянке и носил единственную гимнастерку... Но то ж когда было?
При одном упоминании о школе, у меня начинает болеть голова, и волосы поднимаются дыбом. На работу иду как на каторгу. Иной раз кажется, что иду в сумасшедший дом. Дети здесь учиться не хотят; говорят, что мой «английский» никому не нужен, и что всё равно поставлю им «тройки»; дали мне кличку «Денди». Они меня окончательно рассердили, и в первом полугодии я поставил им тринадцать «двоек». Сразу приехал сам зав. РОНО и стал орать, что я – никудышный учитель и не выполняю всеобуч. Кричал, что наша школа готовит ребят в ПТУ, и английский им нужен как собаке пятая нога. Кроме того, он обозвал меня «революционером».
А на английском здесь поговорить не с кем. Нателла, правда, тоже «англичанка» была. Кстати, местком хотел нас тут поженить. Нателла сначала была против, но, когда узнала, что ты работаешь в обкоме, согласилась. Но на ней жениться я не захотел, потому что английского языка она не знает. А о чём мне с ней ещё говорить?
Недавно получил письмо от Илюши. Он по распределению в Сибирь не поехал. Его мама достала справку, что суровый сибирский климат ему противопоказан. Владик в деревню тоже не поехал: он на ком-то женился и уехал по распределению жены в Киев. Карина проработала в деревне полгода, а потом сбежала с проезжим офицером. Другие тоже уезжают. Кстати, Нателла месяц назад уехала. Её отец помог нашему директору купить импортную мебель, – и директор втихаря отпустил её. Остался я один.
Скоро осенние каникулы. Чемодан я уже собрал.
Дорогой дедушка, Иван Макарович! Христом богом тебя прошу: забери меня отсюда, а то – сбегу.
Если не можешь забрать, то зачем же тогда ты работаешь в обкоме?
Твой родной внук Гоша.
Р.S. Письмо посылаю через маму, так как у меня остался всего один конверт, а на нём уже её адрес. А новую партию нам пока не завезли».
Жора выслушал последние строки письма, вытирая рукавом навернувшиеся слёзы.
– Ты чего это? – удивлённо спросил Елагин.
– Жалко Ваньку Жукова...
- Молодец, Жора. Я вижу, чтение не прошло для тебя даром, – Стас довольно улыбнулся и взял следующее письмо:
«Анюта, всё. Все болезни побоку. Средство узнала – умереть можно. Действует волшебно. Живая и мёртвая вода называется. Учёные в Ташкенте открыли, и по всей стране разошлось. Правда, значит, в сказках живая и мёртвая вода была. Вот тебе народная мудрость. Куда до неё нашей медицине!
И главное – от всех болезней! Прям как в сказке. Так что, врачам – конец, аптеки – закрыть. Чем всякой химией себя травить, лучше настоящее природное средство. Делается просто: сунуть две железки в обычную воду и ток пустить. У меня есть инструкция напечатанная, по блату достала. Так там всё указано, от какой болезни, как и какую воду принимать.
Вчера начала лечиться. Ты знаешь, как у меня со здоровьем было. Почти все болезни из медицинской энциклопедии. А сейчас я как заново родилась.
Соседка, как я ей рассказала, сначала не верила. «Ерунда всё это», – говорит. Взяла у меня бутылку живой и бутылку мёртвой воды. На тараканах решила опыт поставить. Что она там делала с вечера, я не знаю, врать не буду. А утром прибегает, помоги, кричит. Как с цепи сорвались, проклятые. И откуда их, мол, столько взялось?
Зашла я к ней. Мама родная! Весь пол забит тараканами. Бутылка валяется, там немного живой воды осталось. Так эти звери облепили её, лезут внутрь, лакают. И такие здоровые. Не иначе, вода действует. А если тараканам помогает, то чем мы хуже?
Так что, Анюта, действуй. Схему и инструкцию я тебе высылаю. Напиши скорее, как тебе помогло.
Ну, пока. Твоя сестра Люба».
– Ну что ж, интересно, – прокомментировал Стас, – мы с тобой вот что сделаем, Жорик. Те письма, что более-менее прилично выглядят, ты завтра разнесёшь до адресам, а из оставшихся устроим-ка мы с тобой библиотечку клуба «Что? Где? Когда?». Дёшево и полезно. Будем каждый день читать потихоньку, чтобы растянуть удовольствие подольше.
Жора отобрал не слишком пострадавшие конверты, а остальные Стас аккуратно расставил на книжной полке. Ряд получился довольно внушительный.
7
На следующий день чтение писем было продолжено. Стас читал, а Жора внимательно слушал:
«Пущено письмо 12 сентября 1982 года.
Здравствуй, шурин, дорогой ты наш родственник!
Во первых строках моего письма, дражайший наш шурин, сообщаю, что все мы живы, здоровы, чего и тебе и семейству твоему также желаем.
Погода у нас хорошая, целый день дождь, так что уткам раздолье. А птицы мы в этом году держим много, а корма кусаются. Живём мы хорошо, только дождь идет, и пойти некуда. Разве что в магазин выскочишь. А масла в магазине нет. За маслом в Ангарск ехать надо. А в такой дождь разве куда поедешь? Вот мы всё больше дома и сидим. А по субботам мы с Марьей в университет ходим. В клубе открылся. Народный называется. Жена шить учится, а я по кино ударил. На киноведа учусь. Выучусь, народ в кино водить буду. Вот сейчас за окном дождь льёт, утки плавают, а в клуб всё равно идти надобно. Руководитель у нас сердитый мужик, из Москвы приехал. Так и сыплет по-нерусски, аж в ушах рябит. Как приду из клуба, так боюсь в хате повернуться. Голова умом набита, распухает вся. Думаю, споткнусь – всё рассыплю. И ношу я себя по комнате осторожно, как полную крынку с молоком.
Спать ложусь и во сне всё о кино думаю. Артисты знаменитые запросто заходят. Имена у них чудные, ты таких, небось, и не слыхал. Вчера во сне Феллини видел. Посидели мы с ним, пол-литра распили, о кино умно погутарили. Он всё нашей жизнью интересовался. «Почём у вас утки?» – спрашивает. Я ему говорю: «Мы не покупаем, потому как сами разводим. Хочешь купить – столкуемся. Я тебе пару уток, а ты меня к себе в фильму возьмёшь». Согласился он. Утром проверил – двух уток нет.
А соседка наша, бабка Авдотья, говорит: сон в руку. Так что, шурин наш дорогой, скоро буду я, может быть, в кино сниматься. Дело это тонкое, можно сказать, культурное, так что ты теперь бросай самогонку пить. А то как приедешь к нам, да меня перед прессой оконфузишь. Будем мы с тобой теперь ром пить. Нам, артистам, самогон пить не положено. А ром – те же градусы, а бутылка – загляденье. А насчёт закуски ты не беспокойся: мы теперь уток разводим, так что еды хватит.
Ну, прощай, шурин. Мне в клуб пора, жена в ухо зудит. Вот заодно и письмишко тебе брошу. Пойду кругозор расширять. А как же! Жизнь, она вперед идёт. Ты бы там тоже куда-нибудь записался. А то, как приедешь, с тобой и поговорить-то не об чём будет. Я теперь культурный, а ты только матом и сыпешь. А нам, артистам, это уши режет. Потому как не дублируется.
Ну, всё, кончаю. Жду ответа как соловей лета. Твой Фёдор».
– Как впечатление? – спросил Стас, окончив читать.
– Да вот, думаю, – Жора почесал ухо.
– И что надумал?
– Слушай, Стас, а может нам уток завести? – серьёзно спросил Рыбкин.
Стас хмыкнул и, не ответив, стал читать следующее послание:
« Уважаемая редакция!
Будучи активным строителем коммунистического общества, потерявшим здоровье на трудовом поприще и, являясь внимательным читателем вашей газеты, не могу пройти мимо фактов, имеющих место в жизни нашего города уже некоторое время и не укладывающихся в рамки нашей морали, законности и общественного благосостояния, о коих неустанно и повсеместно стараюсь проявлять неусыпную заботу, за которую уже неоднократно подвергался гонениям со стороны несознательных элементов, в том числе, к сожалению, и занимающих высокие посты в нашем городе, однако не пал духом в неравной борьбе, а, твёрдо веря в окончательную победу правды над кривдой, продолжаю искоренять и клеймить позором отдельные нетипичные для нашего общества реакционные проявления чуждой нам идеологии и духа стяжательства, ростки коих вновь распускаются у нас на глазах, о чём о сообщаю вам, уважаемая редакция районной газеты.
Прошу принять строгие меры, призвав соответствующие инстанции применить всю полноту власти, которой облекли их народные массы, дабы искоренить зловонные плевела проникающих к нам из западных стран частнопредпринимательских тенденций.
Надеюсь, что после моего письма справедливость восторжествует. Буду ждать вашего ответа и действенных мер в течение месяца. Если же вы не внемлите моему сигналу, то я обращусь выше.
Сил нет смотреть, как империалистическая паутина опутывает весь город. Даже мой родной внук, несмотря на неоднократные разъяснительные беседы, не желает бросать эту подпольную ненашу секцию, мечтая стать каким-то картистом. А заправляет у них там всем какая-то тёмная личность, по слухам – японец. Но я проверил в гостинице: японца там не проживает. Значит – рецидивист.
Остаюсь с ветеранским приветом Иван Филимонович Лямкин».
Елагин перевёл дух и взглянул на Жору. Тот сидел в трансе, раскрыв рот и бессмысленно моргая глазами.
– Ты понял? – взволнованно спросил Стас.
– А? – встрепенулся Рыбкин, и на его лице расплылась идиотская улыбка. – Ну и ну! Во даёт! Вроде по-русски, и ничего не поймёшь. Вот бы так научиться...
– Это ты не поймёшь, Жора, – с сожалением произнёс Елагин. – А те, кому надо, вмиг сообразят, что к чему. Счастье, что письмо попало к нам с тобой, а не в редакцию. Ты просто везунчик, дружище. Даже в лужу упал не просто так, а с пользой. Молодец!
Жора гордо выпрямился.
– Ведь этот Лямкин о нас пишет, – продолжал Стас, потрясая письмом.
– О нас?
– Да, представь себе. Ну, ничего. Теперь мы предупреждены. Теперь главное – не хлопать ушами и обезвредить этого писаку.
– А как?
– К счастью, у нас есть свой человек на почте.
– Кто? – заинтересованно спросил Жора.
– Ты! Так что всё от тебя зависит. Не будь ротозеем. Твоя задача… такова: перехватывать почту Лямкина и давать мне на просмотр. Мы должны знать планы противника. Итак, учти: ни одно письмо, как от Лямкина, так и к нему, не должно пройти мимо наших рук. Представь, что ты – разведчик, и действуй.
Жора представил и, сделав таинственное лицо, пробормотал: – Будь спокоен.
– Постараюсь, Но и ты, смотри, не подведи.
И Жора не подвёл. Уже на следующий день, вернувшись с работы, он загадочно улыбнулся и, оглядевшись по углам комнаты, многозначительно протянул Стасу конверт.
– Вот, перехватил, – скромно отчитался он.
- Уже? Умница! – Елагин нетерпеливо вскрыл письмо и прочёл:
«Привет, Старик!
Как делишки? Всё коптишь небо в своей Хрюковке? А у меня новость – закачаешься! Я теперь в каратэ записался. Тут один чувак с Японии приехал. Между прочим, бывший чемпион мира. Так я у него теперь первый ученик. Говорит, что ещё немного и смело могу в чемпионате участвовать. А уж он-то в этом разбирается. Сам видал: как даст по столбу ладонью – тот пополам. Так что передай там Ваське Кривому: приеду летом – он у меня попляшет. Пусть лучше на глаза не попадается. Как проведу приём «мае-гери» – год в больнице отдыхать будет. Теперь мы с тобой в Хрюковке королями станем. Уж мы развернёмся! Будь уверен. Ты там список составляй, кто чё против скажет, кто выступать будет.
Ну, бывай, не кашляй. Васек».
– Это, наверно, и есть внук Лямкина, – догадался Стас. – Ну и хлопот нам с этой семейкой.
– Что с письмом делать? – спросил Жора. – Отправим?
– Зачем? Лишняя реклама нам уже ни к чему, – ответил Елагин и бросил скомканный листок в печь.
8
Постепенно у компаньонов вошло в привычку заканчивать трудовой день чтением чужих писем. Это заменяло им программу «Время» и, не выслушав очередную порцию новостей, Жора не мог сомкнуть глаз.
Елагину, честно говоря, такое занятие начинало приедаться. В основном письма были написаны довольно корявым языком и наполнены множеством мелочей, интересных только для родственников. Люди сообщали друг другу о погоде, ценах на рынке, болезнях и выздоровлениях, свадьбах и разводах. И если Стас продолжал читать всё это, то лишь от скуки, за неимением более интересного времяпрепровождения. Кроме того, периодически они с Жорой устраивали обсуждение прочитанного, и Стас получал возможность поупражняться в остроумии. Иногда Жора сам пробовал читать вслух, а Елагин слушал его с закрытыми глазами, представляя себя на берегу моря.
Вот и сегодня вечером Рыбкин бубнил очередной образец переписки двадцатого века, старательно выговаривая слова и в конце жаждой фразы делая глубокий вдох, чтобы порции воздуха хватило на всё следующее предложение:
«Петька, здравствуй!
Ну и дела в столице, ну и жизнь. Все как с цепи сорвались, все бегут, все с сумками, все в очередях, всем всё надо. Не то, что у нас в Мучанске, где в гастрономе можно гулять как в парке. Тут не погуляешь. Попал в магазин – и поплыл в толпе. Я сначала боролся, сам хотел двигаться. Да куда там! Мой новый костюм уже не новый. И даже не старый. И вообще, уже не костюм. Купил я тут тренировочные брюки, тенниску и стал маскироваться под москвича. В метро по лестнице сигаю вниз, рискуя сломать шею. В вагон попаду, из кармана журнал – раз, и смотрю весь путь на одну страницу. А буквы – махонькие. Да ещё так трясёт, что рябит в глазах. Но со стороны посмотреть – читаю. Значит – местный. Уважают. Спрашивают, как туда попасть, как сюда пройти... Ну я их и посылаю, куда глаза глядят. Жаль только, не вижу, куда они попадают.
В магазин войду, руки сложу – и понесло меня по течению. Я теперь и не протестую, уже по опыту знаю: обязательно к какому-нибудь дефициту вынесет.
Так что вернусь я весь в дефиците. До встречи. Игорь».
Стас открыл глаза.
– Ну, Жора. Учись говорить связно. Слушаю твоё мнение. Чем тебе это письмо нравится или не правится? Давай рецензию.
Рыбкин напрягся, сделал подобие умного лица и высказался:
– Письмо понравилось. Оно жизненно. Чувствуется реализм.
Слово «реализм» Жора услышал по радио три дня назад и всё искал случая щегольнуть им перед Стасом. Теперь он с удовольствием наблюдал удивление Елагина.
Приписав повышение культурного уровня партнёра своему благотворному влиянию, Стас довольно заметил:
– На глазах растёшь, Жорик.
На что Жора важно кивнул головой и продолжил чтение:
– А здесь на машинке напечатано. Слушай:
«Уважаемый редактор районной газеты «Мучанский труженик»!
Я очень люблю свой родной край. Поэтому, несмотря на то, что уже четыре года в Мучанске не проживаю (учусь в университете), вашу газету читаю регулярно.
Извините за нетактичное замечание, но ваша газета несколько скучна. Её мало кто читает. Может быть, оживить её новой рубрикой? Например, «Сатира и юмор».
Предлагаю вам одну из своих юморесок.
С уважением, В. Журавлёв, студент.
Случай.
Житель нашего города гр. Гусаков, находясь в автобусе, вытащил из дамской сумочки бумажный рубль и был задержан.
В отделении милиции, рассматривая украденный им рубль, Гусаков очень удивился, так как этот денежный знак, склеенный с помощью папиросной бумаги его собственными руками, был отдан им всего полчаса назад в качестве штрафа за нарушение правил дорожного движения ст. сержанту Белогузкину.
Пострадавшая, гражданка Белогузкина, потребовала строгого наказания для виновного, заявив при этом: «У меня муж в милиции работает, а меня обворовывают!»
– Здорово! – выдохнул Рыбкин, закончив чтение.
– Что здорово? – поднял голову Стас.
– Написано здорово. Завтра ещё раз прочитаю.
Жора бережно сложил лист и спрятал его в карман.
– Вот бы увидеть его... – мечтательно протянул он.
– Кого?
– Да Журавлёва... Ни разу не видел живого писателя.
Стас почувствовал себя задетым.
– Ты меня каждый день видишь, – жёлчно произнёс он.
– Но ты ещё не писатель, – вздохнул Рыбкин.
– Во всяком случае, такой рассказик, как этот, я могу написать одной рукой, в любое время дня и ночи.
– Ну да? – не поверил Рыбкин. – Что ж до сих пор не написал?
Впервые Жора ставил под сомнение слова шефа. Это был если не прямой бунт, то, во всяком случае, робкое поползновение на авторитет Стаса. Решив в корне пресечь подобную наглость, Елагин холодно и веско отчеканил:
– Оттого и не написал, что это ерунда. Большому кораблю – большое плавание. Заниматься пустяками – не мой профиль. Но раз ты мне не веришь, придётся показать тебе, как делается настоящая литература.
– Верю, Стас, верю, – попытался исправить свою оплошность Рыбкин. – А ты прямо сейчас писать будешь? Можно я посмотрю?
– Смотри, Жорик, смотри.
Стас поднялся с твёрдой решимостью написать шедевр и сразить Жору наповал.
9
В ночной тишине временами раздавался шелест бумаги. Стас писал, сидя в кресле, а Жора, устроившись на диване, ел грецкие орехи. Понимая, что присутствует при создании литературного произведения, он испытывал священный трепет и старался не шуметь. Тем не менее, ореховая скорлупа, поддаваясь нажиму его мощных пальцев, ломалась с оглушительным треском. Жора на мгновение замирал, затем, осторожно уничтожив очередную порцию орехов, протягивал руку за новой.
Начал Стас довольно бодро. Замыслы, тесня друг друга, просились на бумагу, и его перо быстро запорхало по странице. Но постепенно скорость движения ручки начала уменьшаться, и вскоре на бумаге стали возникать замысловатые фигуры, ничего общего не имеющие с российской словесностью.
Просидев так около часу, Елагин вдруг ясно понял, что его мысли толкутся на месте. Они стали вдруг неповоротливыми, как стадо бегемотов, оказавшихся на берегу. Только одна мысль чувствовала себя хозяйкой в его голове и настойчиво бубнила: «Спать пора. Утро вечера мудренее». Стас уже готов был согласиться с ней, но этому мешал Рыбкин.
Жора ждал шедевра. Жора грыз орехи. И надо же было Стасу сболтнуть, что писать юмористические рассказы для него плёвое дело! Куда же теперь отступать? Отступить сейчас – это, значит, упасть в глазах компаньона. А терять своё влияние на Рыбкина Стас никак не хотел.
Однако дело не шло. И Елагин неожиданно нашёл выход. После очередного треска ореховой скорлупы, он как ошпаренный вскочил с кресла и с хорошо разыгранным возмущением закричал:
– Нет, это чёрт знает что! Невозможно работать. Такое впечатление, словно я попал в кузнечный цех. Ты знаешь, что главное для писателя в его работе?
– Наверно, это, как его, вдохновение, – попытался угадать Рыбкин, не понимая, в чём дело, что вдруг вызвало гнев Стаса.
– Какое ещё там «вдохновение», – издевательски процедил Елагин. – Главное для писателя – это тишина во время работы. А ты что тут устроил? Ореходробильню какую-то! Ну-ка, марш спать!
– Ну, Стас... Я буду тихо, – взмолился Рыбкин.
– Я уже слышал, как ты тихо. Нет, если хочешь увидеть рассказ утром, то проваливай.
Стас вытолкнул Жору в другую комнату и плотно закрыл за ним дверь.
Оставшись один, Елагин подошёл к книжной полке и вытащил из стопки книг потрёпанный коричневый томик. На корешке старой позолотой проглядывала надпись «Джером К. Джером». Быстро перелистав книгу, Стас нашёл то, что искал, и довольно улыбнулся.
Потом он вернулся в кресло, и его перо, словно застоявшаяся лошадь, резво рванулось выписывать на бумаге неровные строчки.
Через пятнадцать минут всё было кончено. Стас с облегчением поставил последнюю точку и пошёл спать. И только лёжа в постели, он внезапно подумал, что особенно-то радоваться ему нечего. Но эта мысль лишь слегка задела самолюбие, уступив вскоре место спокойному и ленивому предсонному состоянию. «Ерунда всё это. Надо будет – напишу», – пробормотал Елагин, засыпая.
Наутро на молчаливый вопрос Рыбкина Стас гордо ответил:
– Готово. Рассказ называется «Человек, который хотел руководить». Слушай...
И восхищённый Жора стал внимать Елагину, старательно хохоча в тех местах, где Стас хотя бы чуть-чуть улыбался, и то и дело всплёскивая руками от переполнявших его чувств. Он впервые видел перед собой живого писателя и наслаждался своей причастностью к его жизни.
10
Однажды Стас задержался на секции дольше обычного. Вернувшись с работы, Жора Рыбкин долго слонялся по дому, не зная, чем бы заняться в ожидании товарища. Спать не хотелось, есть было нечего; по телевизору, который компаньоны недавно купили в комиссионке, шла передача о буднях какого-то передового колхоза. Вымыв от скуки пару раз полы, Жора взял одно из писем и стал читать:
«Здравствуй, подружка!
Слышь, Тань, спешу сообщить тебе, что я нашла золотую жилу. Одна знакомая прислала правила новой игры. Я её переписала и один экземпляр тебе высылаю. Ты тоже переписывай и рассылай дальше кому-нибудь. Месяца через два у нас с тобой денег будет – завались. В Москву съездим, прибарахлимся. По театрам походим: там в буфетах часто дефицит дают.
И надо-то всего ничего: послать червонец по первому адресу, да переписать правила со списком. Первый адрес вычёркивай, а все остальные на один вперёд сдвигай. Себя последней, восьмой, пиши.
Вот умная голова придумала игру эту. И главное, что интересно – проигравших нет. Хотя это и плохо: если у всех денег полно станет, то в магазинах ничего не будет. Так что ты, Тань, там особо не распространяйся. Держи в тайне. А как разбогатеем, мы с тобой дадим шороху. Так погуляем, что чертям тошно станет. Да, чуть не забыла: кого двоих найдёшь для продолжения игры, ты им сразу списки и правила не отдавай. Пусть сначала деньги вышлют по первому адресу и квитанцию покажут. Тебе-то я верю, но ведь на свете всякие люди бывают. А из-за одного-двух жуликов и наши с тобой деньги накроются.
Пиши, что у тебя нового. Небось, всем парням в техникуме головы закрутила. А я Олега отшила на днях. Сама подумай, на кой ляд мне простой слесарь сдался? Теперь я богатой невестой стану, так что и жениха смогу выбрать подходящего.
Ну, не скучай, подружка. Кстати, как у вас с импортной обувью? Сапожки достать не можешь? Если что – пиши.
Целую. Вера».
Вернувшись домой, Стас застал Рыбкина в сильнейшем возбуждении. Размахивая листком бумаги, Жора бегал из утла в угол, время от времени шумно сглатывая набегавшую слюну.
– Стас! – закричал он, увидев приятеля. – Пляши! Я нашёл рецепт богатства! Быстро и без трудов. На, читай, – и он сунул в руки Елагина исписанный листок.
– Ну, что там? – Стас недоверчиво пробежал глазами начало. Жора следил за ним горящими глазами, еле одерживая нетерпение. Наконец, Стас отложил листок в сторону.
– Ерунда, – лениво сказал он.
– Ерунда?! – Жора просто задохнулся от возмущения. – Да ты что? Там же всё написано! Всё правильно!
– Ерунда, – повторил Стас, устраиваясь в кресле поудобнее и вытягивая ноги.
Жора схватил со стола блокнот и карандаш.
– Смотри! Я всё подсчитал. Первому в списке из восьми человек мы посылаем десятку. Затем список перепишем без него и себя в нём укажем восьмыми. Этот список мы отдадим двум людям. Они отошлют по десятке первому, перепишут список и отдадут дальше. Так всё пойдёт дальше. Значит, у двух человек мы будем в списке восьмыми, у четырёх – седьмыми, у восьми — шестыми, у шестнадцати — пятыми, у тридцати двух — четвёртыми, у шестидесяти четырёх – третьими, у ста двадцати восьми – вторыми, у двухсот пятидесяти шести — первыми. И эти двести пятьдесят человек пошлют нам по червонцу. Значит, мы получим две тысячи пятьсот шестьдесят рублей. Всего за десятку!
– А если не пошлют? – спокойно спросил Стас, внимательно изучая программу телевидения.
– Ну, даже если все и не пришлют. Ну пусть человек двести. Всё равно две тысячи.
– Жора, – назидательно произнёс Стас, укладываясь спать, – деньги кучами по небу не летают. И на поле чудес они не растут. Если кто-то выигрывает, значит, кто-то проигрывает. И этот кто-то будем мы с тобой, если ввяжемся в эту аферу.
– Но почему же? Ведь я подсчитал: всё правильно.
Стас зевнул.
– Никогда не забывай народную мудрость: без труда не вытащишь и рыбку из пруда. Всё это утопия, мой друг. Ты ведь не хочешь утопиться? Вот то-то! – и Елагин закрыл глаза.
Жора некоторое время пытался разобраться в словах Стаса, но, потеряв всякую надежду, махнул рукой и, сев за стол, принялся переписывать правила игры, высунув от старания кончик языка и ёрзая на стуле. Затем, обшарив все карманы, он вытащил кучу мятых трёхрублёвок и отправился на почту, бормоча под нос:
Ну и ладно. Все деньги мои будут. Ну и спи...
11
После того, как полученная корреспонденция доставлялась Жорой по адресам, он со своим рабочим инструментом – опустевшей объёмистой сумкой – входил в кафе-мороженое.
Мороженое Жора обожал с детства. Он любил этот продукт во всех видах: с шоколадом, с мёдом, с орехами, с повидлом (как это было в Мучанске) и даже просто со свежим воздухом. Когда мороженое таяло на языке и медленно растекалось во рту, Жора всегда вспоминал своё детство. Правда, в такие минуты перед ним представали не только блаженные, но и самые мучительные картины прошлого – ежедневные походы в школу. Туда Жора ходил как на каторгу, даже не надеясь когда-нибудь получить аттестат. Почему этот сказочный документ Рыбкину всё же вручили, он сам до сих пор не мог понять.
Мороженое и школа тесно переплелись в памяти Жоры, очевидно, потому, что ещё в те далёкие годы он стал пытаться соединять приятное с полезным. Юный Рыбкин поглощал многочисленные порции мороженого не только ради удовольствия. Была и другая, тайная цель: Жора мечтал простудиться и, хотя бы временно, избавиться от непосильных уроков. Однако ему катастрофически не везло. Обладая от природы железным здоровьем, Жора шутя и без всяких последствий расправлялся с таким неимоверным количеством холодного продукта, которое грозило бы любому другому ученику верной ангиной или модным ныне ОРЗ.
В мучанском кафе Жора съедал обычно не больше пяти-шести порций в день. Но вот наступила полнокровная зима – и с Рыбкиным что-то произошло. Уже по несколько раз за день, не выполнив свои служебные обязанности до конца, он прибегал в кафе и съедал по десять– двенадцать порций, причём, ел очень медленно и периодически краснел. Причиной такого поведения Жоры был вовсе не мороз на улице. Всё было гораздо сложнее и серьёзнее. Неожиданно для себя Жора влюбился, и не в какую-нибудь почтальоншу, а в продавщицу мороженого, которую звали Шурой Свистодырочкиной.
Чем мучительнее страдал Жора, тем чаще он посещал кафе-мороженое, и тем больше съедал холодного лакомства, правда, теперь уже не чувствуя к нему былой тяги. Теперь Жору тянуло к Свистодырочкиной. По ночам Рыбкина изводила бессонница, а когда он на миг забывался, его одолевали сны про Шуру.
И вот, в рождественскую ночь, в сердечных делах Жоры неожиданно наступила развязка. Было это так. В полночь влюблённый в одиночестве допил бутылку вина и неожиданно зарыдал. Елагин, читавший в это время увлекательный фантастический роман Роберта Шекли, с трудом оторвался от книги и воскликнул:
– Жора! Что с тобой? Неужто ты угодил в очередную лужу?
– Н-н-ет, – жалобно отозвался Рыбкин.
– Или в вашем почтовом ведомстве произошёл международный скандал, и ты явился причиной этого бедствия?
– М-мчм-м...
– А что это ты, дружище, похудел? Уж не влюбился ли?
– Стас, она... Она такая красивая, – сообщил свою тайну Жора и снова заплакал.
– Она замужем?
– Хо-о-олостая...
– Ну так в чём же дело! – воскликнул Стас и с иронией добавил. – Я не позволю, чтобы моя правая рука страдала от безответной любви – эту дисгармонию мы ликвидируем раз и навсегда.
Услышав словечко «дисгармония», Жора всё же понял, что речь идёт о его любви, и спросил:
– Как это?
– Очень просто! Влюбляться, мой друг, надо только в ту женщину, которая без ума от тебя. Правильно я говорю?
– Правильно, – неуверенно согласился Жора.
– Знает ли она тебя? – спросил Елагин, желая выяснить, как далеко зашёл в любовных делах компаньон.
– Знает. И каждый день улыбается, – сделав это важное сообщение, Жора сам немного улыбнулся. – Говорит, что я ей делаю план, а то зимой в Мучанске никто мороженое не ест.
– Где она живёт?
– Да недалеко отсюда...
– Прекрасно, – подвёл итог Елагин. – Одевайся!
– Куда?
– Пойдем свататься.
– Как это?
– Покажу – увидишь. Быстро одевайся. Если она любит, то даже в ночную стужу бросится в твои объятья. И тогда завтра же проведём обряд венчания.
– Но Стас, – засомневался Жора, – ты уж слишком быстро. Такие дела так сразу не решаются. Да и знакомы мы ещё мало.
– Сколько?
– Да месяца три, наверно, – прикинул Рыбкин.
– И тебе этого мало? – возмутился Стас. – Три месяца! Да за это время не только жениться, но и развестись уже можно. Ты что, забыл, что мы живём в космический век? Это раньше люди тратили на всякие там церемонии до смешного много времени. Я вот читал: два человека начали встречаться в 1902 году, а поженились лишь в 1969 – через 67 лет. Уж не думаешь ли и ты проторчать в этом городишке 67 лет? Нет, Жора, быстрота и натиск – вот что должно стать твоим девизом. Сейчас или никогда – только так разрешаются сердечные драмы. Одевайся!
Жора внимательно выслушал рассуждения Стаса, и в душе его появилась надежда. Он решительно соскочил с кровати, смахнул кулаком слёзы и стал торопливо одеваться, вдруг забеспокоившись, что кто-нибудь из мучанцев в эту ночь опередит его.
Компаньоны вышли из дому. По улицам с шумом носилась метель. Свирепый мороз хватал за уши, снег впивался в лицо, лез за шиворот и таял там медленно, как мороженое в заведении Шурочки Свистодырочкиной. Елагин шёл вперёди быстро и непоколебимо, будто не Жора, а он спешил в эту тёмную ночь жениться. Вслед за ним трусцой бежал Рыбкин.
Бедный Жора. В последнее время ему не везло. Так случилось и в этот ответственный момент. На пути опять оказалась лужа, правда, на сей раз замёрзшая. Ступив на лёд, нога Жоры скользнула в сторону, увлекая за собой тело. От головы упавшего отделились искры и на миг осветили улицу. Открыв рот и выплюнув выбитый зуб, Жора вспомнил Шурочку. Светлый образ любимой придал ему сил. Жора мужественно поднялся и двинулся вперёд.
Шура Свистодырочкина жила на окраине города вместе с родителями. Когда друзья добрались до дома, в котором на пуховой постели нежилась невеста, энтузиазм жениха несколько упал: ныла нога, трещала голова, и всё тело требовало покоя. Жора неожиданно почувствовал резкую боль в боку и, открыв замёрзший рот, предложил:
– Может, завтра...
– Завтра будет поздно, – перебил спутника Елагин и пнул ногой хилую калитку. Она сорвалась с петель, отлетела на несколько метров и мгновенно утонула в молодом сугробе.
– Уже все спят...
– Эка невидаль! Разбудим.
Стас подтолкнул Жору к двери и отдал распоряжение:
– Стучи.
– Боюсь.
– Первый раз встречаю мужика, который боится жениться.
Предвкушая сцену сватовства, Елагин забарабанил в дверь. В комнатах послышалась возня, затем в окнах загорелся свет. Когда в сенях раздались шаги, Стас вытолкнул вперёд жениха.
– Кто там? – рявкнул недовольный мужской голос.
– Это я – Георгий Георгиевич Рыбкин! – громко отрапортовал Елагин и ткнул в бок испуганного Жору.
– Чё надо? – полюбопытствовали за дверью.
– Жениться я пришёл! – выкрикнул Елагин. Его прямо-таки разбирало восторженное оживление от сверх оригинального диалога. – На вашей дочери – Александре Свистодырочкиной.
Заскрежетал засов. «Сейчас согреемся и выпьем по стопочке», – радостно подумал Елагин. Дверь медленно отворилась, и гости успели заметить двухметрового верзилу в кальсонах. Хозяин схватил жениха за грудки, размахнулся и влепил ему кулаком.
Дальнейшего Жора не помнил. Он очнулся только дома, куда его привёз на саночках Елагин. Санки Стас экспроприировал у отца невесты, тем самым наказав его за неуважение к старинному русскому обычаю сватовства.
Через неделю Митрофанушка встал с постели. Жениться ему больше не хотелось.
12
Это был знаменательный день. Как обычно, после ужина Стас протянул руку за очередным письмом и обнаружил, что оно последнее. Обшарив полку и окончательно убедившись в этом, он заметил:
– Вот и всё, Жорик. Наша библиотечка закончилась. Можешь снова падать в лужу... Ну и что же у нас на закуску? Может быть, что-то пикантное?
Он повертел конверт в руках. Единственное, что можно было разобрать – это то, что письмо предназначалось какому-то Владимиру Хрякову, живущему на улице Горького. От обратного адреса сохранилось только «дом 15».
– Ну-с, посмотрим, – проговорил Елагин, разрывая конверт:
«Здравствуй, внучек, дорогой!
Что же давно от тебя нет писем? А я ждала, ждала. Здоровье у меня стало совсем плохое. Иногда по ночам голоса слышу. Следят за мной. Да и сердце совсем поистрепалось. Чувствую, что недолго мне уже осталось. Прошу тебя, приезжай. Жену не слушай, я знаю, это она тебя против меня настраивает. Так хочется взглянуть на тебя, может быть, в последний раз.
Дом и всё, что в нём есть, я тебе завещала. Два внука у меня – ты да Пашка. Но его я и за внука не считаю: пьянь ненасытная. Он в момент всё моё состояние по ветру пустит. Да и фамилия у него не наша. Я всегда этих Бушаевых не любила. А Хряков – звучит! Так что всё тебе достанется. Приезжай. Ты помнишь наш старый дом? Тот, где сейчас живут тётя Таня с сыном? Там, в подвале, у меня тайник. Во время войны, когда я работала в эвакопункте, я много чего у беженцев выменяла. Да и отец мне деньжат оставил. Сейчас это уже целое состояние. Думаю, что миллиона на два потянет. Какие деньги, Володенька! А тётя Таня ничего не знает. Я хитрая, никому не сказала: дли тебя берегу. С ума схожу, как подумаю, что после моей смерти всё может попасть в чужие руки. Приезжай, внучек, я расскажу тебе, как найти тайник. Научу, как превратить всё в деньги. Приезжай, жду с нетерпением.
Твоя бабушка Вероника».
Когда Стас закончил читать это письмо, то минут пять не мог сказать ни слова. Сердце колотило в грудь, как боксёр в грушу. Дыхание захватило, и Стас лишь часто глотал воздух.
– Вот она, удача, – прошептал он, отдышавшись, – слышишь, Жора?
– Удача, да не нам, – завистливо сказал тот.
– Ерунда, – Елагин постепенно приходил в себя, – Именно нам. Я чувствую успех. Состояние само плывёт к нам в руки, и мы будем последними кретинами, если дадим ему свернуть в сторону. Да здравствует мучанская лужа, Жора. Ура!
– Смеёшься? – с обидой спросил Рыбкин. – Тебе хорошо тут на диване лежать, а я весь в грязи перемазался.
– Это не грязь. Жора, – наставительно сказал Стас. – Это – золото. Твоя лужа озолотит нас, не будь я Стас Елагин. Такой удачи я ждал всю жизнь.
Жора молча и недоверчиво смотрел на Стаса.
– А как... – начал он.
– Молчи! – перебил Стас. – Молчи. Ты спугнёшь птицу удачи.
– Но я не понимаю...
– Пустое. Это тебе не обязательно. Понимать – моя забота.
– А моя что?
– Твоя забота – получить побольше денег. Но сначала, конечно, придётся поработать.
– Как?
– Отдыхай, Жора! Работа уже началась, но пока она идёт тут, – Стас постучал пальцем по лбу. – Так что помолчи часа два и постарайся не дышать мне под ухом.
Елагин лёг на диван и закрыл глаза. Жора на цыпочках отошёл в глубь комнаты...
Через пятьдесят минут Стас упруго соскочил с дивана и бодрым голосом произнёс:
– Есть план!
Как и всё великое, план был краток и ясен:
1. Найти внука Володю.
2. Узнать, где старый дом бабушки Вероники.
3. Проникнуть в дом, найти тайник.
4. Изъять драгоценности.
Выслушав шефа, Жора сказал:
– Найти бы этот дом... А как его найдёшь, если адреса нет?.. Дальше-то всё просто: залезем и выкрадем...
Стас поморщился:
– Фи! Выкрадем! Не выкрадем, Жора, а изымем. Красть – это отбирать у кого-то нечто ему принадлежащее. А кому принадлежат эти драгоценности? Тёте Тане с сыном? Нет – они даже не подозревают о существовании клада. Бабушке Веронике? Вся моя душа восстаёт против этого. Человек, который в войну обирал голодных и бездомных, выменивал бриллианты на кусок хлеба, вызывает у меня отвращение. Нет, Жора, всё это по праву принадлежит государству. Ему мы все ценности, в конечном счете, и передадим. Естественно, в обмен на товары народного потребления. Понятно?
– Не совсем.
– Ничего, поймёшь со временем. А теперь неплохо бы выпить по чашке кофе. Вперёд!
И Стас торжественно прошагал к двери. Жора семенил за ним, твёрдо веря, что его кумир и в этот раз на верном пути, а, значит, особенно беспокоиться нечего.
13
Наутро, пройдя улицу Горького из конца в конец, Жора отыскал дом, где жили Хряковы. Стас поручил Рыбкину незаметно понаблюдать за домом и выяснить привычки и образ жизни Володи. Три дня Жора старательно изображал сыщика и установил, что единственная живая душа в доме – это женщина лет пятидесяти. После некоторых размышлений Жора пришёл к выводу, что вряд ли она может быть внуком бабушки Вероники. Стас Елагин полностью согласился с его выводом, что наполнило Жору неописуемой гордостью. Ободрённый первым успехом, Рыбкин рискнул даже предпринять некоторые самостоятельные шаги. Пользуясь положением почтальона, он зашёл в дом Хряковых, где имел краткий разговор с хозяйкой.
Через пятнадцать минут взволнованный и обескураженный Жора предстал перед своим руководителем и уныло доложил:
– Всё пропало! Он уехал. Неделю назад...
– Кто? Куда? Зачем? Надолго? – спокойно спросил Стас.
– Володя... В Сирию... Работать... На три года.
– Вот оно что, – задумался Елагин. – А дома кто? Жена?
– Нет, он с женой уехал. Дома тёща осталась.
– Понятно. Неделю назад, говоришь, уехал? Так... Дня три подождём и пойдём.
– Куда? В Сирию? – воскликнул Жора.
Стас задумчиво посмотрел на него:
– Да нет. Пока к хряковской тёще...
Через три дня, дождавшись темноты, компаньоны постучались в двери дома, откуда так не вовремя отправился за рубеж Володя Хряков.
– Кто там? – послышалось из-за двери.
– Это я, ваш почтальон, – ответствовал Жора Рыбкин, проинструктированный Стасом.
– А что так поздно?
– Брат ко мне прилетел. Из Сирии. С вашим Володей встречался. Поручение от него имеет.
– От Володи? Сейчас...
Прогромыхали затворы, и дверь распахнулась.
Поздоровавшись с хозяйкой, Стас тут же приступил к делу.
– Привет вам от зятя с дочерью, – радостно улыбаясь, объявил он.
– Спасибо. Как они там?
– Работают, – неопределённо ответил Елагин, сожалея, что не сообразил выяснить заранее, кто Володя по специальности.
– Ну, а как они устроились? – продолжала расспросы тёща. – Сколько получают?
– Нормально, – Стас решил взять течение разговора в свои руки и быстро продолжил. – В непривычных, неимоверно трудных для советского человека условиях они героически приступили к выполнению своего интернационального долга. Узнали, что домой возвращаюсь, и вот гостинец передали.
Елагин вынул из сумки и протянул женщине двухлитровую банку с консервированными помидорами. Этикетки на банке не было, зато от руки гуашью была выведена надпись на непонятном языке.
– Сирийские, – значительно произнёс Стас. – Лечебные. У нас таких не достанешь.
Женщина бережно приняла подарок и, поблагодарив, предложила гостям чаю.
– Некогда, – отклонил предложение Стас. – Спешить надо. У меня тут ещё одна передачка. – Он достал и показал аккуратно перевязанный свёрток.
– Ах, спасибо, – протянула руку женщина.
– Простите, это не вам.
– Не мне? – удивилась хозяйка. – А кому же?
– Володя передал это для бабушки Вероники, – сказал Стас. – Да вот беда: я потерял в дороге листок с её адресом. Вы не подскажете?
– Вон оно что, – нахмурилась женщина. – Значит, Веронике... Ну, тут я вам не помощница. Мы его родственников не знаем и знать не желаем. Мы от них ничего хорошего не видели. И чего это Володька о ней вспомнил? Ишь, подарки ей шлёт!
– Меня ваши отношения не касаются, – дипломатично заметил Стас. – Моё дело маленькое: меня попросили – я передал. Вы мне её адресок подскажите? Знаете ведь?
– Если бы и знала, всё равно не сказала бы, – отрезала хозяйка. – Нечего моему зятю с ними якшаться. Тоже мне, родственнички! Шпана на шпане. Один его братец двоюродный – Пашка – чего стоит. Уголовник! Рецидивист!
– Пашка? – переспросил Стас. – Это Бушаев? Да, о нём Володя говорил. Он его сам терпеть не может. Этот Пашка в Москве сейчас живёт?
– В Москве? – от возмущения женщина просто задохнулась. – Да его к Москве на пушечный выстрел не подпустят. Он из своего Лесногорска только в тюрьму и выезжает...
Елагин склонил голову и приложил руку к сердцу.
– Простите, – проникновенно сказал он. – Я ведь всего этого не знал. Раз так – конечно. Вы правы. Тысячу извинений ещё раз. Счастливо оставаться, – и он подтолкнул Жору к дверям.
– Презент-то оставьте, – бросила вслед Володина тёща, жадно глядя на свёрток. – Куда ж вы с ним теперь?
– Ах, да, действительно, – Стас передал ей свёрток и шагнул за порог.
Надёжно заперев дверь, хозяйка распотрошила свёрток и в изумлении застыла, разглядывая оказавшуюся там грязную мужскую рубашку.
14
Обсуждая за завтраком планы на ближайшее будущее, компаньоны решили недели через две двинуться в Лесногорск на поиски Павла Бушаева.
– Это наш единственный шанс выйти на бабушку Веронику, – резюмировал Елагин, – по крайней мере, в ближайшие три года другого варианта я не вижу. Значит, нужно искать Бушаева. А знаем мы об этом человеке до обидного мало. Имя, фамилия, да то, что он сидел. Ну, ладно, на месте сориентируемся. Подождём тепла – и в путь. Ты сегодня напиши заявление на расчёт. А я закончу дела с секцией. Скажу ребятам, что меня срочно вызывают в Москву, в Спорткомитет. И начнём потихоньку готовиться в дорогу.
Когда Жора ушёл на почту, Стас взглянул на часы. До начала занятий в секции было ещё много времени. Он вновь внимательно перечитал письмо бабушки Вероники и задумался. Неужели, наконец, он близок к желанной цели? То, что они разыщут Бушаева, а через него старушку и клад, не вызывало у Стаса никаких сомнений. Он верил в удачу и думал о том моменте, когда сможет не заботиться больше о деньгах и заняться литературой.
Сколько бессмертных вещей он создаст! Время, потраченное в погоне за богатством, окупится сторицей. И никому не будет дела до того, каким путём Стас Елагин пришёл к успеху. Цель оправдывает средства. Елагин представил себя в чёрном фраке, принимающим нобелевскую медаль из рук шведского короля, и улыбнулся. Да, игра стоит свеч! Что бы там ни говорил Шурыгин, а Стас выбрал верный путь. И Виктор поймёт это, когда он, Стас, пришлёт умнику свою первую книгу. Приход Жоры прервал мечты и вернул Стаса на землю.
– Письмо Лямкину, – сообщил Рыбкин. – Отнести или ты просмотришь?
– Да теперь уже всё равно, – сказал Стас, – а, впрочем, дай взгляну...
«Уважаемый товарищ Лямкин!
В ответ на Ваше письмо от 25 ноября 1982 года извещаем, что Ваш сигнал был рассмотрен на расширенном заседании Комиссии. Был направлен соответствующий запрос в Управление спортивных единоборств Спорткомитета СССР, откуда нам сообщили, что указанный вами Стас Аронов в списках чемпионов мира по каратэ не значится. В настоящее время формируется ревизионная группа по проверке деятельности вышеупомянутого С. Аронова. В ближайшие дни группа выедет в Мучанск. Надеемся, что Вы и дальше будете проявлять высокую гражданскую сознательность и окажете посильную помощь ревизионной комиссии.
18 апреля 1983 года. Секретарь – Коробков».
– Пренеприятнейшее известие, – произнёс Елагин, скомкав письмо. – Придётся срочно менять климат. Здесь становится прохладно. Собирайся, Жора.
– А как же с секцией? – спросил Жора. – Ты сам предупредишь ребят, или мне сбегать?
– На секцию больше ни ногой, – бросая в чемодан свои вещи, заявил Стас. – Письмо отправлено неделю назад. Посмотри на дату. Они могут быть уже здесь и ждать с нами встречи. Не будем доставлять многоуважаемой комиссии этого удовольствия. Уйдём по-английски.
– Как это?
– Значит, тихо, скромно, незаметно.
И компаньоны, осторожно ступая, вышли из комнаты, а вместе с тем и из мучанской жизни.
Глава седьмая
1
Покрутившись среди лесногорской шпаны, Жора принёс и выложил Стасу следующие сведения относительно Бушаева. Павел Иванович Бушаев – он же Пашка-козёл – был трижды судим за кражи, но занятия своего не бросил, а потихоньку промышляет по мелочам. Характер паршивый, пьёт в одиночку и, чуть что, лезет в драку. С женой Клавкой дерётся почти каждый день, с переменным успехом. Пятеро детей, трое старших в колонии, а младшие пока ходят в детсад.
– Когда он бывает дома? – спросил Стас.
– По вечерам. До обеда спит, а потом шляется по улицам, стараясь урвать, где что можно.
– Так. Ну что ж, видно, придётся перехватить его где-нибудь на улице.
– Хорошо бы напоить его. Тогда он всё выложит как миленький.
– Мысль банальная, но на практике часто даёт положительный результат, – Стас с одобрением посмотрел на напарника и добавил. – Вот ты этим и займись.
– Когда приступать, начальник? – весело рявкнул Жора, польщённый оказанным ему доверием.
– Да сегодня же. Подвали к нему как-нибудь половчее, познакомься, угости хорошенько и между делом выясни, где живёт его бабуся. Только осторожно.
– Не учите рыбку плавать, – гордо произнёс Жора и отправился на выполнение задания.
Начало операции прошло вполне успешно. Выследив, когда Пашка-козёл пошёл опохмеляться, Жора прошмыгнул вслед за ним в пивную и с парой кружек пристроился рядом. Затем, похлопав себя по карманам и сделав вид, что забыл спички, попросил у соседа прикурить. Заодно угостил Пашку «беломориной». Несколько анекдотов закрепили знакомство настолько, что Пашка, расщедрившись, вытащил из кармана чекушку водки и, оглядевшись для проформы по сторонам, добавил под столом в кружки себе и новому знакомому.
Выпили. Затем повторили ещё и ещё. Пашка полез обниматься, и Жора решил, что пора его разговорить.
– Ну, ты даёшь, – заплетающимся языком промолвил он. – Полбанки принял и ни в одном глазу. А я, признаться, чуток окосел.
– Пить надо уметь, кореш, – наставительно пробубнил Пашка. – Я могу литр без закуски хлопнуть. А с закуской... – он покрутил головой, мечтательно зажмурив глаза. – Слушай, – толкнул он Жору, – а откуда ты взялся? Я тут всех знаю, а тебя чего-то раньше не засекал.
– Только утром приехал. В гости. Бабка тут у меня живёт. Мировая бабка, знаешь... Вот проведать решил. Ты знаешь, как я родных уважаю? А ты? – уставился он на Пашку.
– А что? И я, – равнодушно ответил тот и, показав на пустые кружки, спросил. – Повторим? У меня ещё осталось вот тут, – и он начал старательно выгребать на стол из карманов спички, рыбные хвосты и медяки.
– Брось, – остановил его Жора, – я угощаю. Я приехал, и мне у вас нравится. Люди тут хорошие, сразу видно. Я тебя уважаю.
Рыбкин принёс четыре пива и продолжал:
– Я тебя уважаю. А уж бабка у меня! И её я уважаю. А ты?
– Что?
– Бабку уважаешь, говорю?
– Какую?
– Какую, – хмыкнул Жора, – свою, конечно, не мою же. Есть у тебя бабка?
– Да. Есть. Уважаю, – отмахнулся Пашка.
– Вот за это выпьем!
– Выпьем.
– Хорошее пиво у вас. А где она, с тобой?
– Кто? – не понял Пашка.
– Бабка твоя.
– А... Да нет, далеко.
– Далеко, – передразнил Жора. – Где это, далеко?
– Да не у нас, далеко. Оно и лучше, – вскинул Пашка голову. – Тут мне и одной Клавки хватает во как, – он провёл ладонью по горлу, – такая язва, совсем заела...
– Жена что ли? – лениво поинтересовался Жора.
– Ну, законная, такая холера...
– А бабка, – вновь попытался повернуть разговор в нужное русло Рыбкин, – она что...
– Ты знаешь? – не слушая собеседника, продолжал Пашка-козёл. – Клавка такая зануда. Как домой прихожу, сразу летит ко мне: «Деньги принёс, деньги принёс?»
– Во дрянь, – изумился Жора, – деньги ей давай.
– Да, а ещё она... Нек... культурная. Выпьешь дома чекушку, а закусить не даёт. Нет ничего, говорит. Мужу, родному мужу, закуски жалеет...
– Да-а, – посочувствовал Жора и положил руку на плечо соседу – дрянь баба. Да ты не бери в голову, все они такие.
Но Пашка-козёл неожиданно сбросил Жорину руку и схватил его за рубашку.
– Клавка – дрянь?! – заорал он, поблёскивая маленькими глазками. – Ты мою Клавку так? Да ты... Да я тебя!
Жора понял, что переборщил, подыгрывая Бушаеву. Но, не успев придумать, как исправить положение, он получил такой удар по лицу, что отлетел к соседнему столику.
– Ты что, парень? – схватили Жору крепкие мозолистые руки. Он рванулся, но тут подлетел Пашка-козёл и крикнул:
– Ты на Клавку? Получай, морда! – и он двинул Рыбкина прямо в глаз.
Белые пятна на мгновение заслонили весь свет, Жора изловчился, со всей силой ткнул Пашку ногой в живот и выбежал на улицу.
2
– Ух, ты, – восхищённо протянул Елагин, с любопытством разглядывая тёмно-фиолетовый глаз Жоры. – Красавец. Жан-Поль Белъмондо. Пришёл, увидел, получил.
– А что бы ты сделал? – обиженно проворчал Рыбкин. – Он какой-то ненормальный.
– Да уж что-нибудь бы сделал. Тебя не драться послали, а тихо и ненавязчиво выяснить обстоятельства дела: где проживает бабуля нашего козлика. А теперь как нам к этому типу подъехать?
– Встретить его вечером и дать как следует, – предложил Жора, – всё выложит.
– Фи, как грубо! И потом, это чревато. Как говорил Остап Бендер, я чту уголовный кодекс. Правда, по возможности. Поэтому запомни: никогда не делай того, что нельзя.
– Никогда? – с сомнением переспросил Жора.
– Никогда! – решительно подтвердил Стас.
– Да... А если хочется?
– Перехочется.
– Ну, а если очень хочется? – настаивал Жора.
– Это другое дело. Если нельзя, но очень хочется, то можно, – изрёк Елагин услышанную где-то ранее житейскую мудрость.
Стас помолчал, затем, приняв решение, командирским тоном продолжил:
– Итак, резюмирую: намеченную нами операцию ты блистательно провалил. Будем искать другой ход. Но, – поднял он многозначительно палец, – без мелкой уголовщины.
– А без крупной? – ехидно поинтересовался Жора.
– Тем более.
– И какой же ход ты предлагаешь?
– Поживём-увидим. Завтра ты мне покажешь этого грозного Бушаева.
3
Светило яркое июньское солнце. Размякший от жары асфальт послушно прогибался под железной поступью наших героев, движущихся по загадочной криволинейной траектории. Они следовали по пятам за Павлом Бушаевым, угрюмо идущим по улицам Лесногорска. Пашка-козёл шёл куда глаза глядят. А его глаза смотрели на окружающий мир тоскливо и свирепо, потому что голова после вчерашнего шумела, а в желудке с утра не было ни крошки. Настроение у Пашки ещё больше упало, когда он вспомнил, что в его карманах, заботливо обследованных женой Клавой, не было ни копейки.
Жорины глаза, скрытые за огромными зеркальными очками, а, вернее сказать, один глаз, тоже смотрели уныло по сторонам и свирепо на Пашку.
И только Стас воспринимал окружающий мир спокойно и доброжелательно. Глядя на Бушаева, за которым компаньоны исходили уже почти полгорода, он не сомневался, что этого сморчка с лицом дегенерата вовсе нетрудно будет обвести вокруг пальца.
Бушаев сел в автобус, а вслед за ним туда же вскочили и наши герои. Жора тут же повернулся к Пашке затылком, а Елагин, не рискуя быть узнанным, стоял недалеко от объекта наблюдения, время от времени окидывая его скучающим взглядом. Проехали пять остановок. Вдруг Стас увидел, что Пашка-козёл поспешно пробирается к выходу. Но теперь в руках у него был какой-то портфель.
Елагин мгновенно сориентировался. В несколько прыжков он догнал Пашку и схватил его за руки, не давая выпустить портфель. Кивком головы Стас подозвал Жору и громко спросил:
– Товарищи, чей портфель?!
Сидящий у окна пожилой мужчина с книжкой в руках снял очки и удивлённо уставился на портфель в руках Пашки. Он несколько раз растерянно оглянулся и изумлённо произнёс:
– Мой.
– Вора, вора схватили... – пронеслось по автобусу.
С нескрываемым злорадством люди уставились на Пашку Бушаева, а какой-то особенно шустрый мужичонка попытался дать ему несколько тумаков.
– В милицию его сдать! – наперебой потребовали голоса пассажиров. – Ворья развелось, житья от них нет...
– У меня в прошлом месяце кошелёк в автобусе украли. Так, может, этот, – подскочила к Елагину старушка в тёмном платке. – Сынок, давай его в милицию, там ему покажут, как кошельки красть.
– Спокойно, бабушка, – сказал Стас.
-Товарищи, внимание! – обратился он к пассажирам. – Мы – работники милиции. Сейчас, на ваших глазах, при попытке совершить кражу, мы задержали опасного вора-рецидивиста Бушаева. Прошу потерпевшего и двух свидетелей пройти в спецотделение.
– Я пойду, – вызвалась старушка в тёмном платке. – Я всё видела.
Однако второй свидетель не торопился вызываться. Все пассажиры вдруг замолчали и сидели с деловыми и озабоченными лицами, поглядывая на часы или в окно.
– Товарищи, прошу исполнить ваш гражданский долг! – взывал Стас. – Одна милиция никогда не справится с преступностью.
– К вам попадёшь, потом по судам затаскаете, – еле слышно проворчал мужчина в шляпе.
Но Стас услышал реплику и сразу же этим воспользовался:
– Отказ от дачи свидетельских показаний и тем самым попытка противодействовать следствию, – импровизировал он, – караются по статье 12 бис УК РСФСР. Поскольку добровольно второго свидетеля среди вас не находится, я вынужден назвать его в принудительном порядке. Прошу вас, – обратился он строгим тоном к мужчине в шляпе.
Недовольный, но немного напуганный, мужчина поднялся, и все шестеро
вышли из остановившегося автобуса.
Подойдя к уединённому скверику, Стас свернул в него и повёл всех к лавочке.
– До спецотделения отсюда далековато, – объяснил он, – а по дороге этот тип, – последовал взгляд на Пашку, – может попытаться бежать. Поэтому подождём здесь. Лейтенант, – обратился он к Жоре, – а вы срочно вызовите машину.
Рыбкин поморгал глазами, затем сообразил и сказал:
– Есть!
– Да, и передайте оперативному дежурному вот это, – Стас быстро начеркал что-то на листке из записной книжки и отдал Жоре.
Тот побежал через улицу к телефону-автомату. Вернувшись, он сказал Елагину:
– Товарищ капитан, все машины на операции. Обещали прислать через час.
– Плохо, – недовольно произнёс Стас. – Но что делать, придётся ждать.
Несколько минут все провели в молчании. Лица свидетеля и потерпевшего заметно поскучнели. Только старушка в тёмном платке уселась на лавочке основательно, показывая всем своим видом, что готова прождать хоть до страшного суда.
– Неудобно мне перед вами, товарищи, – извиняющимся тоном начал Стас. – Но вы сами видели, что это не по моей вине. Чтобы вы зря не тратили время, сделаем так. Я кратко изложу в протоколе суть дела, а вы подпишитесь. Затем вы дадите свои адреса и можете быть свободны. Если вы понадобитесь, то вас вызовут. Но, – добавил он, – думаю, что это не потребуется. Дело ясное. А за ним ещё многое другое числится.
Потерпевший и свидетель-мужчина облегчённо вздохнули и с готовностью выполнили просьбу. Старушка же, очевидно, не желая упускать никаких деталей этого приключения, выразила желание подождать.
– Я не тороплюсь, сынок. Я на пенсии. Подожду, если надо. Я же понимаю. Подождать?
– Спасибо. Не надо, – твёрдо ответствовал Елагин.
Когда они остались втроём, Стас медленно повернулся к Бушаеву.
– Ну ты, чудо в перьях, – зловещим тоном сказал он. – Выкладывай всё об этом деле. Если уложишься до прихода машины, я запишу это как добровольное признание. Если нет – твоё дело труба.
Пашка несколько удивился, что его решили допросить прямо на свежем воздухе. Такого в его практике ещё не бывало.
– О каком деле? – притворился непонимающим Бушаев. – 0 портфеле, что ль?
– Не финти, – ткнул его в бок Жора. Пашка взглянул на него и задумался.
– Где-то я тебя видел, – пробормотал он. – Никак не вспомню... А портфель, что ж, сознаюсь, взял я его. Но взял по ошибке, машинально, У меня раньше был такой же...
– Молчать! – скомандовал Стас. – Ты мне тут дурачком не прикидывайся. Ты давно охотился за этим портфелем. Может, не знаешь, у кого ты его украл? Профессор Бегов – засекреченный конструктор космонавтики. ЦРУ не раз подбиралось к этим документам. Мы знаем, что ты уже три раза убеждал следствие, будто ты – мелкий воришка. Но меня провести не удастся. Я – генерал Строгов из КГБ. А ты – американский шпион! Теперь ты можешь потерять не только свободу. Так что выкладывай всё начистоту.
У Пашки-козла отвисла нижняя челюсть, а из горла вырвались какие-то бессмысленные звуки. В его глазах мелькнул, потом медленно проплыл и, наконец, прочно осел ужас.
– Вы... Вы... Ошиблись, – пролепетал он. – Я – Пашка-козёл.
– Опять? – грозно нахмурил брови Стас. – Эту легенду тебе в Лэнгли сочинили? Последний раз спрашиваю: ты будешь отвечать?
– Буду, всё, что хотите. Спрашивайте. Но, уверяю вас, это ошибка, меня с кем-то спутали.
– Ну, хорошо, посмотрим. Итак, имя?
– Бушаев... Павел Иванович.
– Год рождения?
– 1940.
– Родственники за границей есть?
– Нет.
– Нет? Подумай лучше.
– Да нет же.
– А бабушка? – вкрадчиво произнёс Стас.
– Какая?
– Так у тебя ещё и не одна? Обе! – решил внести свою лепту в допрос Жора.
– Одна на Урале, в Челябинске, а другая в Воронеже.
– Имена!
– Аграфена Никитична Бушаева и Вероника Петровна Хрякова.
У Стаса забилось сердце.
– Их адреса? Быстро!
– Челябинск, улица Садовая, дом девять, квартира двадцать два. И Воронеж, улица Мира – пятнадцать.
Стас взглянул на Жору, Жора – на Стаса. Их лица осветились улыбками.
– Что ж, – произнёс Елагин, – правда ещё никому не вредила. Поверим тебе. А теперь – встать!
Пашка вскочил.
– Пшёл вон! И чтоб духу твоего здесь не было! Можешь считать, что сегодня тебе крупно повезло.
Бушаев в недоумении стоял на месте.
– Ну! – прикрикнул Стас.
Пашка-козёл побежал сначала медленно и неуверенно, потом, оглядываясь, всё быстрее и быстрее – и вскоре исчез за углом.
4
План операции разрабатывался очень тщательно. Вернее, разрабатывал как всегда Елагин, а Жора сидел и напряжённо слушал.
– Думай, Жора, думай, – говорил Стас, лёжа на диване и обращаясь к потолку. – Здесь нельзя допустить ни малейшего ляпсуса. Это тебе не мучанская тёща Володи, которую мы лихо, мимоходом и, я бы сказал, элегантно обвели вокруг пальца. Нет, человек, у которого спокойно лежат в тайнике два миллиона, требует совсем другого подхода. Этого человека так легко не проведёшь. Это не просто человек, Жора. Это – гомо сапиенс. Нам нужно действовать чрезвычайно осторожно. Если так называемая бабушка Вероника нас раскусит – пиши пропало. Сейчас у нас в руках две тончайших ниточки: одна – Володя Хряков, другая – загадочная тётя Таня. Действовать от имени Володи, как в прошлый раз? Опасно. Мы о нём почти ничего не знаем. Упомянуть о тёте Тане? Здесь нам известно ещё меньше. Да, ситуация... Может быть, не торопиться? Обосноваться в Воронеже, изучить образ жизни нашей старушки, её привычки. Быть может, она имеет обыкновение периодически проверять сохранность тайника? Может, она сама приведёт нас на место? Правда, это, если её старый дом тоже в Воронеже, а если нет? Если тётя Таня с сыном живут в какой-нибудь Клайпеде? Тогда ждать нам придётся до седых волос. Ты согласен ждать долго?
– Нет, – Жора решительно мотнул головой.
-Я – тоже. Значит, этот вариант отпадает. Что же делать? Думай, Жора, думай...
– А ты?
– И я буду... Утром... Говорят, утро вечера мудренее, – Стас зевнул и закрыл глаза. – Проверим народную мудрость на практике.
Утром Елагин так дико заорал «Подъём!», что Жора сразу вспомнил свою службу в армии, и по комнате пронёсся вихрь, который через несколько секунд материализовался в виде одетого и готового к подвигам Рыбкина. Стас только изумлённо покачал головой и изложил компаньону свой план. Суть его заключалась в том, что не должно быть заранее никакого плана. Всё будет строиться на импровизации. И конечно, главное – осторожность.
– Ты только кивай и улыбайся, – поучал Стас Жору. – Рот открывай только в исключительных случаях. А лучше, чтобы таких случаев вообще не было. Ну, с богом!
Через полчаса компаньоны осторожно, но решительно вошли в дом № 15 по улице Мира. Бабушка Вероника оказалась совсем не такой дряхлой, как представлял себе Стас. Выглядела она ещё довольно прилично, была очень упитанной и держалась властно и даже несколько покровительственно.
«Так и должны вести себя миллионеры», – подумал Елагин, с интересом рассматривая старуху.
– Ну-с, молодые люди, – начала Хрякова, – так чем могу служить? Чему обязана счастью видеть вас?
– Мадам, – ответил Стас, – это мы счастливы засвидетельствовать вам своё почтение. И обязаны этим вашему внуку Володе.
Глаза Хряковой на мгновение вспыхнули и тут же погасли. Стас решил, что избрал правильную линию, и продолжал вести разговор в этом направлении.
– Володя много рассказывал о вас. Он так сокрушался, что вынужден был уехать, не попрощавшись с вами.
– Уехать? Куда?
– В Сирию. Там мы с ним и встретились. Мы вместе работали.
Старуха засмеялась:
– Милый мальчик! Он всегда мечтал поездить по свету. Они его не пускали. И ко мне не пускали. А теперь он свободен! Свободен, свободен, – она захлопала в ладоши. – А вы его друзья?
– Да, друзья. Поэтому он и просил нас зайти к его родным: к тёще, к вам, к тёте Тане... – осторожно перекинул мостик Елагин к интересующей его теме.
– Друзья! – воскликнула Хрякова и вдруг, прижав Стаса к себе, осыпала его поцелуями.
Тот попытался освободиться, но не тут-то было. У этой старушки оказались стальные мускулы. Наконец, она оттолкнула Стаса и занялась Рыбкиным. Помня указание не открывать рот, Жора молчал и только ошеломленно таращил глаза.
«Ну и экзальтированная особа», – отметил про себя Елагин и продолжил свой рассказ:
– Так вот я и говорю. У Володи всё хорошо. Скоро в отпуск приедет. И непременно к вам. Так, говорит, и передайте бабушке Веронике. Соскучился он очень...
– Милый мальчик! – старушка заплакала. – Давно он здесь не был. У меня и фотографии-то все старые.
Она нырнула под кровать, пошелестела там бумажками и, выбравшись наружу, протянула Жоре, а затем и Стасу фотокарточки.
– Посмотрите, сильно он изменился?
Стас беспомощно взглянул на групповой снимок трёх молодых парней, развалившихся на скамейке у развесистой пальмы. «Чёрт побери, кто же из них Володя?» – судорожно подумал он. Когда молчать больше было уже нельзя, Елагин быстро и, стараясь поскорее отделаться от этого рискованного занятия, проговорил:
– Видите ли, мадам, принимая во внимание некоторые аспекты фотогеничности вашего внука, а также темпоральные мутации всеобщего, пардон, экзистенциализма, нельзя не отметить, что инвариантности в данном случае не наблюдается, что, однако, не даёт достаточных оснований для полнейшей идентификации.
Хрякова с радостной улыбкой выслушала Стаса и обратилась к его спутнику:
– А как по-вашему?
Жоре было легче. У него на карточке был крупным планом изображён всего один мужчина. Поэтому он твёрдо и очень осторожно, по его мнению, сказал:
– Довольно мало изменился, хотя, конечно, время наложило свой отпечаток, – и он попытался грустно вздохнуть.
Вздох сменился болезненным охом, потому что в этот момент Стас, посмотрев на карточку, ущипнул Жору и, улыбаясь, обратился к Веронике Петровне:
– Мой друг большой шутник. Но он как всегда прав. Володя, действительно, похож на Юрия Гагарина. Похож своим умом, чутким и отзывчивым характером, доброжелательным отношением к людям.
Старуха довольно захихикала, её глазки хитро заблестели.
– У нас в роду все были умные, – похвалилась она, – и дед, и отец, и я, и дети, и внуки. А о моём отце даже в книгах писали.
– Да что вы? – поразился Елагин.
– Да, – Хрякова выпрямилась и свысока окинула посетителей взглядом. – Прочитать?
– О, мадам, будем счастливы услышать о вашем уважаемом папаше.
Вероника Петровна подошла к шкафу и, порывшись среди кучи тряпок, достала книгу, аккуратно обёрнутую газетой. Хозяйка бережно раскрыла её, нашла нужное место и прочитала:
– Революция семнадцатого года согнала Корейко с плюшевого дивана. Он понял, что может сделаться счастливым наследником незнакомых ему богачей. Он почуял, что по всей стране валяется сейчас великое множество беспризорного золота, драгоценностей, превосходной мебели, картин и ковров, шуб и сервизов. Надо только не упустить минуты и побыстрее схватить богатство...
Жора слушал, открыв рот. А Елагин никак не мог понять, что происходит.
- Корейко – ваш отец? – пробормотал он недоумённо.
Старуха таинственно приложила палец к губам:
– Т-с-с! Никто об этом не знает. За ним долго следили, и он сменил фамилию. Он до самой смерти боялся этого Бендера. И так, тот сумел отнять у отца миллион!
На лице Хряковой появилась такая злобная ненависть, что Стас внутренне содрогнулся. «Чертовщина какая-то», – подумал он. Однако отступать было некуда, и Елагин вновь попытался перевести разговор на тётю Таню.
– Как мы понимаем ваше благородное негодование! Действительно, жизнь бывает порой очень жестока к нам. И гораздо легче жить, ощущая рядом надёжное родственное плечо. Володя интересовался, часто ли вы бываете у тёти Тани? Или она к вам приезжает?
Хозяйка как-то странно посмотрела на гостей:
– Ах, уже двенадцать часов. Мне нужно кушать и отдыхать. Прощайте.
Стас растерянно ответил:
– До свидания. Скажите только...
– Завтра, завтра. Всё на завтра... – пропела старушка, прыгая вокруг компаньонов и мощными плечами подталкивая их к дверям. Глаза её лихорадочно блестели, и дыхание стало прерывистым. Она улыбнулась на прощание милой улыбкой олигофренки, и дверь захлопнулась.
– Ну и старуха, – прошептал Жора, вытирая вспотевшее лицо.
- Достойный противник, – согласился Стас. – Я говорил, её голыми руками не возмёшь. Нужно что-то придумать на завтра, а сейчас – в столовую. Я голоден, как сто бабушек Вероник. 5
Наутро Стас и Жора вновь постучали в дверь Вероники Петровны. Однако время шло, но никто не отзывался.
- Неужели спит ещё? – удивился Жора и забарабанил сильнее.
Копавшаяся в соседском огороде женщина подошла к изгороди и сказала:
– Зря стучите, молодые люди. Нет там никого.
– Как нет? А где же хозяйка? – досадливо спросил Елагин.
– Увезли её. В психбольницу увезли. Она вчера как с цепи сорвалась. Почтальон ей пенсию принёс, так она набросилась на него, кричит, царапается. О каком-то кладе кричала, который у неё украсть хотят. О каком-то письме, которое уже украли. Руку бедняге прокусила. Я давно уже замечала, что у неё не все дома, – соседка покрутила пальцем у виска. – Да и то сказать, что удивительного? Сколько лет одна живёт. Долго ли тут свихнуться? Правда, в последнее время у неё Ричард поселился... да от него толку...
– Какой Ричард? – машинально полюбопытствовал Стас.
– Сын её племянницы. Тоже фрукт хороший. С моей дочкой вместе учился. Университет закончил, физик широкого профиля. Одно время думала – зятем будет. Дружили ведь с моей Ольгой. Но потом её в деревню услали по распределению. А он как-то сумел в городе остаться. Теперь вот газетками в киоске торгует. Стоило университет кончать. Сам он где-то на окраине живёт, ну а к бабке перебрался, чтобы на работу поближе было. И знаете, какие никакие, а всё же родственники – а она с него за квартиру каждый месяц тридцатку дерёт.
– Что вы говорите? – заинтересовался Стас. – Ну и ну! А какой же это Ричард? Уж не тёти Тани ли сынок?
Соседка на мгновение задумалась, затем решительно мотнула головой:
– Чего не знаю, того не знаю. Врать не буду. А вы, извиняюсь, кто будете?
– Мы – внуки Вероники Петровны, – сокрушённо ответил Елагин. – Из Мучанска. Приехали навестить бабушку. А тут такое горе.
Соседка сочувственно вздохнула.
– Однако, что ж мы тут стоим? Проходите пока ко мне, – предложила она. – Ричарда подождёте. Узнаете, что и как. Он в больницу поехал. Наверно, скоро вернётся.
Самозванные внуки прошли в соседний двор и устроились на веранде так, чтобы видеть дом Вероники Петровны.
– А что, этот Ричард, – начал Стас, – он так и думает киоскёром работать?
– Ну что вы, – засмеялась соседка. – У него планы дай боже. Писателем стать надумал. Он и в киоск устроился, чтобы времени свободного больше иметь. Конечно, работа – не бей лежачего. Захотел, повесил бумажку «Буду через полчаса» – и домой. Сидит, фантастические рассказы строчит. Третьего дня Петровна сказывала, на книжку уже набралось, в Москву ехать хочет, в издательство.
– Ты смотри! – удивился Елагин. – Неужели у нас в родне писатель будет? И интересно пишет?
– Вообще-то, он никому не даёт читать, – сказала хозяйка, – но... Вы меня не выдадите, если я вам кое-что скажу?
– Да что вы! Могила! – единодушно заверили компаньоны.
– Когда Ричард ещё встречался с дочкой, она как-то тайком от него переписала несколько рассказов. И мне тогда читала. Я так ничего и не поняла. Ерунда какая-то. А дочь их спрятала. Говорила, хочет сохранить и сделать ему когда-нибудь сюрприз. А то ведь он как психанёт, разводит в саду костёр, садится перед ним и жжёт свою писанину.
– Зачем? – поинтересовался Жора.
– А кто его знает? Гоголь ведь, говорят, тоже сжёг «Мёртвые души». Наверно, у писателей так принято.
Стас вежливо посмеялся и спросил:
– А эти рассказы... Они ещё у вас, или дочка увезла?
– А на кой они ей теперь? Валяются где-то...
– Интересно было бы взглянуть! Не поищите?
– Да где ж их теперь найдёшь?
– Очень вас прошу, – взмолился Стас. – Поищите.
Женщина сначала недовольно поморщилась, но, взглянув на Елагина, подумала: «Вот бы мне такого зятя», – и решила уважить гостя.
В это время на дорожке, ведущей к дому Вероники Петровны, показался очень худой, почти прозрачный, молодой человек.
– А вот и Ричард пришёл, – сказала хозяйка.
Елагин подтолкнул Жору:
– Я пока здесь побуду, а ты беги, поздоровайся с братиком... Так как же насчёт рассказов? – повернувшись к хозяйке, напомнил Стас.
– Ну пойдёмте, поищем, – вздохнула та, поднялась и направилась в дом.
– Не забудь: ты – Володя Хряков из Мучанска. Постарайся выведать у него, где живёт тётя Таня, если это его мать. Только осторожно. Жду тебя в гостинице, – шепнул Стас Рыбкину и вслед за женщиной вошёл в дом.
Ричард уже открыл дверь, когда скрипнула калитка, и незнакомый парень с воплем «Здравствуй, братишка!» бросился ему на шею.
6
Устроившись у окна в потёртом гостиничном кресле, Елагин читал фантастический рассказ. Время от времени он отрывался от тетрадки и надолго погружался в свои мысли. При этом Стас рассеянно отщипывал кусочки от солидной порции шоколадного щербета и машинально отправлял их в рот. Расправившись с щербетом, он встал и подошёл к Жоре, который сидел на диване и грыз ногти.
– Приятного аппетита, – съязвил Елагин.
– Спасибо, – скромно отозвался Рыбкин.
– Итак, что нам известно? – задал риторический вопрос Елагин и на мгновение задумался. – Во-первых, мы знаем, что Ричард, действительно, является сыном тёти Тани и носит громкую фамилию Самсонов-Рачковский. Во-вторых, не вызывает сомнений, что он появился на свет в тот день, когда его родила мать, то бишь ему сейчас где-то двадцать четыре годика. Кроме того, доподлинно установлено, что это дитя природы закончило физмат, трудиться по распределению в деревне не соизволило, работает киоскёром в «Союзпечати», проживает вместе со своей троюродной бабусей, экс-спекулянткой. Адрес его матери, адрес, где он жил раньше, адрес, из-за которого мы торчим здесь, ты так и смог выяснить.
Жора потупился:
– Ты же сам велел осторожно. Никак нельзя было. Я уж и так и этак...
– Ладно, не оправдывайся. Кое-какую информацию ты всё-таки мне доставил. Спасибо и на этом. Итак, что ещё? Судьбой своей родственницы, угодившей в психушку, похоже, не очень обеспокоен. Даму сердца пока ещё не встретил...
– А какое это имеет отношение к делу? – решил задать умный вопрос Жора.
– Самое непосредственное, – поучительно изрёк Стас, – на то оно и дело, что к нему имеет отношение всё. Далее. Наш объект без ума от фантастических романов, любимый писатель – Бредбери. Гражданин Самсонов-Рачковский живёт мечтами о встрече с инопланетянами – аж похудел, бедный, от этого – и сам на досуге пишет опусы про летающие тарелки. Его писанину, естественно, нигде не печатают. Мы также выяснили, что завтра он отбывает на поезде в Москву, надеясь покорить столицу самобытностью своего таланта...
– Поезд уходит в пять утра. Времени у нас мало, – напомнил Рыбкин.
– Время, как учил великий Эйнштейн, явление относительное. Это для гражданина Самсонова-Рачковского его осталось в обрез, а для нас с тобой его более чем достаточно. Итак, наш объект едет в Москву только для того, чтобы получить там от ворот поворот. Но сам он этого пока не знает, так как витает в облаках, как и главный герой его фантастических рассказов по фамилии Гайлоу.
– Как зовут? – переспросил Жора.
– Гайлоу.
– Что это он такую мудрёную фамилию взял? Нет, чтобы Семёнов или Петров...
– Итак, Гайлоу и инопланетяне, инопланетяне и Гайлоу, – вслух повторял Стас. – Ну что ж, придётся предстать перед товарищем Самсоновым-Рачковским в образе инопланетянина.
– Как это? – поразился Жора, подскочив на диване.
– Очень просто, – успокоил партнёра Стас. – Зайду в купе и скажу: «Доброго здоровья, гражданин Самсонов-Рачковский! Давайте знакомиться: я – пришелец с планеты Фига», – при этом Елагин показал Жоре комбинацию из трёх пальцев и довольно расхохотался.
– Тогда придётся тебе сделать костюм инопланетянина...
– Чудак. Костюмы делают для детей. А товарищ Самсонов-Рачковский – человек взрослый, поэтому поверит и без костюма.
– Тогда, – не унимался Жора, – ему надо показать какой-нибудь документ, а то он не поверит, что ты – пришелец...
В четыре часа утра Стас решительно встал с кресла и воскликнул:
– Пора!
7
Ричард Анатольевич Самсонов-Рачковский вошёл в купе, поставил сумку, сел и от удовольствия закрыл глаза. «Повезло с самого начала: купил билет в спальный вагон – значит, всего один сосед, -размышлял он. – Ну, пока всё хорошо. Значит, повезёт и в Москве. А что, если меня сразу признают, и моё имя поставят рядом с именем Бредбери?» – разжигал своё воображение Самсонов-Рачковский.
Когда вагон вздрогнул и, набирая скорость, покатился по рельсам, дверь в купе отворилась. Высокий голубоглазый блондин небрежно опустился на диван напротив Рачковского и улыбнулся:
– Здравствуйте, я ваш сосед.
– Здравствуйте, – безразлично ответил Ричард, достал книгу и начал её перелистывать.
Вошедший не имел багажа. Он закинул ногу за ногу и стал пристально рассматривать своего визави.
Воцарилось неловкое молчание, которое длилось, однако, недолго. Попутчик Ричарда протянул руку к книге и попросил:
– Разрешите взглянуть?
– Пожалуйста.
– Рей Дуглас Бредбери. «Вино из одуванчиков», – прочитал незнакомец. – Вам нравится Бредбери?
– Да.
– Я так и думал.
– Почему? – удивился Ричард.
– Интуиция, – рассмеялся попутчик. – Кроме того, некоторые ваши рассказы написаны определённо под его влиянием.
– Мои рассказы? Вы что, знаете меня?
– Да, я вас знаю. Даже довольно хорошо. Впрочем, вы тоже некоторым образом должны меня знать.
– Но я вас впервые вижу.
– Возможно, вы и правы. Но всё-таки я для вас не такой уж незнакомец, как вы думаете.
– Кто же вы?
Молодой человек наклонился к Самсонову-Рачковскому и с таинственным видом произнёс:
– Я – Гайлоу из вашего рассказа «Эксперимент».
Ричард ожидал услышать всё, что угодно, только не это. Назовись этот человек кем-нибудь другим, столь же фантастичным, Ричард только усмехнулся бы про себя и подумал, что это – бред. Но слова странного попутчика были настолько неожиданными и невозможными, что у Ричарда голова пошла кругом. Неизвестный не мог, никак не мог прочитать «Эксперимент» потому, что рассказ этот никогда не был напечатан. Более того, Самсонов-Рачковский твёрдо помнил, что своими руками сжёг ещё в прошлом году его единственный экземпляр.
– Что вы сказали? – он тщетно пытался собраться с мыслями.
– Я – Гайлоу. Вернее, я – почти Гайлоу, если пренебречь мелкими неточностями.
«Он – сумасшедший, – пронеслось в голове у Ричарда. – Но как он узнал про этот рассказ?»
– О нет, я вовсе не сумасшедший, – сказал незнакомец с леденящей душу улыбкой. – Я – Гайлоу.
«Мне как всегда везёт, – горько подумал Самсонов-Рачковский, – это просто какой-то шизофреник с навязчивой идеей. Как же мне себя с ним вести? Соглашаться с ним во всём?»
– Я же сказал, что я – не сумасшедший, – повторил незнакомец. – И, пожалуйста, не беспокойтесь на этот счёт.
«Да он читает мои мысли!» – внезапно возмутился Ричард.
– Вы совершенно правы, я действительно могу читать мысли.
– Это невозможно.
– Отчего же, – возразил попутчик. – Насколько я знаю, в земной фантастике чтение мыслей давно уже стало довольно заурядным делом. Почему же вы не хотите мне верить? Вы думаете, я вас разыгрываю?
– Как вы это делаете? – произнёс Ричард, пытаясь сохранить спокойствие. – Что-нибудь вроде Вольфа Мессинга?
– Нет. Я же вам сказал: я с другой планеты. Вы родились на Земле, а я – на планете Ариста.
– Бросьте ваши штучки!
– О, устаз! До чего же всё-таки трудно убедить землянина в том, чего он никогда не видел! Я думал, что с вами будет легче. Ведь вы же – фантаст. Вы сами выдвигали идею множественности миров, верили во внеземной разум. А теперь, когда с вами говорит один из представителей этого самого разума, вы сразу хватаетесь руками за голову и подозреваете обман. Рассуждайте же логично: раз есть жизнь вне Земли, то должны ведь люди когда-нибудь встретиться с этой жизнью!
Самсонов-Рачковский молчал. Мысли путались. Почему-то больше всего сейчас его волновал тот факт, что незнакомец знает всё, о чём бы Ричард ни подумал. Он лихорадочно искал, что ответить, и вдруг сообразил, что и отвечать-то не имеет никакого смысла, раз тот читает мысли и так. Ричард совсем растерялся. Бессознательно у него возникла неприязнь к собеседнику и, не успел он ощутить это, как услышал:
– Извините меня. Я всего только четвёртый раз вступаю в контакт с человеком. Никак не могу привыкнуть к вашим обычаям. Мы на Аристе не видим ничего дурного в чтении мыслей. Но раз вы считаете это нескромным, я могу выключить прибор, предназначенный для этого... Ну, вот и всё, – произнёс таинственный попутчик, не предпринимая, однако, никаких действий, – теперь ваши мысли для меня тайна.
– Как вас понимать? – недоверчиво спросил Ричард. – Ведь вы же ничего не выключили. Где этот ваш прибор?
– Приготовьтесь ещё к одной неожиданности. Я уже вам сказал, что я – представитель внеземной цивилизации. Теперь вам предстоит узнать следующее: тот, кого вы видите перед собой, вовсе не я.
Самсонов-Рачковский ошеломленно взглянул на незнакомца.
– Это не я, – продолжал инопланетянин, – меня вы не можете видеть. И сейчас я нахожусь от вас астрономически далеко. Впрочем, расстояние между нами огромно лишь по вашим масштабам...
– Понятно, – бесшабашно перебил собеседника Ричард. – Вас тут нет. Прекрасно! – он протянул руку и дотронулся до незнакомца. – А это плод моего больного воображения. Только что-то бедное у меня воображение. Вы – точная копия человека. А я никогда не считал, что все разумные существа похожи друг на друга.
– Разумеется, нет. Жизнь принимает бесконечное множество форм, и было бы очень глупо считать, что всё и вся вокруг природа творит только по вашему, земному, подобию. А мой внешний вид пусть вас не смущает; тем более, что я выгляжу совершенно не так, – попытался внести ясность пришелец. – Боюсь, что я не смогу описать вам, как я выгляжу в действительности. Я не знаю в вашем языке слов, которые могли бы мне помочь. А то, что вы видите перед собой – это облик некоего гражданина Васильева, телом которого мне пришлось временно воспользоваться. Я отключил мозг Васильева, и теперь все его органы выполняют мои команды. Только таким образом я могу вступить в контакт с человеком.
– А почему вы избрали именно меня? Или это случайность?
– Вы ведь писатель. Разумеется, вы опишете, что произошло с вами. Об этом узнает много людей.
– Они не поверят!
– Конечно. Мы и не хотим этого. Пусть для всех это будет фантастикой. Но всегда найдётся человек, который задумается над этим.
– Как вас зовут? – спросил Ричард, решив больше ничему не удивляться. Всё происходящее постепенно переставало казаться таким уж невероятным. Видимо, помогло то, что Ричард уже давно был уверен в существовании внеземных цивилизаций. Действительно, трудно представить себе огромное поле, на котором растёт только один колосок. И так же трудно представить, что в бесконечном космосе лишь крошечная Земля является вместилищем Разума.
– Зовите меня Гайлоу.
– Но я хотел бы узнать ваше настоящее имя.
– У меня его нет. При общении между собой мы обходимся без речи. Поэтому решительно всё равно, как вы меня будете называть. А Гайлоу, всё-таки, чем-то похож на меня.
– Ну ладно, Гайлоу так Гайлоу, – согласился Ричард. – Это ещё не самое важное... Послушайте, Гайлоу. Я верю в то, что вы сказали. Но поймите, всё это слишком внезапно. Я должен собраться с мыслями... Поэтому сделаем так: не растягивайте то, что вы хотите сказать, на этапы, а изложите мне сразу всё по порядку. Так будет больше толку.
– Хорошо. Если вы так считаете, то слушайте. Я – сотрудник научного центра на планете Ариста. Координаты этой планеты вам ничего не дадут, так как она находится в неизвестной вам области пространства. Объектом исследования нашего центра является планета Земля, вернее, населяющие её люди. С тех пор, как мы создали на Земле разумную жизнь, всё время ведётся наблюдение за развитием человечества...
– Что? Что вы сказали?! – снова прервал собеседника Ричард и вскочил с места.
– Да, мы создали на Земле разумную жизнь, – спокойно повторил пришелец. – Теперь вам ясно, почему я назвал себя Гайлоу?
Так вот, в основном, наше наблюдение за человечеством остаётся пассивным, хотя иногда мы прибегаем к вмешательству. Причём, это вмешательство происходит совершенно незаметно для землян. Дело в том, что мы можем не только расшифровывать деятельность человеческого мозга, но и управлять этой деятельностью. Разумеется, мы прибегаем к этому крайне редко, только в том случае, если не видим другого выхода. В принципе, мы можем управлять мыслями, а, следовательно, и поступками любого человека на Земле. Другой вопрос, что на самом деле мы контролируем только ограниченное число лиц. Это связано с чисто техническими трудностями. Впрочем, мы всегда добиваемся желаемых результатов.
– Так, что же, мы осуждены быть вашими марионетками? – возмутился Ричард.
– Напрасно вы горячитесь. Но я вас понимаю. Послушайте меня спокойно. Предположите, что это только замысел нового научно-фантастического рассказа. Мы с вами – братья по разуму. Просто мы старше вас. Когда-то наша цивилизация находилась приблизительно на вашем уровне, и тогда нас точно так же опекали наши старшие братья. Это закон космоса. Пройдёт время, и наша цивилизация погибнет. Вы останетесь единственными носителями разума. И тогда у вас появятся младшие братья, которых вы тоже будете опекать. Поэтому не принимайте всё так близко к сердцу. Ведь вы же опекаете своих детей, воспитываете у них нужные вам черты характера. Вы ведь не считаете, что жестоко относитесь к своим детям! Вы желаете им счастья.
– Да, но мы не дети!
– Согласен. Но с условием: вы не дети на Земле. А в просторах Вселенной вы пока ещё начинаете делать первые шаги. Вам нужно много ещё узнать, чтобы стать взрослыми.
В словах пришельца была логика, но необъяснимая волна протеста поднималась в груди Самсонова-Рачковского.
– Значит, мы для вас подопытные кролики, – горестно усмехнулся он.
– Да, если хотите, так. Впрочем, вы, земляне, вкладываете в эти слова какой-то обидный смысл. А для нас в этом нет и не может быть ничего обидного.
– Разумеется, – зло произнёс Ричард, – для вас в них нет ничего обидного. Ведь не вы находитесь в роли кроликов.
– Почему же, – спокойно ответил Гайлоу. – Я ведь сказал, что мы с вами братья по разуму. Просто мы старше вас, но суть от этого не меняется. По отношению к нашим старшим братьям – риозам – мы тоже выступали в роли подопытных кроликов. Риозы, в свою очередь, являлись объектами изучения дальгиожцев и так далее.
Ричард задумался, пытаясь осмыслить услышанное. Самые разнообразные чувства охватили его. «Всё это так, – думал он, – но мой разум никогда не примирится с этой ролью подопытного животного. Ведь они же отнимают у людей самое ценное, самое дорогое – свои мысли. Даже то, что я сейчас думаю, может быть, не моё, а чужое. Все эти мысли аристы вложили в мой мозг и теперь с любопытством следят: что же будет?»
Гайлоу вздохнул и прервал молчание:
– Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. Обиду, боль, унижение. Вы думаете, что у вас отняли самостоятельность, свели гордого «гомо сапиенс» до роли робота. Поверьте мне, всё это гораздо сложнее. Я – историк и хорошо знаю, что творилось у нас на Аристе, когда мы впервые узнали о деятельности наших старших братьев – риозов. Дело чуть не дошло до бунта против них. Но тогда наша цивилизация стояла на довольно низкой ступени развития, так что дело ограничилось пустыми угрозами. Кроме того, нас порядком смущала мысль о том, что раз риозы могут управлять нашим мышлением, то не будет ничего удивительного, если окажется, что и наше негодование тоже запрограммировано ими. Так что, протестуя против их воли, мы фактически выполняем их волю. В общем, все были порядком запутаны. Ну, а потом, когда мы стали умнее, то поняли, что здесь нет ничего унизительного. Поумнев, мы перестали считать себя центром Вселенной, вершиной творения. И, поумнев, мы по достоинству оценили закон Разума. Каждая цивилизация в своём развитии проходит два этапа – цикл Детства, когда она предстаёт как объект исследования и воспитания со стороны высшей цивилизации, и цикл Творчества, когда она сама возрождает к жизни новую цивилизацию. Цивилизации смертны. Они ограничены в пространстве и во времени. Но Разум бесконечен. Таков великий закон Вселенной.
Слушая Гайлоу, Самсонов-Рачковский всё больше успокаивался. Вновь появилась привычная способность к анализу. Он полностью поверил пришельцу. «В конце концов, – рассуждал он, – всё новое кажется сначала невозможным. Ко всему нужно привыкнуть...» Но одна мысль никак не укладывалась у него в голове. Внимательно посмотрев на своего собеседника, Ричард спросил:
– Если я вас правильно понял, вы можете, так сказать, моделировать любые события в нашей жизни?
– Да.
– И вы желаете нам счастья?
– Разумеется. Так же, как вы желаете счастья своим детям.
– Тогда извольте ответить на такой вопрос: как же вы допускаете такое множество страданий и горя? Взять хотя бы последнюю мировую войну. Вы ведь знаете, сколько несчастий принесла она! Согласитесь, что такие ужасные события трудно совместить с вашими словами о счастье человечества...
– Вы снова меня неточно поняли. Наша конечная цель – передать вам эстафету Разума. Для этого вы должны достигнуть достаточно высокой ступени развития. Путь, ведущий к этой ступени, неизбежно должен проходить через страдания. «Через тернии к звёздам» – так сказал один из землян. Разумеется, для нас ничего не стоило бы устроить на Земле своего рода маленький уютный рай. Люди были бы всегда довольны и счастливы. Никто из них никогда не узнал бы, что такое боль, тоска, страдание. Но это было бы тупое животное счастье – счастье туго набитого желудка. Люди навсегда забыли бы о творчестве. Им было бы некуда и незачем стремиться. Это был бы конец вашей цивилизации. Постепенно все люди превратились бы в тихих самодовольных животных. Нет, только ценой собственных страданий человечество идёт вперёд.
– Да, пожалуй... – задумчиво сказал Ричард. – А почему вы не расскажете об этом всем людям?
– Рано. Мы не можем позволить, чтобы из-за недопустимой поспешности рухнуло всё.
– Но ведь мне вы сообщили это!
– О, вы далеко не первый, кто знает об этом. Но отдельных людей мы можем не опасаться. Взять, к примеру, вас. Вы – фантаст. И даже, если вы опишете нашу встречу, в чём я, признаться, не сомневаюсь, то вас все равно не примут всерьёз. Люди сочтут это всего-навсего фантастическим рассказом, причём лишённым всякой основы. Я не удивлюсь, если вас даже обвинят в идеализме, будут говорить, что вы в ином плане возрождаете идею создателя, бога. Так что, моя откровенность с вами нисколько не влияет на исход дела. Кроме того, у нас всегда остаётся возможность... – он замялся.
– Направлять мышление читателей по нужному вам пути?
– Да. Впрочем, повторяю, вероятность нашего вмешательства очень мала. Мы крайне редко прибегаем к нему. Обычно мы контролируем несколько наиболее выдающихся личностей. В них, как в фокусе, сходятся все особенности времени. И только в том случае, если мы твёрдо уверены, что наше вмешательство необходимо во имя будущего, мы идём на это.
Гайлоу взглянул на часы и спросил:
– Что вы хотите узнать ещё? У меня остаётся мало времени.
За последний час своей жизни Ричард узнал столько, сколько не могла бы дать ему самая богатая фантазия. Интерес к собеседнику у него разгорался, и он буквально засыпал небесного гостя вопросами:
– Где находится Ариста? Как вы осуществляете связь с Землёй? Возможно ли путешествие во времени? Достижимо ли бессмертие?..
Гайлоу улыбнулся:
– Вряд ли я смогу полностью удовлетворить ваше любопытство. Но попробую. Прежде всего, скажите, как вы представляете себе вселенную?
– Ну... Вселенная – это весь материальный мир. Она бесконечна в пространстве и во времени. Часть вселенной, в принципе доступную для нашего наблюдения, мы называем Метагалактикой или Вселенной с большой буквы...
– Мы понимаем вселенную несколько иначе, – заметил Гайлоу. – Дело здесь не только в том пространстве, которые вы знаете. Мы считаем вселенную бесконечной в прямом смысле.
– Но мы также считаем вселенную бесконечной...
– Я понимаю. Но повторяю, мы по-разному подходим к этому вопросу. Под словом «бесконечность» мы подразумеваем разные понятия. Вы считаете вселенную бесконечной в, так сказать, примитивном смысле. Ваша концепция сводится к тому, что вещество вселенной нельзя собрать в ограниченную область. Это действительно так. Здесь мы полностью согласны с вами. Но наши учёные идут глубже. Они не только считают, что количество вещества во вселенной бесконечно, но и что в любой ограниченной области трёхмерного пространства количество вещества также бесконечно. Впрочем, пытаясь говорить просто, я, кажется, говорю не совсем верно. Ну, хорошо, попробуем другой путь. Вы знаете, из чего состоит, например, вот эта ручка?
Гайлоу протянул собеседнику шариковую ручку, и Ричард с недоумением повертел её в руках.
– Разумеется, из пластмассы.
– А пластмасса?
– Из атомов и молекул.
– Вы, по-своему, правы. А что вы ответите, если я скажу, что эта ручка состоит из бесконечного множества миров, может быть, даже подобных вашему?
Ричард пожал плечами и произнёс:
– Не понимаю. Поясните вашу мысль.
Пришелец ничего не стал пояснять и снова спросил:
– Что вы считаете кирпичиками вселенной? Иными словами, из чего, по-вашему, состоит вещество? Можно ли получить мельчайшую частицу материи?
Самсонов-Рачковский понял, наконец, о чём его спрашивают, и облегчённо вздохнул:
– Ах, вот вы о чём. Мельчайшие частицы материи – это элементарные частицы. Кроме того, имеются гипотезы о существовании кварков,
– Ну что ж, ваши учёные довольно близки к истине, – заметил Гайлоу. – Я попытаюсь объяснить вам, какого мнения мы придерживаемся о строительном материале вселенной. Скажите, вы имеете представление о гравитационном коллапсе?
– Конечно.
– Так вот, в результате этого процесса образуется как бы крошечная эйнштейновская Вселенная. Вы, конечно, знаете, что эйнштейновская Вселенная замкнута сама на себя. Это микрообразование земной учёный Станюкович назвал планкеоном.
– О планкеонах я слышал. Какой-то наш физик, кажется, Марков, сделал предположение, что именно планкеоны могут являться кварками.
– Да? – удивился Гайлоу. – Я об этом ничего не знал. Но, если это действительно так, то ваш Марков прав. Именно планкеоны являются своеобразными кирпичиками вселенной. Но заметьте: ведь в то же время и каждый планкеон представляет собой Вселенную.
– Микровселенную, – поправил Ричард.
– Правильно. В ваших масштабах он является микровселенной. А представьте себе иные масштабы. Размеры относительны. Не они определяют суть вещей. А суть в том, что планкеон – точно такая же Вселенная, как и ваша, только выполненная, если можно так сказать, в другом масштабе.
– То есть, вы хотите сказать, что в планкеонах имеются свои галактики, звёзды, планеты? – воскликнул Ричард.
– Да.
– Так значит, Вселенная состоит из бесконечного множества таких же Вселенных!
– Конечно! Наконец-то вы меня поняли, – Гайлоу от удовольствия хлопнул собеседника по плечу и спросил. – А вы не догадываетесь, для чего я вам всё это рассказал?
– Нет... А впрочем, погодите! У меня мелькнула догадка. Как, вы сказали, называется ваша звезда?
– Я этого не говорил, – ответил пришелец, улыбаясь.
– Но она не принадлежит к нашей Галактике?
Гайлоу молча покачал головой.
– Более того, – продолжил Ричард, – она не принадлежит и нашей Вселенной!
– Вы правы.
– А раз так, остается только один вариант. Вы – из планкеона! – тоном обличителя закончил Самсонов-Рачковский.
– Верно. Но не из того планкеона, который вы подразумеваете.
– Не понимаю вас. Я думаю так: ваш планкеон является одним из кирпичиков нашей Вселенной. Разве не так?
– Нет, не так. Наоборот, ваша Вселенная является планкеоном для нас. Точно так же наша Вселенная представляет собой один из планкеонов третьей, ещё большей Вселенной и так далее. Понимаете?
Ричард молчал, потрясённый неожиданно открывшейся перед ним бесконечной цепью миров.
Гайлоу снова посмотрел на часы. Ричард встрепенулся и задал ещё вопрос:
– Но ведь Вселенная замкнута. Ни один сигнал не может её покинуть. Как же вам удаётся осуществлять связь с Землёй?
– На этот вопрос я не смогу вам ответить. Это слишком сложно. Всё-таки, я – историк, а не физик. Могу сказать только, что мы используем так называемые пси-лучи, скорость распространения которых больше скорости света в вакууме. Эти лучи в самом искривлённом пространстве могут распространяться только по евклидовым геодезическим. Вот и всё, что я знаю... Ну, а теперь прощайте. Моё время истекает.
– Прощайте, – машинально ответил Ричард, погружённый в свои мысли.
– Да, кстати. Уверен, что в Москве вас ждёт удача. Когда вы вернётесь, я был бы не прочь ещё раз вступить с вами в контакт. Как вас найти, где вы живёте?
– Воронеж, улица Мира, 15.
– Вас там всегда можно застать?
– Могу быть у матери, это на краю города, улица Зелёная, дом 157.
– Ясно. Ну, мне пора.
С ощущением необычайной лёгкости Елагин вышел из купе и на ближайшей станции покинул вагон.
8
Плотно пообедав пирожками со свёклой, купленными на последние деньги, компаньоны вернулись в гостиницу. Стас по привычке упал в кресло н блаженно вытянул ноги. Жора развалился на диване. Густое и ленивое молчание повисло в комнате вместе с лёгкими струйками сигаретного дыма.
– Ну что, Жорик, – нарушил Стас это молчание. – Кажется, мы у цели. Ещё немного терпения...
Жора Рыбкин судорожно забарабанил костяшками пальцев по деревянному стулу.
- Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить, – пробормотал он.
Елагин усмехнулся:
– Боишься? Теперь, с деньгами, ты должен стать интеллигентным человеком, а, значит, перестать верить во всякие приметы. Хочешь стать интеллигентом, Жора?
– Хочу.
– А кто такой «интеллигент», знаешь?
– Знаю.
– И кто же это такой? Ну-ка?
– Да знаю я, знаю, – отмахнулся Рыбкин. – Это который в шляпе ходит и в приметы не верит.
– Очень оригинальное определение, лучше, чем в толковом словаре. Ну, а чем интеллигент больше всего занимается?
– В кино ходит? – с надеждой спросил Жора.
– Да... – с сожалением посмотрел на него Стас, – тебя ещё учить и учить... Запомни, как размер своей обуви: основное занятие интеллигента – это думать. Не подумав – не совершай, гласит народная мудрость. А то можно такого натворить, что потом всю жизнь не расхлебаешь.
– Что натворить? – не понял Рыбкин.
– Ну, вот, например, получишь ты свои деньги. Первое, что ты должен сделать – это обдумать, как бы не истратить их бездарно. Вот что самое главное. Ты ведь не захочешь потратить деньги бездарно и снова ходить весёлым и нищим?
– Да уж... – отозвался Жора, задумчиво глядя в потолок.
– Я так и думал. Чтобы тратить деньги впустую, надо быть или идиотом, или философом. А ты ведь ни то и ни другое. Я прав, Жорик?
– Да уж... – вновь донеслось с дивана.
– Нет, – продолжал размышлять Елагин, – нет, мы с тобой своего не упустим. Только бы довести до конца операцию, и вся жизнь у наших ног... Все мечты реальны. Всё исполнится, только захотеть... Вот ты, Жорик, что хочешь? Как поступишь со своей долей?
Жора застенчиво сопел, внимательно следя за мухой, ползущей по лампочке.
– Ну, не томи душу, – настаивал Стас, – поделись секретом. Может, и мне что подскажешь, – в глазах Елагина запрыгал огонёк издёвки. – Представь, что деньги уже у тебя. Что ты сделаешь?
Рыбкин откашлялся и хрипло возвестил, облизывая губы:
– Первым делом куплю дом.
– В городе?
– Не-е-е-е. На свободе. На берегу моря. Большой, двухэтажный, с садом.
– Так, так, – поощрительно улыбнулся Стас. – А дальше?
– Машину куплю. Самую лучшую.
– А ещё? – не унимался собеседник.
– Яхту. Или нет – лучше катер на подводных крыльях.
– А зачем тебе катер?
– Как зачем? Гонять буду.
– Гонять? Да, это серьёзное занятие. Это звучит. Ну, а ещё?
– Ну и по мелочам там... Стенку, посуду, люстру хрустальную... Книг накуплю целую библиотеку, – вошёл во вкус Жора. – Водки двадцать ящиков в подвал поставлю. Женюсь, жене барахла накуплю...
– Водка, жена – понятно. А зачем тебе книги? Буквы знакомые искать собираешься? – усмехнувшись, спросил Елагин.
Жора захихикал, но потом серьёзно сказал:
– Ну, ты даёшь. Буквы... Читать буду. Я, может, новую жизнь начну. Я, может, ещё и в техникум пойду. Я, может...
– Стоп, стоп, стоп, – перебил его Стас. – Я всё понял. Ты, может, ещё и учёным станешь?
– А что? – Жора фыркнул. – С деньгами-то! С ними хоть кем стать можно. Хоть писателем.
– Ну ладно, – прервал его Стас, вставая с кресла. – Не надо трогать грязными руками хрустальную мечту моего детства. Скупи хоть всю одесскую барахолку, но о литературе при мне не заикайся. Уловил?
– А я что? Я ведь просто, – пробормотал Жора, почувствовав что-то угрожающее в словах Елагина. – Ладно, не буду читать, если ты против. Не больно-то и хотелось.
Стас молча стоял у окна и смотрел на город. Люди сновали взад-вперёд, занятые своими делами и заботами, радостями и бедами. Прямо напротив гостиницы был книжный магазин. Сквозь огромные стеклянные окна виднелись покупатели, толпившиеся у отдела художественной литературы. Был конец квартала и, по-видимому, в продажу выбросили что-то редкое. То и дело из дверей магазина выходили довольные люди, на ходу рассматривая покупки. Прохожие, заметив оживление в книжном, не раздумывая, прерывали свой маршрут и ныряли в магазин.
«Ничего, – подумал Елагин, – и за моими книгами ещё будут очереди».
– Стас, – позвал Рыбкин. – А ты? Что ты сделаешь? Что ты купишь на свои деньги?
Елагин отвернулся от окна и широко улыбнулся:
– Я? Я куплю всё это! – и он показал рукой за окно.
9
Тётя Таня оказалась женщиной простой и добродушной. Она приветливо встретила двух московских художников, зашедших от имени сына справиться о её здоровье.
Когда Стас объяснил, что хотел бы пожить с товарищем недельку в Воронеже и отдохнуть от сумасшедшей столичной беготни, тётя Таня тут же воскликнула:
– Вот и прекрасно! У нас и остановитесь. Места хватит. Я одна в трёх комнатах. Ричард-то здесь редко бывает.
– Да, да, – понимающе кивнул Стас, – он говорил. Дела, заботы, работа...
Показав гостям их комнату, хозяйка погрузилась в домашние хлопоты.
За ужином завязалась непринуждённая беседа. Гости уже чувствовали себя в этом доме легко и свободно. Компаньоны называли хозяйку «тётей Таней», а она их просто по именам.
Утром тётя Таня постучала в комнату гостей:
– Стас! Георгий! Девять часов! Я пошла на работу, вернусь в обед. Завтрак на столе. Чувствуйте себя как дома.
– Спасибо! – отозвался Стас.
Когда за хозяйкой закрылась дверь, Елагин растолкал Жору, и они поспешили в подвал. Тщательно обстучав все стены, пол и даже потолок, приятели несколько приуныли: никаких намёков на тайник не было.
В подвале было грязно и сыро. Перемазанные и усталые, наши герои присели на землю, прислонились к стенке и задумались. Дело оказалось не таким простым, как представлялось. Впервые в голову Елагина пришла мысль, что они могут просто не найти тайник, но Стас тут же отогнал её, приказав себе не поддаваться панике. «Думай, дружок, думай, – твердил он упрямо. – Поставь себя на место этой женщины. Где бы ты устроил тайник?»
Его взгляд медленно скользил по подвалу. Но остановиться было не на чем. К тому же, поджимало время, и кладоискателям пришлось вернуться наверх не солоно хлебавши.
Так повторялось три дня. На четвёртый Елагин в сердцах пнул дверь с такой силой, что при ударе о стенку она как-то странно хрюкнула и перекосилась. Стас попытался поправить дверь и обнаружил в ней щель, сквозь которую проглядывали какие-то предметы.
- Жора! – сдавленным шёпотом произнёс он.
Компаньоны рывком сняли дверь с петель, щель быстро была расширена, и из неё выпали плоские жестяные коробки.
Стас молча застыл на месте, а Жора, всхлипнув от избытка чувств, опустился на пол. Впрочем, Елагин быстро пришёл в себя и не позволил своему товарищу прохлаждаться. Вскоре все коробки были уложены в портфель, дверь установлена на место, а щель в ней заткнута тряпками и замазана грязью.
Через час компаньоны сидели в безлюдном месте на берегу речки. Вокруг валялись пустые коробки, а перед ними на газетных листах возвышалась куча бумажных денег, медалей и крестов. Когда-то это, действительно, было целое состояние, но сейчас всё представляло ценность лишь для коллекционеров.
Жора глупо улыбался и старался сложить кресты стопочкой. Стас чувствовал себя таким взбешённым, что, казалось, попадись ему сейчас бабушка Вероника, и он своими руками придушил бы её.
Наконец Елагин взял себя в руки и, философски вздохнув: «Сэ ля ви, Жора», стал укладывать безделушки в портфель. И, словно в утешение, судьба преподнесла им ещё одну неожиданность. В кучке мелочи, имевшей хождение в тридцатых годах, Жора вдруг увидел золотой червонец царской чеканки.
– Смотри! – толкнул он Стаса.
Они вновь перерыли всю кучу, однако этот золотой так и оказался единственным.
– Ну, что ж, – сказал Елагин. – И то хлеб. Если его с умом реализовать, – Стас задумался на минуту, затем решительно произнёс. – Едем на Кавказ, Ж ора! Поиски клада окончены.
На следующий день в местной газете «Молодой коммунар» появилась заметка:
«Благородный поступок.
Вчера вечером в кабинет директора краеведческого музея неизвестным лицом был передан пакет. В нём оказалось множество денежных банкнот довоенного периода. Кроме того, имелось свыше пятидесяти старинных медалей и крестов. Коллекция представляет собой большую историческую и научную ценность. Неизвестный даритель не пожелал открыть своего имени и отказался от полагающегося ему по закону вознаграждения».
Глава восьмая
1
Билеты были. Денег не было. Стасу пришлось призвать на помощь всё своё красноречие, чтобы убедить пожилую молодящуюся кассиршу попридержать для него два места на сухумский поезд, пока он сбегает в гостиницу за деньгами, якобы, забытыми второпях. Елагин выскочил на улицу, свернул за угол и остановился. Объяснив ситуацию подошедшему Жоре, Стас закончил:
– В нашем распоряжении час-полтора. За это время нужно достать где-нибудь как минимум пятьдесят рублей.
– Да где же их достанешь? – вздохнул Жора.
– Дружище, сколько тебя учить, что деньги всегда вокруг нас, так же как и время. Проблема не в том, чтобы достать деньги, а в том, чтобы достать их как можно больше, потратив времени как можно меньше.
– За час пятьдесят рублей? Вряд ли... – Жора почесал за ухом. – Разве кого знакомого встретим... Да и то. Редко кто носит при себе такие деньги, рублей пять-десять – это ещё можно.
– Думай, Жора, шевели извилинами, – отрешённо произнёс Елагин. – Знакомых не предвидится.
Взгляд Стаса медленно обежал улицу, его лицо приобрело отсутствующее выражение. Он прокручивал в мозгу различные варианты, но не находил решения.
– А то ещё бутылки можно сдать. Я знаю место, где их навалом. Сотня – двадцать рублей... – бубнил Жора.
Но вот взгляд Стаса задержался на стеклянном фасаде магазина «Океан».
– Вперёд! – увлёк он за собой компаньона.
Они быстро пересекли улицу и прошагали вдоль витрин магазина. Глядя на груды затейливо уложенных банок «скумбрии» и «завтрака туриста», Стас задумчиво сказал:
– Вполне может выйти.
– Что? – полюбопытствовал его спутник.
– Ассортимент бедный, – продолжал Елагин, – да, нужно попробовать.
– А?
– Итак, разворачиваем операцию «Лосось». Правда, это примитивно и грубо, но у нас нет времени. Сейчас нужно установить, где тут чёрный ход. Идём скорее.
– А если нет чёрного хода? – двигаясь за Стасом, спросил Жора.
– Есть, – уверенно ответил Елагин. – Там, где есть дефицит, всегда есть чёрный ход.
Они прошли во двор и увидели маленькую дверь возле кучи старых ящиков. Стас нырнул в эту дверь и через несколько минут появился удовлетворённый.
– Всё о’кэй, – сообщил он. – Сейчас двенадцать, ровно в двенадцать сорок пять ты войдёшь в эту дверь и минуту спустя выйдешь обратно. Ты увидишь меня и скажешь...
2
Время подходило к обеденному перерыву. Сотрудники пятого отдела НИИ «Вторсырбумпрома» уже чувствовали лёгкие приступы голода. За первую половину рабочего дня они сделали всё, что могли: обзвонили своих знакомых, заполнили все принесённые кроссворды, сообща собрали «кубик Рубика», провели профсоюзное собрание, на котором заклеймили позором не пришедших на работу сослуживцев, – после чего разделились на две чётко выраженные группы. Мужчины собрались на лестничной клетке под надписью «Курить воспрещается» и энергично занялись пополнением кучи окурков. Женщины сгрудились вокруг кульмана Верочки, которая на листе ватмана демонстрировала последние парижские модели.
Царящее в пятом отделе благодушие резко контрастировало с рабочим настроением в соседнем, четвёртом, отделе. Здесь все считали, писали, чертили, стирали и вообще – двигали прогресс. Причина крылась не в подборе сотрудников отделов, а в их начальниках. Вернее, в их наличии. Из двух начальников в наличии имелся только один. Второй был из категории «только что вышел».
Рабочая атмосфера четвёртого отдела не была нарушена даже появлением молодого человека спортивного склада и пробивного типа со значительным выражением на лице.
– Начальник у себя? – спросил он секретаршу, сидящую у входа в кабинет заведующего отделом.
– Да. А вы по какому вопросу? Как доложить?
– Не надо, – решительно отмёл её готовность посетитель. – Не надо его беспокоить. Работайте, работайте. Я зайду попозже...
И молодой человек неторопливо прошествовал в пятый отдел.
Скользнув взглядом по двери с табличкой «Зав. отделом И.П.Пронкин», он поинтересовался:
– Пронкин на месте?
– Только что вышел, – хором откликнулись сотрудники.
– А когда будет? – молодой человек как будто даже обрадовался этому ответу, и лицо его стало ещё значительнее.
– Теперь уже после обеда.
– Ах, так... Жалъ, – разочарованно сказал незнакомец. – Я не могу ждать.
– А в чём дело? – лениво поинтересовалась Верочка, складывая чертежи.
– Да он просил икры красной достать. Сейчас есть такая возможность. Между прочим, по госцене... – охотно разъяснил молодой человек, поворачиваясь к дверям.
В отделе на миг воцарилась тишина.
– Товарищ, а мне вы не смогли бы немного икры?.. – заискивающим голосом обратилась к незнакомцу Верочка.
– И мне...
– И мне... – посыпались робкие просьбы.
– Давайте, раз уж Пронкина нет. Только быстро, у меня времени мало. Составьте список, кому сколько, и кто-нибудь пусть идёт со мной.
Верочка выскользнула в коридор и через мгновение появилась во главе мужской половины отдела.
Оказалось, что икра нужна всем позарез. У Ивана Питяева не оказалось при себе денег, и он слёзно приставал к каждому с просьбой занять до получки. Но денег у всех было как раз на столько, сколько требовалось икры.
Деньги собрали быстро. Провожатым выделили предместкома Гуляева, который, не мешкая, вышел с молодым человеком на улицу. Происшедшее только что событие так ошарашило сотрудников пятого отдела НИИ, что никто из них не ушёл на обед раньше времени. Все замерли в ожидании.
Молодой человек вместе с Гуляевым направился к фирменному магазину «Океан». Возле служебного входа они встретили коренастого веснушчатого парня. Выходя на улицу, он обратился к спутнику Гуляева:
– Станислав Архипович, вас директор просил срочно зайти. Ещё две партии поступило.
– Хорошо, – важно кивнул Станислав Архипович и вместе с Гуляевым шагнул в магазин.
Слева была дверь, на которой небрежно висел кусок картона с надписью «Директор». Молодой человек забрал у Гуляева деньги, сумки и, попросив подождать, исчез за этой дверью.
Предместкома подождал пять минут, десять, пятнадцать, полчаса. Затем он удивился и начал проявлять элементы беспокойства. Сначала Гуляев робко постучал в дверь, но не получил никакого ответа. Потоптавшись ещё минуту возле двери, он открыл её и увидел несколько вёдер, швабры, сумки своих коллег и проход в торговый зал магазина, где мельтешили лица возбуждённых покупателей. Очевидно, выбросили дефицит.
3
В полдень Стас шагнул с подножки вагона поезда «Москва – Сухуми» на раскалённую от июльского солнца платформу станции Гагра. Снова, уже который раз в жизни, Елагин ощутил дыхание курортного юга. Всё радовало глаз: никто не спешил, с моря доходил еле уловимый аромат, кипарисы гордо возвышались над деревьями, которые росли по соседству. Стас почувствовал от этого пейзажа глубочайшее удовольствие и вспомнил когда-то написанные им стихи:
Я люблю тебя, южное лето!
Я влюбился в твой страстный стан.
К жизни тянется сердце поэта,
Как карманника тянет в карман!
Он с пафосом прочитал эти строки и, обращаясь к товарищу, добавил:
– Запомни эти стихи, Жора. Они будут вписаны золотыми буквами в антологию отечественной поэзии.
Рыбкин молчал. Ему хотелось пить. Он только что вылез из вагона, поставил на перрон увесистый чемодан и покосился на ослепляющее солнце. Было нестерпимо жарко и душно. Жора старательно вытирал с лица пот и ощущал, как спину покрывает испарина, а рубашка прилипает к телу.
Поместив вещи в камеру хранения, компаньоны двинулись навстречу Удаче.
Главная улица города, слишком узкая для наводнившего её транспорта, тянулась вдоль самого моря на добрый десяток километров, но шире от этого не становилась. Выше этой дорожной артерии виднелись массивные корпуса современных здравниц. Городской пейзаж разнообразили постройки начала двадцатого века, которые бросались в глаза своей нестандартностью. Старинный гагрский парк наводняли любознательные экскурсанты.
В этот город Елагин приехал не случайно. Ещё полгода назад он получил письмо от Музы Сергеевны Ягодкиной, которая спешила сообщить, что Аполлон Константинович Староверов запил, у него оказался скверный характер и, к тому же, обнаружились вставные челюсти. Муза Сергеевна жаловалась родственнику, что Староверов чуть не покалечил её молодую жизнь. Выливая на Аполлона Константиновича ушаты грязи, она благодарила бога, который дал ей силы и мужество развестись с постылым человеком и, тем самым, исправить допущенную в молодости ошибку.
Ягодкина также писала, что она в очередной раз вышла замуж, теперь за состоятельного человека по фамилии Гурбалидзе, и сейчас вместе с мужем живёт в Гагре. Она приглашала Стаса в гости и просила, если будет возможность, помочь её новому мужу в приобретении вещиц из старинного золота. Тогда, в Мучанске, такой возможности у Елагина не было, и он только посмеялся в душе над суетливостью дальней родственницы. А когда в руках у компаньонов оказался золотой червонец, Стас тут же вспомнил о письме Музы Сергеевны.
Елагин шёл по городу и почему-то думал о Староверове. Он не знал, да и не мог знать, что случилось с этим человеком. А с директором экскурсионного бюро произошло вот что. Нежные чувства Аполлона Константиновича к Ягодкиной настолько переполнили его широкую душу, что он стал беспрекословно исполнять все прихоти молодой жены: подарил ей свою дачу, машину, денежные сбережения и ценности, накопленные за долгую жизнь. После этого Ягодкиной вдруг стало ужасно скучно со стариком. И тут на горизонте появился сорокалетний Гурбалидзе. В мгновение ока Муза Сергеевна расторгла брак со Староверовым и исчезла. Аполлон Константинович с горя запил. Вскоре его проводили на пенсию. Родной брат Ягодкиной, который сразу же после свадьбы сестры по её просьбе был прописан в квартире Староверова, выживал вчерашнего родственника из его собственного гнезда. Друзья бывшего директора, сталкиваясь с ним на улице, равнодушно отворачивались. Как назло, купаясь в море, покинутый муж потерял вставные челюсти. Аполлон Константинович совсем пал духом. Но здесь произошёл господин Случай.
Как-то, бродя по аллеям ЦПКО и размышляя о своей несчастной судьбе, Староверов познакомился с Аделаидой Кузьминичной Птичкиной. Посетив вместе с ней «комнату смеха» и глядя на отражение своей спутницы, Аполлон Константинович вновь почувствовал вкус к жизни. Он влюбился с первого же взгляда в зеркало, одним махом женился и переселился в квартиру жены. Жизнь снова показалась прекрасной, и бывший директор экскурсионного бюро встрепенулся, вздохнул полной грудью и вместе с новой молодой женой занялся своим любимым делом – стал кушать, причём, досыта.
Так и жили они душа в душу. Птичкина, как и раньше, работала официанткой в ресторане «Рог изобилия» и, по-прежнему, приносила домой готовые блюда. Теперь в квартире Птичкиной было оживлённо, слышался звон посуды и часто можно было уловить примерно такие умиляющие диалоги:
– А что, Аделаидушка, не скушать ли нам ещё по котлетке?
– Отчего же нет, Аполлончик, с удовольствием. Да и пирога с капустой не мешало бы отведать, – отвечала молодая жена.
Но вот однажды произошло нечто. Вечером на пасху, проводив за порог гостей, Староверов и Птичкина, как обычно в таком случае, вернулись к столу и сели кушать. Надо сказать, что в этом деле они проявили завидную настойчивость и к утру доели всё, что осталось после ухода гостей. Завершив трапезу, супруги легли спать и проспали до вечера. Первой открыла глаза Птичкина, но расставаться с уютной постелью не спешила. «Чёрт-те что?» – мысленно возмущалась она и перебирала в памяти только что просмотренный сон: ей приснилась громадная свинья, которая сидела в капкане, визжала от боли, но, тем не менее, что-то постоянно ела. Пробудился и Аполлон Константинович. Ему тоже не хотелось сразу покидать мягкое ложе, хотя свинью он во сне не видел. Аделаида Кузьминична рассказала ему свой сон, и они стали возмущаться уже вместе.
Хорошо лежать на пуховой перине и возмущаться! Но всё-таки надо вставать кушать. Супруги с трудом поднялись и направились к двери. Птичкина протиснулась в коридор, а за ней двинулся глава семьи. Но не тут-то было! Косяки не пропускали его туловище. Староверов занервничал, разбежался и с разгону решил преодолеть препятствие. Ан-нет, фокус не удался. Факир так поправился за время сна, что застрял между косяками как в тисках. Он визжал, махал руками, дёргал другими конечностями, пытался шевелить различными частями тела, но ничто не помогало. На помощь прибежали соседи. Сначала они пытались воспользоваться способом, рекомендованным в старой сказке про репку. Но Аполлон Константинович запротестовал, когда его стали дёргать слишком рьяно. К тому же как назло нигде не было видно не только Жучки, но и мышки. Стали изыскиваться другие варианты. Один из соседей, опытный ветеринар, посоветовал надёжное средство: не есть. Тогда Староверов непременно похудеет и сможет спокойно покинуть ловушку. Но не кушать страдалец не мог. Уже на следующий день Аполлон Константинович потребовал свой обед. Уговоры Аделаиды Кузьминичны не помогли. Староверов покушал и ещё плотнее уцепился туловищем за косяки. Тогда Птичкина объявила мужу, что несколько дней не будет его кормить для его же блага. Это заявление окончательно взбесило несчастного узника: он закричал, что Птичкина – такая же мерзавка, как и Ягодкина, и что она вышла замуж только затем, чтобы забрать себе золотой перстень и портсигар – последнее, что у него ещё осталось. Таких обвинений официантка выдержать не смогла и бросилась кормить мужа. Люди говорят, что Староверов до сих пор живёт между косяками, а Аделаида Кузьминична, выполняя волю любимого человека, кормит его шесть раз в день.
Но всего этого Елагин не ведал.
Вечером, когда солнце переживало свой закат, компаньоны остановились у чугунных ворот, отлитых, видимо, в одном из центров чёрной металлургии. В глубине двора возвышался особняк, возле которого произрастали мандариновые деревца и извивались виноградные лозы. Рядом с домом стоял широкий и блистающий «кадиллак».
– Живут же люди, – завистливо сказал Елагин и бесшумно открыл калитку.
– Стас! – раздался взволнованный женский голос.
Елагин поднял голову и увидел Ягодкину. Она стояла на балконе второго этажа и радостно размахивала руками. Рядом с ней покачивалось кресло-качалка.
– Сколько лет, сколько зим! – отозвался гость.
Муза Сергеевна сбежала по лестнице и кинулась в объятья родственника. Увидев Елагина, она почему-то вспомнила Александра Ивановича Калугина, от этого расчувствовалась и пустила слезу. Стас принялся успокаивать её, а Жора стоял рядом и разглядывал незнакомку. Ягодкина была красива. Украшения, купленные по баснословным ценам, усиливали это впечатление.
Появился хозяин дома Вахтанг Гурбалидзе. Это был худощавый человек, имевший живые выразительные черты лица. Глаза его всегда смеялись, даже когда он расставался с деньгами. По-русски Гурбалидзе говорил плохо, но Муза Сергеевна понимала его без слов, так как её новый муж не отличался разнообразием желаний. Вахтанг был экспансивен, говорил громко и при этом всегда размахивал руками. Пальцы его были усеяны перстнями, шею опутывала тяжёлая золотая цепь. Познакомившись с гостями, Гурбалидзе радушно обнял их и потащил в дом, где для таких случаев всегда был накрыт стол. Когда оживление от встречи улеглось, и пиршество на время затихло, Елагин достал золотую монету и протянул её новому родственнику. Вахтанг обрадовался, но, узнав, что гость привёз лишь одну монету, слегка расстроился. Он положил червонец в правый карман пижамы, из левого достал толстенный бумажник и отсчитал десять новеньких сотенных банкнот.
Встреча родственников завершилась ночной автопрогулкой по окрестностям города. Стас впервые сидел в такой шикарной иностранной машине, и впечатления были необычайно яркие. Тихо рокотал мощный мотор, небрежно преодолевая пространство. Машина мчалась сквозь ночь, и пассажиры ощущали себя частью этого сгустка энергии, почти владыками мира. Елагин с завистью смотрел на Гурбалидзе и думал, как здорово иметь свою машину. Мысль, что он уже давно мог бы купить автомобиль, если бы не швырял деньги на ветер, всё сильнее сверлила его мозг.
На следующий день, когда родственники прощались, Стас в последний раз взглянул на «кадиллак» Гурбалидзе и окончательно решил: «Куплю, во что бы то ни стало куплю! Пусть даже старенькую».
Решив отдохнуть после долгих мытарств на природе и показать Жоре красоту горной Абхазии, Стас предложил устроить пикник с ночёвкой. И закупив продукты, компаньоны отправились в горы.
4
Инвалид-абхазец Ираклий был очень гостеприимен. Стас и Жора впервые попробовали настоящую чачу, настоящий лаваш и настоящее сациви.
Когда хозяин показал свою машину, Стас воскликнул:
– Вот это да!
Автомобиль скромно стоял под навесом и светился ярко-жёлтой краской. С трудом можно было распознать его принадлежность к первой партии легковушек, которыми в 1960 году Запорожский завод, ошалевший от долгого выпуска комбайнов, решил осчастливить население страны. Было видно, что за прошедшие годы эту машину не раз и не два усовершенствовали народные умельцы. В результате этого почти вдвое увеличился дорожный просвет, а сверху появился изящный стационарный багажник, изготовленный из половины мотоциклетной коляски. Так что сейчас «Запорожец», скорее всего, напоминал улитку на колёсах.
– Нравится? Мой дом – твой дом, моя машина – твоя машина! Бери, дорогой! И совсем бесплатно – одна тыща! – с пафосом предложил инвалид и добавил. – Я на ней всё равно уже не езжу: нервы не те стали.
Обрадованные предложением, компаньоны выложили из карманов деньги и, усевшись в машину, беспечно хлопнули всеми двумя дверцами.
– Подождите, я камешки из-под колёс уберу, – сказал на прощание Ираклий, и застоявшийся «Запорожец» выкатился на свободу.
Жора радостно хихикал и потирал руки. А Стас поворачивал баранку, не обращая внимания на крики инвалида, который, пытаясь задержать гостей, вдруг яростно начал жестикулировать костылём.
Сделка произошла так стремительно, что бывший хозяин машины не успел объяснить новым владельцам её некоторые особенности.
Как истинный абхазец, Ираклий не любил тратить деньги зря. И когда с государственным бензином стало туго, когда его ручейки перестали течь в баки частников, он решил принципиально не покупать бензина и даже выкинул бензобак. Мотор, не желавший работать без горючего, тоже вскоре очутился в старом сарае.
Вверх, с побережья до дома, Ираклия как инвалида всякий раз доставляли на буксире сердобольные земляки, а вниз машина катилась сама по себе. Так что пользовался он в своих поездках только рулём и тормозами. Но кого из нас в жизни не подводили тормоза?
Сверкая свежей краской под неистовым солнцем, ярко-жёлтый агрегат с лёгким шорохом нёсся по горной дороге. Он резво набирал скорость: двигатель не работал, тормозные колодки никак не реагировали на судорожные рывки педали.
Лицо Жоры стало тёмно-красным, как переспелая вишня. Елагин был бледен, как сало-шпиг. Повороты мелькали, словно кинокадры. Встречные машины шарахались в ущелье и падали вниз, распустив капоты. Но даже это не позволяло им парить подобно горным орлам. Орлы, сидящие на окрестных вершинах, лишь мудро усмехались.
Впрочем, ни Жора, ни Стас не замечали таких мелочей. Стас лихорадочно крутил руль, а Рыбкин, закрыв глаза, орал в темноте. Ему почему-то было страшно. Попытки Елагина остановить автомобиль результата не дали – покупка неслась по дороге как угорелая.
Вдруг машина лихо подпрыгнула, и передний капот встал на дыбы, заслонив лобовое стекло. Теперь и Стас что-то закричал, уже не стыдясь своего компаньона.
С визгом проскочив на двух колёсах последний поворот, «Запорожец» как жёлтая горошина скатился в объятия Черного моря...
– Третий раз за неделю, – недовольно проворчал старожил-рыбак и, смотав удочки, перешёл на другое место.
Вскоре вместо его поплавков над водой дружно закачались две головы.
5
– Машину надо выручать, – сказал Стас. – Но как? Что делать-то будем?
Рыбкин, ещё не пришедший в себя после неожиданной водной процедуры, лишь беспомощно развёл руками.
– И денег ни копейки, – продолжал Елагин. – А за спасибо нам никто не поможет. Так что задача номер один – всё та же извечная задача – достать денег.
– А как?
– Остап Бендер знал четыреста способов сравнительно честного изъятия денег у окружающих. Мы с тобой живём в другое время. Так что способы «великого комбинатора» нам – увы – не годятся. Однако докажем, что мы не глупее Бендера, и пораскинем мозгами. Согласен, Жора, или у тебя есть другие предложения?
– Нет, – ответил Жора.
– Что «нет»? Нет предложений или не согласен?
– Нет предложений.
– Ну, тогда пошевели своей извилиной и продемонстрируй, что за время наших странствий и ты чему-то научился.
Жора изобразил на лице напряжённую работу мысли и минут через пять выдавил:
– Можно пойти на станцию разгружать вагоны.
– Хорошо, – одобрил Стас. – Ещё?
– Можно насобирать рапанов и продавать отдыхающим.
– Можно, – согласился Елагин, – если у тебя вагон времени и нет забот. Оставь это занятие до пенсии. А сейчас, если нет больше предложений, потопали на станцию.
Рыбкин не возражал, и они двинулись в путь, предварительно сложив на берегу напротив затонувшего «Запорожца» пирамиду из гальки.
Станция встретила пришедших сонной тишиной и запахом мазута. Наведя справки у проходившего мимо железнодорожника, компаньоны направились на запасные пути, где виднелся состав товарняка. Двери одного из вагонов были распахнуты и несколько полуголых людей неторопливо передвигались, вытаскивая наружу ящики с портвейном.
– Бог в помощь! – обратился к ним Жора. – Где бы тут подработать?
Пожилой мужчина с папиросой в зубах молча кивнул в сторону раскрытых дверей склада. На голос Рыбкина вышел человек с блокнотом.
– Эй, начальник, работники нужны? – предложил свои услуги Рыбкин.
Человек с блокнотом окинул оценивающим взглядом компаньонов и голоском тенора пропищал:
– Новенькие что ль? Ну, что ж, возьму, отчего не помочь людям. Валяйте на разгрузку второго вагона.
Жора победоносно взглянул на Елагина и, довольно улыбаясь, направился к указанному вагону. Стас, уже готовый следовать за ним, на всякий случай спросил:
- И сколько за вагон получим?
Человек с блокнотом ухмыльнулся:
– Иди, иди, не обижу. Цена известная. До вечера поработаете, по паре пузырей заимеете.
– Как? – не понял Стас.
Жора остановился. Улыбка слетела с его лица.
– Как? – повторил он вслед за Елагиным.
– Что как? Полтора литра на брата, а не согласны – катитесь. У меня вон за стеной полдюжины ханыг балдеют. Протрезвятся, так они за опохмелку мне и пять вагонов враз очистят. Так как: подходит вам?
Стас молча направился прочь, Жора понуро двинулся за ним. Выйдя со станции, они сели на лавочку.
– Итак, – сказал Стас, – со станцией всё ясно. Здесь нам делать нечего. Так что дальше наши пути расходятся. Вечером встречаемся на этом месте. И хоть кровь из носу, по паре червонцев достать надо. Это минимум. Я поеду в аэропорт, может, там что обломится. А ты смотри сам. Покрутись в городе. Можешь даже, как Киса Воробьянинов, попробовать себя в роли нищего.
И они разошлись в разные стороны.
6
Засунув руки в карманы брюк и лениво шаркая ногами по пыльной мостовой, Жора Рыбкин брёл по городским улицам, напряжённо думая, как найти выход из создавшейся ситуации. Мысли тыкались из стороны в сторону, и всё время возвращались к одному и тому же: найти и сдать бутылки. Дело было знакомое: еще, будучи спасателем на родном черноморском пляже, Жора частенько подрабатывал таким образом. Так что и сейчас, не мудрствуя лукаво, он решил идти проторённым путём и отправился в городской парк.
В парке играла музыка, и на площадке аттракционов раздавался детский смех. Со сцены летнего театра заезжий лектор бойко излагал собравшимся пенсионерам пути дальнейшего повышения благосостояния советского народа. В павильоне тихих игр проходил сеанс одновременной игры, и среди зрителей то и дело раздавались возгласы: «Шах», «Мат». Однако всё это было совсем не то, что искал Рыбкин, и он направился дальше. После недолгих блужданий по закоулкам парка его ухо, наконец, уловило сладостные звуки на грязном русском языке, доносившиеся из зарослей сирени. «Тут не меньше трёх бутылок будет», – определил Жора на слух и, удвоив внимание, пошёл вдоль кустов, заметив место, куда следует вернуться через полчасика. Впрочем, скоро он понял, что урожай здесь и без того ожидается богатым. Очевидно, утром в городе прошёл очередной субботник, потому что то там, то здесь из-за переплетённых стволов кустарника горделиво выглядывали молчаливые свидетели ударного труда и не менее ударного отдыха. В двух местах Жора обнаружил даже заботливо припрятанные стаканы.
Тоскливо сглотнув слюну, Рыбкин остановился, растерянно соображая, как быть дальше. Захватив каждым пальцем руки по бутылке, он стал тем самым потенциальным обладателем суммы в два рубля. Но, даже по самым скромным подсчётам, эта сумма никак не могла устроить компаньонов. «Мало, мало... – думал Жора, сложив бутылки на траву и присев рядом, – даже, если Стас достанет рубля два-три... Всё равно не хватит... Да и вряд ли Стасу удастся что-нибудь достать. Бутылки собирать он, конечно, не станет. А ещё как достать? Это не Воронеж, где он свой фокус с икрой проделал».
Рыбкин сделал несколько кругов вокруг добытой стеклотары, тщетно надеясь найти что-нибудь вроде мешка или сетки. Не отыскав ничего подходящего, Жора стянул рубашку. Связав рукава и соорудив нечто наподобие сумки, он сложил туда бутылки и отправился дальше, отпугивая прохожих мощным загорелым торсом.
К вечеру в опасно потрескивающей рубахе находилось тридцать восемь бутылок. Взвалив на плечи драгоценную ношу, Рыбкин отправился на поиски приёмного пункта. В гордой задумчивости брёл он по городским улицам, не замечая косых взглядов. Он всё время перемножал в уме двадцать копеек на тридцать восемь бутылок, но почему-то постоянно получал разные результаты.
Сунувшись в несколько продовольственных магазинов, имеющих вино-водочные отделы, и получив достойный отпор, Жора продолжил свои поиски. Но вот возле рынка он наткнулся на мужика с мутными глазками, целеустремлённо несущего куда-то сетку с двумя пустыми бутылками из-под «Вермута». Признав в нём собрата по промыслу, Рыбкин бодро ринулся вслед.
В закутке между штабелями пустых ящиков притаилась дверь пункта по приёму стеклотары. На двери красовался амбарный замок, и была приколота записка «Ушла на базу. Буду через час». Человек двадцать с сумками, авоськами, мешками и просто с бутылками в руках переминались с ноги на ногу и перемывали косточки работников приёмных пунктов.
– С самого утра сижу, – сокрушалась ветхая старушка, прочно усевшаяся на мешок, набитый бутылками. – А куда деться? Сюда-то мне мешок внук на велосипеде довёз. А куда же его теперь? Здесь ведь не бросишь. Деньги всё-таки.
Жора занял очередь и присоединился к толпе ожидающих, продолжая в уме свои вычисления. Когда ум у него зашёл за разум, а солнце – за крыши многоэтажных домов, появилась приёмщица. Реакция на её появление была схожа с реакцией на появление популярного артиста. Люди радостно задвигались, уважительно освобождая женщине проход, заулыбались, расправили плечи. Приёмщица деловито прошла к себе и, сухо объявив, что тары нет, и приёма сегодня не будет, захлопнула дверь. Ворча, бранясь и плюясь, очередь стала быстро таять. Только старушка с мешком и Жора стояли, не зная, что делать дальше. Минут через пять приёмщица вышла и, окинув их взглядом, хмуро спросила:
– А вы чего? Сказано же – тары нет.
– Слушай, дочка! – взмолилась старушка. – С утра ведь сижу. Куда же я с этим мешком? Может, возьмёшь?
– Некуда, бабуся.
– Ну хоть по десять копеек, – вмешался Жора.
– Что, алкаш, на бутылку не хватает? – взглянула на него приёмщица. – Ну уж так и быть, по пятачку приму, давайте.
– Как по пятачку? Ты что! – воскликнула старушка. – Креста на тебе нет! Я жаловаться буду!
– Давай, давай, жалуйся. Не хочешь, тащи свой воз домой.
– А ты? – вновь повернулась она к Жоре. – Решай быстрей, а то закрываю.
– Ладно, давай, – уныло согласился Рыбкин.
Натянув рубаху, лопнувшую в нескольких местах, и надёжно запрятав в карман честно заработанные деньги, Жора отправился к месту встречи с Елагиным.
7
Подъехав к аэропорту, Стас неторопливо обошёл всю прилегающую территорию, внимательно изучил расписание, ассортимент буфетов, потолкался у справочной и возле касс. Ушами, глазами, всеми порами кожи он впитывал окружающую атмосферу, перебирал и отбрасывал множество самых фантастических авантюр. Наконец, разговор, который он услышал, стоя возле группы молодых парней, натолкнул его ещё на одну идею. Придирчиво оценив её со всех сторон, Елагин пришёл к. выводу, что эта идея, если и не даёт стопроцентного успеха, то, по крайней мере, имеет полное право на дебют.
Стас перешёл привокзальную площадь и направился к жилому дому, где нашёл то, на что рассчитывал. Остановившись возле компании мальчишек, скучающих в беседке под треньканье расстроенной гитары, он громко оказал:
– Привет, орлы! Здорово играете! А хоккеем кто-нибудь из вас увлекается?
– Ну я, а что? – отозвался рыжий парнишка в тенниске.
– А как играешь?
– Прилично.
– Ну да? А клюшка есть?
– Есть, а что?
– Слушай, коллега, – Стас взял мальчишку за плечи и доверительно склонился к нему, – выручай. Тут, понимаешь, такое дело...
И отведя парнишку в сторону, Елагин с жаром стал что-то объяснять ему. Через некоторое время мальчик убежал в подъезд и вернулся с клюшкой и пачкой каких-то бумажек. Он передал пачку Стасу, и они зашагали к аэровокзалу.
8
Эльвира Кареева не находила себе места. С самого утра её рейс откладывался и откладывался. Устав бродить по залу и надоев дежурной в справочной, Эльвира опустилась на скамью и тяжело вздохнула. «Чтобы я ещё раз связалась с Аэрофлотом», – подумала она. В этот момент радио в очередной раз объявило задержку рейса на Магадан, и девушка аж заскрипела зубами от злости.
– Идиотство какое-то, – пробормотала она.
– Почему какое-то? Не какое-то, а фирменное, аэрофлотское, – раздался рядом с ней приятный мужской баритон.
Кареева подняла голову. На неё с улыбкой смотрел высокий спортивного вида парень, держащий в руке газету «Футбол-Хоккей». Вежливо попросив разрешения присесть, он опустился рядом. Судя по всему, молодой человек не принадлежал к числу искателей случайных знакомств. Сила и спокойная уверенность, исходившие от незнакомца, понравились Эльвире. Постепенно, слово за словом, они разговорились. Когда парень назвал себя, девушка смутилась. Как же она могла не узнать знаменитого игрока советской сборной, известного всем любителям хоккея Александра Бобкина!
Но знаменитость держалась просто. Не обращая внимания на смущение Кареевой, Александр Бобкин принялся весело описывать свою последнюю поездку в Канаду.
– Вот где можно было переволноваться, – говорил он, – представляете, через четыре часа игра, а мы сидим в Орли, в Париже. Бывали в Париже?
– Ну что вы, откуда?
– Ничего, ещё побываете. Так вот, тренер рвёт волосы, а мы спокойны как йоги...
Тут к ним подошёл рыжий мальчуган в тенниске и, восторженно, с нескрываемым обожанием глядя на Бобкина, попросил:
– Товарищ Бобкин, распишитесь, пожалуйста, – и он протянул клюшку.
– Ты меня знаешь? – удивился спортсмен.
– Кто же вас не знает, – хмыкнул мальчишка. – Распишитесь, а? Все ребята во дворе от зависти помрут.
Знаменитость расписалась на клюшке, и паренёк, счастливо улыбаясь, исчез в толпе.
Эльвира уже не замечала течения времени. Ей казалось, что лучи славы Александра Бобкина греют и её.
– Какой вы счастливый, Саша, – сказала она. – Все вас знают, любят. Вам жить интересно.
– Да, интересно, – вздохнул хоккеист, – а впрочем, не всегда. Вот, к примеру, сегодня ночью меня обокрали. С одной стороны, интересно, конечно. Новые эмоции и всё такое. А с другой стороны, хорошего мало. Теперь вот, – он вытащил из кармана пачку календарей международных игр, – у нас во Владивостоке игра, а я здесь сижу. Опоздаю на матч, подведу команду...
Девушка до слёз расстроилась. Ах, подонки, нашли кого грабить. Бобкин теперь из-за них может утратить спортивную форму, подвести нашу сборную. В порыве высоких патриотических чувств Эльвира решительно открыла сумочку и сказала:
– С удовольствием помогу вам, Саша. Сколько нужно на билет?
– Ну что вы, что вы, – отмахнулся хоккеист. – Разве я могу принять от вас деньги? Я ведь не для этого рассказал... Впрочем, если сможете мне одолжить рублей двести, то очень выручите нашу команду.
– Всего сто восемьдесят, – Эльвира была явно огорчена.
– Ладно, сколько есть, – повеселел Бобкин, – давайте. Диктуйте адрес, через неделю получите их обратно.
Записав адрес Кареевой, Александр нежно попрощался со своей спасительницей и отправился выбивать билет до Владивостока. Однако, не добравшись до касс, он свернул к выходу и упругой походкой Стаса Елагина поспешил к автобусной остановке.
9
К воротам станции технического обслуживания важно подкатил трактор, притянув на буксире странного вида «Запорожец». Машина была так облеплена водорослями, словно маскировалась под вылезший из моря валун. Тракторист получил причитающуюся ему мзду и исчез в направлении шашлычной.
Жора остался в машине. Стас отправился на разведку. Вскоре он вернулся с человеком в комбинезоне, который, оглядев «Запорожец», хмыкнул и сказал:
– Ну, что тут у вас? Посмотрим.
Он открыл капот и замер в изумлении.
– А где мотор? – не веря своим глазам, спросил он.
– Видите ли, – вежливо начал Стас, – дело в том, что мотора-то у нас не было. Нам её такую продали...
– Такую продали? – автослесарь с каким-то нездоровым интересом осмотрел Стаса, затем Жору и захохотал.
– Ничего смешного нет, – обиделся Рыбкин, выглядывая из окна.
Но слесарь пропустил эту реплику мимо ушей и, продолжая хохотать во всё горло, зашагал прочь. Однако довольно быстро он снова показался, да не один, а с целой группой сослуживцев. Обступив машину, они восхищённо зацокали языками и наперебой стали поздравлять автовладельцев с удачным приобретением.
– Нам бы ремонт сделать. И побыстрее, – решил перейти к делу Елагин.
– Вот именно, – сердито подтвердил Жора, не понимая причин такого бурного веселья.
– Что ремонтировать собираетесь? – белобрысый парень весело подмигнул окружающим.
– Как что? «Запорожец»! – возмутился Стас.
– Да это пока не «Запорожец». Это всего лишь футляр от «Запорожца».
– Так поставьте двигатель. Мы заплатим, – гордо сказал Жора.
– А движков-то нет. Вот ведь какая штука.
– Как так нет?
– Нет и всё. Такое хоть и редко, но бывает, – ласково объяснил Жоре белобрысый.
– А когда будут?
– А кто их знает. Люди годами ждут.
И, оставив компаньонов обдумывать своё незавидное положение, жизнерадостные работники автосервиса разбрелись по территории. Впрочем, минут через десять один из них появился. Таинственным шёпотом он поведал нашим героям, что им крупно повезло. Вообще-то двигателей нет, но вот один случайно завалялся. Для себя держал, но раз хорошие люди в беду попали...
– Сколько? – сразу уловив суть дела, уныло спросил Елагин.
– Девятьсот.
Жора испуганно икнул. Стас обречённо махнул рукой и поинтересовался:
– А госцена?
– А по госцене иди хлеб покупай, – ухмыльнулся автоделец. – Ну так как?
– Да нет, мы подождём.
– А чего ж, дело хозяйское. Чего не подождать, коли время есть. А как ждать надоест, Сёмкина спросите. Пока!
Стас решил сходить к директору станции и выяснить сроки и стоимость ремонта. Приняли его как давнишнего и надоедливого просителя. Да, ремонтируем. Нет, этого нет. Этого сейчас тоже нет. А двигатели вообще дефицит. Раз в год поступают. Как быть? А я почём знаю. Достанете двигатель – приезжайте. Где достать? Это уж ваши проблемы.
Часа три компаньоны ждали у моря погоды. И погода установилась на диво великолепная. Солнце золотым самородком красовалось на синем небе и поливало лучами изумрудное Чёрное море.
– Пожалуй, пойду окунусь, – поднялся Стас. – Покарауль пока, потом ты сходишь.
Жора молча кивнул.
Вдоволь накупавшись, Стас растянулся на горячей гальке и закрыл глаза. Однако искать покой на Черноморском побережье – занятие безнадёжное. И пяти минут не прошло, как кто-то вежливо поинтересовался:
– Молодой человек, вы не будете возражать, если я поставлю на вас свой чемодан? А то здесь мало места.
И Стас почувствовал, как ему на грудь опустилось что-то тяжёлое. Онемев от такой наглости, он открыл глаза и увидел у себя на груди кожаный «дипломат», а над ним улыбающееся лицо Виктора Шурыгина.
После взаимных восклицаний и дружеских хлопков по плечам, Елагин выяснил, что Виктор живёт теперь неподалёку отсюда, в Футуринске, там, где идёт ударная комсомольская стройка. Работает в газете, заочно учится на факультете журналистики и пока всем доволен. О собственной жизни Стас поведал довольно уклончиво, зато подробно и с юмором изложил свою автоодиссею.
– И вот сейчас мой спутник сидит в машине без мотора, а я созерцаю твою довольную физиономию, – закончил он. – Кстати, эту физиономию, по-моему, очень привлекает вон та прелестная русалочка. Ба, да она шествует прямо к нам. Я угадал?
– Угадал, – засмеялся Виктор. – Действительно привлекает. Познакомься: Галя – моя невеста.
– Да-а, – сказал Стас, пожимая девушке руку, – теперь я понимаю, почему ты прямо-таки цветёшь от счастья. Ну что, идём в кафе, отметим встречу?
Они зашли в кафе-мороженое и за дружеской беседой не заметили, как день стал клониться к вечеру. Шурыгин поинтересовался планами Стаса на ближайшее будущее.
– Не знаю пока, – ответил Елагин. – Машину надо бы отремонтировать, да денег нет. Буду думать, где можно достать.
– А что тут думать, – сказал Виктор. – Если ты не знаешь, что будешь делать, то это знаю я. Ты сейчас едешь с нами в Футуринск. Погостишь у меня. Денег на ремонт я займу. Посмотришь на наш город. А, может, понравится, так и переберёшься к нам. А?
– Да нет, – Стас покачал головой. – Я бы с удовольствием, но времени нет. Да и без денег я себя как-то неуютно чувствую.
– Времени нет! – передразнил его Виктор. – Тоже мне, министр! Для друга времени найти не может. А помнишь, как договаривались? Долг дружбы – где бы ни был, всё отложить и приехать? Забыл?
– Так то в исключительных случаях, – возразил Стас.
– А сейчас не исключительный? Послезавтра наша свадьба, и будь я проклят, если Стас Елагин не произнесёт на ней один из своих тостов.
– Сдаюсь! – Стас поднял руки. – Когда мы едем?
– Сейчас. Мы идём на станцию, а ты забеги к приятелю, объясни ему, что и как. Надеюсь, он не обидится?
– Жора? На меня? Исключено.
– Ну, так мы ждём. Беги.
10
– Я счастлив, Стас, – весело сказал Виктор. – Я счастлив и влюблён: влюблён в свою невесту, в свою работу и в свой город.
– Первое я вполне понимаю и нахожу совершенно естественным, – галантно произнёс Елагин, улыбнувшись Гале, – а вот что касается работы, что тут хорошего? Бегаешь, высунув язык, строчишь, что прикажут. Всё-таки репортёр и творчество – несовместимы.
– Не скажи, – возразил Виктор, – для творчества тут самое место. Только творить приходится не в тиши кабинета, а в гуще жизни и саму жизнь. И не в одиночку, а вместе со всеми. Ты не представляешь, – воодушевлённо продолжал он, – какие у нас здесь люди! И сами горят, и других зажигают. Энтузиазм как в первые годы после революции. Жить интересно.
– Эк тебя занесло, – Стас скривился. – Сравнил! Раньше у людей в душе была идея, каждый ясно видел цель и готов был жизнь за неё отдать. А теперь? Знаем этих энтузиастов: на трибуне одно – а за утлом совсем другое. Хамелеономания!
– У нас не так, – сказал Шурыгин. – У нас действительно каждый чувствует себя хозяином. Мы строим не только новый город. Мы строим и новую жизнь. И не равнодушно, по чьей-то указке, а в спорах и поисках. И пусть ещё бывает много ошибок. Пэр аспэра ад астра!1 – как говорили древние. Ты же изучал латынь в университете?
– Чего я только не изучал, – буркнул Стас, уклоняясь от прямого ответа. – Ты лучше расскажи, чем это ваш Футуринск от других городов отличается. И вообще, как ты здесь оказался?
– По комсомольской путёвке. Ты слышал, наверно, что здесь объявили Всесоюзную комсомольскую стройку. Народ собрался разный, со всей страны. Сначала-то всё шло как обычно. Жили в палатках, строили бараки. Брали соцобязательства, не выполняли их, брали новые. Не всё получалось. Правда, многое от нас и не зависело. Часто наезжали инспектора из обкома. Знаешь, как обычно: «Давай, давай!», «Сдадим досрочно!» Начинались авралы, затем снова простои. К этому привыкли и внимания не обращали. Везде так. Да... – Виктор помолчал, мысленно переносясь в прошлое. – А потом сменился первый секретарь обкома. И вскоре мы почувствовали перемены. Во-первых, почти всё прежнее руководство дружно ушло на пенсию. Новый состав обкомовского аппарата провёл выездной пленум у нас на стройке. Говорили много и по-деловому. Говорили обо всём, что волновало людей, что мешало жить, что требовало изменения. И о порочной системе «спячка – раскачка – горячка», и о процентомании, из-за которой появилась девальвация показателей, и о повышении активности трудовых коллективов. А в заключении Доронин – новый секретарь обкома – сказал... Я тебе сейчас прочитаю. У меня, вырезка из газеты сохранилась...
Виктор вынул из записной книжки кусок газеты и прочёл:
– Часто молодёжь жалуется, что старшее поколение ограничивает её самостоятельность, проявляет слишком мелочную опеку, порой граничащую с недоверием. Это неверно. Если вам и приходилось сталкиваться с подобными явлениями, то их следует отнести только за счёт консерватизма отдельной, хотя, к сожалению, и не такой уж малочисленной категории людей. Молодёжи самой природой суждено нести в жизнь новое. А новое часто вызывает опасения. Ведь гораздо легче и спокойнее продолжать жить по старинке. Как говорится, «от добра добра не ищут». Вредная пословица! Она тормозит наше движение вперёд. Нет, нужно именно искать. Искать неустанно. И первое слово здесь за молодёжью.
Вы строите город, в котором жить вам и вашим детям. Так покажите же, на что вы способны. Сделайте этот город воплощением своих идеалов, городом будущего. От имени обкома обещаю вам всемерную поддержку...
Бережно складывая вырезку и убирая её в блокнот, Виктор задумчиво проговорил:
- Вот так родилась идея Футуринска. Были, правда, скептики, но большинство загорелось этой идеей. Образовали мозговой центр, теперь это горком партии. По выходным устраивали «мозговые штурмы» – что нужно у нас добиться, какими путями это можно сделать и от чего хотелось бы избавиться. Я уже говорил тебе, что ребята съехались с разных концов Союза, так что у нас был опыт всего народа. Выдвинутые предложения, даже самые фантастические, опубликовывались, затем обсуждались всенародно. Было трудно, но интересно. Постепенно не стало равнодушных. Люди поняли, что от них не просто что-то зависит, а зависит очень многое. Да... Когда-нибудь я обо всём этом напишу. Мне повезло, что город рос у меня на глазах. Всего два года, Стас, а как много достигнуто!
Елагин демонстративно зевнул и спросил:
– Ну, например? Какие мировые проблемы вы тут решили?
– Не смейся, – сказал Виктор, и голос его дрогнул. Очевидно, он близко к сердцу принимал всё, связанное с Футуринском. – Может быть, и даже наверняка, не все проблемы ещё решены. Но, по крайней мере, одну мы успешно разрешили. И немаловажную. Когда на страницах печати или в различных выступлениях анализируются причины всякого рода недоделок, неурядиц, отписок и бессмысленной траты народного достояния, то можно свести большинство причин к следующему: дело нужное всем нам, никому конкретно не нужно. Так вот, от этого мы избавились.
– Что ты меня общими фразами пичкаешь? Давай какой-нибудь пример.
– Сам увидишь, – обиженно отмахнулся Виктор.
11
Елагин смотрел на танцующих и еле сдерживал раздражение, неизвестно откуда и почему появившееся. Он никак не мог определить своё отношение к этому городу и людям, его населявшим. Непривычная для Стаса неопределённость поселила в душе беспокойство и тревогу. Что-то в Футуринске он не понимал, и это выводило его из себя.
Вчера, приехав в город, они проводили Галю в общежитие и отправились к Виктору. Шурыгин жил в маленькой гостинице при редакции. Это было на другом конце города, и друзья поехали на троллейбусе. В салоне Стас обратил внимание на отсутствие касс и спросил:
– А у тебя талончики есть?
– Не надо, – ответил Виктор, – у нас бесплатно.
– Как это бесплатно? – не понял Стас.
– Мы решили не связываться с билетами или абонементами. Толку от них мало, а возни много. Да и городу лишний мусор ни к чему. С зарплаты каждый из нас отдаёт транспортный налог, два рубля, и больше ни о чём не думает.
– А не мало два рубля? – удивился гость. – Ведь и на ремонт транспорта деньги нужны, и на зарплату водителям, да и за электроэнергию платить надо. А если кто не работает, старики, например, или, скажем, приезжие? С ними как?
– Всё рассчитано, Стас. Мозговой центр поработал. Бессмысленная трата бумаги на билеты или талоны, которые сразу же выбрасываются. Затраты на типографию. Всё это отпадает. Это раз. Затем зарплата контролёрам и продавцам абонементов, в которых теперь нет нужды. Это два. И, наконец, моральный фактор тоже чего-то стоит. Это три. А что касается стариков и приезжих, – Виктор улыбнулся, – то мы, всё-таки, на Кавказе живём. Уважение к старшим и гостям – это старая хорошая традиция.
Выйдя из троллейбуса и закурив, Стас заметил, что проходивший мимо парень легко и непринуждённо поднял брошенную им спичку и опустил её в урну неподалёку. Стас изумлённо покосился на прохожего, но парень уже удалялся как ни в чём ни бывало. И тут Елагин обратил внимание, что на улицах города как-то уж очень чисто. Ни бумажек, ни окурков, ни стаканчиков из-под мороженого.
Чтобы избавиться от чувства нереальности, Стас нарочно бросил недокуренную сигарету мимо урны. Однако не успел он, облегчённо вздохнув, полюбоваться привычным пейзажем, как откуда-то из кустов выскочили двое мальчишек. И хотя спешили они по своим неотложным делам так, что даже раскраснелись от стремительного бега, однако, заметив непорядок на тротуаре, резко затормозили. Шнырнув окурок в урну и окинув Елагина осуждающим взглядом, они умчались дальше. Стас успел только расслышать, как один из них бросил другому: «Приезжий, наверное». Приезжий! Этим, по их мнению, всё объяснялось.
Елагин только покачал головой.
В номере гостиницы он не утерпел и всё же спросил Виктора о причинах столь необычной чистоты на улицах.
– Заметил, – удовлетворённо сказал Виктор. – Это тоже сработало одно из наших нововведений. Часть малопрестижных профессий, таких как, например, дворник или почтальон, мы вообще упразднили. Составлен график, по которому каждая семья периодически выполняет эти обязанности. А раз так, то и отношение к ним совсем другое. И результат, как говорится, налицо. Сам видел.
– Понятно. А зарплата людей, за которых вы выполняете работу, значит, экономится, или, может, на всех делится?
– Нет, конечно. Все доходы у нас сейчас идут по решению жителей на самое главное – на строительство жилья. Мы хотим побыстрее разделаться с этой проблемой потому, что, всё-таки, одна из первых потребностей человека – иметь свой угол. Ещё года два-три, и мы полностью избавимся от общежитий.
– Да, квартира – это проблема, – вздохнул Стас. – И тебе, как завтрашнему женатику, придётся вплотную с этим столкнуться. Галя в общежитии, ты – в гостинице. Что думаете делать? Снимете комнату или к родным поедете?
– Ни то, ни другое. У нас железный закон: вместе со свидетельством о браке молодожёнам вручаются ключи от квартиры.
– Ну да? Здорово! – присвистнул Стас. – Тогда у вас в момент все переженятся.
Виктор улыбнулся.
– Да нет, пока и холостых хватает...
Вспоминая всё это, Елагин пытался разобраться в своих ощущениях. Что-то его беспокоило, раздражало, щемило. Он смотрел на веселящихся друзей Виктора и чувствовал, что эти люди счастливы. И Стас не мог ответить себе, хотел бы он так жить или нет. Многое из того, что он увидел в Футуринске, ему нравилось, но было немало и такого, что его просто ошарашивало.
Квартиру Шурыгин получил вполне приличную: две комнаты, две лоджии, просторная кухня с электрокомбайном. В подъезде лифт, мусоропровод. Да и сам подъезд больше похож на продолжение квартиры. Чисто, уютно. На стенах картины, цветы. На первом этаже размещался холл для посетителей, не заставших хозяев дома. Здесь можно посидеть, полистать газеты, журналы, посмотреть телевизор. Рядом – бытовые комнаты, где хранятся совместно купленные жильцами несколько пылесосов, стиральных машин и других громоздких вещей, которые требуются в квартирах лишь время от времени. Здесь же можно постирать и погладить бельё, если хозяйкой затевается большая стирка. В подвале жильцы устроили мастерскую, любой может найти тут себе дело по душе. Кроме того, были предусмотрены отсеки, в которых можно хранить овощи и другие продукты. Словом, для людей создали все удобства. Стас это одобрял.
А вот безалкогольная свадьба, на которой он очутился, его озадачила. Он понимал, конечно, умом он всё понимал. Вред зелёного змия и всё такое. Но традиции? Так сразу взять и отказаться? Этого Елагин не мог принять. И глядя на оживлённых гостей, поднимавших бокалы с лимонадом и веселящихся не от хмельного напитка, а от самой праздничной атмосферы, Стас пытался убедить себя в том, что всё происходящее сейчас наигранно, неестественно. Однако, как он ни старался, всё же не мог заметить ни малейшего признака этого. И тогда возникла мысль о собственной ущербности, непонимании им чего-то немаловажного, возможно, даже главного, в жизни. Елагин гнал эту мысль прочь, но на душе было неуютно.
Утром следующего дня Стас предпринял самостоятельную вылазку в город. Это мероприятие он завершил довольно быстро и, вернувшись, заявил Шурыгину:
– Если присмотреться, ничего особенного. Город как город. А ты мне все уши прожужжал: творчество масс, творчество масс...
Виктор пожал плечами.
– А что ты ожидал увидеть? Пробежался галопом по улице и всё постиг? Чтобы судить о Футуринске, надо пожить здесь. А глазами постороннего наблюдателя немного заметишь.
– Отчего же? – возразил Стас. – Если есть что заметить, то, будь спокоен, я не пропущу. Вот, например, хлеб у вас продаётся какой-то игрушечный. На один зуб моему Жорику. Или это тоже ваше новшество? Поход за экономию продуктов? А может, борьба за сохранение талии?
– Угадал, – Виктор поощрительно похлопал друга по плечу. – И то, и это. Твои остроты, Стас, летят мимо цели. Так что, побереги силы. А если хочешь иметь информацию к размышлению, то вот почитай лучше, – он достал из ящика стола синюю общую тетрадь и бросил Елагину на колени.
– Что это? – спросил тот.
– Да вот, дневник завёл. А то в памяти всё не удержишь... Да ты не стесняйся, там нет ничего такого, – заметив колебание Стаса, добавил Шурыгин. – В основном о Футуринске.
- Ну что ж, посмотрим, – Елагин небрежно перелистал тетрадь.
«20 июня. Сегодня у Достоевского наткнулся на такие строки: «Русский человек, если и лежал на печи или только и делал, что играл в карты, то единственно потому, что ему и не давали ничего делать, не пускали его делать, запрещали ему делать. Но чуть лишь у нас раздвинулись заборы, то русский человек тотчас же обнаружил скорее лихорадочное беспокойство и нетерпение в стремлении к делу и даже неустанность в деле, чем желание лезть на печку».
Как верно сказано. И спустя сто лет эти слова остаются актуальными. Не прекращается поток писем в редакцию. Где скептики, предрекавшие, что мозговой штурм быстро иссякнет? Что вы теперь скажете? Два года не иссякает.
И материал, на мой взгляд, попадается любопытный. Вот что я выбрал из сегодняшней почты:
№ 18392. ( Гантамиров В. В. )
«То, о чём я хочу написать, пока для нашего города не такая уж важная проблема. Но это пока. А если смотреть в будущее, то очень скоро она перестанет быть второстепенной. Я говорю о проблеме транспорта. Пока у нас, слава богу, всё нормально. Но город растёт. И не только вдоль троллейбусных линий. А что творится в крупных городах в часы пик, думаю, вам известно. Люди рады бы уехать на чём угодно, но...
Я сам из Грозного, работал в Заводском районе, а жил в центре. Так одно время никаких забот с транспортом у меня не было. Если долго нет автобуса и опаздываешь на работу, то тебя любой частник подкинет, если по пути. А потом их «гаишники» поприжали. Так что брать попутчиков стали бояться. А кому от этого лучше? Во всяком случае, не пассажирам. Пока доберёшься куда надо, все нервы измотаешь. Полтинник сэкономишь, а год жизни угробишь.
Говорят, борьба с «левыми» заработками. Так кто «левачил» постоянно, тот и сейчас продолжает. Только цены подскочили за «риск».
Кстати, из-за этой нервотрепки я и с работы ушёл. Да и не один я.
И вот что мы с ребятами подумали. А почему, собственно, «левачество» преследуется? Какой закон его запрещает? Нет такого закона! Есть только устоявшееся мнение, что это незаконно. Вот что говорится в 17 статье нашей Конституции: «В СССР в соответствии с законом допускаются индивидуальная трудовая деятельность в сфере кустарно-ремесленных промыслов, сельского хозяйства, бытового обслуживания населения, а также другие виды трудовой деятельности, основанные исключительно на личном труде граждан и членов их семей».
Видите, что получается? Наказывая «леваков», ГАИ, строго говоря, вступает в противоречие с нашим Основным законом. Ведь частный извоз – вполне социалистическая форма деятельности. Эксплуатации чужого труда нет, как нет и извлечения нетрудовых доходов. А есть личный труд и накопленное материальное богатство, которые используются для удовлетворения одной из общественных потребностей. И кроме пользы для людей здесь ничего нет.
Что мы предлагаем. Надо узаконить «левачество». Официально выдавать на него патенты. Государство получит свою долю дохода, автовладелец в свободное время сможет подработать на бензин и запчасти, а пассажиры сберегут кучу нервных клеток».
№ 18405. ( Васильев А. П. )
« Я хочу сказать о бережном отношении к хлебу. Много об этом пишут, но воз и ныне там. И дело здесь, по-моему, не в том, что хлеб у нас в стране очень дешёвый. Ни один нормальный человек не будет выбрасывать буханку только потому, что она дешёвая. Проблема решается очень просто: нужно печь хороший хлеб. А то часто приходится покупать что-то бледное и неаппетитное, что и хлебом-то назвать стыдно. Так что о бережливом отношении к хлебу прежде всего должны думать работники хлебозаводов».
№ 18407. ( Терехова З. Н. )
«Все сейчас пишут к вам, что-то предлагают. И я тоже решила. Каждый говорит о том, что у него болит. Я как хозяйка скажу о питании. Мы с мужем работаем, сынишка в детском комбинате. После работы муж бежит за сыном, я – по магазинам. Пока всё закупишь, пока сготовишь, глядь – уже вечер. Так целые дни и крутимся. Жаль ведь время так тратить. Муж предлагал в столовую ходить, но ведь это хорошо раз, два. А дома, в семье, всё-таки, лучше.
Нельзя ли на работе создать что-то типа магазина заказов? Человек утром пришёл и оставил заказ, что бы он хотел купить. Ну, там, хлеб, молоко, колбаса, торт. Или заказал бы обед приготовить из предлагаемых на выбор блюд. Только нужно, чтобы выбор был достаточно большим. А после работы каждый мог бы забрать уже приготовленные для него товары. Конечно, с наценкой за услуги.
Сколько бы тогда времени освободилось для дома, для семьи! Я думаю, что все работающие женщины согласятся с моим предложением».
№ 18408. ( Скептицкий В. П. )
«Дело вы начали хорошее, но ничего у вас не получится. А не получится потому, что всё так болтовнёй и кончится. Уж я-то знаю, насмотрелся. Сколько лет одно и то же: партия выдвигает конкретную задачу. Хорошая задача, нужная, своевременная и вполне разрешимая. Казалось бы, всем всё ясно. Остаётся засучить рукава и работать. Ан-нет! Рукава-то засучили, и очень многие, а работать принялись языком.
Сколько средств и энергии общества идёт на эту непрекращающуюся говорильню! А конкретное дело оттесняется куда-то на задний план и постепенно гробится. И когда приходит время давать отчёт, почему не сделано то или другое, у болтунов уже заготовлено объяснение: объективные причины. А причина одна, и субъективная: недержание речи. И прикрытие гладкими затасканными фразами своего нежелания работать. Именно работать, а не имитировать бешеную деятельность.
Я раньше в Волжанске жил. Как там любят говорить! День и ночь, ночь и день. Говорят, говорят, говорят... Всё верно, всё правильно. Непонятно только, кого и в чём убеждают. Слова о резервах, экономии, улучшении и расширении текут с трибун и страниц газет неослабевающим потоком.
И не слабеют потоки питьевой воды, с незапамятных времён покинувшие дряхлые водопроводные трубы и бодро бегущие по улицам. А над ними, на крыше многоэтажного дома, круглые сутки горят огни люминесцентных ламп, призывающие беречь электроэнергию.
Что уж тут много говорить о поисках резервов, если они на каждом шагу. Надо только закрыть рот и открыть глаза.
Думаете, это легко? Ошибаетесь. Привычка – вторая натура. Запретить праздные речи – только сменится тема выступлений. Польются речи о своевременности этого запрета, о необходимости говорить кратко, ясно, по-деловому. И будет то же самое. А общим валом многочисленных речей всё равно не заменишь конкретные дела.
Я вижу лишь одну возможность попытаться пресечь нескончаемую говорильню. В Футуринске нужно ввести один из указов Петра Первого, а именно: строжайше запретить речи держать по бумажке, дабы дурость каждого видна была.
Кстати, вчера, 15 июня, об этом же говорил на Пленуме ЦК КПСС Юрий Владимирович Андропов. Цитирую: «Нужно прежде всего покончить с формализмом, с механическим, оторванным от жизни заучиванием (или зачитыванием с листа) тех или иных общих положений».
Вот и всё, что я хотел написать. Не думаю, что моё письмо что-то изменит, но всё-таки. И простите за многословие: заразился».
№ 18409. (Синько П. П. )
«Основной принцип социализма – оплата по труду. В связи с этим я хочу затронуть вопрос о номенклатурных работниках. Каждый ли из них зарабатывает свою «заработную плату»? Далеко не единичны случаи, когда иной руководитель получает должностной оклад не за свой теперешний труд, а за прошлые заслуги. Да зачастую человек вообще сидит не на своём месте и приносит только вред обществу. Когда этот факт уже невозможно скрыть, когда липовый руководитель явно развалил порученное ему дело, его переводят на другое место. Нередко даже с повышением. А как же! Номенклатурный работник!
Более глупой и чуждой духу социализма ситуации трудно даже придумать.
Предлагаю хотя бы в Футуринске искоренить систему номенклатуры. Руководить должен человек, имеющий на это право, в первую очередь, по своему уму и душевным качествам. И это право не должно быть вечным. Оно даётся людьми и отбирается ими же, если руководство перестало приносить пользу».
Елагин оторвался от тетради и заметил с иронией:
– У вас что, здесь одни философы собрались? Что ни письмо – то шедевр мысли.
Виктор засмеялся.
– Если бы. Я ведь записывал выборочно. Только то, что меня заинтересовало. Это лишь малая часть всех писем. А так, конечно, много и чепухи. Но ведь мозговой штурм в том и заключается, что высказываются разнообразные идеи, даже самые бредовые. И среди них обязательно найдутся ценные мысли. Кстати, сообразить, что ценно, а что – нет, это тоже немалая задача. Поэтому у нас ничего не отбрасывается. Все письма сохраняются и периодически вновь будут обсуждаться. Может, то, что сегодня нам кажется смешным, завтра окажется мудрым предвидением.
Стас согласно кивнул:
– Возможен и такой вариант. Я где-то читал, что любая научная теория проходит три этапа. Первый, когда её объявляют ересью и твердят, что этого не может быть потому, что не может быть никогда. Второй, когда в некоторых умах возникает мысль, что, возможно, в этом что-то и есть. И, наконец, третий, когда при упоминании всё той же теории слышен лишь один вопрос: «А кто в этом сомневался?» Впрочем, – помолчав, продолжал Елагин, – к вам это не имеет отношения. По крайней мере, третьего этапа вы не дождётесь. Тут я согласен с товарищем... – он вновь перелистал дневник, – Скептицким В. П.
– Почему? – спросил Виктор.
Стас задумался. Всё, что волновало футуринцев, казалось ему детскими забавами. Тратят время чёрт знает на что. Какие-то мечты, прожекты. Подумаешь, нашлись утописты! Но как сказать об этом Шурыгину? Обидится ведь.
– Почему? – настойчиво повторил Виктор, пристально разглядывая Елагина.
Стас шутовски воздел руки к потолку и трагическим шёпотом возвестил:
– Слишком здорово у вас может всё получиться. Боги этого не допустят. Они завистливы и коварны.
Глава девятая
1
«Запорожец» стоял на прежнем месте, и из него доносился мерный храп. Разбудив Рыбкина, Стас разрешил ему сходить на море. Опасаясь оставить машину даже ненадолго, Жора все эти дни провёл, не умываясь. Поэтому сейчас он с радостью схватил полотенце и помчался на берег. Елагин нашёл Сёмкина и договорился о двигателе. Выписал квитанцию в конторе и стал строить планы, куда они выедут вечером.
Две недели станция техобслуживания кормила компаньонов обещаниями, а кафе «Грёзы автотуриста» – шашлыками. Наконец, у Елагина лопнуло терпение и, проклиная деятельных бездельников, он в сердцах выложил всё, что думает об этой шарашкиной конторе сторожу дяде Васе.
– Эк тебя разобрало, – пробурчал дядя Вася, выслушав Стаса. – Аж побелел весь. Так что тебе надо, говоришь? Движок поставить, тормоза прокачать, рулевое отладить, ну и по мелочам? Делов-то! Гони пару червонцев, а я передам, кому надо.
На следующее утро «Запорожец», довольно заурчав, рванул с опостылевшей ему стоянки, куда фары глядят. Испытав машину на резвость и оставшись довольным, Елагин устроил военный совет. Большинством голосов было решено для начала махнуть на Волгу за икрой. Жора полностью полагался на познания Стаса в этом деле. А Елагин, вспоминая ловлю рыбы с Владиком, утверждался в мысли, что это одно из самых простых дел, какие он знает.
Компаньоны занялись снаряжением. Жора покупал продукты, а Стас со знанием дела выбирал леску, бечёвку, крючки, гвозди, инструменты, посуду. Не забыл он и астраханских комаров, – поэтому обежал все аптеки и не успокоился до тех пор, пока не приобрёл полсотни пузырьков антикомариного средства «ДЭТА».
Путешественники залили полный бак и три канистры, а также запаслись талонами ещё на двести литров бензина. И, наконец, на последние деньги Стас купил в книжном ларьке атлас автомобильных дорог и несколько книжек Гоголя, чтобы просвещать Рыбкина в свободное время. На кусочке альбомного листа Елагин красивыми печатными буквами вывел слово «Оргкомитет» и прилепил эту надпись на лобовое стекло.
– Зачем это? Что за оргкомитет? – поинтересовался Рыбкин.
– Понятия не имею. Но если я не знаю, то ГАИ тем более. А с непонятным люди предпочитают не связываться. Может, реже останавливать будут, – пояснил Стас.
Тщательно изучив атлас, Елагин разработал маршрут.
– Есть два пути, – сказал он. – Вдоль побережья, через Краснодар, и напрямик, через перевал. Я предлагаю второй вариант: намного ближе, с гаишниками меньше сталкиваться будем, да и мимо родных мест проедем – вспомним молодость.
– А не опасно через горы? – поёжился Рыбкин, вспоминая их первую поездку.
– Да нет. Тормоза теперь в порядке. Да и дорога хорошая, республиканского значении. Вперёд?
– Вперёд!
2
Вторую неделю сотрудники заповедника не находили себе места на обширной заповедной территории. Сам Варфоломей Петрович Воевода чувствовал себя как больной перед дверью стоматологического кабинета. Страх, надежда и желание, чтобы всё было уже в прошлом, полностью овладели директором, вытеснив все другие чувства. Варфоломей Петрович ждал новостей и боялся их. Слухи, капля за каплей сочившиеся из города, ещё более нагнетали обстановку и увеличивали панику. Новый секретарь горкома партии, сменивший милейшего Забубейкина, скоропостижно отправленного на пенсию, по слухам, свирепствовал вовсю. Список лиц, снятых с тёплых насиженных местечек, ежедневно пополнялся. С неутихающей дрожью в коленках Воевода ждал комиссию.
Один из его сотрудников жил в палатке на южной границе заповедника, имея строгое указание бдить во все глаза и при появлении проверяющих тут же дать зелёную ракету. Не зная ни числа, ни состава ожидаемой комиссии, Варфоломей Петрович терялся в догадках, как следует принять её. Какой стиль при этом избрать: официально-деловой или гостеприимно-радушный? На всякий случай, одна из комнат конторы была заставлена шкафами с отчётами, а стены увешаны графиками и диаграммами, иллюстрирующими ежегодный рост поголовья подотчётных обитателей и стремительное падение случаев нарушения заповедного режима. В соседней комнате, предусмотрительно запертой на ключ, наготове стоял накрытый банкетный стол. В какую из комнат вести гостей, Воевода надеялся сообразить на ходу.
Когда измученный нервным ожиданием директор уже решил было махнуть на всё это рукой и улечься на месяц в больницу к знакомому хирургу, в контору вбежал взволнованный лесник Зайцев и сообщил ужасную вещь.
– Варфоломей Петрович! – выпалил он. – Пока мы их ждём на дороге, они уже вовсю шастают по территории.
– Как? – схватился за сердце Воевода.
– Иду я, значит, вдоль речки, – начал Зайцев, – форельки наловить хотел. Вдруг, слышу, на кабаньей тропе какой-то шум. Я, конечно, за дерево. Притаился и жду. И что вы думаете? Вместо кабана появляется машина. И осторожно так ползёт к реке. Я такой машины в жизни не видал. Как танк. Наверно, специально для заповедника. На случай встречи с хищниками...
– Ты давай дальше. Что дальше?
– Остановились. Выходят двое. Один в шляпе, другой с грушей.
– С какой грушей? – не понял Воевода.
– Не разглядел. Далековато было. Кажется, бергамот. Но поручиться не могу...
– Ну, Зайцев, погоди! – вспылил директор. – Ты что из себя идиота корчишь? Ты что плетёшь? О людях давай говори!
– Так я и говорю, – обиженно продолжал лесник. – Вышли они, значит. Тот, который в шляпе, руками машет, объясняет что-то, а этот, с грушей, только согласно кивает. Похоже, в шляпе – это начальник. Ну, я и смекнул: комиссия. Это ж надо: по кабаньей тропе пробрались и обстановку изучают. А мы-то их на дороге ищем.
– А может, не они? – с надеждой спросил Воевода.
– А кто ж ещё? У них на машине и табличка, вроде как пропуск. Они и есть, больше некому, – уверенно сказал Зайцев.
– Та-а-ак, – лихорадочно соображал Варфоломей Петрович. – Влипли... Где ты, говоришь, их заметил?
– Да метров двести ниже водопада. Воевода в панике забегал по кабинету.
– Чёрт побери! Там же недалеко наше стадо пасётся. Не дай бог, заметят. Скажи Гришке: пусть бежит, отгонит коров за водопад.
– Поздно. Уже заметили.
– Так что ж ты молчишь! – вскипел Воевода, застывая на месте.
– Вы же сами мне не даёте закончить. Я и так волнуюсь, а вы всё время перебиваете. – Зайцев налил стакан воды и залпом выпил. – Стоят они, значит, информацию собирают. Я притаился, за ними слежу. Думаю, как бы вам скорей доложить. И тут они из кустов и вышли...
– Кто?
– Да коровы же. Вышли и пасутся. Всё тихо, мирно, ничего не скажешь. Коровы у нас спокойные, к людям привыкли. На комиссию – ноль внимания.
Директор снова не выдержал:
– Да можешь ты короче говорить?! Пока ты языком треплешь, они уже здесь появятся.
– Не-е-е... Не появятся, – с непоколебимой уверенностью заявил лесник.
– Да почему?
– А вот почему. Вслед за коровами выходит бугай Фараон. И – прямиком к машине. Начальник сразу в воду сиганул, а тот, который грушу ел, в машине заперся. Так Фараон упёрся в неё, и, я моргнуть не успел, как этот танк в речке очутился. Так что диспозиция такая, – окончил свой доклад Зайцев, – эти двое в речке сидят, а бугай их на берегу караулит.
– Я пропал! – застонал Варфоломей Петрович. – Они мне этого не простят. Ещё подумают, что я всё это специально подстроил. Что же делать? Что делать?
И Воевода заметался по кабинету.
– А если сказать, что стадо не наше, – посоветовал Зайцев. – Если это нарушитель какой пригнал...
– Да брось ты, – отмахнулся Воевода. – Какой нарушитель? Откуда он возьмётся? А впрочем... Постой. Почему бы ни попробовать?
Довольный, что угодил директору, лесник радостно заулыбался.
– Вот ты и будешь нарушителем, – продолжал Воевода. – Мы тебя под замок. А перед комиссией предстанем как благородные спасители. Эй, люди!..
И, заперев не успевшего опомниться лесника в гараж, сотрудники заповедника во главе с директором кинулись выручать попавшее в осаду начальство. Лихо разогнав стадо и вытащив на берег дрожащих от холода потерпевших, бравые спасители проводили их в контору. Представившись гостям, Варфоломей Петрович извинился за инцидент, случившийся на вверенной ему территории.
– К сожалению, встречаются ещё случаи нарушения границ заповедника, допускаемые несознательной частью окрестного населения, – сказал он. – Но мы всегда зорко стоим на страже государственных интересов. Могу вам доложить, что нарушитель уже задержан. Будет составлен надлежащий акт. Ещё раз прошу принять мои извинения. Не угодно ли пройти в соседнюю комнату переодеться? А то ведь и заболеть можно, – заботливо предложил директор. – А по поводу машины не извольте беспокоиться. Я уже дал соответствующие указания своим сотрудникам.
Переодевшись, приезжие вышли во двор, и Стас, оглядевшись, сказал Рыбкину:
– Что-то тут не то. Почему он так лебезит перед нами? Почему оправдывается, извиняется?
– Так ведь нарушитель... – начал Жора.
– А мы кто? – перебил его Стас. – Мы с тобой и есть самые настоящие нарушители. Мы ведь сбились с дороги и в заповедник попали. Нет, здесь что-то кроется. По-моему, нас за каких-то важных птиц принимают. А если так, то я чувствую, что здесь пахнет жареным.
– Я тоже, – подтвердил Жора, шумно втягивая воздух. Действительно, налетавший ветерок донёс до компаньонов запах шашлыка, вслед за которым появился сам улыбающийся Варфоломей Петрович.
– Пожалуйте откушать с дороги, гости дорогие, – пригласил он, – а там и делами можно заняться.
На лужайке за домом был установлен походный столик, на котором аппетитно красовались шашлыки, лаваш, зелень и гранаты. Дорогие гости не заставили себя долго ждать. Мясо, политое гранатовым соком, прямо-таки таяло во рту, и Жора Рыбкин не мог сдержать восхищения.
- Отличный шашлык, – похвалил он, – из какого мяса?
Варфоломей Петрович судорожно вздохнул и чуть не подавился. «Э-э, хитрая бестия, – подумал он. – Знаю я, куда ты клонишь. Тут надо ухо держать востро».
Вслух же директор произнёс:
– Мясо привозное, из города. Вчера один сотрудник привёз. У меня и свидетели есть. А если вам что наговорили, то это по злобе людской. Врагов у меня много. А всё потому, что жуликам спуска не даю. За государственный интерес всей душой радею...
– Отличный шашлык, – ещё раз повторил Жора, а Стас окончательно убедился, что их принимают за каких-то высоких гостей.
Елагин решил не разубеждать в этом директора и, когда с шашлыками было покончено, важно сказал как бы про себя:
– Ну, а теперь неплохо бы и делом заняться.
– Да, да, конечно, – засуетился Воевода. – Прошу ко мне в кабинет.
Он провёл гостей в комнату, заполненную разнообразными документами и плакатами, усадил их в кресла и стал с жаром докладывать о деятельности заповедника. Время от времени он брал в руку указку и подкреплял свою мысль графиком или диаграммой.
Стас Елагин внимательно слушал и периодически кивал головой в знак поощрения. Всё это очень напоминало ему защиту диссертации, и Стас наслаждался от души, ощущая себя в роли авторитетной комиссии.
Жора сначала пытался слушать директора, но очень скоро потерял нить его мысли и бросил это дело. Он сидел, переваривая шашлык и развлекаясь тем, что составлял новые слова из букв, входящих в слово «заповедник». Это слово красовалось на одном из графиков прямо перед Жорой, и, глядя на него, Рыбкин мысленно перебирал: «воз, Дон, веник, поза, дни, пиво, завод...»
Заметив, что один из членов комиссии чересчур пристально разглядывает график роста поголовья зубров, Варфоломей Петрович внутренне напрягся и забеспокоился. «Что-то обнаружил», – тревожно подумал он. Директор стал сбиваться, путаться и сам коситься на этот злополучный график.
В это время увлечённый своим занятием Жора забылся и вслух произнёс:
– Кино.
Приняв эту реплику на свой счёт, Воевода совсем растерялся, смущённо замолк и покраснел.
– Дева, – продолжал Рыбкин, не замечая удивлённого взгляда Елагина.
И опять директор принял это в свой адрес и покраснел ещё больше.
Елагин не любил быть участником непонятных для него сцен. Ожидая от Рыбкина в принципе любой глупости, могущей иметь роковые последствия, Стас решил в корне подавить внезапно возникшую инициативу напарника.
– Я вижу, что дело у вас поставлено на высоком уровне, – ободряюще произнёс он. – У меня только несколько вопросов.
И он поинтересовался перспективами на ближайшие годы и тем, как директор понимает задачи, которые стоят перед сотрудниками заповедника в свете последних решений партии и правительства.
Воевода взял себя в руки и довольно бодро отрапортовал по данным вопросам. Получив в награду милостливый кивок Елагина, директор почти успокоился и подумал с надеждой: «А может, пронесёт?»
Сделав знак Жоре, Стас поднялся:
– Очень приятно, что вы досконально знаете свою работу, любезный Варфоломей Петрович. Весьма похвально. Я думаю, начальство будет вами довольно. Однако, нам пора. Дела, знаете ли.
Осчастливленный и успокоенный Воевода расхрабрился и позволил себе запротестовать:
– Ну уж, нет! Никуда я вас не отпущу. Обидеть хотите? Переночуете, а уж утречком в путь... А то поживите...
– Нельзя: работа, – значительно сказал Елагин.
– Да, да, я понимаю, – согласился Воевода. – Но хоть переночевать-то можно? Куда в горах ехать на ночь глядя?
Хотя Стас и не желал дальше испытывать судьбу, но, прикинув, что остаться на ночь – риск небольшой, согласился.
– Ну, вот и славно! – обрадовался Варфоломей Петрович. – А сейчас прошу в соседнюю комнату. Подкрепимся, чем бог послал.
Когда компаньоны переступили порог соседней комнаты и увидели, что послал им бог, то больше ни минуты не жалели о задержке.
Наутро они по-дружески попрощались с Варфоломеем Петровичем. Заметив, что люди директора укладывают в «Запорожец» какие-то кули и пакеты, Стас вопросительно посмотрел на Воеводу.
– Хе-хе-хе. Дары природы, так сказать, – осклабился тот. – От чистого сердца.
Елагин понимающе кивнул:
– Спасибо. Принимаем как знак дружбы. Но по кавказскому обычаю позвольте и мне оставить вам что-нибудь на память. Правда, ничего особенного нет, но всё же…
Стас порылся в машине и достал книгу.
– «Ревизор» Гоголя. Читали, конечно?
– В школе ещё... Кажется... – неуверенно произнёс директор.
– Отличная книга! Прочитайте. Получите незабываемые впечатления.
Сделав дарственную надпись, Елагин протянул книгу Воеводе. Тот бережно принял подарок и в избытке чувств осторожно прижал его к груди.
Завыл мотор, и компаньоны покинули это гостеприимное место.
Сотрудники заповедника впервые за много дней вздохнули с облегчением и бросились поздравлять своего шефа. А тот с видом полководца, одержавшего очередную победу, принимал поздравления и прижимал к сердцу «Ревизора».
Варфоломей Петрович привык выполнять указания начальства точно и неукоснительно. Поэтому весь день он посвятил чтению рекомендованной ему книги. Прочитав и вдоволь насмеявшись над незадачливым городничим, Воевода созвал сотрудников и за бочонком вина поделился с ними впечатлениями.
– Прохвоста за начальство приняли. Представляете, хохма какая? – сказал он и осёкся. Ужасное подозрение вдруг возникло в его голове. Наступила гнетущая тишина.
А в это время в южной стороне заповедника взлетела и повисла над лесом зелёная ракета.
3
Жёлтый «Запорожец» мчался по калмыцкой степи. Песчаная дорога огибала барханы и уходила к горизонту. Вокруг – ни души. Только голая степь, покрытая куцей растительностью, только молчаливое солнце и голубое свежее небо. Изредка вдалеке появится как на картинке стадо овец или промелькнёт диковинная избушка, слепленная много лет назад из глины и камыша. Будто для разнообразия выбежит навстречу машине молодой сайгачонок и, увидев автомобиль, на миг остановится, ослеплённый страхом, а потом задаст стрекача. Хорошо в калмыцкой степи, просторно!
Елагин вёл машину и чувствовал, что душа радуется, но тело ноет от длительной неподвижности. Жора сидел рядом и беспрестанно, как первоклассник, вертел головой. Он уже давно уничтожил все запасы воды, хотел пить и искал глазами колодец. И вот, наконец, показалось озеро. Машина, предчувствуя короткий отдых, остановилась и замерла. Рыбкин, размахивая ведром, побежал к водоёму. Однако напиться туристам было не суждено: вода в озере оказалась солёная. Жора постоял на берегу, сплошь устланном солью, проглотил слюну и, топнув ногой, поплёлся назад.
И снова – дорога, бесконечная как калмыцкая степь. Часа через два на горизонте показалось какое-то строение. У путешественников вновь появилась надежда запастись водой. «Запорожец» побежал резвее, и вскоре его пассажиры были у цели. Однако и здесь ожидало разочарование. На массивных столбах, сработанных на совесть, был укреплён огромный плакат. «Ещё больше увеличим производство мяса и молока!» – бодро убеждал он. Окрестные суслики выглядывали из своих норок и с любопытством посматривали на этот призыв.
Опять дорога, и вновь перед взором неподвижная и загадочная степь. Жажда усиливалась и не давала автотуристам покоя. «Это тебе не Гагра», – удручённо думал Рыбкин, облизывая языком сухие губы. Но вот – чудо! Справа, недалеко от дороги, рядом с одиноким деревцем приютилась приземистая избушка, крытая камышом. Машина свернула с дороги и стала пробираться к спасительному жилищу.
Не успели компаньоны остановиться, как показался хозяин. Это был ещё крепкий, но уже сутулый старик с густой бородой. Елагин и Жора выбрались из машины. Стас уже хотел было поприветствовать незнакомца, но что это? Лицо старика, скрытое бородой, было до боли знакомо. «Ба! Да ведь это же...» – ослепило Елагина, и он воскликнул:
– Альберт Константинович! Какими судьбами?
Блудов сразу же узнал Елагина. Он покраснел, потом стал бледен, открыл рот, но сказать ничего не мог, а только хватал ртом воздух, почему-то стал икать и всё больше наполнялся страхом.
– Не узнаёте, Альберт Константинович? Это же я – Стас Елагин.
Оцепенение прошло, и Блудов заговорил:
– Да... Да... Приятно, знаете, с друзьями... Можно сказать, в такой глуши... Проходите в дом, проходите. Милости просим...
«Вот уж кого не думал здесь встретить. А ведь всё имел человек в жизни...» – размышлял Елагин, шагая за хозяином.
Блудов словно мальчик суетился около гостей, свалившихся как снег на голову, и силился вспомнить отчество этого молодого человека, совершенно некстати объявившегося здесь, вдали от людских глаз. Наконец, Блудов вспомнил, и на сердце у него отлегло, будто знание отчества этого незваного гостя могло освободить его от уголовной ответственности.
Когда вошли в комнату, Блудов засуетился ещё больше и сразу предложил:
– Садитесь, садитесь, гости дорогие, сразу за стол. Вы, Станислав Архипович, и вы... простите, не знаю, как вас величать, – обратился он к Рыбкину.
Елагин, у которого уже прошло изумление от столь неожиданной встречи, решил помочь бывшему директору треста ресторанов и столовых курортного города N.:
– Его зовут Георгий Георгиевич.
– Да, да, Георгий Георгиевич, пожалуйста, присаживайтесь...
Наблюдая за лебезящим Альбертом Константиновичем, Стас вспомнил ночь, проведённую в лифте, когда он приносил Блудову деньги; вспомнил, как этот человек, не скрывая своего презрения, обозвал его прохвостом. И теперь Елагина охватило желание расквитаться, тем более что случай был подходящий.
– А работает он, – Стас кивнул на Рыбкина, – следователем по особо важным делам. Ну, там, хищения в особо крупных размерах и прочее такое...
У Блудова снова похолодело в груди. Его лицо, загоревшее и обветренное, сморщилось. Он посмотрел на молчаливого Жору и застыл на месте. Потом Альберт Константинович весь обмяк и, схватившись за сердце, мешком повалился на скамейку, вытянувшуюся вдоль печки.
– Да пошутил я, – пожалел старика Елагин. – Ты, Альберт Константиныч, не волнуйся, я тебя не продам. Ты нас только прими хорошо, а завтра проводи...
– Да, да, – промямлил пришедший в себя Блудов.
Он почувствовал надежду на спасение и, превознемогая боль в сердце, принялся ухаживать за гостями. Быстро собрал на стол все свои запасы съестного, выставил две бутылки водки, затем принёс воды и стал поливать компаньонам на руки, приговаривая:
– Хоть ручонки у вас чистые, да помыть всё равно надобно...
Постепенно Блудов немного успокоился. Он даже пытался улыбаться, но из этого ничего путного не выходило. Разлив по кружкам водку, Альберт Константинович встал, нахохлился и неожиданно громко произнёс тост:
– За друзей, которые не забывают в трудную минуту! За вас, Станислав Архипович! За вас, Георгий Георгиевич!
Завершив эту короткую речь, хозяин втянул голову в плечи, заискивающе взглянул в глаза Елагину и полез чокаться с гостями.
Когда выпили, Стас опять вспомнил Альберта Константиновича образца 1981 года и усмехнулся.
– А ты что бороду-то отпустил? – язвительно спросил он своего бывшего шефа и тут же добавил. – Ах, да, я совсем забыл, это же сейчас модно.
– Да знаете... Бес попутал... – залепетал Блудов. – Всё хотел... Да вот, видите...
– Вижу, вижу, – Елагин с пренебрежением оглядел невзрачную комнату.
– А вы кушайте, Станислав Архипович, кушайте. И вы, Георгий Георгиевич... – не унимался хозяин, двигая к гостям алюминиевые миски с бараньим сыром, лепёшками, сушёным мясом и другой нехитрой, но вкусной пищей. – Вы уж извините, что нет шампанского, при встрече полагается...
– А куда ты теперь партвзносы платишь? – бесцеремонно перебил его Стас.
На этот вопрос Блудов ничего не ответил, а только забегал глазами по комнате, как бы отыскивая человека, которому он сдаёт партвзносы. Потом Альберт Константинович нарочито улыбнулся и стал вспоминать:
– Вы, Станислав Архипович, помнится, всегда были человеком остроумным. Как вы, Станислав Архипович, ловко всех нас провели... Хе-хе... С коньячком. Умный человек всегда на виду...
– Не скажи, Альберт Константиныч. Вот ты – мужик, можно сказать, умный, денег много нахватал, стал популярным человеком, тебя кругом рекламируют словно артиста, вот фотографии твои на всех станциях развешаны... А забился ты в эту вонючую нору, как крот, и сидишь, и боишься шевельнуться...
Застолье продолжалось до вчера. Понемногу Блудов совсем успокоился. Он виртуозно сворачивал козьи ножки и курил свою махорку, не рискуя взять у захмелевших гостей сигареты «Космос». Спать легли рано, ибо света в хижине Блудова не было.
Уступив гостям широкую кровать, Альберт Константинович пристроился на полу возле двери. Спал он обычно крепко, но в эту ночь было не до сна: страх за дальнейшую судьбу не давал ему покоя.
Когда на дворе запел петух, Блудов, измученный бессонницей, облегчённо вздохнул. Он вскочил и сразу занялся делом: съездил верхом на лошади за свежей водой, зарезал самого крупного барана из своего небольшого стада и поставил варить мясо; тщательно вымыл «Запорожец» и приготовил кофе, предчувствуя, что гости вот-вот встанут. И действительно, не успел он поставить на стол горячий кофе, лепёшки и крутую как сливочное масло сметану, Елагин открыл глаза и сел в кровати.
– Доброе утро, Станислав Архипович! Да вы не вставайте, я подам вам кофе в постель, – забеспокоился Блудов.
– И то дело, – ответил Стас, протирая глаза и потягиваясь на мягкой перине.
Альберт Константинович как опытный официант накинул на руку новое полотенце, разложил на подносе приготовленную снедь и, нагнувшись в знак глубочайшего почтения, подал гостю завтрак. Пока Стас ел, Блудов стоял рядом и старался опережать его желания.
Спустя четверть часа Альберт Константинович так же заботливо накормил проснувшегося Жору Рыбкина.
Перед отъездом гостей состоялся второй завтрак – ели свежую, исходящую паром баранину. Потом начали укладывать подарки Альберта Константиновича: свежее и сушёное мясо, сыр, лепёшки, горячий чай в китайских термосах и прочее. Когда настала минута прощания, Блудов приблизился к Стасу и взмолился:
– Станислав Архипович, голубчик вы мой! Вы только того... Не губите меня... Христом богом вас прошу... Я к вам со всей душой и тогда, и сейчас... Можно сказать, как родной отец...
Альберт Константинович заплакал и упал в ноги к Елагину.
– Слёзы здесь лить нечего, – решительно отрезал Стас. – А вот поддержать материально, дорогой Альберт Константиныч, нас придётся. Как-никак, работали в одной фирме, а вот получали по-разному.
– Всё, всё отдам, – глотая слюну, залепетал Блудов и, будто найдя спасительную дверь, на четвереньках кинулся под кровать.
Он извлёк оттуда чёрный кожаный портфель и принялся выгребать на стол деньги.
– Берите. Всё берите... Для друзей ничего не жалко.
Жора взглянул на ассигнации, спрессованные в пачки по признаку достоинства, и в его глазах заиграли чёртики.
– Не надо суетиться, Константиныч, – сказал Елагин. – Мне этого пока хватит. Я никогда не занимался грабежом, поэтому большего не требую, хотя уверен, что у тебя этих бумажек предостаточно.
Стас небрежно кинул пачки денег в рюкзак и вышел из домика. Не успел он сделать несколько шагов, как заметил, что его ботинки, вычищенные до блеска рано утром Альбертом Константиновичем, запылились.
Выбираясь на столбовую дорогу, «Запорожец» садился днищем на песок и оттого буксовал. Блудов изо всех сил толкал машину сзади. Он сгорал от нетерпения остаться в одиночестве. Наконец, Елагин выехал на песчаную трассу, посигналил на прощание и прибавил газу. Он уже не видел, что Альберт Константинович долго стоял в дорожной пыли и махал рукой вслед машине.
4
– А не сорвётся? – Жора с сомнением потрогал пальцем огромные крючья. – Как же без бородки-то?
– Пусть только прицепится, – уверенно ответил Стас, накрепко привязывая сотый крючок. – Ну, вот и всё, – облегчённо вздохнул он, поднимаясь с колен и разминая затекшие ноги.
Растянутая по пустынному берегу снасть выглядела внушительно и угрожающе. Жора, которому ввиду отсутствия лодки была поручена роль плавсредства, поёжился. Привязав конец верёвки к кирпичу и сунув его в руки напарнику, Елагин скомандовал:
– Пошёл!
Вот где пригодилась Жоре практика черноморского спасателя! Зажав мёртвой хваткой кирпич, норовивший стать утопающим и с каждым взмахом становившийся всё тяжелее, Рыбкин плыл от берега. Следуя указаниям Стаса, он всё время забирал наискосок против течения так, чтобы тянущаяся за ним верёвка располагалась перпендикулярно берегу.
Глядя, как крючья, зловеще вспарывая воду, один за другим исчезают в глубине, Елагин чувствовал себя заправским рыбаком. От предвкушения удачи он ощутил голод и решил устроить небольшую пирушку по случаю начала промысла.
Отправив приплывшего Жору за хворостом, Стас открыл пару банок сардин, набрал воды в котелок и выставил на газетную скатерть бутыль спирта.
Затем компаньоны развели костёр и в ожидании приятного пиршества развалились на песке.
Вскоре закипела вода. Стас заварил чай, послал Рыбкина вымыть руки, разрубил топором огромный сухарь, в который превратилась буханка хлеба, и застолье началось. Аппетит на свежем воздухе разыгрался не на шутку, и челюсти начинающих браконьеров двигались ритмично и жизнерадостно. Время от времени то один, то другой высказывал мысль, что завтра они обязательно будут есть чёрную икру, и непременно ложками. Чтобы не сглазить этот соблазнительный прогноз, его тут же запивали спиртом, после чего компаньоны с новой энергией набрасывались на нехитрую закуску.
Наконец, есть и пить надоело. Да и нечего уже было, кроме, разве что, чая. Но на чай почему-то никто не польстился. Стас принёс из машины пачку махорки и газету. Скрутив козьи ножки, компаньоны блаженно запыхтели.
– Пол-литра выпил, и ни в одном глазу, – время от времени восхищался собой Жора.
Елагин глупо улыбался и думал, как хорошо жить на этом свете. Его тянуло на подвиги, небывалые и немедленные. Сначала он решил показать Жоре, как здорово умеет пускать дым кольцами. Однако Рыбкин продолжал нежно восхищаться самим собой, а шефу уделял до обидного мало внимания. Тогда Стас, решив подогреть к себе интерес, стал прыгать через костёр и много в том преуспел. Правда, наблюдалась какая-то странная закономерность. С места прыжки были удачны: грациозны и элегантны. А вот при прыжках с разбегу все приземления отчего-то приходились на середину кострища. Костёр к тому времени уже почти потух, и, при каждом удачном попадании Стаса в центр, вокруг него поднималось конусообразное облако пепла.
Трудно сказать почему, но эти выбросы пепла вдруг ассоциировались у Рыбкина с огромной севрюгой.
– Клюёт! – закричал он и бросился к воде.
Елагин, спотыкаясь, кинулся за ним. Мешая друг другу, они потянули верёвку. Поначалу она пружинила и не двигалась с места, но после мощного рывка поползла. Временами было очень тяжело, но дружными усилиями компаньонов дело шло к концу. Показались крюки. Первый, второй... сороковой... Дальше снасть пошла легко, и Стас простонал:
– Ушла!
Вытащив всё на берег, они обнаружили, что несколько крючьев запутались в какой-то стальной проволоке, уходившей в воду.
Минут десять все усилия вытянуть загадочную проволоку оставались тщетными, но вот, сначала по миллиметру, а затем всё быстрее и быстрее, она стала поддаваться. Вскоре, раздвигая камыши, показался плот, к которому была привязана проволока.
– Вот так добыча, – Жора от неожиданности сел на вытащенную снасть и тут же вскочил как ужаленный, воя и вынимая впившиеся в него крючья.
Елагин при виде плота застыл на месте, ошеломлённый вдруг открывшимися перед ним блистательными перспективами.
– Вперёд, Рыбкин, – прошептал он. – Это – знамение. Теперь у нас есть корабль. Теперь вся Волга наша. Плывём на тот берег. Там самая рыба.
Впившиеся крючки немного отрезвили Жору, и он попытался что-то возразить. Однако Стас, целиком захваченный своей идеей, не собирался ничего слушать. Он уже видел себя капитаном корабля, плывущего по фарватеру. Елагин подтащил плот к берегу и кинулся собирать вещи. Каждая упущенная минута вдруг стала для него необычайно ценной. Он яростно торопил Жору, бормотал, что нельзя зря терять время, что они не баклуши бить сюда приехали. Там, на том берегу, самые рыбные места. Какая удача, что попался этот плот!
– А машину куда? – продолжал ворчать Рыбкин. – Здесь оставлять? А вдруг кто придёт?
– Зачем оставлять? Лапоть!
И не успел Жора и глазом моргнуть, как Стас уже сидел в «Запорожце». Взревел мотор, и машина, рывком влетев на борт, застыла как памятник. Плот зашатался, просел и отошёл от берега.
– Видал класс? – гордо спросил Елагин, вываливаясь из кабины прямо в воду.
– Ты что, Стас? Нет, нет... – Жора протирал изумлённые глаза и тряс головой. – Я не поплыву...
- Что? Бунт на корабле?! – крикнул Елагин.– На рее повешу!
Он вытащил из рюкзака последние три бутылки шампанского. Жора нерешительно топтался на берегу и пытался понять, что происходит.
Зайдя по пояс в воду, Стас разбил бутылку шампанского о скобу, скреплявшую брёвна, и заявил:
– Нарекаю тебя «Удачей»!
Затем он лихо, по-гусарски, вскрыл оставшиеся бутылки и протянул одну Рыбкину:
– За «Удачу», и за нашу удачу на «Удаче»!
Каждый глоток хмельного возвращал Жоре уверенность и отметал всякие колебания.
И когда Стас скомандовал: «Все на борт!», Жора, не раздумывая, запрыгнул на плот и оттолкнулся от берега. Течение медленно развернуло мини-паром и понесло навстречу Судьбе.
Вскоре шесты уже не доставали дна. Пробовали грести ими как вёслами, но безуспешно.
– Так нас чёрт знает куда занесёт, – вздохнул Рыбкин.
Но Стас Елагин не был бы Стасом Елагиным, если бы не нашёл выход из, казалось, совершенно безвыходного положения.
– Сейчас сделаем колёсный пароход, – подмигнул он Жоре и, сев за руль, стал потихоньку сдавать назад, пока задние колёса не оказались в воде.
Стас довольно засмеялся и запел во всё горло:
– Жил отважный капитан!..
Вдруг Жора с ужасом заметил, что «Запорожец» медленно, но неуклонно продолжает ползти назад. Плот всё сильнее клонился под тяжестью машины. Рыбкин похолодел.
– Тормози-и-и! – заорал он диким голосом.
Елагин резко нажал на тормоз, но ожидаемого эффекта не произошло. Стас выскочил из кабины и, ухватившись за капот, прошипел:
– Держи...
Рыбкин попытался удержать машину. Да где там! Единственное, что он успел сделать – это сорвать с багажника рюкзак.
«Запорожец» нырнул в воду, выпустив на прощание огромный пузырь.
5
День подходил к концу. Усталое солнце клонилось к лесу. Матушка-Волга привычно несла свои воды на юг, в объятья Каспия.
Согнувшись, словно бурлаки, по берегу двигались две изнеможённые фигуры. Елагин шёл впереди, пытаясь личным примером показать компаньону, как надо переносить невзгоды. В десяти шагах от него плёлся Рыбкин. От усталости и голода он был в подавленном состоянии. Чувство угнетённости усиливалось ещё и потому, что сегодня у Жоры был день рождения. А все запасы съестного, да и спиртного, со вчерашнего дня вместе с «Запорожцем» покоились на дне Волги, где их, наверняка – так думал Жора – доедают прожорливые сомы. Рыбкин шёл вдоль самой кромки берега, наступая на влажный песок. Казалось, этому пути не будет конца. Спасительная пристань, где можно было бы сесть на быстроходную «Ракету» и вырваться из этих чёртовых мест, так и не появлялась. Рыбкин еле переставлял тяжелеющие с каждым шагом ноги, ему всё больше хотелось есть и, наверное, именно чувство голода повергло его в однообразные воспоминания о прошлом.
Ему представлялись старые добрые времена в курортном городе N., когда он с наслаждением поглощал шашлыки, люля-кебабы, чахохбили, цыплят-табака и другие блюда кавказской кухни. Глотая слюну, Жора тряс головой, отгоняя соблазнительные воспоминания, но ароматы курортного города N. лишь сменялись запахом мучанских обедов.
В то благодатное время Елагин полностью возложил на Жору ведение домашнего хозяйства, заявив, что это прозаическое занятие не для интеллектуалов. Рыбкин бегал за продуктами, варил обеды и ужины, но всё это делал, мягко говоря, несовершенно.
Однажды зимой он решил проявить хозяйственную сметку и не бегать время от времени по городу в поисках килограмма мяса. Когда покупаешь оптом, выходит значительно дешевле – эту житейскую мудрость Жора усвоил ещё в детстве от своей бабушки. Он пришёл на рынок и купил живого барана (в Мучанске баранов по традиции продавали живьём). «До конца зимы мяса хватит, а шкуру возле кровати под ноги подстелю», – с удовлетворением размышлял Рыбкин, ведя своё приобретение домой.
Выйдя с новым хозяином за ворота рынка, баран остановился. Жора потянул его за рог, но баран стоял как вкопанный. Рыбкин достал из кармана завалявшийся кусочек хлеба, сдул с него налипшую шелуху от семечек и поманил им барана. У того потекли слюнки, однако, как истинный баран он не пошёл на компромисс и продолжал стоять словно монумент. «Ну, я тебе покажу!» – возмутился Жора, схватил животное за оба рога и потянул вперед, что было сил. Но все потуги оказались тщетными: баран напрягся и лишь сантиметров двадцать юзом проехал на своих несгибаемых ногах. Жора вскипел ещё больше и ударил упрямую покупку кулаком по голове. Баран закрыл глаза, его ноги медленно подкосились, и он повалился на снег. Рыбкин испугался и всплеснул руками: «Что я натворил! Убил». – Он растерянно посмотрел вокруг, увидел голодных ворон, передвигающихся неуклюжей походкой по снегу, и вдруг вспомнил где-то услышанные строки: «И зверьё, как братьев наших меньших, никогда не бил по голове...»
Жоре стало горько; он почувствовал, как из левого глаза выступила слеза и поползла по щеке. Рыбкин снял варежку и хотел смахнуть слезу рукой. И тут произошло чудо: баран вскочил и побежал как спринтер. Жора на миг оторопел, но тут же опомнился, бросился вдогонку и заорал: «Стой, я за тебя деньги платил!..»
Вечером Жора и Стас молча ели жареную картошку.
Через месяц Рыбкину всё же удалось совершить оптовую закупку. В домик, где квартировали компаньоны, поздно вечером негромко постучали. Выглянув в сени, Жора спросил:
– Кто там?
– Мясо нужно? – раздался за дверью хриплый голос.
– Какое мясо? – не понял Рыбкин.
– Свинина. Продаём по госцене, целыми тушами, – информировал ночной визитёр.
Рыбкин вышел на улицу, заглянул в кузов грузовика и ознакомился с тушами: мясо как мясо, свиньи без голов и ног лежали штабелями, шкура была уже содрана, обилие жира подтверждало свиную породу. Жора отсчитал деньги, уложил тушу в сенях и возвратился к приятным сновидениям.
Утром, когда сны сменились явью, начались неприятности. Сосед, зашедший случайно, чтобы занять до получки на бутылку водки, увидел тушу и тоном знатока заявил: «Да это ж кабан, причём, старый. Без привычки вам его не съесть...» Весь день, а затем и ночь Жора старался доказать Стасу, что совершил выгодную сделку, и что продукт вполне съедобен. Он варил, жарил и парил куски мяса, обильно сдабривая их специями и даже поливая вином, но сущность кабанины от этого не менялась: от неё шёл устойчивый дух дремучего леса и болота. После этой злосчастной покупки Стас перестал есть свинину, а из памяти Жоры инцидент с кабаном быстро выветрился, и его желудок продолжал оставаться всеядным.
Поначалу Рыбкин не любил готовить. Когда он оставался один, то обходился семечками. С особым энтузиазмом он щёлкал тыквенные семечки, потому что они были крупнее подсолнечных. В детстве Жора даже мечтал стать селекционером и вывести тыквы, у которых семена были бы с палец величиной. Разумеется, после семечек Рыбкин не отказался бы съесть тарелку борща, если бы кто-нибудь эту тарелку ему принёс. А вот самому тратить время на приготовление пищи он считал абсолютно лишним и занимался этим только по настоянию Елагина. Но постепенно Жора набил руку в кулинарном деле, достиг некоторых успехов и отправлялся на кухню уже без былого неудовольствия...
Иногда в Мучанске приятели закатывали настоящие пиршества.
В один из таких дней Елагин с утра ушёл для решения очередной интеллектуальной задачи, и подготовку к товарищескому ужину полностью взял в свои руки Жора. Ему предстояло приготовить два блюда: чанахи и традиционный для их торжественного стола шашлык. Для начала повар выпил стакан портвейна, а затем с приподнятым настроением принялся за работу. Чанахи особых хлопот не потребовали. С ними Рыбкин расправился быстро: он мелко нарезал мясо, картофель, лук, болгарский перец и морковь; уложил всё это в глиняные горшочки, посолил, поперчил, залил содержимое горшочков кипятком и поставил их в духовку. Затем зажёг газ и с чувством удовлетворения (всё сделано строго по рецепту Елагина) закрыл дверцу духовки.
С шашлыком забот оказалось намного больше. Жора вышел во двор, приготовил поленья и развёл костёр. В этом деле Рыбкин явно переборщил: он так обильно подкармливал дровами кострище, что пламя поднялось до крыши дома. Нет, в результате усердия Жоры ничего не сгорело. Но, несмотря на это, к дому, заливаясь сиреной, подкатила пожарная машина. Когда Жора попытался объяснить бдительным пожарникам, что они всполошились зря, и что костёр разведён с целью получения углей, на которых предполагается жарить шашлыки, ему не поверили. Бывает же такое: говоришь правду – тебе не верят, удачно соврёшь – поверят сразу, да ещё и посоветуют что-нибудь или посочувствуют. Скажи Жора в тот момент, что он поцапался со своей тёщей и хочет поджечь её дом, мучанские пожарники поверили бы ему наверняка и, возможно, не теряя ни минуты, удалились бы. Но Жора продолжал настаивать на своём: да, он – не грузин, никогда им не был, но костёр развёл именно для шашлыков. Третий раз повторить эту истину Жоре не дали. Во дворе появилась пожарная кишка, и вырвавшаяся из неё струя воды бесстрашно бросилась на костёр. Пламя сначала присело, а затем и вовсе прекратило своё существование.
Злоумышленника доставили в милицию и наложили штраф за разведение костра в неположенном месте. «Но я же шашлык!..» – продолжал твердить возбуждённый Жора. Аромат портвейна, сдержанно исходивший от него, был замечен сержантом, который составлял протокол – и Жору поместили в вытрезвитель. К вечеру пришёл фельдшер, дежуривший в вытрезвителе. В ходе медицинского осмотра Рыбкин был квалифицирован как лицо, пребывающее в недостаточно опьянённом состоянии, и посему необоснованно занимающее место в санитарно-медицинском учреждении. Справедливость восторжествовала – и любитель костров покинул мучанскую милицию.
На улице он вспомнил, что в духовке с утра томятся чанахи, и с предчувствием беды кинулся домой. Глиняные горшки мирно стояли на своём месте. Жора, обжигаясь, выхватил их из раскалённой духовки и открыл крышки: бульон выкипел, на дне, сиротливо сжавшись, лежали обгоревшие кусочки мяса и картофеля.
В этот день компаньоны понуро пили сухое шампанское, приготовленное специально для шашлыка, и хлебали вчерашний борщ.
Рыбкин мог бы воспроизвести в памяти ещё множество подобных историй, но тут Елагин объявил привал и торжественный ужин в честь дня рождения Жоры. В рюкзаке обнаружились два пакетика рисового супа и кусок хлеба. Кроме того, достав свой свёрнутый пиджак, Стас нашёл в его внутреннем кармане плоскую бутылку спирта. Суп сварить не удалось – спичек не было. Именинник и гость выпили по глотку спирта и закусили хлебом, который был по-братски разделён с помощью суровой нитки. На этом торжественный ужин закончился.
Очевидно, Жора не наелся, потому что после некоторых колебаний проглотил оба пакетика супа. Затем он подался в лес и вернулся оттуда, неся в рубашке полпуда диких яблок. Повеселевший именинник уселся поудобнее и начал жевать. Яблоки были мелкими, червивыми и на редкость кислыми, но это не смущало Жору, и он с завидным аппетитом истреблял дары природы. Елагин, ознакомившись со вкусовыми качествами принесённой пищи, есть её отказался.
Угостившись на славу, Рыбкин задремал, а Стас, представив, какая весёлая ночка их ожидает, поёжился. «Впрочем, – утешил он себя, – нет худа без добра. Прекрасный случай испытать силу воли и позаниматься йогой». Он уселся на песке в позе лотоса, устремил свой взор на заходящее солнце и попытался отключиться.
Но если Елагину и удалось путём титанического волевого усилия отрешиться от всего земного, то всё земное вовсе не собиралось игнорировать существование наших героев.
И едва солнце скрылось за деревьями, как в воздухе прозвучал тонкий и омерзительный звук. Он звенел и набирал силу. Миллиарды комаров шли в атаку.
Жора зашевелился, заёрзал, замахал руками и вскочил. Он попрыгал на месте, затем стал бегать вокруг Стаса, пытаясь сбить полчища кровососов с толку.
Стас не обращал на суету Жоры никакого внимания. Он сидел неподвижно, полностью уйдя в себя и погрузившись там в размышления о смысле жизни. Сидевшие на нём плотными рядами комары посредством хоботков, опущенных в тело Елагина, тоже приобщались к вершинам самопознания. Приобщившись достаточно, они тяжело взлетали, уступая место новым, ещё совсем необразованным собратьям.
Скачущий, извивающийся и вертящийся Рыбкин всё увеличивал скорость своего обращения вокруг шефа. И, наконец, плачущий и ослеплённый, он споткнулся и обрушился на Стаса, придавив своим мощным телом сотни две комаров.
Стас вскочил и стремительно ринулся напрямик в темноту. Жора, хромая, побежал за ним.
Полчаса бега по пересечённой местности не прошли даром. Ярким светом надежды вспыхнуло во тьме тускло освещённое окошко какого-то строения. Даже не постучав, многострадальные компаньоны ввалились внутрь и захлопнули за собой дверь.
Их глазам предстала убогая комната с дощатыми стенами. На кривом, грубо сколоченном столе стояла керосиновая лампа, и лежал кусок хлеба. У стены на широких нарах сидел пожилой мужчина с явными признаками хронического алкоголизма. При появлении неожиданных визитёров он недоумённо поднялся. Этот человек был чрезвычайно худой и высокий, лицо имел вытянутое и оттого казался ещё выше ростом. Нечесаные волосы комом лежали на его голове. Воспалённые глаза смотрели безрадостно.
– Здрасьте. Ради бога, хозяин, разреши переночевать. Совсем комары сожрали, – взмолился Стас.
– Рыбаки что ль? – равнодушно поинтересовался хозяин.
– Да, вроде того...
– Располагайтесь. Места всем хватит.
Компаньоны уселись на нары и перевели дух. Тем временем мужчина поставил на стол ведро с ухой и высыпал горсть сухарей. Откуда-то из-под лавки достал ложки, кружки, миски и, привычно стряхнув с посуды пауков и мусор, пригласил гостей к столу.
От мисок с ухой шёл соблазнительный запах. Да и отказываться было неудобно. И Елагин решил не замечать въевшуюся грязь на посуде.
А Жора вообще не обращал внимания на такие мелочи. -
– Ух, и вкусно, – мычал он, опустошая уже третью посудину. Хозяин довольно хмыкнул. Затем вздохнул и принёс полбутылки «Солнцедара».
– Надо бы угостить вас, да тут и на одного мало осталось, – сказал он, взбалтывая бутыль.
– Это мы должны вас угостить, – возразил Стас, – кстати, имеем кое-что покрепче.
Елагин достал из пиджака спирт и плеснул немного на дно кружек.
Глаза хозяина радостно заблестели. Он облизнулся и засуетился. Принёс откуда-то пару луковиц и связку сушёной рыбы. Затем дрожащей рукой поднял кружку и сказал:
- За знакомство. Я как увидел вас, сразу понял, что земляки.
Все выпили, крякнули, закусили.
– Кстати, пора и познакомиться. Меня зовут Стасом, а это – Жора.
– Кузьмич, – представился хозяин, жадно косясь на бутылку со спиртом.
Заметив это, Елагин ещё раз налил спирт по кружкам.
Кузьмич, зажмурясь, понюхал спирт и, растягивая удовольствие, отодвинул его в сторону. Оторвав клочок газеты, он стал сворачивать козью ножку. Потом задымил и слегка заплетающимся языком поведал компаньонам историю своей жизни:
– Не удалась моя жизнь, не удалась. С бабой своей жил сначала неплохо. Дитё родилось. Я на Каспии кильку ловил. Тогда, после войны, в голодуху, нужна была народу эта рыбёшка. А баба моя, Маруська, на берегу была. Мать моя нам всё мешала: гуляет, говорит, от тебя Маруська. Ну, я, как положено, поколотил Маруську-то. Она – в крик. Помнит, говорит, свекровь свою молодость и мне не верит. Потом уж я, дурак, узнал: нет, не гуляла она от меня. От матери уехали мы с ней в село. Кругом её родня. Ну, там она и перья стала распускать: тяпну самогончика – с кулаками бросается, совсем ошалела баба. Ну, и запил я совсем. С работы прогнали. Пошёл я по земле русской, совсем как Максим Горький. Как-то встретил мужика, гипнотизёра. Вот он меня и вылечил: бросил я пить. Завербовался в Якутию, на золотых приисках работал, потом на Курилах рыбу ловил. Снова женился. Но опять не склеилось. Тут я так запил, что вконец бродягой стал... А в родные места-то тянет, ох как тянет. Вот и приехал сюда. А тут меня милиция – цап: паспорта, мол, нет – и в каталажку. Господь помог, начальник милиции хороший попался, а то заштопали бы меня года на три за бродяжничество. Рассказал я ему всё как на духу. Вот он меня и спрашивает, начальник-то. Что, говорит, с бабой-то своей не живёшь? А я ему говорю: как с нынешними бабами, говорю, уживаться? Вот последняя, рассказываю ему, была у меня баба. Пошёл я как-то в баню к свояку. А он прямо через дорогу жил. Вышел я уже на улицу, а она мне вдогонку кричит: «Ты там сбросишь с себя исподнее, так простирни...» Тут соседи вокруг, и свояк как на грех вышел из дома. Неудобно ведь. Ну, я и кричу в ответ своей дуре: «Ты и своё сними, я постираю». Так как с такими бабами, говорю, жить? Рассказал я это начальнику милиции, а он посмеялся и говорит: «Ну, Семёнов, что мне с тобой делать? Жалко тебя, дурака, в тюрьму-то отправлять». Потом покрутил кулаком свой нос и говорит: «Пойдёшь в совхоз скотником?» А я возьми и скажи: а чего, мол, не пойти. Выписал он мне паспорт – и вот работаю, уже пятый год как работаю…
Спирт уже давно кончился, а Кузьмич всё жаловался на свою судьбу. Стас и Жора, периодически расчёсывая комариные укусы, пристроились на нарах и под говор хозяина стали клевать носом. Заметив, что гости задремали, Кузьмич замолчал. Он долго сидел неподвижно, уставившись взглядом в пол и как бы обдумывая только что рассказанное. Потом всхлипнул и стал плакать о своей пропащей жизни. Когда слёзы кончились, Кузьмич лёг на пол и закрыл глаза, но сон не шёл. Тогда он вышел во двор, сел на бревно и стал наблюдать за лунной дорожкой на озере.
Когда Кузьмич вернулся, то увидел, что Жора сидит, схватившись за живот, и стонет. Проснувшийся Стас сердито отчитал приятеля:
– Нечего было всё хватать, как голодный окунь. Я тебе сразу сказал, что яблоки несъедобны.
В ответ Рыбкин застонал ещё сильнее.
– Животом маешься? – спросил Кузьмич. – Ну, эта беда поправимая. Вылечим... К утру как рукой снимет.
Он снял со стены пучки какой-то травы, покрошил её в кружку, залил водой и стал нагревать над керосинкой.
Стас закурил и стал скептически наблюдать за действиями хозяина. А тот, приготовив своё таинственное снадобье, заставил Жору залпом выпить. Рыбкин выпил и выпучил глаза, беспомощно глядя по сторонам. Кузьмич мгновение колебался, затем решительно вылил в кружку остатки своего «Солнцедара» и протянул Жоре:
– На, запей.
Жора запил и пришёл в себя.
– А теперь спать! – прозвучала команда хозяина.
Стас спал плохо. Зудело искусанное тело, брыкался и стонал во сне Рыбкин, время от времени пытался распевать русские народные песни Кузьмич.
Всё имеет конец. Закончилась и ночь. Свежий утренний ветер ворвался во все щели и заметался по комнате.
Стас открыл глаза. Хозяина уже не было. Елагин встал и вышел на улицу. Сквозь куски тумана он увидел озеро, чёрную лодку на нём и Кузьмича, выбирающего сеть. Стас решил приготовить чай. Пока он возился с костром, вышел заспанный Рыбкин.
– Как здоровье, больной? Жив ещё? – спросил Стас.
Жора прислушался к тому, что творилось у него внутри, и недоверчиво заулыбался.
– Да, вроде, всё прошло, – проговорил он.
– Ай да Кузьмич! Отшельник-эскулап! – изумился Елагин.
Чай вскипел. Показался хозяин, вытащил на берег мешок рыбы. Сели завтракать. Меню здесь особым разнообразием не отличалось. Опять уха и сушёная рыба. Минут пять Стас от скуки осыпал Кузьмича комплиментами, восхищаясь, как тому удалось так быстро и просто поставить Жору на ноги.
– Наверно, ужас, сколько знать надо о всяких травах? – почтительно поинтересовался он. – Это же какую голову надо иметь!
Растаяв от похвал, Кузьмич рассказывал:
– Да не так уж и много. Мы ведь специально не обучались. От бабки, от отца... А как же? Не в городе живём, больниц нет. Так что не захочешь, да научишься. Главное – знать, какая трава от чего. Эта вот – от живота, а та, – Кузьмич кивнул на стену, – рядом, кровь останавливает...
Видя, что Стас слушает внимательно, он охотно поведал гостям секреты разных трав. Даже Жора, интересы которого были далеко за пределами медицинской науки, слушал Кузьмича открыв рот. А Елагин смотрел на рассказчика и думал, что в жизни всё может пригодиться.
Глава десятая
1
Популярный журнал «Здоровье – телу» был призван доносить до широких кругов читателей медицинские знания, и роль свою выполнял добросовестно и даже более того. Руководствуясь принципом, что основной читатель журнала в академиях не обучался и в теории не нуждается, «Здоровье – телу» обрушивало на подписчиков лавину разнообразных сведений, предоставляя желающим самим выискивать в ней необходимое для себя и отбрасывать всё ненужное. Нередко публикуемые сведения противоречили друг другу, но редакторов и сотрудников журнала это не смущало. Более того, они свято верили, что это не должно смущать и читателей, воспитанных на диалектическом материализме.
Таким образом, если мартовский номер журнала отводил значительное место нападкам на поваренную соль, убеждая читателей, что от её чрезмерного потребления все беды в человеческом организме, а, следовательно – и на свете, а июньский номер авторитетно извещал, что кавказские долгожители достигли столь преклонного возраста лишь благодаря достаточному количеству соли в своём рационе, то все должны были понять это так: соль полезна, но она вредна. Полезна долгожителям и вредна остальной части населения.
И вот многочисленные почитатели журнала толпами рвутся в ряды долгожителей и в магазины, из которых тут же исчезает соль.
Наиболее терпеливые едят пересоленную пищу недели две, запивая её неимоверным количеством воды. Постепенно такая жизнь, да ещё и долгая, начинает казаться им невыносимой. И, поставив крест на долгожительстве, они пытаются вернуться к нормальному образу жизни. Дудки! Что-то мешает. То ли желудок, то ли печень, то ли почки, то ли... Что там ещё внутри?
Идти к врачу? Да что вы! К ним как попадёшь, так потом из больниц вылазить не будешь. Нет уж, мы и сами с усами. И берутся подшивки «Здоровья – телу» и тщательно штудируются, – теперь уже на предмет поиска лекарства «от живота». Кто ищет, тот всегда найдёт. Вот оно, верное средство от всех болезней! НРВ – нефтяное ростовое вещество. Новое, только что открытое, чудодейственное! Одна проблема – где достать? Приводится в движение система многочисленных связей, втягиваются в поиск знакомые родственников и родственники знакомых. И вот в руках заветная бутылочка с тёмно-коричневой маслянистой жидкостью. Правда, к этому времени желудок, вроде бы, сам собою уже прошел. Но что же, зря столько стараний? А потом, кто его знает, может быть, это временно боли исчезли. И начинается курс лечения.
Через месяц боли появляются. И Пётр Иванович, Марфа Петровна или просто читатель Д.Б. с торжеством заявляют:
– Ага! Что я говорил! Притаились, вроде, всё нормально. А процесс разрушения идёт. Нет, нас не проведёшь.
И с ещё большим старанием читатель Д.Б. пьёт, мажется и дышит НРВ.
Но вот однажды из далёкого дальневосточного города приходит письмо от племянника жены или от жены племянника. Захлебываясь от восторга и пропуская в спешке слова, отправитель сообщает, что случайно, по большому блату, достал рецепт чудесного проверенного средства и спешит поделиться им с дорогими родственниками. В конверт вложено несколько машинописных страниц, где приводится методика лечения и примеры его целительного действия. Автор нового средства – доцент института – даже даёт письменные консультации, для чего приводит свой адрес.
Где вы, последователи Гиппократа? Закройте в смущении ваши лица. Зря вы столько лет постигали искусство медицины. Отныне любая болезнь лечится просто и без отрыва от домашнего очага.
Весь процесс заключается в «сосании масла растительного». Сосите и вы обретёте столь желанное здоровье.
И с лёгкой руки читателя Д.Б. его родственники и знакомые целыми днями сосут подсолнечное масло. Это довольно противно, но дух людей подкрепляет сознание важности сей процедуры. И уже есть люди, которые знают свидетелей, своими глазами видевших, как некий паралитик, от которого давно отказались врачи, после двадцатидневного сосания масла участвовал в городском празднике бега под лозунгом «В новый 19... год – бегом!»
Слухи разносятся по городу как круги по воде.
Число приобщившихся к лечению множится с каждым днём. Впрочем, как в каждом начинании, и здесь находятся скептики. Племянник читателя Д.Б., студент Шура, у которого внезапно заболел зуб, пососав по совету дяди в течение дня масло, к ночи стал проявлять явное желание залезть на стенку.
Однако читатель Д.Б. непоколебимо уверен в своей правоте. На все обращённые к нему легкомысленным Шурой упрёки, он упорно повторяет:
– Сосите, Шура, сосите!
Снова масло закупается сетками, снова по квартире ходят сосредоточенно сосущие люди.
Но вот приходит новый номер журнала «Здоровье – телу». Читатель Д.Б. обнаруживает в нём статью о таинственных целительных свойствах мумиё. Масло тут же забыто. Всеми владеет одна мысль: где достать загадочное мумиё? По слухам, его продают на колхозном рынке в городе Ташкенте. Но покупать у частников довольно рискованно: кто знает, что они могут подмешать в драгоценное снадобье. Родственники собирают деньги и командируют племянника Шуру с товарищем на Памир, где в горах этого мумиё, говорят, видимо-невидимо. Но в диких, безлюдных горах Шура встречает только толпы конкурирующих искателей горного бальзама.
Безуспешно облазив всё, что можно было облазить, Шура спускается с гор и идёт на базар. Он покупает за бешеные деньги крошечный пузырёк чёрного дурно пахнущего вещества и возвращается домой. Радостный и гордый, он прибегает к дяде.
Но там все уже захвачены новой идеей. Любой недуг, оказывается, лечится массированием кожи с помощью эбонитового диска. Вновь поиски, теперь уже эбонита, вновь терпеливые многочасовые пассы, и вновь – разочарование. Лечит-то он, конечно, лечит, но что-то уж больно медленно.
А вот в Прибалтике начали выпускать действительно ценную вещь, сообщает журнал «Здоровье – телу». Новый чудодейственный эликсир «Тау». Студент Шура срочно командируется в Таллин и привозит несколько бутылок. Новейшее средство делает чудеса, – и читатель Д.Б. чувствует себя молодым и весёлым. Он начинает ходить в воскресные турпоходы, во время отпуска спускается на плоту по таёжной реке... Жизнь кажется прекрасной!
Затем проносится слух, что препарат «Тау» вредил здоровью и всех организаторов новой фирмы изолировали от общества и направили в места не столь отдалённые.
Читатель Д.Б. внимательно вслушивается в себя и с ужасом замечает, что сердце бьётся как-то не так, желудок, если съесть за обедом тарелки три борща, становится подозрительно тяжёлым, да и, вообще, голова стала побаливать.
Снова лихорадочно листаются журналы. Ведь они не подведут, они всегда придут на помощь. Внимательно изучив серию статей о «Хатха-йоге», читатель Д.Б. составляет в соответствии со своими недугами список асанн и приступает к их изучению. Набив пару шишек и вывихнув руку, он, в конце концов, одолевает стойку на голове, или «сиршасану», которая положительно влияет на работу желудка и сердечно-сосудистую деятельность. «Шавасана» или «поза трупа» осваивается им без всяких трудов, что даёт повод для многочисленных насмешек жены. Зато с «кошмаросаной» приходится повозиться. Прибегнув к общим усилиям домочадцев, читателю Д.Б. удаётся заложить левую ногу за правое ухо. Но вот одновременно проделать аналогичную операцию с правой ногой довольно затруднительно... Но читатель Д.Б. не отчаивается. Упорные недели тренировок не проходят даром.
Однажды утром родные находят нашего энтузиаста на полу настолько перекрученным, что им не сразу удаётся распознать, из какой части спутанного в клубок тела доносятся вопли о помощи.
Наконец, его распутывают. Он делает шаг, другой – и застывает на месте. Закон всемирного свинства. Теперь, когда он был близок к идеальному здоровью, его вдруг схватил застарелый радикулит.
Уложенный в постель, он размышляет о тщете всего сущего и внимательно изучает свежий номер журнала. «Здоровье – телу» не оставляет своего преданного читателя в беде. На сей раз журнал любезно сообщает, что в Волгоградской области открыты залежи «бишофита», который, как оказалось, незаменим при лечении радикулита. Однако вместо того, чтобы наладить снабжение населения этим чудо-эликсиром, сетует журнал, местные власти решили перестраховаться и заткнули скважину.
Читатель Д.Б. срочно вызывает студента Шуру, который из-за бесконечных академических отпусков по состоянию здоровья никак не может закончить институт. Проинструктированный родственниками племянник летит в Волгоград. Добравшись до места, он видит кучу машин и милицию, которая одних пропускает, а других заворачивает обратно, изобличив их в том, что они здесь уже были.
Добыв «бишофит», Шура мчится к любимому дяде, и тот со слезами благодарности на глазах, тут же принимается мазать многострадальную поясницу.
Проходит месяц. То ли время, то ли «бишофит» тому причиной, но только читатель Д.Б. снова обретает способность передвигаться свободно и безболезненно.
Но он не передвигается. Он прочно осел в кресле, всецело поглощённый статьёй «Лазуринский волшебник», которая увидела свет в последнем номере журнала «Здоровье – телу». Потрясённый до глубины души, он жалеет сейчас только об одном – как много времени упущено зря. За обедом читатель Д.Б. молчит, погружённый в какие-то расчёты, а вечером решительно объявляет жене:
– Всё, завтра продадим всё, что можно. К чёрту вещи. Здоровье дороже.
– Что случилось? – испуганно вопрошает жена.
– На, читай! – бросает он на стол журнал. – Собирайся. Мы едем к доктору Елагину. На здоровье не экономят.
Так статейка корреспондента Бельведерчикова в журнале «Здоровье – телу» привела к тому, что пути Стаса Елагина и читателя Д.Б. пересеклись, и это имело далеко идущие последствия.
2
Счетовод Григорий Сафронович Зябликов прожил на белом свете пятьдесят лет. Все эти годы он чего-нибудь да боялся. Область его страхов была обширной и многообразной. Он опасался краж и несвежих продуктов, молний и пауков, падения метеорита и автокатастрофы, американской агрессии и представителей ЖЭКа. Но, пожалуй, больше всего на свете Зябликов боялся своего начальника – главбуха, с которым проработал всю свою сознательную жизнь. Григорию Сафроновичу иной раз даже казалось, что родились они вместе, в один день, только начальник появился на свет начальником, а он, Зябликов, – счетоводом. Григорий Сафронович слушался своего руководителя во всём, даже чихал по его команде. И хотя Зябликову было не совсем хорошо, когда начальник был рядом, но, всё-таки, в присутствии главбуха счетовод чувствовал себя как-то лучше, чем без него.
Григорий Сафронович любил играть в шахматы и весьма в этом преуспевал: не было среди знакомых человека, который бы его обыгрывал. Но иногда Зябликову всё же приходилось проигрывать. Это случалось, когда в роли его противника выступал начальник. Осторожно, чтобы тот не заподозрил неладное, счетовод отдавал одну за другой свои фигуры и при этом восклицал: «Ух, ты – прозевал!» или «Фу, чёрт – проворонил!» Когда главбух в очередной раз выигрывал шахматную баталию и величественно вставал, будто он одолел чемпиона мира, то обычно говаривал: «Хе-хе. Шахматы – игра для умных мужиков. Не зря, Зябликов, я – твой начальник...» Григорий Сафронович преданно смотрел на главбуха и искренне соглашался.
Счетовод уже давно имел язву желудка. Поначалу она дремала в его организме и особенно не беспокоила своего владельца. Однако в последние годы Зябликов всё чаще и чаще стал хвататься за живот.
Однажды летом, когда завершили полугодовой отчёт и все цифири были аккуратно расставлены по своим местам, Зябликова вызвал шеф. «Неужели я опять что-нибудь в отчёте напортачил?» – подумал Григорий Сафронович, когда подрагивающей рукой дотронулся до двери начальника.
Главбух сидел в кресле и, к удивлению вошедшего, улыбался.
– Ну, Зябликов! Новость хочу тебе хорошую сообщить. Пришла одна путёвка в санаторий для желудочников. Возраст у тебя преклонный, да и язва самая старая в коллективе. Так что считай, что тебе подфартило. Бери путёвку и поезжай. Кстати, и в шахматы там подучишься.
«Шутит, наверное», – неуверенно подумал Зябликов.
– Да, да, поезжай, – как бы читая мысли счетовода, закончил беседу начальник.
Через неделю Григорий Сафронович попрощался с домочадцами и отправился в дальний путь.
Поезд привёз Зябликова в город Кучачары в три часа ночи. Покинув вагон, Григорий Сафронович вышел на привокзальную площадь. Безуспешно покрутив головой в поисках бодрствующих средств передвижения, Зябликов опустился на скамейку и прислушался.
Свежая южная ночь была наполнена сладостными ароматами неведомых растений. Отпускник полной грудью вдыхал воздух и впервые в жизни не чувствовал страха. Он расправил плечи и смело глядел в темноту кустарника, туда, где прежде ему непременно почудился бы добрый десяток бандитов, замышляющих ужасное преступление. Не успел Григорий Сафронович вдоволь насладиться тишиной ночного города и собственными непривычными ощущениями, как вдалеке возник шум мотора, и вскоре показались «Жигули». Через минуту Зябликов небрежно махнул рукой и, когда машина остановилась, открыл дверцу:
– Не довезёте ли до санатория «Авангард»?
– Хоть к чёрту на рога! – был ответ.
Григорий Сафронович уселся в мягкое кресло, посмотрел на водителя, пожилого и не по летам жизнерадостного, и подумал: «Жигули» имеет – наверное, главбухом работает».
Когда машина набрала скорость, и в салоне заиграл магнитофон, хозяин открыл мини-бар и оживлённо спросил:
– Джин? Виски? Коньяк?
От неожиданности Зябликов онемел. Он снова начал бояться. «Грабитель, наверное...» – повисла в голове страшная догадка. Григорий Сафронович стал лихорадочно соображать, что и как ответить. Тем временем водитель сдержанно улыбался и вопросительно поглядывал на случайного пассажира. «Ну и разборчив, каналья», – подумал он и хотел было уже повторить своё предложение.
– Спасибо. Не могу, – наконец ответил Григорий Сафонович.
– Что так?
– Язва, – доложил Зябликов шофёру.
– Тогда «Ессентуки»? – не растерялся тот.
– Да вот не знаю, можно ли без совета врачей, – парировал пассажир и покосился на слегка покачивающиеся бутылки.
«Снотворным хочет напоить, а затем грабануть», – окончательно решил счетовод и, опустив голову, замолчал.
Нисколько не смущаясь неразговорчивостью клиента, шофёр без умолку и складно болтал, рассказывал анекдоты, сам над ними смеялся и время от времени толкал локтем незнакомца, беспокоясь, чтобы тот не уснул.
Минут через пять Зябликов, к своему удивлению, снова перестал бояться. Заметив, что пассажир вышел из состояния дремоты, водитель возобновил диалог:
– Язва, говоришь?
– Язва.
– Небось, кислотность повышенная?
– Повышенная...
– Ну, ясно. Выпишут тебе минеральную воду по одному стакану за полтора часа до еды, определят диету, назначат минеральные ванны для успокоения нервной системы, на область желудка будут накладывать грязи. Ну и, конечно, прогулки на свежем воздухе...
– А вы что, врачом работаете?
– Да нет. Сторожем я работаю.
У санатория водитель остановил «Жигули». Отстраняя руку Зябликова с протянутой трёшкой, шофёр сказал:
– С язвенников денег не беру. Спасибо за компанию! – и когда пассажир коснулся ногами тротуара, добавил. – Шучу! Просто тебе было со мной по пути.
Зябликов посмотрел вслед уходящей машине, недоумённо пожал плечами и вспомнил, что по всем приметам водитель «Жигулей» должен был его ограбить.
Наутро Григорий Сафронович посетил кабинет лечащего врача. Пожилой терапевт в белоснежном халате, не стесняясь пациента, периодически открывал рот и откровенно зевал. Исследовав своими мощными пальцами живот больного, врач несколько оживился и воскликнул:
– Эге, батенька! Язва-то у тебя застарелая... Как лечился раньше?
– Да разное: облепиховое масло, прополис...
– Чепуха всё это! Вот и довёл себя до такого состояния. – Врач снова зевнул и продолжил. – Значит, так. Будешь принимать «Ессентуки» номер семнадцать по одному стакану за полтора часа до еды. Питаться строго по диете, на первую декаду – стол номер шесть. Пройдёшь курс минеральных ванн для успокоения нервной системы, на область желудка положим грязи. Ну и, конечно, прогулки на свежем воздухе...
Зябликов, впитывая каждое слово, выслушал программу предстоящего курса лечения. Он вспомнил, что ночью об этом же ему говорил водитель «Жигулей». Григорий Сафронович внимательно посмотрел на врача, которого одолевала зевота, и его осенило. Он улыбнулся и с любопытством спросил:
- Доктор, это вы сегодня ночью подвозили меня с вокзала?
Врач от удивления прервал очередной зевок, широко раскрыл глаза и уставился на пациента. Зябликов понял, что попал впросак, извинился и вышмыгнул в коридор.
Через неделю Григорий Сафронович случайно познакомился с женщиной. И надо же – влюбился с первого взгляда. Целыми днями он гулял с ней по городу, стал не в меру болтлив, пел песни и даже забыл про существование не только своей жены, но и своего начальника. Если бы кто-либо из сослуживцев встретил Зябликова в Кучачарах, то ни за что на свете не признал бы его. Не зря говорят: любовь неузнаваемо меняет человека.
Дама сердца счетовода обожала рестораны. И Зябликов, который за всю жизнь был в ресторане два раза, стал наведываться туда каждодневно. В первый же вечер Григорий Сафронович решительно заявил своей спутнице, что спиртного он не употребляет. Держался Зябликов долго, минут сорок. Однако когда дама медленно, но успешно одолела бутылку шампанского и станцевала со своим кавалером танго «Чёрные глаза», Григорий Сафронович решительно выпил фужер вина. Счетоводу стало так хорошо, что он вмиг забыл о своей язве. Тут же Зябликов поднял второй бокал и, обращаясь к предмету своей любви, воскликнул:
– За вашу красоту!
Этот тост он любил повторять и в последующие дни...
Женщина и вино не только облегчили карманы счетовода. Были и другие последствия. В конце лечения он почувствовал мучительные боли в области желудка. Зябликов так сильно расстроился, что как-то вечером выпил две кружки пива, двести граммов коньяка, а затем в ресторане заказал бутылку шампанского. Когда он ночью пешком возвращался в санаторий, то во всю глотку орал, что самые лучшие женщины и шампанское в Кучачарах. Утром Зябликов проснулся в вытрезвителе. К вечеру за недостойное поведение его досрочно выписали из здравницы, и он, поникший и растерянный, отправился домой.
Путь домой был нелёгким и начинался, как водится, с многочасового ожидания у полукруглого окошечка железнодорожной кассы. Затем была торопливая и бестолковая беготня по перрону наперегонки с другими пассажирами, стремительный штурм общего вагона и захват долгожданного свободного места.
Удобно устроившись на багажной полке вместе с чемоданом, Зябликов вытянул ноги и попытался заснуть. Однако злополучная язва, вытесненная на время другими заботами, вновь решительно и властно заявила о себе.
Григорий Сафронович решил отвлечься от процессов, происходящих у него внутри, и стал прислушиваться к разговорам попутчиков. Лучше бы он не прислушивался! Все разговоры вертелись вокруг вчерашней «шутки» американского президента. Сначала Зябликов не мог понять, о чём идёт речь, но постепенно суть дела стала для него проясняться.
– Хороши шуточки! – доносился снизу возмущённый женский голос. – Вполне достойны актёра!
– Прямо так и заявил, – вторил женщине мужской бас. – Я, говорит, только что отдал приказ об атомной бомбардировке Советского Союза. Представляете?
– Ужас, что у них там творится. Все с ума посходили, – вступил в беседу старушечий голосок. – Точно, конец света близится. Всё как в Библии написано...
– Слава богу, у нас есть, чем ответить! Пусть только сунутся, – пригрозил мужской бас.
– А я бы на месте Черненко тоже «пошутил», – раздался голос другого мужчины. – Выступил бы по интервидению и сказал: дамы и господа, возьмите географические атласы и зачеркните США. Такого понятия больше не существует...
Зябликов лежал молча и чувствовал, как с лысины до пяток наполняется страхом. Он ощущал себя маленьким, ничтожным и безобидным человечком, на которого сразу вдруг обрушились все несчастья, какие только есть на свете. Грозный Рейган, швыряющий во все стороны ракеты, непрестанная боль в желудке и предстоящие неприятные объяснения на работе сплелись в один сплошной кошмар. Григорий Сафронович застонал и попытался залезть под чемодан.
– Что с вами? – послышался голос.
Зябликов открыл глаза. Круглолицый мужчина в пижаме участливо разглядывал счетовода.
– Язва проклятая замучила, – сморщился Григорий Сафронович.
– Язва? – оживился сосед. – Лечить надо. С этим не шутят.
– Да пробовал, – отмахнулся Зябликов. – Вот из санатория еду. А толку?
– Если вы лишь в санаториях лечитесь, конечно, толку не жди, – согласился мужчина. – Я имею в виду, что своим здоровьем нужно заняться серьёзно, а не шаляй-валяй.
– Как это серьёзно? – машинально поинтересовался Григорий Сафронович.
– Вы были в Лазуринске у доктора Елагина?
– А кто это?
– Как?! – закричал круглолицый мужчина, хватаясь за голову и срываясь вниз.
Зябликов обеспокоенно перегнулся и свесил голову с полки.
– Как? – повторил темпераментный попутчик, лёжа на полу и потирая ушибленное бедро. – Вы не слышали про доктора Елагина?
Он обвёл взглядом соседей, как бы приглашая их разделить своё возмущение таким невежеством. Не найдя поддержки среди окружающих, мужчина вскочил и произнёс получасовую речь, смысл которой заключался в следующем. Оказывается, за всю историю человечества было только три по-настоящему компетентных и полезных людям врача. Это Гиппократ, Авиценна и Елагин.
– Взглянули бы вы на меня месяц назад, – страстно убеждал мужчина попутчиков. – Вот жена не даст соврать. Скелет, истинный скелет был. А сейчас? – он с удовольствием оглядел свой выпуклый живот и напряг мышцы. – Все деньги ухнул на поездку в Лазуринск и ничуть об этом не жалею. Что деньги? Главное – здоровье! Да, я благодарен судьбе, что вовремя узнал про доктора Елагина. Страшно подумать, что было бы, не прочитай я тогда журнал...
– Какой журнал? – полюбопытствовала старушка. – «Наука и жизнь»?
– Вот ещё, – мужчина в пижаме усмехнулся, – Я говорю про самый лучший журнал. Ну-ка, где наш чемодан? – кивнул он жене.
Супруги достали объёмистый видавший виды чемодан. Круглолицый мужчина извлёк из него журнал «Здоровье – телу», быстро нашёл нужную страницу и, чеканя каждую фразу, прочитал внимательным слушателям статью «Лазуринский волшебник».
– Поезжайте, непременно поезжайте в Лазуринск, – сказал в заключение читатель Д.Б., обращаясь ко всем попутчикам сразу, и к Зябликову особенно. – Не манкируйте своим здоровьем. И не откладывайте это дело в долгий ящик, спешите, пока к доктору Елагину ещё можно попасть...
Долго и убедительно говорил новоявленный проповедник. И настало время, когда ушаты славословия, вылитые им на далёкую голову лазуринского лекаря, начисто смыли последние сомнения у самых завзятых скептиков. И вот то на одной, то на другой остановке, так и не добравшись до станций, указанных в билетах, из вагона стали исчезать пассажиры. Одним из первых изменил свой маршрут Григорий Сафронович. Под влиянием страстной речи круглолицего попутчика в пижаме, Зябликов взял судьбу за горло и отправился в Лазуринск. Страхи остались позади, а впереди светила надежда.
Довольный результатом своей беседы и преисполненный гордости, читатель Д.Б. вместе с женой продолжал путь в пустом вагоне. После долгих разговоров у него пересохло в горле, и супруги попросили проводника принести чаю. Тот пообещал, но повёл себя довольно странно. Проводнику почему-то срочно потребовалось взять отпуск по состоянию здоровья, он побежал к бригадиру и исчез навсегда.
Томимый жаждой читатель Д.Б. захватил с собой номер журнала «Здоровье – телу» и отправился в вагон-ресторан на поиски минеральной. Ожидая своей очереди в буфет, он ознакомил присутствующих со статьёй про Елагина и повторил свою недавнюю речь. Как и прежде, недоверчивые ухмылки довольно скоро сменились заинтересованным вниманием. Посыпались уточняющие вопросы, на лицах людей появились отголоски мучительных раздумий.
Особенно сильный интерес к услышанному проявила буфетчица, которую уже не один год мучила гипертония. В конце концов, взволнованная очередь стала быстро таять, а читатель Д.Б. успешно продвигался вперёд. Но ему так и не удалось купить минеральной воды. Когда до прилавка оставалось совсем немного, буфетчица внезапно закрыла своё заведение и на ближайшей станции удалилась в неизвестном направлении.
На следующее утро поезд прибыл в Москву. Многочисленные встречающие напрасно бегали вдоль состава, суетливо заглядывая в окна вагонов. Единственными пассажирами этого поезда оказались мужчина и женщина, дружно тащившие огромный потрёпанный чемодан.
3
Доктор Елагин был известен уже далеко за пределами города Лазуринска. К нему ехали, летели и шли. Все знали, что доктор лечит недуги двумя новейшими способами: гипнозом и настоем трав. Хотя лечение травами имело место ещё у первобытных людей, но почему-то именно в двадцатом веке это народное средство прослыло последним словом в медицине. Было также известно, что ассистирует доктору очень опытный медбрат Георгий Георгиевич Рыбкин.
Обязанности Жоры Рыбкина были очень просты. Он ведал запасами различных трав и под руководством Елагина готовил из них лекарства. Всех без исключения пациентов Стас лечил одним, но, как гласила людская молва, очень эффективным способом: в зависимости от заболевания, больным давался стакан настоя из той или иной травы; в эту же исцелительную влагу перед употреблением добавлялось снотворное, а затем начинался сеанс гипноза. И так десять раз. Ну, а если пациент располагал избытком времени и денег, эту процедуру можно было продолжать до бесконечности.
Григорий Сафронович Зябликов, основательно пообедав с дороги, пришёл на приём к доктору Елагину. Предусмотрительно положив на стол конверт с деньгами (как его научил читатель Д.Б.), Зябликов после вступительных фраз сообщил, что в его желудке уже много лет сидит язва. При этом он будто бы заглянул в свой желудок и зримо представил себе болячку.
– Десять сеансов гипноза – и вы забудете, что у вас есть желудок, – решительно заверил доктор.
– Так быстро, – обрадовался Зябликов, но, вспомнив лечение в Кучачарах, замолчал.
-Кофе, крепкий чай в последние три часа не пили? – спросил врач.
– Нет, – уверенно ответил пациент.
– Инъекцию, – раздалась команда доктора.
От этого слова Григорий Сафронович вздрогнул и сжался, словно кулачок.
– Есть, – по-военному отчеканил медбрат и через мгновение протянул больному стакан с коричневатой жидкостью.
Зябликову стало страшно, будто ему предложили перед смертью чашу с ядом, но он взял стакан и покорно выпил.
– Теперь ложимся и думаем о чём-нибудь приятном. А я скоро приду, – сказал врач, провожая больного в одну из маленьких комнаток, в которых поодиночке спали пациенты.
Григорий Сафронович осторожно лёг на кушетку и внимательно прислушался к своему организму. Чувство страха медленно покидало его.
Минут через десять вернулся доктор. Он склонился над пациентом, пристально заглянул в его глаза и тихо спросил:
– Что вы чувствуете?
– Ничего, – промямлил Зябликов, стыдясь своего ответа.
– Это хорошо. Значит, можно начинать.
Зябликов с любопытством посмотрел на гипнотизёра и приготовился к самому невероятному.
Доктор прошёлся туда – сюда по комнатушке и тихо начал:
– Вы отдыхаете. Ваше тело рас-сла-а-а-блено. Кончики ваших пальцев неме-е-ют. Ваши веки тяжеле-е-ют. Тело рассла-а-блено. Кончи-и-ки ваших пальцев неме-е-ют. Вам хочется спа-а-ть...
Доктор повторял подобные заклинания, а счетовод смотрел в потолок, по которому двигалась муха. «Надо же, – подумал он, – бегает по потолку и не падает...»
Выпив глоток чешского пива, услужливо принесённого медбратом, доктор монотонно продолжал:
– На дворе наступает ве-е-чер. Темне-е-ет. Вам хочется спа-а-ать...
«Что он такое говорит? Сейчас три часа дня», – подумал Зябликов, но, к своему удивлению, заметил, что в комнате становится сумрачно. Он медленно повернул голову и увидел, что медбрат бесшумно закрывает чёрными шторами окна.
– Вам хочется спа-а-ать...
«Да не хочу я спать», – молча протестовал Зябликов, но шевелиться больше не решался. Чтобы не вызвать недовольство доктора, он закрыл глаза и стал в очередной раз слушать монолог о том, что ему очень хочется спать.
Когда Елагин убедился, что больной неподвижно лежит с закрытыми глазами, он умолк и покинул помещение.
В полумраке Зябликов стал отходить ко сну, но делал это с большим трудом. Его спина ныла, напоминая, что человечество страдает не только язвенными недугами, но и такой болезнью, как радикулит. Григорий Сафронович как представитель человеческого рода не был лишён и этого удовольствия. Ни одна горизонтальная поза не устраивала Зябликова. Если он ложился на спину, то чувствовал, будто под поясницу ему подсунули оглоблю. Счетовод лежал на оглобле и мысленно объяснял себе возникшее неприятное ощущение тем, что, видимо, кушетка имеет бугорок, хотя он не заметил его, когда ложился. Григорий Сафронович начал медленно поворачиваться и остановился на левом боку, но через минуту почувствовал, что сердце болезненно защемило. Он вспомнил, что врачи не рекомендуют спать на левом боку, и лёг на живот. Однако сделалось совсем дурно, так как недавно он плотно пообедал. Зябликов повернулся на правый бок, но тут выяснилось, что шейным позвонкам почему-то неуютно спать в таком положении. Григорий Сафронович снова лёг на спину, но опять почувствовал, что под поясницу ему подсунули оглоблю. Пациент продолжил вращение, голова его закружилась, и на какое-то время он забылся в полусне.
Такая история повторялась ещё два раза. Когда доктор заметил, что больной долго не может уснуть во время сеанса гипноза, медбрат стал давать Зябликову двойную порцию снотворного, – после чего счетовод спал как убитый, и даже храпел, что раньше с ним никогда не случалось.
Так прошло десять дней. Потом Григорий Сафронович вернулся домой. Он был твёрдо уверен, что после уникального лечения его желудок стал абсолютно здоровым. А коль счетовод думал именно так, его желудок и в самом деле не давал о себе знать. Но длилось это до поры до времени.
Через пару месяцев на службе стали готовить очередной отчёт. Зябликов как опытный счётный работник принимал в этом деле самое активное участие. Что-то в этом отчёте не шло, и Григорий Сафронович нервничал. А тут как назло его начальника вызвали в вышестоящую инстанцию и объявили строгий выговор за грубое отношение к подчинённым. Главбух вернулся в контору как ошпаренный и, увидев первого подчинённого, а им оказался Зябликов, стал кричать на него, обвиняя во всех смертных грехах. Начальник так разъярился, что стал похож на льва, а Зябликов стоял возле него как зайчонок и безмолвствовал. В это время бухгалтерия стало напоминать опушку леса, где в своих уголках притаились зверьки, которые были довольны уж тем, что в неподходящий момент не попались на глаза царю зверей. Когда главбух, выпустив последнюю словесную очередь, проследовал дальше, Зябликов почувствовал, что у него есть желудок, а в желудке – язва.
Григорию Сафроновичу стало дурно, и он потерял сознание. Через пять минут примчалась машина «Скорой помощи» и отвезла Зябликова в хирургическое отделение больницы.
4
Как и в любом непонятном деле, неизвестно откуда появились его горячие сторонники и не менее горячие противники. Борьба шла извечная, непримиримая, священная. Каждый твёрдо верил, что отстаивает идеалы лучших умов человечества, ведёт бой за истину.
Пока суд да дело, доктор Елагин продолжал таскать каштаны из огня. Слава о нём облетела российскую федерацию, проникла в некоторые союзные республики и даже вышла на международную арену.
Корреспондент Бельведерчиков, выпустивший джина на волю, рвал на голове остатки волос, но ничего поделать не мог. Народная молва рукой мастера прошлась по образу доктора Елагина, и теперь он неуклонно приближался к шеренге возможных кандидатур на Нобелевскую премию. Если бы всю бумагу, на которой так или иначе ломались копья в честь Стаса Елагина и его метода, собрать и очистить от словесного мусора, то можно было бы миллионным тиражом издать собрание сочинений Александра Дюма.
В начале ноября 1984 года на столе председателя лазуринского горисполкома встретились две бумаги. В одной Минздрав СССР требовал немедленно прекратить незаконную и антинаучную деятельность гражданина Елагина С. А. В другой – Академия медицинских наук СССР настоятельно просила оказывать всяческую помощь и поддержку научным исследованиям энтузиаста народной медицины товарища Елагина С. А.
Местная милиция в ожидании конкретных руководящих указаний была занята главным образом тем, что старалась не совершать ошибочных действий. Поэтому её функции ограничивались поддержанием порядка в очереди, днюющей и ночующей вокруг особняка лазуринского волшебника.
В общем, была та самая пора ловли рыбы в мутной воде, которую Стас ждал столько лет. И он не терял времени. Ловил и регулярно относил улов в сберкассу. Однако, продолжая это нехитрое, но увлекательное занятие, Стас твёрдо знал, что, как и в любом деле, здесь главное – вовремя остановиться. «Главное – не зарываться», – не уставал поучать он Жору.
Рыбкин собирал уже восьмую папку вырезок из газет и журналов, повествующих об их деятельности, надувался законной гордостью и не понимал, о чём можно беспокоиться.
Одни пациенты уезжали, на смену им появлялись новые. Очередь на приём к Елагину меньше не становилась. Когда компаньоны решили обосноваться в Лазуринске, они довольно дёшево сняли трёхкомнатный особнячок на окраине города. Теперь же цены на жильё вокруг их домика достигли таких высот, какие и не снились ранее квартиросдатчикам. Наиболее предприимчивые расхватали палатки во всех городских прокатах и разбили их вокруг забора новой лечебницы, сдавая желающим. Дикие базарчики, стихийно возникшие в месте скопления приезжих, вскоре как-то незаметно превратились в обширный и многолюдный рынок, оттеснивший центральный на задний план. Сами собой появились здесь сапожная мастерская, студия фото– и звукозаписи. Теперь над длинной очередью жаждущих исцеления проносились рекомендации Владимира Высоцкого: «Вдох глубокий, руки шире, не спешите, три-четыре...»
Стас работал как заведённый. Каждый час приближал его к заветному состоянию. Менялись лица, менялись методы, менялось время, затрачиваемое на каждого пациента. Одно оставалось неизменным: ровно в семь часов вечера Елагин прекращал приём и отправлялся с медбратом в кафе «Гриль».
В один из тихих октябрьских вечеров, пропустив в дом последнего больного, Жора обратился к остальным:
– На сегодня всё, приёма больше не будет.
Очередь тоскливо вздохнула и покорно начала таять. Здесь уже знали, что всякие споры с помощником доктора Елагина чреваты переносом приёма на неопределённое время.
Все разошлись. Во дворе остался лишь один посетитель. Это был мужчина с «дипломатом» в руках.
– А вам что? – спросил Жора. – Сказано же: доктор больше не принимает.
– Меня примет, – улыбнулся мужчина. – Скажите: долг дружбы.
Жора зашёл в дом и сказал Стасу:
– Там кто-то долг принёс.
– Какой ещё долг? – Елагин взглянул в окно и присвистнул.
– Присмотри за ним, – кивнул он Жоре на больного, погруженного в сон, и выскочил на улицу.
– Виктор!
– Стас!
Они обнялись.
– Ты как здесь оказался? – радостно поинтересовался Елагин.
– Слух о тебе прошёл по всей Руси великой. Вообще-то, я здесь проездом. Но и из-за тебя тоже. К твоим заходил. Отец с матерью привет передают, спрашивают, когда домой покажешься.
– Не знаю пока. Тут дел много. А ты как? Надолго?
– Да нет. В девять часов автобус. В командировку еду, в Краснодар.
– Ну вот, – огорчился Стас, – заявился на два часа. Оставайся, завтра поедешь.
– Не могу. Времени в обрез. Я и так крюк дал, чтобы тебя увидеть.
– Жаль. Тогда пойдём, хоть в кафе посидим. Я тебя нашим фирменным блюдом угощу. Цыплята – гриль!
Стас познакомил Виктора с подошедшим Рыбкиным, и они отправились в кафе.
Вспомнив всех общих знакомых, друзья занялись цыплятами.
– Ну, как? – ревниво поинтересовался Елагин. – Как у нас кормят трудовой народ?
– Нет слов, – отозвался Шурыгин. – Пиршество богов. Вот только трудового народа я здесь что-то не вижу.
– Да? А ты посмотри на нас с Жорой. Знаешь, сколько мы сегодня с ним заработали?
Виктор усмехнулся и отодвинул тарелку. Серьёзно взглянув Стасу в глаза, он сказал:
– Кстати, о вашей «работе» я и хотел с тобой поговорить. Как друг хочу тебя предупредить: опасным делом ты занялся, Стас. Неужели сам не понимаешь? Сколько верёвочке не виться... Зачем тебе это надо? Всё те же сто двадцать тысяч мечтаешь получить? Нечестные деньги добра не принесут. Брось, пока не поздно.
– А что тут нечестного? – Стас посмотрел на Виктора. – Мы целый день вкалываем. А деньги нам люди сами несут, между прочим. И уезжают благодарными. Так что тут всё законно: мы им знания – они нам деньги.
– Какие знания? – поморщился Виктор. – Шарлатанством занимаетесь.
Жора обиженно покосился на Шурыгина, но промолчал. Стас небрежно достал из кармана изящную карточку и протянул Виктору:
– Шарлатанством, говоришь? А ты посмотри, что мне прислали из Парижа. «Почётный член Международного общества медицинских травников». Да, у меня нет медицинского диплома. Но разве в дипломе дело? Разве мало было случаев, когда знахари травами вылечивали людей, от которых отказалась официальная медицина? Что мы вообще знаем о природе? И кому мешают мои поиски чудодейственного эликсира?
– Твои поиски, Стас, давно уже подпадают под статью двести двадцать первую УК РСФСР о незаконном врачевании. А уже было несколько подобных случаев. Я специально интересовался этим вопросом. По работе приходилось сталкиваться. Поэтому говорю с полным знанием дела: оставь это занятие.
– Ладно, не пугай. Всё будет нормально. Ты-то как живёшь? Значит, окончательно в журналистику подался? Смотри, по мелочам талант разменять можешь. Ещё Джек Лондон говорил, что работа в газете губительна для писателя. Ты всё там же, в «Футуринской правде»?
– Да нет, в журнал перешёл.
– В какой?
– «Человек и закон». Собственный корреспондент журнала в Футуринске.
Елагин поперхнулся минеральной:
– Ну, ты даёшь! То-то ты здесь так рьяно рассуждал о законности. Специалист!
– Не смейся. Я ведь серьёзно говорю. Конечно, в законах ещё много лазеек, и руки до всего не доходят. Но с каждым годом чистка нашего общества от плесени будет всё усиливаться. Очень жаль, если ты плохо кончишь. Ведь у тебя талант; как говорят, талант от бога.
– Что ты, что ты, я смущаюсь, – Елагин сделал шутовскую мину.
– А ты ещё можешь это делать? – Виктор посмотрел на часы и поднялся. – Ну, мне пора.
Жора отправился домой, а Стас проводил Шурыгина на автостанцию. Потом он долго бродил по ночному городу, пытаясь развеять отчего-то грустное настроение.
5
Однажды в глухую полночь, когда программа телевидения закончилась, и корреспондент местной газеты Бельведерчиков стал готовиться ко сну, его посетила Муза. Бельведерчиков вскочил с кресла и бросился к письменному столу. «Наконец-то!» – торжественно произнёс он, предвкушая долгую и плодотворную творческую работу.
Вставив в машинку чистый лист бумаги, он лихорадочно застучал по клавишам.
Проснувшаяся жена встрепенулась, подняла голову, но, сообразив в чём дело, облегчённо откинулась на подушку. Задерживая дыхание, она с трепетом наблюдала за таинством создания эпохальной вещи, а, значит, и новой кооперативной квартиры, и новой шикарной автомашины, и дачи на побережье, и норковой шубки, и библиотеки приключений в разноцветном коленкоре...
Стук машинки, походивший в ночной тишине на грохот пулемёта, разбудил и соседей Бельведерчиковых по коммунальной квартире. Они тоже с облегчающей душу надеждой внимали звукам, доносившимся из-за стены.
– Ну, дай-то бог, – прошептал сосед в ухо своей жены.
– Неужели всё-таки дождались? – еле слышно ответствовала она. – Завтра же подавай заявление на расширение, а то ещё кого-нибудь подселят вместо Бельведерчиковых.
И, убаюканные мечтой, они вновь уснули светло и радостно, как спят в детстве, когда жизнь ещё впереди, а все неприятности остались во вчера.
Когда за окном стал рассеиваться мрак, Бельведерчиков, умиротворённый и опустошённый, встал из-за стола и, бережно держа в руках плод своих ночных усилий, торжественно прочитал жене:
– В Комитет партийного контроля при ЦК КПСС
заявление.
Не могу молчать. Возмущённый до глубины души попустительством местных властей, довожу до вашего сведения, что вот уже около года в нашем городе беспрепятственно орудует злостный самозванец, именующий себя врачом – Станислав Елагин...
6
К встрече Нового года компаньоны стали готовиться заранее. Накупили продуктов, заказали в кафе фигурный торт на пять килограммов, провели в доме генеральную уборку.
Утром тридцать первого декабря Елагин оглядел праздничную комнату и удовлетворённо вздохнул.
– Как пройдет новогодний праздник, таким и весь год будет, – сказал он Рыбкину. – Сегодня настроение должно быть отличным.
Жора не возражал. Он тоже любил отличное настроение. Отличное настроение, отличный аппетит и отличное здоровье вообще покидали Жору не так уж и часто. Бывали, конечно, и неудачливые дни, но, в основном, жизнь улыбалась ему.
И Рыбкин смотрел вперёд с уверенностью и удовольствием.
Наступающий год виделся ему в розовых цветах. Они были мастерски сделаны из крема и окружали шоколадную фигуру коровы, на рогах которой красовался транспарант из мармелада с надписью «1985».
Такой огромный и удивительный торт Рыбкин видел впервые и с замиранием сердца предвкушал, как запустит в него столовую ложку.
– Ну, что ж, пора собирать на стол, – сказал Стас, взглянув на часы. – А то Новый год и прозевать можем.
– Да рано ещё. Только двенадцать. Полдня ждать, – вздохнув, заметил Жора и судорожно сглотнул набежавшую слюну.
– Почему полдня? Мы начнём встречать с двух часов.
– Почему с двух? – не понял Жора. – Понарошку?
– Жорик, Жорик. Вот тебе ещё одна выгода знания. В данном случае, знания астрономии. Одиннадцать с половиной лет прошло, как я школу окончил, а, всё-таки, помню кое-что. А ты что ж? Что ты помнишь из астрономии? Учил ведь?
Жора мучительно напряг память. Что-то он помнил, но это что-то всё время ускользало.
– На Марсе есть каналы, а жизни нет! – выпалил он, наконец.
– А про Землю? – спросил Стас.
– И на Земле нет!
– Ну, это ты, пожалуй, поспешил. Не торопись, подумай.
– Нам так объясняли, – пробормотал Рыбкин смущённо.
– Скажи, Жора, ты живой?
– Ну.
– Вот видишь. А говоришь – жизни нет. А мы-то с тобой, где живём, не на Земле разве?
– Правда... – прошептал Жора, и глаза его наполнились счастьем познания. – Вот здорово!
– Еще как здорово, – согласился Елагин и продолжал. – Так что ты о нашей Земле знаешь?
Рыбкин надолго и прочно замолчал, погружённый в поиски истины. Его лицо скривилось, как от зубной боли. Стасу надоело ждать.
– Ладно, не мучайся. Ещё сосуд какой-нибудь лопнет. Скажи, кто впервые полетел в космос?
Жора просветлел и уверенно сказал:
– Американцы.
– Да? – удивился Елагин. – А Гагарин что сделал?
– Он на Луну высадился...
– И что же он там нашёл?
– Пещеры, – выдал очередную информацию Рыбкин.
Стас внимательно взглянул на собеседника. Похоже, что тот говорил искренне, а не валял дурака.
Елагин вздохнул и молча покачал головой.
– Ну, ладно, – сказал он. – В конце концов, к встрече Нового года это отношения не имеет. А вот то, что имеет отношение, ты, очевидно, подзабыл. Поэтому, если хочешь, я тебе напомню некоторые детали.
Жора хотел. Он уселся на стул и, раскрыв рот, приготовился слушать.
– Во-первых, закрой рот, – начал Стас. – А во-вторых, я хотел рассказать тебе о времени, а его у нас не так уж много остаётся. Поэтому не сиди как мумия, а накрывай на стол. А я буду тебя просвещать.
Рыбкин принялся за сервировку стола, а Елагин продолжал:
– Полдень, друг мой, наступает тогда, когда солнце у нас прямо над головой. Мы это можем видеть, если посмотрим вверх. Полночь же, с которой начинается каждый день, приходит тогда, когда солнце у нас под ногами. Мы этого не видим, потому что мы спим. А если бы и не спали, то всё равно бы не увидели. Потому что ночью темно. Ты, конечно, знаешь, что Земля круглая. Поэтому у разных людей на планете солнце бывает под ногами в разное время. Значит, и полночь наступает в разное время. Вот почему на Земле в одном месте полночь, в другом – ещё вечер, а в третьем – уже утро. Из-за этого раньше была ужасная путаница. Но вот в Канаде нашёлся умный человек по имени Флеминг. Он придумал разделить всю Землю на двадцать четыре пояса, и внутри каждого пояса время считать одинаковым. У нас в стране одиннадцать часовых поясов: со второго по двенадцатый. А что это нам даёт, Жора?
– Что даёт? – переспросил Рыбкин, старательно нарезая тонкими ломтиками горбушу.
– А даёт нам это то, что мы с тобой можем начать встречу Нового года не в двенадцать ночи, а в два часа дня.
– Как это? – вновь не понял Рыбкин.
– Новый день приходит, вступая в двенадцатый пояс, – объяснил Стас. – Это как раз на востоке нашей страны. Ну-ка, сообрази, сколько будет по-московски, когда на востоке 31 декабря сменяется первым января, то есть в двенадцать часов ночи? Москва во втором поясе. Время в двух соседних поясах различается на один час...
Жора посчитал на пальцах, не поверил, снова посчитал, махая ножом над тарелкой с рыбой и, наконец, поражённо вымолвил:
– Получается два часа дня.
– Правильно, молодец, – похвалил компаньона Елагин. – Вот видишь, как полезно знать астрономию. Мы можем встретить Новый год двадцать четыре раза: начнём вместе с соотечественниками, а закончим с американцами.
– Здорово, – выдохнул Жора, восхищённо глядя на Стаса. А Елагину пришла в голову новая идея:
– Мы будем отмечать праздник вместе с разными народами, – сказал он задумчиво. – Так почему бы нам ни перенять заодно и их традиции? В институте мы с ребятами так делали. Веселились до упаду!
– А какие есть традиции? – полюбопытствовал Рыбкин.
– О, на любой вкус. Сколько народов – столько и обычаев. Бирманцы, например, обливают друг друга водой с ног– до головы и при этом произносят поздравления...
– Нам это не надо, – быстро сказал Жора, поёжившись.
– На Кубе в новогоднюю ночь во время ударов часов нужно съесть виноградинку и загадать желание. Тогда оно непременно сбудется, – продолжал свою лекцию Елагин.
– Это можно.
– В Перу делают из старой одежды чучело – символ уходящего года и сжигают. Пока часы бьют полночь, перуанцы съедают двенадцать виноградин, каждый раз загадывая желание... В Италии в полночь выбрасывают весь старый хлам, в том числе и старую мебель... Немцы взбираются на стол и с первым ударом часов, взявшись за руки, впрыгивают в Новый год... В Иране на праздничном столе обязательно должно быть семь видов пищи, каждый из которых начинается на букву «с». Считается, что это поможет сделать наступающий год счастливым...
– Соль, сахар, селёдка, семечки, – стал перечислять Рыбкин, глядя на стол, – сыр, сардины... Стас, только шесть... Что делать?
Елагин рассмеялся:
– Думай, Жора, думай. Найди что-нибудь ещё, а то счастье упустим.
Жора ушёл на кухню и занялся поисками седьмого продукта на букву «с», а Стас задумался, припомнив свою студенческую жизнь.
Тогда, в Ленинграде, они встречали Новый год весело и беззаботно. Жизнь впереди была безоблачной, все мечты непременно должны были исполниться. В то время Стас без сожаления оглядывался назад и с надеждой смотрел в будущее.
И вот прошло десять лет. В июле ему исполнится двадцать девять. А чего он достиг? Славы модного лекаря? Прав Виктор, она в любой момент может превратиться в скандальную славу шарлатана. Деньги есть, но не так много, как хотелось бы. Может быть, с нового года увеличить плату за приём? А что, вон какая очередь выстраивается, всё равно платить будут. Или не стоит? Может, вообще пора свернуть это дело? Что-то слишком шумно вокруг становится...
– Стас! – в панике закричал Рыбкин, врываясь в комнату. – Всё обшарил. Нет ничего на «с». Что делать?
– Ну нет, так нет. Обойдёмся!
– А традиции? Вдруг и вправду несчастье накличем? Придумай что-нибудь.
– Ну, сходи, купи... хотя бы, сосиски, – рассеянно бросил Елагин и вновь погрузился в свои мысли.
Традиции, обычаи... Конечно, это суеверие, но вдруг? Дыма без огня не бывает. Может, действительно, новый год будет счастливым? Надо только взять себя в руки. Бросить всё к чёрту и заняться литературой...
А сейчас прочь все хмурые мысли. Всё будет хорошо. Проводить Старый год, загадать желание... Что ещё? Ах, да, по традиции следует разделаться со всеми долгами. Слава богу, долгов у него нет. Виктору Шурыгину давно отослал, а больше и не было.
И вдруг Елагин ясно вспомнил Эльвиру Карееву, доверчиво протягивающую ему деньги. А ведь её адрес где-то валяется... Что ж, пусть всё идёт по новогодним традициям. В 1985 год нужно вступить без старых долгов... Да и с этими лопухами из пятого отдела воронежского НИИ «Вторсырбумпрома» тоже не совсем хорошо получилось. Другого выхода не было, нужда заставила. Но зато теперь он может со всеми расплатиться... Да, решено!
Стас повеселел и остановил Жору, который собирался в магазин.
– Подожди, я сам схожу. Мне ещё на почту заскочить надо, кое-кого переводом порадовать. А ты заканчивай здесь. Чтобы к моему приходу всё было готово.
Жора опять принялся за хозяйственные хлопоты, а Стас нашёл адрес Кареевой, взял деньги и выбежал из дома.
Вернулся он минут через сорок, довольный и сияющий.
– На, держи, – протянул он Рыбкину пару бутылок. – Сосиски все съели. Я взял сок сливовый. Ещё лучше. Сразу две буквы «с». Всё счастье нашим будет...
7
Длительные путешествия утомляют. Даже если путешествуют, сидя за столом. Пока встречи Нового года протекали в границах Союза, Жора держался молодцом. А перевалив за рубеж, он стал всё чаще зевать и клевать носом. Когда компаньоны встречали Новый год по-берлински, и вместе с немцами прыгали со стола, Рыбкин чуть не разбил телевизор о свою голову.
Видя такое дело, Стас отправил напарника спать и остался в гордом одиночестве. Радостное оживление, которое Елагин испытывал вчера, как-то незаметно уступило место скуке и неприкаянности. Всё стало раздражать его. Даже то, что по телевизору на этот раз не было ставшего традиционным «Огонька», почему-то действовало на нервы. Стас налил фужер шампанского и залпом выпил. Однако легче не стало.
Раньше, когда случались такие минуты, Елагин писал стихи. Решив тряхнуть стариной, он выключил телевизор и взял стопку чистых листов бумаги.
«Может быть, именно в таком настроении Лермонтов написал «И скучно, и грустно...» – подумал Стас. Он откинулся на спинку дивана, уставил в пространство взор и принялся лениво покрывать листок замысловатыми фигурами. Первые строки появились довольно быстро:
Век атомный, опошленный, стремительный...
Жизнь без начала, цели и конца.
Как на людей ты действуешь губительно,
Какой простор даёшь ты подлецам...
Однако дальше этого дело не пошло. Посидев с полчаса и ничего не высидев, Елагин решил переключиться на белые стихи, которые раньше удавались ему без труда. Вот только о чём писать? Что сейчас наиболее соответствует его настроению?
В таких неторопливых размышлениях Стас провёл довольно много времени. В конце концов, глаза стали слипаться, и, чтобы взбодриться, он решил сменить поле деятельности.
«В новогоднюю ночь полагается заглянуть в будущее. Можно погадать», – подумал он и прикинул, каким образом лучше узнать судьбу. Гадание на блюдечке отпадает: для этого нужна компания. На кофейной гуще тоже не выйдет: кофе растворимый. Попробовать разве карты?
Елагин разложил пасьянс «Узник» и загадал, что если тот сойдётся, то в наступившем году придёт Большая Удача. Как она выглядит конкретно, Стас не стал расписывать даже мысленно, так как боялся продешевить. Удача с большой буквы. Этим всё сказано.
Пасьянс не сошёлся. «Ерунда, – стал утешать себя Стас. – Это ничего не значит. Я совсем забыл, что для гадания карты должны быть новыми, а эти Жора измусолил до дыр».
Перебирая в уме различные варианты ворожбы, Елагин вспомнил, что раньше гадали на библии. Раскрывали её наугад, и попавшиеся на глаза строки вещали судьбу.
Библии в доме не было. Стас попробовал найти ей замену и взял сборник русских поэтов. Перелистав книгу с закрытыми глазами, он взглянул на выбранную страницу и прочитал: «Сижу за решёткой в темнице сырой...» Как ни вертел Елагин эти слова, как ни искал в них приятной аллегории, ничего хорошего не получалось. Тогда он решил, что дореволюционные стихи не годятся для современных предсказаний.
Стас пробежал глазами по полке с книгами. Фантастику он использовать не решился: неизвестно, на что там можно наткнуться. Самоучители немецкого, английского и китайского языков, купленные по случаю, также явно не годились. Книга кулинарных рецептов особыми неприятностями не грозила, но её возможная информация была бы слишком однобока.
Стас взял какую-то старую газету, зажмурился и решительно ткнул пальцем в угол страницы. Осторожно раскрыв глаза, он увидел фразу: «Из зала суда».
Тихо выругавшись, Елагин отбросил газету и лёг спать. Настроение было испорчено.
Через день Стас неожиданно решил прекратить врачебную деятельность, и это привело Жору в полное изумление.
– Да ты что? – убеждал он товарища. – Как можно бросать такое прибыльное дело! Ещё немного – и нам денег на всю жизнь хватит. И вообще, что ты испугался? Смотри, как про нас в газетах пишут? Если уж нам запретят лечить, тогда и уедем. А сейчас чего бояться?
– Боюсь, Жора, я того, что мы с тобой можем уехать отсюда не добровольно. Нас могут увезти за казённый счёт и, кроме того, могу тебе сообщить, дружок, что многие судебные приговоры заканчиваются словами «с конфискацией имущества». Поэтому сейчас самое время остановиться и подождать, чем кончится вся эта шумиха вокруг нас. И потом, могу я, наконец, просто взять отпуск? – в раздражении бросил Елагин. – Я устал от всех этих язв, камней, печёнок, селезёнок и прочих напастей. Всё, решено! Больше никаких больных! Я уезжаю.
– А я? – жалобно спросил Жора.
– Ты пока останешься здесь.
– Зачем?
– Я поручаю тебе дело особой важности, – торжественно сказал Елагин. Ты останешься здесь и будешь каждую неделю сообщать мне, что тут происходит. Помни: ты мои глаза и уши. Наша судьба в твоих руках. Бди!
Глава одиннадцатая
1
И вновь начались поездки Стаса по стране. Он метался по городам в поисках только одного – счастливого случая.
«Сколько времени было потеряно зря!» – думал Елагин, вспоминая о поисках клада. Необычайно остро он осознал вдруг, что это потерянное время уже не вернёшь ни за какие деньги. За эти годы он не написал ни строки, и цель его по-прежнему далека. Деньги! Любой ценой и как можно скорее набрать нужную сумму. А это не просто. Как легко доставались деньги, так легко они и уходили из рук. Запросы постоянно возрастали, и денег на жизнь требовалось всё больше. Конечно, можно было бы кое в чём и ограничить себя, но Стас считал это унизительным. Поэтому вновь и вновь он принимался за поиски доходного места.
Но так случалось, что найденное место вскоре переставало казаться таким уж доходным, или же оно действительно переставало таковым быть. Создавалось впечатление, что кто-то невидимый потихоньку, но неумолимо перекрывает лазейки, по которым деньги легко и незаметно утекали из государственного кармана в подставленные мешки ловких мошенников. И, переезжая с места на место, Стас убеждался, что делать капитал становится всё труднее.
Повествование об этом периоде жизни Елагина могло бы занять так много места, что авторы, понимая нелёгкое положение с бумагой в стране, решили отложить его до лучших времён. Из этих соображений и дабы не отнимать слишком много времени у терпеливого читателя, мы решили ограничиться лишь несколькими эпизодами.
2
Ещё в Лазуринске Стас однажды встретился с бывшим сокурсником по мясомолочному институту Степаном Грященко. Как водится, похлопали друг друга по плечам, обменялись адресами, пообещали непременно навестить, когда будут поблизости, и разошлись, тут же забыв обещанное.
Оказавшись как-то в Волгограде, Стас вспомнил, что Степан после института работает на местном мясокомбинате, и решил завернуть к нему.
Хотя со всех стеллажей в квартире Грященко разноцветными шеренгами глядели дефицитнейшие книги, а двухсот томная Библиотека всемирной литературы прямо-таки орала о начитанности хозяина, Степан с момента покупки не брал в руки ни одной из этих книг. Его любимые книги, книги, которые он постоянно перечитывал, так называемые «настольные» книги, хранились в ящике стола. Их было две: сберегательная и записная. Сберегательную Степан любил просматривать на сон грядущий. Сухие колонки цифр, ничего не говорящие непосвящённому, были для него увлекательнее детективного романа. Каждое число в графе «Приход» было связано с какой-то удачной финансовой операцией.
Записную книжку Степан Грященко начинал листать с утра. Ни одно серьёзное дело, будь то посещение цирка или покупка холодильника не начиналось без этой книги. Страницы на все буквы алфавита пестрели именами и телефонами.
С первого взгляда система записей не прослеживалась. Так, например, Лёня был на букву «с», Света на букву «р». Но если знать, что Лёня – слесарь на станции техобслуживания, а Света – продавщица в рыбном магазине «Нептун», то всё становилось ясно. Все «нужные люди» были рассортированы и всегда находились под рукой.
Поэтому в ответ на просьбу Стаса подыскать ему работёнку не пыльную, но и не безвозмездную, Степан Грященко, прикинув что-то в уме, открыл записную книжку на букву «з» и позвонил какому-то Вениамину Пантелеевичу.
– Алло, Вениамин Пантелеевич? Здравствуйте! Грященко говорит... Да, конечно, достал... Шведский... Полированный... Под орех... К вечеру подвезут, ждите. Я уже договорился... Ну что вы, какие пустяки. Для хорошего человека всегда пожалуйста... Да, кстати. Тут у меня приятель приехал. Временно без работы... Да, хороший парень... Как бы его к вам в студию звукозаписи устроить?.. Нет проблем? Ну, спасибо, спасибо... Так он сейчас подскочит?.. Замётано. Ну, всего, Вениамин Пантелеевич. Если что надо, звоните.
Степан небрежно бросил трубку на рычаг и сказал:
– Вот так, поработаешь в звукозаписи. Будешь нести искусство людям... Между прочим, – добавил он значительно, – для умного человека это место – золотое дно! Цени!
И он просветил Стаса в области современных веяний в музыке вообще и молодёжной в частности. Елагин, который разбирался в этом намного лучше своего благодетеля, слушал с подчёркнутым вниманием и благодарно кивал головой.
3
Резкие порывы студёного февральского ветра налетали на прохожих, норовя прокатить их по скользкому тротуару. Снег хрустел под ногами, как капустные кочерыжки на зубах вегетарианца.
А в самом центре города, в студии звукозаписи, было тепло и уютно. Неназойливо играла музыка. Ветерок, проникающий в форточку, шевелил лист бумаги с отпечатанным на машинке репертуаром студии. Вряд ли этот ассортимент мог обрадовать кого-нибудь количеством или качеством. Впрочем, Стаса Елагина это не беспокоило. Листок с утверждённым списком висел для комиссий. А для клиентов у Стаса были наготове четыре длиннющих простыни, в которых красовались: «Кисе», «Супермакс», «Рейнбоу», «Чингисхан», «Назарет» и тому подобное.
Вот и сейчас эти списки изучают двое парней в фирменных джинсах и с бритвами на цепочках, висящими поверх дублёнок.
– Стас, а «Примус» есть? – спрашивает один.
– Есть.
– А Майкл Науменко?
– У нас есть всё, – веско произносит Елагин.
После долгих и ответственных раздумий клиенты решают записать группу «Чингисхан» и просят поставить эту плёнку. Стас меняет кассету.
Резковатые выкрики наполняют комнату. Восхищённые парни впадают в транс и только ритмично подёргивают головами.
– Потрясно! – шепчет один.
– Гениально! – вторит ему другой.
Елагин с усмешкой наблюдает за ошалевшими меломанами. Даже знания немецкого языка в объёме средней школы достаточно, чтобы понять незамысловатый текст песни. Далёкие певцы клянутся закончить то, что не удалось диким ордам кочевников. Мы ворвёмся в Москву, обещают они восторженным слушателям, и полностью уничтожим всех славян, этих недочеловеков.
Или поклонники «Чингисхана» не считают себя славянами, или угрозы и брань своих кумиров принимают за милую шутку, но только восхищение на лицах парней становится всё ярче.
Выплеснув очередную порцию музыкальных плевков, магнитофон замолкает.
Сделав заказ и оставив по червонцу, парии уходят.
Стас лениво смотрит на часы «Сейко»: до конца работы ещё час. Навар сегодня неплохой, рублей сто он имеет.
Однако безмятежная жизнь длится недолго. С первыми проталинами, с первыми звенящими ручейками на улицах зачастили в студию к Стасу различные комиссии. И не свои, а всё больше народные контролёры. Люди они оказались дотошные и упорные, и Елагин, не желая удовлетворять их праздного любопытства, решает распроститься с городом на Волге. Весенний ветер манит в неведомую даль. Грезятся бескрайние просторы Сибири, где затеряется любая комиссия.
4
Хорошо работает М-ский комбинат стройматериалов. План выполняется, и премии текут рекой. Правда, авралы часто бывают. Да где их нет? Главная причина – перебои с доставкой керамзита, который Минстройпром по железной дороге посылает своему комбинату за девятьсот километров из города Л.
Долгий путь предстоит керамзиту. Естественно, задержки случаются, – отсюда авралы на производстве. В такие дни с тяжёлой завистью посматривает директор комбината Уваров на глухую трёхметровую стену своего предприятия.
За этой стеной в полную мощь даёт стране продукцию М-ский керазитовый завод. Принадлежит он Минпромстрою, который пересылает продукцию завода за девятьсот километров в Л-ский домостроительный комбинат.
Производство на Л-ском ДСК налажено чётко, план даётся. Правда, из-за перебоев с доставкой керамзита авралы бывают. Да где их нет? Всё это не волнует директора ДСК Керимова. Спокойно и уверенно ждёт он пенсии. Привычно идут в министерство отчёты о выполнении и перевыполнении; привычно постукивая на стыках рельс, бегут навстречу друг другу вагоны с керамзитом. Размеренно текут трудовые будни. Все довольны.
Недоволен только Стас Елагин. Время идёт, а заветная сумма набирается недопустимо медленно. И вот Стас идёт на приём к директору Уварову.
Долгих два часа Елагин горячо убеждает в чём-то директора. Исчерпав всё своё красноречие и доводы, Стас выходит из кабинета. В кармане у него лежит бумага, где гербовой печатью подтверждается причастность товарища Елагина к М-скому комбинату стройматериалов.
Затем Стас идёт в автохозяйство и, продемонстрировав полученную от Уварова бумагу, после тайных переговоров получает ещё одну, где документально подтверждается его причастность к М-скому автохозяйству.
Вечер Стас проводит в местном ресторане. Он задумчиво пьёт кофе с коньяком и покрывает бумажные салфетки головокружительными суммами.
Утром Елагин посещает М-ский керамзитовый завод, а в обед садится в самолёт и через два часа входит в проходную ДСК города Л. С директором этого предприятия происходит разговор, аналогичный вчерашнему.
Доводы Стаса просты и убедительны: железная дорога работает неритмично; мы, то есть автохозяйство № 719 (предъявляется соответствующая справка), обязуемся строго придерживаться графика доставок, причём, наши расценки на двадцать процентов ниже. Обе заинтересованные стороны ударяют по рукам, и Елагин спешит на Л-ский керамзитовый завод, где благополучно завершает всю грандиозную операцию.
Полтора месяца длится идиллия. Круглосуточно трудятся четыре машины: две в городе Л. и две в городе М., перевозя керамзит с завода на комбинат и мужественно преодолевая расстояние в триста метров. Это де факто.
А де юре целые колонны машин курсируют между городами Л. и М.
Гигантские суммы перечисляются на некий таинственный счёт, с которого Стас тут же благоразумно снимает все поступления и, после перевода части денег автохозяйству и выдачи наличными бригаде шоферов, обращает остаток в ценные бумаги.
Однако счастье недолговечно. В середине апреля, узнав о ревизии на М-ском ДСК, Елагин ощущает нехорошее предчувствие. Звонок директору Уварову подкрепляет интуитивные опасения. Не дожидаясь конца ревизии, Стас берёт чемодан и убывает в неизвестном направлении.
И вновь на М-ском и Л-ском комбинатах жизнь входит в привычное узаконенное русло. Снова горят энтузиазмом лица рабочих на очередном аврале. Снова летят по рельсам стремительные железнодорожные составы: одни – на восток, другие – на запад. Бодро стучат колёса, внося свой посильный вклад в дело всеобщего строительства.
И ритмично стучат колёса поезда, в спальном вагоне которого лежит Стас Елагин и составляет планы на будущее. Ещё немного, и подготовительный этап его жизни закончится. Он будет свободен и независим. Тогда он, наконец, сможет заняться творчеством. Стас пытается прикинуть план книги, которую он напишет в первую очередь, но мысли почему-то всё время сбиваются на то, как он обставит свою будущую кооперативную квартиру.
5
Вспомнив начало своей карьеры, Стас снова устроился барменом. В кинотеатре «Вперёд», идя навстречу вкусам публики, отгрохали в фойе модный бар с цветомузыкальными и стереофоническими установками.
Стас быстро сделался популярным среди местной молодёжи сам и таким же сумел сделать своё заведение. И хотя фильмы во вновь открытом после реконструкции кинотеатре по-прежнему шли довольно серые, билеты в него достать стало проблемой. Несмотря на то, что сеансы проходили при полупустом зале, а публика толпилась преимущественно в фойе, кинотеатр регулярно перевыполнял финансовый план. Директор понимал, что всецело обязан этим новому бармену и души в нём не чаял. Елагин тоже был доволен администрацией, в основном потому, что получил полную свободу действий.
А получив ее, Стас развернулся вовсю. Орудуя за стойкой на фоне полок, уставленных импортными бутылками разнообразных форм и расцветок, он делал деньги всеми доступными способами. Составляя умопомрачительные смеси из самых заманчивых ингредиентов, не отмеченных в официальных сметах, Стас проявлял недюжинную фантазию. Удовлетворяя взыскательным вкусам «золотой молодёжи», он умудрялся обходиться всего двумя напитками: водкой и портвейном. Перелитые предварительно в иностранные бутылки, они неузнаваемо меняли отечественный вкус, в чём бармен неоднократно убеждался, слыша восхищённые замечания знатоков, потягивающих коктейли через соломинку.
Не довольствуясь одной материальной пищей, Елагин приобщал своих клиентов и к духовной. Самые модные мелодии можно было услышать у него в баре. Причём, любую понравившуюся кассету Стас любезно соглашался переписать. Цена была невысокая – и заказы текли рекой.
Не брезговал Стас и мелочами. Ловко используя перебои с шампанским или шоколадом, он всегда держал под стойкой энное количество этих деликатесов «для личного пользования», охотно уступая желающим за двойную цену.
В общем, место было вполне «тёплым», и сумма на сберкнижках довольно быстро приближалась к заветной.
И в это время, как давно созревшая лавина, на Стаса обрушилось постановление партии и правительства «О мерах по преодолению пьянства и алкоголизма».
6
Вместо очередного письма Жора прислал заказную бандероль. В ней, кроме записки от Рыбкина, находился конверт на имя Елагина из Москвы. Жора сообщал, что в Лазуринске всё снова тихо и спокойно. Про Стаса постепенно забыли, и теперь все лечатся у другого доктора, который пользует больных целебной корейской гимнастикой.
Далее Жора сообщал, что он увлёкся игрой в спортлото, в результате чего оставленные Елагиным деньги как-то вдруг кончились. Пусть Стас сообщит, что делать. Оставаться в Лазуринске или уезжать. А то хозяйка требует плату за дом, а платить нечем. Если оставаться, то пускай Стас вышлет деньги. И ещё: что скажет компаньон, если Жора устроится работать на почту, благо дело уже знакомое. А то без толку сидеть надоело.
«Мне бы твои заботы», – подумал Елагин. Пожав плечами, он вскрыл конверт из Москвы и пробежал листок глазами.
«Дорогой доктор!
Всегда с благодарностью вспоминаю Вас и вашу помощь. То, что врачи не смогли сделать в течение пятнадцати лет, вам удалось за две недели. После вашего лечения я будто заново родился.
К сожалению, старые боли вновь стали возвращаться. Очевидно, старость всё-таки берёт своё. Иногда так скрутит, хоть волком вой. К врачам в поликлинику я больше не хочу обращаться, давно убедился, что это бесполезно. И в Лазуринск ехать мне уже не по силам. Одна надежда на Вас! Если бы Вы согласились приехать в Москву и пожить у меня немного! Все дорожные расходы я бы Вам оплатил. И за курс лечения могу заплатить в десятикратном размере. Деньги-то у меня есть, а вот здоровья уже – увы.
Я понимаю, доктор, что у Вас много пациентов. Вы всем нужны. Но мне Вы нужны больше всех. Прошу Вас, приезжайте.
С уважением и надеждой Антон Григорьевич Тверской».
Стас долго не раздумывал. Сообщил Рыбкину, что тот волен работать, кем хочет; указал, чтобы письма посылал теперь по новому адресу. Выслал Жоре немного денег.
Затем взял билет и улетел в Москву.
7
Квартира Антона Григорьевича Тверского напоминала нечто среднее между Эрмитажем и антикварным магазином. Картины, иконы, старинные вазы, бронзовые статуэтки заполняли её от прихожей до кухни. Даже в ванной на стене громоздился морской пейзаж в старинной раме.
Антон Григорьевич был собирателем в самом широком смысле этого слова. Он собирал и марки, и монеты, и книги, и скульптуру, и живопись, и графику, и трубки, и часы. Собирательству он посвятил всю свою жизнь, занимался этим с неугасимой страстью, и с годами его авторитет в кругах московских коллекционеров стал непререкаем. Каждую субботу коллекционеры собирались в пятикомнатной квартире Тверского, чтобы за чашкой чая обсудить свои многочисленные проблемы. Эти приёмы не прекратились даже после того, как здоровье Григория Антоновича резко ухудшилось.
Елагин уже третью неделю жил у Тверского. Антон Григорьевич встретил Стаса как долгожданного спасителя. Весь сияя от счастья, он пожимал Елагину руки и рассыпался в благодарностях. Тверской тут же прописал Стаса у себя, выдал ему пятьсот рублей в виде аванса на мелкие расходы и торжественно поклялся беспрекословно выполнять все предписания знаменитого доктора.
– Вы только насчёт знаменитого доктора не распространяйтесь, – предупредил Стас. – А то и здесь от пациентов отбоя не будет. Учтите: я приехал в Москву только ради вас.
– Ценю и благодарен. Не забуду, – Антон Григорьевич приложил руку к сердцу. – Тогда я буду всем говорить, что вы – мой племянник. Не возражаете?
– Отчего же. Не возражаю, дядюшка, – улыбнулся Елагин. – И давайте заодно перейдём на «ты».
Стас быстро освоился в квартире Тверского, перезнакомился со всеми субботними посетителями; узнал, что вещи, окружающие его, представляют баснословную ценность. Антон Григорьевич настолько вырос в глазах Стаса, что ощущать себя его племянником, пусть даже фиктивным, было очень приятно.
Тверской жаловался на желудок.
– После твоего лечения, Стасик, я о язве и думать забыл. А вот месяца три назад опять прорезалась, проклятая. На тебя одна надежда.
– Ничего, посмотрим, полечим, всё хорошо будет, – уверенно отвечал Стас, мысленно прикидывая, что здесь халтурить не стоит. Человек к нему со всей душой, так что нужно попробовать вылечить действительно. А что? Не боги горшки обжигают. Врачи по книжкам учатся, а он, слава богу, читать умеет.
Стас записался в Ленинскую библиотеку и целую неделю просидел в читальном зале, штудируя «Справочник практического врача», «Медицинскую энциклопедию» и различные учебники медвузов. К сожалению, радикальных методов лечения язвенных болезней он так и не обнаружил. Соблюдение строгой диеты, постельный режим, применение некоторых препаратов в условиях стационара. Всё это было не то. Тогда Елагин углубился в популярную литературу. Здесь было описано столько простых и радикальных мер, что у него голова закружилась. Исписав блокнот наиболее перспективными рецептами, он, довольный и уверенный в успехе, покинул читальный зал, чтобы незамедлительно приняться за дело. Посетив несколько столичных базаров и закупив необходимое, Стас развил бешеную деятельность.
Он давил сок пятилетнего алоэ и, смешивая его с мёдом и кагором, выдерживал в темноте; дробил грецкие орехи и заливал их растопленным барсучьим жиром; в поте лица добывал облепиховое масло и на чистом спирту приготовлял прополисовый экстракт.
Антон Григорьевич добросовестно глотал, жевал, выпивал и смазывал до, после и во время еды. Однако ел он всё меньше и меньше и худел прямо на глазах.
Елагин изо всех сил старался помочь несчастному старику. Были перепробованы все способы лечения, рекомендованные популярной литературой. К сожалению, долгожданного улучшения не было. Стас даже начал осторожно намекать больному, что, может быть, стоит лечь на месяц в какую-нибудь солидную клинику, но Антон Григорьевич и слышать не хотел об этом.
– Если бы не ты, Стасик, я бы давно уже был на том свете, – благодарно шептал он. – Только тебе верю. А что эти врачи? У них один разговор: на стол, резать. Нет уж, и не заикайся больше об этом. Ты, вот что лучше, сходи-ка, отнеси эти письма в Третьяковку и в нотариальную контору. Нужно кое-что приготовить на всякий случай.
В очередную субботу среди обычных гостей были нотариус и директор Третьяковской галереи, с которыми Антон Григорьевич уединился в своём кабинете и долго о чём-то совещался.
А Стас готовил гостям чай и шутил, стараясь не показать, что на душе у него скребут кошки. Он привязался к Тверскому и с горечью сознавал, что лечение не принесло тому никакой пользы. Раньше, с другими больными, Елагин никогда не забивал себе голову такими мыслями. Не поможет, так не поможет. Вреда-то никакого. Сейчас же он вдруг взглянул на всё как бы глазами Шурыгина в их последнюю встречу, и почувствовал себя жалким и беспомощным шарлатаном. Очень мерзко было на сердце. А тут ещё Рыбкин завалил письмами. И в каждом сообщает, что всё утряслось, и неплохо бы вновь начать это выгодное дело. Но нет, Елагин покончил с врачеванием навсегда!
Прошло две недели. Антону Григорьевичу стало лучше, и Стас, приписав это проявившемуся, наконец, действию своих снадобий, воспрянул духом.
Однако улучшение длилось недолго. Внезапно болезнь обострилась так, что Тверской потерял сознание. Перепуганный Стас вызвал «скорую». Врач мельком осмотрел больного и обернулся к Елагину:
– Язва?
– Да, – опустил тот голову.
– Что ж тянули? – зло бросил врач. – Доигрались. Прободение. Немедленно в больницу...
В приёмном покое Елагин подписал какие-то бумаги и тоскливо слонялся из угла в угол, ожидая конца операции. Наконец, появился хирург. Стас посмотрел на него и всё понял.
После похорон стало известно, что все картины Антон Григорьевич Тверской завещал в дар Третьяковской галерее. Единственным наследником остального движимого и недвижимого имущества был назван Стас Елагин.
Через несколько дней к Стасу вернулась холодная рассудительность, и он впервые ясно ощутил себя законным хозяином шикарной квартиры в центре Москвы и огромного состояния, которое в любой момент можно было обратить в деньги. В том, что проблем здесь не будет, он убедился сразу. За одну «Историю государства Российского» Елагину тут же предложили тысячу рублей.
Цель, к которой он шёл столько лет, была достигнута.
8
– Да здравствует солнечная Аджария! – воскликнул Елагин и перстом победителя ткнул в карту, которую разглядывал вместе с Жорой. – Прощальный товарищеский ужин будет здесь! Вот такой фейерверк!
– Почему там? – на всякий случай решил уточнить Жора.
– Потому, дружище, что Батуми – это единственный город, где есть сразу всё: горы, море, хорошие рестораны и карета с извозчиком. Хочу, знаешь ли, напоследок прокатиться с тобой именно в карете...
– Стас, я не хочу никуда ехать, дай мои деньги, – тихо произнёс Жора.
– Деньги, говоришь? М – да....
– Я хотел...
– И сколько тебе надо денег для счастья?
– Не знаю.
– Надо знать, Жора-Жорочка, что ты в этой жизни хочешь.
– Я....
– Ты, Жора, настоящий Шура Балаганов, только глупей: тот хоть твёрдо знал, что для полного счастья ему надо десять тысяч. А тебе сто тысяч хватит?
– Хватит, – машинально ответил Жора и улыбнулся шутке товарища.
Елагин открыл чёрный «кейс», небрежно бросил на стол десять массивных пачек и наложил резюме:
– Живи, Жора. Живи долго и счастливо. Ни в чём себе не отказывай. И помни, что своим счастьем ты обязан человеку, который ещё скажет своё слово и в литературе. Имя этого человека – Стас Елагин!
Не веря своим глазам, Жора нерешительно взял пачки денег, прижал их к груди и тихо заплакал. Стас панибратски похлопал его по плечу и промолвил:
– Плачь, Жора, плачь. Пожалуй, больше мы с тобой не увидимся.
– Стас, возьми меня с собой! – вдруг решил бывший компаньон.
– Нет, дружище. В большую литературу меня с таким прицепом не пустят. Разошлись наши пути-дороженьки. Поезжай в Крым, купи себе дом, «Жигули», подыщи красивую девчонку и наслаждайся жизнью. А у меня своя дорога, – при этом Стас высоко поднял голову и с воодушевлением закончил. – Я ухожу в классики!
9
Через неделю Жора приехал в Крым. Спустя месяц он купил на берегу моря деревянный дом с мезонином, «Жигули» и катер для морских прогулок. По старой привычке Рыбкин устроился работать матросом-спасателем. Вскоре он познакомился с Клавой, которая недавно приехала из сибирского далёка и теперь жила на курорте, где работала поваром. Ей очень понравился дом Жоры Рыбкина и его новенький красный автомобиль. А увидев катер на подводных крыльях, Клава была окончательно сражена – и через неделю они поженились.
В день свадьбы Жора неожиданно получил от Елагина маленькую посылку. Он торопливо открыл её и извлёк из ящика коробку, на которой крупными печатными буквами было написано «Конструктор». Жора снял с коробки крышку и увидел в ней три отделения: в первом, самом большом, покоилась бутылка марочного вина, в другом – притаился штопор, а в третьем углублении сверкала хрустальная рюмка.
Жора схватил подарок и помчался на кухню к невесте.
– Клава! Смотри! Он не забыл, не забыл меня. Вот что значит настоящий друг!
- Да, хорошая коробочка, – оценив подарок, ответила Клава.
Вечером в доме Жоры гуляла свадьба. В адрес молодых было сказано много тёплых слов. Реки спиртного пробивались сквозь горы закусок, и с каждым тостом горы становились всё ниже. Гости не страдали отсутствием аппетита, и конца застолью не было видно. В полночь тосты закончились, а водка ещё осталась. Кто-то предложил покататься на катере жениха и встретить восход солнца в море. Засидевшимся гостям эта идея понравилась. Рыбкин долго упирался, ему чертовски хотелось остаться наедине с невестой, но его уломали.
Вскоре хмельная ватага ринулась к причалу. Заурчал мотор, катер рванул от берега – и компания зашумела пуще прежнего. Морской воздух опьянял не хуже спиртного. Чествование молодожёнов возобновилось, и за борт полетели пустые бутылки и пьяные крики...
Наконец кто-то из гостей заметил на горизонте красное зарево. Все дружно пропели незатейливый гимн восходящему солнцу, и катер помчался навстречу свету. Странным был этот восход. Его отблески метались по небу, как мысли в нетрезвых головах ночных мореплавателей. Постепенно стало ясно, что за утреннюю зарю разгулявшаяся ватага приняла пламя, которое бушует неподалёку от берега.
На берегу Жора вмиг протрезвел: догорал его дом. Кто-то из гостей, видимо, оставил непогашенный окурок, и случилась беда. Спасти ничего не удалось. Подобно стоглавому Тифону пламя бушевало и неистовствовало. Когда оно проникло в гараж и коснулось запасов бензина, «Жигули» взорвались. От машины чудом уцелел только руль, который вылетел в окно; да и тот укатился в море.
Целый месяц после этого происшествия у Жоры было очень подавленное настроение. Особенно тяжело он переживал разлуку с любимой женой: Клава покинула его навсегда.
Вскоре Рыбкин продал катер и на вырученные деньги купил билеты лотереи «Спринт». Он был уверен, что хотя бы одну машину обязательно выиграет. Опустив на лавочку мешок с билетами, Жора стал лихорадочно разрывать бумажки. Его окружили болельщики, которых прямо-таки раздирало от любопытства. Большинство зрителей скалило зубы. Некоторые смотрели на игрока с сочувствием. Разумеется, не обошлось без советчиков, которые точно знали, как именно следует играть в «Спринт», чтобы успех был гарантирован. Один из таких знатоков доверительно посоветовал открывать пакетики с помощью ножниц. Какой-то мальчик сбегал домой и принёс их. Но и это не помогло – машина не попадалась. Наконец, кто-то из прохожих посоветовал не суетиться, пойти домой и там, не спеша, за кружкой пива продолжить дело.
Жора пошёл в общежитие, где он теперь жил. Всю ночь в его комнате горел свет. Рано утром Рыбкин дрожащими руками вскрыл последний билет, на котором еле заметными буквами был написан выигрыш – «Билет лотереи «Спринт».
5
Наступила весна. Стас Елагин закончил все хозяйственные хлопоты. Он купил дачу в Переделкино, обставил её со вкусом и на два года вперёд запасся продовольствием, чтобы не отвлекаться на ежедневные хождения по магазинам. Заплатив солидную сумму двум автомобильным жучкам, приобрёл «Форд» последней модели.
Решив отпраздновать новоселье и начало новой жизни, он послал Шурыгину телеграмму со словами «Приезжай – долг дружбы». Стас не сомневался, что Виктор приедет. Тот всегда выполнял свои обещания, даже во вред себе. Действительно, на следующий день Шурыгин был в Москве.
По дороге на дачу Стас ревниво наблюдал, какое впечатление на товарища произведёт автомобиль. Виктор восхищался как ребёнок, и самолюбие Стаса было полностью удовлетворено.
– А вот и мой домишко, – небрежно бросил он, когда машина мягко подкатила к двухэтажному каменному особняку.
– Ничего хибарка, – в тон ему отозвался Виктор.
Елагин продемонстрировал гостю всё, что, по его мнению, было достойно восхищения. Ему хотелось увидеть на лице школьного товарища хотя бы тень зависти, хотелось ещё раз убедиться в том, что он, Стас Елагин, уже достиг в жизни таких вершин, о которых другие могут только мечтать. Однако, сколько он ни вглядывался в лицо Виктора, зависти там не нашёл. Была только искренняя радость за успехи друга.
Время за разговорами и шахматами летело незаметно. Стас мимоходом поведал Шурыгину историю своего внезапного наследства. Он только чуть-чуть исказил истину, представив Тверского своим дальним родственником по материнской линии.
– Ну, что ж, вот ты и достиг своей цели. Даже с лихвой, – заметил Виктор. – Очень рад, что произошло это без всяких авантюр, в которые ты в одно время ударился. Помнишь доктора народной медицины Елагина?
Стас рассмеялся:
– Грехи молодости. Что было, то прошло.
– И, слава богу. Знаю уже несколько случаев, когда подобные «лекари» в самом зените своей славы вдруг оказывались за решёткой. Да и вообще, Стас, все, кто старается пролезть в жизнь, как говорится, с чёрного хода, в конце концов, сознают, что попали не туда, куда стремились. Я столько сталкивался в своей работе с такими случаями, что мне даже пришло в голову написать книгу на эту тему.
– Не советую, – авторитетно заявил Елагин. – Такую книгу не напечатают. Даже если у тебя появилась рука в издательстве, всё равно не осмелятся. Ведь это там, на Западе, сплошь и рядом жульё, а у нас – это всего лишь отдельные и нетипичные недостатки. Так что, молодой человек, скажут тебе, нечего обобщать, искажать нашу действительность и лить воду на мельницу буржуазной пропаганды.
– Не спорю, Стас, была такая точка зрения. Только отстал ты. На двадцать седьмом съезде партии ясно говорилось, что коммунисты не должны закрывать глаза на негативные явления нашей жизни, наоборот, нужно вскрывать все эти нарывы, чтобы можно было их уничтожить.
– Ну, не знаю. Недаром ведь существует поговорка, что не надо выносить сор из избы.
– Чушь! Сор из избы не выносят только лентяи и бездельники. Они заметают мусор под шкаф и делают вид, что всё чисто. Это не наша мораль.
Разговор на такую тему стал утомлять Елагина.
– Слова, слова, – небрежно промолвил он. – Как учил великий Маркс, практика – критерий истины. Попробуй сунуться куда-нибудь со своей рукописью, и тут же убедишься, что, всё-таки, я прав.
– Попробовал, – тихо ответил Шурыгин.
– Ну и что же?
Стас уже не скрывал насмешки над наивностью товарища. Виктор поднялся и достал из маленького чемодана книгу.
– Да вот, напечатали, – он попытался разыграть равнодушие, но не выдержал и закончил со счастливой улыбкой, – Поздравь меня, Стас. Прими в знак нашей дружбы.
Елагин был сражён. Он держал в руках томик с дарственной надписью, и буквы расплывались в его глазах. Осторожно положив подарок на сервант, он порывисто обнял друга и, сдерживая волнение, сказал:
- Поздравляю. От всего сердца.
Они помолчали.
– Да, обогнал ты меня, – задумчиво произнёс Стас и погрозил приятелю пальцем. – Только теперь держись. Больше я ерундой не занимаюсь, а сажусь работать. Считай, что я тебе фору дал. Но дальше тянуть не стану. Уже некуда. Надеюсь, что в ближайшее время ты получишь от меня ответный подарок.
– Буду рад, – серьёзно сказал Виктор, – употреби, наконец, свой талант в дело. Только я тебе не конкурент, Стас. У меня ведь книга очерков. На художественную литературу я, пожалуй, не потяну. Пробовал уже – не получилось.
- Ерунда, получится.
Шурыгин улыбнулся:
– Да ты, никак, утешать меня вздумал? Вот чудак! Я доволен своей работой и в целом жизнью. Знаешь, как говорят: мой стакан невелик, но я пью из своего стакана. Моё призвание – журналистика... Ну что? – перевёл он разговор. – Ещё разок в шахматы?
– Давай. Только здесь у тебя нет никаких шансов...
Стас ходил быстро, а Виктор думал над каждым ходом по полчаса. Когда он в очередной раз, глядя на доску, погрузился в размышления, Елагин вежливо поинтересовался:
– Простите, вы сегодня намерены ходить? Или мне подойти через недельку?
Видя, что партнёр не реагирует на его шуточки, Стас заскучал, походил по комнате, затем включил телевизор.
– Что тут? А, «Человек и закон», – скривился он и хотел переключить на другую программу.
Но Шурыгин поднял голову и остановил его:
– Подожди-ка. Это интересно.
– Что интересного, – возразил Стас, но вдруг сам стал внимательно приглядываться к человеку на телеэкране. – Постой, вроде, лицо знакомое...
– Это Александр Иванович Калугин, работает в прокуратуре РСФСР. Я встречался с ним несколько раз, умный мужик. Сделай погромче.
Стас прибавил звук.
– ... несмотря на это, – говорил Калугин, – ещё довольно часто встречаются подобные злоупотребления служебным положением. Некоторые люди, и их не так уж мало, как хотелось бы, превратили должности, которые доверило им государство, в средства личного обогащения. Эти люди, считающие себя избранными, очень опасны. Они опасны тем, что разлагают наше общество изнутри, порождая себе подобных; опасны тем, что подрывают в народе доверие к руководящим органам. Эти люди как раковая опухоль проникают повсюду и заражают общество всё больше. И они будут нести наказание по всей строгости нашего закона. А в том, что наказание неотвратимо, не должно быть никаких сомнений. Приведу ещё пример. Совсем недавно был задержан и предстал перед судом города N. некто Бердичевский Христофор Михайлович. Занимая должность директора ресторана, этот делец буквально ворочал миллионами. В результате его махинаций государству был нанесён значительный ущерб. Материально он выражается в сумме одного миллиона двухсот тысяч рублей. Но в чём выразить духовный ущерб, который нанёс Бердичевский? Скольких молодых людей смутил он призраком золотого тельца и толкнул на преступный путь! Сколько искалеченных человеческих душ на его совести! Как опасного уголовного преступника суд приговорил его к высшей мере наказания. Президиум Верховного Совета СССР оставил приговор в силе. Это суровая, но справедливая кара... Язвы общества, грозящие заражением всему организму, не вылечишь уговорами. Их нужно беспощадно вырезать...
– Снимите шляпу, – потрясённо сказал Елагин, выключая телевизор.
– Ты что, знал этого Бердичевского? – спросил Виктор, увидев, как побледнел товарищ.
– Я работал у него. Негодяй, конечно, порядочный, но высшая мера – всё-таки слишком...
Стас припомнил свою службу у Бердичевского и мысленно возблагодарил судьбу, которая вовремя развела его с этим человеком.
Заметив, что настроение друга упало, Виктор не стал донимать его расспросами и лёг спать.
А Елагин ещё долго сидел, вспоминая прошедшую жизнь, многие годы которой были посвящены погоне за богатством. В конце концов, утешал он себя, пусть и не всем в прошедшем он мог гордиться. Что было, то прошло. Впереди – новая жизнь. И в ней не будет больше места обману и подлости. Теперь это будет жизнь, наполненная творчеством, творчеством дли людей и во имя людей.
«Завтра провожу Виктора – и за стол. Работать, работать, работать...» – подумал Стас, засыпая.
6
В комнате раздавалось ровное гудение электрической машинки, замершей в ожидании. В солнечных лучах, проникающих через окно, бесшумно плясали пылинки. Стас Елагин сидел, подперев голову ладонью, и отрешённо смотрел на чистый лист бумаги. Три часа назад он, наконец, заставил себя взяться за дело, к которому так долго готовился и ради которого затратил столько сил и ума. Три часа назад он, радостный и весёлый, сел за новенькую импортную машинку и до сих пор не мог написать ни строчки. В голове было пусто и тоскливо, как в покинутом гостиничном номере. Мысли, ленивые и разрозненные, медленно бродили по кругу, сталкиваясь между собой и рассыпаясь на совсем уже никчёмные мыслишки.
Елагин не мог понять, в чём дело. Сколько лет он тешил себя надеждой, что вот ещё немного, и он займётся творчеством, для которого рождён. А в том, что он рождён для литературы, Стас никогда не сомневался. И какие бы барьеры ни ставила перед ним жизнь, он своего добьётся. Первая же вещь, которую он напишет, вызовет переполох в литературных кругах. Сколько раз он мысленно представлял, как это произойдёт. И вот теперь, когда все трудности позади, когда достигнуто всё то, к чему стремился, – новый барьер. И ни машина, ни деньги, ни дача с квартирой не помогут его преодолеть. А ведь было же, было время, когда такого барьера для Стаса просто не существовало. Он мог перепорхнуть эту преграду как на крыльях, даже не заметив её. Что же изменилось?
Елагин встал, подошёл к окну и прижался лбом к холодному стеклу. Он окинул взглядом зелёную лужайку и изящный голубой «Форд», блестящий и нереальный, словно на цветной фотографии.
«Неужели всё было зря? – подумал Стас. – Неужели я где-то ошибся?»
Подойдя к бару, он достал пузатую бутыль «Мартеля» и до краёв наполнил хрустальный фужер золотистой жидкостью. Ароматное пламя приятно обожгло горло и жаркими волнами расплылось по телу.
Он снова сел за стол и медленно напечатал: «Стояло жаркое лето». Подумал и добавил: «Было жарко».
«Главное – начать, – убеждал себя Елагин. – Дальше всё пойдёт само собой».
Но дело не шло. Мысли вяло и равнодушно топтались на месте.
Стас откинулся в кресле и взял в руки оставленную Виктором книгу. На коленкоре золотыми буквами было вытеснено: «Виктор Шурыгин. С чёрного хода». Стас раскрыл книгу и вслух прочитал эпиграф:
Есть особый народ – черноходцы,
И страна Черноходия есть.
(Е. Евтушенко)
Рассеянно перелистывая томик, Елагин подумал, что, конечно, это всего-навсего сборник очерков, а не художественный роман. Однако реальная книга очерков всё-таки лучше, чем роман, существующий лишь в мечтах. Да, Виктор опередил его. Они разными путями шли к одной цели, и вот Стас впервые в жизни уступил лидерство другому.
Он наугад перевернул стопку страниц. Взгляд выхватил из текста первые попавшиеся строки:
«...Всю жизнь этот человек считал себя исключением из правил. И действовать в обход существующих порядков настолько вошло у него в привычку, что иначе поступать он уже просто не мог. И вот, на склоне лет пришло озарение. Он вдруг понял, что к своему благополучию не пришёл, не подъехал, а подобрался с «чёрного хода», заплатив за это самым ценным, что есть у мыслящего человека – способностью к творчеству. Он окинул ряд своих полотен, заполнивших пустой выставочный зал, беспристрастным взглядом постороннего человека и ясно осознал, что все они не стоят первой, несовершенной по форме, но, тем не менее, одухотворённой дипломной работы, с которой он начинался как художник.. Горькое разочарование человека, все силы отдавшего достижению желанной цели и убедившегося внезапно, что цель того не стоила, охватило Виноградова…»
«Что это? – тревожно подумал Стас. – Словно обо мне... Нет! Нет! Ерунда всё это... Мнительность!»
Он вскочил и прошёлся по комнате, натыкаясь на мебель.
– Ерунда! – крикнул он. – Надо просто себя заставить.
Он вновь бросился к столу и минут пять сидел неподвижно, словно ожидая чего-то. Затем Стас Елагин медленно опустил голову на руки и закрыл глаза.
Москва – Сочи – Волгоград,
октябрь 1983 – май 1986 года
К оглавлению...
