Новый День №52

Ежедневно по улицам каменным

ухожу по делам неприкаянный,

обгоняя таких же потерянных,

уходящих по личным делам.

Древний город наполнен заботами,

суетой бесполезной и вздохами,

посему и привычен прохожему

городской суматошный бедлам.

Надоело, уеду из города

на деревню без всякого повода,

надышусь в ней свободой, а вечером

отыщу колдовскую луну.

И под ней, сединою отмеченный,

ускользну от людей незамеченным

в чисто поле и там, за околицей,

на траве бархатистой усну. 

 

АПРЕЛЬ-ВОЛШЕБНИК

 

Ещё весна не разогрелась,

ещё ночами мёрзнут лужи,

но не взирает «Изабелла»

на баловство апрельской стужи.

Она лозинки, словно руки,

с утра протягивает к небу

с надеждой – их от зимней муки

избавит звонкий птичий щебет.

Апрель – не март, он всё увидит.

Листочкам-первенцам поможет

забыть февральские обиды

и за ночь стать на год моложе.

Апрель – волшебник, с ним делиться

душевным хочется природе,

и он с красавицей-зарницей

не зря чуть дольше хороводит.

А потому, что по приметам

он «снегогон», «летун» и «цветень» 

и от него зависит лето,

и будет в августе до песен?

 

ВДВОЁМ

 

Холодный дождь и ветер злой

через меня.

Вплетает в сеть свою паук

остаток дня,

а вместе с ним простой вопрос – 

зачем живём?

Искать ответ или идти

к нему вдвоём?

Пока везёт – и есть рука,

и верный друг,

идём вдвоём и наплевать

на злой испуг.

Ответ известен, но идти

нам суждено –

переплетенье наших рук

одно звено

цепи, держащей этот мир…

И видит Бог,

что ищем путь мы на земле

в его чертог. 

 

* * *

 

Для одних не имеет большого значенья

где и с кем, почему и какой в этом смысл.

Им бы ветер попутный и плыть по теченью,

да к тому же, чтоб парус в пути не обвис.

На диковинной яхте не ноют мозоли,

под бездельем палящим особый загар.

Если туча появится, тут же уволит

обладатель заморских душистых сигар.

Всё равно им, что там – за чертой невезенья,

что в котомке идущего ветру назло,

что кого-то три ночи сжигает сомненье,

а кого-то и вовсе недавно сожгло.

Жизнь дарована всем, но прожить её с честью

пожелает не каждый – таков их удел:

кто-то душу и совесть продаст за поместье,

кто-то потом напоит свой скромный надел.

 

У черты невезенья возникнут вопросы:

кто и с кем ты, зачем и какой в этом смысл?

Промолчать не удастся, ответить попросит

беспокойная совесть, держащая жизнь.

На некоем острове прекрасном (не помню названия, потому что его столько раз переименовывали, что и не сосчитать) среди трав духмяных и кошек драных жили-поживали две барышни симпатичные. Одну звали  Сикинявдра, другую – Кисинявдра. Их так родители назвали. А что такого? Называли же девочек в первые годы Советской власти, например, Даздрапермой (Да здравствует Первое мая!) и Оюшминальлой (Отто Юльевич Шмидт на льдине) – почему бы не назвать Сикинявдрой и Кисинявдрой? Тем более, что в этих именах слышится что-то благородно-древнегреческое. Типа Одиссеи и Кассиопеи… 

Кто они были друг дружке – история умалчивает. То ли просто подружки-хохотушки, горемыки неразлучные, то ли сокурсницы по музыкальному кружку (они обе на балалайках здорово играли. Особенно пятую симфонию Листа. Прям заслушаешься, закручинишься, слезами изойдёшь!). Или даже сводные сёстры по отцовской линии. Матери у них определённо были разные: одна сельским магазином заведовала, очень приятная культурная женщина с «халой» на голове («хала» это причёска такая. Называется так – «хала». По имени хлебо-булочного изделия.), а у другой мамаша аж в районной администрации работала. То ли отделом каким заведовала (культуры там или какого сельского хозяйства), то ли полы мыла по кабинетам. Это неважно. Это уже детали, интересные только посвящённым и особо допущенным. Главное – в администрации. Не в шарашке какой. Не в хухре-мухре. 

И жили вместе с ним на острове собака Мурка, кот Бонифатьич и корова Джульбарс. Все были при деле: собака наших барышень охраняла, Бонифатьич здешних кошек яростно драл и крыл, а Джульбарс молоко давала (сто процентов жирности! Ложка в том молоке стояла! Вместе с вилками, поварёшками, подносами и стаканами!) .

И не в такие уж и давние времена, и уж и как-то незаметно зачастил с материка к нашим барышням на остров некий доктор Порошков (кажется, ухо-горло-нос. Или проктолог. Или даже вообще по санитарии специалист.). Приплывал он на большой нарядной лодке якобы проводить якобы всеобщую якобы островную якобы диспансеризацию. (какая всеобщая! Чего он здесь салазки заливает и сети раскидывает со своею диспансеризацию! Кроме наших двух задрыгов здесь, на острове, из человеческих останков и нету никого! «Диспансеризацию он приехал проводить…». Знаем мы такихдиспансеризаторов! Сколько раз видали! Приедут, проведут – глянь: мешка картошки нету. И банок с вареньем. Ии трактор куда-то скоммуниздился. И бадья десятилитровая с брагой пропала. «Диспансеризацию он проводит…». Чёрт носастый…). Так что приплывал регулярно. И в процессе этой диспансеризации наших барышень досконально обследовал. Общупывал с головы до пяток, в уши дул и руками в рот лазил. А также в ноздри и прочие интересные отверстия. А нашимзадрыгам чего? Нашим задрыгам не жалко. Пусть лазит, если ему в тех отверстиях интересно с познавательными целями. Опять же он таким образом исполнял свой священный врачебный долг. Только ему одно условие ставили: без резиновых противозачатошных средств к ним даже не приближаться (имею в виду эти самые отверстия). А то и оглянуться не успеешь как… В общем, плавали – знаем. Нас вашим дырявым корытом хрен укупишь. И не такихилюшеймуромцеввидали. И не с такими на сеновалах плавали.

– Васька, озорник, иди-ка сюда! – облокотившись на перила крылечка, громко закричала высокая женщина, одетая в старенькое линялое платье, в галошах на босу ногу, в косынке, из-под которой выбивались пряди волос и, прислонив мозолистую ладонь лодочкой к глазам, прищурившись от яркого солнца, всматривалась в густые заросли малинника, что разрослись вдоль высокого забора. – Ах ты, негодник! Зачем козе на рога натянул Танькины новые валенки, а? Ну-ка, живо в хату! Вот погоди, батька вернётся, задаст тебе жару. Васька, ремнём отлупцую! – напоследок сказала она и, погрозив кулаком, скрылась в доме, громко хлопнув скрипучей дверью.

– Зачем-зачем… Чтобы твоя коза не пырялась, – вытянувшись на земле между грядками с огурцами, тихо пробурчал невысокий паренёк, лет четырнадцати, с выгоревшими на солнце волосами, в коротковатых штанах с прорехами и в грязной залатанной рубахе. – Ага, напугала… Вот сбегу из дома и не найдёте! А когда вырасту и стану взрослым, как вы, заработаю много-премного денег, вернусь домой, тогда поглядим… А то всё время – Танечка, Танечка…, – он передразнил мать, с хрустом откусил небольшой пупырчатый огурец и начал жевать, изредка поглядывая в сторону крыльца, где сидела младшая сестрёнка и играла с новой куклой, какую ей привезли из города.

Протянув руку между стеблями, Васька нащупал несколько небольших огурцов, сорвал, осторожно сунул за пазуху и медленно пополз вдоль длинных грядок к забору. Добравшись, он раздвинул штакетины, поднялся и только начал протискиваться между ними, как позади него раздался звонкий голос сестрёнки:

– Мам, мамка, а Васька со двора убежал! Вон, вон вдоль соседских огородов несётся… – и, отложив куклу, стала махать рукой.

– У-у-у, ябеда! – оглядываясь, на бегу пробормотал Васька и, придерживая рубашку, с размаху об кого-то ударился, споткнулся и растянулся на земле. – Дождёшься, Татька!

– А ну, шкет, подожди-ка! – опираясь на отполированную за долгие годы клюку, дымя самосадом, проворчал сосед, дед Семён. – Опять нашкодничал, да? Вот я тебе задам! – и попытался схватить Ваську.

Увернувшись от руки, Васька, молча вскочил, поморщился от боли и, прихрамывая, торопливо направился в сторону оврага, разрезавшего пологий берег реки. Сбивая прутом верхушки репейника, он добрался до оврага и, оглянувшись на деревню, скрылся за густым кустарником, росшим по краю. Пробежал по узкой тропке к реке. Выбрался на прибрежную полосу и, осмотревшись, неторопливо побрёл в сторону старых рассохшихся, брошенных лодок, что лежали на берегу вверх днищем. Там, под одной из плоскодонок, которая стояла на боку, подпёртая толстыми кольями, находилось его убежище, где он прятался от родителей, если что-нибудь натворит дома или в школе, скрывался от ребят, когда играли в войнушку или в прятки, да и просто так приходил сюда, когда не было настроения. Тогда разводил маленький костерок перед лодкой, сам залезал под неё, ложился на охапку духмяного сена и, задумавшись, долгое время проводил на берегу, посматривая на пляшущие язычки пламени, на широкую реку с медленным течением, на противоположный берег, заросший густым лесом, изредка, из-за которого доносились звуки церковных колоколов. Там стояло большое село, где он ни разу ещё не был. Здесь же, под старой лодкой, лежали его запасы: куча тряпья, что приволок из дома, охапки духмяного сена, на котором всегда лежал, наблюдая за рекой, старый мешок с прорехами, где хранил картошку, исподтишка выкопанную на поле, две самодельные удочки, чтобы ловить уклеек и плотвичек, да небольшой котелок, оставленный кем-то из приезжих рыбаков. Это было его богатство, и тут находился его мирок, куда он никого не пускал, и никому про него не рассказывал. Мирок, где он был по-настоящему счастлив.

«Зимний этюд» холст, масло 35х45, 2022г.

 

«Весеннее утро» холст, масло 40х50, 2022г.

В моем окне опять горит звезда,

И снова темень – счастью не помеха,

Предчувствие серебряного смеха... 

Альбомы, накопившие года,

Как дерева в углу забытом сада,

Угрюмые, поросшие корой,

Вновь разрастутся молодой листвой.

 

 

В ПРЕДВЕРИИ РОЖДЕСТВА

 

С каждым годом всё больше хочется Рождества,

Разукрашенной елки, звёзд в полутемных окнах,

С каждым годом всё чаще хочется волшебства,

Ярких свеч в коронах дев белоснежно-тонких.

С каждым годом темнеет всё раньше и мой декабрь

Всё быстрее несётся, перебирая числа,

В телефонной книжке всё пОлно, но чуть пошарь,

Дорогих имён всё меньше... живу со смыслом.

Всё всегда везде, дай Бог,

не успеть уже

И, наверное, этот урок до конца усвоен,

Мы декабрь придержим на вираже,

Будет долог и светел он,

хоть и ликом тёмен.

 

 

НОЯБРЬСКИЙ БЛЮЗ

 

Спешит ноябрь – мой скорый поезд в зиму,

Вагонных окон ослепляет свет,

И машинист над пультом горбит спину,

Мелькают дни, но остановки нет.

Спешит мой поезд и ноябрь в спину

Промозгло дует, ёжится с утра,

И новый день, короткий как вчера,

Из дому гонит, клонит, как рябину,

Раздетую до обнаженных рук,

Замёрзших пальцев, чёрных, как испуг.

Лишь дома свечи согревают вечер,

Наш сокровенный, драгоценный мир,

Твоя рука мои ласкает плечи

Под старым пледом, сношенным до дыр.

 

 

СПЛИН

 

Побагровеет ещё рябина,

И желтизна мне застит глаза,

Как от ноябрьского скрыться сплина,

Разом ударив по тормозам?

И очутиться средь палых листьев,

И погрузиться в листвы поток,

Желтая звёздочка в тонкой кисти,

Осени поздней хмельной глоток.

 

 

ЖИЗНЬ, КАК ТАНЕЦ

 

Жизнь, как танец, ты мне обещал

Или просто почудилось это

В колыбели прошедшего лета

и в лагунах изрезанных скал?

Жизнь, как танец, подумала я –

Та давнишняя, просто мечтатель –

Будет музыка музыки ради,

Сильный ты и покорная я.

Но ворвался, все планы круша,

Властный танец, где нежно объятье,

Где так центростремительно платье,

Где друг друга так ищет душа.

Мы танцуем и, значит, живем!

Наши годы кружАтся, как вальсы,

Наши дни, как сплетенные пальцы,

Мы сильны пока вместе, вдвоём.

Так ли это? Ведь грустен мотив

Того нашего первого танго;

Но пока запечатана тайна,

Но пока не написан тот стих... 

Неделю деревня хохотала, придумывая все новые и новые подробности этой истории. Сельчане не просто здоровались с нами, а раскланивались. Приятно. А вот отношения с начальством менялись. Тучи сгущались.

Поскольку муж мой – специалист молодой, опыта работы завучем не имел, отправили его в областной центр на курсы, повышать квалификацию.

Что мне всегда нравилось в нашем народном образовании, так это бесплатные, обязательные курсы во время учебы. Все новости узнаешь: и в науках поднатореешь, и в собственной личности покопаешься на занятиях по психологии, и политически тебя подкуют по самое не могу на политзанятиях, и, самое главное, коллеги в группе досконально познакомят с районными новостями и обсудят, кто прав, а кто виноват. И все бесплатно, в течение трех недель.

– Жень, боюсь я здесь жить одна. Страшно ведь, – говорила я, собирая его дорожную сумку.

– Ну, чего здесь бояться? Запри дверь и сиди, – утешает он.

 А у меня заранее от страха уже холодеет спина. Поле, два одиноких дома и лес позади огорода.

– Ну, давай хоть на выходной приеду, а? – уже ныла я, представляя себе весь путь в цивилизацию. Сначала пешком пройти (редко когда ходили самосвалы или тракторы) семь километров по полю, миновать деревню Самодуровку, выйти на трассу, подождать под открытым небом автобус в течение часа, а когда он остановится, суметь в него втиснуться, потом полчаса трястись в грязной дребезжащей машине, держась обеими (если повезет) руками за поручни, чтобы не упасть, и, наконец, оказаться в другом мире, где жизнь кажется раем. И магазины – какие хочешь, и кафе, правда, одно единственное на вокзале, и целых три школы, все средние по тысячи учащихся в каждой, а количество людей на улице сразу поднимает настроение, и, безусловно, являлось признаком цивилизации. Этому миру надо соответствовать, поэтому грязные резиновые сапоги или валенки, смотря по сезону, паковались сразу же на обочине трассы в целлофановый пакет. Доставались сапожки, и совершалось чудесное превращение. Мелодично бежал бегунок замочка, мягкая кожа обтягивала икры ног, делая их изящными, красивыми; каблучок поднимал хозяйку над землей, и спинка распрямлялась, и подбородок взлетал, а глаза блестели и, казалось, что она стала выше, стройнее и, естественно, неотразима. А замерзшие ноги…Ну что за беда! Потом отогреются в душном, битком набитом автобусе.

Но все это ни с чем не сравнится с ледяным утром и моментом разжигания огня в печи. Этим священнодействием, как правила, занимался Женя. А вдруг у меня не получится? Буду от страха бегать по комнате, согреваться. Жуть! Муж неумолим.

– У тебя дел что ли нет? – Он строго на меня посмотрел и добавил, – ну, если хочешь, пригласи Нюрку, техничку или Машку.

– Тоже мне придумал! – возмутилась я. Чтобы вся школа через пять минут знала, что мне страшно!

– Нашла что скрывать! Да она и так знает, что ты трусиха, – засмеялся муж, как мне показалось, без сочувствия, я бы сказала, равнодушно. Он несказанно был рад вырваться в город, в цивилизацию, в свой любимый шахматный клуб. Меня в этом мире не было. Я просто не существовала там. Отметить – то я отметила, но мельком, неосознанно и только потом, через день, ощутила всю серьезность своего поступка, совершенного в июне.

Идём по городу Белграду

Для шопинга и променада.

Проходим мимо Тайшмайдана.

Потом по Деспота Стефана.

Здесь не Москва, не надо «тачки».

Здесь можно просто по «пешачке»

До крепости Келемегдан

Дойти, подняться на курган,

С восторгом молча наблюдая

Слиянье Савы и Дуная. 

 

* * *

 

Сняв с полки и отбросив мигом

Условность временных границ,

Откроешь жизненную книгу,

Прочтёшь десятка два страниц.

 

Потом заглянешь в середину,

Перемахнув десятки лет,

Не встретив больше половины

Героев, не узнав сюжет.

 

А лёжа в старческой кровати,

Уже почти что не жилец,

Но до поры ещё читатель,

Боишься заглянуть в конец.

 

Но всё же поздно или рано

Дойдёшь и до последних строк,

Узнав, что там в конце романа,

Не заглянув лишь в эпилог. 

 

* * *

 

Душа моя в глубоком трансе,

На будущем поставлен крест.

Всё в прошлом: годы бурных странствий,

И тяга к перемене мест.

 

Корабль отплыл, убрали сходни,

И как в былые времена,

Черта оседлости сегодня

Почти для всех проведена.

 

Мир трансформируется, вместо

Комфортной жизненной среды – 

Экспресс-анализы и тесты,

Вакцины и QR-коды.

 

И нет особого резона 

К возврату, стал необходим

Всем нашим нынешним патронам

И боссам масочный режим.

 

И хоть, чья жизнь пришла в упадок,

И проклинает белый свет,

Есть новый мировой порядок.

Неясно лишь, на сколько лет? 

 

* * *

 

Поскольку всё молодо-зелено,

То юная шатия-братия

Ни в чём отходить не намерена

От собственного восприятия.

 

Скорей от избытка старания,

А не от отсутствия опыта

Все их возрастные метания

И все неслучайные хлопоты.

 

И что совершенно естественно,

Свобода и демократия

Особо близки и тождественны

Их юному восприятию.

 

Их общему разумению,

И эта, друзья, особенность

Намного важней умения

Всегда ко всему приспособиться.

 

И можно вполне уверенно

Довериться их восприятию,

Пока ещё молодо-зелено,

И не наступила апатия.

Железнодорожный экспресс по маршруту «Москва-Владивосток», отошедший два часа назад от перрона столичного вокзала, весело постукивал на стыках рельсов и набирал скорость. Это был не простой поезд: в вагонах расположились писатели, поэты, драматурги и литературные критики со всей России. Были и зарубежные гости. Наибольший интерес у пассажиров и обслуживающего персонала вызывал вагон «СВ» в середине состава, в котором ехали литераторы с мировым именем.

В первом купе этого вагона находились Виссарион Григорьевич Белинский и Дмитрий Иванович Писарев. Они уже почти час спорили о поэзии Александра Сергеевича Пушкина, оба были возбуждены и никак не могли прийти к общему знаменателю.

– Виссарион Григорьевич, – любезно обратился к собеседнику Писарев, – если творческая деятельность Пушкина давала какие-нибудь ответы на те вопросы, которые ставила действительность, то, без сомнения, эти ответы мы должны искать в «Евгении Онегине». Вот и давайте объективно посмотрим на этот роман…

– Давайте, – согласился Белинский.

– Об «Онегине» вы написали две большие статьи. Вот одна из ваших цитат: «Эта поэма имеет для нас, русских, огромное историческое и общественное значение». И далее опять цитирую: «В ней Пушкин является представителем пробудившегося общественного самосознания»…

– Ну и с чем вы, милостивый государь, конкретно не согласны?

– Прежде всего, нужно решить вопрос: что за человек сам Евгений Онегин? Характеризуя его, Пушкин пишет: «Мне нравились его черты… Страстей игру мы знали оба… И резкий охлаждённый ум… Кто жил и мыслил, тот не может в душе не презирать людей»… Попробуем задать себе вопросы. Чем же охлаждён ум Онегина? Какую игру страстей он испытал? На что истратил он жар своего сердца? Что подразумевает он под словом «жизнь», когда говорит себе и другим, что жизнь томит его? Что значит, на языке Пушкина и Онегина, жить, мыслить и чувствовать?

Виссарион Григорьевич внимательно слушал и не перебивал своего визави. 

– Ответы на все эти вопросы мы должны искать в описании тех занятий, которыми предавался Онегин с самой ранней молодости и которые, наконец, вогнали его в хандру. В первой главе Пушкин описывает целый день Онегина с той минуты, когда он просыпается утром, до той минуты, когда он ложится спать, тоже утром. И что же мы видим? Онегин одевается, едет на бульвар и гуляет там, затем перемещается в ресторан, где упивается шампанским в сопровождении изобилия изысканных блюд. Потом едет на балет. Войдя в театральную залу, Онегин начинает обнаруживать охлаждённость своего ума. Покритиковав балет и не досмотрев его до конца, покидает театр. Приезжает домой, переодевается для бала и отправляется танцевать до утра. Причём в ямской карете поскакал на бал стремглав; вероятно, вследствие охлаждённости ума. И так изо дня в день… Преобладающим интересом в этой весёлой жизни Онегина является «наука страсти нежной». «Но был ли счастлив мой Евгений?» – спрашивает Пушкин. Оказывается, что Евгений не был счастлив, и из этого последнего обстоятельства Пушкин выводит заключение, что Евгений стоял выше пошлой, презренной и самодовольной толпы. С этим заключением, судя по вашим статьям, соглашаетесь и вы, Виссарион Григорьевич. Но я, к крайнему моему сожалению, вынужден здесь противоречить как нашему великому поэту, так и вам, хотя, говорю это вполне искренне, считаю вас величайшим критиком.

В насыщенном фрагментами ницшевских работ романе Ирвина Ялома «Когда Ницше плакал» из уст немецкого философа звучат слова «Истинный вопрос для мыслителя: какое количество истины я могу вынести? Это не для наших пациентов, которые хотят устранить стресс и вести спокойную жизнь» (1, с.166).

Сегодня этот вопрос можно было бы перефразировать: какое количество лжи и хаотических движений мысли может вынести социальный мир, чтобы не утонуть в них или не взорваться?

События в Казахстане, Австралии, Канаде и других странах при всей своей внешней разнородности уже даже не говорят, а вопиют, что проблема эта становится одной из центральных для человечества.

Но для того, чтобы очертить проблему, прикоснемся к теории, а, точнее говоря, к соотношению таких социокультурных феноменов и соответствующих понятий, как «миф» и «религия». В отечественной философской литературе, то есть в литературе советского и постсоветского пространства (особенно учебной, включающей и экзаменационные тесты), принято, почти как аксиома, что миф – древнейшая форма общественного сознания, предшествующая появлению религии, хотя еще советские исследователи (например, Зыбковец А.Ф. «Дорелигиозная эпоха». – М., 1959) высказывали мысль, что древнейшее сознание было синкретичным, содержащим в себе зачатки мифологии, религии и т.д.)

Если мысль о синкретичности древнейших форм общественного сознания представляется логичной, то выделение мифологии, как наиболее ранней стадии видится уязвимым. Ведь с чего начинается вплетенное в практическую деятельность осмысление мира? – С ощущений и восприятий, которые со временем рождают гроздья образов и понятий. А эти образы и понятия, сплетающиеся в разнообразные картины мира, в свою очередь, в силу диалектической связи феноменов и процессов (как составляющих феноменов) рождают определенные чувства, переживания. Не случайно классики античной философии писали, что философия начинается с удивления (или, по иному, с изумления). Таким образом, очевидно, что религиозные или порождающие религиозность чувства и переживания должны были предшествовать их словесно-образному оформлению и интерпретации в мифах, которые наряду с культом, ритуалами и обычаями органически врастали в разнообразные религиозные системы. Иначе говоря, мифология, в отличие от религиозного комплекса никогда не была самодовлеющим социокультурным феноменом или комплексом, а всегда оказывалась лишь составляющей тех или иных комплексов социально-духовной жизни.

Точно также и неомифология не является чем-то самостоятельным, а оказывается составляющей более сложных текучих, трансформирующихся социокультурных процессов рубежа тысячелетий.

Но какие черты и формы мифологии оживают в неомифологии наших дней? Удаляясь от дискуссий вспомним здесь лишь две грани понимания мифологии. Первая грань напрямую связана с буквальным значением слова «мифос», как того, что передано, рассказано и воспринимается слушающим не как рассказ, а как слепок с «объективной реальности», или, говоря иначе, оказывается вне зоны рефлексии и критического мышления.

Вторая, уже более поздняя грань – это понимание мифа, как вымысла («и в будущем вы вспомните, как миф, о людях, что ушли не долюбив, не докурив последней папиросы»).

В неомифологии, связанной с глобальными трансформациями последних двух лет, явственно проступают обе этих грани. Причем де-факто акценты делаются именно на так называемой «языческой мифологии», оказывающейся по ту сторону понимания добра и зла, сложившегося в доминирующих культурных парадигмах последних столетий, а в чем-то даже и тысячелетий.

Мамочка, мамочка, это все сон.

Правда?

Глазки открою, увижу свой дом.

Завтра.

 

Мама, куда и зачем мы бежим

Не глядя?

Мама, смотри на скамейке лежит

Дядя.

 

Может устал и решил отдохнуть?

Мама!

Ты осторожнее, там не свернуть.

Яма.

 

Знаешь, я дома забыл своего

Друга,

Он на полу, а вокруг никого.

Испуган.

 

Мама, его ведь снаряд разорвать

Может.

Надо вернуться домой и забрать

Ёжу.

 

Вот я большую сейчас подберу 

Палку,

Друга пойду защищать и громить 

Танки.

 

Мамочка, очень устал я, болит

Ножка.

Видишь подвал, где завалы, глядит

Кошка.

 

Помнишь, к нам в гости ходила домой

Важно.

Мама ей здесь оставаться одной

Страшно.

 

Даже не сможем разжечь мы костра,

Грады.

Мамочка, это плохая игра.

Правда?

 

Что вам потом в оправданье сказать,

Дяди?

Дяди, прошу вас, откройте глаза,

Хватит.

 

 

МОЖЕТ БЫТЬ

 

Может быть кому-то нужно

Чтоб изнашивались души,

Чтоб смотрели равнодушно

В никуда...

 

Чтоб потом другая мерность

Блеском, затмевая серость,

Увлекала в эфемерность

Навсегда...

 

Может быть кому-то нужно

Чтобы просыпались души,

Чтоб могли друг друга слушать

И мечтать...

 

Светом быть, а не казаться,

И мгновеньем наслаждаться,

Вместе с миром возрождая

Благодать...

 

Может быть кому-то нужно

Чтобы выбирали души

Потеряв себя, иль дружбу

Обретя...

 

Каждая из миллиона

Выберет что ей знакомо,

Потому что есть законы

Бытия...

Наш мир настолько бурлит политикой, что в ней, как в костре, все более и более теряются все очертания и формы чего-либо другого. Попытки изобразить отвлеченность на деле оказываются либо политической же ширмой, либо мантрой-заклинанием-аутотренингом, т.е. не являются собственно отличным, имеют ее все равно ввиду, пусть и косвенно, «борются с ней». Но ведь подлинное «другое» просто «про другое», нет? Должно быть так или нет? Закономерно ли это явление? Эти вопросы обычно задают искусствоведы и историки эпохи «кристаллизации», т.е. инерционной фазы цикла (как правило во второй половине столетия). Попробуем же именно сейчас, на острие меча происходящего взаимодействия-борьбы, ответить на него. Идя опять путем сопоставления политических фактов с законами физики, т.е. энергии и материи. Итак, первым постулатом нашим станет утверждение, что закон сохранения энергии (а также и «абсолютной» массы вещества) неизменен (включая и «черные дыры»). Попытка «разорвать» Вселенную на эпизоды, пусть и подтвержденные математикой, говорят о проявлении волюнтаризма, или самодурства, в том числе и с помощью цифр. Ибо то, что во Вселенной есть некие «массивы информации», где ошибается даже математика очевидны. Более того, ошибается не математика, а математик. Не имея верных данных к расчету и потому получающий произвольное. С другой стороны опыт древних, включая и математиков, говорит о том, что идеи Дао не так уж далеки от истинной природы вещей. И наша прямая бесконечности, со знаками минус и плюс (абсцисса) в реальности – только дуга (наблюдаемого цикла). Но сама сумма этих дуг может выражена, как эта прямая. Причем опять-таки во времени. Меня давно настораживает принятие в физике субстанции времени, как физического факта, как сила, скорость и т.д. Это очень странно, если учесть, что время, как и цифра, есть не что иное, как инструмент познания человеческого ума, это умственная палка-копалка. И уравнивание заведомо несравнимых понятий-субстанций, это уже полшага для фантазии вообще. А если добавить еще и эллинскую «статику», идущую даже не от Аристотеля, а выраженную Аристотелем, Птолемеем и пр., то мы в таком «окружении» понятий о Вселенной и вовсе превращаемся в «первого парня на деревне». Веря, что есть некое «время», как сущность, и «статика-постоянство», как состояние, мы утрачиваем напрочь связь с реальным положением вещей. А именно постоянным видоизменением и движением всего и вся (от планет-галактик до атомарного веса изотопов) и отсутствием собственно времени, кроме как линейки в наших руках. Ибо если перед нами человек, которому скажем 30 лет, то фактически он состоит из: 

1. Клеток, большинство из которых живут отнюдь не годы (не будем детализировать).

2. Энергии, прежде всего электро-химической, точнее сначала электро, а потом химической, как реакция на изменения частоты и силы тока (можете заняться измерением – оно просто в миллиамперах все). А энергия – вечна, или предвечна. И...

3. Как напоминает Вернадский атомов динозавра. Так как, раз попадая в оборот живого на земле, любое вещество начинает бесконечный круговорот в природе именно живого. То, что Шекспир выразил во фразе Гамлета про короля, червей и рыбу (кто не помнит, перечтет).

Таким образом перед нами стоит в таком случае... вечное, 30млнлетнедавнее и рожденное, даже рождающееся, буквально сейчас. И где же время? Только, условность и как удобство понимания-ориентации в циклах. 

Но, в отличие от Дао, мы посмеем утверждать, что несмотря на повальную, пересекающуюся, и даже сталкивающуюся цикличность, мир все-таки движется именно векторно, а не стоит на месте Птолемея, пусть и из «суперцентра» всей Вселенной, ну хотя бы уже потому, что с точки зрения богословия (обязательной дисциплины средневековых университетов) этот «суперцентр», Бог, есть Начало не только Предвечное, но и Развивающееся, Находящее В Вечном Движении, а не статичное.

  Вдали, в стиле корейских гравюр на рисовой бумаге – силуэты гор; перед ними лес, тростник, посевы чумизы; между лесом и полями – крыши фанз и чиби: окраина деревни. Танцуя и напевая, из тростника возникают две Поющие Тростинки. 

1-я Поющая Тростинка. В одной стране, у подножия гор, на окраине деревни жили…

2-я Поющая Тростинка. Росли! Мы. Поющие тростинки. В кусте тростника. У края леса.

1-я Поющая Тростинка. Не о нас речь. О сестрах-Голубках. О злом Чародее и его ужасной сестре-Змее. О том, как они хотели погубить Голубок. Так вот…

2-я Поющая Тростинка. Эта история и про нас! Как мы стали поющими. 

1-я Поющая Тростинка. Да, мы были обычными тростинками. Но стали поющими.

2-я Поющая Тростинка. А потом еще и поющими Стрелами. И помогли храброму Охотнику спасти сестер-Голубок от злых змей и освободить страну от злого Чародея.

1-я Поющая Тростинка. Словом, на окраине деревни жили две сестры. Старшая сестра и ее муж, сильный, работящий человек, растили детей. Младшая сестра помогала им по дому. Сестры были добрые, участливые. Помогали соседям. В деревне их любили.

2-я Поющая Тростинка. И прозвали Голубками. А еще в деревне жил храбрый Охотник. Дичь добывал в лесу и в горах не только для себя. Но и для всех в деревне, у кого старость или болезни отняли силы. Очень меткий и удачливый! Будто сама природа помогала ему. 

Является Охотник. Тростинки тянутся к нему. 

Охотник. Узнали меня, мои хорошие? Вы нежны и красивы, как моя Голубка. Она самая красивая во всей деревне. Во всей округе! У нее золотое сердце и светлая душа. А вы, вы самые особенные среди ваших подруг-тростинок в этом кусте.

Взяв их «за руки», как бы пританцовывает с ними, не сходя с места.

Ох, ручей обмелел. Как бы вы не зачахли от жажды. Вернусь с охоты, пророю канавку от ручья к вашему кусту. Сдается мне: умели б вы говорить, голос ваш был бы так же певуч, как голос моей Голубки. Позвал бы вас на свадьбу! Всю деревню зову! И ветер, и солнце… Всех приглашаю! А пока, мои хорошие, до свиданья. 

  Охотник уходит. И возникает Волшебник. В просторном одеянии он похож на силуэт огромной птицы. Летящие широкие рукава – словно крылья.

1-я Поющая Тростинка. Младшая Голубка и Охотник полюбили друг друга. 

2-я Поющая Тростинка. Дело шло к свадьбе. И ничто не предвещало беды.

  Волшебник движется в странном танце, взмахивая руками, словно дирижируя. А говорят за него, нараспев, басовито, «мужским голосом», Поющие Тростинки.

1-я Поющая Тростинка (басовито). Слушайте, Тростинки! Я избрал вас для важного дела. С вами дружит Охотник. Его верность и моя сила звучат моим голосом в вашей душе.

2-я Поющая Тростинка. Твои слова не улетят на ветер, о мудрый Учитель!

1-я Поющая Тростинка (басовито). Порядок и спокойствие царят в нашей стране. Я полечу в другие края, уничтожать там злые силы.

2-я Поющая Тростинка. О, мудрейший из Учителей! Как же так? Ведь наша страна останется без твоего присмотра. 

1-я Поющая Тростинка (басовито). На то время, пока меня здесь не будет, дарю часть моей волшебной силы вам. Вам откроется тайное знание, незримое и неведомое для других. Как мечтал ваш друг, Охотник, вы отныне – поющий тростник. Если случится беда и нагрянет зло… Вы поможете его победить! Внимайте мне и запоминайте.

Русь моя! Моя Россия!

Здравствуй, Родина моя!

Ты сильна, вольна, красива,

Закалённая в боях.

 

Духом – вечно молодая

Древнерусская страна.

Добрый помнит, мудрый знает, –

Мать родимая всем нам!

 

Я люблю тебя, Россия!

Твой простор, неспешный лад,

Ты детей своих любила,

Как могла их берегла.

 

Твой народ – твоя опора,

Парус в небо и баркас.

Ты – леса, поля и горы,

О тебе – народный сказ.

 

Расцветай же Божьей силой

В необхватности земель!

Будь Державой белокрылой

В обрамлении морей! 

16 июля 2020 года (написано в день получения паспорта гражданина РФ). 

 

ЛИРИКА «Z» И «V» ВЕСНЫ 

Зима 2022 года стала, пожалуй, самым тяжёлым испытанием для патриотов России, которые все 8 лет (с 2014 по 2022 годы) с оружием в руках стояли на защите отвоёванных рубежей ЛНР и ДНР. Республики жили своей привычно-напряжённой, непризнанной жизнью, но над ними всё больше и больше нависали вооружённые тучи зла. Около 130 тысяч украинских военных, снабжённых США и объединённым Западом самым современным оружием, строили планы перейти в наступление и уничтожить нас. С тревожными думами о судьбе ополченцев и мирных жителей я писала стихотворение «То не стон окопных сквозняков». Как же хотелось найти выход из угрожающего смертью положения! 

 

То не стон окопных сквозняков,

То не вой степного нрава ветра,

То легенды древних скорняков

Прорастают в жизнь, скорбя о жертвах.

 

Снег стенаний вдов и матерей

Нестерпим морозной длинной ночью,

От него бы спрятаться скорей

За бронёй весёлых лёгких строчек.

 

Выдувает теплоту из душ,

Нагнетаньем боя не согреться.

В нашем веке снова честный муж

Защищает дом родной от бедствий.

 

А в землянке теплится очаг,

Снег растаял, став горячим чаем.

Приютил солдат крутой овраг,

Ключ от подземелий им вручая.

30 января 2022 года

 

Да, мы знали, что 19 января фракция КПРФ в Государственной Думе внесла на рассмотрение нижней палаты парламента проект обращения к президенту России В.В. Путину о необходимости признания независимости Донецкой и Луганской народных республик, но нам казалось, что это предложение не может быть поддержано. Если не признали за 8 лет существования ЛДНР, то и сейчас шансов на признание было ровно столько же. Тем не менее, в следующем своём стихотворении «Любовь я выплакала всю», неожиданно для себя, в последнем катрене я упрямо выдаю желаемое за действительное – даю обещание, что на Сретение всё изменится.

 

Любовь я выплакала всю

В печалях-радостях за близких.

Теперь не выдавить слезу:

Все чувства – льда немые блики…

 

Как будто наступил предел,

Оцепенела человечность,

И душу песней не согрел

Весны крылатый, звонкий вестник.

 

Ну сколько можно дух ломать?

Война рождает мир постылый.

Волнуется за сына мать,

А он всё ждёт подмоги с тыла.

 

Зима, зима, зима, зима!

Она и в душах, и в пейзажах,

Застыла, не пуская в март,

Нелепой, бесполезной стражей.

Любовь вернётся в мир вот-вот...

Пришло бы Сретенье скорее!

И светлых чувств водоворот,

Я верю, душу отогреет.

10 февраля 2022 года

 

15 февраля, в большой православный праздник Сретение Господнее состоялось, казалось, невозможное: Госдума во время пленарного заседания проголосовала за проект постановления о признании Донецкой и Луганской народных республик. Мы, уставшие ожидать признания, и верили, и, по-привычке, не верили в то, что Россия решилась спасти Донбасс, поставив точку на войне в Донбассе. Мы, конечно, радовались, но, одновременно, и остерегались торжествовать раньше времени. Россия могла не успеть. А тут ей ещё пришлось, как от назойливых мух, отбиваться от угроз США и объединённого Запада ввести самые ужасные в мире санкции. Неужели кому-то ещё непонятно? Не Россия агрессор, а именно Америка со своей профашистской коалицией. Отсюда и моё стихотворение «Америка напала на Россию». 

 

Америка напала на Россию,

На Украину и на Беларусь.

Закономерную Победу русской силы – 

Объединившейся – я предсказать берусь!

 

Падут враги! Подкупленная свора

Укронацистов подожмёт свой хвост,

Скулить и лаять будет до упора

На старой дружбы воскрешённый мост.

 

Но общая Победа воссияет,

И радостью сметёт былую грусть.

Христос и Богородица, Спасая, 

Благословят на мир Святую Русь!

18 февраля 2022

 

Далее всё происходило как во сне. Не отрываясь от экранов, мы сутками следили за новостями. 

Ура!!! Свершилось! 21. 02. 2022 года Владимир Владимирович Путин подписал указы о признании независимости Донецкой и Луганской народных республик. Благодарность до краёв наполнила сердца жителей Донбасса! Затаив дыхание, смотрели мы, как 22.02.2022 года наши лидеры: Президент Российской Федерации Владимир Владимирович Путин, Глава Донецкой Народной Республики Денис Владимирович Пушилин и Глава Луганской Народной Республики Леонид Иванович Пасечник подписали Договоры о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между Российской Федерацией, Донецкой и Луганской Народными Республиками. Госдума единогласно ратифицировала эти договоры. «Спасибо! Спасибо! Спасибо!», – стучали благодарностью наши сердца.

С этого момента военная помощь России становилась реальностью. Неужели? Учащённый пульс не давал заснуть этой ночью. Неужели? Обстрелы республик набирали обороты, но было понятно, что недолго нацистам осталось глумиться над русским Донбассом. Радость признания всё же несколько омрачалась объявленной эвакуацией пожилых людей, женщин и детей, а ещё – всеобщей мобилизацией… Вывод напрашивался сам: значит, без новой горячей фазы войны не обойдётся. 

20 февраля, несмотря на возобновившиеся обстрелы окраин Луганска, решила поехать на воскресную службу в Свято-Петро-Павловский собор. Ранним утром я стояла на остановке общественного транспорта и во все глаза смотрела на небо. Солнце ещё только вставало над посадкой, а облака уже шли и шли к нему на восток целыми шеренгами в несколько рядов. Они были похожи то ли на защитников, то ли на беженцев. Пока доехала до храма, стихотворение «Мой рассвет» уже легло в блокнот смартфона. Оно оказалось сложной, нестандартной формы. Менять не стала, подправила рифмы, размеры и опубликовала.  

 

МОЙ РАССВЕТ  

Я ещё сплю.

Мой рассвет золотит тонкой кромкой над дальнею рощей предвечный восток.

Мне невдомёк:

Облака, словно призванный строй, серебрят моё синее-синее небо.

Тенью на луг

Всё бегут и бегут на восток, вызывая на сердце и грусть, и восторг.

Тонок намёк:

Невзирая на жёсткость границ, выше быть – это их поднебесное кредо.

 

Водоворот –

Это их привилегия плыть, кучеваться, грозой огрызаться и вновь,

Былью про юг

Испаряться с земли, по пути собирая себя в облака-дезертиры.

Так и народ,

Оставляя свой край, убегает, толпясь на границе... Но есть одно но:

Я ещё сплю

Сладко-сладко, свернувшись в калачик, в уюте родимой квартиры.

 

Солнце встаёт!

Я не знаю, проснусь ли сегодня от рёва войны, что так многих убила.

Тихо пока,

Оттого не спешу собирать я тревожный по сути своей чемоданчик.

Вовсе не мёд

Оставлять впопыхах свой намоленный дом, всё, что до смерти жизненно мило.

Как облака

Не хочу испаряться, бежать, и по кругу слезами на луг изливаться.

Я – человек!

Просыпаясь от грохота мин, остаюсь, и решаю-решаю задачи.

23 февраля 2022 года

 – Шота Ираклиевич, тут вот какое дело, – я переминался с ноги на ногу, мучительно соображая, как же убедительнее изложить свою просьбу.

 – Нэ томи, праздныкы вот здэсь, – шеф указал на свой нос, – излагай и ступай.

 – И я об этом, отпустите меня без содержания до двенадцатого мая. Сухогрузов в порту нет, и в ближайшие две недели не предвидится. Грузить зерно не на что! А у меня сын, студент в Питере – на одном дыхании выпалил я.

Хозяин кабинета, не отрывая взгляда от какой-то бумаги, с разноцветным гербом в левом верхнем углу.

 – В университете.

 – Мы на сэвэрах нэ таргуем. Там другой филиал имэется. Забыл что ли?

 – Так я же по личным делам, можно сказать, семейным. Одна нога там, другая здесь. Вот заявление, подпишите, пожалуйста.

Шеф, наконец, оторвал взгляд от кипы документов:

 – Сын гаваришь... это святое, так бы сразу и гаварил, а то понымаэшь... – он не успел закончить фразу, ибо зазвонил телефон.

Шота Ираклиевич снял трубку и затараторил на грузинском.

Не прекращая беседы подмахнул заявление и дал знак, чтобы я исчез с глаз и «желательно навсегда».

 

В северной столице сразу начались приключения.

Мест в студенческом общежитии для приезжих пап и мам не оказалось. Свободных, бюджетных номеров в гостиницах и хостелах тоже.

Одно слово – праздники. Всем хочется к культуре приобщиться и на памятники зодчества поглядеть.

Кое-как при помощи коллег из дружественного филиала «Зерноэкспорта» удалось отыскать койку в малюсеньком хостеле «У тёмной реки», на окраине города.

Жили там гастарбайтеры из республик Средней Азии, три раза в день жарящие на кухне дешёвую рыбу.

 – Юлдошев, (друг – узб.) – обратился ко мне хозяин этой ночлежки, – значит так, живи покаместь, но недолго, дня три-четыре. Потом у меня муаммо бошланади (беда начитается – узб.). Приезжают спортсмены. Будут выступать на площади в День победы.

 – И куда же мне податься? На вокзал? Но и там...

 – Юлдошев, ты прав. Туда не надо. Полицей-милицей раз-два и в кутузку. На базар ходи, может кто и приютит, даст кровать за сум (денежная единица в Узбекистане), другой. А опосля праздников уни қайтариб олишдан хурсанд бўламан (с удовольствием приму обратно – узб.). 

Ранее утро следующего дня. 

С первым поездом метрополитена я уехал на рынок, желая, как можно быстрее, притворить в жизнь совет владельца хостела. И первое, что бросилось в глаза, это сиротливо стоящий микроавтобус с красноречивой табличкой за лобовым стеклом.

«Вожу в Финку за товаром. Недорого. Экскурсии по желанию. Наличие визы обязательно!»

 Хвала горячо любимому «Зерноэкспорту», регулярно обеспечивавшему сотрудников годовым Шенгеном (разрешение для свободного въезда и перемещения по всем странам Шенгенского соглашения).

 – Едем завтра рано утром, – сонно бормотал водитель, – останавливаемся в отеле четыре звезды. Базаруем, закупаемся дня четыре, и домой.

Оставить незаметные следы

простого человеческого горя

на берегу свихнувшейся воды,

штормящего космического моря.

Пройдут года, а может и века,

откроются астральные порталы,

когда волна по контуру песка

сканирует мои инициалы.

Ты угадаешь их на берегу

по мановенью памяти мгновенной.

Прости, но это всё, что я могу

оставить в назидание Вселенной.

 

 

ГРОЗА

 

Гроза –

и только мы вдвоем:

стихия небо сотрясала,

но ты плясала под дождем –

как ты, любимая, плясала!..

Когда гроза над головой

по старой памяти гарцует,

из каждой капли дождевой

моя любимая танцует.

 

 

* * *

 

Порой наблюдаю по лицам

и даже по собственным снам,

что люди

завидуют птицам,

а птицы

     завидуют нам. 

Бескрылый грустит у порога,

а фишка любого орла –

добавить ума, хоть немного,

к тугому размаху крыла.

Все наши мечты и усилья

ложатся на те же круги:

кому-то – 

широкие крылья,

кому-то –

большие мозги.

 

 

* * *

 

Человек упорядочен, ибо

то сердечко, то нервы шалят –

люди, как мелководные рыбы,

плавниками судьбы шевелят.

Можно, ближнего не задевая,

отраженные звезды ловить

или, жабры любви раздувая,

по течению времени плыть.

     Я живу на земле, как умею,

     а по небу ныряет луна.

     Постарею и следом за нею

     донырну до небесного дна.

 

 

МИРОУСТРОЙСТВО

 

Мир человеку по плечу,

мироустройство по карману –

выпендриваться не хочу,

но и мытариться не стану.

Живу с другими наравне,

когда крахмальные салфетки,

чужая шкура на стене

и пара канареек в клетке.

Они поют на все лады,

ничем на свете не рискуют,

пока стрекозы у воды

по-хлебниковски крылышкуют.

 

 

* * *

 

Мир ощутимо сдвинулся по фазе,

но дыма не бывает без огня,

хотя причинно-следственные связи

на деле ускользают от меня.

Сижу перед компьютерной лучиной,

которая дымит на все лады

и следствие становится причиной

для новой человеческой беды.

Когда на персональном мониторе

появится командная строка,

увижу всё в замедленном повторе,

причину угадав, наверняка.

Небо на ладони, шапки гор седы

Вьется змейкой речка, чище нет воды.

Девушка с кувшином, чёрные глаза

Гордые мужчины, янтарем лоза...

 

В яблонях долины, хоженой тропой

Кони с черной гривой, мчат на водопой.

Шелковые нивы, в росах поутру,

Здесь детей с рожденья учат лишь добру...

 

Вековые скалы памятью полны,

На стене кинжалы, с давней той войны.

Здесь народ адыгский издавна живёт,

За столом лишь старший голос подаёт…

 

В поднебесье кружит беркут, взгляд востёр,

Как молитвы песни, а в груди костер.

Танец – отраженье жизни, без прикрас

Честь и уваженье, так живет Кавказ...

 

Горы – исполины, как века седы,

А в Лабе хрустальной чище нет воды.

Девушка с кувшином, чёрные глаза,

В виноградных бусах алая лоза...

 

Прим. Лаба – горная река в Адыгее.

 

 

АДЫГЕЯ – КРАЙ РАЗДОЛЬНЫЙ…

 

Над Оштеном ветер вольный

Гонит облака.

Адыгея – край раздольный,

Славься на века!

 

Тут в долинах как невесты

Яблони цветут.

Здесь не говорят о чести,

Ею здесь живут...

 

Седовласые вершины

Мудрости оплот.

Если ты рождён мужчиной,

Не пятнай свой род.

 

Можно преклонить колено,

Только пред отцом.

Ввек не знали горцы плена,

Помни ты о том...

 

Зажигает душу песня,

И лезгинки круг.

Дом в ауле, строят вместе

Силой сотни рук…

 

Синева в озерах неба,

Манит взор закат.

Преломил краюху хлеба,

Каждый гость – как брат!

 

Стать литая и папаха

Образ твой, адыг.

Гордый взор не знает страха,

Если дух велик.

 

Над долиной вольный ветер,

В яблонях затих.

Адыгея, нет на свете,

Краше мест твоих!

 

Прим. Оштен – одна из самых высоких гор в Адыгее.

– Ян, глянь. Твой идёт.

Янкино сердце невольно дрогнуло: «Кто ещё там МОЙ? Гвоздев, что ли, раньше времени заявился? А вдруг случилось чудо и ко мне идёт Агранович? Но увы… как говорится, не ждите чуда – чудите сами!» 

    Из огромного окна мастерской невозможно было перепутать. К училищным дверям приближался Антип: «Зачем он сюда прётся?! Сейчас начнёт канючить, угрожать, позорить. Засада! И снова будет, как говорит Цесарский: «Сыр Советский парафин (то есть позор несусветный)!» Лучше выйти Антипке навстречу, чтобы объясняться не на глазах у всей группы». 

    Услышав, как хлопнула входная дверь, Янка ринулась в коридор навстречу настойчивому экс-жениху. На лестнице она остановилась и прислушалась, готовясь к неприятному разговору. Но, к её неизъяснимому удивлению, твёрдые шаги Антипа направились в противоположном направлении, прямиком в кабинет Вик-Инга. «Ну, сейчас его Резина покусает и выкинет из приёмной с треском» – злорадствовала Янка. Но ничего подобного. Время шло, а лихой жених не выходил. «Неужели она его прям там загрызла?» – забеспокоилась Янка. 

    Её разбирало невыносимое любопытство и почему-то… ужас. Она то отходила прочь, то вновь подкрадывалась на самых цыпочках, прикладываясь ухом к двери. Наконец, озираясь и дрожа, Янка рискнула заглянуть в замочную скважину. Но в маленькую дырочку были видны только толстые пальцы Резины, со злобным остервенением долбящие клавиатуру компьютера. 

 

– Приветствую вас, Виктор Ингиберович.

– Здорово, придурок. К чему официоз? Что-то не слышу энтузиазма в голосе?

– Ты чо? Озверел уже здесь, мертвечатина? Балуешься тут с молоденькими студенточками? Педагог многоликий. – Антип бесцеремонно потрепал Вик-Инга за колючую бороду.

– Живыми я не интересуюсь. Суета всё это. 

– Да-да, я забыл совсем, что ты у нас только по консервам прибиваешься. Да у тебя и инструмент-то, поди, давно отвалился? Или ничего? Запасной имеется?

– Много текста. По делу? 

– А то! Думаешь, великая тяга к искусству меня в твою богадельню привела? Приглядываешь тут… за моей суженой, а? 

– По мере возможностей. Невыносимо с ней рядом находиться. Как ты только выдерживаешь? Мерзко и … боль!

– Знаю! Терпи! 

– Ты мне скажи, Антип, КАК?! Как это могло произойти?.. Как она до сих пор жива? И перстень до сих пор у неё?!

– Нн-не з-знаю, блин! Уж я её… ВСЁ, кажется, сделал, чтоб она с катушек слетела. Зелье подливал, прахом могильным осыпал. Дурманку в еду, питьё, и в курево подмешивал. А её ничего не берёт, суку. Все ритуалы, как положено, каждое новолуние... – словно проглотив сухой кусок, Антип с озлоблением и тоской продолжил: Она тут поначалу стала здорово в силу входить, ну мы родимую нейтрализовали насколько смогли. Даже Карагаевну подключали, она ведь бабка стрелянная, иглу заговорённую в подол воткнула, и вроде бы всё-то у нас на лад шло…

Артиллерия «ухала» громко,

Чья-то смерть притаилась в штыке,

Беззащитная божья коровка

Семенила по бледной щеке.

 

Так похожа на капельку крови,

Что у парня текла изо рта,

И почти растворилась от боли

Между жизнью и смертью черта.

 

Было небо бездонно, безбрежно,

Ложем стала чужая земля,

А в российской глубинке с надеждой

Ожидала героя семья.

 

Там осталось беспечное детство,

Улетали букашки с руки,

И не знал сокрушительных бедствий

Отчий край, что у синей реки.

 

Вот замешкалась божья коровка,

И вспорхнув на чуть слышимый вздох,

Полетела небесною тропкой

В ту обитель, где ждал её Бог.

 

Уносила солдатскую душу

Под атаку и крики: «Ура!»

Непреложные своды нарушив,

Прямо сразу в сияющий рай…

 

Обнимали осока и мята

Паренька, словно руки родни,

И ликующий май в сорок пятом

Приближали апрельские дни.

 

 

МАЛЬЧИКИ

 

 

Куда вы уходите, мальчики?

Вас дома так любят и ждут,

В полях расцвели одуванчики,

Оправился март от простуд.

 

В природе опять обновление,

Бушует вишнёвый прибой,

А вам не идти в наступление, –

Другие отправятся в бой.

 

Забрали вас тихие ангелы,

В том выборе вы не вольны,

Ответ не в задачке по алгебре,

Решили так боги войны.

 

Куда вы, бесстрашные мальчики?

Таинственный мир невесом,

Реальность уходит на пальчиках,

Боясь потревожить ваш сон.

 

Нет больше ни взрывов, ни выстрелов,

Ни всполохов алых зарниц,

Пришлось вам действительно выстрадать

Эдемское пение птиц.

 

Гроза, отгремев канонадою,

Умолкла. Восходит заря.

Нам хочется верить, что надо так,

И вы погибали не зря.

 

Не ради медалей и почестей,

А ради победного дня

Вы стали героями повести,

Что ваши прочтут сыновья.

 

Куда вы уходите, мальчики?

В далёкий, немеркнущий свет,

Где армия солнечных зайчиков,

А смерти, забвения, нет.

 

Взметнётесь ветрами над пашнями,

Прольётесь июльским дождём,

До встречи. И самое важное:

Мы помним. Мы любим. Мы ждём.