ХОТИТЕ – ВЕРЬТЕ, ХОТИТЕ – НЕТ…
На некоем острове прекрасном (не помню названия, потому что его столько раз переименовывали, что и не сосчитать) среди трав духмяных и кошек драных жили-поживали две барышни симпатичные. Одну звали Сикинявдра, другую – Кисинявдра. Их так родители назвали. А что такого? Называли же девочек в первые годы Советской власти, например, Даздрапермой (Да здравствует Первое мая!) и Оюшминальлой (Отто Юльевич Шмидт на льдине) – почему бы не назвать Сикинявдрой и Кисинявдрой? Тем более, что в этих именах слышится что-то благородно-древнегреческое. Типа Одиссеи и Кассиопеи…
Кто они были друг дружке – история умалчивает. То ли просто подружки-хохотушки, горемыки неразлучные, то ли сокурсницы по музыкальному кружку (они обе на балалайках здорово играли. Особенно пятую симфонию Листа. Прям заслушаешься, закручинишься, слезами изойдёшь!). Или даже сводные сёстры по отцовской линии. Матери у них определённо были разные: одна сельским магазином заведовала, очень приятная культурная женщина с «халой» на голове («хала» это причёска такая. Называется так – «хала». По имени хлебо-булочного изделия.), а у другой мамаша аж в районной администрации работала. То ли отделом каким заведовала (культуры там или какого сельского хозяйства), то ли полы мыла по кабинетам. Это неважно. Это уже детали, интересные только посвящённым и особо допущенным. Главное – в администрации. Не в шарашке какой. Не в хухре-мухре.
И жили вместе с ним на острове собака Мурка, кот Бонифатьич и корова Джульбарс. Все были при деле: собака наших барышень охраняла, Бонифатьич здешних кошек яростно драл и крыл, а Джульбарс молоко давала (сто процентов жирности! Ложка в том молоке стояла! Вместе с вилками, поварёшками, подносами и стаканами!) .
И не в такие уж и давние времена, и уж и как-то незаметно зачастил с материка к нашим барышням на остров некий доктор Порошков (кажется, ухо-горло-нос. Или проктолог. Или даже вообще по санитарии специалист.). Приплывал он на большой нарядной лодке якобы проводить якобы всеобщую якобы островную якобы диспансеризацию. (какая всеобщая! Чего он здесь салазки заливает и сети раскидывает со своею диспансеризацию! Кроме наших двух задрыгов здесь, на острове, из человеческих останков и нету никого! «Диспансеризацию он приехал проводить…». Знаем мы такихдиспансеризаторов! Сколько раз видали! Приедут, проведут – глянь: мешка картошки нету. И банок с вареньем. Ии трактор куда-то скоммуниздился. И бадья десятилитровая с брагой пропала. «Диспансеризацию он проводит…». Чёрт носастый…). Так что приплывал регулярно. И в процессе этой диспансеризации наших барышень досконально обследовал. Общупывал с головы до пяток, в уши дул и руками в рот лазил. А также в ноздри и прочие интересные отверстия. А нашимзадрыгам чего? Нашим задрыгам не жалко. Пусть лазит, если ему в тех отверстиях интересно с познавательными целями. Опять же он таким образом исполнял свой священный врачебный долг. Только ему одно условие ставили: без резиновых противозачатошных средств к ним даже не приближаться (имею в виду эти самые отверстия). А то и оглянуться не успеешь как… В общем, плавали – знаем. Нас вашим дырявым корытом хрен укупишь. И не такихилюшеймуромцеввидали. И не с такими на сеновалах плавали.
И вот так он к ним года два плавал – и вдруг пропал. Барышни, естественно, поинтересовались: что случилось и куда этот игрун неугомонный подевался. И выяснилось грустное: этот Порошков оказался врачом-вредителем, и к тому же эстетствующим извращенцем с медицинским дипломом. С преступными целями лазил у всех пациентов (а больше пациенток) по разным интимным местам (не только у наших девок). А также выписывал больным порошки не такие, какие надо. И поэтому в совокупности деяний получил за свои выкрутасы восемь лет. Так что сейчас уже ударно валит ёлки на Северном Урале. Может, скоро станет бригадиром лесорубов. Как артист Рыбников в фильме «Девчата».
Но свято место, как известно, пусто не бывает: вместо Порошкова к барышням приехала высокая государственная комиссия. Комиссия их уже почему-то не щупала и пальцами в отверстия не лазила. Только специальным аппаратом им уши продула и торжественно заявила, что поскольку они обе – ударницы труда и постоянно перевыполняют производственный план на немыслимое количество процентов, то специальным государственным указом в виде их награждения и поощрения решено их отправить в космос.
Наши подружки-хохотушки сначала ничего не поняли. Какой на … ( матерное слово)… космос, спросила Сикинявдра. У нас здеся дел полно! Траву скосить, Джульбрсу быка Филлипка привезти с материка для успешной случки, котят, которые плодятся в неимоверном количестве, или утопить, или пристроить в надёжные ласковые руки… Какой на… (всё то же матерное слово)… космос? Какое на… (в третий раз оно же)… безвоздушное пространство? И вопросительно посмотрела на Кисинявдру. Да, согласилась Кисинявдра. Придумали тоже. И вообще, вы на пароход не опоздаете?
Не опоздаем, ответила комиссия, моментально обидевшись, и сурово брови сдвинула. Тогда считайте это не приглашением, а приказом Родины согласно плану и очереди. А то артисток мы в космос уже посылали, куплетисток тоже – дошла очередь до людей труда. Так что нечего здеся тута рассуждать. Собирайте чемоданы, расплетайте косы, принарядитесь, причепурьтесь (завивки можно не делать) – и мигом на космодром.
Чего тут поделаешь? Приказ Родины это вам не баранку съесть! Хочешь, не хочешь, а надо! Как говорится, дан приказ ему на Запад –– ей в другую сторону… Помылись (подмыться тоже не забыли. На всякий случай… Мало ли что… Вдруг последует ещё какой-нибудь приказ?), постриглись, принарядились, морды румянами яхонтовыми разукрасили, губёнки помадой марки «Красный октябрь» изрисовали – заявились на космодром. А там уже другая комиссия. И эта другая им говорит: ах, простите-извините. Поторопились мы, гражданки доярки. Мы ещё не всех артисток-куплетисток в космос отправили – и показывают на очередь, хвост которой теряется в бескрайних прикосмодромочных просторах. Вот когда им всех туда свозим, тогда, может быть, и до вас дело дойдёт. Так что вертайтесь к своим муркам, джульбарсам и бонифатьичам и продолжайте своим ударным трудом крепить силу и мощь нашей великой страны. Как говорится, «вы корячьтесь – мы вас подождём»… Молочка-то с собой случаем не захватили? А медку липового аль гречишного? Мы бы попили, и с удовольствием. А то всё коньяк да коньяк…
Вот так и не слетали наши красавицы к неведомым мирам. И по-прежнему занимаются благородным делом: кормят страну. В том числе, и артисток-куплетисток. А может, оно и к лучшему… Да не может, а наверняка! Артистки-то страну не накормят…
А третьего дня случилось невероятное: к ним на остров Порошков приплыл. Собственной персоной. Сказал, что освобождён досрочно за регулярное перевыполнение ёлковалятельного плана, но глазки у него при этом были подозрительно честные… Так что, скорее всего, он просто-напросто с отсидки убёг. Ну, убёг и убёг. Не он первый, не он последний… Чего ж поделаешь… Не прогонять же взад… Так что наши красавицы ему тут же баньку стопили, отмыли его, бедолагу приблудного, отпарили-отжарили. Собрались было разрешить ему слазить в ихние интимные отверстия, но он, как это разрешение услышал, руками этак перепугано замахал, убежал на берег и лёг там прямо на песок, завернувшись в старый прокисший тулуп… И водки попросил. Много. Ну, принесли. Много. И пирогов с вязигою и черемшою. Жалко, что ли, такому красавцу писаному, молодцу яхонтовому?
А всё от нервов… Да от космосОв этих… Всё космосА да космосА… С ума сойдёшь от ихних бездонных просторов…Куда лететь? Кому кричать? И главное, накой?
Постскриптум. Вспомнил. Остров этот сначала назывался Буяном. Потом имени товарища Михельсона (был такой местный видный революционер). Потом каким-то Глумурдуном (каким?Что означает этот глумурдун – никто не знает, и что совершенно замечательно: знать не хочет). Потом имени Славы Капээсэс (тоже, наверно, какой-нибудь видный деятель)… А сейчас носит название Победившей Демократии. У них на острове и в прилегающих окрестностях любят переименовывать. Национальная черта – зуд к переименованиям. Гаже холеры… И что характерно и забавно: когда при очередной смене вывески соответствующие важно раздутые от собственной значимости члены всевозможных переименовательных комиссий говорят, что уж теперь-то точно всё, окончательно и непоколебимо, навек и навсегда – знай: скоро и эту вывеску сменят. Это как в анекдоте: был «павильон «Пиво-воды» – стал «Кафе «Пале-Рояль», а хрен ли толку? Содержание как было душным и вонючим, кислым и упёртым – таким же и осталось. Зато фасад обновили. Хоть фасад…
Так что местные островные власти в очередной раз уверяют, что последнее название – навсегда. И мы, конечно, верим. У нас же, повторяю, всё всегда навсегда. А утром проснёшься – хрен та! Не навсегда. И опять ждём другого навсегдания…
ЭТО БЫЛО, БЫЛО, БЫЛО.. ИЛИ КОНЕЦ ПРЕКРАСНОЙ ЭПОХИ
– Все жанры имеют право на существование, – сказал Мишка. Афоризмы, цитаты и прочие красивые словесные выражения были его слабостью. Порой так он ею нас доставал, что хотелось его побить, но не били: Мишка умел драться. Научился во время службы в конвойных войсках.
– Все, кроме скучного, – уточнил он, – Кто сказал?
И посмотрел на меня.
– Не я, – сразу же открестился я.
– Ленин! – предположил Виталька.
– Неучи вы необразованные, – скривился Мишка и многозначительно поднял вверх указательный палец. – Вольтер!
– А чего ты сразу обзываться-то? – вскинулся Виталька. Мишка вздохнул.
– Так имеют или не имеют? – повторил он вопрос, – И вообще, зачем стигматы Святой Терезе?
– Задолбал, – и Виталька произнёс негрубое, но универсальное матерное слово, давно вошедшее в лексикон московской интеллигенции.
– Ага, – я был согласен с великим французом. – Имеют.
– А как же, – подтвердил Виталька, отхлебнул из кружки и ядовито добавил, – Где уж нам уж, неграмотным. Мы в университетах не учимся, Веничку Ерофеева не читаем. Мы всё больше в трупах ковыряемся. Да водку пьём.
Пять минут назад мы вышли из Усачёвских бань и теперь, чисто вымытые и от души пропаренные (парилка в «Усачах» славилась на всю Москву), стояли около одного из столиков уличной пивнушки, как раз на середине расстояния между входом вбань и Усачёвским рынком, напротив проходных завода «Каучук». Справа от проходных, в сторону метро, красовалась заводская Доска Почёта, а слева, между проходной и заводскими воротами – стенд «Их разыскивает милиция». Таким сочетанием и расположением этих наглядных агитаций соблюдался один из главных принципов социализма: «От каждого – по способностям, каждому – по потребностям» (а лучше, по шее). Как говорится, «да святится имя твое…».
Поллитру мы раздавили сразу и быстро, без церемоний, потому что свято соблюдали незыблемый морально-нравственный постулат развитого социализма: хотя Москва и есть лучший город Земли, но главные украшения советского человека – скромность и быстрота. Пустая бутылка (двенадцать копеек) лежала сейчас в сумке, прикрытая бельём, а мы, теперь уже неторопливо, потягивали пиво, вкусно хрустели солёными баранками, которые продавались здесь же в пивной палатке (две копейки – штука) и ели сало, которое Мишка привёз из дома. Он в выходной ездил ксвоим в Шатуру, и оттуда помимо сала привёз ещё сумку картошки и трёхлитровую банку квашеной капусты. Я тоже на выходные побывал в родной Коломне, и родители нагрузили меня трёхлитровой банкой солёных огурцов, двухлитровой – яблочного варенья и всё той же квашеной капустой. Мы, все трое, были происхождением из так называемых «рабочих» семей, поэтому в наш родной Первый Московский «мед» поступили без блата. К тому же никто из нас не был москвичом: я и Миша – из Подмосковья, а Виталька аж из города Фрунзе, столицы солнечной Киргизии. Отец у него был киргизом, а мать – русская, из донских казачек. Поэтому и жили мы в общежитии – здоровенной, мрачного вида «девятиэтажке», которая одним своим концом выходила на Малую, а другим – на Большую Пироговскую улицы и находилась в пяти минутах ходьбы от Новодевичьего монастыря, а в десяти – от новодевичьих прудов, на которых в тёплое время года было так приятно купаться и загорать.
Так что мы в нашей общаговской комнате на эту неделю домашними харчами были куда как богаты. Пиво же можно было попить и в самой бане, в тамошнем буфете, но там было «имбирное», двадцать восемь копеек за кружку (дорого!), а здесь, на свежем воздухе – «жигулёвское», на вкус похуже и разбавлено пожиже, зато по двадцать копеек.
Нет, мы не были крохоборами, но на стипендию (сорок рублей) особенно не расшикуешься. Тем более, что у меня её на этот семестр не было (в летнюю сессию получил тройку по патанатомии), зато был «запасной аэродром»: я подрабатывал санитаром в неврологическом отделении шестьдесят седьмой больницы (это шестьдесят рублей плюс больничные ужин и завтрак). Мишка тоже подрабатывал, тоже санитаром, но на «скорой» в Кузьминках (зарплата на червонец больше, зато без больничных харчей). А у Витальки стипендия была, поэтому он с подработкой не торопился, но недавно похвастался, что вроде бы его берут дворником в здешний ЖЭК. Получал дворник шестьдесят рублей и махать метлой надо было каждый день, утром и вечером. Зато ЖЭК предоставлял служебную квартиру. Собственная квартира почти в центре Москвы – это не просто круто. Это супер-круто!
– А не прокатят тебя? – спросил Мишка.
– Обязаны, – ответил Виталька.
– Прокатить? – хмыкнул Мишка.
– Поселить, – не принял его иронии Виталька, – А там хрен его знает.
Около нашего столика остановился милиционер. Это был здешний участковый. Мы, все трое, знали его по дежурствам в ДНД (добровольная народная дружина). Звали его Остап Николаевич, фамилия – Пеструнько, кличка – Бандеровец, потому что родом он был из Западной Украины. Пеструнько являл собой пример типичной лимиты из так называемого щёлковского набора, названного так по имени Щёлкова Николая Анисимовича, тогдашнего министра внутренних дел. Человеком Пеструнько был, в общем-то, беззлобным, но шутить с ним всё же не рекомендовалось по причине его моментальной обидчивости, которая, впрочем, имела объяснение: втайне участковый всегда подозревал, что собеседники насмехаются над его деревенским происхождением. И что было совершенно странно: при этом сам себя он считал вполне состоявшимся москвичом.
– Усю выпили? – с характерным акцентом спросил Пеструнько. Кажется, он был огорчён, что «усю», и что так быстро. И главное, без него.
– Чего усю? – притворился чайником Мишка.
– Уодку. (Пеструнько, как всегда, не был расположен к шуткам)
– Мы, товарищ участковый – комсомольцы, – гордо ответил Виталька. – А комсомольцы водку не пьют.
– Само собой, – согласился тот. – За себя льют, – и добавил совсем уже несусветное, несуразное, оскорбляющее наше человеческое достоинство (особенно после бани).
– Лучше бы спортом занимались.
– Мы бегаем, – успокоил его Мишка. – И прыгаем.
– Кто бы спорил, – хмыкнул Пеструнько, поправил картуз и пошёл дальше. Всё-таки он был добрым человеком, но должность обязывала проявлять строгость, бдительность и вредность. Сейчас он направился ко всё тому же Усачёвскому рынку, который почему-то пользовался особой популярностью у моих почти что земляков. Я имею ввиду жителей Луховицкого района (сам я, как уже сказал, из Коломны), которые традиционно торговали здесь огурцами. Луховицы считались огуречной столицей Подмосковья, и «почти земляки» привозили их сюда в неподъемных мешках-«матрасах» и продавали по десять копеек за килограмм.
– Вот у кого денег как грязи, – завистливо вздохнул Мишка. – И когда они только в своём колхозе работают? Или у них там нет колхоза?
– Совхоз, – ответил я. – Называется «Красная пойма». Совхоз-миллионер.
– Живут не тужат, – предположил Виталька.
– Не тужат, – согласился я. – А ты постой с утра до ночи раком на этих огуречных грядках. Тогда я посмотрю, как ты тоже не затужишь. Как к вечеру хребет не разогнёшь.
– Рыбаки ловили рыбу, а поймали рака…– отозвался Мишка очередной цитатой. – Фильм такой есть – «Созвездие Рака». Американский. Я в прошлом году в «Иллюзионе» смотрел.
Последнюю фразу он произнёс с небрежным шиком: «Иллюзион», располагавшийся в «высотке» на Котельнической набережной, считался кинотеатром для гурманов. Фильмы там показывались исключительно элитарные– интеллектуальные (Тарковский. Коппола, Фасбиндер), не для так называемого среднестатистического зрителя, поэтому билеты туда было не достать. И вовсе не по причине интеллектуальности, а больше из-за типично московского пижонства.
– …кстати, у них по статистке каждый год прямо на грядках два-три человека помирают от солнечного удара, – продолжил я «огуречную» тему, нарочно не обращая внимания на его упоминание об «Иллюзионе». – Обычно старики или старухи.
– Это ты к чему? – не понял Виталька.
– К тому самому. К позе раком. Встанет такой деятель в этой позе с самого с ранья на этих огуречных грядках, начнёт валдохать, солнышко ему к обеду по балде стукнет, и он носом в самые эти грядки и утыкается. И всё. Картонные тапочки, кутья и поминальный компот. И никаких капиталов ему уже не надо.
– Лёгкая смерть, – кивнул Мишка. – Всем бы так, – и суеверно сплюнул.
– Когда же они в совхозе работают, если с утрат до ночи на грядках? – спросил Виталька.
– Дался тебе этот совхоз.., – поморщился я. – Они же там все хитрые. Им совхоз и задаром не нужен. В нём приезжие узбеки с таджиками валдохают. А местные пожарными или сторожами в городе устраиваются. Сутки на работе – двое дома. А то и трое. Самый для них удобный график, чтобы огородничать и здесь, на Усачёвском, торговать. А денег у них действительно навалом. Мне один знакомый рассказывал: они их в диваны складывают. Ну, знаете, такие диваны– раскладушки. Куда нормальные люди обувь складывают. А эти вместо обувки – деньги.
– Зачем туда-то? – удивился Виталька.
– А куда? Самое место, если в кошельке не умещаются. А живут да, кудряво. Я как-то проезжал по тем местам (с приятелем ездил на рыбалку в Белоомут). Дома как особняки швейцарские. Шале называются.
– А ты бывал в Швейцарии, – съязвил Мишка.
– По телевизору показывали.
– Кстати, про Швейцарию, – вспомнил Виталька. – Мне Васька Бодунов сказал, что у нас будут набирать стройотряд на следующий год в Венгрию.
– Туда же в этом году ездили, – сказал я.
– Ага. И в следующем поедут. Кого комитет комсомола пропустит.
– Радость какая.., – фыркнул Мишка. Он в этом году сам туда намыливался. Не пропустили. Сказали, что недостоин. Странно: на Байконуре служить (а он армию отслужил именно там, конвоиром-вэвэшником («вэвэ» – внутренние войска.) Охранял тамошних зэков-строителей коммунизма. А точнее: новой стартовой площадки этого самого космодрома.) достоин, а ехать в Венгрию – нет.
– Они там какую-то канаву два месяца копали, – продолжил он почему-то мстительно. – И ни хрена не заработали.
– Зато заграницу посмотрели.
– Чего на неё смотреть? – снова фыркнул он. – Включи телевизор и смотри. Хоть весь усмотрися.
– Телевизор не то. Интересно вживую посмотреть. Как они в своей Европе жирно загнивают.
– Венгрия не загнивает, – возразил Виталька. – Венгрия – социалистический лагерь. У них тоже развитой социализм. Как у нас. Все в позе рака.
– И пиво тоже разбавленное, – в который уже раз хмыкнул Мишка, – Только по ихнему, по-венгерски. Без наглежа. Не как у нас.
– И восстание подняли, – напомнил я.
– Это не наше дело, – сказал Мишка строго и предупредил. – И поменьше про это вякай.
– Сдашь, что ли? – усмехнулся я.
– И без меня найдётся кому, – услышал в ответ. – Народ-то у нас, сам знаешь, добрый. А нам в комнате только диссидентов не хватает. Да и из института можешь вылететь в два счёта.
– А про добрый народ кто сказал? – съехидничал Виталька. – Сталин? Или сам Берия?
Посмеялись, дососали содержимое кружек. Мишка пошёл за новыми.
– Во вторник в Луже (Лужа это Лужники) ЦээСКА с «Боавистой» играет, – сказал он, возвращаясь от ларька и держа кружки наотлёт, как флаги, – Сходить бы.
– Сходишь, – ответил я. – У цыган билеты по червонцу. На какие шиши идти-то?
Цыгане на площадке у северного входа в метро «Спортивная» с незапамятных пор торговали билетами в Лужники, в основном на спортивные соревнования. Милиция их гоняла, но толку-то…
– Надо зубную щётку купить, – вдруг сказал Мишка.
– Зачем? – удивился Виталька. Действительно зачем?
– Зубы чистить, – пояснил Мишка. – В жизни всегда есть место подвигу.
– Кто бы спорил, – согласился Виталька.
Я промолчал. Молчание – знак согласия. А щётку, чтобы действительно зубы чистить. Хотя чего их чистить-то? С какой целью? Какой в этой чистке сермяжный смысл?
Шёл сентябрь тысяча девятьсот семьдесят восьмого года. Через два года в Москве прошли Олимпийские Игры (нашу общагу на время их проведения заняли приехавшие спортсмены, а нас за полгода до их появления переселили в московскую тьмутаракань – Тёплый Стан). Потом прошло ещё два года, и умер «вождь и учитель», товарищ Брежнев. Советская власть начала неспешно, но неумолимо завершать свою победоносную историческую поступь…
ПТИЦА ПО-КОЛОМЕНСКИ
Присяжный поверенный по уголовным делам (должностная категория – высшая!) Аристарх Герардович Гробощёков, сидя за бювуаром, вдруг сладко потянулся и так же сладко зевнул, обнажив крепкие белоснежные зубы сорокадвухлетнего мужчины, не обременённого семьёй и бытом, а единственно лишь служебными обязанностями. После чего почесал изящный нос (он, гордясь и флиртуя, называл его эллинским), после чего надвинул на него очки в тонкой металлической оправе, внимательно прочитал лежавшую перед ним стряпчую, взял из стоявшего на прикладной столике из карельской берёзы письменного набора (два амура целятся стрелами в молодецки выпятившего грудь красавца-гусара) самопишущую ручку со сделанным под золото пером и подписал купчую. День начинался неплохо, если не считать лёгкой изжоги. Это от кофия, огорчённо подумал Аристарх Герардович. С его злоупотреблением надо решительно прекращать. А то на ночь аж по три чашки выпиваю. Ну, нельзя же так!
Стоящий в почтительном, но не таком уж далёком отдалении младший конторщик Ермолай (многие служащие уголовного бюро за простоту происхождения и аляповатость учтивости звали его просто Ермошкой, чем причиняли оному глубокие нравственные страдания, которые он, конечно же, не афишировал) шумно втянул волосатыми ноздрями мутные сопли и с почтительным выжиданием посмотрел на Аристарха Герардовича.
– Купцу Нашатырину, – сказал ему Аристарх Герардович и протянул бумагу. – Немедленно. А также передать, что больше я этим делом не занимаюсь, а указанная в заявлении сумма находится в городской Пробирной палате, на сохранении у искового поверенного Мармеладова. Так что дело о пропаже двадцати пудов свинины я закрываю и передаю в суд.
Ермолай-Ермошка посмотрел на него с немым обожанием и кивнул. Он мечтал стать сыщиком, причём не менее известным, чем Нат Пинкертон, а для этого нужно было превзойти мудрёную сыщицкую науку и познать все её тонкости во всех её ипостасях и откровениях, в чём (и Ермолай в этом ни на миг не сомневался))Аристарх Герардович зело преуспел.
– Что? – спросил тот, вопросительно изогнув точёные брови, для внушительности слегка подправленные щипчиками в самой модой в городе цирюльне «Месье Жан Жуфруа и сын». На самом же деле, согласно ревизской сказке, означенный Жан Жуфруа именовался Исидором Лукичом Поросятниковым и происходил родом из местных мещан второй категории (а именно: из расположенной за рекой деревни Сандыри) и к Франции никогда никакого отношения не имел. Равно как и его многочисленные родственники.
Ермолай-Ермошка в очередной раз втянул сопли. Он явно простыл (случилось это надысь ночью, на ответственном задании, когда в пригородном лесу ловили шайку китайскихспиртоносов), хотя не придавал этому обстоятельству трагического значения.
– Разрешите доложить? – слегка изогнувшись (не лакейски, с крутым поклоном и покорным поджиманием плеч, а именно что слегка, выказывая таким образом и почтение к собеседнику и. одновременно, не унижая себя как достойную Личность).
Аристарх Герардович кивнул: слушаю.
– Я, конечно могу побегеть, – продолжил он, – но никакого толку от этого не предвидится. – и, заметив на лице собеседника вопросительное недоумение, поспешно пояснил. – Потому как третьего дня Иван Анисимович Нашатырин, купец второй категории и шестидесяти пяти лет отроду, скоропостижно скончался, опившись «анисовой».
– Интересно, интересно…– задумчиво и вроде бы даже безучастно произнёс Аристарх Герардович, но неожиданно заблестевшие глаза выдали его истинное настроение и, можно даже сказать, ажиотацию.
– А не скажете ли вы, уважаемый Ермолай, при каких обстоятельствах это произошло, где произошло и чем он закусывал?
– Известное дело, – преисполнившись благодарностью к вежливому тону собеседника ( «уважаемый Ермолай!». Ишь ты! Вот что значит благородность происхождения! Не поскупился Аристарх Герардович на выражение!). – Произошло сие в третьем часу пополудни в кабаке Ипатия Конфетова по названию «Стоп-Сигнал», что располагается в Голутвине, позади парикмахерской и напротив аптеки. А закусывал упокоенный, – и Ермолай машинально перекрестился на правый угол комнаты, где в скромном киоте теснились иконы, –… блинами гречишными, постной севрюжинкой и зажаренным по-коломенски петухом.
– Жареным петухом? Именно по-коломенски? – уже не стесняясь своего оживлённого интереса, повторил Аристарх Герардович.
Ермолай кивнул: так точно-с. По-коломенски. С железной бонбоньеркой, наполненной клюквой, расположенной специально в петушиной гузке. Что придаёт блюду неповторимые и совершенно своеобразные вкус, аромат и вызывает дополнительную аппетитность (хотя казалось бы, куда уж аппетитнее!).
– Да-да! Неповторимые вкус и аромат! – согласился Аристарх Герардович и неожиданно резво поднялся из кресла. – Не в этом ли, как говорили латиняне, модус вивенди, а равно и моментоморэ? Едем! Немедленно! На этот раз мы не должны их упустить!
Они выскочили на брусчатку, остановили извозчика и уже через несколько секунд резво мчались в пролётке к железнодорожному вокзалу…
РУКИ ПРОЧЬ ОТ ТОВАРИЩА ПУМПЯНСКОГО И ЕГО ЛЮБИМОЙ ЯХТЫ, УХ ТЫ!
И чего они приканителились к этим лодкам?
21 яхта задержана финской таможней. Еще одно судно в Гибралтаре. Предположительно, все они принадлежат российским миллиардерам, которые попали в санкционные списки ЕС, пишет «Коммерсант».
Так, например, яхта Axioma пришвартована в Гибралтаре под мальтийским флагом. Ее владение Reuters приписывает миллиардеру Дмитрию Пумпянскому. 27 февраля судно покинуло остров Антигуа в Карибском море, пересекло Атлантику и прибыло в Гибралтар 21 марта… Дмитрий Пумлянский — российский предприниматель, мажоритарный акционер, председатель совета директоров Трубной металлургической компании, владелец и президент Группы Синара, кандидат технических наук, доктор экономических наук, член Бюро Правления РСПП, президент Свердловского областного Союза промышленников и предпринимателей, председатель Наблюдательного совета Уральского федерального университета имени первого Президента России Б. Н. Ельцина. Заслуженный металлург Российской Федерации.
А мне думается, что товарищ Пумпянский – наш образцовый патриот. Как говорится среди них, миллиардеров списка ФОРБС, «плоть от плоти и душа в душу». И вообще, может, он на эту яхту всю жизнь копил. Копеечка к копеечке – и все эти годы своим неимоверно тяжёлым, обильно потливым и невыносимо полезным для блага Родины трудом. Поэтому руки прочь от товарища Пумпянского и его любимой яхты! Или как написал в своей легендарной поэме «Думы о Кюхельбеккере» наш замечательный коломенский поэт земли русской Боцман Сергеев,
– Погубили, гады, погубили!
Отобрали весь здоровый быт!
И осталось бегать у забора,
Ведь душа кричащая болит.
Отобрали лодку дорогую.
Отобрали дом и керогаз.
Я брожу по улицам, тоскуя.
Засветить кому-нить с лёту в глаз!
Разорвать в ём фрак, портки, манишку!
Заключить в объять железных рук!
Я ж такой доверчивый мальчишка,
Словно в лесе робкий бурундук… –
ВСПОМИНАЮ КАНЕВСКОГО И КАЗАКОВА (КОТОРЫЙ МИХАИЛ)…
Наши артисты продолжают «лепить пенки». Вот очередная и, конечно же, смешная:
Российской актрисе и учредителю фонда «Подари жизнь» Чулпан Хаматовой после отъезда в Латвию предложили работу в Новом Рижском театре. Главный режиссер театра Алвис Херманис пригласил артистку в свою труппу… В интервью Екатерине Гордеевой на YouTube-канале «Скажи Гордеевой» актриса призналась, что у нее практически не осталось средств для существования… «У меня есть дом, то есть у меня есть стены. Но чтобы содержать эти стены, и как их содержать, я пока не придумала сейчас в данной ситуации, когда я без работы и без каких быто ни было перспектив в будущем. <...> 3-4 месяца максимум (могу прожить без работы)», – уточнила Хаматова.
Да, смешная бабёнка. Вспоминаю Каневского и Казакова. По творческому уровню уж не ей чета, в тоже переехали (правда, не в Латвию, а в Израиль), тоже вроде бы попытались играть в каких-то тамошних театрах – а в результате-то что? А ничего. Сделали виноватые глазки и виноватые лица («прости, Родина!») – и вернулись в Россию. Думаете, эта барышня будет исключением? Не будет по той простой причине, что она там тоже по большому счёту никому не нужна! Там своих артистов и артисток больше чем селёдок в Балтийском море!
КАК ЖЕ ТАК, ЖЕНЯ?
… и только я подумал, куда же подевался некий корреспондент по фамилии Киселёв (нет, не тот, у которого шлея еле ворочается и крымская дача в море сползает, а который уже много лет назад на Украину убежал), как вот он, красавец, в передаче супругов Скабеевых «60 минут». Где он нам был показан во всей своей корреспондентской красе,, когда брал интервью у какого-то важного украинского медицинского начальника. Который – внимание! – открытым текстом приказал своим подчинённым кастрировать пленных российских солдат. И этот самый господин Киселёв (кстати, русский по национальности) не мяукнул ни единого слова протеста этому вне всякого сомнения психически больному человеку.
Вспомнил, как его зовут! Евгением! Поэтому вопрос: как же так. Женя?
Из Википедии:
Евге́ний Алексе́евич Киселёв (род. 15 июня 1956, Москва, СССР) — советский, российский и украинский журналист, медиаменеджер, политический обозреватель, ведущий телеканала «Украина 24».
«ТРИ МАГНИТОФОНА, ТРИ КОСТЮМА, ТРИ ПОРТСИГАРА…», ИЛИ ВОТ ОН, ЗВЕРИНЫЙ ОСКАЛ КАПИТАЛИЗМА!
У меня есть знакомый по фамилии Шольц. Не подумайте чего такого! Обычный пролетарий четвёртого разряда. Даже водку пьёт, представляете! И портвейн… А уж к пиву его хоть не подпускай! И что интересно: из всего нынешнего разнообразия закусок предпочитает пирожки с капустой. Не с какой-нибудь брюссельской или новозеландской, а обыкновенной отечественной белокочанной. Да-да, обыкновенные такие пирожки. Которые при советской власти пятачок стоили, а сейчас – пятнадцать рублей (что несомненно свидетельствует о нашем всеобщем процветании и периодическом подорожании корма). И вот под два стаканА водки с портвейном или пятнадцать кружек пивка он может их штук десять утихомирить. Или даже пятнадцать! Я как-то не стерпел и спросил его: и куда в него их столько влазиит? А он улыбнулся этак застенчиво и так же застенчиво плечами пожал. Дескать, а хрен его знает куда. Пожираю себе и пожираю сей восхитительный продукт, приготовленный самой природой….
Я к чему про этого прекрасного человека вспомнил-то? А вот к чему:
Власти Франции отчитались о блокировке счетов россиян в стране на 850 млн евро, пишет РБК. Как сообщил министр экономики Бруно Ле Мэр, активы принадлежат российским олигархам, и находятся во французской юрисдикции.
По словам Ле Мэра, 150 млн евро находятся на счетах в банках, еще 539 млн – это примерная сумма 30 объектов недвижимости, а также двух яхт, суммарная стоимость которых составляет 150 млн. Министр добавил, что эти активы пока не арестованы, но владельцы пока не могут ими распоряжаться.
Ранее власти Италии арестовали виллы Владимира Соловьева и Алишера Усманова – их суммарная стоимость составляет 24 млн евро. Также в Италии арестовали яхту Андрея Мельниченко за 530 млн евро. Живущий в Лондоне миллиардер Михаил Фридман вовсе оказался на мели – из-за заморозки счетов он вынужден жить на 2,5 тысячи фунтов в месяц, которые ему разрешают снимать с карточки британские власти.
Не, ну чего делают, чего делают! Уму непостижимо! Последнее отнимают. Кровью и потом заработанное. И абсолютно трудовыми мозолями ( ведь трудовыми же!).. И что совершенно примечательно: никому же и не пожалуешься! А пожалуешься, так они только ухмыльнутся. Или в лучшем случае скажут «пардон». Или уж в самом крайнем случае пошлют (естественно, по-французски). И всё. Хоть ложись и помирай в каком-нибудь Пер-Лашезе тире Нотер-Даме.
А Фридмана недавно даже по нашему телевидению показали. Бедного и несчастного. Он прямо так и заявил: не знаю, на что жить. У меня аж слёзы выступили на моих скорбных глазах…
А про Вову и говорить нечего. Виллу отобрали, негодяи! Итальянскую! И куда теперь ему в отпуск ездить? В Тамбов? В Сызрань? Или сразу на Таймыр? Надо же соображать! И как написал в своей легендарной поэме «Думы о Кюхельбеккере» наш замечательный коломенский поэт земли русской Боцман Сергеев,
– Мы жертвою пали –
И больно упали.
Враги отрубили
Все наши концы.
А мы-то им верили
(Вот негодяи!).
Теперь остаётся
Лишь есть огурцы.
И может, капусту,
И даже без хрена!
На хрен у нас больше
И гульденов нет.
Поэтому срочно
Составить бумагу
И срочно отнесть
В поселковый совет… –
КАК ЦЭРЭУШНЫЙ ШИПИЁН МОСКОВСКИЕ КОТЛЕТЫ ЕЛ И ОТ НИХ ЖЕ ЗАДЫХАЛСЯ (фельетон)
Вчера по телевизору показали один из фильмов про майора Черкасова и его верных друзей. Фильм называется «Сатана» и рассказывает о наших талантливых конструкторах, которые конструируют какое-то страшное смертоносное оружие (ракету что ли?), а коварные американские шпионы ЦРУ хотят выкрасть чертежи этого великолепного изобретения (а как же!). Нет-нет, фильм очень забавный, и особенно мне понравился американский шпион, который якобы нашёл свою давно потерянную и давно им разыскиваемую московскую сестру и вот он теперь её нашёл, к ней приехал и пока что временно у неё поселился (а уж она-то как рада: братик нашёлся!). И вот сидит он у неё на кухне за столом, чего-то там пожирает (вроде бы даже картошку с мясом. Или даже с котлетами), а она смотрит на него добрыми глазами – и тут раздаётся телефонный звонок. Я подойду, говорит этот законченный подлец, и идёт к телефону. Алё, слышит он в трубке. Это такой-то сякой-то? (Всё как в анекдоте: «Это прачечная? – Уячечная! Это Дом культуры!») Нет, вы ошиблись номером, отвечает он условным сигналом и кладёт трубку. Это ему его шпионская связная звонила (то есть, коллега по работе), которую играет артистка то ли Исакова, то ил Исаева (я не разобрал). Ничего такая артисточка. Миловидна личиком.
Ошиблись номером, нагло врёт он лже-сестре (а она ему верит!). Пойду пройдусь, говорит он ей. А то я после того как горел в танке, начинаю задыхаться после обильной писчи. Это он ей намекает, что якобы героически воевал во время Великой Отечественной войны танкистом. И эта дура ему, конечно же, опять безоговорочно верит (и как это она умудряется жить-проживать в Москве, столице нашей Родины, такой доверчивой?). И она даже не догадывается спросить: а в каком же ты, братец мой разлюбезный, танке горел? В нашем советском или ихнем фашистском? Или в своём родном цэрэушном?
В общем, в конце фильма она всё-таки начинает о чём-то догадываться, и он её за это то ли убивает, то ли не до смертельного конца.
Вывод: ничего так себе фильмец. Разок посмотреть можно. Больше не надо. Больше – скучно.
И вопрос: а Штирлица можно шпионом назвать?
К оглавлению...
