ПРИГЛАШАЕМ!
ТМДАудиопроекты слушать онлайн
Художественная галерея
Старая Таруса (0)
Старая Таруса (0)
Записки сумасшедшего (0)
Москва, Центр (0)
Приют Святого Иоанна Предтечи, Сочи (0)
Побережье Белого моря в марте (0)
Беломорск (0)
Москва, Долгоруковская (0)
Беломорск (0)
Храм Казанской Божьей матери, Дагомыс (0)
Зимнее Поморье. Река Выг (0)
Соловки (0)
Собор Василия Блаженного (0)
Старая Таруса (0)
Москва, Долгоруковская (0)
Долгопрудный (0)
Поморский берег Белого моря (0)

Новый День №6

ДУРОВА: Честь имею представиться: корнет Мариупольского гусарского полка Александр Александрович Александров! Мне двадцать четыре года. Я возник ниоткуда… 
ГОЛОС ОТЦА ДУРОВОЙ: Неуместно, что дочь заслуженного отставного офицера, коллежского советника, городничего!.. стала беглянкой от мужа. Я люблю мою дочь. В ней от меня много! Но презреть супружеский долг? Бросить сына… Из каприза и ради свободы?!
ДУРОВА: Мне давно открылись мой талант и мое предназначение. Они требуют, чтобы я следовал им. Во имя общественной пользы. И ради мира с самим собой. Я не хочу зависеть от чьих-то запретов и стеснительных условностей салонного мнения! 
ГОЛОС ОТЦА: Любовь и забота о высших устоях жизни и вера в их незыблемость… попечение о семейных устоях и вера в нерушимость брачного обета, данного под сводами храма… любовь и попечение о моей дочери и вера в то, что я, как отец, сумею внушить дочери истинное понимание родительского долга… Посему я решился подать прошение императору о том, что сарапульский городничий Андрей Васильевич Дуров ищет повсюду дочь Надежду, по мужу Чернову, которая по семейным несогласиям принуждена была скрыться из дому, и, записавшись под именем Александра Васильева сына Соколова в конной Польский полк, была во многих сражениях с неприятелем…
ДУРОВА: Мое прошлое заново написано в бумагах. Император Александр создал меня из меня самого и того, что было в прошлом моем под другим именем. Мною слово дано императору: никто не узнает, что хранит моя память. Я умею твердо держать данное слово и исполнять принятое решение. У меня впереди неизвестная жизнь. И на ее незримых страницах, листаемых волей Провидения, свою судьбу отныне я буду писать сам!..
— Вот и не стало нашего Сократа. Если честно, я до последнего верил, что обойдётся. Ведь ему целых тридцать дней давали. Корабль с дарами отправили, а пока он не вернётся назад казнить никого нельзя. Закон, есть закон. Дверь толком не запирали. Мог бы и убежать. — Воин гоплит, по имени Саргун ковырял кончикам копья землю.
— Он же совсем старик был. Куда ему бежать? И так еле-еле ноги передвигал. — Возразил ему Акрип. Втыкая свое копье рядом с орудием товарища. — Я был на процессе и мне показалось, что Мелет не очень-то и хотел его смерти. Ведь молодой еще.  Зачем ему смерть всеми уважаемого старца? Действовал, как научили и заплатили.
— Это всё Анит. От него всё зло исходило. — Поддержал товарища Саргун. — Получил от своего папаши не хилое наследство и хорошо налаженное дело. Сам же знаешь, торговля кожей, и во времена мира и когда войны, одинаково процветает. Вот его то наш Сократ и высмеял прилюдно. Кому такое понравится? И вдобавок ко всему его родной сын подался в ученики к философу. А спустя некоторое время взял да и заявил папаше, что продолжать наследное дело не станет. И точка! Вот тебе и готовое обвинение в развращении нашей афинской молодежи. И в качестве доказательства пример собственного отпрыска. 
— Можешь себе представить. Вся гелиэя, достойнейшие горожане, более полу тысячи человек слушали какого-то малоизвестного сочинителя трагедий и стихотворца.— Акрип ухмыльнулся и отхлебнул из кувшина разбавленного водой, вина.
— Что-то не припомню случая, что бы человек с таким именем когда-либо удостаивался лаврового венка на состязаниях драматургов. Или может быть я ошибаюсь? Гоплитам, вроде меня, не досуг следить за всеми состязаниями острословов. — Саргун поднялся с места и опёрся на свое копьё.
— Ты прав дружище. Мы с тобой простые вояки. Но Сократа всё равно жалко. И его уже не вернуть. Однако этих поганцев, обвинивших гения примерно наказать надо. Они здесь среди нас, а он там, в Аиде. Хочу, чтобы Анит с Мелетом и еще Ликон, как можно скорее отправились за ним вдогонку. Зло должно, просто обязано вернуться к тем, кто его выпустил!
Один человек всё время падал с кровати на пол, потому что ему всякий раз попадала в глаз шпилька, которая выскакивала из бигудей Галины Владимировны, которая всякий раз оказывалась рядом с этим человеком, в связи с тем, что была этому человеку женой. 
1991 г. 
 
ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ МИМАЕВА 
   Как-то так случилось сегодня, что я увидел сон. Хотя ничего особенного тут нет. Просто перед тем, как увидеть сон, я заснул. А заснул я потому, что очень сильно хотел спать. Однако, как всякий здравомыслящий человек, я не кинулся тут же справлять своё желание, а решил прежде всего хорошенько взвесить. Взвесил. Ничего другого придумать не удалось. Кувшин моих мыслей показывал дно. К тому же в момент взвешивания с весов упала пятифунтовая гирька, и больно ударила меня по мизинцу, что на левой ноге. Забинтовав мизинец носовым платком Сергея Леонидовича, я вынужден был лечь в кровать, потому что от удара гирьки мизинец раздулся и стал похож на лампочку, которые гадкие мальчишки разбивают в подъездах, чтобы было темно. Может, именно поэтому я и опустил гирьку мимо чашки весов, и она больно ударила меня по мизинцу. Что на левой ноге. Вот тогда и увидел я сон, как будто 6 июля 1991 года я был на дне рождения у Мимаева.  
Я Господу, видать, осточертела –
Молила жутко –
На утренней заре и на вечерней,
И в промежутке:
 
«Не отвернись, услышь, помилуй, Отче –
Такое дело –
Мне надобен не аленький цветочек,
А мамонт белый!»
 
И вот – ты есть! (Услышан вопль дочерний).
Звони, мой чуткий,
На утренней заре и на вечерней!
И в промежутке!
 Петер жил вдвоем с бабушкой на третьем этаже многоэтажного дома. Сколько в нем этажей на самом деле, мальчик не знал, но не потому, что не умел считать, а просто их число непрерывно увеличивалось. Дом тянулся ввысь и раздавался вширь, менял цвет, словно хамелеон, то там, то здесь отращивал леса, перекрашивался и перекраивался изнутри. Петер не успевал следить за его метаморфозами. Страдая аллергией на строительную пыль, мальчик редко выходил на улицу и увидеть здание снаружи не мог. Целыми днями он сидел на подоконнике и смотрел на кучи известки, битой черепицы, гнутых железяк и бетонных обломков. 
Земля внизу, вязкая и красная от кирпичной крошки, давно превратилась в топкое месиво, по которому невозможно было пройти, не налепив на подошвы тонны грязи. От подъезда до ворот лунной дорожкой пролегал деревянный настил, по которому бабушка два раза в неделю ходила в продуктовую лавку и покупала хлеб и молоко. Иногда она приносила из магазина пару морковок или яблок – для Петера. Мальчик рос, и ему нужны были витамины. Сама бабушка ела мало, макая булку в стакан кипятку, а потом, кряхтя, ложилась на кушетку и просила внука почитать. Она любила сентиментальные романы в цельнокартонных, поеденных временем переплетах и слушала, блаженно щурясь, истории смелых мачо и белокурых девиц с очами как небо. Так внимают бывшие моряки музыке волн. 
        Ольга приехала на работу за полчаса до открытия аптеки. Завывал сильный ветер. Рассыпчатый, как крупа, снег бил в лицо, норовя залепить глаза и уши и залезть под воротник. Лампочка уличного освещения у аптеки болталась, словно буёк на море во время сильного шторма. Отключив сигнализацию, женщина зажгла свет и, расстегнув шубу, опустилась на стул и стала наблюдать из тёплого помещения аптеки за тем, как беснуется непогода. «Перед Рождеством дьявол всегда старается навести на людей смуту», – подумала она, вспоминая свою бабушку, которая в сильную метель всегда крестила окна и говорила: «Свят, свят, свят».
На улице замаячила знакомая тень дяди Миши, алкоголика из дома напротив, который подходил к аптеке раньше других и был для Ольги своеобразным талисманом хорошей торговли. Из жалости она пускала его раньше времени. Вот и сегодня она открыла ему дверь, и в аптеку заскочил трясущийся старичок с опухшим лилово-синим лицом и заиндевевшей рукой протянул  мелочь.
– Оленька, милая, не дай помереть старому, – пробормотал дядя Миша и зашёлся в нездоровом лёгочном кашле. – Пузырек «Боярышника»… Гхе-гхе-гхе… Рубля не хватает. Занесу в обед, гхе-гхе-гхе.
– Смотри не обмани, дядя Миша.
– Что ты?! – испуганно воскликнул озябший мужчина, судорожно прижимая флакончик с «живительной влагой». – Вот тебе крест!
Дядя Миша попытался вычертить в воздухе подобие креста, и Ольге вдруг стало стыдно от того, что она вынудила старого человека клясться самым святым ради флакона «Боярышника», и она виновато улыбнулась и махнула рукой.
Денис Кораблёв уже два года жил в Португалии. До этого – полгода в Голландии и полгода в Германии. Всего, получается, три года он не был дома и не видел маму. Правда, время от времени он звонил ей и отправлял небольшие посылки, которые не всегда доходили.
Он жил в пригороде Лиссабона, в небольшом симпатичном посёлке Пиньял ды Фрадыш, расположенном на другой стороне залива в чудесном сосновом бору.
По вечерам после работы, приняв душ и поужинав, он выходил на балкон, откуда был вид на центральную улицу посёлка, заброшенный лимонный сад на противоположной стороне улицы, рыбный рынок и школу сыгундарию со спортивными площадками и стадионом. Он открывал бутылку холодного пива «Sagres» и закуривал настоящую кубинскую сигару.
Высоко-высоко в небе, в лучах заходящего солнца, мигая бортовыми огнями, медленно поднимался крохотный сверкающий авиалайнер. Он делал большую петлю и, слегка накренившись на левое крыло, уходил на восток, растворяясь в вечерней синеве неба.
Попыхивая сигарой, Денис провожал его взглядом, допивал пиво и спускался вниз. Там, внизу возле дома, в летнем кафе сыньора Фырнандыша, всегда было оживлённо и людно. Денис брал ботонаду (чашка кофе (порт.)), свежий номер «Correio de mania» и садился за свободный столик. К нему обязательно подсаживался кто-то знакомый, завязывался оживлённый разговор, обычно затягивавшийся до полуночи.
Для нелегального эмигранта Денис неплохо знал португальский язык, всё понимал и мог понятно изъясняться. Ему нравился португальский язык своей простотой и мелодичностью. А ещё больше ему нравились сами португальцы – прямолинейный, открытый и добродушный народ. Португалию он, не шутя, называл своей второй родиной.
- Гаррий Бонифатьевич, предлагаю сразу же оставить детали (они так утомляют!) и сразу же перейдём к вопросу по сути. То есть, принципиальному.
- Давайте.
- Поговорим сразу о литературном процессе.
- Поговорим.
- Так что же это такое – литературный процесс?
- Литературный процесс есть ТВОРЧЕСТВО.
- Понятно. Творчество. А что есть творчество?
- Творчество есть ЯВЛЕНИЕ.
- Явление. Понятно. Кому чего?
- Когда как. И куда кому.
- Кому куда. Понятно. А можно как-то объединить процесс, творчество и явление? В одно, так сказать, принципиальное  целое?
- Конечно, можно. Но совершенно не нужно. Это равновеликие понятия. Как параллелепипед.
- Как паралелле чего?
- Пипед. Фигура такая. Геометрическая. Но к нам геометрия  не относится. Мы же творцы!
- Понятно. Фигура речи.
- М-м-м—м… Можно и так сказать. В конце концов, метафоры с аллегориями никто ещё не отменял. Сами-то сейчас что-нибудь пишете?
- Естественно. Дифирамбы. И панегирики.
- Во славу кого? Или чего?
- Кончено же, нашей многострадальной литературы. И во славу, и с сожалением.
Причуды катаклизмов
Навеивают грусть.
Палили по царизму,
А попадали в Русь.
 
Уж чьи-там чтя заветы,
Опять вошли во вкус. -
Громили власть Советов.
А грохнули Союз.
 
Проковыляли годы.
Традиция жива:
Дерут чубы народы
Друг другу за слова,
Если миг твоей жизни проходит,
Пусть лишь в радости миг твоей жизни проходит.
Берегись! Жизнь богатство наземного царства!
Как проводишь ее – так она и проходит.
 
Мы цель вселенной всей, зрачки ее познанья
У мудрости в глазах, подобен перстню круг,
Рубиновым лучом крутящий мирозданье,
А мы узор на этом камне тут. 
 
До меня и тебя ночь и день, день и ночь – были,
Карусель-небеса у начала всех дел – были,
Берегись наступать! ногу бережно ставь –
Эти камни когда-то глазами красавицы были.
Захарову повезло. Он ехал в купе вагона «СВ» один. В  дорогу взял «Сумму технологии» Станислава Лема. Эту книгу он купил спустя месяц после окончания  института, сразу начал её читать, но вскоре бросил. Этот томик оказался одной из тех книг, в которых содержатся настолько глубокие мысли, что многие боятся к ним даже  приблизиться. И хотя в последующие годы он живо интересовался философией,  знакомился с трудами многих мыслителей, конспектировал их, «Сумма технологии»  почти четыре десятка лет пылилась в его домашней библиотеке по соседству с наследием мудрецов древности и средневековья. И вот, наконец-то, дошла очередь и до неё.
     Пища для размышлений имеет неограниченный срок хранения. Захаров читал с  завидным азартом, не обращая внимания на стук колёс и бесснежные декабрьские  пейзажи за окном. Перечитывал по нескольку раз отдельные абзацы, пытаясь проникнуть в логику автора. Ведь для того, чтобы приручить чужие мысли, иногда требуется много  времени. Он сожалел, что не оценил эту книгу раньше, и радовался, что никто не лезет с  дорожными разговорами и не мешает ему погрузиться в каскад мыслей знаменитого  поляка. Единственно, что иногда отвлекало Захарова, так это предстоящая встреча со  станцией Котельниково.
      Для него это была не обычная станция, а место, навевающее целый вал воспоминаний. В этом городке он родился, в нём прошло его детство и ранняя юность. Там он познавал  мир, первый раз влюбился, а в шестнадцать лет вместе с матерью и отцом навсегда уехал  оттуда в другие края. И так получилось, что за сорок пять лет он ни разу не побывал на  своей малой родине. А временами этого очень хотелось, наверное, потому, что встреча со  своей молодостью всегда делает тебя моложе. 
 Первый концерт гастролирующего в райцентре Берёзовске скрипача Савельева прошел при практически пустом зале Дома культуры. Андрей Юрьевич Урусов, друг Савельева и (по совместительству ) его администратор, пересчитал сквозь щёлочку в кулисах зрителей. Их было двенадцать – сосредоточенно внимающих МУЗЫКЕ, неведомо каким чудом извлекаемой грешными человеческими руками из натянутых на кусок дерева струн. Понятно, что сам Савельев согласился бы играть часами и для одного – единственного слушателя, но вот Андрей Юрьевич был вне себя от ярости. И после концерта, бегая по тесноватому кабинетику директора Дома культуры Заики, он возмущенно вопил, брызгая слюной и размахивая руками:
Побережье Белого моря в марте (0)
Кафедральный собор Владимира Равноапостольного, Сочи (0)
«Знойно» 2014 х.м. 40х60 (0)
Москва, Ленинградское ш. (0)
Зимнее Поморье. Побережье Белого моря (0)
Храм Казанской Божьей матери, Дагомыс (0)
Северная Двина (0)
На Оке, Таруса (0)
Река Таруска, Таруса (0)
Записки сумасшедшего (0)

Яндекс.Метрика

  Рейтинг@Mail.ru  

 
 
InstantCMS