Вопрос принципиальный
- Гаррий Бонифатьевич, предлагаю сразу же оставить детали (они так утомляют!) и сразу же перейдём к вопросу по сути. То есть, принципиальному.
- Давайте.
- Поговорим сразу о литературном процессе.
- Поговорим.
- Так что же это такое – литературный процесс?
- Литературный процесс есть ТВОРЧЕСТВО.
- Понятно. Творчество. А что есть творчество?
- Творчество есть ЯВЛЕНИЕ.
- Явление. Понятно. Кому чего?
- Когда как. И куда кому.
- Кому куда. Понятно. А можно как-то объединить процесс, творчество и явление? В одно, так сказать, принципиальное целое?
- Конечно, можно. Но совершенно не нужно. Это равновеликие понятия. Как параллелепипед.
- Как паралелле чего?
- Пипед. Фигура такая. Геометрическая. Но к нам геометрия не относится. Мы же творцы!
- Понятно. Фигура речи.
- М-м-м—м… Можно и так сказать. В конце концов, метафоры с аллегориями никто ещё не отменял. Сами-то сейчас что-нибудь пишете?
- Естественно. Дифирамбы. И панегирики.
- Во славу кого? Или чего?
- Кончено же, нашей многострадальной литературы. И во славу, и с сожалением.
- А чего сожалеть-то?
- Так утрачиваемся же. Как вид.
- Это оригинальный подход к вопросу. ВЫ считаете, что закат…
- Увы. Никто ничего не читает…
- Зато все пишут!
- Зато все пишут. Для чего?
- Для самоутверждения!
- А читатели?
- А разве наличие читателей принципиально?
- Это глубоко! То есть, можно и не…
- Конечно! В конце концов, всегда можно утешиться предположением, что пусть тебя сегодня не читают, но будут читать завтра!
- То есть, потомки?
- Потомки.
- А они будут читать? Вы в этом уверены?
- Будут или нет – вопрос не принципиальный. Но почему бы и не помечтать!
Анжелика нашего славного коллектива
- Гаррий Бонифатьевич, завтра, на торжественном собрании нашего педагогического славного коллектива вы будете с позором изгнаны из членов нашего славного педагогического коллектива. Надеюсь, не нужно объяснять за что?
- За появление в нашем славном педагогическом коллективе в привычном для меня славно-пьяном педагогическом виде.
-… и плюс к тому появление в таком виде перед Маркелом Абрамовичем и нашим гондурасскими компаньонами. Они летели с того конца земного шара совсем не для того, чтобы любоваться вашим дурашливо улыбающимся выражением вашей нетрезвой физиономии на фоне нашего славного педагогического коллектива!
- Но вы же знаете, Кондрат Израилевич, что я всегда был противником международного сотрудничества…
- Знаю. И до сих пор помню ваши слова: «Мне валюты не надо. Я сбегать не собираюсь». Вопрос: а кто собирается? Мы, может, все здесь – пламенные патриоты, и нет на нас креста, но ведь об этом никто из нас, членов нашего славного педагогического коллектива, не заявляет так демонстрационно и так вызывающе –безаппеляционно! В конце концов, сбегать или не сбегать – личное дело ваше, а не нашего славного педагогического коллектива! Что?
- Ничего.
- В смысле?
- В смысле, нет вопросов. Личное так личное. Изгнан так изгнан. Славный так славный. Педагогический так педагогический. Гондурас так Гондурас.
- Однако вы милы! Такое ледяное спокойствие!
- А чего ж мне теперь? Повеситься, что ли? Или, наоборот, плясать вприсядку? Перед нашим славным педагогическим коллективом?
- Зачем такая экспрессия? Но могли бы проявить хоть какие эмоции…
- Логично. Будем считать, что я огорчён.
- Это другое дело. Здоровый цинизм в умеренных количествах, я бы даже сказал – дозах, полезен любому организму любого человека. Даже такому, как вы.
- Приятно слышать. Я, можно сказать, даже польщён. Я свободен?
- Нет. Сегодня у нас коллективное посещение сеанса кино. Всем нашим славным педагогическим коллективом по плану профсоюзного педагогического комитета идём смотреть киноленту «Анжелика – маркиза ангелов».
- Маркиза ангелов чего?
- Ничего. Это Анжелика такая. Что?
- Да ничего… Просто странно как-то… Завтра буду изгнан, а сегодня вместе со всеми в кино иду…
- Ничего странного. Коллектив – ячейка общества. Сегодня он вас с позором, а завтра – взял на поруки в очередной последний раз. Не звери же мы, в конце-то концов!
- Понял-понял-понял… Только прошу посадить меня в первом ряду. А то на задних я темноты боюсь. Меня там постоянно кто-то щипает. И в ухи плюёт. И из буфета – соблазнительные звуки чего-то постоянно льющегося и журчащегося. Прям беда..
- Посадим. Не впервой. Да, и ещё… Перед Маркелом Абрамовичем извиняться не обязательно, он к вам во всяких видах привык. А вот перед гондурасцами – обязательно. Но на этот раз без водки! Слышите, Гаррий Бонифатьевич! Широкая душа это, конечно, великолепно, но распевать «Шумел камыш…» на гондурасском языке - уже перебор. Может, у них там и камышей-то нету.
- Где?
- В Гондурасе.
-Есть. Я по Интернету специально интересовался. В человеческий рост.
- Всё. Закрыли тему. Вы свободны. Билет возьмёте в профкоме у Веры Степановны. Она мною насчёт вас уже предупреждена и напугана. Поэтому поаккуратнее. Ей уже шестьдесят два и три внука. Имейте совесть.
Любовь и эксгибиционизм
- Но почему ты вчера не пришла на сеновал, Люся?
- Гаррий Бонифатьевич, я не могла. Вы же знаете: наша производственная бригада в очередной раз взяла на себя повышенные обязательства, и сам товарищ Кюхельбеккер вчера за это подарил каждой из нас по котелке ливерной колбасы и большому тульскому прянику.
- Не лги мне, Люся. Ой, не лги. Дело не в Кюхельбеккере и его поганой колбасе. Ты не пришла потому, что ты пошла к Жабскому. И это он, а не я, хватал тебя вчера за сиськи и страстно мял твою нежную девичию, ещё до конца не обмятую плоть, Люся!
- Зачем же так грубо, Гаррий Бонифатьевич! Товарищ Жабский – представитель райкома. И к тому же партии пламенный член.
- О да! Пламенный! Я как-то случайно видел этот пламенный, когда мылся с ним в бане. Этот пламенный кого угодно воспламенит! В том числе, и тебя, Люся! Ты же так простодушна!
- Вы становитесь несносным, Гаррий Бонифатьевич.. А я, между прочим, ударница труда. У меня, между прочим, вымпел.
-… а я хотел купить тебе кофточку, Люся. И духи «Красная Москва». Ты же так любишь «Красную Москву», Люся! А ты взяла и не пришла! Плюнула в растоптанную душу.
- Хорошо, уговорили. Я отдамся вам сегодня при луне. Даже три раза.
-… а этому скоту Жабскому я оторву все его коккендроны. Поймаю за болотом и оторву. И пусть он тогда верещит как раненный птичк! Пусть познает себя в своём неизбывном горе!
- Вы не посмеете этого делать. И вы не смеете так говорить об этом прекрасном человеке! Жабский умён, образован, находчив, сметлив, лукав, элегантен, остроумен и хитрож.пист. Плюс ко всему он - известный писатель, но, несмотря на свою литературную известность в среде местных окультуренных масс богемы, не чурается и простой физической работы. Он регулярно нанимается копать могилы, пасти по деревням коров, косить траву и ворошить сено. Наконец он просто поражает всех своим невиданным кругозором. Он даже знает такое сложнейшее и древнейшее слово – эксгибиционизм!
К оглавлению...
