Новый День №59

Русь моя! Моя Россия!

Здравствуй, Родина моя!

Ты сильна, вольна, красива,

Закалённая в боях.

 

Духом – вечно молодая

Древнерусская страна.

Добрый помнит, мудрый знает, –

Мать родимая всем нам!

 

Я люблю тебя, Россия!

Твой простор, неспешный лад,

Ты детей своих любила,

Как могла их берегла.

 

Твой народ – твоя опора,

Парус в небо и баркас.

Ты – леса, поля и горы,

О тебе – народный сказ.

 

Расцветай же Божьей силой

В необхватности земель!

Будь Державой белокрылой

В обрамлении морей!

 

УДЕРЖАТЬСЯ БЫ

 

Удержаться бы… – столько пройдено!

Закрепиться бы… – не предать.

За спиною моей – моя Родина,

За спиною моей – моя Мать.

 

Степь спасеньем стоит – затуманена,

Сыч врагов полошить перестал,

Только стонет душа моя ранена,

А в руке – закаляется сталь…

 

Ни траншеи здесь нет, ни земляночки,

Ясень сгорбленный дал мне свой щит,

Корень выпростал вверх вместо лавочки –

Из земли хвост от мины торчит.

 

Степь штыкастится трав сухостоями,

Не нашлось для неё косарей, 

Моросит мне судьба… неустроенно –

Весь промок, распластавшись на ней.

 

Я лопату достал, окопаться чтоб,

Чтоб от холода мин не сгореть,

Чтоб в глаза злой войне улыбаться мог,

Углубиться б ещё хоть на треть.

 

Надо мной – не мои беспилотники,

Подо мной – мой родной чернозём,

Помогите, Святые Угодники,

СПАСА вместе с небес призовём!

 

Мне нельзя умирать, больше некому

Защитить тебя, Матушка Русь.

Стань, высотка, победною вехою –

Всей судьбой в грунт лопатой упрусь.

 

Верю, будет траншея достроена,

И блиндаж в три наката стоять…

За спиною моей – моя Родина,

За спиною моей – моя Мать.

 

Я С ТОБОЮ ДУШОЙ, ГЕРОЙ!

 

Я с тобою душой, герой!

Ты до полной Победы в строй

Встал, когда позвала страна, –

Ей защита была нужна.

 

Ты оставил свой дом родной,

Попрощался в ночи с женой,

Обещая ей: «Я вернусь»,

Ты ушёл воевать за Русь!

 

Всем смертям, всем врагам назло,

Как бы ни было тяжело,

Слово, данное ей держи,

Но не сдай рубежи за жизнь.

 

Я с тобою душой, герой

Необъявленной мировой.

Верю я, ты придёшь с Войны

В сад спасённой тобой Страны.

Старый автобус заскрипел рессорами и стал притормаживать. Водитель взглядом проводил легковушку, которая обогнала его и помчалась по трассе. Потом автобус съехал на проселочную дорогу и неторопливо запылил в сторону далеких гор, возле подножья которых тянулся густой мрачный лес.

На переднем сиденье вихрастый паренек внимательно смотрел по сторонам, потом замахал рукой. 

– Валерий Петрович, сворачивайте сюда, – заторопился он, и ткнул в неприметный спуск с дороги. Сразу было видно, что здесь редкий раз проезжали машины. – Точно говорю. Я не ошибаюсь. Нам сюда ехать. А то проскочим, потом придется возвращаться. 

И снова взглянул на шофера.

Валерий Петрович покосился на него, но ничего не сказал, лишь едва заметно усмехнулся.

– Ты не ошибся, Андрей? – сказала учительница, сидевшая возле дверей, и поправила косынку. – Сколько времени прошло с той поры, как вы приезжали сюда. Можно и...

И не договорила, пожала плечами и опять взгляд за окно.

– Да ну, не ошибаюсь! Я в прошлые разы тоже впереди сидел, дорогу запоминал. Как чуял, что пригодится. У Валерия Петровича спросите про дорогу. Он столько раз побывал здесь, что с закрытыми глазами доберется до пещеры. Часто приезжает. И нас раза два или три брал с собой, когда мы на каникулах были. Он с моим отцом работает. Правда, Валерий Петрович? – гордо так сказал Андрей и было заметно, на самом деле гордился этим. Потом он повернулся, взглядом нашел друга и крикнул, заглушая громкую музыку на задней площадке автобуса. – Сашка, айда к нам! Что-то спрошу…

И взмахнул рукой, а потом снова посмотрел на дорогу.

Учительница закрыла ладошками уши и, нарочито насупив брови, покачала головой.

Сашка недовольно буркнул. Отдал магнитофон рыженькому пареньку, что сидел рядом, поднялся и, глядя под ноги, чтобы случайно не наступить на рюкзаки, осторожно стал пробираться по проходу.

– Что разорался? – снова буркнул Сашка, взглянув на друга. – Не даешь музыку послушать. Что случилось?

Он перевел взгляд на водителя, потом на учительницу и снова на друга, и схватился за его плечо, пытаясь удержать равновесие, когда тряхнуло на ухабе.

– Глянь, Саня, правильно едем? – Андрей замахал руками. – Вроде правильно показал. Сгоревшее от молнии дерево увидел, за ним нужно съезжать. Так ведь, Сань?..

Он шмыгнул носом и закрутил головой.

Следом за ним закрутил головой Сашка, всматриваясь в дорогу. Оглянулся, пытаясь рассмотреть сгоревшее дерево, ветви которого словно руки поднимались к небу. И снова взгляд на дорогу, и дальние горы.

– А что у меня спрашиваешь? – Сашка взглянул на друга, потом кивнул на водителя. – Валерий Петрович знает дорогу. У него нужно спрашивать, а не меня звать. Вот небольшой подъем, а потом начнем спускаться к речке. Через брод переберемся, а там по лесной просеке километра два или три, и попадем на полянку, которая возле подножья горы находится. Разобьем лагерь, как в прежние разы. А другой дороги сюда нет. Правда, Валерий Петрович?

Он посмотрел на водителя.

Водитель кивнул головой, не отрывая взгляда от дороги. 

– Скорее бы добраться, – закачаешься, – Андрей мотнул головой. – Ольга Сергеевна, там есть тропка в пещеру, по которой до сих пор люди ходят к отшельнику. Его уж тыщу лет нет, а они идут и идут…

– А зачем ходят? – сказала учительница и прилипла к окну, словно хотела рассмотреть эту самую тропку. – Его нет, говоришь, а они приезжают. Одни в космос летают, а другие к отшельнику едут. Странно как-то…

Учительница пожала плечами.

– А вы у Валерия Петровича спросите, – Андрей кивнул в сторону водителя. – Он знает эту историю и каждый раз рассказывает, когда в пещере бывает. Пусть расскажет…

– Отстань, Андрюха, – буркнул Сашка. – Ему некогда языком молоть. Вот доберемся до пещеры, потом расскажет. Правда, классная история! Сколько уже слышал ее, а все равно интересно. 

Он мотнул головой и показал большой палец.

… а я знаю поползня, знаю лесную кукушку

и речку, бегущую вдаль под зелёной горой.

И помню свою дорогую лесную избушку,

что ждёт не дождётся, когда возвратится герой.

 

А мы всё стоим и вдыхаем машинные газы,

а мы всё живём, озираясь назад тут и там.

Никак не отстанем от города липкой заразы,

никак не доверим грядущее светлым мечтам.

 

И так получается – катится жизнь где-то мимо.

И так получается – нам остаются гроши.

А в городе вёсны – не вёсны и зимы – не зимы,

а в городе только рассветы одни хороши.

И я всё бреду, как когда-то брели пилигримы,

не в силах понять тайну собственной грешной души. 

 

СОНЕТ – 2 – АППАССИОНАТА 

 

Бывает ночами в слезах мне до одури душно,

пытаюсь непрожитым чувствам я выход найти.

И встречи ищу с той собой – беззаботной девчушкой...

Корнями рыдания лишь прорастают в груди.

 

Мы маски меняем, как раньше меняли игрушки...

Набросив на плечи сторонних забот палантин,

по кругу бежим, попадая в свои же ловушки

и, с Господом споря, других осчастливить хотим.

 

Живу, как живёт большинство и, рыдая ночами,

я счастье ищу, что рисуют мои миражи.

А утром, испив ароматного терпкого чая,

решаю умом за кого мне сегодня прожить.

И маски меняя, я роли себе назначаю,

когда не могу отличить голос правды от лжи. 

 

СОНЕТ – 3 – ЭЛЕГИЯ 

 

Не знаю, зачем просыпаюсь под утро, не знаю,

зачем улыбаюсь, пью кофе, кромсаю батон;

не знаю, зачем – от рассвета и вплоть до темна я

пронзительный воздух ловлю, словно скумбрия ртом.

 

Не знаю зачем, сокрушаюсь, что есть и иная

стихия, где возглас любви не срывается в стон,

ловлю этот воздух, в котором тоска неземная,

зажатый в удавки сомнений, тоскуя о том,

 

как спешно живём – словно счёты со временем сводим,

а мне бы того, что едва ли всплывёт в новостях...

Гляжу равнодушно, как день сотрясается о день,

не ратуя вымудрить впрок и на случай на всяк.

А сам задыхаюсь в объятьях – один, словно Один...

И хочется кануть, но слёзы, как хлябь моросят.

 

СОНЕТ – 4 – ЭКЛОГА 

 

Природа замёрзла, январский рекорд – пятьдесят!

Застыли деревья, не видно волнения ветра.

Хрустальные стёкла дыханьем ледовым сквозят,

от печки тепло, а по радио – песенка ретро.

 

С вечерних небес лучик солнца последний изъят,

Луна зажелтела, как в торте лимонная цедра.

И так хорошо! – только мысли слегка тормозят...

Весна вдалеке примеряет беретку из фетра.

 

Замедлены ритмы в судьбе, бытия метроном

ударами темп отбивает... живу... не скучаю.

Пусть кто-то тоску заливает десертным вином,

а мне бы – с тимьяном и мятой горячего чаю...

Крепчает в Крещенье сибирский мороз за окном,

но в мире студёном и жгучем души я не чаю! 

 

СОНЕТ – 5 – МАДРИГАЛ 

 

Любовь, отступив, на песке оставляет слова...

их пену... Над миром царит благодать без причины...

Я счастлив, что мелят и будут молоть жернова

терзаний души моей – благостно-неизлечимой.

 

Да будут блаженны безумий моих острова!

Пусть сложат орала и перекуют на мечи, но

я счастлив, что дух, не посмевший попрать естества,

в его закоулках зажженной оставил лучину.

 

Я счастлив, что жив, бытия не меняя на быт,

держа пред собой отрешенность, – как лука древко, и

однажды пройду через память и буду забыт,

погасну звездой и вернусь ароматом левкои...

Лишь, там вдалеке, – словно солнце в стекляшках искрит –

ушедшее лето с кораблика машет рукою...

Стас внутренне напрягся и хотел метнуться в сторону, но сворачивать было некуда. Он шёл по центральной улице города, а навстречу ему, плавно покачивая пышными бёдрами, двигалась соседка с какой-то женщиной. В голове промелькнули несколько вариантов ответов на ожидаемое недоумение по поводу внешнего вида Стаса. Но объясняться не пришлось. Соседка, скользнув по нему равнодушно-презрительным взглядом, прошла мимо, продолжая что-то обсуждать со своей спутницей. Уф! Отлегло. Не узнала. Да, приятели хорошо постарались, чтобы молодого ухоженного мужчину превратить в бомжа. Натуральной в жалком и неряшливом облике Стаса была только двухнедельная щетина. В остальном – умелая рука театрального гримёра, приглашённого специально для такого случая, чужая старая одежда, собранная с нескольких городских помоек, видавший виды грязный рюкзак «преобразили» мужчину так, что его нельзя было отличить от бомжей, обитавших на вокзале и рынке. Этого сходства и добивались компаньоны Стаса по карточным играм. Собирались в свободное время у него дома, играли на деньги, пили элитный коньяк, развлекались с девушками. Жениться Стас не торопился, мать и сестра жили отдельно, мужчина принадлежал себе и ему нравилось это ощущение свободы.

Однажды играть на деньги стало скучно и придумали делать то же самое «на интерес», по аналогии с детской игрой в фанты, когда ведущий придумывает задания для участников: одному прокукарекать, другому спеть, третьему станцевать. Но, в отличие от детских забав, развлечения взрослых мужчин отличались большей изобретательностью. Проигравшему Стасу дали задание одеться бомжом, найти себе подобных и стать «своим среди чужих».

Он с радостью отдал бы деньги, тем более, что их не считал. Они приходили так же легко, как он их тратил, но условия игры нужно выполнять. И вот, директор крупного рекламного агентства, одетый в лохмотья, идёт по городу, ловя на себе брезгливые взгляды прохожих. И кому пришла в голову эта идея? Кажется, Юрке из «Газпрома». Или депутатскому сынку Славке? Да, точно, ему. Ну, гадёныш, я тебе это припомню! Стас начал придумывать ещё более изощрённое в своём цинизме задание для Славки, когда тот окажется в проигрыше. На ум ничего не приходило и Стас сосредоточился на поиске бомжей. Можно было подумать, что городское население состояло исключительно из благочестивых граждан. А ведь сколько раз видел грязных, опустившихся людей, когда проезжал по улицам города на своём «Лексусе». Сегодня же, несмотря на предпраздничный день и солнечную погоду, бродяги куда-то подевались. Казалось бы, перед новым годом самое время выклянчивать у прохожих деньги на выпивку, а бомжи пренебрегают такой возможностью. Стас уже хотел отправиться на рынок, как вдруг на противоположной стороне улицы увидел того, кого искал.

Бездомный расположился на скамейке рядом с магазином, разложив рядом с собой объёмные пакеты. Стас вспомнил, что видел его летом на этой же скамейке. Стояла несносная июльская жара и бомж лил воду из бутылки себе на шею и грудь. Лицо его было красным, мужчина часто дышал. Стасу тогда что-то понадобилось в магазине и он, быстро пройдя мимо бродяги, мельком взглянул на него, но заметил, что тот был какой-то странный, не похожий на остальных бездомных. Не пьяный, не грязный, а рядом с пакетами, в которых, видимо, находились личные вещи, лежала стопка книг. Седая борода и давно не стриженные волосы выдавали в нём бомжа, но при этом мужчина имел интеллигентный вид.

Стас перешёл на противоположную сторону и приблизился к скамейке.

– Добрый день. Присесть можно?

– Садись, сынок. Места хватит, – мужчина отодвинул пакет. На вид ему было лет шестьдесят, или около того, так что обращение «сынок» прозвучало вполне уместно, но в душе у Стаса что– то ёкнуло. Отец ушёл из жизни внезапно, никого не мучая своей немощью. Поехал на дачу и не вернулся. Обширный инфаркт. «Сынок», – именно так чаще всего он обращался к Стасу. «Привет, сынок, «как дела, сынок?», «До встречи, сынок»…

А встречи больше не будет. Воспоминания о потере самого дорогого человека спазмом перехватили горло. Отец был не только родителем, но и другом, авторитетом, учителем. Стас до сих пор не мог смириться с потерей и жил с ощущением, что отец куда-то уехал, но непременно вернётся. Так было легче.

– Как зовут тебя, парень? – вернул к действительности голос незнакомца.

– Стас. А вас?

– А я Виктор Сергеевич. Будем знакомы. – Ты ел сегодня, Стасик? У меня тут лаваш имеется, сырок плавленный, могу угостить.

Стас вспомнил бутерброды с красной икрой, съеденные на завтрак, и смущённо отказался.

– Да ты не стесняйся, у меня тут в магазине продавец знакомая, дай Бог ей здоровья, не даёт с голоду умереть. Когда просрочку списывают – она мне кое-что отдаёт.

Стас понимающе кивнул. Теперь нужно было разговорить Виктора Сергеевича и узнать его историю.

Ларри Даррелл в «Острие бритвы» Моэма обмолвился об одном из периодов жизни: «Бог от меня в то время находился на толщину газетного листа». Что это значит? Понятно. Очень близко. Толщина газетного листа – доли миллиметра. Бог как бы просвечивался сквозь газету. Тут, наверное, есть какие-то неточности перевода с английского. Но в целом, образ многосмысловой. Во-первых, существуют такие мифологические существа в человеческом обличии под названием «плоскатики». Чтобы перебраться с одной стороны газетного листа на другой им необходимо проползти великое расстояние по всему первому листу, а потом и по второму. Их мысль плоская. Они не знают третьего измерения – толщины. Если бы знали, то без труда пробили бы дырочку навстречу Богу. И была бы счастливая Встреча и пошли бы с Господом вечерять. Плоскатики – это все мы, идущие навстречу Богу не по короткому измерению, которое сокрыто от нас недостатком духовного зрения, а ползем по поверхности бумаги, сначала по одной стороне – молодость, сила, тщеславие, потом по второй – старость, болезни, невольное смирение. В конце концов, приползаем все к одному Богу. Но есть святые, у которых открыто духовное зрение. Они знают короткий путь к Богу.

Но в этой литературной аналогии с газетным листом, мне кажется, есть еще один смысл. Газета. Во времена Сомерсета Моэма газета была единственным источником информации. И люди, читающие, волей-неволей растекались мыслью по броским заголовкам новостей, а потом и ползали этой же плоской мыслью по текстам, переворачивая газету с первой полосы на вторую и так далее. Залипая на каждом новом тексте. И в этом смысле мы тоже плоскатики. Вместо того, чтобы заниматься главным – Богомыслием, ползаем по глобусу информационного шума, который так устроен, что схватив однажды, уже не отпускает. Не знаю, как у вас, но у меня иногда возникают «фантомные радости» от тех редких периодов жизни, когда я не ползал по глобусу как плоскатик, а жил полнокровно и радостно, отбросив все лишнее. Например, испытал я на днях «фантомную радость» от того, что закрыл все свои социальные сети. Скоро по утрам начну ходить под свою любимую «Арку Тишины» – пустырь за домом. Надышусь, поведаю. Пока не свобода. Освобождение из степеней несвободы. Свобода впереди. 

 

2. «МОЛЧАНИЕ – ЛУЧШЕ И УДИВИТЕЛЬНЕЕ ВСЕХ ПОВЕСТВОВАНИЙ»

 

 

Воронежская старица советовала духовной дочери «камушек за щеку положить» и молчать. А если кто из окружения домогаться с расспросами станет, ткнуть пальцем в «распухшую» щеку и притвориться болящей флюсом. «А это не будет ложью, матушка?» – Спрашивали у нее. «Нет, не будет», – отвечала она. – «Потому что делается это во имя спасения души». Но всегда ли спасительно молчание? Смотря, какое. Преподобный Варсонофий был великим подвижником, он писал о молчании самой мыслью, не то, что языком. А молчание мыслью – это древняя исихастская традиция Афона. Если молчание языком является следствием молчания мыслью, такая Тишина достойна уважения.

Любой психолог скажет, что молчание связано с накоплением энергии. Вряд ли кто-то из ученых сегодня оспорит: мысль и слово несут энергию. Индийские йоги считали, что прежде чем пускаться на поиски смыслов, необходимо научиться молчать.

Закон сохранения энергии: если разбрызгивать мысли и слова, они потеряют присущую силу. Может быть, поэтому еще православные святые советуют меньше пустословить. Грех – это ранки, которые мы сами себе наносим. Болтливость без ума – это даже не ранка, а большая рана. Не зря в перечне грехов на исповедях встречается чаще остальных грехов.

Но и молчание молчанию рознь.

Если молчание происходит от мысли очистить душу от «благоприобретенной» мути, слава Богу. Это значит, что слова, сказанные позже этим человеком, будут нести положительный заряд. А если молчание сопровождается внутренним диссонансом, раздражением, вынашиванием мести или злобы, бойтесь такого молчуна. От него можно ожидать всего, только не слов с положительным зарядом.

Лично я считаю, что сегодня в основном время слов, а потому крайне важно, с какой внутренней энергией слова произносятся. В мире проклятий, массовых спамов, отрицания правильных ценностей, важны слова миротворческие, спокойные, заряженные добром. Выше ответственность говорящего? И сегодня и во все времена. Словами оправдаемся и от слов осудимся. В настоящем и в вечности.

Не помню, кто сказал, но примечательно: «Произносить публично нужно лишь те слова, за которые ты готов понести ответ в вечности».

Говорите, друзья, пишите. Молчите. Но с хорошей энергией, исходящей из желания очистить душу. Очистись сам, и тысячи вокруг очистятся.

Ничто не повторяется на свете.

Старайся каждый данный миг ценить.

Из эпизодов в жизненном сюжете

Сплетается пространственная нить.

 

Из череды её переплетений

Возникнет фантастический набор,

В котором искры прожитых мгновений

Слагаются в невиданный узор.

 

Он задрожит, на части рассыпаясь 

И вновь соединяясь на лету.

Где застывая красками, где тая,

Наполнит новой жизнью пустоту.

 

И на бескрайнем полотне Вселенной

Взойдёт непредсказуемый цветок,

В котором будет каждое мгновенье

Перерождаться в новый лепесток.

 

И пронесётся перезвон хрустальный,

Скрепляя лепестки прозрачным льдом.

Узор цветов покроет мирозданье,

Как покрывает плющ старинный дом.

 

Пространство скроют цвета переливы,

Соединив собою свет и мрак.

И всё затихнет до Большого Взрыва,

Чтоб повториться – но уже не так.  

 

* * *

 

Года прошли, потом мелькали,

Как позабытые огни.

Сегодня видим их едва ли

В сомненьях: были ли они?

 

Какие могут быть сомненья!?

Огни – как их ни назови –

Сжигали чудные мгновенья

Надежды, веры и любви.

 

В порыве хмурого демарша,

Хоть жизнь нас бьёт и в глаз, и в бровь,

В себе мы понесём и дальше

Надежду, веру и любовь. 

 

* * *

 

Кулик хвалил своё болото

И в том немало преуспел, 

Став самым главным патриотом

Тусовки межболотных дел.

 

Теперь он днями и ночами

Всех учит жить и умирать.

И называет сволочами

Тех, кто не стал ему внимать.

 

Порой в делах болотных дока

Вдруг что-то ляпнет невпопад,

Но ляп сентенцией глубокой

Представить тотчас норовят.

 

Года текут неторопливо.

Давно уж нет былых болот.

Но красноречия разливы

Кулик всё так же издаёт.

 

И также крики одобренья

Привычно слышатся вокруг.

А что повсюду запустенье –

Так это дело вражьих рук.

 

Вновь речи подменяют дело.

Бьёт в разум плановый размах.

Задор от начинаний смелых

Рождает бури в головах.

 

Кулик передаёт свой опыт

И собирает рой наград

За плодотворную работу

И за неоценимый вклад… 

 

Привычка слушать и внимать,

Не слыша и не понимая –

Утрат и запустенья мать

И благодать для краснобаев.

На вершине славы и успеха,

Просто в производстве и в быту

Скромность украшает человека,

Составляя важную черту

 

Каждого. Поэтому запомни,

Чтобы не случилось с нами вдруг,

Надо оставаться в жизни скромным,

Личных не выпячивать заслуг.

 

Пусть отдельным нравственным калекам –

Новым русским – нравится считать, 

Лично их – хозяев жизни, века – 

Скромность неспособна украшать.

 

Вопреки воззрениям нахалов,

По разумной логике вещей

Сделай так, чтоб скромность снова стала

Главным украшением людей. 

 

* * *

 

Поэту злиться не пристало,

И ты на время злиться брось.

Как жизнь бы нас не доставала,

Плохой советчик наша злость.

 

Она заставит лезть на стенку,

Но не поможет вместе с тем

Дать объективную оценку

И не подбросит вечных тем.

 

Жизнь нас не делает добрее,

Но и от злости только шум

И ни одной живой идеи,

Хоть раз пришедшей бы на ум.

 

Не оскверняй заветной лиры,

Растратив свой потенциал

На злобу дня, как этот мир бы

Тебя порой не доставал.

 

* * *

 

Во всём, друзья, необходим талант.

А говорить мы можем, что угодно.

Разучивает юный музыкант

За стенкой то ли скерцо, то ли рондо?

 

У каждого в шкафу есть свой скелет.

Возможно это правда? Может бредни?

Пижон, «как денди лондонский одет»,

А вдуматься, какой он, к чёрту, денди?

 

Талантов нет особых, ну и тьфу,

Наплюй на них, твоя судьба иная.

Пускай скелет, что прячется в шкафу,

Кого-нибудь другого донимает.

 

Ты не поэт, не маг, не чародей.

Не модный беллетрист или прозаик.

Живи, как большинство других людей,

Живущих без подобных притязаний.

 

Уж лучше так, чем вечно прятать в стол

Рождаемые в муках строчки, или

Внушать себе и остальным, что мол

Ты гений, но тебя не оценили.

 

* * *

 

Любой классический сюжет

Не допускает разночтения.

И ничего страшнее нет,

Друзья, чем новое прочтение.

На всё лишь свой и только взгляд

Почти у каждого новатора.

И непременно норовят

В соавторы интерпретаторы.

 

А я, признаться, ретроград,

Всё ж отдающий предпочтение,

Звучавшему сто лет назад,

Аутентичному прочтению.

Пусть режиссёр и сценарист

Переругаются с редактором,

По мне, куда важнее смысл,

Заложенный когда-то автором.

 

Текст исковеркать можно запросто,

Его разбавив всякой всячиной.

И всё-таки, побольше авторства,

Поменьше личной отсебятины.

Кто жаждет прочного успеха,

Пожалуйте, под гром оваций

Играть Шекспира. Можно Чехова.

Но не свою интерпретацию.

Пожелтела листва от нечистых дождей, –

Раньше срока сорвал её ветер.

Заболела страна от бессытных людей.

Что излечит её в лихолетье?

 

Лишь тоска и страданья мой красят досуг,

И печаль мою душу лелеет!

Я не знаю, куда пилигримы идут.

Где тот край, где листва не желтеет?

 

К ЖИЗНИ

 

В этот миг я с народом.

Нет спасенья в речах,

Когда траурным ходом

Гроб несут на плечах.

 

Здесь никто не торопит, –

Тормозит время бег.

Смерть порядок наводит,

Забирая навек.

 

Но рождается где то –

Жизнь и новая мысль,

И так тянется слепо

В неизвестную высь.

 

МОИ СТИХИ

 

Мои стихи рождаются в слезах

За край родной и за мою Россию!

А если всё не выражу в словах,

Пусть ветер их над Родиной рассеет!

 

Пусть слов мои частицы упадут

На неухоженную нашу красоту...

Лишь там они спокойствие найдут,

Кляня мою печаль и простоту...

 

ДРУГУ

 

Мой лучший друг мне всё простит:

Мою забывчивость, и гордость...

Последним звуком прозвучит

Его натуженная горбность

От слабости и боли...

Но это – в Бога воле.

А я опять к нему иду,

Когда предчувствую беду.

Но он так скромен!

В плену, в долгу,

На горя лоне...

 

СЕРЫЕ ТРАВЫ

 

Как спасёшься без Веры?

Я – один. Нет друзей!

Травы дикие серы

От ветров и дождей.

 

Упаду пред иконой –

Лик суровый в тени,

И тоскою знакомой

Свеч мерцают огни.

 

Помолюсь и поплачу,

Перед Богом скажу,

Что не жду уж удачу,

А друзьями живу.

 

Травы серые пали

От дождей и ветров...

Эх, друзья, вы устали, –

В Божьем рае ваш кров!

 

МОЛОТОЧЕК

 

Молоточек, играя, звучит серебром,

Отбивая на бабке* косу.

Духом сена от скошенных трав напоён,

Я сегодня счастливым усну.

А с утра, выпив крепкого чая стакан,

Покурю, а потом со двора

На поляну уйду в бело серый туман, –

Где росу ещё держит трава.

Там кругом тишина – вековые леса

Вкруг поляны оградой стоят.

От плеча не спеша заиграет коса,

Её звуки меня опьянят.

Проведение референдума, связанного с вопросом о строительстве АЭС в Казахстане рождает непростые размышления. Никто же у нас не проводил референдумы о строительстве железных дорог, использовании авиации и автотранспорта. А ведь все это тоже несет с собой немало проблем и опасностей.

И в самом деле, в обществе, где все «устоялось», где доверяют властям, науке и СМИ, референдумы по таким вопросам не очень-то и нужны. Есть специалисты. Каждый в своей области. И с какой это стати доярка будет решать вопрос об АЭС, а ученый-атомщик писать инструкции, как доить коров.

Но это там, где «все устоялось». У нас же проблема в том, что в массах нет особого доверия, ни к науке, ни к тем, кого именуют спецами, ни к депутатам, ни, зачастую к медицине и фармацевтике…

И этот кризис доверия – отнюдь не уникально казахстанский либо российский. И «идеально-заманчивый» Запад оказался не столь гуманистическим и разумным, как рисовался в нашем воображении еще недавно. А, наоборот, и хищнически зубастым, и лживым. Одна только суета вокруг ковида подняла такие тучи пыли, что без респиратора задохнешься.

Поэтому-то и референдум о строительстве АЭС – это, по своей сути, референдум о доверии к руководству, качеству специалистов в глазах людей и науке в целом – той самой науке на хлебных просторах которой, по расхожему мнению (и всегда ли только мнению?) и дипломы, и диссертации могу быть обретены далеко не только теми, «кто, не страшась усталости, карабкается по каменистым тропам» (а отнюдь не хлебным полям) науки. И что особенно занимательно – то, что взрываются не одни «невежи». Грамотный физик может буквально с пеной у рта клеймить лживость и никчемность истории. Образованный и талантливый филолог или актер гневно рассуждать о пороках медицины. Где-то – это может выглядеть логично, а где-то – «пальцем в небо». Главным же остается все разъедающий скепсис.

А есть ведь и объективные проблемы, высвечиваемые референдумом. Попробую очень кратко упомянуть некоторые из них.

Первая и одна из центральных. Для безопасного функционирования АЭС, как и все усложняющихся иных сфер техногенного общества, нужен мир. События последних лет это демонстрируют со всей очевидностью. Тот же высотный дом может быть комфортным для жилья и офисной работы. Но только, когда в него не летят ракеты и дроны, и не врезаются самолеты.

Второе – социальная стабильность. Там, где громят витрины, шатают автобусы, поджигают автомобили и прочее, не только АЭС, но и нефтебазы, и многое иное могут быть крайне опасны. При этом обилие представителей силовых структур само по себе не всегда становится гарантией порядка. В феврале 17-го года, если память мне не изменяет (можете проверить) только воинские части российской столицы насчитывали сотню тысяч человек. А монархия рухнула почти мгновенно, словно по взмаху дирижерской палочки. Да и современные события говорят о том же.

Третье – элементарный, «обычный порядок» и рациональная организация деятельности систем жизнеобеспечения и такого расходования средств, которое соответствует важнейшим нуждам города, области и т. д. Так, к примеру, вопросы об уместности тех или иных киосков и смены видов плитки в таких-то и таких-то местах – это вопросы вторично – косметические. Они сродни предложениям специалистов-частников украсить модной косметикой лицо дамы, страдающей от гастрита и камней в почках.

А у нас в городе этих насущных проблем немало. Здесь и отключения света. И перебои с подачей воды. Когда же воду дают вновь, то какое-то время в такой воде можно блаженно купаться разве что бегемотам. Понятно, что в масштабных проектах такого быть не должно…

И дело тут не в прорехах в деятельности именно нынешних администраций. Прорехи есть всегда. Но проблема глубже: она в том, насколько так называемый «рынок» способен обеспечить жизнедеятельность такого города, как Костанай. Вот поубирали немало колонок. Логично. Вода денег стоит. Но в случае очень локальных сбоев(о более крупных не говорю) колонки нам целые годы помогали.

А есть и просто курьезные ситуации. Помнится, в годы, когда я еще только заканчивал школу, во дворах были беседки, а у подъездов – скамеечки. Убрали. И догадайтесь сами: почему? Я же не буду о прошлом, а помяну самые недавние дни. В садике, что почти напротив бывшего «Колоса» («Раузет») долгие годы стояли деревянные столы и скамьи подле них. И вдруг – в один прекрасный день все сломали. Говорят: молодежь ночами буйствовала, спать не давала. Так и сейчас в иных дворах тоже буйствуют. Плюс авто, врубающие в любое время суток музыку на всю мощь. Добавьте прочее хулиганство и вандализм.

Ну, не пародия ли на реальный порядок? Там, где могли бы действовать именно стражи порядка, оказывается проще сломать, выкорчевать. Но при таком подходе надо не об АЭС или иных проектах дебатировать, а идти назад в землянки и пещеры.

Выдохлось лето, уходит

через дворы новостроек.

В полночь, по мокрой погоде,

с участью грустной не споря.

Осень его провожает

окнами спящих окраин,

а в полусонном трамвае

шепчутся летние тайны.

Им-то конечно известно,

что и кому не допето,

и почему в поднебесье

прячется таинство лета.

 

В звёздах запрятано дальних

на год, а то и на меньше,

чтобы порой благодатной

вспомнить о лете прошедшем.

Позже, а в эти минуты

август по тропочке узкой…

И у подъезда кому-то

стало от этого грустно.

 

* * *

 

В Сибири июльский туман

К грибам говорят старожилы

Готовьте для ягод карман

С достатком, чтоб зиму вы жили.

 

От Дона держу узелок

Примет по России так много

Сундук каждый мне уголок

Готовит с запасом в дорогу.

 

Пройдусь по России своей

Земли своих предков вдохну

В истории наших семей

Я не телом, душой отдохну.

 

* * *

 

А мир звонит рассветом.

Такая тишина во мне.

Не слышно даже ветра.

Вуаль туманов на волне.

 

Кудрявых ив винтажность.

Лучи играют по траве.

От рос парует влажность.

Опять сегодня быть жаре.

 

И так быстра минута

Усладой в утренний часок.

Что день во мне пробудит?

Какая мысль мне даст в висок?

 

* * *

 

После летнего дождя

Свежий полдень повещает,

Что в закате луч горя

Лучше встретить с травным чаем.

 

В небе перья облаков

Значным текстом записали,

Будь к прогулочке готов!

Все в прохладе видны дали.

 

И смородины кусты

Спелой ягодой мигнули.

Ведь в бисквитах так вкусны!

В «День Отца» спечëм папулям!

 

* * *

 

Под сенью летних вечеров

Пришла пора мне отдохнуть.

Закатам улыбаясь вновь,

Понять божественную суть.

 

С листом качаясь на ветру

Легко прохладу затянуть

И дня ушедшего жару

Отправить с суетою в путь.

 

Смотреть на ласточек кадриль.

В цветник жужжащий заглянуть.

Сонату лунную в прилив

Послушать с звёздами чуть-чуть.

 

В беседке выпить мятный чай.

Слова бегущие черкнуть.

Я жду тебя. Ты не скучай!

Оставим ночи счёт минут.

Тебе кто-то говорит: Василий!...

Только я один могу: Апостол!

В этом, может быть, вся моя сила

в бытие моём долго и просто.

О, пошёл бы я за тобой в стужу,

но века разделяют нас в жизни,

ты мне так на пути моём нужен

для борьбы со злом ныне и присно.

Другое время, Апостол, нынче,

время тревоги, яко во благо…

Заменили горшки на якички

те, кто сегодня предаёт нагло,

сумасшедших осталось немного,

больше – с денежно-банковской славой.

Знаю я, серебро у любого

за день душу развратит отравой,

содрогнется от сотен вопросов,

от свободных и честных ответов,

что минуя на пути торосы,

за добром убегают по свету…

Мы прочли буквари, но коростой

боль всегда и везде нас сжигает…

Почему же, скажи мне, Апостол,

до сих пор она смертных пугает? 

 

ПОБЕДИТЕЛЬ

 

Всё получает победитель:

любовь и свет, поклоны. 

Он же герой и он спаситель!

Но горе побеждённым!

 

За победителем и слава,

и отблеск ореола

звучащей песенной октавы.

Но горе побеждённым!

 

Влюбленный рад твоей победе.

Снобизмом заражённый,

кричит неискренне, как бредит.

И горе побеждённым!

 

Лишился побеждённый чести,

от битвы утомлённый,

он с бывшей силой плачет вместе.

И горе побеждённым! 

 

ВСАДНИКИ

 

У вас нет собственного имени,

вы геральдический лишь знак,

в душе вы мчитесь,

но невидимы,

и конский хвост 

трёхцветный флаг.

О, чудо-всадники, о, всадники,

ваш дух истерзан, изнемог

в горах Балкан, 

а ваши ратники 

остались там – 

в пыли дорог!

Да, знаю я – и мне предписано

взлететь, как вы, в конце пути

с наказом внуку

белобрысому

законы древности

блюсти. 

 

ЗЕМЛЯ И ХЛЕБ

 

Когда семена высеваешь

над прахом умерших людей, 

сажаешь особенный хлеб.

И люди, в зерне оживая,

стараются сделать добрей

тебя, избавляя от бед.

Да пусть же земля вдохновляет

в жару или в холод зимы

премудростью силы ума,

мгновенно душа прозревает,

как свет в час полуночной тьмы,

когда ты возьмёшь семена.

От абсурда, как от печки,

пляшем, Господи прости,

глиняные человечки,

заводные во плоти.

Дров, по дури, наломаем,

а потом даем зарок

в том, чего не понимаем

вдоль и даже поперек.

Угадай, не зарекаясь:

отчего не климатит,

если Ангел, кувыркаясь,

через голову летит?

     Человек вернется в глину

     без упрека, но сперва

     догорят наполовину

     отсыревшие дрова.

 

2 

На земле, который век,

обитает человек:

он питается деньгами

и живет вперед ногами.

А в отравленной воде

ходит рыба по нужде,

птица крючится на ветке,

наподобие креветки.

 

Надо всеми в небесах

плачет Ангел

при часах. 

 

ГОЛУБОК

                                        М.К.

О чем воркуешь, сизый голубок,

у паперти на площади соборной,

когда земля уходит из-под ног,

а белый свет уже похож на черный?

Как незамысловата птичья речь,

душа чиста и крылья наготове.

А человек не может пренебречь

землей и волей,

     черными от крови.

  

* * *

 

Живая радость быстротечна:

трава устанет зеленеть,

любимая не будет вечно

хрустальным голосом звенеть.

Импровизация былого

уходит в будущее, но

сопроводительное слово

по жизни произнесено.

Так, облака над головами 

летят в соседнюю страну,

сакраментальными словами

сопровождая тишину. 

 

* * *

 

В этой жизни веселой, печальной,

в этом воздухе грешном, святом

сколько боли живет изначально,

чтобы выйти наружу потом!

В гуттаперчевых лапах природы

человечьи хрустят позвонки,

а богини любви и свободы

возлагают сердца и венки. 

 

НА ЗАКАТЕ

 

Зачем-то вспомнилось некстати

однажды виденное мной:

как пели Музы на закате

по-над излучиной речной.

Как были все они печальны

при свете гаснущего дня

и как одна из них случайно

тогда заметила меня.

Как заглянула виновато

за череду недолгих дней

и что-то спела у заката

судьбы несбыточной моей.

1854 год. Ноябрь. Санкт-Петербург. Зимний дворец. Кабинет императора.

До открытия следующей навигации остаётся пять месяцев.

Морской министр, адмирал Моллер, переминался с ноги на ногу, то открывая принесённую папку, то закрывая её.

– Ну, что же вы, Антон Васильевич, молчите? Докладывайте всё как есть, время императора не резиновое! – подтолкнул его начальник главного морского штаба светлейший князь, Александр Сергеевич Меншиков.

– Государь, плохо дело, – еле слышно начал докладчик, роясь в папке, – на нашем втором фронте, прямо здесь на Балтике шестьдесят английских паровых кораблей, совсем рядом с нашей, то есть, с вашей столицей... 

– Разведка докладывает, что вполне возможна высадка вражеского десанта, – не дождавшись своей очереди, перебил докладчика военный министр, генерал Александр Иванович Чернышёв.

Николай Первый, продолжая слушать высших воинских начальников, поднялся из-за стола, подошёл к окну и молча смотрел на снующий внизу, по площади, народ. Минут через пять он повернулся к присутствующим:

– Одиннадцатого апреля 1854 года, я, в ответ на объявление Великобританией и Францией войны Российской империи, издал манифест, известивший всех верноподданных о том, что все они теперь находятся в состоянии войны не только с Турцией, но и с англо-французской коалицией. О том, что ситуация сложилась критическая, мне ведомо. Ниши парусники не могут противостоять их паровыми кораблями. Надеюсь, каждый из вас понимает, что Финский залив полностью блокирован! Ситуация – патовая. Как будем державу защищать, господа?

– Позвольте мне. Возглавляемый мною штаб кое-что придумал. Вот, извольте взглянуть, – Меншиков передал императору свою папку, украшенную золотыми вензелями.

– Светлейший! Извольте изложить суть своими словами. Ваши бумаги, я позже посмотрю, – самодержец положил папку на стол и уставился на князя.

– Мой предшественник Маркиз де Траверсе считал Маркизову лужу, точнее, Невскую губу нашим природным преимуществом, полагая, что в неё не смогут зайти большие парусные корабли из-за своей глубокой осанки, несколько десятилетий назад так оно и было, но нынче, в век пара, в странах Европы произошла техническая революция и вражеские боевые корабли сильно уменьшились в размерах, стали манёвренными, легко перемещаются в любом направлении, и теперь, почти все из них обладают способностью подойти прямо к берегу и высадить на наши земли этот чёртов десант.

Сейчас я произнесу крайне неприятные слова, но такова правда жизни, – опыт прошедших месяцев войны показал, наш парусный флот потерял всякую ценность как боевая составляющая армии. У противника совсем другие орудия, отлитые из иного, отличающегося от нашего, металла. Англичане и французы поменяли сам подход к вооружению своих кораблей. Мы просто обязаны построить флот, равноценный вражескому. Если коротко, то у меня всё.

– За пять-то месяцев? Сие, просто невозможно! Извольте не утруждать нашего императора изложением несбыточных прожектов! – от негодования военный министр, в сердцах, даже топнул ногой.

– Нам нужно как можно быстрее приступить к строительству флотилии маломерных канонерок, – не обращая никакого внимания на возражение генерала Чернышева, спокойно продолжил докладчик, – надеюсь, всем известно, что это маломерные быстроходные корабли, оснащённые всего тремя пушками. Но главное – все они обязательно должны оснащаться паровыми двигателями, передающими крутящий момент на винты!

– Позволю заметить, что все заводы столицы, работающие с металлом, и так завалены военными заказами, под самое не могу! Люди на них трудятся без сна и отдыха. Никакие новые заказы они не потянут! Уж мне ли не знать! – Александр Иванович достал платок и, не обращая внимания на государя, вытер проступивший предательский пот.

– А вы, что молчите? Согласны с начштабом? – обратился император к адмиралу Моллеру.

– А что тут скажешь? Накануне начала военных действий, коварное британское правительство взяло и конфисковало у всех тамошних фирм все паровые двигатели и винтовые механизмы, заказанные как частными лицами, так и морским ведомством. Если не прислушаемся к идее Александра Сергеевича и не встретим врага в море, будем бороться с десантом, прямо здесь, под окнами вашего дворца, – Антон Васильевич посмотрел на присутствующих, ища у них поддержки, и продолжил, – мы пробовали перенаправить заказы в другие страны. Там готовы нам помочь, правда, за большие деньги. Но ведь Финский залив заблокирован, и доставить готовую продукцию сюда нет никакой возможности, да и время, сами видите, никак не терпит….

– Господа, то, что дела наши плохи, я и без ваших докладов достаточно осведомлён, – бесцеремонно перебил министра государь, – что делать прикажите? Как столицу и Россию спасать станем?

– Там, в моей папке, первый лист, извольте взглянуть. Некто Путилов, ещё пять месяцев назад предлагал идею – как быстро организовать строительство канонерок.

– И чего же вы тянули столько времени? Не пришли ко мне раньше! – Николай первый открыл папку и углубился в чтение.

– Так, только сегодня до меня письмецо-то дошло, гуляло по различным инстанциям и кабинетам, – оправдываясь, еле слышно, пробормотал светлейший князь, – должность у него совсем не высокая, простой чиновник по особым поручениям, вот, в ведомствах и канителили, не давали письму ходу наверх.

Дочитав бумагу до конца, самодержец макнул перо в чернила и начертал резолюцию: «Срочно к исполнению. Всем ведомствам оказывать наипервейшую помощь. О ходе работ докладывать без всякого промедления!»

БЕРНАРДО. Кто здесь?

ФРАНЦИСКО. Нет, первым отвечай! остановись и назови себя!

БЕРНАРДО. Да здравствует король!

ФРАНЦИСКО. Бернардо?

БЕРНАРДО. Он.

ФРАНЦИСКО. Пришел без опозданья.

БЕРНАРДО. Сейчас лишь пробило двенадцать.

Ступай-ка спать, Франциско.

ФРАНЦИСКО. За смену, друг, благодарю:

Жестокий холод, усталость валит с ног.

БЕРНАРДО. Все было тихо?

ФРАНЦИСКО. Мышь не пробежала.

БЕРНАРДО. Ну, доброй ночи. Если встретишь

Моих товарищей по страже,

Горацио с Марцеллом,

Намекни им поспешить. (Входят: Горацио и Марцелл).

ФРАНЦИСКО. Я, кажется, уж слышу их шаги.

Эй, стойте! Кто там?

ГОРАЦИО. Друзья страны.

МАРЦЕЛЛ. И слуги государя.

ФРАНЦИСКО. Доброй ночи.

МАРЦЕЛЛ. Доброй ночи. Кто заменил вас?

ФРАНЦИСКО. Бернардо заступил, как било полночь. (Уходит).

МАРЦЕЛЛ. Привет, Бернардо!

БЕРНАРДО. Скажи-ка, и Горацио пришел?

ГОРАЦИО. Кусок его.

БЕРНАРДО. Добро пожаловать, кусок Горацио, добро пожаловать, добрый Марцелл, этот ветер будет вам самой доброй нянькой, какую вы когда-нибудь знали.

ГОРАЦИО. Являлся ли сегодня адский дух?

БЕРНАРДО. Я ничего не видел.

МАРЦЕЛЛ. Горацио твердит, что это бредни,

Одна игра воображенья,

И не дает себе поверить в чудеса,

Которые мы созерцали дважды.

Я потому его уговорил,

Встать на часы сегодня с нами ночью,

Чтоб, если вновь появится страшило,

Он смог увидеть правду наших глаз,

И с ним вступить в беседу.

ГОРАЦИО. Это вздор, оно не явится.

БЕРНАРДО. Присядем-ка друзья, и мы с Марцеллом

Еще предпримем штурм на ваши уши,

Столь укрепленные от наших донесений,

О том, что видели мы в эти ночи.

ГОРАЦИО. Послушаем, что скажет нам Бернардо.

БЕРНАРДО. Прошедшей ночью, когда та звезда,

Что к западу мерцает от Полярной,

Пройдя по своему маршруту осветила,

Ту часть небес, где и сейчас горит,

Марцелл и я, как колокол ударил... (Идет Призрак).

МАРЦЕЛЛ. Бернардо, тише, замолчи! Идет он снова!

БЕРНАРДО. По облику – точь-в-точь король покойный.

МАРЦЕЛЛ. Ведь ты – ученый? говори же с ним!

БЕРНАРДО. Он не похож на короля? Что скажешь, друг Горацио?

ГОРАЦИО. Похож, две капли... Я страхом, изумленьем поражен…

БЕРНАРДО. Он хочет, чтобы с ним заговорили.

МАРЦЕЛЛ. Спроси его, Горацио.

ГОРАЦИО. Кто ты, дух

Забравший незаконно время ночи

И благородный облик короля,

Схороненного датского владыки?

Я заклинаю тебя небом, говори!

МАРЦЕЛЛ. Он рассердился!

БЕРНАРДО. Он уходит!

ГОРАЦИО. Стой! Ответь!

Я заклинаю тебя небом, говори! (Призрак уходит).

МАРЦЕЛЛ. Ушел, не хочет отвечать.

БЕРНАРДО. Ну что, Горацио? Дрожишь и побледнел?

Игра воображенья сводит губы? Что думаешь об этом?

ГОРАЦИО. Как перед богом,

Я не поверил бы, когда б мои глаза,

И чувственным и истинным признаньем,

Не указали подлинности факта.

МАРЦЕЛЛ. Похож на короля?

ГОРАЦИО. Как ты на самого себя.

В таких доспехах

Он бился с своенравным королем

Норвегии; так же точно

Нахмурился однажды, когда в гневе

Швырнул на лед зарвавшихся поляков.

Это странно...

МАРЦЕЛЛ. Вот так же дважды, точно в этот час,

Воинственным, величественным шагом

Прошел он через караул наш.

ГОРАЦИО. Не знаю я, что думать обо всем,

Увиденном, но это предвещает

Большое потрясенье государству.

МАРЦЕЛЛ. Ну, борода, садись, и пусть расскажет

Тот, кто постиг, что значат караулы

Измучившие подданных страны,

Литье чугунных пушек, прочие приготовленья?

Труд корабельщиков по выходным?

Зачем потеет спешка

Ночь, делая сотрудницею дня?

Кто может объяснить мне это?

Гес не знал, для чего он идёт за синим чудищем, но упорно поднимался вверх, превозмогая невидимое бремя, которое навалилось на него, словно он нёс с собой два мешка муки. Как ни странно, трудности пути радовали его и укрепляли в желании следовать дальше. Ведь теперь он мог иметь подобие цели и чувствовать хотя бы этот гнёт на своих плечах. Пройдя уже довольно долго, Гес тем более не мог повернуть обратно. Ему стало любопытно, для чего мохнатый синий чудик так целеустремлённо взбирается на гору. Проснувшийся интерес тоже обрадовал Геса, он даже вспомнил себя молодым сильным парнем, который отчего-то очень увлекался красивыми девушками. 

        На пути к вершине монстр решил устроить небольшую передышку, и Гес еле успел спрятаться от его взора, скрывшись за валуном. Он с затаённым страхом слышал, как чудовище сипло дышит, что напомнило ему чёрного совхозного быка Робсона, которого очень боялся в детстве. Вдруг Гес услышал грозное урчание и бормотание, и его сущность оцепенела от услышанного. Монстр ворчал, повторяя полное имя его дочери: «Яна Стрельцова. Яна…» Дочь – единственное, что он помнил из прошлой жизни. Значит, не случайно увидел Гес это синее средоточие зла, и вовсе не случайно свела их судьба. Монстр явно хотел навредить его дочери. Но как? Как он собирался выбраться из Ада?

        Вскоре Гес получил ответ и на этот вопрос. Добравшись до вершины, сквозь вой ветра он явственно услышал зов. Откуда-то из-под земли, заставляя скалу дрожать и ронять вниз камни, тихий нездешний голос взывал: «Р-ражье!» Казалось, он звучит не только одновременно со всех сторон, но и внутри головы. Синий монстр насторожился, понюхал воздух и прибавил ходу.

Гесу больше некуда было скрыться, вершина просматривалась и продувалась буйными ветрами. Лишь издалека, лёжа на острых камнях, укрывшись за уступом, он мог наблюдать за действиями чудища. Гора оказалась потухшим вулканом, жерло которого давно остыло. Монстр спустился в небольшой кратер, прикрытый плоской круглой крышкой, словно канализационный колодец на городской улице, лишь только больше его в десятки раз.

       Повинуясь зову загадочного голоса, синий начал яростно всей своей тяжеловесной тушей кидаться на крышку, раскачивая её. Чудовище рычало, роняя из пасти слюну и куски пены, яростно царапало крышку загнутыми чёрными когтями. Но та никак не хотела поддаться его напору. Гес был поражен, с каким упорством монстр мог бесконечно долго пробиваться внутрь. Видимо, зовущий голос так мощно действовал на него.

        Бой синего демона с прочной преградой, которая, видимо, скрывала что-то очень важное для него, продолжался несколько земных суток. Гес заметил, что передние лапы монстра намокли в тёмно-синей, почти чёрной крови, несколько когтей было обломано. В бессильной ярости, с проклятиями в адрес Яны Геннадьевны Стрельцовой монстр удалялся, чтобы подкрепиться и подлечить раны. Зовущий его голос тоже устало притих и вскоре совсем смолк. 

         Обернувшись, синий демон пообещал пространству вернуться в самое ближайшее время. Гес очень испугался, подумав, что его укрытие обнаружено и монстр говорит это ему. Но, видимо, Ражье вёл постоянный диалог со своим злейшим врагом – девушкой Яной, иногда что-то объясняя невидимому собеседнику неустанно призывающему его. Когда, оставляя за собой тёмные мокрые следы, монстр ушёл, Гес осмелился подойти ближе к неподатливой крышке, с которой тот так рьяно сражался. 

        Он решил оставаться здесь и непременно дождаться возвращения чудовища. Осмелясь подойти ближе, внимательно осмотрел загадочное место. Крышка оказалась выточенной из чёрного и вероятно очень твёрдого камня, потому что даже такой могучий озверевший здоровяк смог оставить на ней лишь несколько окровавленных царапин. В душе у Геса происходило что-то странное, давно забытое – он волновался, и для этого у него была совершенно конкретная причина: монстр угрожал любимой дочери. Пока синий боролся с каменной крышкой, к Гесу вернулись воспоминания – множество эпизодов из прошлой земной жизни. Память воссоздала обстоятельства его собственной гибели. Припомнилось, как хотел спасти Янку из лап одного очень мерзкого типа и от отчаяния бросился под колёса их свадебного кортежа. А главное, он вспомнил своё имя. Зовут его вовсе не Гес, а Геннадий Евгеньевич, или Геша, как ласково, по-домашнему звала его мать.

        Собственно, изначально Геше грозило наказание гораздо худшее, чем бессрочная ссылка на периферию Лимба. За покушение на собственную жизнь по Высшему Закону его полагалось лишить образа и подобия Божия, то есть облика человечьего. Геша должен был пополнить Обожжённый Сад, став ещё одним деревом где-то в серединном поясе Адской воронки. Самоубийцам суждено стать деревьями, что могли лишь стонать и качать ветвями, претерпевая неимоверные мучения от постоянно грызущих их стволы многочисленных жуков-короедов. Однажды какой-то залётный бес ради забавы отгонял жителей Лимба от тёплых котлов длинной корявой веткой, сломленной где-то в тех краях. Когда озорник вдоволь натешился и убрался восвояси, Геша поднял оброненную ветку, из неё капала ещё не застывшая кровь.

        Но Гешу не отправили в Обожжённый Сад, а почему-то пожалели. Огромный прекрасный ангел с огненным мечом пояснил ему, что он заслужил послабление из-за самопожертвования. Тогда Геша узнал, что не все самоубийства свершаются по причине оголтелого эгоизма и страха перед жизнью. Есть ещё несчастные, коих довели до этого трагического шага и те, кто пожертвовал своей жизнью ради блага других. После этого Небесная канцелярия определила Гешу в Лимб, на самую верхнюю ступень.   

        Ещё Геша вспомнил, как он страдал там, в своей земной жизни, оттого что не знал, как уберечь Янку от всего жуткого и необъяснимого, что навалилось на неё и неотлучно трётся рядом. Это чувство вернулось сейчас во всей силе. Но то, что он может теперь снова так сильно чувствовать, не радовало его больше.