Новый День №59

Старый автобус заскрипел рессорами и стал притормаживать. Водитель взглядом проводил легковушку, которая обогнала его и помчалась по трассе. Потом автобус съехал на проселочную дорогу и неторопливо запылил в сторону далеких гор, возле подножья которых тянулся густой мрачный лес.

На переднем сиденье вихрастый паренек внимательно смотрел по сторонам, потом замахал рукой. 

– Валерий Петрович, сворачивайте сюда, – заторопился он, и ткнул в неприметный спуск с дороги. Сразу было видно, что здесь редкий раз проезжали машины. – Точно говорю. Я не ошибаюсь. Нам сюда ехать. А то проскочим, потом придется возвращаться. 

И снова взглянул на шофера.

Валерий Петрович покосился на него, но ничего не сказал, лишь едва заметно усмехнулся.

– Ты не ошибся, Андрей? – сказала учительница, сидевшая возле дверей, и поправила косынку. – Сколько времени прошло с той поры, как вы приезжали сюда. Можно и...

И не договорила, пожала плечами и опять взгляд за окно.

– Да ну, не ошибаюсь! Я в прошлые разы тоже впереди сидел, дорогу запоминал. Как чуял, что пригодится. У Валерия Петровича спросите про дорогу. Он столько раз побывал здесь, что с закрытыми глазами доберется до пещеры. Часто приезжает. И нас раза два или три брал с собой, когда мы на каникулах были. Он с моим отцом работает. Правда, Валерий Петрович? – гордо так сказал Андрей и было заметно, на самом деле гордился этим. Потом он повернулся, взглядом нашел друга и крикнул, заглушая громкую музыку на задней площадке автобуса. – Сашка, айда к нам! Что-то спрошу…

И взмахнул рукой, а потом снова посмотрел на дорогу.

Учительница закрыла ладошками уши и, нарочито насупив брови, покачала головой.

Сашка недовольно буркнул. Отдал магнитофон рыженькому пареньку, что сидел рядом, поднялся и, глядя под ноги, чтобы случайно не наступить на рюкзаки, осторожно стал пробираться по проходу.

– Что разорался? – снова буркнул Сашка, взглянув на друга. – Не даешь музыку послушать. Что случилось?

Он перевел взгляд на водителя, потом на учительницу и снова на друга, и схватился за его плечо, пытаясь удержать равновесие, когда тряхнуло на ухабе.

– Глянь, Саня, правильно едем? – Андрей замахал руками. – Вроде правильно показал. Сгоревшее от молнии дерево увидел, за ним нужно съезжать. Так ведь, Сань?..

Он шмыгнул носом и закрутил головой.

Следом за ним закрутил головой Сашка, всматриваясь в дорогу. Оглянулся, пытаясь рассмотреть сгоревшее дерево, ветви которого словно руки поднимались к небу. И снова взгляд на дорогу, и дальние горы.

– А что у меня спрашиваешь? – Сашка взглянул на друга, потом кивнул на водителя. – Валерий Петрович знает дорогу. У него нужно спрашивать, а не меня звать. Вот небольшой подъем, а потом начнем спускаться к речке. Через брод переберемся, а там по лесной просеке километра два или три, и попадем на полянку, которая возле подножья горы находится. Разобьем лагерь, как в прежние разы. А другой дороги сюда нет. Правда, Валерий Петрович?

Он посмотрел на водителя.

Водитель кивнул головой, не отрывая взгляда от дороги. 

– Скорее бы добраться, – закачаешься, – Андрей мотнул головой. – Ольга Сергеевна, там есть тропка в пещеру, по которой до сих пор люди ходят к отшельнику. Его уж тыщу лет нет, а они идут и идут…

– А зачем ходят? – сказала учительница и прилипла к окну, словно хотела рассмотреть эту самую тропку. – Его нет, говоришь, а они приезжают. Одни в космос летают, а другие к отшельнику едут. Странно как-то…

Учительница пожала плечами.

– А вы у Валерия Петровича спросите, – Андрей кивнул в сторону водителя. – Он знает эту историю и каждый раз рассказывает, когда в пещере бывает. Пусть расскажет…

– Отстань, Андрюха, – буркнул Сашка. – Ему некогда языком молоть. Вот доберемся до пещеры, потом расскажет. Правда, классная история! Сколько уже слышал ее, а все равно интересно. 

Он мотнул головой и показал большой палец.

Стас внутренне напрягся и хотел метнуться в сторону, но сворачивать было некуда. Он шёл по центральной улице города, а навстречу ему, плавно покачивая пышными бёдрами, двигалась соседка с какой-то женщиной. В голове промелькнули несколько вариантов ответов на ожидаемое недоумение по поводу внешнего вида Стаса. Но объясняться не пришлось. Соседка, скользнув по нему равнодушно-презрительным взглядом, прошла мимо, продолжая что-то обсуждать со своей спутницей. Уф! Отлегло. Не узнала. Да, приятели хорошо постарались, чтобы молодого ухоженного мужчину превратить в бомжа. Натуральной в жалком и неряшливом облике Стаса была только двухнедельная щетина. В остальном – умелая рука театрального гримёра, приглашённого специально для такого случая, чужая старая одежда, собранная с нескольких городских помоек, видавший виды грязный рюкзак «преобразили» мужчину так, что его нельзя было отличить от бомжей, обитавших на вокзале и рынке. Этого сходства и добивались компаньоны Стаса по карточным играм. Собирались в свободное время у него дома, играли на деньги, пили элитный коньяк, развлекались с девушками. Жениться Стас не торопился, мать и сестра жили отдельно, мужчина принадлежал себе и ему нравилось это ощущение свободы.

Однажды играть на деньги стало скучно и придумали делать то же самое «на интерес», по аналогии с детской игрой в фанты, когда ведущий придумывает задания для участников: одному прокукарекать, другому спеть, третьему станцевать. Но, в отличие от детских забав, развлечения взрослых мужчин отличались большей изобретательностью. Проигравшему Стасу дали задание одеться бомжом, найти себе подобных и стать «своим среди чужих».

Он с радостью отдал бы деньги, тем более, что их не считал. Они приходили так же легко, как он их тратил, но условия игры нужно выполнять. И вот, директор крупного рекламного агентства, одетый в лохмотья, идёт по городу, ловя на себе брезгливые взгляды прохожих. И кому пришла в голову эта идея? Кажется, Юрке из «Газпрома». Или депутатскому сынку Славке? Да, точно, ему. Ну, гадёныш, я тебе это припомню! Стас начал придумывать ещё более изощрённое в своём цинизме задание для Славки, когда тот окажется в проигрыше. На ум ничего не приходило и Стас сосредоточился на поиске бомжей. Можно было подумать, что городское население состояло исключительно из благочестивых граждан. А ведь сколько раз видел грязных, опустившихся людей, когда проезжал по улицам города на своём «Лексусе». Сегодня же, несмотря на предпраздничный день и солнечную погоду, бродяги куда-то подевались. Казалось бы, перед новым годом самое время выклянчивать у прохожих деньги на выпивку, а бомжи пренебрегают такой возможностью. Стас уже хотел отправиться на рынок, как вдруг на противоположной стороне улицы увидел того, кого искал.

Бездомный расположился на скамейке рядом с магазином, разложив рядом с собой объёмные пакеты. Стас вспомнил, что видел его летом на этой же скамейке. Стояла несносная июльская жара и бомж лил воду из бутылки себе на шею и грудь. Лицо его было красным, мужчина часто дышал. Стасу тогда что-то понадобилось в магазине и он, быстро пройдя мимо бродяги, мельком взглянул на него, но заметил, что тот был какой-то странный, не похожий на остальных бездомных. Не пьяный, не грязный, а рядом с пакетами, в которых, видимо, находились личные вещи, лежала стопка книг. Седая борода и давно не стриженные волосы выдавали в нём бомжа, но при этом мужчина имел интеллигентный вид.

Стас перешёл на противоположную сторону и приблизился к скамейке.

– Добрый день. Присесть можно?

– Садись, сынок. Места хватит, – мужчина отодвинул пакет. На вид ему было лет шестьдесят, или около того, так что обращение «сынок» прозвучало вполне уместно, но в душе у Стаса что– то ёкнуло. Отец ушёл из жизни внезапно, никого не мучая своей немощью. Поехал на дачу и не вернулся. Обширный инфаркт. «Сынок», – именно так чаще всего он обращался к Стасу. «Привет, сынок, «как дела, сынок?», «До встречи, сынок»…

А встречи больше не будет. Воспоминания о потере самого дорогого человека спазмом перехватили горло. Отец был не только родителем, но и другом, авторитетом, учителем. Стас до сих пор не мог смириться с потерей и жил с ощущением, что отец куда-то уехал, но непременно вернётся. Так было легче.

– Как зовут тебя, парень? – вернул к действительности голос незнакомца.

– Стас. А вас?

– А я Виктор Сергеевич. Будем знакомы. – Ты ел сегодня, Стасик? У меня тут лаваш имеется, сырок плавленный, могу угостить.

Стас вспомнил бутерброды с красной икрой, съеденные на завтрак, и смущённо отказался.

– Да ты не стесняйся, у меня тут в магазине продавец знакомая, дай Бог ей здоровья, не даёт с голоду умереть. Когда просрочку списывают – она мне кое-что отдаёт.

Стас понимающе кивнул. Теперь нужно было разговорить Виктора Сергеевича и узнать его историю.

Ларри Даррелл в «Острие бритвы» Моэма обмолвился об одном из периодов жизни: «Бог от меня в то время находился на толщину газетного листа». Что это значит? Понятно. Очень близко. Толщина газетного листа – доли миллиметра. Бог как бы просвечивался сквозь газету. Тут, наверное, есть какие-то неточности перевода с английского. Но в целом, образ многосмысловой. Во-первых, существуют такие мифологические существа в человеческом обличии под названием «плоскатики». Чтобы перебраться с одной стороны газетного листа на другой им необходимо проползти великое расстояние по всему первому листу, а потом и по второму. Их мысль плоская. Они не знают третьего измерения – толщины. Если бы знали, то без труда пробили бы дырочку навстречу Богу. И была бы счастливая Встреча и пошли бы с Господом вечерять. Плоскатики – это все мы, идущие навстречу Богу не по короткому измерению, которое сокрыто от нас недостатком духовного зрения, а ползем по поверхности бумаги, сначала по одной стороне – молодость, сила, тщеславие, потом по второй – старость, болезни, невольное смирение. В конце концов, приползаем все к одному Богу. Но есть святые, у которых открыто духовное зрение. Они знают короткий путь к Богу.

Но в этой литературной аналогии с газетным листом, мне кажется, есть еще один смысл. Газета. Во времена Сомерсета Моэма газета была единственным источником информации. И люди, читающие, волей-неволей растекались мыслью по броским заголовкам новостей, а потом и ползали этой же плоской мыслью по текстам, переворачивая газету с первой полосы на вторую и так далее. Залипая на каждом новом тексте. И в этом смысле мы тоже плоскатики. Вместо того, чтобы заниматься главным – Богомыслием, ползаем по глобусу информационного шума, который так устроен, что схватив однажды, уже не отпускает. Не знаю, как у вас, но у меня иногда возникают «фантомные радости» от тех редких периодов жизни, когда я не ползал по глобусу как плоскатик, а жил полнокровно и радостно, отбросив все лишнее. Например, испытал я на днях «фантомную радость» от того, что закрыл все свои социальные сети. Скоро по утрам начну ходить под свою любимую «Арку Тишины» – пустырь за домом. Надышусь, поведаю. Пока не свобода. Освобождение из степеней несвободы. Свобода впереди. 

 

2. «МОЛЧАНИЕ – ЛУЧШЕ И УДИВИТЕЛЬНЕЕ ВСЕХ ПОВЕСТВОВАНИЙ»

 

 

Воронежская старица советовала духовной дочери «камушек за щеку положить» и молчать. А если кто из окружения домогаться с расспросами станет, ткнуть пальцем в «распухшую» щеку и притвориться болящей флюсом. «А это не будет ложью, матушка?» – Спрашивали у нее. «Нет, не будет», – отвечала она. – «Потому что делается это во имя спасения души». Но всегда ли спасительно молчание? Смотря, какое. Преподобный Варсонофий был великим подвижником, он писал о молчании самой мыслью, не то, что языком. А молчание мыслью – это древняя исихастская традиция Афона. Если молчание языком является следствием молчания мыслью, такая Тишина достойна уважения.

Любой психолог скажет, что молчание связано с накоплением энергии. Вряд ли кто-то из ученых сегодня оспорит: мысль и слово несут энергию. Индийские йоги считали, что прежде чем пускаться на поиски смыслов, необходимо научиться молчать.

Закон сохранения энергии: если разбрызгивать мысли и слова, они потеряют присущую силу. Может быть, поэтому еще православные святые советуют меньше пустословить. Грех – это ранки, которые мы сами себе наносим. Болтливость без ума – это даже не ранка, а большая рана. Не зря в перечне грехов на исповедях встречается чаще остальных грехов.

Но и молчание молчанию рознь.

Если молчание происходит от мысли очистить душу от «благоприобретенной» мути, слава Богу. Это значит, что слова, сказанные позже этим человеком, будут нести положительный заряд. А если молчание сопровождается внутренним диссонансом, раздражением, вынашиванием мести или злобы, бойтесь такого молчуна. От него можно ожидать всего, только не слов с положительным зарядом.

Лично я считаю, что сегодня в основном время слов, а потому крайне важно, с какой внутренней энергией слова произносятся. В мире проклятий, массовых спамов, отрицания правильных ценностей, важны слова миротворческие, спокойные, заряженные добром. Выше ответственность говорящего? И сегодня и во все времена. Словами оправдаемся и от слов осудимся. В настоящем и в вечности.

Не помню, кто сказал, но примечательно: «Произносить публично нужно лишь те слова, за которые ты готов понести ответ в вечности».

Говорите, друзья, пишите. Молчите. Но с хорошей энергией, исходящей из желания очистить душу. Очистись сам, и тысячи вокруг очистятся.

На вершине славы и успеха,

Просто в производстве и в быту

Скромность украшает человека,

Составляя важную черту

 

Каждого. Поэтому запомни,

Чтобы не случилось с нами вдруг,

Надо оставаться в жизни скромным,

Личных не выпячивать заслуг.

 

Пусть отдельным нравственным калекам –

Новым русским – нравится считать, 

Лично их – хозяев жизни, века – 

Скромность неспособна украшать.

 

Вопреки воззрениям нахалов,

По разумной логике вещей

Сделай так, чтоб скромность снова стала

Главным украшением людей. 

 

* * *

 

Поэту злиться не пристало,

И ты на время злиться брось.

Как жизнь бы нас не доставала,

Плохой советчик наша злость.

 

Она заставит лезть на стенку,

Но не поможет вместе с тем

Дать объективную оценку

И не подбросит вечных тем.

 

Жизнь нас не делает добрее,

Но и от злости только шум

И ни одной живой идеи,

Хоть раз пришедшей бы на ум.

 

Не оскверняй заветной лиры,

Растратив свой потенциал

На злобу дня, как этот мир бы

Тебя порой не доставал.

 

* * *

 

Во всём, друзья, необходим талант.

А говорить мы можем, что угодно.

Разучивает юный музыкант

За стенкой то ли скерцо, то ли рондо?

 

У каждого в шкафу есть свой скелет.

Возможно это правда? Может бредни?

Пижон, «как денди лондонский одет»,

А вдуматься, какой он, к чёрту, денди?

 

Талантов нет особых, ну и тьфу,

Наплюй на них, твоя судьба иная.

Пускай скелет, что прячется в шкафу,

Кого-нибудь другого донимает.

 

Ты не поэт, не маг, не чародей.

Не модный беллетрист или прозаик.

Живи, как большинство других людей,

Живущих без подобных притязаний.

 

Уж лучше так, чем вечно прятать в стол

Рождаемые в муках строчки, или

Внушать себе и остальным, что мол

Ты гений, но тебя не оценили.

 

* * *

 

Любой классический сюжет

Не допускает разночтения.

И ничего страшнее нет,

Друзья, чем новое прочтение.

На всё лишь свой и только взгляд

Почти у каждого новатора.

И непременно норовят

В соавторы интерпретаторы.

 

А я, признаться, ретроград,

Всё ж отдающий предпочтение,

Звучавшему сто лет назад,

Аутентичному прочтению.

Пусть режиссёр и сценарист

Переругаются с редактором,

По мне, куда важнее смысл,

Заложенный когда-то автором.

 

Текст исковеркать можно запросто,

Его разбавив всякой всячиной.

И всё-таки, побольше авторства,

Поменьше личной отсебятины.

Кто жаждет прочного успеха,

Пожалуйте, под гром оваций

Играть Шекспира. Можно Чехова.

Но не свою интерпретацию.

Пожелтела листва от нечистых дождей, –

Раньше срока сорвал её ветер.

Заболела страна от бессытных людей.

Что излечит её в лихолетье?

 

Лишь тоска и страданья мой красят досуг,

И печаль мою душу лелеет!

Я не знаю, куда пилигримы идут.

Где тот край, где листва не желтеет?

 

К ЖИЗНИ

 

В этот миг я с народом.

Нет спасенья в речах,

Когда траурным ходом

Гроб несут на плечах.

 

Здесь никто не торопит, –

Тормозит время бег.

Смерть порядок наводит,

Забирая навек.

 

Но рождается где то –

Жизнь и новая мысль,

И так тянется слепо

В неизвестную высь.

 

МОИ СТИХИ

 

Мои стихи рождаются в слезах

За край родной и за мою Россию!

А если всё не выражу в словах,

Пусть ветер их над Родиной рассеет!

 

Пусть слов мои частицы упадут

На неухоженную нашу красоту...

Лишь там они спокойствие найдут,

Кляня мою печаль и простоту...

 

ДРУГУ

 

Мой лучший друг мне всё простит:

Мою забывчивость, и гордость...

Последним звуком прозвучит

Его натуженная горбность

От слабости и боли...

Но это – в Бога воле.

А я опять к нему иду,

Когда предчувствую беду.

Но он так скромен!

В плену, в долгу,

На горя лоне...

 

СЕРЫЕ ТРАВЫ

 

Как спасёшься без Веры?

Я – один. Нет друзей!

Травы дикие серы

От ветров и дождей.

 

Упаду пред иконой –

Лик суровый в тени,

И тоскою знакомой

Свеч мерцают огни.

 

Помолюсь и поплачу,

Перед Богом скажу,

Что не жду уж удачу,

А друзьями живу.

 

Травы серые пали

От дождей и ветров...

Эх, друзья, вы устали, –

В Божьем рае ваш кров!

 

МОЛОТОЧЕК

 

Молоточек, играя, звучит серебром,

Отбивая на бабке* косу.

Духом сена от скошенных трав напоён,

Я сегодня счастливым усну.

А с утра, выпив крепкого чая стакан,

Покурю, а потом со двора

На поляну уйду в бело серый туман, –

Где росу ещё держит трава.

Там кругом тишина – вековые леса

Вкруг поляны оградой стоят.

От плеча не спеша заиграет коса,

Её звуки меня опьянят.

Проведение референдума, связанного с вопросом о строительстве АЭС в Казахстане рождает непростые размышления. Никто же у нас не проводил референдумы о строительстве железных дорог, использовании авиации и автотранспорта. А ведь все это тоже несет с собой немало проблем и опасностей.

И в самом деле, в обществе, где все «устоялось», где доверяют властям, науке и СМИ, референдумы по таким вопросам не очень-то и нужны. Есть специалисты. Каждый в своей области. И с какой это стати доярка будет решать вопрос об АЭС, а ученый-атомщик писать инструкции, как доить коров.

Но это там, где «все устоялось». У нас же проблема в том, что в массах нет особого доверия, ни к науке, ни к тем, кого именуют спецами, ни к депутатам, ни, зачастую к медицине и фармацевтике…

И этот кризис доверия – отнюдь не уникально казахстанский либо российский. И «идеально-заманчивый» Запад оказался не столь гуманистическим и разумным, как рисовался в нашем воображении еще недавно. А, наоборот, и хищнически зубастым, и лживым. Одна только суета вокруг ковида подняла такие тучи пыли, что без респиратора задохнешься.

Поэтому-то и референдум о строительстве АЭС – это, по своей сути, референдум о доверии к руководству, качеству специалистов в глазах людей и науке в целом – той самой науке на хлебных просторах которой, по расхожему мнению (и всегда ли только мнению?) и дипломы, и диссертации могу быть обретены далеко не только теми, «кто, не страшась усталости, карабкается по каменистым тропам» (а отнюдь не хлебным полям) науки. И что особенно занимательно – то, что взрываются не одни «невежи». Грамотный физик может буквально с пеной у рта клеймить лживость и никчемность истории. Образованный и талантливый филолог или актер гневно рассуждать о пороках медицины. Где-то – это может выглядеть логично, а где-то – «пальцем в небо». Главным же остается все разъедающий скепсис.

А есть ведь и объективные проблемы, высвечиваемые референдумом. Попробую очень кратко упомянуть некоторые из них.

Первая и одна из центральных. Для безопасного функционирования АЭС, как и все усложняющихся иных сфер техногенного общества, нужен мир. События последних лет это демонстрируют со всей очевидностью. Тот же высотный дом может быть комфортным для жилья и офисной работы. Но только, когда в него не летят ракеты и дроны, и не врезаются самолеты.

Второе – социальная стабильность. Там, где громят витрины, шатают автобусы, поджигают автомобили и прочее, не только АЭС, но и нефтебазы, и многое иное могут быть крайне опасны. При этом обилие представителей силовых структур само по себе не всегда становится гарантией порядка. В феврале 17-го года, если память мне не изменяет (можете проверить) только воинские части российской столицы насчитывали сотню тысяч человек. А монархия рухнула почти мгновенно, словно по взмаху дирижерской палочки. Да и современные события говорят о том же.

Третье – элементарный, «обычный порядок» и рациональная организация деятельности систем жизнеобеспечения и такого расходования средств, которое соответствует важнейшим нуждам города, области и т. д. Так, к примеру, вопросы об уместности тех или иных киосков и смены видов плитки в таких-то и таких-то местах – это вопросы вторично – косметические. Они сродни предложениям специалистов-частников украсить модной косметикой лицо дамы, страдающей от гастрита и камней в почках.

А у нас в городе этих насущных проблем немало. Здесь и отключения света. И перебои с подачей воды. Когда же воду дают вновь, то какое-то время в такой воде можно блаженно купаться разве что бегемотам. Понятно, что в масштабных проектах такого быть не должно…

И дело тут не в прорехах в деятельности именно нынешних администраций. Прорехи есть всегда. Но проблема глубже: она в том, насколько так называемый «рынок» способен обеспечить жизнедеятельность такого города, как Костанай. Вот поубирали немало колонок. Логично. Вода денег стоит. Но в случае очень локальных сбоев(о более крупных не говорю) колонки нам целые годы помогали.

А есть и просто курьезные ситуации. Помнится, в годы, когда я еще только заканчивал школу, во дворах были беседки, а у подъездов – скамеечки. Убрали. И догадайтесь сами: почему? Я же не буду о прошлом, а помяну самые недавние дни. В садике, что почти напротив бывшего «Колоса» («Раузет») долгие годы стояли деревянные столы и скамьи подле них. И вдруг – в один прекрасный день все сломали. Говорят: молодежь ночами буйствовала, спать не давала. Так и сейчас в иных дворах тоже буйствуют. Плюс авто, врубающие в любое время суток музыку на всю мощь. Добавьте прочее хулиганство и вандализм.

Ну, не пародия ли на реальный порядок? Там, где могли бы действовать именно стражи порядка, оказывается проще сломать, выкорчевать. Но при таком подходе надо не об АЭС или иных проектах дебатировать, а идти назад в землянки и пещеры.

Тебе кто-то говорит: Василий!...

Только я один могу: Апостол!

В этом, может быть, вся моя сила

в бытие моём долго и просто.

О, пошёл бы я за тобой в стужу,

но века разделяют нас в жизни,

ты мне так на пути моём нужен

для борьбы со злом ныне и присно.

Другое время, Апостол, нынче,

время тревоги, яко во благо…

Заменили горшки на якички

те, кто сегодня предаёт нагло,

сумасшедших осталось немного,

больше – с денежно-банковской славой.

Знаю я, серебро у любого

за день душу развратит отравой,

содрогнется от сотен вопросов,

от свободных и честных ответов,

что минуя на пути торосы,

за добром убегают по свету…

Мы прочли буквари, но коростой

боль всегда и везде нас сжигает…

Почему же, скажи мне, Апостол,

до сих пор она смертных пугает? 

 

ПОБЕДИТЕЛЬ

 

Всё получает победитель:

любовь и свет, поклоны. 

Он же герой и он спаситель!

Но горе побеждённым!

 

За победителем и слава,

и отблеск ореола

звучащей песенной октавы.

Но горе побеждённым!

 

Влюбленный рад твоей победе.

Снобизмом заражённый,

кричит неискренне, как бредит.

И горе побеждённым!

 

Лишился побеждённый чести,

от битвы утомлённый,

он с бывшей силой плачет вместе.

И горе побеждённым! 

 

ВСАДНИКИ

 

У вас нет собственного имени,

вы геральдический лишь знак,

в душе вы мчитесь,

но невидимы,

и конский хвост 

трёхцветный флаг.

О, чудо-всадники, о, всадники,

ваш дух истерзан, изнемог

в горах Балкан, 

а ваши ратники 

остались там – 

в пыли дорог!

Да, знаю я – и мне предписано

взлететь, как вы, в конце пути

с наказом внуку

белобрысому

законы древности

блюсти. 

 

ЗЕМЛЯ И ХЛЕБ

 

Когда семена высеваешь

над прахом умерших людей, 

сажаешь особенный хлеб.

И люди, в зерне оживая,

стараются сделать добрей

тебя, избавляя от бед.

Да пусть же земля вдохновляет

в жару или в холод зимы

премудростью силы ума,

мгновенно душа прозревает,

как свет в час полуночной тьмы,

когда ты возьмёшь семена.

От абсурда, как от печки,

пляшем, Господи прости,

глиняные человечки,

заводные во плоти.

Дров, по дури, наломаем,

а потом даем зарок

в том, чего не понимаем

вдоль и даже поперек.

Угадай, не зарекаясь:

отчего не климатит,

если Ангел, кувыркаясь,

через голову летит?

     Человек вернется в глину

     без упрека, но сперва

     догорят наполовину

     отсыревшие дрова.

 

2 

На земле, который век,

обитает человек:

он питается деньгами

и живет вперед ногами.

А в отравленной воде

ходит рыба по нужде,

птица крючится на ветке,

наподобие креветки.

 

Надо всеми в небесах

плачет Ангел

при часах. 

 

ГОЛУБОК

                                        М.К.

О чем воркуешь, сизый голубок,

у паперти на площади соборной,

когда земля уходит из-под ног,

а белый свет уже похож на черный?

Как незамысловата птичья речь,

душа чиста и крылья наготове.

А человек не может пренебречь

землей и волей,

     черными от крови.

  

* * *

 

Живая радость быстротечна:

трава устанет зеленеть,

любимая не будет вечно

хрустальным голосом звенеть.

Импровизация былого

уходит в будущее, но

сопроводительное слово

по жизни произнесено.

Так, облака над головами 

летят в соседнюю страну,

сакраментальными словами

сопровождая тишину. 

 

* * *

 

В этой жизни веселой, печальной,

в этом воздухе грешном, святом

сколько боли живет изначально,

чтобы выйти наружу потом!

В гуттаперчевых лапах природы

человечьи хрустят позвонки,

а богини любви и свободы

возлагают сердца и венки. 

 

НА ЗАКАТЕ

 

Зачем-то вспомнилось некстати

однажды виденное мной:

как пели Музы на закате

по-над излучиной речной.

Как были все они печальны

при свете гаснущего дня

и как одна из них случайно

тогда заметила меня.

Как заглянула виновато

за череду недолгих дней

и что-то спела у заката

судьбы несбыточной моей.