– Тебя звали бы Молли, у тебя был бы толстый муж профессор, пятеро детей, уютный дом за городом и лохматый бриар… – Ева сидела в кресле, уставившись взглядом в экран выключенного телевизора и глядя в него, как в зеркало, на крутящуюся перед большим настоящим зеркалом Наташу.
– Что? Не поняла?
– Если бы ты жила в Америке, тебя звали бы Молли, у тебя был бы толстый муж профессор… Слушай, может не пойдёшь сегодня на работу?
– Я до конца месяца обещала… Да и с чего вдруг? – Наташа снимала и надевала обратно блестящую кофту с воздушными рукавами.
– Сон мне приснился нехороший. Да и вообще давно пора искать что-то другое. В таких местах и наркотики и что угодно. – Ева оторвалась от серого экрана и перевела взгляд на изящную фигуру Наташи. – Я удивляюсь, как с тобой до сих пор ничего не случилось…
– Типун тебе на язык. – Наташа засмеялась, и, сняв кофту, начала манипуляции с широкой блестящей юбкой. – А почему именно Молли?
– Молли… Ну, это имя женщины, которой ты могла бы быть… нет, не то… имя женщины, у которой всё хорошо…
– А разве у меня плохо? – Наташа бросила на пол перламутровую горку снятой одежды и, оставшись в кружевном белье и чулках, легко вспорхнула на стол, где застыв в эффектной позе на одной ноге, превратилась в манекен из магазина «Элитный интим», что на углу проспекта. – Разве у такой девушки может быть что-то плохо?!
– Балда…
– К тому же у меня есть ты! – Наташа спрыгнула со стола, чмокнула Еву в щёку и вернулась к зеркалу.
– В том то и дело, – проворчала под нос Ева, – с такими девушками как раз и бывает хуже всего…
– Не нуди, а то ты становишься похожей на мою мать.
Ева действительно выглядела старше Наташи, хотя они были ровесницы. Выпускницы филологического факультета университета умудрились закончить престижный в былые времена ВУЗ в тот самый лихой год, когда Советского Союза уже на стало, а другая хоть сколько-нибудь внятная действительность ещё не успела образоваться. Русский язык и литература остались предметом интереса узкого круга малообеспеченных людей, и карьера литературоведа не давала шансов на выживание. Обе девушки любили булгаковское высказывание «быть интеллигентом, вовсе не значит быть идиотом», но время и место, где им выпало переходить из юности в зрелость, утверждали, что Булгаков не прав. Состояние общества походило на поведение маниакально-депрессивного психопата, и человеку думающему хотелось спрятаться в самую глубокую нору. Однако человек – не зверь, а с тёплыми сытными норами в столице напряжёнка.
Выпускницам-филологиням открылись два пути выживания: учительницами в школу на нищенскую зарплату или на рынок чем-нибудь торговать и забыть обо всём, чему учили в университете. Торговать девушки в принципе не умели, а чему-то учить детей в ситуации, когда взрослые сами во всём запутались, пугало их ещё больше. Ева пыталась сотрудничать с несколькими изданиями в качестве журналиста и корректора, чем зарабатывала на два-три приличных обеда в месяц. А Наташа, вспомнив хореографический кружок дома пионеров, и, воспользовавшись от природы данной хорошей фигурой, устроилась танцевать стриптиз в ночной клуб. Вот на эти то деньги подруги и жили, снимая однокомнатную квартирку на двоих, балуя себя временами вкусностями и даже умудряясь откладывать на чёрный день. Труд стриптизёрши оплачивался несравнимо выше и учительского, и журналистского, и всех прочих интеллигентских уважаемых профессий.
– Ладно, заканчивай свою репетицию, и идём резать салат. Через час Фрумсон придёт. – Ева, встала, по-стариковски потерев поясницу, и направилась на крошечную кухню.
– Кто такой Фрумсон? – Оживилась Наташа.
– Еврей из Америки.
– Он что толстый профессор?
– Нет, тощий журналист. Но он живёт и работает в Америке. И мне удалось заинтересовать его твоей персоной.
– Ты хочешь меня выдать замуж?! – Наташа расхохоталась, подбрасывая до потолка шляпу с красным пером. Все остальные причиндалы к ночному выступлению были уже упакованы. – А на что ты будешь жить, если я уеду?
– Ты меня выпишешь к себе, тебе же нужна хорошо-образованная гувернантка для твоих пятерых детей.
– Евка! Меня зовут не Молли… – Наташа снова засмеялась. – И я даже не знаю, что такое бриар…
– Стыдно. Не что, а кто. Это французская овчарка. Но тебе сейчас надо интересоваться не бриаром, а Фрумсоном. Это реальный шанс…
– А он знает, где я сейчас работаю?
– Не работаешь, а временно подрабатываешь! Да. Знает. И как раз хочет на этом сыграть. Он хочет написать душещипательную статью о молодой русской писательнице, которую жизнь толкает на панель…
– О боже! Что за чушь!
– У них сейчас мода на всё русское…
– Я не писательница! А стриптиз и панель – не одно и то же!
– Это детали.
– Я не хочу, чтобы за мой счёт порочили и без того опороченную родину!.. – После паузы девушки заменялись уже вместе; так пафосно-патриотично прозвучала эта фраза, что обе подруги стразу вспомнили политинформации на первом курсе, которые проводил пожилой историк, преподаватель научного коммунизма.
– Если ты не поможешь мне накрыть на стол, мы не успеем. – Ева делает вид, что сердится.
– Насколько я понимаю, Фрумсона сейчас интересует мой товарный вид, а не кулинарные способности, – парировала Наташа. – Так что, я навожу марафет, а стол на тебе. Успеешь, я в тебя верю!
– Ты берёшь меня в Америку гувернанткой, а не кухаркой, – возмутилась Ева.
– Но у меня пока нет пятерых детей, – резонно заметила подруга.
Ровно в назначенное время прозвучал звонок в дверь. Худощавый мужчина средних лет, хорошо одетый, приятно пахнущий, но с лицом скорее рязанским, чем еврейским, стоял в дверях съёмной малометражки. Ни цветов, ни тортика. Шёл на работу, а не в гости. Взять интервью у жертвы очередной русской революции. Но, увидев накрытый стол, быстро и охотно перестроился, отложил диктофон и, с удовольствием проглотив первые две рюмки водки, вкусно рассказал пару бородатых анекдотов. И даже развёрнуто ответил на некорректный вопрос о национальности.
– Да, вы правы, я, конечно, еврей… по жене… ха-ха… бывшей. Были времена, если помните, когда уехать из страны можно было, только женившись на еврейке. Впрочем, вы слишком молоды, чтобы это помнить… Сейчас?.. Она у себя в Израиле, я в Америке. Но после вашей, пардон, нашей перестройки, жить стало интересно! Не так ли девочки? А?.. Предлагаю выпить за русских красавиц!
Ева охотно поддержала предложение. А Наташа вдруг заскучала, посмотрела украдкой на время, ей перед ночной работой очень захотелось немного вздремнуть.
– Вы хотели интервью взять для статьи, – напомнила она гостю цель визита.
– Да, – встрепенулся тот, – это может получиться очень интересный материал. На западе такое любят. Талантливая поэтесса и такое…
– Но я… – Наташа хотела возразить, что она вовсе не поэтесса, однако Ева сделала такие глаза и так больно пнула подругу ногой под столом, что та тут же замолкла.
– Вот именно, поэзия в новой России никому не нужна, хвалёная русская душа здесь ничего не стоит, зато тело, если оно молодо и прекрасно очень даже в цене. И вот бедная девушка, преодолевая стыд и врождённую скромность, спасая от голода старую больную мать…
– Моя мать здорова…
– Гм… Ладно, пусть будет сестру, – легко согласился покладистый интервьюер. – Даже лучше… да, сестра лучше, чем мать…. Итак, чтобы заработать на лечение больной младшей сестрички…
– Зачем вам брать интервью, если вы лучше меня всё уже знаете? – Начала злиться Наташа.
– Нужны детали, ведь так? – Ева подложила салата и налила ещё по рюмке. – В деталях ведь самый цимес, кажется, так выражаются на исторической родине?
– Мы уже разобрались, что я не еврей, и вообще национальный вопрос в сторону. На западе это не модно. Но вы правы, красавицы, в деталях самый смак. Итак, начнём, потихоньку… – Он установил диктофон напротив Наташи. – Как же мы докатились до такой жизни? Поведайте нашим читателям свою печальную историю… – И, сверкнув белоснежной голливудской улыбкой, он подбадривающе кивнул, – Ну, смелее…
Ни Ева, ни Фрумсон не поняли, почему героиня будущей душещипательной статьи вскочила из-за стола, шумно скинула с ног туфли, и, нервно пометавшись по комнате, вдруг оседлала, как непокорного коня, обшарпанный стул, а затем, сверкая глазами, горячо заговорила:
– Ну почему же печальную?.. Вы глубоко заблуждаетесь, господин иностранец! Никакой печали – сплошной восторг! Аристократическая витиеватость Пруста, метерлинковская тайна молчания, необузданность языческих вакханалий – вот что для меня моя работа. К обнаженному телу на сцене еще просто не привыкли. Но это не только в России, это по всему миру. Кривое время искривило сознание, и приметы видимой формы стали приниматься за суть. Если уж я – поэтесса, то мой стриптиз – это Поэзия высочайшей пробы. Понятно? Так и напишите! И попробуйте переврать хоть слово!!! Ну… как? Достаточно смело?
– Н-н-ну… Я не совсем понял… – рязанско-американский еврей растерянно смотрел то на одну девушку, то на другую. Ева не слишком понимала, как оправдать такой поворот сюжета и только кисло улыбалась.
Наташа же тем временем решила закрепить победу и выдала на закуску цитату из Поля Валери, по которому совсем недавно писала диплом. Красиво перекинув стройные ноги через спинку стула, игриво заметила:
- «…Как разрушить абсурд, во власти которого мы находимся, если он нам мучителен и сладок одновременно? Красноречивые миражи мысли куда убедительней тусклой расплывчатой яви…»
– Балда… – едва слышно обречённо прошептала Ева.
– А-а-а… красноречивые миражи мысли… гм… а что, пожалуй вы правы, – поразмыслив согласился Фрумсон. – Спасение больной сестры – это уже было, да. С точки зрения драматургии довольно банально. И вообще мелко. Не надо сестры… Пусть наша героиня спасает… идею красоты! А-а?
– Гениально! – Захлопала в ладоши обрадованная Ева.
– А у вас в Америке есть бриар? – Неожиданно спросила Наташа, превращаясь обратно из разъярённой фурии в человека, которому скоро на тяжёлую работу.
– Бриар?.. Гм… У меня там Ягуар, на нём ездит дочь, потому что в последнее время я всё больше здесь…
– Бывшая жена в Израиле, а дочь в Америке? – Нотки профессионального следователя в голосе Евы смутили журналиста.
– Ну, дочь, она от второго брака… А давайте ещё выпьем… за… За дружбу народов! – Не дожидаясь согласия дам, мужчина потянулся к бутылке.
– А мне почему-то вдруг вот сейчас показалось, что никакой Америки нет… – Перехватила руку журналиста Наташа.
– Ты что, совсем пьяная что ли? – Опешила Ева.
– Да нет, не в смысле, нет на карте, а… нет в жизни господина Фрумсона. – Мужчина закашлялся от неожиданности.
– Америки нет, а есть ворчливая стареющая жена и нервная дочь-подросток, – продолжала Наташа, – в убогой хрущёбе на соседней улице. И, спасаясь от этой рутинной серой обыденности, придумал он себе другую биографию… И, надев свой лучший выходной костюм, пришёл в гости к двум юным особам в надеже, что ему тут обломится… И без гостинцев пришёл не из деловитости, а из экономии…
– Замолчи! Ты пьяна!!! Посмотри на его зубы! У наших таких зубов не бывает!
Фрумсон попытался улыбнуться, но получилось так, что он предъявляет свои безукоризненные зубы, как доказательство американского гражданства, и он так смутился, что налил себе ещё и выпил в одиночестве.
– Но… я буду… буду писать статью! Я всё равно буду писать… Она так хорошо сказала про кривое время и красноречивые миражи. Это было здорово!
– Про миражи – это не я, это – Валери… Впрочем, не важно. У меня к вам просьба… – Наташа усмехнулась чему-то своему, подмигнула Еве и подошла к мужчине совсем близко.
– Да… говорите, я постараюсь выполнить. Если смогу… обязательно…
– Начните свою статью так: «Если бы она жила в Америке, её звали бы Молли…»
Не дожидаясь ответа, девушка подхватила заранее собранный кофр с костюмами, сумочку, плащ и зонтик, и выскочила из дома. До выступления было ещё довольно много времени, можно было не бежать до метро, а пройтись не спеша и подумать над новым номером для новой программы, хозяин очень просил постараться, в ночной клуб стали захаживать важные клиенты, очень опасные, но платежеспособные.
К оглавлению...
