Теория смысла и замысла, или «Элюар всегда бодлерен!» (поэтическая подборка по мотивам одного классического стихотворения)
ПРЕДИСЛОВИЕ
Как-то в разговоре о французских поэтах-символистах девятнадцатого века и их влиянии на возникновение и становление дадаизма и сюрреализма мой давний знакомец, культуролог и литературный критик Сергей Коновалов произнёс загадочную фразу: «Элюар всегда бодлерен!». Поскольку он никогда не отличался склонностью к пафосу, манерности и вообще словесным «красивостям», я попросил его эту фразу разъяснить. Вас смутило слово «бодлерен», услышал я в ответ. А на самом деле ничего сложного. Поль Элюар, известный французский поэт, с Бодлером быть знаком не мог, поскольку родился через три десятка лет после его кончины, но именно бодлеровские настроения чувствуются во многих его стихотворениях.
И у меня есть к вам, Алексей Николаевич, предложение, неожиданно сказал он. Возьмите одно из стихотворений Бодлера, разбейте его на куски, которые в качестве эпиграфов поставьте к своих рифмованным тестам. Предлагаю вам такой поэтический эксперимент, который может быть весьма интересен и несомненно забавен.
Я согласился с советом моего друга и теперь предлагаю получившееся (а может, наоборот, НЕполучившееся!) вашему вниманию. В качестве эпиграфов я взял именно что куски из одного из самых известных бодлеровских стихотворений – «Пляска смерти».
Алексей Курганов
январь 2021 года, г. Коломна (Московская область)
ПРО АНАНАСЫ И ВЫКРУТАСЫ (Поэтический взгляд на Пунические войны)
Посвящаю моему старинному товарищу (он же – выдающийся коломенский поэт, автора поэмы «Забрало гладиатора», он же – неоднократно проверенный в деле, надёжный собутыльник) Гаррию Бонифатьевичу Ложкину-Записдулину и примыкающему к нам и к гладильной забрале Боцману Сергееву
Эпиграф:
– Глаза бездонные чернеют пустотою,
И череп зыблется на хрупких позвонках,
В гирлянды убранный искусною рукою;
– О блеск ничтожества, пустой, нарядный прах! –
Пять железных ананасов
Я нашёл… О, древний Рим!
Потерял их кто-то где-то,
Вероятно, молодым.
Их оставил по дороге
На Пунической войне.
Из-за Альп тянулись тучи
По альпийской стороне.
Проскакал Спартак могучий
С ахиллесовой пятой.
Вот опять всё те же тучи.
Хошь пляши, а хочешь – пой (или вой).
Ганнибал и каннибалы,
Апулеи и леса.
Гладиаторы бунтуют,
Что не ели колбаса
Очень долго.
Вот же пакость
На арене при луне!
Плюс Нерон (или нейрон?) с КалигулОю
На отважном на коне…
С этим самым древним Римом
Скоро я с ума сойду… сойдЕ!
Пояснения:
Дре́вний Рим – одна из цивилизаций Древнего мира, государство Античности, получила своё название по главному городу (Roma – Рим), в свою очередь названному в честь легендарного основателя – Ромула.;
Пунические войны – три войны между Древним Римом и Карфагеном, продолжавшиеся с перерывами в 264-146 годах до н. э.;
Гладиа́тор (лат. gladiator – «меченосец», от gladius – «меч», «гладиус») – от слова «гладить». Или «оглаживать». В русской транскрипции, пришедшей у нам из глубины веков, «не .бёть, а только дразниться»;
Колбаса ливерная – пищевой продукт. Хороша с хреном или горчицей под водочку.
ПОЖАЛЕЛ БЫ МАТЬ СВОЮ, ПОДЛЕЦ!
Эпиграф:
– Карикатурою тебя зовет за это
Непосвященный ум, что, плотью опьянен,
Не в силах оценить изящество скелета –
Но мой тончайший вкус тобой, скелет, пленен!
Если ты – хороший мальчик
И отважный пионер,
Должен улишным ребятам
Подавать всегда пример.
Если ж мальчик нехороший,
Типа Гарьки-подлеца,
То примером ты не станешь
Ни с начала, ни с конца!
И не думай! И не пробуй!
Я трясуся до сих пор
При одной лишь только мысли…
Эй, товарищ прокурор!
Подойдите, разъясните!
Он не хочет понимать!
И рыдает у окошка
Вся его родная мать…
(И воинственная рать…
Ничего не понимать…
Вот такая благодать…
АТЬ?)
ГРИМАСЫ ЛЮБВИ
Эпиграф:
– Ты здесь затем, чтоб вдруг ужасная гримаса
Смутила жизни пир? иль вновь живой скелет,
Лишь ты, как некогда, надеждам отдалася,
На шабаш повлекли желанья прежних лет?
Бубенчикова Груня
Пошла гулять во двор.
За нею увязался
Противный дед Егор.
Беги быстрее, Груня.
Пока он не догнал.
Ведь этот дед Егорий –
Известнейший нахал!
Поймает, защщыкотит
Иль даже честь лишит.
Ведь у него на девок
Известный аппетит!
НЕ ЖДИТЕ ВЫ СВЕРШЕНИЙ БЛАГОДАТНЫХ…
Эпиграф:
– Под тихий плач смычка, при ярком свеч дрожанье
Ты хочешь отогнать насмешливый кошмар,
Потоком оргии залить свои страданья
И погасить в груди зажженный адом жар? –
Какашка по небу летала.
Ведь ей так приятно летать!
Такие прекрасные крылья!
Как ими приятно махать!
Могучие. С синим отливом.
Под цвет вороного крыла.
Какая красотка какашке
Такое богатство дала?
Иль, может, красавец, напрягшись,
Исторгнул на землю какой?
Скажите вы ей! Не стесняйтесь
Дождливой осенней порой.
Иль летом засушливо-жаждным.
Зимой, где сугробы как пни.
Весной, под журчанье ручьями,
Иль в прочие некие дни.
Она вас поймёт. Благодарно
Кивнёт, устремившись в полёт…
Эх, люди! Тоскливые люди…
Зачем вас Отчизна зовёт?
К каким благодатным свершеньям?
Какие свершенья от вас?..
Лишь грозно ревёт в туалете
Проточной водой унитаз…
ДА, НЕСКОНЧАЕМ ОН, КОЛОДЕЗЬ ЗАБЛУЖДЕНИЙ…
Эпиграф:
– Неисчерпаемый колодезь заблуждений!
Пучина горести без грани и без дна!
Сквозь сеть костей твоих и в вихре опьянений
Ненасытимая змея глазам видна! –
Гарька любит выпить пива,
Сжрать варёной колбасы
И всегда на теле носит
Майку, шляпу и трусы.
Колбаса ж – залог здоровья.
Это знает он навек.
Потому что этот Гарька
Невозможный человек!
Но красавец. Тот, что надо!
Что красивостью могуч…
И летает Гарьки шляпа
Меж свинцовых грозных туч.
И ВОТ ВАМ ИСТИНЫ ЦЕНА!
Эпиграф:
– Узнай же истину: нигде твое кокетство
Достойно оценить не сможет смертный взгляд;
Казнить насмешкою сердца – смешное средство,
И чары ужаса лишь сильных опьянят! –
Если нет в баклажке пива,
А в кастрюле – киселя,
Чтобы выглядеть красиво
И здоровью пользы для
Надевай скорей кроссовки,
Майку, шляпу, труселя
И несися вдоль забора
До известной пользы для!
Что? К чему? Оговорился.
До известной до черты,
Коя финишем зовётся.
Знаем это я и ты…
И Селёдкина Агафья,
И Мухортов дед Аким,
Что терзает балалайку,
Словно с яблонь сладкий дым….
СТОРОННИКИ РАЗБОЯ
Эпиграф:
– Ты пеной бешенства у всех омыла губы,
От бездны этих глаз мутится каждый взор,
Все тридцать два твои оскаленные зуба
Смеются над тобой, расчетливый танцор! –
Икота не работа.
Кому пахать охота?
Кому гордиться смело?
Тогда давай за дело!
За дело мировое,
Сторонники разбоя,
Веселья, эпатажа,
И то никак не гаже.
Поэтому идите.
Гуляйте иль сидите.
А впрочем, разговоры
К концу приходят скоро…
СОВЕТ МАЛЬЧИКУ
Эпиграф:
– Меж тем, скажите, кто не обнимал скелета,
Кто не вкусил хоть раз могильного плода?
Что благовония, что роскошь туалета?
Душа брезгливая собою лишь горда. –
Мальчик прекрасный давно уж
Маму хотел отыскать.
Коя в роддоме оставив
(Вот то какОвая мать!).
Бросила мальчика в сути,
Не демонстрируя чувств.
Какая вам такая мамаша?
Прям изваянье искусств!
Мальчик ж взрослел, возмужая.
Что же евоная мать?
Ж.пойпаскудной вертела.
И не хотя признавать,
Бросила что мальчугана.
Нет с возмущения слов!
Я бы такую скотину,
Я бы подобных скотов
Бил, убивая презреньем.
Мальчик, оставь, не страдай!
Сам становись человеком!
Счастье своё создавай.
ЭЛЕГИЯ НАСТРОЕНИЯ
Эпиграф:
– О ты, безносая, смешная баядера!
Вмешайся в их толпу, шепни им свой совет:
«искусству пудриться, друзья, ведь есть же мера,
Пропахли смертью вы, как мускусом скелет!
Гарька смотрит в окошко уныло
На ближайший такой же пейзаж.
Вот рыбак на резиновой лодке.
Вот гвардейский прошёл экипаж.
Вот алкаш собирает бутылки
Напляжу, что пустынностью мил.
А в кустах кто-то грозно взревевши.
Лось? Кабан? Дикобраз? Крокодил?
Или дефку там кто-нибудь чешет,
Дефьки очень же любят реветь
Вот корова идёт с копытАми,
А за нею крадётся медведь…
Он вздохнул. Отошёл от окошка.
Что творится – ему наплевать.
Лучше в кухню пойти и приятно
Щичек постных тарелку пожрать.
ПТИЦЫ
Эпиграф:
– Вы, денди лысые, седые Антинои,
Вы, трупы сгнившие, с которых сходит лак!
Весь мир качается под пляшущей пятою,
То – пляска Смерти вас несет в безвестный мрак! –
Поел творОг. Попил компот уныло.
Смотрю в окно. Всё та же погребень.
Одно и тож. Смиренно и постыло.
Когда ко мне придёт горячая любовь?
Приди ж ко мне скорей!
Сведи в лесную чащу!
Уж сил телесных нет!
Горю я вся, горя!
На площади смерной
Воркуют и курлычат
Те ж сонмы жирных птиц…
Всё те же голубЯ…
ПЕРЕД ВИЗИТОМ К ДОКТОРУ
Эпиграф:
– От Сены набержных до знойных стран Гангеса
Бегут стада людей; бросая в небо стон,
А там – небесная разодрана завеса:
Труба Архангела глядит, как мушкетон. –
Хорошо в столовой номер восемь!
Я в неё давно уже хожу.
Здесь, к примеру, суп я прожираю.
Также вермишель с мясной подлив.
И ещё чего для аппетита.
Хороша столовая, ура!
Главное, чтоб сильно не журчало
И не наседали доктора…
СНЫ
Эпиграф:
– Под каждым климатом, у каждой грани мира
Над человеческой ничтожною толпой
Всегда глумится Смерть, как благовонья мира,
В безумие людей вливая хохот свой! –
Что-то нынче я взгрустнул.
Может, мало каши
Я вчера поел в гостях
У своей мамаши?
Иль кефира мало спил?
Или съел салата?
Ночью мне приснился кит.
Был тот кит горбатым.
А потом приснился конь
С белоснежной гривой.
И скакал по полю он,
Дерзкий и игривый.
А потом увидел я
Милые просторы.
Тот забор под той ветлой.
Пляж и косогоры.
И любимую Оку,
Гарьку без фуражки,
И Сирёньку с шаурмой.
И кота мудяшки…
Я проснулся поутру.
Солнышко в окошке
Светит вроде наяву…
Или понарошке?
Рыбаки ловили рыбу.., или Особенности национальной зимней рыбалки (рассказ)
«Рыбаки ловили рыбу – а поймали рака.
Целый день они искали, где у рака... И, представьте себе, нашли!»
(из высказываний доцента Рейхенбахского, будущего профессора)
– Завтра на рыбалку со мной пойдёшь? – спросил Саня.
– Кто? – я притворился, что не понял вопроса. – Я?
– Ты. А чего такого? – пожал он плечами. – Сколько можно дома-то сидеть! – и покосился на телевизор, где смазливая, постоянно улыбающаяся девица (нормальные люди столько не улыбаются) доверительным голосом сообщила, что завтра, пятого января, температура будет минус двадцать, пасмурно, облачно, временами – снег со шквалистым ветром.
Саня сурово сдвинул губы.
– Чего? – всполошилась девица.
– Ничего, – суровым тоном ответил Саня и постучал себя указательным пальцем по лбу . – Умней надо быть! И честнее!
Девица тоже поджала губы: обиделась.
– Ну, чего? – повернулся Саня ко мне. Девица, как собеседница, его больше не интересовала.
– Насчёт чего про чего? (я всё ещё надеялся).
Саня посмотрел на меня так, что я сразу понял: надеяться не на что. Нас всё равно везут в тюрьму.
– А если и на самом деле минус двадцать?
– Двадцать не сорок, – услышал я удивительно философический по глубине и обречённости ответ.
– Бутылку надо взять…
– Ты что? – возмутился он. – Не ради пьянки идём.
– Серьёзно? – съязвил я, но съязвление не получилось: Саня не был настроен шутить.
– Абсолютно. Культурный отдых это тебе не.., – и он пошевелил в воздухе поднятой ладонью, так и не уточнив, что хотел сказать.
– А водку на Фрауермана возьмём. Там – круглосуточный. Специально для этих, – и ткнул себя пальцем в горло.
– Значит, завтра в шесть, – не дожидаясь моего согласия, уточнил он и поднялся с дивана.– И оденься потеплее. Не к тёще на блины собираемся, – и многозначительно вытянул вверх указательный палец. – За отдыхом!
На следующий день, в десять минут седьмого мы вышли на улицу. Телевизионная кокетка оказалась права: никакого ветра не было, а уличный градусник показывал минус восемь.
– И так всю жизнь, – пожаловался Саня неизвестно кому. – В магазине обсчитывают, в пивнушке недоливают, в ЖЭКе стольник хотели сорвать за лифт, которого у нас в подъезде отродясь не было… Никому верить нельзя. Кругом одни эти самые.
Доехали на трамвае до улицы имени видного местного революционера, товарища Фрауермана, зашли в продовольственный, взяли две политры, хлеба, хрена и ливерушки. После чего по той же фрауермановой улице пошли дальше. Из переулка выскочила большая чёрная кошка и нахально пересекла нам дорогу. Сердце ёкнуло и попыталось трусливо вырваться из груди.
– Это к удаче, – мужественно произнёс Саня, хмуро глядя на кошку. – Тварь такая. Но тоже хочет жить.
Вышли к реке. Открывшийся пейзаж был настолько шикарен, что у меня натурально перехватило дух. Куда там Левитану с его «Утром на Плёсе»! Жалкие потуги по сравнению с тем, что открылось нашим глазам, и даже высоченные трубы расположенного на другом берегу цементного завода почти не портили этого великолепия.
– «Мороз и солнце – день чудесный!», – продекламировал Саня и сыто, как обожравшийся свежей рыбы кот, зажмурился. – Вот она, красотища-то! И помирать не надо!
На льду, сгорбившись над лунками, застыли пять человеческих фигур. Это были наши коллеги по экстремальному отдыху. Ни один из них не шевелился, что навевало на противоречивые мысли.
– Увлеченные люди, – кивнул на них Саня уважительно. – Фанаты подлёдного лова. И все, как один, мои друзья.
Одна из статуй, услышав разговор, подняла голову. Голова оказалась большой, бородатой и в старомодных очках – «велосипедах».
– Сидорыч, – шепнул Саня. – Большой человек. Всегда здесь. Как на работу ходит. Бывший директор бани. Вовремя ушёл на пенсию, а то бы посадили. А звать его знаешь как? По имени? Ни за что не догадаешься! Индустрий!
Последнее слово Саня произнёс с удовольствием и кровожадным смаком.
– Как? – удивился я.
– Индустрий, – повторил мой друг. – Серьёзно! У него родители были первыми активными комсомольцами, строителями коммунизма. Коммунизма им построить не удалось, и вместо него они совместными усилиями соорудили сыночка, которого так и назвали. Тогда модно было так называть, в соответствии с эпохой: Индустрий, Днепрогесс, Сельхозвыставка, День Парижской коммуны… У меня у самого двоюродная бабка была по паспорту знаешь как? Даздраперма! Если полностью – Да здравствует Первое Мая! А братишка у неё был Затяс – Завод Тяжёлых Станков!
Он закончил экскурс в имянаречительную тему и посмотрел на меня совершенно честными глазами.
– Верю, – сказал я и малодушно отвёл взгляд. Я ему не поверил. Хотя…
– Здорово, Сидорыч! – крикнул Саня громко и задорно.
– Здорово, чучело! – услышали мы в ответ от статуи по имени Индустрий (а лучше бы Затяс).
– Чего это он? – удивился я.
– Переживает, что клёв плохой, – пояснил Саня. – А вообще он всех чучелами называет. Грубый потому что. Или пока трезвый. Или отпил мало. Как говорят в публичных домах, возможны варианты.
– Можно подумать, что ты там бывал.
– Где?
– В публичных.
– Не бывал, но предполагаю, – честно признался он. – Кстати, освежиться не желаешь?
– Ещё ловить не начали, а уже освежаться, – иронично хмыкнул я. Саня мою иронию не разделил.
– Хорошие дела делать никогда не рано, – сказал он нравоучительно и достал из кармана полушубка бутылку. – Всего по глоточку. Делов-то на три копейки.
– А это Рейхенбахский, – продолжил он знакомить меня с местными достопримечательностями после того, как мы приняли «по глоточку», и показал на тощую фигуру, сидевшую в опасной близости к полынье.
– Какой? – поперхнулся я куском ливерушки.
– Рейхенбахский, – с непонятным удовольствием повторил совершенно дикое для наших мест название Саня. – Фамилия такой.
– А зовут его случаем не Даздраперма?
– Зачем? – не понял Саня моего тончайшего юмора. – Зовут нормально – Пётр Ильич. Как композитора.
(Ну, конечно! Чайковский, Рейхенбахский… Все на «ский». Почти родственники по матерной линии. Это вам не какой-нибудь пролетарский Затяс Индустриевич!)
– Да, Рейхенбахский! – произнёс Саня в третий раз и снова кивнул на тощего. – Отчаянной храбрости человек! Потенциальный покойник! Ты сам видишь, чего говорить… Между прочим, в пединституте работает. Филолог, кандидат наук, специалист по фольклору скандинавских стран. И мастер спорта по стоклеточным шашкам.
– Почему именно по стоклеточным?
Саня пожал плечами.
– А чёрт его знает… Может, других под рукой не было. Рейхенбахский! – крикнул он зычно и опять задорно. – Как клёв?
– Не в п…, не в Красную армию! – услышали мы достойный ответ интеллигентного человека. Да уж, Красная армия гордилась бы такими скандинавскими рейхенбахскими!
– Друзья встречаются вновь! – ничуть не смутившись от такого ласкового ответа, снова прокричал Саня.
– Таких друзей – за х.. и в музей! – услышали мы очередной фольклорный пример.
– Рейхенбахский. – в очередной раз, но всё с тем же удовольствием сказал мне Саня. – Ты к нему близко не подходи, – предупредил он меня. – Когда клёв плохой, он грозен и буен. Может укусить. Вот до чего нервничает.
– Ага, – согласился. – И матерится как самый настоящий Затяс.
– Душу отводит, – согласился Саня. – Он же филолог! Целыми днями вынужден пользоваться приличными словами. А здесь может и расслабиться. Показать свою истинную звериную сущность.
– А вообще, отличный мужик! – продолжил он. – Скоро наверняка профессором будет.
– Рейхенбахским, – уточнил я и опасливо покосился на филолога-стоклеточника: не приближается ли, шутя? Мать моя, приближается! Только не к нам, а всё ближе к полынье.
– Рейхенбахский! – вдруг раздался с берега яростный рёв. – Я тебе щас, б…такая, подойду! Я тебе щас так подойду! Рейхенбахский! Я тебя пока что культурно в твой последний раз предупреждаю!
– Ну, всё! Понеслось г… по трубам! – послышался со стороны полыньи очередной шедевр народного скандинавского творчества.
– Сам ты..! Не, я в натуре тебя последний раз предупредил!
– Это Вова, – боязливо передёрнул плечами Саня и уменьшился в размерах.
– Он здесь спасателем работает. Тоже нормальный мужик. Но нервный. Хотя, конечно, занервничаешь, когда здесь на прошлой неделе восемь человек утонуло.
– Сколько? – вытянулось у меня лицо.
– Восемь. Льдина раскололась – и аллес абгемахт. Поглотила пучина. Ни одного не достали. Вове тогда здорово попало по административной линии за резкое перевыполнение сезонных показателей по количеству зимних утопленников. Почти в три раза перевыполнил. Сразу за один день!
– Ты куда меня привёл? – зашипел я.
– А больше некуда. Здесь рыба прикормленная. Во такие окуня! – и Саня, развернув ладонь, щедро отсёк ребром другой ладони где-то в районе локтя.
– Конечно, прикормленная! – зашипел я снова. – Корму теперь полно. Восемь человек. Обожрёшься!
– Да не дрейфь! – подбодрил меня мой экстремальный друг. – В прошлом годе всего пятеро унырнули. Любишь кататься – люби и саночки возить.
– Это тебя Рейхенбахский научил?
– Чему?
– Присказке этой дурацкой. Про саночки. В общем, так. Ты как хочешь, а я пойду. Мне пока моя жизнь не надоела. Почему-то.
– Значит, друга бросаешь? – санин голос зазвенел от обиды. – Вот ты, оказывается, какой!
– При чём тут «какой»! Восемь человек! Целая колхозная бригада!
– Сиди, говорю, – оборвал меня Саня решительно. – Если не делать резких движений, то ничего не расколется. Привыкли, понимаешь, как обезьяны в цирке прыгать!
– При чём тут цирк! – разъярился я. – При чём тут какие-то дурацкие сравнения?
– Клюёт! – вдруг заорал Саня и сделал подсекательное движение. На крючке болтался смехотворных размеров ёрш, но Саня был счастлив.
– С почином! – сказал он радостно-торжественно. – Наливай, чего стоишь!
– А в позапрошлом годе здесь один прямо на льду трёхнулся, – продолжил он увлекательные истории после того, как мы сделали по очередному «глоточку».
– В смысле?
– Умом повредился. Насверлил лунок, присел, только остограммился – и вдруг из одной лунки человеческая рука вылезает. Чёрная вся, как будто негра. Вылезла и давай ему ладонью знаки подавать. Дескать, иди сюда, кучерявый. Он смотрел на неё, смотрел – вдруг вскочил и давай хохотать! Наши смотрят – не поймут: чего это с ним? Подошли ближе, посмотрели – а у него глаза безумные. Ну, вызвали «скорую», та ему укол и в психушку. Там определили: острый психоз на фоне хронического алкоголизма. Он им божится-клянётся, что с детства не пьёт – а они ржут.
– А рука?
– Рука исчезла.
– Ты меня не понял. Откуда она взялась?
– Вот в том всё и перец! – непонятно чему обрадовался мой неугомонный друг. – Всё оказалось очень просто. Вон там, на станции, – и Саня показал на приземистый домик на берегу, – собирались любители подводного плавания. Им что лето, что зима – один хрен. Моржи! Вот один и пошутил: подплыл, углядел через лёд фигуру, высунул руку и помахал. Сволочь.
– И чего же дальше?
– Чего… Ничего. Сам видишь.
– Я про того свихнувшегося алкоголика.
– И он ничего. Только рыбачить больше не ходит. Говорит, как лёд увижу – сразу рвать начинает. И пот по всему измученному алкоголем организму. И колотит как припадочного.
Время пролетело быстро. Природа не терпит суеты и разменивания на мгновения! Вечером уставшие, но довольные и счастливые мы возвращались домой. С собой несли добычу – одного окунька, судя по его сморщенным глазкам, предельно престарелого и добровольно проглотившему крючок, потому что испытывал полнейшее отвращение к своему дальнейшему существованию, двух замёрзших в собственных соплях ершей и три пустые бутылки из-под водки (за третьей в магазин пришлось бегать мне, поскольку Саня был занят добычей улова). Бутылки я взял по настоятельному требованию Сани, известного своими решительными экологическими взглядами. Он вполне серьёзно утверждал, что загаживание природы должно приравниваться к уголовному преступлению и караться по всей строгости Уголовного Кодекса немедленным расстрелом прямо на месте загаживания.
– Хорошо отдохнули! – смачно произнёс он и в который уже раз любовно взглянул на кулёк с добычей. – Дело не в количестве. Дело в качестве, – и потряс кульком, который не мог производить никакого другого впечатления, кроме жалкого и унизительного для любого нормального человека.
– Сплошной фосфор! Масса витаминов! Сто процентов жирности!
И полкило соплей, чуть было не добавил я. Ершовых и наших. Но удержался и ничего не сказал. Нельзя опошлять святое, даже если оно не твоё!
На трамвайной остановке мы расстались.
– Действительно, хорошо отдохнули, – повторил Саня. – В субботу готовься. Опять пойдём.
Я глянул в его сияющие глаза, вспомнил мудрые изречения стоклеточного языковеда Рейхернбахского, раскрыл было рот…
– Мой трамвай, – сказал Саня и похлопал меня по плечу. И столько в этом вроде бы совершенно бесхитростном жесте было непосредственности, обаяния, душевной теплоты и дружеского участия, что рот мой закрылся сам собой...
Дома, отогревшись в ванной и плотно поужинав колбасой с яичницей, я уселся перед телевизором. Показывали фильм «Последнее дело Шерлока Холмса» с блистательными Ливановым и Соломиным. Великолепный фильм! Меня всегда особенно впечатляла сцена борьбы Холмса и профессора Мориарти у водопада имени пока ещё доцента Рейхенбахского. Может, он прямо там, у водопада, и родился. Может, прямо в нём, под его падающими ревущими струями. Я этому не удивился бы. Такой человек! Одно слово – доцент!
Затеси (проза и поэзия)
ПРЕДИСЛОВИЕ.
Сегодня я решил сделать своего рода эксперимент: собрать водной подборке (кому нравится название «сборник»– пожалуйста) прозаические тексты разных жанров плюс такие же разножанровые стихотворения. Идея не нова, её пользовались многие именитые авторы (примеры. Что говорится, навскидку: Виктор Астафьев Юрий Бондарев, Владимир Солоухин и прочие). Что из сегодняшнего эксперимента получилось (и получилось ли?) –з не знаю. Судить вам, уважаемые читатели. Но я старался. С почтением
Алексей Курганов
январь 2021 года, г. Коломна (Московская область)
ЛИЧНОСТЬ И ПИГМЕИ (эссе к 152-летию Максима Горького)
В предлагаемом вам тексте не будет биографии Горького, его высказываний, мнений и утверждений. Вообще, ничего общеизвестного, что можно запросто найти в том же Интернете. Это эссе – моё о нём ЧАСТНОЕ мнение. Никому его не навязываю, да и зачем? Таких «навязывателей» всегда хватало и хватает и без меня…
У Горького есть такая мало кому известная пьеса – «Сомов и другие» (некоторые исследователи горьковского творчества – не хочу называть их «горьковедами», потому что такое словообразование звучит явно ехидно – считают, что она есть переформатированное продолжение «Достигаева и другие». Не буду спорить. У каждого – своя правда, так что всё может быть). Я не по сюжету и даже не по фабуле. Я по сути (если хотите, идее). Пьеса-то замечательная! Написана под впечатлением (его, понятно, горьковским впечатлением – и не только впечатлением, но и вИдением!) так называемого «дела Промпартии» (кто не знает, что это за дело – объяснять не буду. Вы сейчас сидите в Интернете запросто можете зайти в поисковик и найти). А пишу «замечательная» потому, что она же как бальзам на раны, как карась щуке, как к водке селёдка, изумительно подходит нашим сегодняшним «квасным» патриотам (особенно тем, которые в телевизоре, да и в прочих СМИ), их стремлениям и чаяниям, но, к счастью, никак не к реалиям!
Искать ВРАГА! Найти ВРАГА! Гвоздить его, клеймя позором и пафосом! Разве это не ПРЕКРАСНО! Для этого все средства хороши и все без исключения темы! Например, тот же коронавирус. Вы заметили, как возбудились все эти «деятели шоу-бизнеса» (а по сути – совершенно никчемные, ничего действительно серьёзного из себя не представляющие людишки)? Они же прекрасно понимают свою духовную ущербность – и от этого в душе злобятся, и от этой злобы неврастенирут и комплексуют. А какой один из самых проверенных, самых «афишных» способов хоть как-то эти комплексы компенсировать? Ну, конечно же: верностью и преданностью нынешним установкам и нынешним идеалам (конкретизирую: демонстрацией этих самых верности преданности)! А также демонстрацией собственной патриотичности, они сегодня без «патриЁ!тизьма» – НИКУДА. Правда, всё это на словах, лишь только на словах (в том числе и в песенках). ДЕЛА от них и не требуется. Да они его и делать-то не умеют. И не хотят уметь. Зачем им такое умение? Такое умение есть напряжение ума – а это муторно, тягомотно и вообще хлопотно. «Мы консерваториев не кончали…»
Кстати, кто не в курсе: Горький любил чекистов. Как он их нежно называл? «Черти драповые». И при этом обязательно пускал слезу. Слезлив был товарищ Горький. Слезлив, но вместе с тем и ВЕЛИК!
И снова о «квасных патриётах». Интересная ситуация: они ничего не говорят о Горьком. Они о нём МОЛЧАТ. То ли не понимают, что говорить, то ли даже несмотря на свою умственную ограниченность, всё же осознают своё ничтожество, своё «временщичество» по сравнению с ним, Личностью (а Личности, как известно, сроками не связаны. Они – на все времена). Так что не знаю, да и, честно говоря, причин их молчания знать не стремлюсь. Помните в «Жизни Клима Самгина»: «Люди, которых понимаешь сразу, люди без остатка – неинтересны. Человек должен вмещать в себя, по возможности, всё, плюс – ещё нечто».
КТО ЖЕ ВСЁ-ТАКИ РИСКНЁТ ЭКРАНИЗИРОВАТЬ «МОНУМЕНТАЛЬНУЮ ПРОПАГАНДУ» ВОЙНОВИЧА?
– Многие меня поносят
И теперь, пожалуй, спросят:
Глупо так зачем шучу?
Что за дело им? Хочу. –
(Пушкин)
В этом году исполняется три года, как нет с нами Владимира Николаевича Войновича. Я не собираюсь здесь пересказывать его биографию (каждый без труда может найти её в Интернете), напомню лишь один факт: в 1960-м году он буквально ворвался в советскую литературу со стихотворением «Я верю, друзья…» (Я верю, друзья, караваны ракет Помчат нас вперёд от звезды до звезды. На пыльных тропинках далёких планет Останутся наши следы…»), которое фактически и совершенно справедливо стало (да и остаётся) гимном наших космонавтов.
Три года назад, в статье, опубликованной в «Литературной России» (№ 2018/29, 03.08.2018 – «Вношу предложение»), я предложил, что самым, на мой взгляд, удачным ТВОРЧЕСКИМ памятником Владимиру Николаевичу могла бы стать экранизация его великолепнейшей повести «Монументальная пропаганда». Я тешил себя надеждой, что моё предложение не останется гласом вопиющего в пустыне, тем более что основания для такой надежды были и остаются: сам текст повести это уже практически готовый сценарий для сериала.
Да, я и тогда, и сегодня уверен: сериал по такому прекрасному литературному произведению может (да что там «может»? Должен! Обязан!) получиться интереснейшим. Тем более, на фоне того заунывного, совершенно безликого, а в творческом отношении совершенно НИКАКОГО сериального потока, который мы наблюдаем ежедневно (а порой и еженощно). Поэтому повторяю своё предложение: тот, кто возьмётся экранизировать эту повесть, в своём режиссёрском становлении не прогадает.
Хотя понимаю, почему кинематографисты за эту экранизацию не берутся. БОЯТСЯ. Слишком много в ней можно увидеть аналогий – и ТАКИХ аналогий, за которые запросто можно здоровья лишиться, а уж спокойной и сытой «киношной» жизни и подавно… Зачем им такой геморрой? Лучше снимать традиционно забавные (если не сказать – игрушечные. Или карикатурные) сериалы про бесстрашных контрразведчиков-смершевцев или про любовные страсти в султанских гаремах. Потому что про смершевцев и султанов – безопаснее. А значит, спокойнее. И денежнее. И вообще…
ПОЧЕМУ «ТАСС УПОЛНОМОЧЕН…». ПОЧЕМУ НЕ «УПОЛНОМОЧЕНО»? (реплика)
Терпеть не могу обезличенности рассуждений, но, тем не менее: сегодня много говорится о неграмотности современных литераторов (в первую очередь, конечно, поэтов и прозаиков). Да, это так – но давайте ради справедливости отметим, что и при Советской власти, во времена лозунговой «всеобщей грамотности» наши «деятели пера» этой самой грамотностью тоже не отличались. Вот вам конкретный пример: популярнейший Юлиан Семёнов. «ТАСС уполномочен заявить…». Прекрасный шпионский роман (причём экранизированный), но название! «ТАСС уполномочен…». Почему «уполномочен»? Почему не «уполномоченО»? Если кто не знает: аббревиатура ТАСС означала Телеграфное Агентство Советского Союза. Агентство! Средний род! Значит однозначно «уполномочено»!
И это пример, что говорится, навскидку. Если задаться такой целью и поискать специально, то примеров неграмотности советских литературных «корифеев» можно набрать предостаточно. Так что…
А МОЖЕТ, ЭТО ЛЮБОВЬ? (миниатюра)
У нас на улице жили дядя Петя и тётя Дуся. Дядя Петя был высоченным, под два метра, лбом, зато выражено худосочного телосложения. В тёте Дусе росточку было, наоборот, еле-еле за полтора метра, зато фигуру имела квадратную и внешностью походила на спортивного борца. Дядя Петя был мужем, а тётя Дуся, соответственно, женой. Запомнились они тем, что постоянно дрались. Я не знаю, почему они это делали. Может, нравилось. Может, по привычке. Может, от скуки, чтобы заполнить свой незатейливый досуг. Причём первую половину драки дядя Петя со здоровенным дрыном в руках гонял тётю Дусю, а она, резво и от этого очень смешно, перебирая своими короткими ножками, убегала, истошно при этом, оря (можно так сказать? «Оря» от слова «орать». «Великий и могучий…»). Но наступал незаметный для зрителей «момент истины» – и картина гона резко менялась на противоположную. И теперь уже тётя Дуся гоняла по улице дядю Петю, радостно размахивая при этом здоровенной чугунной сковородкой. Дядя Петя в отличие от тёти Дуси, не орал, бегал молча, высоко подбрасывая худые коленки и с выражением сосредоточенности на своём побитом оспинами лице.
Утомлялись они не скоро, минут через сорок, а иногда и через час. Скрывались в доме и начинали греметь чем-то стеклянным. Скорее всего, бутылками.
Прожили они на нашей улице долго – лет двадцать, не меньше. И умерли в один год, с перерывом в месяц. Сначала от цирроза печени убрался дядя Петя, а за ним – тётя Дуся (от чего – не знаю). Сейчас на улице осталось не так много сторожил, и все они сохранили и о дяде Пете, и о тёте Дусе добрую память. А почему бы и нет?
ПЕНЬ ИВАНА ГРОЗНОГО (миниатюра в диалоге из серии «Дела наши скорбные – смешнее нет делов!»)
– Город у вас интересный. Как говорится, из глубины веков!
– Это вы ещё нашей бани не видели. И абортария.
– При чём тут абортарий?
– Ну, как же, как же… Восемь лет строили. Как говорится, всем миром… Трудность на трудности и трудностью погоняли… Но не сдались! Одолели! На нынешний Покров ввели, наконец, в строй и интенсивную эксплуатацию. Супер-современные технологии! Мировой стандарт! А дизайн какой! Да туда экскурсии не стыдно водить!
– По-моему, абортарий это не совсем подходящее место для экскурсий…
– Почему? К пню Ивана Грозного водят – почему в абортарий нельзя?
– Что ещё за пень?
– Говорю же: Ивана Грозного. Согласно преданию, он на него присел во время второго Крымского похода. Возвращаясь из первого. Есть предположение, что именно в окрестностях этого пня он познакомился с Малютой Скуратовым. А сколько на нём бошк отрубили! И не сосчитать!
– Каких бошк? Чьих?
– А чьих придётся. Чьи попадались, тех и отчекрыживали. Тогда ж всё по-простому было. Как бы сейчас сказали, «ускоренное судопроизводство». Как говорится, «размахнись топор, раззудись рука!». А рядом с ним – одноименная пивная.
– Имени Ивана Грозного?
– Имени грозного пня. Кстати, тоже советую посетить. Получите истинно эстетическое удовольствие от общения с местным трудовым пролетариатом и неунывающим крестьянством. А равно и любопытствующими гостями города. Некоторые даже умеют разговаривать на английском языке! Правда, не всё на нём понимают, но, тем не менее, разговаривают. Экие забавники! Прям срамота!
– Обожду я с такими знакомствами. И к пню, мне на тот пень пока рано.
– Дык это никто не может угадать: рано или в самый раз. Это на небесах решается. Там взяток не берут!
– Оставим эту скользкую тему. Перейдём к бане.
– А что баня? Тоже великолепное сооружение. Полёт, так сказать, торжества архитектурной фантазии. Большой театр, а не баня (имею в виду объём и декоративную художественную лепнину)! Триста пятьдесят помоешных мест, представляете?..
– Помывочных…
– И опять же кому как. Да там оперы можно ставить! Вместе с балетами парящими!
– Ассоциации у вас, хм… весьма оригинальные…
– Пивко сосём. И в консерваториях не обучалися. Истину жизни постигали единственно своим тяжким, невероятно потливым трудом. Что ж поделаешь. Планида такая. Как сказал Сенека, «иным уж тлеть, а нам далече!»
– Умный вы до невероятности. Пивко сосёте. Кто такой Сенека знаете.
– И водочку. Там, в бане, водочка очень вкусная. На берёзовых почках настоянная. Ноу-хау, так сказать. Правда, по спекулятивной цене, но что поделаешь? Всё хорошо не бывает! В чём-то приходится и пострадать!
– Я стесняюсь спросить…
– Смелее, товарищ. Здесь все свои.
– … а пика Коммунизма у вас в окрестностях не имеется?
– Увы. Пик Коммунизма, или пик Сталина (нынешнее название – пик Исмаила Сомони) – гора на Памире. Находится на хребте Академии Наук, в месте соединения последнего с хребтом Петра Первого. Высочайшая вершина независимой Республики Таджикистан. Пятидесятое место в списке высочайших вершин мира.
– Пятидесятое?
– Пятидесятое.
– Жаль, что всего пятидесятое… А то я бы слазил. После бани, Сенеки и пня. Если бы не пятидесятое. Если бы хотя бы сорок седьмое…
ДОСКА ПОЧЁТА (миниатюра в диалоге)
– Да я, между прочим, знаешь какой?
– Ну, какой-какой-какой? Какой ты?
– А такой, что я, например, могу тебя убить, и мне за это ничего не будет!
– А я тогда брату пожалуюсь, и он знаешь чего с тобой сделает, и ему за это тоже ничего не будет! Даже ещё не будее, чем тебе! Поэл?
– Ха! И что же такого мне твой брат, интересно, сделает:
– Сделает! Он тебе деталь оторвёт. И ему за это ни-че-го! Поэл?
– Какую деталь?
– Такую. Важную. Тогда узнаешь какую. Когда оторвёт.
– И кто же, интересно, твой брат?
– А фрезеровщик!
– Кто?
– Фрезеровщик. На заводе.
– Простой фрезеровщик?
– Не простой, а пятого разряда. Да он, если хочешь знать, в цеху на Доске Почёта висит пятый день! Поэл? В железной рамочке.
– Так бы сразу и говорил. А то «убью», «зарежу», «всем кровь пущу»… Нельзя, что ли, по-хорошему? По-человечески?
КАНТАТА О ВЕСНЕ
Я вчера гуляла вдоль забора,
Увидала там в траве кирпич.
В это время шёл мине навстречу
Мой сосед Грибурьщиков Кузьмич.
Тот кирпич ему я положила
На макушку, ласково глядЯ.
Побледнел он, дёрнулся как лошадь
И спросил зачем-то три рубля.
Я дала. Мне три рубля не жалко.
Нам зарплату дали за апрель,
Хоть сегодня месяц уж ноябЫрь.
В жизни не бывает без потерь.
А потом декабЫрь прояснится,
И природа вспрянет ото сна.
Кирпичи оттают из-под снега,
Значит, снова к нам пришла весна.
ОБЛАКО В ЧУЛКАХ, ИЛИ ПРО ГАРЬКУ ЛОБОТРЯСОВА (стихотворения из цикла «Читая Хармса»)
Предисловие: О ХАРМСЕ. «И Поэт, и Мученик…»
Дании́л Ива́нович Хармс (настоящая фамилия Ювачёв; 17 [30] декабря1905[1][2], Санкт-Петербург[5] – 2 февраля1942[1][3][4][…], Ленинград) – русский, советский писатель, поэт и драматург. Участник объединения ОБЭРИУ. То есть, в этом угоду Даниилу Ивановичу исполняется 115 лет. Солидный возраст – а вопросов к нему и его творчеству остаётся не просто много, а НЕМЕРЯНО много. Вот один из них: почему поэзию Хармса не воспринимают взрослые (в том числе и такие маститые литераторы, которые его стихи и стихами-то не считают) и обожают дети? Ответ на мой взгляд, достаточно прост: логика Хармса и детская логика по сути своей тождественны, и эта тождественность – в иррациональной искренности, в раскрепощённости мышления (или мышления пока ещё в силу возраста не связанную догмами). И поэтому Даниил Ювачёв (Хармс) действительно ВЕЛИК.
Постскриптум. И обратите внимание на дату смерти: второе февраля 1942 года. Даниил Иванович Хармс (Ювачёв) скончался в психиатрическом отделении тюремной больницы в ленинградских «Крестах». Психический больной в тюремной больнице, да ещё и в блокадном Ленинграде – можно ли себе представить ад «адовей? Поэтому он ещё и МУЧЕНИК…
Эпиграфы:
– Было два у Гайаваты
Неизменных, верных друга.
Сердце, душу Гайаваты
Знали в радостях и в горе
Только двое: Чайбайабос,
Музыкант, и мощный Квазинд –
(Генри Лонгфелло, эпос «Песня о Гайавате», глава «Друзья Гайаваты»)
– Из письма (май, 1824) А. С. Пушкина (1799–1837) к его другу поэту Петру Вяземскому: «Твои стихи к Мнимой Красавице (ах, извини: Счастливице) слишком умны. – А поэзия; прости Господи, должна быть глуповата». –
* * *
Хороши в полях туманы!
Кто не едет, тот не бдит.
Я гуляю вдоль бульвара.
Гарька – вежливый бандит.
Он красивый и зелёный.
Вместо булк жуёт усы.
И краснеют на верёвке
Три кусочка колбасы.
* * *
Гарька – выдающий стоматолог.
Зубы рвёт – как пряники печёт.
Он как декабристам Кюхельбекер,
Как царям их преданный (или проданный?) народ.
Как обжоре – жирная свинина,
Садоводу – кивя-ананас.
Он везде гуляет руки в бОки
И кладёт уверенно на нас.
* * *
Жирность творога буквально
Гарька пробует на вкус.
У него большие зубы
И неправильный прикУс.
А язык его – лопата,
А ноздря его – дыра.
И за это уважает
Гарьку в доме детвора.
* * *
Гарька – франт. Играет в покер.
Любит деньги и цветы.
У него собака–кокекер.
(Коккер-покер-спаниэль).
По професьи ж Гарька – брокер
(Или джокер. Иль козёл).
Мне того сие не ведом.
Не за этим я пришёл.
А пришёл сказать про Гарьку,
Что какой он это жук.
Пожирает винегреты
Как весёлый бурундук.
Пьёт бургундское бесстыже.
(Взгляд у Гарьки маслянист!)
И к тому же превосходный,
Но капризный гармонист!
Забесплатно не играет!
Хоть стакан – а всё ж налей!
Вот такая он скотина.
Уж не знаю: быть иль стать…
(В библь-отеку, что ль, съездить?
Мопассана почитать?)
* * *
По небу старушка летала
В зелёных в полоску чулках.
И этим бесстрашным летаньем
Внушала и ужас, и страх
Тем людям, что молча смотрели
В неё безо всяких улыб.
Поднял я кирпич у забора
И бабку, прицелившись, сшиб.
Печальною было паденье!
Вонзилося тельце в сугроб.
Чулки на ветру трепыхались,
Резинкой прихвачены, чтоб
С старушкиных ног не сползали,
А в небе орёл тосковал.
Глядел он, скорбя, на старушку –
И вывалил горестно кал
С такой высоты, из полёта –
И к облаку яростно взмыл.
Сидит Гарриман на балконе.
Опять он какой-то уныл…
Пояснения:
Гарриман – вольная трактовка имени Гарька (или Гаррий. Или Игорь. Или колбаса). Разрешается соответствующим разделом лингвистики;
Старушка – женщина. Только пожилая. А может, даже и старческая. Но не обязательно, что грустная;
Орёл – птица. Отличается гордостью, царственным высокомерием и царственными же глупостью и тупостью. Предпочитает горы.
К оглавлению...
