От автора.
Сегодня я представляю тексты, написанные в не совсем обычном для меня жанре. Это миниатюры в диалогах. Почти во всех них главный герой – Гарька, фамилия – Голутвин. Фамилия созвучна фамилии известного персонажа из пьесы Островского «На всякого мудреца довольно простоты» и, одновременно, Голутвин это название вокзала и прилегающего к вокзалу района в подмосковной Коломне, откуда родом автор этих строк, и где он мог увидеть и услышать представляемых в этих текстах-диалогах персонажей. Так что Гарька скорее надуман и навеян, нежели выдуман и придуман, и в то же время имеет своего совершенно реального прототипа, проживающего в другом районе Коломны – Колычёво, что расположен на берегу Оки. Человека противоречивого, содержащего в себе как положительные, так и отрицательные характерные качества. То есть, совершенно типичный представитель окружающей его (и нас) толпы.
Что касается собственно литературной сути написанного, то это попытка некоего сближения языка разговорного и языка письменного. Удалась она или провалилась, судить вам, уважаемые читатели. Но одно могу сказать уверенно: мне было интересно пытаться.
июнь, 2019 год
г. Коломна, Московская область
Предисловие.
Да, странные тексты. В них автор явно склонен к экспериментированию. Имеет право. Хотя почему эксперимент? Примеров достаточно: диалоги у Хемингуэя в «По ком звонит колокол», некоторые миниатюры Чехова, шукшинские пьесы «А поутру они проснулись…» и «Энергичные люди». Иной читатель поморщится: дескать, эка куда вы гражданин, замахнулись! Чтобы, как говорится, «с ВЕЛИКИМИ на дружеской ноге?». Согласен: такое сравнение рискованно и даже самонадеянно. С другой стороны, а почему бы и нет? «Живёт страна Лимония без тягот и забот, ведёт в страну Лимонию большой подземный ход.». Ходить – полезно. Это от стояния – варикоз и прочие неприятности… А страна Лимония это и есть сочинительство художественных текстов. Лимония, Апельсиния, Мандариния… Бывает кислятина, бывает приторность, но бывает и приятно на вкус… То есть, всё- на любителя. Совершенно всё. Господин Паратов из «Бесприданницы», конечно, прав: «Одному нравится арбуз, другому – свиной хрящик». Поэтому не могу оценить представленные тексты однозначно. Пусть читатели сами дают оценки. Им виднее.
Сергей Коновалов, культуролог
Содержание:
Садизм без паспорта
А то напишу исправнику!
Безнадёжная болезнь
Итак, она звалась Татьяной…
Какое Ватерлоо?, или Из блокнота краеведа-агитатора
Садизм без паспорта
Эпиграф:
"Умен он был лишь настолько, чтобы, как говорится, сальных свечей не есть и стеклом не утираться".
( М.Е. Салтыков-Щедрин)
– Убили! Убили! Ох, убили! Ироды проклятые! Волки позорные! Твари ползучие! Гниды марамойные!
– Гарьк, здорово! Чего орёшь-то? Кого убили?
– Кого надо, того и убили. Проходи, не мешай. Иди отсюдова. К такой-то вашей маме.
– Интересный облом! Он тут разоряется на всю улицу, народ созывает, а мне «проходи до мамы»!
– Никого я не созываю. С чего ты взял?
– А кто орёт «убили»?
– Ну и убили, и что? Не тебя ж убили-то. Пока. Ты пока вон какой шустренький и жирненький. Так что можешь не беспокоиться. Тоже пока.
– Опять двадцать восемь! Хрен ли мне-то бояться? Я – вот он. В живом покамест состоянии. Так кого грохнули-то?
– Того самого! Кого тебя не спросили. Геть отседа!
– Да-а-а-а… Как звали тебя Гаря малохольный, таким же прекрасным в своей душевной простоте и остаёшься…
– А чего ты сразу обзываться-то?
– Я не обзываюсь. Я обозначаю факт. Так что ты теперь – обозначенный. Как в песне: «Милый друг, наконец-то, мы вместе. Ты плыви наша лодка, плыви…». Уважаешь песняка-то, а? Под политру выпитого?
– Это провокация, и я на неё отвечать не буду. И кстати, в тему и для уточнения. Я теперь тебе не Гаря. Я теперь Буцефал Буцефалович. Понял?
– Понял. Буце чего?
– Фал.
– А в прошлый раз был Винченцо Панорме. Да, времена меняются… И селёдка опять подорожала… И чего она всё дорожает и дорожает? Океаны, что ли, засахарились? Да! А «фал» это от слова «фаллос», То есть член. В простонародном имя наречении… (произносит нецензурное слово из трёх всем известных букв). Да?
– Ты опять ничего не понял. Это я роль репетирую. Некоего князя. Или графа… Короче, царских кровей. По пьесе Перикла. Или Софокла. Хрен его… Но это уже детали. Понял?
– Ага. Чего ж не понять! Перикл Софоклович! Писатель! А фамилий его как?
– Кого?
– Софокла Перикловича. Случаем, не Чемоданов?
– Почему Чемоданов?
– А просто так. Человеку без фамилии никак нельзя. Человеку без фамилии паспорт не дадут. Лишат избирательного права, и вообще – ущемят. А может, даже срок дадут. Запросто!
– Почему же обязательно срок? Может, у него паспорта сейчас нету! И ему не надо! Не испытывает такой жгучей потребности итить голосовать! А?
– Согласен. И всё-таки где ж он у него?
– Кто?
– Что! Паспорт!
– Мало ли… Может, украли. Постарались злые люди.
– Ага. Украли. Опять согласен! Ты видишь: я во всём с тобой буквально соглашаюсь, буквально! Но подплывает очередной вопрос: а как же это они его у него украли?
– Элементарно. В пивной.
– А в каком же он состоянии сознания находился, если украли именно в пивной?
– Я попросил бы…
– … отвечаю: он находился в невменяемом состоянии. После трёх по двести, пяти кружек пива и одного разгоретого беляша. Одного-единственного на такую гигантскую дозу алкоголя!
– У меня, может, денег не было, чтобы их два купить!
– Тогда не надо пить, если нету!
– (долгое молчание. Потом с изумлением) Чего не надо делать?
– Пить!
– (опять долгое молчание. Дольше предыдущего) Это юмор такой?
– Нет. Это реализм такой. Сугубо бытовой. И предельно объективный. Как в песне.
– ( молчание в третий раз. Оглашаемое далёкими паровозными гудками сопением и подозрительным кряхтением. После молчания - шёпот. Причём то ли расстроенный, то ли восхищённый) Ну, ты и садист… Просто фаллоскопический!
А то напишу исправнику!
Эпиграф:
«Порядочный человек это тот, кто делает гадости без удовольствия».
Михаил Светлов
– Эй, любезный! Да-да, ты, в фланелевой тряпочке! Подь-ка сюда… Как тебя… да, Гаррий! Я помню… И фамилия ещё такая…ностальгическая… Грибоёбкин, Гробоёбкин… Или просто Гребнюк… Или Гробокопалов… А? Вспомнил! Ну, конечно, вспомнил! Ебукентьев! Точно! Скажи-ка, любезнейший, а у тебя брат не асессором по казённой части? Да-да… Жаль. Вы бы были бы прямо два сапога пара… А ответь-ка мне на вопрос: как зовут начальника городской Пробирной палаты? Исидор Абакумыч? Да-да, как-то это у меня из головы… Именно! Исидор Абакумыч! Весьма приятный господин! Бильярдист и меломан! А ты, братец, шустёр! Настоящий половой!
– Что? Расстегай? Ни во коем случае! У вас на кухне в него всегда корицы не докладывают. ( Грозит пальцем.) Ввы дождётесь со своею кухнею! Ох, и дождётесь! Ужо напишу господину исправнику! Обрисую, так сказать, весь вас ондулянс и парле порте свирепыми красками! Ужо он устроит вам ижицу! Что, страшно? Хе-хе… А вот свиные котлеты и разварная рыба в вашем заведении чудо как хороши! Я такие только в «Славянском базаре» едал, да и то, когда смена была Евсея Палыча! Большой человек! Говорят, его в Париж звали, инее куда-нибудь а в «Савой»! Не поехал. Патриот. Уважаю.
Так что неси котлеты. И груздей миску. И большой графин водки. Да-да, анисовой, какой же… И, конечно, блинов. Штук двадцать. Маслицем их постненьким покропи… Я уважаю с маслицем… И вообще, ты бы, братец. в баню, что ли, сходил… Воняет от тебя как от козы…
Безнадёжная болезнь
– Боцман приболел. Температура тридцать восемь и три, судороги, по всему телу – сыпь, видит всё как сквозь сито и постоянно смеётся. И всё время просит то ситра, то пива. А всё из-за тебя! Так иговорит: всё из-за этого паршивца Гарьки!
– Чего из-за меня-то, чего из-за меня! Всё из-за меня! Весь белый свет из-за меня! Нашли, понимаешь, дятла отпущения! Из-за меня… Сами вы все из-за меня!
– А-а-а-а-а! Сознался! Сам сознался! Добровольно! Без применения изощрённых пыток!
– И ничего я не сознался! Чего это я буду сознаваться! Я чего, дурак, что ли, какой сознаваться? Тоже мне нашли матроса с крейсера «Варяг»… И Боцман не из-за меня! Его на пляже просквозило! Когда он чёлн изображал! Так что совсем не из-за меня красивого!
– Интересный получается бельэтаж! А из-за кого же? Из-за меня, что ли, же?
– А почему бы и нет? Ты же сам в том чёлне гребца изображал. Сильно выпимшего.
– Ты сам-то соображаешь, что говоришь? Же…
– А чего я говорю?
– Вот именно! Сам не знаешь, чего говоришь, а всё туда же, к пряникам! Же…
– Знаете, Альберт Филозович, вы меня вот с этими вот вашими шутками, прибаутками и прочими издевательскими аллегориями загрызли уже по самые по помидоры…
– Чего? Ну и чего, что с аллегориями? Хоть с метафорами гротесковыми! У него температура – тридцать восемь и пять! Понимаешь?
– А при чём тут тридцать восемь и пять?
– А при том при самом! Потому что болезнь! Чего?
– Ничего.
– Вот и молчи!
– Я и молчу…
– Вот и молчи!
– Я и молчу…
– Мочи, я сказал! Гад подколодный!
– Вот вы опять… Какой хоть диагноз-то?
– Чего?
– Болезнь как называется?
– Кого?
– Боцмана.
– А-а-а-а… Брексит.
– Как?
– Как слышал. Брексит. Это иностранное. Тебе не понять.
– Это почему же не понять? Я, между прочим, удмуртский понимаю. И нанайский. И детей гор.
– Удмуртский, нанайский… А от болезни этой ещё лекарств не придумано. Только прививки. Сорок уколов в жо. Причём по обеим сторонам ягодиц.
– Ничего себе! Сорок! Как при бешенстве!
– А ты откуда знаешь про сорок? Ты бешенством, что ли. болел? То-то я смотрю у тебя глаза выпуклые. И постоянно удивлённые.
– И ничего не удивлённые! Удивлённые это только когда я бреюсь. Или на толчок хожу…. А в остальных случаях – совершенно нормальные. Как у всех порядочных людей.
– Это ты-то порядочный? Ой, не смешите меня!
– Оставим эту тему. Она больна. Так что с лекарствами?
– А накой тебе-то? Вот опять ты в каждую дырку… Ты чего, Луначарский, что ли?
– Какой Луначарский?
– Такой Луначарский! Ленинский нарком! Чтобы диагнозами интересоваться! С последующим скоропостижным лечением.
– При чём тут Луначарский? Он, помнится, культурой заведовал…
– Вот и дозаведовался! Тридцать восемь и восемь!
– Только что тридцать восемь и пять говорили…
– А ты услышал, да? Всё услышал? Всё подслушиваешь и подслушиваешь, подслушиваешь и подслушиваешь! И вообще, хватит трепаться! Пойдём завтрикать. Пока йобгурт не остыл…
Итак, она звалась Татьяной…
– Гарька! Вопрос: есть имя Ляля. Есть?
– Ну.
– А Ляля это кто?
– Кто?
– Это Лёля. В пальто. Правильно?
– Ну.
– Гну. Но такого имени – Лёля – тоже нет! В паспорте же не пишут «Лёля»! А пишут как?
– Как?
– Не знаю. Может, Алевтина. Может?
– Может.
– А может, Елена. А?
– Ага.
– Или Алёна.
– Ого.
– Чего «ого»? Чего ты мне всё время агакаешь и огокаешь? Сам не знаешь ни хрена, а всё туда ж с умным видом! Чего ты ничего не знаешь-то, а? Или наоборот, считаешь себя самым умным? Конечно! С такими ушами чего не считать!
– Ты чего, ты чего, ты чего? Чего пристал-то? Лёля какая-то… Сам ты Епифан! Не видишь, что ли: мирно стою, мирно пью… Никого не трогаю, закусываю ливерной колбасой… Тоже мне, деятель именинных наук выискался… Иди к умным, если тебе так приспичило! Сам-то с тремя классами церковноприходской, а выёживается как будто с трибунов не слазиишь! Академик какой выискался!
– Да я пошутил, Гарьк. Нервы же кругом! Ты чего, шуток не понимаешь?
– Я всё понимаю! У меня, между прочим, пятый разряд! Меня, между прочим, в прошлом годе на слёт рационализаторов посылали. В Сыктывкар. А потом – в желудошный санаторий. Бесплатный! В Кисловодск! Вот тебя посылали? Сначала в Сыктывкар, а потом – в бесплатно желудошный? А? Чего молчишь? Сказать нечего? Крыть нечем? Все вы такие, умники! Никто работать не хочет! Все хочут только жрать! Оглоеды! И при чём тут Алевтина? Алевтина, между прочим, в «Сапфире» продавщицей работает. Сейчас под следствием. За сокрытие. А ты вот тут стоишь, водку жрёшь. Как только не стыдно… Никакой прям совести перед людями!
Какое Ватерлоо?, или Из блокнота краеведа-агитатора
Эпиграф:
– Ох уж мне эти фраера! –
(Паща Колокольников из фильма В.Шукшина «Живёт такой парень»)
– А-а-а-а-! Гаррий Бонифатьевич! Товарищ Голутвин! Собственной персоной! Прелестно, прелестно! Как говорится, на слона и конь бежит!
– Извините, Гермоген Силуянович, но я никогда не понимал вот эту вашу словесную эквилибристику…
– Ну, где уж вам уж там уж… Такому, я не побоюсь этого устрашающего определения, непревзойдённому мастеру пера и виртуозу ягодиц, снизойти до понимания нас, простых и тоскливо бренных! Вам же чужды условности и образности видений! Вы ведь такой… весь в творческом полёте, не правда ли! Значит что?
– «Значит. будут драть».
– Великолепно! Булгакова цитируете, не отходя от кассы! Прям слёту! Прям походя! Прям за щщыкоталку!
– Значит, касса всё-таки будет?
– Кто сказал? Я сказал? Я не сказал. Я выразился. В смысле, предположил. Причём, опять совершенно образно. А вот вас я действительно буду драть. В три смычка, со скипидаром и патефонным иголками. И с нежным хрустом всех ваших закостеневших от ожидания членов. Как? Образно?
– Не то слово. Шедевр казуистики! Не много ли для меня одного-то?
– Много, согласен. Но иначе нельзя. Иначе вы не поймёте. И не осознаете. Только в три! И с обязательным продёром до самых ваших трепещущих гланд!
– Гланды это образ?
– На этот раз не угадали. Гланды это миндалины. Которые располагаются сразу за ротом.
– За ротом – язык. Я проверял.
– Ах, ты, ох, ты! Какие мы наблюдательные! Какие мы пальцем везде лазающие! За ротом – шея. Впрочем, я не патологоанатом. Вам виднее. Вам сообщат. В своё время.
– А надо?
– Что?
– Сообщать? И осознать?
– А как же! Причём, повторяю, до самых этих гланд!
– Да в чём дело-то? Конкретно!
– Дело в вашей рубрике «Блокнот краеведа». Уточняю: в этой именно вашей и в этой именно что вонючей.
– Вы, Гермоген Силуянович, рискуете. Сегодня краеведческое движение – в чести.
– Я не боюсь смерти! Я об этом не раз – и с высоких трибун!
– И всё-таки: что такое? К чему эти ваши претензии? У меня все исторические факты проверены. Даже день рождения хана Мамая, папай его задери!
– А кто в них сомневается? Особенно в Папае? Никто! Только один такой скромно-огромный вопрос: каким это образом, согласно вашему утверждению, Наполеон по пути на Москву проследовал через наш город? И на обратном пути тоже? Он, насколько мне известно, рядом с нашим городом и близко не лежал! Он, может, и знать-то никогда не знал, что существует такой милый городок, такой задрипанный по его наполеоновским меркам городишко, как наш!
– Я…
– Не надо ловить меня на слове! Я имею в виду, задрипанный в тот исторический периодный отрезок! И не только задрипанный, но в тот отрезок-огрызок ещё и невероятно зачуханный! Но именно в тот, а не в иначе! Что?
– Что?
– Не увиливайте от поставленного прямо вам в рот вопроса: какой на … (матерное слово)… Наполеон?
– Ну, какой… Всем известный, какой… Буонапарте. Боунопартический. Которого потом на Эльбу… А оттуда – на Святую Елену.
– А вот баб сюда не надо выгораживать! Что у вас у всех сегодня привычка такая: чуть чего бабами прикрываться! Какие вы на хрен после этого гусары?
– Елена это остров.
– Да? А я думал – пивная! У магазина «Тысяча мелочей»! На углу Красноармейской и Мопассановской!
– Опять шутите. Опять горло дерёте. А вам, между прочим, нельзя. У вас же весною был ларингит. Вам бы сейчас для профилактики – стакан…
– Что? Шты-ы-ы-ы-ы?
–… горячего молока. С мёдом. На меду.
– Вы, товарищ, эти свои скабрезные намёки бросьте! А то ишь ты распоясались! Ишь разнуздались! Яна всех вас управу найду! Я всем вам устрою Брусиловский порыв!
– Прорыв.
– Что? Опять?
– Ни в коем. Только у генерала Брусилова был прорыв. Не порыв. Порыв это когда без сдачи.
– И всё-таки опять вы, Гаррий Бонифатьевич, лукавите. Опять ищете внутри себя. Хорошо, я вам устрою «Звезду порока»! С сегодняшнего дня я закрываю на хрен этот ваш «Блокнот агитато…», тьфу. Пропагандиста! Проводите свои раскопки самостоятельно! Без ожидания финансирования со стороны редакции нашей многоуважаемой газеты! Всё. Можете пойтить вон. Собака…
– Кто? Я?
– … опять пробежала вдоль забора. А сколько в ей блох! А сколько хавна! И серить, и серить, и серить! Это случайно не вы её так калорийно подкармливаете? А, Гаррий Бонифатьевич? Сознайтесь во мраке своих безнадёжно испорченных иллюзий! Или коллизий? Как правильно-то? Чего молчишь, краевед душистых прерий? Или опять замышляете недоброе?
К оглавлению...
