Присяга
Захожу я как-то к своему соседу по лестничной площадке, старику-инвалиду, в прошлом адвокату, в жизни которого остались лишь две радости: телевизор и шахматы. Он смотрел теленовости, но, пригласив меня в комнату, погасил экран, зная, что я прихожу к нему для шахматных баталий. Расставляя шахматы, я взглянул на его истерзанное временем лицо и спросил, что интересного сообщили в новостях. Старик оживился, порывистым движением снял очки и, кивнув на выключенный телевизор, сказал:
– Только что в новостях показали, как поступившие в военное училище принимают присягу. И я вспомнил, как это было у меня. Хочешь расскажу?
Поправляя фигуры, я машинально кивнул. Он зачем-то подальше отложил палочку, с помощью которой передвигался по квартире, и, довольный тем, что представился случай вспомнить свою молодость, начал рассказывать.
– Было это первого мая сорок третьего года в Мелекесе, где стоял наш только что сформированный полк. День выдался солнечный, тёплый. Наш старшина – Жидков Степан Петрович – с самого утра хлопотал: в тот день мы должны были принимать военную присягу. Для нас, безусых новобранцев, старшина был и отцом, и старшим братом. Надо сказать, мужик он был честный, справедливый и уже понюхавший пороху, – за всё это мы его глубоко уважали. Правда, гонял он нас как сидоровых коз, но мы на него не обижались: знали, что на фронте придётся туго. А на фронт очень многие из нас прямо-таки рвались, ещё не подозревая, что девяносто процентов из нас погибнет там или, в лучшем случае, вернётся калеками.
Старик тяжело вздохнул и продолжил:
– Ну так вот. В тот день я был в наряде в полковой столовой. Повар поручил мне разделывать селёдку. Надо сказать, кормили нас неважно. А мы же – пацаны, растём, есть постоянно хочется. И вот я, после некоторых колебаний, засунул за пазуху одну рыбину, что покрупней, предполагая хранить её как “НЗ”. Вдруг слышу команду: “Выходи строиться!” Выскочил я из столовой с рыбиной за пазухой. Пока бежал, смекнул, что она же будет нарушать солдатскую подтянутость, и сунул эту рыбину в правый карман брюк (не хватило ума положить её в левый). Торчащий из кармана хвост я согнул, чтобы его не было видно. Стою в строю, придерживаю правой рукой изогнутый рыбий хвост.
Дошла и до меня очередь принимать военную присягу. Я вышел из строя, взял правую руку под козырёк и торжественным голосом начинаю: “Я – гражданин Советского Союза...” Уже заканчиваю присягу, убеждённо чеканю: “Клянусь беречь социалистическую собственность...” И вдруг, в этот самый момент рыба как пружина распрямилась и рыбий хвост выскочил из моего солдатского кармана. Все присутствующие так и ахнули...
В тот же день ко мне и прилипла кличка “Рыбий хвост”.
Потом был фронт, ранение, госпиталь. После войны окончил юршколу.
И вот через восемь лет после того злополучного дня меня уже на второй срок избрали народным судьёй в одном из районов Чкаловской области. На торжественном собрании, которое состоялось по этому поводу в районном Доме культуры, даю присягу судьи: “Клянусь беречь социалистическую собственность...” И надо же такому случиться! Буквально за несколько дней до этого на пост первого секретаря райкома партии прибыл тот самый Жидков Степан Петрович.
И вот в притихшем зале звучит моя присяга, а в президиуме сидит мой первый старшина и еле слышно бубнит: “Рыбий хвост...”
Закончилась официальная часть, захожу перед концертом в буфет, а народные заседатели, знающие меня уже несколько лет, облепили меня и спрашивают: “Чего это первый секретарь райкома партии ворчал?” Ну что им было ответить! Не рассказывать же всё, как было. Так они и не узнали, как принимал военную присягу их районный судья.
Старик умолк и, видимо, мысленно представил себя молодым, жизнерадостным судьей, стоящим в торжественной обстановке на сцене районного Дома культуры.
Август 1993 г.
Руки
Женщина и мужчина-инвалид сели в поезд в Краснодаре. Я сразу вышел из купе, чтобы мои новые попутчики могли разложить по полкам свои баулы и, возможно, переодеться. Я стоял в коридоре у окна напротив своего купе и в открытую дверь видел, как хрупкая женщина небольшого росточка расталкивала сумки, а её муж (я сразу понял, что это её муж) стоял возле меня и терпеливо ждал, когда завершится этот процесс.
Спустя десять минут вагон вздрогнул и покатился в сторону Чёрного моря. Мы уже сидели в купе, и я мог лучше рассмотреть их лица. Женщине было лет тридцать пять, внешне она выглядела совершенно не привлекательно, и скорее всего выглядеть привлекательной не стремилась: причёска простенькая, знакомство с макияжем в её жизни, видимо, так и не состоялось, одета скромно, каких-либо украшений на её теле я не увидел. Другие женщины про таких говорят: «Серая мышка». Её муж был лет на пять моложе с вызывающе красивым лицом. Слегка цыганское лицо с горящими тёмными глазами, смуглая кожа, кучерявые чёрные волосы – всё это сразу напомнило мне популярного исполнителя не только цыганских песен и романсов Николая Сличенко в молодости. Да, они действительно были очень похожи.
Чтобы не смущать своих соседей, я прилёг на свою нижнюю полку, закрыл глаза, и мне почему-то вспомнились руки моего лучшего друга. Его руки я помнил так же досконально, как и его лицо. Эти руки из года в год поражали меня своей виртуозностью. Они могли всё. Он часто приезжал ко мне в гости и то, что накопилось из домашних мужских дел, было под силу этим интеллигентным рукам. Они чинили утюг, настольную лампу, розетки, фен, приёмник, газовую плиту, детские игрушки, телевизор, водопроводные краны, часы, телефонный аппарат, замки, холодильник, велосипед, магнитофон… И в последний приезд – даже компьютер. Когда я вспоминал руки своего друга, мне всегда казалось, что многие женщины хотели бы, чтобы их касались эти ласковые руки.
Потом я вспомнил другие руки, руки своего давнего приятеля. Мне даже кажется, что его руки я помню гораздо лучше, чем его лицо. И хотя он работал инженером в автотранспортном предприятии, его руки не отличались от рук чернорабочего. Казалось, что мазут, который въелся в кожу, уже никогда не покинет её, а различные ссадины были вечными спутниками этих неугомонных рук. Указательный палец на левой руке был изуродован, но, к счастью, сгибался. Я много раз наблюдал за работой этих рук и всегда получал от этого удовольствие. Много лет назад этот мой приятель купил по дешёвке старые «Жигули» (как говорят в народе, «копейку»), которая была не на ходу, и кузов её уже задыхался от ржавчины. Он разобрал до последнего болтика в прямом смысле этого слова всю машину и почти всё выкинул, оставив только мотор, задний мост и крышу от кузова.
Затем купил запчасти и своими руками собрал, считай, новую машину. Он был моим соседом по гаражу, и я видел, как работают его руки. Вот они занимаются сварочными работами – и кузов растёт не по дням, а по часам. Вот эти руки разбирают старый «заклинивший» двигатель и, заменив детали, собирают его. А вот эти руки снуют под кузовом – и через несколько дней ходовая уже готова. Вот они настойчиво шлифуют поверхность сваренного кузова и потом сами красят его. Через месяц мой приятель уже начал ездить на этом автомобиле. Правда, раньше трёх часов ночи он тогда спать не ложился. Но это ещё не всё: его руки продолжали восхищать меня и дальше. Никого не привлекая в помощники, он, взяв на вооружение только свои руки, одержал новую победу. Жить ему было негде (в небольшую квартиру, где он проживал с матерью, поселилась сестра с семьёй ), и он продал гараж и на даче построил трёхэтажный домик со всеми удобствами. Это надо было видеть! Про таких недаром говорят: «Золотые руки!» Я знал человека, который завидовал его рукам. Однако цветы зависти никогда не дают плодов.
А вот женские руки я запомнил только одни. Это было в ту пору, когда я работал директором санатория, в котором мне ежедневно приходилось ставить свою подпись не менее двухсот раз в день. Чаще всего это были финансовые документы, которые докладывались бухгалтерией. Была там сотрудница предпенсионного возраста, ничем не примечательная и к тому же гораздо старше меня. Она всегда приносила толстую папку, в которой накапливались документы, и я задним числом ставил на них свою подпись (в противном случае им приходилось бы ежедневно прибегать ко мне в кабинет сто с лишним раз). Когда я расписывался, она всегда стояла рядом и придерживала одну сторону папки, поскольку второй рукой я держал подписываемый документ. Кроме того она перелистывала страницы и показывала, на каком документе я должен расписаться. Вот тут я и дошёл до самого интересного и даже, я бы сказал, загадочного. Когда её руки появлялись перед моими глазами, я испытывал странное чувство какой-то непонятной эйфории. И волнением это трудно назвать. Но по моему затылку одна за другой прокатывались приятные волны ни с чем не сравнимого наслаждения, в котором не было даже намёка на то удовольствие, которое мужчина может получить от женщины. Стоило ей убрать от моих глаз свои руки – и все эти ощущения моментально исчезали. Причём её руки никогда не источали никакого аромата. В ту минуту так и хотелось воскликнуть: «Остановись, мгновенье, – есть вопросы!» Как сейчас вижу эти длинные пальцы с нежной не по годам кожей, изящной формы ногти с чуть заметным блеском от неброского маникюра. Потом я много раз спрашивал себя: что это? Какое-то биополе? Колдовство? В колдовство я не верю Да и той пожилой женщине ничего не надо было от меня. Всё это выглядело довольно странно…
Я прервал свои размышления. Мне захотелось выйти в тамбур и покурить. Мои попутчики сидели напротив. Он читал Библию, которая лежала на приставном столике. Она переворачивала страницы: у мужчины не было обеих рук.
Февраль 2010 г.
Прыжок в рай
Молодая женщина, облокотившись на подушку, сидела на диване и рассматривала книгу большого формата. Похожие картинки перескакивали со страницы на страницу, местами переплетаясь с текстом, чтобы потом опять воспроизвести щеки очередного улыбающегося голыша-карапуза.
«Почему на всех фотографиях новорожденных изображены как минимум трех-месячные дети? – подумала Надежда, листая страницы.
– Потому что именно таких, упитанных и умильно улыбающихся, всегда представляют в своем воображении будущие мамы, – вспомнился ей ответ подруги.
Ещё месяц ожидания – и она наконец-то встретится со своей малышкой. И слезы умиления будут наворачиваться на глаза от взгляда на своего ребенка, а не чужого. Такого бесконечно родного, теплого и беззащитного. Он будет прижиматься к ней своим маленьким тельцем, и просить защиты от внешнего мира, а она сама будет для него целым миром.
Надежда взволнованно положила руки на сильно выступающий вперед живот и прислушалась. Малыш спал.
«Вот всегда так, я бодрствую – он спит, я сплю – он бодрствует, – подумала она и поставила стакан с соком на живот. – Ну, надо же, помещается, стоит и не падает.» Ее веселили свои собственные ребячьи выходки. Она прикладывала к огромному животу плеер со звучащей музыкой Баха и Моцарта, нараспев декламировала стихи английских классиков, водила перышком по голому животу и визжала от восторга, когда пинок изнутри откликался на ее позывы. Они были одним целым. Кислород, которым насыщались их организмы, входил через единые легкие, а витамины и минералы из материнской аорты щедро перетекали в еще не до конца сформировавшийся детский клубок жизни. Один щедро отдавал – другой жадно брал, чтобы, взяв авансом, со временем отдать. Закон круговорота.
«Ну, спи-спи, – поглаживая живот, думала она. – Вот здесь мамочка поставит тебе кроватку, сверху повесит полог такой розовый-розовый, что каждый будет знать заранее: здесь живет самая настоящая принцессочка.»
Тем временем солнце разлилось по всей комнате, наполнив время полуденной дрёмой. Надежде захотелось прилечь. Она понимала, что путь до их встречи еще не пройден, и идти по нему нужно предельно осторожно, оберегая свою драгоценную ношу. Она себя баловала.
Сон накрыл Надю как легкое пуховое одеяло в тот самый миг, когда ее голова коснулась подушки. Усталость растворилась в призрачном мире сновидений, и отголоски сознания стали балансировать на грани полубытия. Грани мира отголосков призрачно переливались от дремотной радости до тягучей грусти, то раскачиваясь на волнах эфемерности, то дыбясь пиком вверх. Сон становился неспокойным. Пучина ирреальных волн все сильнее затягивала тревожностью, зов настойчивой стихии стал ощущаться инстинктами и прорвался острием вверх.
– Больно-о, дерешься-то зачем?! – завопила спросонья будущая мама и закашлялась от горького дыма.
«Пожар!» – сквозь слёзный кашель поняла Надежда.
Буйный пузожитель колотил что есть силы материнское чрево. Горький дым создавал недостаток кислорода, и единый организм матери-ребенка отреагировал на нехватку.
«Надо открыть окно, – подумала она и метнулась в сторону света. – Нет! Нельзя! Огонь же разгорится сильнее, – опомнилась она. – Так, надо успокоиться.»
Дрожащие руки опустились на живот. «Нужна мокрая тряпка, точно, нужно дышать через мокрую тряпку.» Первый попавшийся кусок ткани был намочен водой и приложен к носу. «Так. Нужно выбираться. Быстро. Думай. Думай как.»
Надежда попыталась подойти к входной двери, но узкий коридор с деревянными антресолями утопал в ядовитом дыму. «Нужно пройти по коридору. Как? Думай. Думай быстро. Нужно обернуться в мокрую тряпку.»
Надежда резким движением открыла шкаф, сорвала с вешалки пальто и потащила его в ванну. Включила душ – и вода хлынула на одежду. «Надо быстрее идти. Идти в пламя страшно, хоть на тебе и мокрая одежда. Дышать нечем. Где дверь? Наконец-то. Горячая ручка, черт бы ее побрал». Рукав пальто спускается на кисть руки, обнажив плечо, которое тут же дрогнуло от ожога Нажим – не открывается, еще нажим – не открывается, еще...еще..еще... больно-о...еще...нет.. дверь заклинило.
«Дышать нечем. Надо все-таки открыть окно, тряпка уже не спасает. Хорошо, живот затих.»
Воздух! Жадные глотки воздуха через щелку окна. Огню этого оказывается достаточно, он дышит так же, как и люди. Пламя с треском захватывает все большую территорию. Оно воюет со стенами, шкафом, паркетом, одеждой. Здесь должна была стоять детская кроватка с розовым пологом – теперь пламя. Здесь диван с пуховым одеялом... был. Вместо него свирепствует огонь и чад.
«Что делать?.. Думай... Думай быстро.... Но ведь выход через дверь отрезан...»
Надя нараспашку открыла окно и попыталась перегнуться через карниз. Высоко. Третий этаж. Рывок назад.
«Что делать? Думай. Быстро! Надо лезть… Туда…»
Превозмогая головокружение, Надя лезет на подоконник, преодолевает оконную раму и оказывается снаружи. Пятки устойчиво стоят на карнизе. Дрожащие руки пытаются держаться за раму. Жарко. Дурно. «Почему нет пожарных? В фильмах всегда есть пожарные. У них есть пожарная лестница. Лестница приставляется к горящему окну, и дядя в каске протягивает руку помощи. Так всегда показывают по телевизору. Почему нет дяди в каске? Жарко... На улице тихо как в гробу, даже нет зевак.»
Уже заполыхала рама. Язык пламени лижет спину и настойчиво толкает вниз. Долго не выстоять. И Надежда принимает решение. Она на мгновение отрывает руки от оконной рамы и складывает их лодочкой. Толчок неуклюжего тела, и оно отрывается от карниза. Так ныряют в море... головой вниз.
«Так у ребенка будет шанс, – промелькнуло в голове. – Я попаду в рай? Или это самоубийство?»
Каждый сантиметр, приближающий ее тело к земле, отзывается в ее памяти вспышками прожитых мгновений.
Кучерявые волосы мужа...
Белоснежная свадьба...
Первое «люблю»...
Школа...
Двоечник Сашка, дёргающий ее за косу...
Привязанная банка к березе, полная сока дерева...
Руки бабушки...
Мамин запах...
Ее жизнь в сантиметре от земли.
«Я попаду в рай?»
Легкий взмах крыльев, и белоснежный ангел смотрит на нее своими огромными прекрасными глазами.
«Я уже в раю?»
Боль.
Темнота.
****
Свет.
Лучи прожекторов.
Они беспощадно выжигают глаза до самого дна.
– Уберите свет! – крикнул кто-то.
– Надежда, простите, освещение сейчас отрегулируют.
Множество телевизионщиков толпятся вокруг стульев. Их работа – охота за сенсациями.
– Надежда, скажите, что Вы чувствовали в тот момент, когда принимали решение прыгнуть головой вниз? Вам было страшно? – послышался первый вопрос.
На принесенном оборудовании прокручивается любительская съемка: располневшее тело летит головой вниз с расставленными руками. Так воздевают руки в молитве к небу, только вверх. Все-таки улица была не до конца безлюдна.
Слезы нескончаемым ручьем текут по ее щекам. Прошло восемь лет, но счастье невозможно осознать, потому что тот, кто видел глаза ангела при жизни, счастлив уже сам по себе.
– Я... – слезы неиссякаемо бегут по ее лицу, – я до сих пор не могу поверить, что я жива. Я живу и это все благодаря моему ангелу-хранителю. – Она обнимает дочь и плачет навзрыд.
– Она – мой ангел-хранитель, я живу благодаря ей, – говорит Надежда и заглядывает в глаза дочери. Дочь смотрит на нее своими огромными прекрасными глазами, точь-в-точь такими же, какими она их и запомнила тогда, когда легкокрылый ангел прикоснулся к ней своим крылом.
Март 2010 г.
К оглавлению...
