А ЭТО НАДО?
На эти заметки меня натолкнул разговор на ходу с одним из молодых корреспондентов. В прошлом один их самых активных и сильных студентов КРУ. В настоящем – один из наиболее заметных и интересных авторов газеты. И он меня заставил задуматься, над тем, что мне-то казалось очевидным.
Мне и сейчас приходится встречаться со студентами разных колледжей. И мимоходом я упомянул, что много умненьких, желающих учиться. Но вот один из самых последних опросов продемонстрировал кое-что показательное. В то время, когда столько копий ломается вокруг оценок и переоценок наших Революций и Гражданских войн в целой группе 18-19-летних, говоря о Гражданской один-два вспомнили Троцкого. Несколько, не в силах назвать имена – лишь то, что были красные и белые, и красные победили. Подошли к ВОВ. Напрягая память, вспомнили только казахстанцев. О Зое Космодемьянской понятия не имеют и многие студенты университета. Да что студенты, если при недавнем многолюдном обсуждении переименования улиц в Доме Молодежи (бывший Дворец пионеров), звучал вопрос: а кто такой Карбышев, достоин ли он нашей с вами памяти? – Заметьте, распались не только страна и социалистическая система, но и Историческая Память, дробится на крошащиеся осколки памятей местечковых.
И тут дело не просто в идеологии, о которой столько шуму. Полушутя спрашиваю: «А кто такие Давид и Голиаф?» – Образы мировой культуры, пришедшие к нам из Библии. И никто, даже из тех, кто окончил «художку» и «музыкалку», не смог ответить. Церкви строим, мечети строим. О благости религии вещаем велеречиво. А то, что напрямую сопряжено с религиозными гранями культуры, остается в тени сознания молодых, либо просто вне его.
А нужна ли нам эта самая «историческая память»? А надо ли это? – Прозвучали достаточно убежденно слова моего собеседника. Живут же американцы без этого.
Насчет американцев, я бы, все-таки, спросил у тех, кто больше осведомлен. Например, у Лили Вагановны Саркисян, сведущей (профессионально!) и в литературе, и в социальной психологии. Интервью с ней, мне думается, было бы очень уместно на страницах газеты. А вот насколько нужен нам в нашей обычной, да и профессиональной жизни язык культур? Разве не можем мы обойтись без знания Давидов и Голиафов? – Об этом хотелось бы услышать мнение тех, кто еще прикасается к книгам и газетам?
К ДИСКУССИЯМ ОБ ИСТОРИЧЕСКОЙ ПАМЯТИ В СОВРЕМЕННОМ КАЗАХСТАНЕ
На материалах республиканского русскоязычного общественно-политического научно-образовательного журнала «Мысль»
Бондаренко Ю.Я., Дайкер А.Ф.
В данной статье речь идет не о характеристике издания в целом, а о связанных с нашей общей темой дискуссионных моментах.
Здесь мы полагаем уместным выделить два аспекта.
Первый – проблема изучения и освещения в научно-популярной литературе и СМИ многовековых пластов Истории, сопряженной с огромными пространствами, России, современного Казахстана и прилегающих государств.
Второй – проблема отношения к тому, что называют «имперским» и «советским наследием».
Первый аспект прежде всего связан с рассмотрением под новым углом зрения древней истории региона, охватывающего часть российского Урала и Казахстана, а также средневековой истории империи Чингиз-хана Золотой Орды и ее взаимоотношениями отношениями с Тимуром и Русью, а также материалы, посвященные таким историческим клише, как «покорение Ермаком Сибири» и др.
Уже здесь мы встречаем немало претензий на оригинальность и трактовок, несхожих с образами Истории в изложении и интерпретации советских и современных российских историков.
Представляется, что здесь уместно разводить собственно научную и общественно-политическую, во многом очень конъюктурную, а то, мягко говоря, и не вполне грамотную полемику.
Упомянем только несколько граней сложнейшего сгустка проблем и исторических вопросов. Одна из них – о волго-уральском регионе, как исторической прародине тюрок, древнейшем центре мировой металлургии и даже создания праязыка «человечества или первого евразийского (нострического) языка». (1.1, с.59).
Регион на самом деле был значим в мировой истории. А чем в реальности и насколько значим – задача анализа современных историков, включая и Международные конференции, и круглые столы, и совместные сборники, где полемизировали бы для выявления точек научного соприкосновения. И тут не место для «ультрапатриотов» привычного попрекать казахстанских авторов в искажении истории. Дайте слово профессионалам. Другое дело, что языковые вопросы очень тонкие, требующие глубочайшего профессионализма, и тут реагировать следует не на претензии, амбиции, «новизну» или псевдо новизну, а на убедительность или неубедительность гипотез и на научную состоятельность (или наоборот) утверждений. Так, один из разделов статьи Казиева озаглавлен «Казахи разделились на три жуза в период таяния западно-сибирского ледника и заселения подсыхающего востока степи (1, с.61), т.е. примерно около 10 тыс. лет назад».
Но тут подмена понятий. Казахи, как нация в современном ее понимании, стали складываться в некое единство (именно исходя из понятия нация) тысячелетиями позже. Германцы, тюрки, славяне и т.д. – это еще не немцы, украинцы, русские, казахи в современном их понимании. Дальнейшему же изучению тюрок специалистами такое положение отнюдь не препятствует.
Рассуждения же о «Разнице мировоззрений Майкы и Аристотеля», а также в предшествующей главке и вовсе представляются не убедительными (1,с.70-71). Так, противопоставляя Степь Европе, Индии, «авраамическим религиям» автор постулирует расхожее: «в Степи не было ни рабства, ни кастовости» (с.70). В публикациях можно встретить даже упоминания о том, что и слова «раб» не было.
Но проблема не проста. Как показал еще советский исследователь В.Н. Никифоров, человечество знало массу форм личной зависимости, включая и разновидности рабства (2). Тут уместней опираться на развернутые исследования, учитывающие и межэтнические (или протоэтнические) контакты, и движение Времени и многое иное.
Кстати, и расхожие, причем далеко не в одном Казахстане, а и России, и др., суждения о том, что русские веками были крепостными, тоже очень упрощает живую и разнообразную историю. Не все крестьяне были крепостными. К тому же были и русские и украинские (в современном понимании) казаки, поморы, сибиряки… И среди них жил дух вольнолюбия.
И, наконец, о ссылке на авторитеты. Киссинджер мощнейший геополитик и аналитик, да к тому же и искусный дипломат. Но он не спец по древней истории. Поэтому ссылка на него ничего не подтверждает. К тому же, как представитель конкретной супердержавы он действует в традиционной роли лисиц, стремящихся своими похвалами то, выпавший изо рта, кусочек сыра подхватить, то и вовсе полакомится падким до лести колобком…
Интересны и исторические материалы, сопряженные с отношениями Руси и Золотой Орды. Версий немало, вплоть до таких, что Московия не могла бы состояться без ордынского покровительства, и было-то не «иго», а своеобразный «патронаж». Но здесь место не для абстрактной полемики, а для совместных обсуждений профессионалов-медиевистов.
Здесь особо можно отметить и одну из статей обозревателя Б. Ауэльбекова «Как Ермак «покорил» Сибирь» (3,с.78-69). Статья интересна тем, что нацелена на проблему соотношения «мифа» и объемной истории. И тут уже задача не в прямолинейной полемике, а в более панорамном взгляде на историю и сопряженность «образов» и реальных событий, которые далеко не одно и то же. Если говорить буквально, то и Колумб открыл не всю Америку, а острова. Да и до него в Америке бывали викинги. И жестоки были приплывшие за океан европейцы. Тем не менее Колумб остался в истории. Равно, как в истории образов, образцов силы духа, остался Иван Сусанин, хотя известна полемика, в ходе которой поставлена под вопрос реальность его существования, как конкретной исторической личности, совершившей конкретный подвиг.
Главное здесь не в деталях, честное изучение которых специалистами отнюдь не возбраняется. Главное в ином – история: и славная, и горькая не должна использоваться для возвеличения одних и охаивания других. Тем более, что такие игры с исторической памятью не имеют живой связи с подвижной исторической реальностью.
Так, у прибалтов не было тех форм своей государственности, которые были у протоказахов и казахов. Более того, и культура их не всегда расценивалась особо высоко. Писал же Пушкин о «приюте убого чухонца» (эстонца). Ну и что? – Во времена СССР Прибалтика стала обращенным к Западу лицом Союза и его витриной. Что же касается современной казахстанской государственности, то она строится не на основе ханств (значимых в культурном плане), а на основе трансформирующихся осколков советского опыта. И возраст той или иной государственности – не повод ни для самовозвеличивания, ни для самоуничижения. История государственности США насчитывает каких-то пару столетий, но это не помешало Штатам стать в начале ХХ века доминирующей в мире державой хотя, судя по историческому опыту, и это не навечно…
Вторая гроздь проблем, проблем, рождающих ожесточенную полемику, в том числе и на страницах «Мысли» – это проблемы отношения к советскому наследию.
Крайности здесь показательны. Одна из них наглядно высвечена в статье профессора КазНУ им. аль-Фараби Жетписбая Бекбулатулы «Просвещение и информационное влияние». Говоря о царизме и советском времени, и соединяя эти периоды истории в единое целое, профессор пишет: «Целенаправленный курс на русификацию, денационализацию, насаждение человеконенавистнической коммунистической идеологии имели трагические социальные и нравственно-психологические последствия, многие народности потеряли родной язык, ассимилировались. Некоторые просто прекратили существование» (4,с.43).
Так судить о недавнем прошлом – все равно, что за операционным столом использовать топор вместо скальпеля. Трагедий в советские годы было с избытком. Но возьмите хотя бы «Кодекс строителя коммунизма» и многое иное – и увидите, что утверждение о человеконенавистничестве коммунистической идеологии просто вульгарно, каковым бывал и атеизм в пропагандистской работе в том же СССР.
Что же касается языка, исчезновения народностей – проблема глобальна. Там, где русский язык своего времени, либо английский и культура в целом, предоставляют больше возможностей для саморазвития и успешного продвижения по жизни, там в силу самой логики жизни люди идут по пути, предоставляющему им больше возможностей. В целом – это очень сложная, болезненная и неоднозначно решаемая проблема.
Еще хлеще то, что говорится о религии: «В советский период под влиянием атеизма все, что связано с исламом, было подвергнуто беспрецедентной фальсификации…
Царские и советские идеологи старались любыми средствами обличать мусульманских служителей культа, из-за этой пропаганды в сознании многих людей прочно вселился созданный ими образ имама: малограмотный, никчемный, сухонький старичок, с острой бородкой, вооруженный палкой для наказания бедных учеников…»(4, с.44).
Эффектно! Но это ли язык науки? А как быть с признанными казахскими просветителями?
Вспомним, что писал Чокан Валиханов в своей статье «О мусульманстве в степи», где автор решительно выступает против «исламского просвещения», воспринятого им, как просвещение «татарское»: «Мы должны во что бы то ни стало обойти татарский период, и правительство должно нам в этом помочь. Для него это также обязательно, как для нас спасение утопающих. Для совершения этого человеколюбивого дела на первый раз следует только снять покровительство над муллами и над идеями ислама и учредить в округах вместо татарских школ русские. Затем реакция обнаружится сама собою». (3, с.71)
Кстати, резко критически Валиханов отзывается и против преследования ислама и навязывания христианства (5, с.73). Он в целом критически настроен против теологических акцентов на просвещении. «Известно, – пишет он, – что и в Европе преобладание теологического духа проявлялось в народном развитии самым бедственным образом» (Там же).
Едко критичен по отношении к муллам, равно как и к суевериям был и И. Алтынсарин. Да и Абай. Конечно, при желании двух первых можно причислить к проводникам политики царизма в степи. Но бесспорно то, что они любили свой народ. И именно в тех условиях просвещение связывалось с критическим отношением к религии, и особенно к исламу. Ведь именно исламские страны были в тот исторический период не на подъеме. Правда, тут и исследователям, и пропагандистам следует различать язвительное отношение к институту мулл, перекликавшееся с критикой церковных институтов, включая и церковь православную как в России целом, так и за ее пределами, от философии религии, от размышлений, связанных с идеей Высшего Начала мира.
Упомянутое не значит, что сегодня многое изменилось, и роль ислама в современном мире видится уже более многозначной и подчас противоречивой. Но речь не об этом, а о том, что образы служителей мечети и церкви рисовались сатирически (вспомните пушкинских попа и Балду) задолго до советского атеизма.
Да и сам Бекболатулы в той же публикации соглашается с исследованиями, согласно которым упадок (прежде расцветавших) наук в мире ислама начался задолго до современности (4, с.49).
Еще одним очагом полемики, постоянно бросающим свои искры в публичную сферу являются споры о топонимике. Здесь образцово-показательна статья Дастана Ельдесова «Когда вернут исконно казахские наименования?», где упомянуто, что в казахстанских СМИ появилось сообщение о планировании «сменить 3 тысячи идеологически устаревших названий городов и улиц» (6,с.51).
Если даже условно отбросить всякую идеологию, то сами по себе кампании по разного рода переименованиям представляются исторически непродуктивными и играющими, по своей сути, роль отвлечения от более значимых задач. Разве ничему не учит недавний советский опыт и совсем недавний кан-кан вокруг переименований столицы Казахстана?
Да и само название несет в себе подмену понятий. «Вернуть исконное», значит изначальное, то, что уже было. Но изначально, как и во всем мире, были названия того, что связано с местностью. В Казахстане, да и за его нынешними пределами, огромная их часть была казахской. Но населенные пункты назывались теми, кто их создавал. И русскоязычные названия массы таких пунктов просто следствие хода истории. Убирать их – значит стирать составляющую исторической памяти.
Впрочем, в истории, хотя и не с такой скоротечной массовостью, смена наименований явление нередкое. Будь то Франция, Прибалтика и т.д.
Но проблема-то искусственно обостряется. Имитируя бурную деятельность (может оттого, что конкретные имитаторы на большее не способны, а надо же как-то себя утвердить), в наше шаткое время обостряют межнациональные отношения буквально на ровном месте. Поистине «не ведают, что творят!»
Вчитайтесь только в текст о «разъяснительных» встречах и дискуссиях на местах, связанных с переименованиями: «Здесь (в определенных ситуациях – авторы статьи) казахскоязычные жители сел активно участвовали в собраниях, не опасаясь большого количества русскоязычных соседей. К сожалению в северном регионе мы редко видели такую поддержку…» (6, с.53).
Возьмите журнал сами – и Вы увидите, что вследствие этого возможны конфликты не только между «разноязычными». Так надо ли это сегодняшнему Казахстану?
С другой стороны. Заметны и такие публикации. Как «Реконструкция смысла», где экс-директор Лингвистической службы Отделения ООН в Женеве, заслуженный работник дипломатической службы РК Айдар Шаяхметов пишет о «фундаментальной проблеме очернения всего советского: «Не может не тревожить то, что в Казахстане не только в соцсетях, где уже давно сознательно и умело разогреты нешуточные страсти, но и в парламенте страны все громче заявляют о себе силы, которые, не решаясь подвергать критике настоящее и не имея четкого видения будущего, всю свою неуемную энергию привычно обрушивают на прошлое с целью его окончательного сноса… В разы преувеличивая цифры, манипулируя ими и нередко вбрасывая откровенные фейки, борцы с прошлым без всякого стеснения спекулируют на гневе, который не могут не вызвать у людей мрачные страницы советской истории…» (7,с.6)
Это связано с психологическими вонами глобальных масштабов, и уместно добавить уже от себя, что образчики лихой войны с прошлым, включая бойкие игры с названиями, сметением памятников с пьедесталов, преподнесла Казахстану, Украине и Россия.
Как видим, проблемы исторической памяти и способов ее стирания, хотя и не новы, но сегодня на постсоветском пространстве крайне обострены. Мы сегодня стоим не только перед новыми межгосударственными границами, но и перед раздробленностью исторического сознания, наглядно являющей себя не только в дискуссиях в СМИ, но и в головах представителей нового поколения. Один из наглядных примеров: дополненный устным, письменный опрос 25 «умненьких» студенток одного из костанайских колледжей. Говоря о персонажах Великой Отечественной могли назвать только казахстанцев. Хорошо, что знали их. Но история в их сознании оказалась раздробленной. Когда же был поставлен вопрос о личностях, связанных с войной Гражданской, то несколько ответов словно в унисон звучали: «Мы знаем о красных и белых. Победили красные». Несколько человек еще назвали Троцкого. Вот и почти все.
Приведенное здесь показывает, что настоятельно нужна не просто унификация оценок (как раз здесь трезвые научные исследования и дискуссии необходимы). Нужна не «имперская» история, но системы интер-согласованных образов и данных, которые могли бы стать фундаментом той исторической памяти, тех основ для пищи для мысли и эмоций, которые бы объединяли нас всех, несмотря на границы и какие-то различия в воззрениях. Объединяли так, как в свое время интеллектуально и эмоционально объединяли немалую часть людей Библия, Коран, Сунна, Махабхарата и Рамаяна, и в определенный период марксистская философия и советская художественная литература и культура в целом – а с другой стороны и Голливуд – хороша она или плоха) мода и массовая культура, выплескивающаяся за кордоны государств и этносов.
Литература
Казиев Торегали (писатель-исследователь). Каган Турана Майкы – основатель золотого века человечества (или почему Генри Киссинджер назвал Казахстан колыбелью цивилизации). Мысль – №4, апрель, 2023 т. См. также: Ельдесов Дастан «Мама история» в кодах казахского языка. – Мысль, №2, февраль, 1923.» сс.73 –83.
Никифоров В.Н. Восток и всемирная история. – М.: Наука, 1977.
«Мысль» – 2022, №8, август.
Валиханов Чокан. Собр. Соч. – 4 том : Алма-Ата. Главная ред. Казахской советской энциклопедии, 1985.
«Мысль» – 2023, № 3, март.
«Мысль –2022, №11, ноябрь.
МИХАИЛ ВЕЛЛЕР, РОССИЯ В ВОЙНАХ И ИНФОЭТАЖИ
Михаил Веллер – один из тех, кто особенно заметен в нашем информационном пространстве. Человек с интересной биографией, с любопытной логикой немалым кругозором, к тому же владеющий языком так же свободно, как фехтовальщик холодным оружием. Все это достойно уважения. Да и то, что он советует прочесть, полезно многим, включая и меня самого.
Но Веллер – кумир, как, впрочем, кумиры вообще – не для меня. А уж когда он авторитетно и безапелляционно, словно забивает гвозди, судит об Истории (включая и наиновейшую), тут уж хочется просто развести руками. Но начать я хотел бы не с него лично, а с того, что, в какой-то мере условно, можно было бы назвать информационными этажами.
У нас в целом, да и у самого Веллера, можно часто (ох, как часто) встретить хлесткие суждения об умных и дураках. Но опыт, особенно опыт последних лет, убеждает, что дело-то не просто в уме и глупости. И об истории в целом, и о том, что поименовали пандемией, и о политике (а как же без нее?) судят совершенно по разному люди, которые и по общему образованию, и по интеллекту, казалось бы (и, пожалуй, не только «казалось бы») не уступают друг другу. Так что проблемы тут далеко не только в интеллекте и невежестве в архаично-традиционном его понимании.
Тут действует множество факторов. Я здесь коснусь только одного – уровней информационных этажей. Вы сами вполне могли бы нарисовать другие картины. Я же предлагаю свою – прежде всего, как повод для размышлений и возможное направление анализа.
Итак, первые два этажа – бункерные или подземные. Подземные не потому, что тут обязательно не профессионалы (хотя таковыми здесь пруд пруди), а потому, что «информация» тут по большей части лишь ярлык, этикетка, на товаре, имеющем совсем не то назначение, что обозначено ярлыком.
Самый нижний этаж такого бункера – это полигоны информационной пыли. Здесь пляски блогеров, журналистов, медийных, публичных лиц. Основная цель таковых – не информация, а привлечение внимания, хайп и погружение поглотителей информации, в миры, где и голых королей-то подчас нет. То есть в миры такой псевдоинформации, которая, словно вирусы, заполняет внутренне пространство потребителей. Точнее, пожалуй, даже было бы сказать, что это сорняки, заполняющие наши умы и души так хитро, что место для реальной информации и здравых рассуждений остаются все меньше. И когда уж тут думать о лично и государственно значимом, если из головы не выходит, как там Галкин и Пугачева, и кем зачат такой-то экранный персонаж?
Ступенью выше Соловьевы и иже с ними. Кто-то из них может быть лично талантлив. Кто-то может быть достаточно информирован о чем-то. Но это этаж сугубой пропаганды, неважно чьей, потому что чьей бы она ни была, уровень этажа определяется задачами, для которых он сооружался. На этом этаже главная задача, решению которой может сопутствовать и дозированное информирование о чем-то – не доставка информации, а следование тем или иным пропагандистским установкам. Такое следование, как и на более низком этаже все чаще сливается с шоу. Кому-то и это может быть интересно. Но ждать на этом этаже серьезного пополнения своего, причем осмысленного инфобагажа, все равно, что на вещевом рынке пытаться купить свежие овощи. – Не та у него задача. Хотя как раз при вещевом рынке, кто-то может пристроить и овощной магазинчик. Но это уже явление иного рода.
А вот далее следует уже этаж, который на русском языке именуется первым. К обосновавшимся на этом этаже я бы отнес Веллера, себя самого и сотни, а, возможно, и тысячи, таких, как мы. К нам ведут разные коридоры. У нас разные квартирки и (а у кого-то и офисы), но все мы тем не менее именно на этом этаже.
Повторяю: дело тут не в очень условной оценке интеллекта, не в медийной и прочей значимости и т.д., и т.п. Речь идет только об уровне доступа к информации.
И что мы видим в контексте сказанного? – К примеру, у Веллера, замечательный жизненный опыт. Для писателя это клад. По образованию он филолог. Увлекается историей, философией. У меня (к примеру) образование историческое и философское. Диссертация, которую я воспринимаю лишь, как школу, связана с английской философией истории. Другая квартирка, а этаж один.
Это этаж некогда советского человека, которого учили мыслить, анализировать, сопоставлять в условиях дефицита информации. Мы, советские интеллигенты, в своей немалой части были подобны археологам, которые по осколкам раскопанной вазы, пытались восстановить ее облик, мысленно добавляя недостающие фрагменты.
Веллер к этому ремеслу приобщился. А дальше? – Дальше в общем плане все. Он на том уровне информированности, где известно не больше, чем многим из нас. А в ряде конкретных профессиональных сфер, как и любой из нас, уступает специалистам определенных областей. То есть информационных откровений здесь просто быть не может.
Второй этаж – это этаж тех, кто активно использует разноязычную современную литературу. Этаж Катасонова, Фурсова, в чем-то Кургиняна. Я не утверждаю, что такие и им подобные более интеллектуальны. Я не за то, что уж их-то надо возводить в сан мудрецов, коим следует безоговорочно доверять. И у них не все бесспорно, а то и откровенные ляпы встречаются, когда (я уже упоминал об этом) с экрана слышится, что надо бы, чтобы было побольше модальных личностей (налицо смешение модальной личности с пассионарной). Но с кем такое не бывает? – Пусть и не кумиры, но информационно такие медийные фигуры, образно говоря, способны нас подпитывать более разнообразной информационной пищей.
Третий этаж – это этаж, где обитают такие, как Познер. Я многое в нем лично не принимаю. В чем-то он может показаться близким Соловьеву и др. Да, отчасти, так оно и есть. Был такого же типа «пропагондоном», но только в иное время с другой культурой ведения пропаганды. Но, во-первых, волею Истории он сегодня оказался выброшен с этажа упрощенной пропаганды. Во-вторых, при этом сохранил колоссальный опыт «работы наверху». А, в третьих, сами сферы его вращения разнообразно информативно насыщены. Хотя, повторяюсь и решительно подчеркиваю, что многое в том, что делал и делает Познер, я решительно не принимаю. Но это – отдельная тема.
Этаж выше – этаж практиков, таких, как Ивашов и иные. Это не значит, что все сказанное ими бесспорно. Просто уровень владения информацией у них более высокий.
И, наконец, верхний этаж – этаж совсем недавних и сегодняшних акторов, действующих лиц. Но как раз они-то не из тех, кто станет подавать нам информацию на блюдечке с голубой каемочкой. И когда тот же Веллер справедливо и эффектно громит «журналистов» за тягу к пустым рассуждениям, сам он выглядит, мягко говоря, странновато, когда с железобетонной логикой ставит вопросы о том, сколько снарядов, вагонов и прочего там-то и там-то было додадено кому-то, а сколько нет – и далее в этом роде. Тут уж поневоле вспоминается бендеровское: «Тебе что еще ключи от дома, где деньги лежат?» Он что мальчишка? Да кто же во время собственно действий станет супероткровенноразглагольствовать обо всем этом? Это ж все равно, что во время игры с солидной ставкой потребовать от игроков раскрыть свои карты. Тем более, что и сам Веллер, как практически все или почти все медийные персонажи, о происшедшем в июне знает, именно знает, не больше нашего.
Итак, многие из нас и те, кого прочат в мудрецы, окумиривают, по сути, на одном этаже. Но… и это очень существенно – коридоры и сферы относительности нашей компетенции все-таки разные. И когда таких, как Веллер (в общем образованных, не во сем профессионалов) заносит в коридоры Истории, то тут нередко приходится изумляться. То он, походя, причем свысока, судит о Жукове (имеется ввиду полководец), то винит большевиков в развязывании Гражданской войны на основании того, что Ленин еще задолго до ее начала призывал к таковой.
Не лезу в конкретные оценки. Но легковестность меня поражает. Я сам кое-что перелопатил о Жукове. С горечью верю, что и на Зееловских высотах, что-то могло пойти менее кроваво. Да и не только на них. Но судить категорично о Жукове не стал бы. Нет историков вообще. И в данном конкретном вопросе – право суда за теми, кто этим самым вопросом занимался досконально.
А уж с Гражданской войной и вовсе мальчишество. Большевики могли быть виновны во многом. Но Гражданская война – во всей ее трагичности феномен многофакторный. Тут опять-таки – слово конкретным специалистам.
А что же еще больше настораживает в выступлении «100 лет войн. И вот мы здесь», («загруженном» мая 2023 г»?) выступлении, родившем такие восторженные отклики (возможно отчасти «ботов», но думаю не только), как «Огромное спасибо… за великолепный экскурс в историю СССР и России», «преклоняюсь перед Вашей мудростью»…
Бесспорно, запись была интересна. Какие-то детали вспомнил и я сам, а что-то, естественно, и не знал – сам-то не собирал такую коллекцию.
Отвечу четко: я сам противник войн, военных авантюр, многое в истории России вспоминается с горечью. Но перед нами полуправда, которая опаснее и страшнее прямой лжи.
Почему? – Да все очень просто. Представьте, что Вам показывают пьесу либо демонстрируют семейную драму, воспроизводя речи и действия только одной стороны. Явно картина будет искажена. Точно также невозможно ни оценить шахматиста, ни понять его ошибок вне партии, а то и турнира в целом. Невозможно что-то понять, видя на ринге фигуру только одного из бойцов и т.д., и т.п. Это же азбука. И антидиалектика. Жизнь и история насквозь диалектичны и простите за повторение аксиомы: понять их многообразие, или хотя бы пытаться понять, можно лишь учитывая взаимосвязь явлений, рассматриваемую в развитии.
А если строить коллекции войн именно так, то, к примеру, одна лишь послевоенная Франция со своими (горькая игра словами) войнами в Индокитае и Алжире покажется чудовищным аллигатором, рядом с пастью которого Чехословакия 1968-го может видеться малым по крови эпизодом истории.
Я не за то, чтобы здесь обелять или очернять Россию, Францию или кого бы то ни было. Я лишь против рубки наотмашь там, где надо действовать скальпелем хирурга-профессионала. Ведь войны, которые последние несколько столетий вела Россия, были совершенно разными. Более того, в отличие от войн англосаксов после эпохи Вильгельма Завоевателя и США (исключение война за независимость) эти войны велись не за четко очерченными пределами своей страны, а на просторах Евразии, где движение масс и армий напоминало движение волн Одного Океана, хотя и направлявшееся в разное время в разные стороны. Реальный философско-исторический анализ этих движений, процессов не линеен…
И что еще очень важно, так это реальная эмоциональная окраска «Ста лет войн…» Эта запись работает не просто на антироссийские, но и на антирусские настроения. Эффектная однобокость не перестает быть однобокостью, трансформирующуюся в упрощенно-неверную картину реальности.
О «ВЗАИМОСВЯЗИ» ЦВЕТОВ
Комментируя мои размышлизмы о Веллере и «информационных этажах» один из самых значимых и объемно мыслящих казахстанских историков обронил, что сам он никакой русофобии у Веллера не заметил.
Что ж, заметить или не заметить – дело личное, а я же совершенно неожиданно для себя самого задумался о проблеме контекста, проблеме, известной испокон веков.
Но начну не с нее, а с того, что, хотя я решительно против всякого окумиривания, против самого Веллера и его творчества у меня ничего нет. Не раздражают меня и его выступления, как таковые. Скажем, рассуждает Михаил Иосифович об Израиле – его право, и судить об этих суждениях опять-таки в праве же те, кто знает этот Израиль несравненно лучше меня. Но я издавна дружу с шахматистами. В шахматах же все просто. Не важно, кто тебе симпатичней: Карпов, Каспаров, Ботвинник или Алехин. Когда перед тобой запись партии, демонстрация какой-либо позиции на доске, ты стремишься оценить развитие событий и верность, логичность (порой неожиданную) хода, серии ходов, варианта в целом – только и всего.
Так, я уже не раз писал, что воспринимаю Никиту Михалкова, как колоритнейшего актера, заметного в разном возрасте. А вот его «военные фильмы» с голой задницей, торчащей из самолета или крещением подле мины – не воспринимаю. Но, когда Михалков, вспоминая к месту Сократа, отказывается оценивать странный «марш-бросок» конца июня 23-го года, вижу в этом отказе удачный ход. Во время, напоминающего гусиный гогот, гама о мало понятном для гогочущих, честно признаться, что ты тут «не копенгаген», уже чего-то стоит.
Так и с Веллером. Повторюсь: я воспринял его реестр российских войн, как чреватый именно в контексте современной трагедии, как то, что может быть использовано в политических играх, которых и без того достаточно.
И дело тут не просто в самом списке. Поэтому-то мне и вспомнилось прекрасно известное художникам, да и не только, «взаимодействие цветов». Взаимодействие, явное и в оптическом, и в психо-физиологическом, и в социокультурном планах. Так красный цвет сам по себе воспринимается одним образом, а в сочетании с другими цветами восприятие будет иным. В сочетании же с черным восприятие в определенной среде будет обуславливаться еще и социокультурным контекстом.
То же самое относится к взаимодействию и сочетаниям лекарств, пищевых продуктов, напитков.
Да что там, лекарств, напитков и продуктов! Возьмите носовой платок, платочек. Сам по себе – зауряднейшая мелкая вещица. А ведь в определенной ситуации он может стать поводом к бескомпромиссной схватке и даже путем к смерти. Вспомните только «Трех мушкетеров» и Шекспира.
Так и тут: то, что достойно развернутого рассмотрения в серьезном историческом исследовании, брошенное, вроде бы мимоходом в публичную сферу, оказывается способным превратиться в очередную охапку хвороста для дальнейшего разжигания взаимной вражды.
Я решительный противник убийств и боен. Но… хорошо известно, что кроме сжигаемых чувствами Мавров, есть еще вольные или невольные Яго. Поэтому я и против ягизма, каких бы оттенков он не был. Пожар – это бедствие. Но пожары бензином не тушат. Только и всего.
Разве что тут опять всплывает проблема виртуозного – словно в балетном танце – отмахивания от профессионализма. Вот, к примеру, Дм. Быков. И умница, и талант. И он тоже очень эффектно рассуждает и о «чекизме», и об опричнине. Мысль будит. И рассуждения интересны. На самом деле: разве в истории России не сохранялись разнообразные спецслужбы при смене тех или иных форм государства?
И пытки, и доносы, и всадники Грозного с их метлами и собачьими головами, притороченными к седлам – все было. И в этом «все» столько горечи и боли.
Но, который раз, опять-таки, ухватившись лишь за Московию и Россию, мы окажемся в царстве кривых зеркал. А что инквизиция тоже родилась в России? А будущий «граф Монте-Кристо» сидел в каменном мешке Петропавловки? Да и известные работы об истории пыток, увы, касаются отнюдь не региональных тем. Но сфокусируйтесь только на «России», «Советской власти» (считаете ли Вы ее советской или нет) или только на Британии, Османской империи, Китае, – и реального видения и осмысления трагических составляющих человеческой истории не будет.
И все, за что я сражаюсь в меру своих очень скромных сил, – это сепарация, отделение объемного профессионализма от словесно-образных буффонад и разжигания мелкой и нелепой по сути вражды, становящейся детонаторами кровавых историй. Не зря же в Писании сказано: «В начале было Слово».
Естественно, я не враг борьбы со злом. Но зло-то не в отдельных странах и народах, которые столько раз менялись на страницах истории. Иначе так несложно было бы его одолевать.
Примечание. Говоря эти, банальные по сути вещи, не могу удержаться от иллюстрации сказанного двумя цитатами. Первая – из современной популярной статьи Ксении Чепиковой «От штрафа до костра: типография и цензура», опубликованной в 2023 г.. В благочестивой Европе на рубеже Возрождения и Нового Времени печатание крамолы каралось не только кострами из книг, но, бывало, и отрубанием голов (пример: 1545 год – Антверпен).
Вторая цитата из хорошо известной специалистам «Истории 19-го века», написанной французскими авторами Лависсом и Рамбо и опубликованной на русском под редакцией академика Е.В. Тарле (Т.8., М., 1939), где, заметьте, не российские авторы, помимо прочего, пишут о следствиях проникновения России «В Туркестан»: «В общем, несмотря на неурядицы и притеснения, неизбежные при всяком завоевании, особенно в его начальной стадии, туземцы кое в чем уже выиграли и выиграют еще больше в будущем под русским владычеством, которое избавило их от туркменских тиранов, даже там, где еще существуют ханы – в Хиве, в Бухаре – власть их ограничена. Варварские пытки прежнего времени исчезли; знаменитые «клоповники», в которые бухарские ханы приказывали бросать жертвы своей короткой расправы, являются археологической редкостью. Прекратились также войны между ханами, набеги туркмен, грабивших в туземных или иранских деревнях, также, как и охота за рабами»(с.302).
Я напоминаю здесь эти суждения не для возвеличения колониализма, а лишь для того, чтобы проиллюстрировать сквозь-национальность и сквозь-региональность болезненнейших проблем. Ведь, чтобы рубить головы, либо бросать в зинданы, нужны и люди, и специальные службы тех, кто выискивает достойных наказания. Поэтому усматривать в этом отношении в России особое пятно (будь оно розовым или мазутно-темным) в мировой истории просто не серьезно.
О САМОБЫТНОСТИ. СУБЪЕКТИВНЫЕ ЗАМЕТКИ
В этих заметках я в чем-то повторяю самого себя. Но для меня эти повторения все равно, что гул колокола-набата, цель которого не увлечь красотами и необычностью собственных звуков, а очередной раз привлечь внимание – не «к себе любимому», а к тому, из-за чего этот гул.
Совершенно невольно и который уже раз мои мысли возвращаются к этой самой самобытности. Сегодня, да и, пожалуй, уже десятилетия и десятилетия самобытность, увенчивающая «поиски себя» оригинальность очерчивается чуть ли не (а, может и «не чуть ли»?), как главный критерий достойного внимания художественного творчества.
Я дилетант в живописи. Конечно, как и многие другие, что-то видел – от Лувра – до музеев Ленинграда, Третьяковки, Малой Грузинской… Но все это ничтожно мало в сравнении с тем, что видели и во что вникали собственно искусствоведы. Я и что-то слышал: от блиставших в литературном плане встреч Ильи Глазунова до разнообразных лекций искусствоведов-профессионалов. Не говоря уже о том, что, опять-таки, как и многие, что-то читал. Но до сих пор не очень понимаю, насколько сами искусствоведы лично понимают, чувствуют то, о чем повествуют, а где – скользят по наезженным рельсам либо кружатся в хороводах эффектных слов.
Художников иногда (в меру своей подготовленности) воспринимаю с полуслова. Скажем, на давней-давней встрече с представителем московской художественной элиты (если память мне не изменяет, – Н.Л.) без лишних слов почувствовал, почему, сопоставляя две скульптурные женские головки, он одну отнес к искусству, а другую – нет. А вот искусствоведов чувствую не всегда.
Для иллюстрации своей мысли я с долей нахальства позволю себе процитировать фрагмент из собственного практически неизвестного читателю сугубо популярного, а не научного двухтомника «К тайнам красоты», изданного крохотным тиражом в Костанае еще в 2005 году. Уже тогда меня озадачивала словесная вязь, обволакивавшая и прекраснейшие произведения искусства, пример чего мне увиделся в «Рассказах о художниках» заслуженного деятеля искусств РСФСР И. Долгополова – книге виртуозно написанной и отлично изданной, но местами оставляющей ощущение легкой дымки, а не лучей, высвечивающих истину (написана в советские годы, но остается показательной и поныне)…
Вот автор пишет о всемирно известной «Даме с горностаем»: «Юная Галерани. Дочь 15-го века. Лукавая чаровница. Фаворитка миланского двора. Нежная и мудрая. Стыдливая и фривольная… Простая и сложная. Таинственно привлекательная, с лицом почти статичным, она все же обладает магнетизмом необычайного скрытого движения…».
А вот – о Джоконде: «Внешне … картина – царство тишины и гармонии. Но, подобно вулкану, скрывающему под слоем остывшей лавы и пепла кипящую массу, и Джоконда скрывает за улыбчивой маской душу трепетную, глубокую, ум острый, все постигающий».
Прелестно написано. Но… окунаешься в волны подобного красноречия – и начинаешь ощущать холодок сомнений. Почему юная Галерани целомудренна и мудра? Откуда это видно, что она стыдлива и фривольна? И, если это так, то в нашем современном понимании, или восприятии людей ее круга 15 века? Почему у Джоконды ум острый, все постигающий? И какой вообще может быть смысл в последних словах, когда ими характеризуют всего лишь человека?
Не спорю, на подобных текстах разнеженная мысль способна отдыхать, как на мягком пуховике. Но стоит отряхнуться от сладостной дремы, как, задаваясь все большим и большим числом вопросов, начинаешь буквально осязать, что перед тобой слова и целые фразы, напоминающие звонкие, но полые сосуды, что хочешь – то и наливай.
Еще загадочней игры словами, когда заходит речь о «современном искусстве» – современном аж со времен Матисса и Пикассо и зарождения кубизма, фовизма и сплетения гирлянд прочих «измов».
Чем дальше, то тем больше мне начинает казаться, что нас приучают к аберрации исторического зрения, будь то многоречивые рассуждения о демократии, либо столь же обволакивающие «рассмотрения» изобразительных искусств.
Что касается первой, то, как бы ни были привлекательны те или иные ее черты, но исторически (если брать в масштабах столетий) демократия всегда была не вершиной социального развития, а промежуточной формой организации социальной жизни. Конечно, очень бы хотелось надеяться, что так будет не всегда. Что ж, как говорится, надежда умирает последней, хотя, естественно, анализ логики развития событий, социальных феноменов опирается не только на надежды.
«Самобытность» же не менее исторически обусловлена. И не просто обусловлена. Нынешние ее критерии – младенческие на многовековых полотнах истории.
Тысячи лет в разных культурах, включая и античность, ценилась способность «удваивать природу», изображать увиденное с максимальной достоверностью. Восхищаясь телочкой, созданной античным скульптором Мироном, говорили, что она кажется такой живой, словно вот-вот пойдет за стадом. Упоминая же о состязании двух художников древности, рассказывали, что один из них так искусно нарисовал ягоды, что птицы слетелись, чтобы их поклевать. Другой же пригласил соперника в свою мастерскую, и тот двинулся вглубь, чтобы сдвинуть занавеску, укрывавшую, как ему почудилось, само полотно. Но занавеска и оказалась картиной. И тогда первый мастер признал себя побежденным – ведь ему удалось обмануть несмышленых птиц, а, изобразивший занавеску, ввел в заблуждение профессионала.
Конечно, ценилось и многое иное. Огромное значение имели символизм и религиозные каноны. В искусстве же, признанном в Третьем Рейхе «выродившемся» и в значительной мере на самом деле перенасыщенном уродствами, сами эти уродства, словно линзы, высвечивали уродливость определенной реальности тех лет (и, увы, не только тех). Не случайно «в марте 1939 г. в Берлине во дворе главной пожарной охраны были сожжены и уничтожены 1004 картины и скульптуры и 3825 графических работ; другие картины и скульптуры были проданы за границу…» (1, с.29)
Де-факто, даже не зависимо от субъективных намерений, тысячелетиями – от творений древнеегипетских мастеров до «социалистического реализма» искусство, включая и религиозное, запечатлевало то, как люди той или иной культуры и эпохи ощущали, воспринимали мир и самого человека. И именно это по-настоящему интересно для тысячелетий.
А самовыражение? – Мне думается, оно (если речь идет о подлинном самовыражении, а не кривлянии и фокусах для привлечения внимания) состоит из двух простых слагаемых. Первое – это мастерство. Когда ты подобен тому (будь это в живописи… или в царстве слова), кто говорит о себе: «Я все понимаю, а сказать не могу», то о каком самовыражении может быть речь?
А каково же второе слагаемое? – Оно отнюдь не замысловато. Это – честность. Творческая честность. Ведь мы все в силу наследственности, обстоятельств, извивов жизненных путей, воспринимаем мир и реагируем на него в чем-то очень разнообразно. И самобытность в этом понимании заключается не в «мучительных поисках самого себя», а в готовности, отодвинув штампы и моду, смотреть на мир своими глазами, слушать своими ушами. В реальной самобытности нет ничего искусственного, надуманно-эпатажного, потому что самобытность – не маска, а лицо. Лицо, которое уже в силу своей природы во многом уникально. И чем меньше на нем макияжа, тем явственнее проступает эта уникальность. Только и всего. Никакой «философской» зауми.
Но как раз от этой простоты нас целенаправленно и отучают. Причем отучают очень разнообразно. Вспоминаются несколько декларативные стихи А.Вознесенского с гневным обращением, наверное, к «чиновному тупице», да и вообще к разухабистому критику: «В Пикассо ему все неясно».
Для меня и эта строка, и стихи в целом (стихи вообще-то тончайшего лирика) звучат, как грохот барабана на скрипичном концерте. Неудачной – причем показательно неудачной, мне кажется эта строка и по смыслу. Я сознаю, что многое в литературе и искусстве нуждается в понимании, прояснении, будь это «Божественная комедия», «Босх» или персонажи, аллюзии и ассоциативные ряды, которые оказываются непонятными для других культур и других времен. Но многое, очень многое в искусстве (простите за штамп) воспринимается сердцем.
Вы мне можете сколько угодно разъяснять, что Матисс «выдающийся колорист», но его обнаженные красные танцовщицы так и остаются для меня непривлекательными. Да рассуждайте сколько угодно о питательности жареных лягушек или кузнечиков в современном соусе, а аппетита у меня они не вызовут.
Или чудодействуйте словами вокруг «Авиньонских девиц» Пикассо, совершившего на этих девицах (если верить всезнающему интернету, первоначально картина не очень целомудренно называлась «Авиньонский бордель») «квантовый скачок в истории искусства», после чего, автор, подвинув Матисса, «раз и навсегда завоевал титул главного лидера» современного искусства.
При этом нам с Вами еще и поясняют, что эти подобия человеческих существ не сексуальны, и поэтому их занятия даны в непривлекательном виде. Но огородное пугало тоже не сексуально. Однако же оно не вызывает у меня никаких особых эмоций.
Тут я даже не об отдельных творениях Пикассо или Матисса, сколько о Знатоках в мантиях критиков. Они мне напоминают рассмотрение женского тела анатомами, физиологами и гинекологами, а не влюбленными или, на худой конец (не тот «худой конец», с которым в Доме отдыха делать нечего), а в обычном его понимании, простыми бабниками.
Мне можно сколько угодно рассказывать, что у такой-то дамы прекрасно работает селезенка, а у другой такое-то состояние мышц, но моему эмоциональному восприятию женщин это никак не поможет. Не имеет ли место и нечто похожее в искусстве? – Тем паче, что лиха беда – начало. Вот, скажем, нам с телеэкрана (причем на канале «Искусство») являют штуковины, изобильно унизанные гвоздями. Тот, кого назвали художником, явно попотел, их заколачивая. Назовем это инсталляцией или как-то еще позаковыристей – и в массы.
Но, если такие маскарады становятся обыденностью в мире искусств, то почему бы им не просачиваться, да что – просачиваться – устремляться теле- и интернет-ниагарами в массовое сознание, помогая лепить Нечто из Ничего и сплошь и рядом выдавать одно за другое.
Я не враг лично Пикассо и Матисса, и не мню себя искусствоведом, но боюсь, что их, да и иные громкие имена, рьяно используют открывателями неокувшина Пандоры, из которого на нас льются и сыплются имитации и фейки, замыливая глаза и оглушая уши, которым становится все труднее отличать какофонию от мелодии.
Литература
Искусство, которое не покорилось. – М., 1972.
ОБРАЗОВАНИЕ И СОЦИУМ НА ЗИГЗАГАХ ИСТОРИИ
Можно долго дискутировать о том, что такое «образование» и каковы оттенки этого понятия в разных культурах, на разных языках, да еще на разных этапах истории. Но мы с Вами оттолкнемся от самого простого понимания термина, которое можно найти в незаменимом ожеговском «Словаре русского языка, где дается два оттенка смысла этого вездесущего слова: 1. О.– обучение, просвещение. 2.Совокупность знаний, полученных специальным обучением» (М., 1953, с.388).
В привычном нашем понимании образование неотделимо от овладения грамотностью, прежде всего письменной речью, но не только. Например, в последние годы в нашу жизнь входит такое понятие, как компьютерная грамотность.
Однако, если вернемся к словарю, то увидим, что собственно «специальное обучение» – понятие очень широкое и выходит за границы грамотности. Варианты этого «специального обучения» существовали с незапамятных времен, когда не было и зачатков письменности. Чтобы читать книгу Природы, неминуемо надо было учиться и у старших, более опытных, шла ли речь о собирателях, охотниках, более поздних кочевниках, земледельцах и т.д.
Задача такого обучения всегда и везде была двуединой: способствовать выживанию и более приятному (комфортному) существованию, как индивида, так и того социума, в который он должен был вписываться.
Задача же была связана с реальными потребностями. Потребности же, которые должно было (и должно по сей день) удовлетворять образование не одноуровневые. Упрощенно – это потребности в успешной «практической деятельности», нуждающейся в триаде: «знания, умения, навыки». И потребности иного уровня – уровня моделей поведения и картин мира, обретение которых, в конечном счете, может иметь (хотя совсем не обязательно) самое практическое значение. Ведь по своей глубинной сути картины мира, обуславливая модели поведения, становятся информационно-духовным пространством, в котором прокладываются трассы судеб индивидов , коллективов и целых народов.
В качестве иллюстрации значимости упомянутого коснемся знаменитого: «В пустыне человек значит то, что значат его божества» – афоризма, который я иногда предлагаю студентам для его истолкования. Оказывается, что «божества» в широком смысле слова чрезвычайно, причем именно практически значимы для индивидов и целых групп и сообществ в критических ситуациях. Повторю известное: оказавшись в силу обстоятельств прикованными к больничной койке, тюремной камере и др., легче переносят это не физически более сильные, а те, у кого богаче внутреннее наполнение.
На этом, явном упрощении здесь остановимся. Лишь констатируем: любое образование в любую эпоху в самом упрощенном виде должно включать уровень овладения знаниями – умениями– навыками – и движения к освоению определенного информационно– духовного пространства. Другой вопрос – это то, что само такое пространство может пониматься и регулироваться совершенно по-разному.
И вот тут-то, после довольно банальных рассуждений, мы подходим к самому интригующему: к тому с какими реальными потребностями «специальное обучение» оказывалось сопряженным в разных социумах и на разных этапах истории и были ли в числе этих потребностей некие стержневые? И, наконец, в какую ситуацию погружается здесь человечество в начале нашего столетия?
Начнем с того уже многообразное и многовекторное разделение труда, начиная с разделения труда между полами, на которое среди иных исследователей обратил внимание еще Ф.Энгельс, всегда и везде обуславливалось уже упомянутыми задачами выживания и развития. Последнее само всегда включается в масштабно понимаемую задачу выживания. Так, рост числа людей требует строительства новых жилищ, больших средств пропитания, а для какой-то части либо для социума в целом – и поиска новых мест обитания. Одновременно с этим одной из важнейших задач становится задача сосуществования с другими социумами, включающего и взаимную борьбу – вплоть до истребления, покорения или ассимиляции более слабых.
В масштабах глобальной истории такие процессы, вроде бы, разворачиваются стихийно. Но… вот тут-то мы оказываемся перед далеко не безобидной подменой понятий: на уровне социумов, и особенно социумов наиболее жизнеспособных то, что мы именуем образованием, никогда не было не было стихийным. Разными способами, подчас совершенно по-разному процессы образования разных составляющих социумов всегда регулировались и стихийному рынку «образовательных услуг» в стабильно развивавшихся социумах найти местечко было бы очень трудно.
Это значит, что «более развитые социумы» с более развитой культурой и образованием – некая абстракция, применяемая для описания многослойных феноменов
ПРИКОСНОВЕНИЕ К «ЩИТУ ФИЛОСОФА»
Взгляд из настоящего
Эти заметки – не обстоятельный критический разбор, метра или того, кто его изображает, глядя на сотворенное снизу, и не «ахи», глядящего вверх на завораживающую высоту. Это именно – лишь прикосновение. Ощущения от прочитанного, дополненные полемикой, затрагивающей лишь два, но принципиальных, на мой взгляд, аспекта. Ощущения от книги не наиновейшей, но показательной.
Начну с того, что, по ощущению, эта, кажущаяся такой далекой от обыденного сознания книга, передо мной предстала, как поэтический фейерверк, как многоцветный фонтан образов, рождающийся мастерски переплетенными трубками логических конструкций. Я за десятилетия соприкосновений с философией и прежде всего философией религиозной и философией истории не встречал философии более опоэтизированной, буквально дышащей поэзией, при этом сочетающейся с обширной эрудицией. О богатстве смыслов уже молчу. Невольно рождается ощущение, что в плане сплава мысли и каскадов образов (простите за корявость этого выражения) книга – одна из вершин мировой опоэтизированной философии. Пишу это безо всякого преувеличения.
Но каковы же те два аспекта, которые подталкивают к полемике?
– Первый – примыкающие к рассуждениям Чжуан-цзы упоминания о Медузе Горгоне, взгляд которой превращает в камень, и библейская история Содома и Гоморры с оглянувшейся жены Лота, превратившейся после этого в соляной столб.
«Понятно.., – пишет автор, и «что означает соленой столб. Взгляд. Прямо брошенный к горноподобному хаосу нарушает герметичность ниспровергаемого участка и оказывается перемычкой для прогрессии развоплощения. Стало быть, прозрачный кристалл, символ неподвижности и неизменности, есть как бы мгновенная заплата в прорехе универсума, прекращающая неконтролируемую полихимеризацию. Не сделай этого Господь, и пропали бы результаты шестидневного труда… Пожалуй, мы имеем дело с самым радикальным случаем трансцендентного вмешательства со дня Сотворения мира. Соляной столб предстает пред нами, как величайший момент милосердия, проявленного в отношении космоса, как символ провидения не позволившего раз-ничтожить сущее (1, с.26 –28).
Процитированное – не заумь. Здесь, как и в книге в целом, мощные течения глубинных смыслов, в которые приходиться вникать, как, скажем, при анализе сборника партий чемпиона мира по шахматам. Но написанное напоминает мне спектакль, поставленный по пьесам Чехова либо по античным мотивам, но в ультра– современной подаче. Спектакль сам по себе может быть и оригинальным, и захватывающим. Но это уже и не Чехов, и не античность.
И Горгона, и библейский соляной столб – блики магического мышления в мире древних табу и заклинаний. Мире, алгоритмы и картины которого отчасти скрупулезно изучаются, отчасти же, видимо, так и останутся за пределами постижимого для нас из-за утраты цепей и сплетений созвучий, ассоциаций, аллюзий и каких-то дополнительных граней и бликов символов, которые сегодня вне нашего поля зрения…
Второй аспект напрягает куда больше. Здесь уже речь идет не просто о разных гранях, а о принципиальных подходах к вещам наиважнейшим. Это– взгляд автора на свободу, многообразие и тоталитаризм, являющий «одну из форм социальных маний, связанной с последствиями «социальной гиперупорядочненности» (здесь читатель отсылается к Н.И.Кобзеву (1, с.49). Такое, «тоталитарное» общества в книге в целом (см. завершающую ее часть) воспринимается, как образец неустойчивости.
Переходя к конкретике, А. Секацкий пишет: «Социумы типа государства сталинского социализма или северокорейской коммунистической монархии похожи на чемоданы с двойным дном, причем первое дно находится у самой поверхности, на нем располагаются лишь плоские объекты (существа), плотно прижатые воздухонепроницаемой герметической крышкой. Все собственно человеческое укрыто во тьме второго отсека, где напротив образуется переизбыток хаоса (абсурда): этические полярности меняют знак, привычные нравственные ориентиры теряют смысл, сплетаясь в клубок неразрешимых коллизий». Примечание. В таких перевернутых мирах коррупция может оказаться предпочтительнее честности, уклонение от гражданского долга порой неотличимо от мужества. Скажем, поступок генерала Власова, отпечатанный, как предательство в двумерном мире минимального порядка (и как подвиг на изнаночной стороне этого мира) в глубинных измерениях вытесненного слишком человеческого представляет собой типичное «ни то ни се» (1, с.50).
Ему же противопоставляется: «Общество с максимально высоким допуском нестандартного поведения…, спокойно переносящее клинамены (причуды) своих обитателей, выраженные во всех модальностях, от интеллектуальной игры в бисер до нестандартных сексуальных предпочтений, допускающие открытое, пусть даже тысячу раз иррациональное презрение к здоровому образу жизни, такое общество будет воистину прочным. Оно сможет вынести любую степень богооставленности, и все равно будет хранимо свыше… «(1, с, 53).
Мне представляется, что исторически картина складывается совершенно иной. Именно так называемый «тоталитаризм», который восходит отнюдь не только утопическим проектам типа «Города Солнца», а к многовековой истории культур и цивилизаций, нравится он нам или нет, являет наиболее устойчивые формы социальной жизни. Наглядные свидетельства – цивилизации Древнего Востока и, в частности, существовавшая тысячи лет древнеегипетская цивилизация.
Другое дело, что так называемый «тоталитаризм», включая и сталинский – не чемодан с двойным дном, а нечто куда более многослойное и многоцветное. Один из замечательных примеров – Китай, где легизм и конфуцианство в сфере жестко фиксируемых официальных отношений в пределах одной личности могли сочетаться элементами даосизма. Причем глубинно, а не на уровне поверхностно воспринятого синкретизма.
Исторически реальный и относительно устойчивый «тоталитаризм» просто не мог быть абсолютно всеохватным уже в силу ограниченности систем коммуникации и управления. И та же история России, а впоследствии и Союза, наглядное свидетельство этого. Когда «до бога высоко, а до царя далеко», открываются не только затапливающие шлюзы произвола местных владык, но и возможности для маневра «простых людей»…
Кстати, если уж говорить о тоталитаризме, то хорошо известны исследования, где демонстрируется, что он был по своему характерен именно для первобытных сообществ, когда ни фараонов, ни мандаринов, ни генсеков и в помине не было.
«Всеохватный» же тоталитаризм или, по крайней мере, тяготеющий к всеохватности возможен лишь при уже современных технологиях, что с ужасающей уродливостью продемонстрировала глобализированная компания по борьбе с ковидом, перехлестнувшая все строго медицинские рамки.
Если же вернуться к примечанию о коррупции, разных взглядах на генерала Власова и т.д., то здесь мы, на мой взгляд, встречаемся с искусной психологической и социокультурной подменой.
В условиях «сталинизма» и «советскости» в целом существовала четкая система критериев тех или иных оценок, ориентиров, моделей поведения и антигероев. Были, конечно, и враги советской власти, были и негодяи в числе тех, кто эту власть представлял, было и расхождение слова и дела и т.п. Но при этом поступок Власова мог быть принят только «на изнаночной стороне этого мира». В рамках социалистической данности он расценивался однозначно. И это принципиально.
А Власов – «ни то ни се» – это уже детище другой эпохи, эпохи размывания этико-культурных границ при одновременном расширении социальной пропасти между различными группами вроде бы одного социума. Таким образом, перед нами наглядный перенос «духовной ситуации» одного периода в другой, уже современный.
И этим переносом дело не ограничивается. Звучат красивые дифирамбы обществу «с максимально высоким уровнем нестандартного поведения», как обществу показательно устойчивому. Но история знает множество примеров, – от императорского Рима до предреволюционной Франции, когда именно «нестандартность», прежде всего власть имущих, подтачивала основы системы.
Более того, если исходить из масштабов мировой истории, то говорить об устойчивости таких супертолерантных обществ, мы просто не имеем права – их история слишком коротка на шкале столетий. И это не говоря об относительности и пределах самой такой «толерантности».
И, наконец, как бы мы не симпатизировали, многокрасочности мира и демократическим вольностям, кризисные ситуации (а мир сейчас галопом несется в одну из таких, причем, наверное, самых масштабных), усиливают элементы диктата и «тоталитаризма». Только жестко организованный социум, так же, как и прочно сколоченное судно, способен выстоять в бурях времени и даже добиться «успехов» – будь то Великий Рим, Чингиз-хан или Советская Россия, столкнувшаяся фактически с Европой, ядром которой стали лучшие для своего времени вооруженные силы вермахта.
Волне понятно, что в иной период истории, в иных обстоятельствах требуется уже большая гибкость. Но, тут я даже не полемизирую, а со-размышляю, возможно, чем надежней каркас, тем большая гибкость оказывается допустимой и для социумов, и для индивидов.
Литература
Секацкий А. Щит философа. Избранные эссе.– Санкт-Петербург, 2016.
ЧЕМУ МОЖЕТ СЛУЖИТЬ ИСТОРИЧЕСКАЯ ПАМЯТЬ?
Проблема исторической памяти была всегда, а в наши дни особенно, одной из центральных для человечества. Одна из центральных она не только в силу своей значимости, но и потому, что само использование исторической памяти (как и забвения) может принципиально различаться.
Попробуем здесь вкратце наметить основные варианты использования исторической памяти, начиная с двух вариантов, психологически мощно выраженных в поэзии Р.Рождественского, а также своего рода уродливой аберрации первого из них.
Итак, первый вариант – наиболее распространяемый в сфере народного и массового сознания. Напомним, что, с точки зрения авторов, народное и массовое сознание могут быть внешне близки друг другу, но формируются по разному. Народное сознание или то, что так называют, взращивается обыденностью, фольклором, преданиями… – всем тем, что изначально спонтанно, как трава, возрастает из самой почвы многообразного бытия различных народов. Правда, с одной поправкой: в последние столетия, оно, как насыщаемая удобрениями и пестицидами почва, вбирает в себя и трансформируемые законами восприятие и принципом «глухого телефона» элементы научной мысли, пропаганды и фрагменты полемических схваток историков.
Массовое же сознание – это сознание, насаждаемое» сверху, посредством СМИ, художественной культуры и т.д. Чем более возрастают технические и психо-физиологические возможности СМИ, тем появляется больше возможностей для манипуляции массовым сознанием.
Так, первый вариант – это вариант той памяти, которая становится «духовной основой» мести, восстановления поруганного достоинства и справедливости в определенном ее понимании.
Вспоминая о то, что описанные в истории ордынцы в побежденных странах, чтобы затушевать историческую память и загодя устранить возможных будущих мстителей, убивали мальчиков, чей рост был выше колеса кибитки. А мальцов оставляли в живых:
«Славянские мальчишки и девчонки… что происходит понимали слабо…
Но ненависть
В заплаканных глазах
Уже тогда
Не детская
Пылала…
А все-таки ошибся
мудрый хан!
Ошибся хан
И ничего
Не понял!...
Они еще построятся в полки
Уже грядет,
Уже маячит битва!...
Колеса были
Слишком
Высоки.
А дети подрастают
Очень быстро (1964). (1.с143)
Мощные стихи. Стихи, очень точно передающие возможное эмоциональное восприятие истории. Но… они погружают нас лишь в океан народного и массового сознания. Идеи мести, воздаяния имеет колоссальное значение при воздействии на массы и группы людей. Более того они, словно джины из раскупоренных кувшинов могут вытаскиваться для того, чтобы эффективнее стравливать народы. Но реальные политики руководствуются не ими. На протяжении всей мировой истории комбинации политических союзов менялись с калейдоскопической пестротой. Да и с народным сознанием не все линейно. Степняки, обитатели «Дикого поля» и русичи еще задолго до «монголов» отчаянно рубились. Но и вступали в союзы, в том числе и брачные. А сербы, десять тысяч которых полегло на косовом поле, сражались на стороне победителя, турецкого султана в битве под Анкарой, завершившейся победой Тимура. Причем сражались упорно.
Наши дни еще парадоксальнее. При беспримерных художественно-пропагандистских волнах, клявших уродливый германский фашизм, как только стала появляться возможность осесть в Германии, тысячи и тысячи отнюдь не немцев стали стремиться ее использовать. И это не причуда Истории. Потребности реальной жизни и сплетающиеся с ними фантазии и мечты о лучшем на практике оказываются сильнее «исторической памяти», которую дирижеры СМИ и сложнейших культурных процессов вольно или не совсем вольно пытаются превратить в нечто застывшее. И этот феномен очень значим. Историческая память, как кресало мести, не может быть основой развития в поликультурном и многонациональном мире. Такого рода память, как и сильно действующее лекарство или допинг бывает уместна лишь на пике острейших конфликтов. В прочих случаях она сплошь и рядом может становится помехой взаимосуществованию в мире, где на протяжении истории почти постоянно кто-кто кого-то покорял , истреблял и угнетал.
Более того, как уродливая аберрация первого варианта вздымается черной тенью историческая память в ее нацистской интепретации. Здесь мифологизированная память (а в массовом сознании историческая память всегда так или иначе мифологизирована) служит для гротескного противопоставления Своих – Чужим, противопоставления, доходящего до пишущегося кровью права решать: имеют ли право не только на относительное равенство, но и само существование эти Чужие.
Может показаться поразительным, но еще в 1866 г. норвежский классик Ибсен в своем «Пер Гюнте» обрисовал жесткую сцену схватки Пера Гюнта и Повара за место в лодке, после гибели их корабля. Словно, предвосхищая логику наци, Гюнт, отталкивая соперника от лодки, которая могла бы не выдержать двоих, доказывал тому, что его жизнь значимее (2,с.576– 579).
Третий рейх пал. Но идеи исключительной псевдозначительности – вплоть до права на существования, обусловленного самим ходом истории и, соответственно, исторической памятью оживают в витающем над планете образе «Золотого миллиарда». Здесь не место для глубинного анализа этой идеи. Мы можем только заметить, что сам ее вброс в информационное пространство уже тревожен и дышит трагедийностью.
И, как альтернатива, этому, второму варианту, вырастает принципиальной иной – третий. Этот, третий вариант исторической памяти с потрясающей мощью – вплоть до мурашек на теле, звучит в евтушенковском «Бухенвальдском набате» и «Реквиеме» уже цитировавшегося Р. Рождественского»:
«Через века, через года, помните!»
А для чего? – У поэта ответ двойной.
Первая его составляющая: «Памяти павших будьте достойны!
Вечно достойны!
Хлебом и песней,
Мечтой и стихами,
Жизнью просторной,
Каждой секундой,
Каждым дыханьем
Будьте достойны!
Мечту пронесите через года
И жизнью наполните»
Помните, чтобы продолжать уже в мирной жизни дело павших!
Горько, но сегодня эти строки, словно перчатка, брошенная из прошлого в лицо нашему Времени.
Вторая же составляющая этой исторической памяти – проклятье войне:
«Убейте войну, прокляните войну!» (2, с.387-388).
И в унисон этим строкам звучит уже евтушенковское:
«Люди мира, будьте зорче втрое, берегите мир!»
Но пока такие призывы звучат, хотя и страстно, но несколько абстрактно.
Не удивительно, что человеческая мысль породила и четвертый вариант, одна из оригинальных разновидностей которого прозвучала из уст знаменитого фантаста Герберта Уэллса в его докладе «Яд, именуемый историей», прочитанном в 1939 году в Канберре на заседании Департамента Австралийской и Ново-Зеландской Ассоциации развития науки.
В том, драматическом 39-м английский фантаст и мыслитель видел «корень зла в полнейшей несовместимости исторических традиций определяющих наше политическое и общественное поведение, с новыми условиями жизни, которые возникли благодаря научным открытиям и техническим изобретениям (4, с.405). Продолжая свою речь, обращенную к учителям и слушателям в целом, Уэлльс восклицал: «В преподавании вы слишком охотно … навязываете молодежи мысль о национальных различиях. Мне хочется обвинить вас, – продолжал он, – в том, что вы искусственно подогреваете патриотизм у молодежи, молчаливо исходя из предпосылки, будто французы и англичане, немцы и евреи от века и в силу необходимости настолько отличаются друг от друга, что их интересы несовместимы. Идеи о национальных различиях не возникли естественным путем. К ним приучили народы. Их силой навязывали народам… И этот школярский, заученный национализм сейчас угрожает цивилизации (4, с.406 – 407).
Нужна новая история, которую в самых разных странах могли бы преподавать так же в унисон, как преподают химию и биологию.
«Новая история… должна быть общей летописью развивающихся стран, а не какого-либо отдельного общества. Я разумеется не имею ввиду насильственное соединение наций. Я говорю о взаимном расширении кругозора и связей между народами… Надежды на Всеобщий мир не сбудутся, если не приучить людей к реальностям новой истории. Так давайте же возьмемся за это дело – сначала в наших собственных умах, а затем в университетах, энциклопедиях, в школах. Давайте устроим всесожжение учебников старой истории в качестве нашего вклада в создание Космополиса – естественного и сейчас просто необходимого Всемирного Братства людей» (4,с.411, 424).
Вполне понятно, что стержень этого призыва не в буквальном всесожжении учебников, а в расширении человеческого сознания и избавлении его от пут шовинизма и претенциозных представлений о национальном превосходстве.
Идеи Уэллса во многом пока остаются мечтой. Мало того, в современном мире мы видим скорее нарастание обратных и крайне опасных тенденций. Но при этом и сами идеи сближения культур не погибли. Они живут. Одним из наглядных свидетельств стало, в частности, «создание Международного центра сближения культур под эгидой ЮНЕСКО в г. Алматы», что, по словам Валерия Жандаулетова, стало «значительным событием не только в жизни Казахстана, но и всего международного интеллектуального сообщества» (5, с.90).
А каков пятый вариант? – Это глубинная мысль замечательного русского историка В. Ключевского о том, что прошлое надо изучать и знать не потому, что оно прошло, а потому, что, уходя, оно не убрало своих последствий. При таком видении историческая память не ристалище для выяснения былых обид, а необходимейшая основа для понимания того, кто мы, почему мы такие, каков тот мир, в который нас занесли ветры истории, и как надо жить и творить, какие строить планы, чтобы Прошлое стало нашей опорой, а не преградой из отжившей свое рухляди на пути к достойному настоящему и будущему.
В его «Записной книжке» более развернуто эта мысль звучит так: «Предмет истории – то в прошедшем, что не проходит, как наследство, урок, незаконченный процесс, как вечный закон. Изучая дедов, узнаем внуков, т.е., изучая предков, узнаем самих себя. Без знания истории мы должны признать себя случайностями, не знающими, как и зачем мы пришли в мир, как и для чего в нем живем, как и к чему должны стремиться, механическими куклами, которые не родятся, а делаются…» (6, с.332).
И что же после всего сказанного следует делать нам? – Поприще грандиозно. Но, думается, что при внимательном отслеживании и выпалывании всего узко эгоистического, шовинистического, откуда бы оно не исходило, нам необходимо соообща, последовательно и творчески синтезировать и развивать все то значимое, что очерчено при обрисовки четырех вариантов исторической памяти.
Литература.
1. Рождественский Роберт. Радар сердца. – М.: Художественная литература, 1971.
2. Ибсен Генрик. Собр. Соч. Том второй. – М.: Искусство, 1956.
3. Рождественский Роберт. За двадцать лет. – М.: Художественная литература, 1973.
4. Уэллс Герберт. Собр. Оч. В 15-ти томах. Том 15. – М: «Огонек» изд-во «Правда», 1964.
5. Жандаулетов В. От культуры к планетарному сознанию – Мысль, №11, ноябрь 2022 г.
ИСТОРИЯ В НАС
Многое здесь настолько старо, что я и сам не представляю мое это или где-то игры памяти? Да и разбрасывал листики куда попало.
НЕОГЕРОДОТЫ (23-й г.)
Века и тут прошли дорогой длинной
Но мизерны ушедшего следы
Мы лепим здесь историю из глины
И в хроники вплетаем мифов дым.
* * *
Улетают дымом думы.
Кружат ветры слов планету.
Наши строки – только гумус
Для стихов Иных поэтов
Но страшнее стонов боя
То, что жизни неподсудно.
Задыхается Былое
В тине будущих абсурдов.
СКОМОРОХИ (200-ные)
Пускай для вас безбожны наши пляски.
Да и попевки – не канонов свод.
Быть может, только надевая маски
Явить мы можем миру естество.
КЛЕЙ В НОКДАУНЕ (1971-й)
Ринг раскален металлом.
А тело – что магнит.
Сочится пот устало.
Ликуйте – Клей лежит.
И падают мгновенья,
Как гильотины нож.
Прощай надежд паренье.
Все бывшее. Все – ложь.
Глупец, кто в тюрьм решетки
Уверовал, что в сны.
И цепи, и колодки
Наивны и смешены.
Судьба крошится мелом.
Ты, бывший супермен.
В свое закован тело.
И есть злобней плен?
Дымится зал Вьетнамом.
Далекий. Как Вьетнам.
Взгляни: В оскале пьяном
Измяты лица дам.
Вы, кто не знал с рожденья,
Как в мышцах кровь горит,
Сорвав зады с сидений, ликуйте! –
Клей лежит!
Беснуйтесь вспышки шало,
Чтоб лишний кадр урвать!
Плевать на вопли зала.
Себя бы расковать.
Пускай закончен раунд –
Не им, себе ответь:
«Врешь – это лишь нокдаун.
Нокаут – только смерть.
ФЕЙХТВАНГЕР (около 70-го)
Ты. Кто увидел мудрость чудака,
Со скальпелем стоял над хилым миром,
Взрезая мыслью гнойные века
И потроша чванливые кумиры.
Не прошлое ты метко обличал
Не старина перо твое держала-
Как зеркало, ты Время протирал.
И нынешнее в прошлом проступало.
Рычал эфир. Лились речей дожди.
Но падали с покатых лбов короны –
И видел мир: Владыки и вожди – не боги,
А всего лишь лжеНероны.
Век наш кряхтит, сжимая кулаки.
Ему тесны одной планеты стенки.
Спешат года.
А живы чудаки.
Но в силе лжеоракулы и кленки.
КОНЕЦ САМОЗВАНЦА
Не свадебную песню
Поют колокола.
Они взывают к мести.
Москва с ума сошла.
И нету в целом свете
Спасительных углов.
А есть лишь двери эти.
И этот гром шагов.
Ни шпаги, ни кирасы
Не остановят гром.
Выходит, что напрасно
Я мнил себя царем.
Как скользки ручки трона.
Хоромы словно склеп
Змеей на лбу корона.
Зачем я был так слеп?
Сегодня вы мне судьи.
А ведь еще вчера
Решал я ваши судьбы,
И каждый был мне раб.
Весь мир опоен ложью.
Недаром предо мной
Не свадебное ложе,
а бревна мостовой.
ГИБЕЛЬ КОНСТАНТИНОПОЛЯ
Умирает заря седая.
Черный саван – чадящий дым.
Беспощадная сталь играет
На костях мой последний гимн.
Как снежинки столетья таят.
Иззубренный клинок во лбу.
Нет Царьграда.
Я догораю.
Остается Стамбул.
СВЯТОСЛАВ
Мы рождены не для хором.
Не для пуховиков
Пускай наш разум слеп и хром.
Зато не дремлет кровь.
Не для меня полет совы
и мудрость подлецов.
Я говорю: «Иду на вы!»
И бью врага в лицо…
Пускай мы – словно горсть монет
Среди чужих степей
И, может быть, возврата нет,
судьбу
до дна испей!
(горсть монет вызвала в одной из редакций возражение. Но представьте, разбросанных по степи всадников с круглыми кавалерийскими щитами)
Над нами тучи грозы вьют
В нас мечет стрелы гром.
Под нами птицы-кони мрут.
И только смерть кругом.
Но рождены мы не рыдать
Об участи своей.
Мы рождены, чтоб умирать
Вдали от матерей.
Мы рождены, чтоб дикий враг,
Дожевывая плов,
Тянул кумысы на пирах
Из наших черепов
Псы будут нашу кровь лизать
И запоздает месть.
Но кто-то ж должен умирать
Вдали от отчих мест.
ВЛАДИМИР
Ты Перун меня не баловал
В шелк надежд не пеленал.
Не сулил восхода алого
И удач не обещал.
Злые боги, вы всегда жестки.
Если встретите раба.
Кровь рабыни
В жилах княжеских –
Незавидная судьба.
С родословною неброскою
Мог ли славы я искать?
Но, родивши, душу росскую
Мне дала рабыня мать.
Сторонись судьба проклятая.
Иль тебе несдобровать!
Не затем закован в латы я,
чтоб твоих подачек ждать
Пусть селенья дым окутает!
Веселей пали костры!
Погибайте боги лютые!
Вы нелепы и стары.
Ты, Перун, меня не баловал.
Где ж теперь твоя краса?
Не оставил я и малого –
Выбираю бога сам.
ПЛАЧ АННЫ
Тщетно бубен войны стучит
Там, где страна, что скит.
Там, где тупы у мужчин мечи
И ломки копий древки.
Стебли отваги зря не ищи
Меж зажиревших стад.
Женское тело – твой меч, твой щит.
Горе тебе, Царьград!
Ты уцелел. Но живая дань
Ждет словно свадьбу смерть.
Сердце! Молю тебя: медным стань!
Боли не чует медь.
Патрицианка – и вдруг раба.
Муж – похотливый рус.
Что ж, такова у сестер судьба,
Ежели братец трус.
Годы проскачут мимо.
Словно варваров толпы.
Прощай, мой неповторимый,
Неверный Константинополь.
СПАРТАК (1972)
Под ногами помостом арена.
Капли пота, как дождинки со лба.
Я бессильно упал на колено.
Я сегодня
Играю роль раба.
Поднимаюсь
Взгляд отчаянно кроткий.
Разглядите ль в глубине его смерч?
И по чьим хрустнет костям мой короткий
Крутолобый гладиаторский меч?
Да, я раб. В скорлупе, как орешек.
Но, когда я скину рабский покров,
Пошатнутся семь твоих зажиревших.
Семь обрюзгших от разврата холмов
Захлебнитесь восторженным визгом.
Жизнь, как меч мой проста и груба.
Я пока не вашей кровью забрызган.
Я сегодня играю роль раба.
КАМИКАДЗЕ
Рокот моторов.
Круги пропеллеров.
И гудящая синева.
В гуле боя мы будем первыми.
Все сминающими, как шквал.
Мы – божественный ветер Родины,
Грозовые ее глаза.
Наши жизни микадо отданы.
Прорычим же ему: «Банзай!»
Вам не тлеть по холмам под плитами
После смерти в кругу детей.
Жизнь отмеряна бензолитрами
И отчаяньем скоростей.
Жизнь отмеряна. Жизнь отмеряна.
Наше прошлое – след в песке.
Настоящее ж тает медленно
Вместе с горьким глотком саке.
Пляшут пьяно огни рубинные,
Указуя последний старт.
Мир сжимается в метр кабины, чтоб за миг превратиться в ад.
Мир мой! Призрачная Вселенная!
Самолет мой! Как ты хрупка.
Для чего ты словесной пеною
Переполнена, как бокал.
Как бокал в пятерне у рока.
Все плотнее круги пропеллеров.
Все настырней моторов рокот.
Боже мой, для чего быть первыми?
БОМАРШЕ
Сразить поэта наповал
Под силу ль бедствий туче?
Он боль перекует в слова,
Как бумеранг летучие.
И поджимайте-ка хвосты
Презрев мужчин обличье,
Охотники, чьи лбы пусты.
Вы сами стали дичью.
РОБИНЗОН
Мой фрегат потерпел крушенье
Эти мачты – обломки грез.
Тщетно дует, как оглашенный,
Ледяной и чужой норд-ост.
Боже мой, как смешались даты!
Неужели не так давно
Эта рухлядь была фрегатом?
Так нелепо и так смешно…
Где-то там, на далеких верфях,
Непоседливый, как корсар,
Раздувает проказник-ветер
Только сшитые паруса.
Будет будущее нежданным.
Ведь Всевышний – известный плут.
Пусть же треплют вас ураганы,
Пусть ветра, словно пламя, жгут.
И пускай будет все непросто.
И пускай не хватает сна.
Только бы на такой же остров
Вас не вышвырнула волна.
МОНОЛОГ БЕЛОГВАРДЕЙСКОГО ОФИЦЕРА
Это и не за красных, и не за белых…
Давным-давно пропеты наши гимны.
Давным-давно забыт потерям счет
Мы так бездарно и нелепо гибнем,
Как не дай бог кому-нибудь еще.
Истаскана, как шлюха наша вера.
Ее румянам с пудрой не спасти.
И так никчемны наши револьверы.
Но поздно думать об ином пути.
Грядет заря. Крутая, как расплата.
Сжимает пальцы ошалевший рок.
Абсурдно лгать. Мы вовсе не солдаты.
Я знаю все. Но я точу клинок.
Когда же утро нас швырнет навстречу
Степи, плюющей нам в сердца свинцом,
Я поскачу как все. Сутуля плечи.
С клинком, распластанным над ковылем.
И уподобясь загнанному волку,
Кляня всех тех, кого обожествлял,
Всажу его с предсмертным хрипом в глотку,
Орущую интернационал.
* * *
Конец 60-х (?)
Не сыскать милей идиллий:
Ради общих интересов
Волк и заяц порешили
Вместе двигаться к прогрессу…
Полным ходом жизнь идет.
Интервью дал волк мне как-то,
Гладя лапою живот:
«Я, братец, за контакты».
К А. ТОЙНБИ
Мы листаем апокалипсисы
Опрокинутых в пыль эпох.
Кровоточат страницы липкие.
Знать, не ласков
великий Бог.
Все весомее ноша кармы.
Все рисковей и круче путь.
Неминуемы наши кары.
Ибо люди
Их сами ткут.
* * *
Конец 70-х
В эру речей и жестов,
Пудрящих суть трухи.
Единственное блаженство
Окунуться в стихи
НАПОЛЕОН НА ВЗЛЕТЕ (начало 70-х)
Вы знать хотите: в чем секрет
Моих стремительных успехов,
Ошеломляющих побед,
Рокочущих в Европе эхом?
Нет, не сумеете понять
Ни мой триумф, ни зов эпохи,
Вы, что боитесь потерять
Владений призрачные крохи.
Для вас решимость – это бред.
Во мне же с самого рожденья
Была боязнь полупобед
Острее страха пораженья!
Пускай робеют короли.
А мне и жить нельзя иначе!
Не оттолкнувшись от земли,
Не вскочишь на коня удачи!
Глупцы! В сомненье хмурьте лбы,
Пока весь мир переверну я
И брошу на весы судьбы,
Как бросил пушки под Мантуей.
Да побеждает не циркач.
Но и не осторожный гений,
А тот, в ком боль полуудач
Мощней, чем ужас поражений.
Кто в силах совершить прыжок
Перед грядущим не пасуя.
Отбросив все. Плюя на рок.
Как я когда-то под Мантуей.
НАПОЛЕОН, СЖИГАЮЩИЙ ЗНАМЕНА
Я сжигаю свои знамена.
Искры жадно съедают снег.
Ветви истово бьют поклоны,
«словно молят за чей-то грех»…
Шли, империй круша кордоны
Легионы моих солдат.
И плясали в руках знамена.
И метался в бреду закат.
Но, познав суету картечи,
Хищных ядер голодный вой,
Я не понял, что значат Вечность
И законы народных войн.
Расстаемся с тобой, Россия!
Я в капканах твоих лесов
Растерял молодую силу
Самых верных своих бойцов.
Я сжигаю свои знамена.
Но огонь схороню в груди.
Снова встанут бойцов колонны.
Ватерлоо еще впереди.
НАПОЛЕОН НА СВ. ЕЛЕНЕ
Безжалостным Временем
Ограбленный дочиста,
Как варвар без племени,
Пью одиночество.
Скачите оравой
Цари и министры.
Оденет вас славой
Историк речистый
Но нам-то известно, святая Елена,
Что нет еще места
Где слава нетленна.
Железа не трушу.
Но сонная келья
Пронзила мне душу
Рапирой безделья.
Море, что саван –
Последние почести.
Выпита слава.
Пью одиночество.
ДЖЕЛАЛАД-ДИН
Пожарами,
Пьяными
От блеска лат,
Словно ятаганами
Вспорот закат.
Сердце бунтарское
Под кольчугой стучит.
летит орда татарская,
Что смерч саранчи.
Бегут твои тысячи
Сворами псов.
Из камня высечь ли
От них засов?
К чему стихи Корана
И пыл бойца,
Если песчаные
У вождей сердца?
«Ветер весны
Не дойдет к устам.
Горло страны
Захлестнул аркан».
…Хакан! Ты победителем
Справляешь той.
Но чуют кони дикие:
Не кончен бой!
Лишь раб с душой растоптанной,
Судьбой влеком,
Ползет путями топкими
За ярлыком.
Я ж полными чанами
Хвалиться не привык.
Голова отчаянная
Мой ярлык.
Грозитесь! Знаю я:
Конец далек,
Пока горит, как зарево,
Мой клинок!
Беснуйтесь! – Не во власти
Любых королей
Отнять мое счастье –
Смерть в седле!
РАДИОПРИЕМНИК (конец 70-х)
Их четко штамповали на заводе
Одетых в черно-белую пластмассу
По самой что ни есть последней моде.
И отправляли на прилавок – к массам.
И примостившись на зеленой стенке
В малютке келье парня-аспиранта
Он был всеведущ, как Пророк из Мекки
И неумолчен, как жена Сократа.
Он говорил любыми голосами.
Рыдал и пел, молился и смеялся
Пластмассовыми, белыми губами.
Он все умел – волшебник из пластмассы.
Но как ничтожны вы – дары эфира!
Всю тину тайн, опутавших чело,
Он расшвырял бы по чужим квартирам
И сдал свое всеведенье на слом.
Лишь только б обрести, хоть ненадолго
Свой собственный, а не заемный голос.
Чтоб вычерпать им собственную боль.
НОЧЬ ПОБЕДЫ
Картина ленинградского художника
В сорочке женщина.
У темного окна.
Обнажены так безнадежно плечи.
Белеет в синем сумраке спина.
Ее укрыть сегодня нечем.
Какая тишь! Растоптана война.
В ночную комнату стекает свет лилово.
И, словно оголенный провод,
Нагая женщина.
У темного окна.
БАНАЛЬНОЕ (70-е)
Прощай, Москва! Стучат колеса.
Бегут деревья и стога.
Поля. Мосты. Лужайки. Плесы.
Бегут, как годы, наугад.
Бегут за окнами желаний.
И пусть до них рукой подать,
Они вне наших расписаний,
И их ветрам не нас качать.
Наш путь – устойчивые рельсы.
Наш мир – объезжен, как вагон.
Не нас заманят пальцы леса
Под сень баюкающих крон.
И лишь во сне, презрев расчеты,
Влекомы к подлинным мирам,
Мы, как скитальцы Ахеронта, срываем яростно стоп-кран.
ВАРИАЦИЯ НА ТЕМУ
Мы засоряем головы
Чужими, книжными фактами.
Сердца засоряем ссорами.
Мир – военными пактами.
Вкусы – метаньем моды.
Оратор пылит нам в уши.
И работяги заводы
Дружно нас всех душат…
Метла в охоте за листьями
По тротуару рыщет.
Дворник, быть может, единственный,
Кто делает мир чище.
СТРАЖДУЩИЙ ПО МУЗЕ
Мне больно оттого, что нем,
Что боль свою, как Бим из кинофильма
Я не могу преобразить в слова и тем
Преобразить, как воду в свет, турбина…
Поэзия – реактор, а поэт –
Колдующий над колбами алхимик.
В пробирки строк он льет слезинки лет.
Льет – и глаза становятся сухими.
Не верьте, что тяжел их труд,
Что боль их – неотвязней клея.
Не верьте им. Поэты лгут.
Немым намного тяжелее...
НЕМОТА
Пародия а-ля А. Иванов
Мне больно оттого, что нем,
Как пани Моника в экране телевизора.
Убитый горем,
Я не пью, не ем.
Лишь губы безработные облизываю.
И, мучимый недугом немоты,
Рожаю эти опусы с натугой.
Поэзия, о если б знала ты
Свою Перед поэтами заслугу.
Поэзия – ты синхрофазотрон!
Ты – носовой платок! Поэт понурый
Колдует с музой. Чем же занят он?
В стаканы строк он цедит слез микстуру…
Потом на них нацепит бирки тем.
Глядишь – и гонорар не за горами.
Забуду-ка о том, что нем.
Пойду в поэты. Торговать слезами.
ГОНЩИК
Травы желаний выжжены дочерна.
Мир, как лента шоссейки, узок.
И тщетно взывает плакат у обочины:
«Водитель! Вернись за попутным грузом!»
Не хочет. Или же не умеет.
Летит сквозь годы порожняком.
Пальцы, сжавшие руль, каменеют.
Степь распластана за стеклом.
И кто б догадался, что опий скорости,
Ликованье и пот погони
Он отдал бы без всякой корысти
За живой стебелек в ладони.
ПАН ГОРАЛЬСКИЙ (70е)
Ксендз, погибший в концлагере
Умно ли молить небеса белесые,
Выцветшие от огня канонад
О ниспосланьи прощенья эсесовцам.
Ибо не ведают, что творят.
Мыслимо ль, мыслимо ль,
Пан Горальский, склоняясь над тачкой, под крик: «Бегом!»,
Молить о послании жизни райской
Тем. Кто в костеле творил содом?
Умно ли не гнуться, когда все стелется
И славить Бога, попавши в ад?
Там, где тело сжимается в тельце
И даже глаза молчат?..
Я не из тех, кто не веря разуму,
Окунается в царство грез.
Но пусть не остудят споры праздные
Кровь, что пролил упрямый ксендз.
Да не осудят уста атеиста
Веры отчаянной «слепоту»
И наивность молитв неистовых.
Сплавленных с кровью во рту.
* * *
Меж полированных вещей
Зеркал и хрусталя
Вечерней комнаты моей,
Дразня усталый взгляд,
Сидит на рыцарском коне
Малютка богатырь.
В непробиваемой броне.
С мечом весомей гирь.
Когда-то,
В призрачной дали
Ушедших в ночь веков,
Такие зорко стерегли
Покой родных домов.
Такие шли на абордаж,
Бросая смерти вызов.
А он – всего лишь только страж
Кофейного сервиза.
ПОСЛЕДНИЕ БУЛАВИНЦЫ (начало 70-х)
Версификация. Юношеская имитация.
Растоптан вольности очаг
Петровским сапогом.
Но тлеет ненависть в очах.
Пощады мы не ждем.
Плывут тяжелые плоты
На них столбы стоят.
Меж первых двух повиснешь ты.
А рядом? – Рядом я.
Гуляет пламя вдоль станиц
Свиреп его оскал.
Кто послабее – рухнул ниц.
А кто сумел – удрал.
Лишь мы с тобой – спина к спине.
Пусть против нас хоть рать.
Пусть целый мир горит в огне –
Нам нечего терять.
Давно иззубрен мой клинок
И взмокла рукоять.
Но только смерть повалит с ног –
Нам нечего терять…
Но вот, как сон, кошмарный бой.
Утихла в теле дрожь.
В живых остались мы с тобой.
А как? – И не поймешь.
Во всей вселенной – никого.
Лишь ветер-супостат.
И сердце ноет оттого,
Что нечего терять.
НОВОГОДНИЙ РАССВЕТ
Опустошенный университет
Заснул в снегу, как викинг после битвы.
Пустынен, словно прошлое, рассвет.
И только сны по этажам разлиты.
Захлебываюсь звонкой пустотой.
Все пью и пью – и не могу напиться.
Молю: «Колдунья-тишина, постой!
Не уходи, не надо торопиться!»
Мы снова грянем, ото сна восстав.
Ну а пока не торопите числа.
Да здравствует святая пустота! –
Аэродром для сердца и для мысли.
ТОРГОВЕЦ ВОСПОМИНАНЬЯМИ
Тот торгует газетами свежими.
Та – пломбиром и ленинградским.
Этот – истинами объезженными,
Разучившимися лягаться.
Многозначны торговцев жесты.
Но тщедушны их чудеса.
Не подарят они блаженства.
Я, к примеру, торгую сам.
Пусть же дни пролетают стаями
И несладок Фортуны дар,
Я торгую воспоминаньями.
У меня ходовой товар.
Пусть прошедшее – груда пепла.
Одинокий и скучный быт.
Я торгую тем, чего не было.
Но должно,
Но должно было быть:
«Милая, поблекшая красотка!
Подходи, не обману, не бойся!
Мир наш из воспоминаний соткан.
У меня их целые обозы
Ты жила надеясь и тоскуя.
Я тебе отдам. Считай бесплатно.
Память чутких рук и поцелуев.
Тех, что обошли тебя когда-то.
Эй, дедуся, жил ты домоседом.
Походи ко мне! Даю не мало:
Память ветерана о победах
И покрытых снегом перевалах.
Все, кто мечется неприкаянно – подходите!
И млад, и стар!
Я торгую воспоминаньями.
У меня ходовой товар».
ВИСЯЩЕМУ НА СТЕНЕ ИДОЛУ
утыканному гвоздями, напоминающими о желаниях его почитателей
Я утыкан гвоздями желаний.
Как и ты.
Подскажи: где же Будда с щипцами,
Чтоб спасти нас от суеты?..
Чудеса! Он мое бормотанье
Услыхал и спустился к нам.
И рукой, излучавшей тайны,
По шершавым провел гвоздям.
Я вот-вот воспарю над миром.
Чую собственных крыл размах.
Но
Зияют пустые дыры
Зябкой памятью о гвоздях.
ИСТИНЫ ЖЕРТВ НЕ СТОЯТ (вариация на тему)
Истины жертв не стоят
Им ни к чему алтари
И доблестные герои
С факелами внутри
И много ль на свете истин,
Чтоб на чаше весов
Собственным высшим смыслом
Перевесили б кровь?
… Но сердце, бредя сквозь споры,
Не устает искать
Истины за которые,
Хотелось бы жизнь отдать.
Не праздный досуг – создатель басен.
А кляп в устах.
Там, где не рявкнешь гремящим басом,
Учись у птах.
Где мир надменно бесчеловечен
Учись дружок
Не человечьей,
А птичьей речи
Двуслойных строк
Порою им лишь доступны тропы,
Где ложь слаба.
И не случайно
Язык Эзопа – язык раба.
ЯЗЫЧЕСКОМУ ИДОЛУ (а-ля примитив, 70-е)
Ты надут и размалеван.
Липкой лестью перевит.
И глядишь на мир сурово.
Как внушителен твой вид!
Но облезет позолота,
Выдернут усы и чуб.
И окажется, всего-то,
Ты – трухлявый старый дуб...
САЛЮТ МОЛЧАЩИМ (1972)
Однажды в нацистском концлагере узники в память о Цеткин молчали день
Ты смотришь немо в нагое небо.
Здесь речь убога.
Пусть надзиратель рычит свирепо-
В ответ – ни слога.
Как эти тучи, что над тобою
Ты бессловесен.
Но бессловесность звучит порою
Призывней песен.
Пусть в микрофоны бьет ложь-горбунья,
Скулят мещане –
Красноречивей речей трибунных
Твое молчанье.
Когда повсюду фонтаны фальши,
А ложь все слаще,
Я шлю как эхо грядущих маршей
Салют молчащим.
Когда долины залиты медом
Хвалебных гимнов,
Предпочитаю простую воду
Бродячих ливней.
Они смывают сиропы славы,
Как тушь кокотки.
К всему, что дуто, пусто, трухляво
Они жестоки
И сквозь заставы
Певцов-холуев
Решеток чащи,
Шлют их тугие, как струны струи
Салют молчащим.
Пусть в микрофоны бьет ложь-горбунья!
Скулят мещане.
Ты слышишь? – Внятней речей трибунных
Призыв молчанья.
ФРАНЦИЯ. ЗАРЯ 18-ГО ВЕКА (70-е)
Смехотворная эпоха
Пародийные парады
Словно ложь к устам присохла
И лишь в шалой шутке правда.
В царстве дам и кавалеров,
Упивающихся лоском,
Не в чести пока Вольтеры
И Руссо сегодня с соской.
Мир еще не исковеркан
И гладки полы гостиных
Но за вестибюлем века
Черный профиль гильотины.
* * *
Хрупки наших истин храмы.
Мелочны наши свары.
Так что же весомо, мама?
Чарка Хайяма
И берет Че Гевары.
ЗАСАДА (конец 70-х)
Из цикла «Русь»
Гудит земля.
Летят полки Мамая.
Дыша железом. Кровью и огнем.
Летят,
Упрямых русичей сминая.
Но не спешит к коню Боброк.
Мы ждем.
Клоками туч
Заткнуло небо уши.
Так нестерпимы вопли, что внизу.
Мы ж слышим все: как наших братьев душат,
Как рубят их, что тонкую лозу.
Мы слышим хряск дробящихся скелетов.
Мы слышим хрип пробитых кадыков.
Мы видим все: и стрел каленых меты,
И веера изогнутых клинков.
Мы видим пляску бешеных арканов.
Невыносим разверзшийся содом.
Но мы стоим, застыв, как истуканы.
Не пробил час – мы молчаливо ждем.
Изнемогают сулицы от жажды
Трепещут в ножнах, как в силках, мечи.
Какая тишь над кронами засады!
Как сердце оглушающе стучит!
Дрожат дубы, венки листвы роняя
И просятся в ладони топоры.
И бродит в нас, как брага, ожиданье,
Вздымая круто мускулов бугры.
Стони земля под конницей поганой
И умывайся кровью, как дождем.
Пляшите над телами ятаганы.
Круши ордынец, рвись вперед.
Мы ждем.
Поле словно телами вылеплено.
Визг все злобней.
Ордынец прет.
И дубовую веточку выплюнув,
Воевода махнул: «Вперед!»
АНТИКА (23-й)
А. Секацкому
Стихийон – это азбука мира.
А стихии буквы его.
Не поставить по стойке смирно
Многоцветное естество.
Чудо истины – не на блюде.
Но во всякой травинке весть –
Этот космос – посланье людям.
Только надо суметь прочесть.
НЕ ДЛЯ СЦЕНЫ
Как бы ни тасовали фразы мы,
Знаки доблести – не эполеты.
Демократия – грезы разума.
Бюллетени – лишь амулеты.
К оглавлению...
