КАК КОРМИТЬ БОРЩОМ ПО НАУКЕ
В детстве меня невозможно было накормить супом или борщом. Ни в какую! Не любил я первых блюд. Я застывал над тарелкой, упрямо бычился и без конца водил ложкой туда-сюда. То зачерпывая суп или борщ, то медленно выливая его обратно в тарелку – но только не в рот.
Но однажды мой любимый дяде-дед или дедо-дять придумал беспроигрышный способ скармливать мне первое. Без упреков, скандалов, приказаний и уговоров. До последней капли в тарелке. Но сперва надо рассказать об этом замечательном человеке, дружбой с которым я очень дорожил.
Это был младший брат моей бабушки по матери. То есть, двоюродный дед. Однако я называл его дяде-дед или дедо-дядь. Или просто – дядя. Он был крупный ученый мирового уровня, профессор в Ленинградском кораблестроительном институте и разрабатывал судовые двигатели для грузовых судов. Огромного роста, могучий, он прекрасно играл в баскетбол. А еще обладал замечательным мягким баритоном. Даже учился одно время в консерватории со знаменитыми сестрами Лисициан. Но выбрал не искусство, а науку. Посчитал, что наука и техника – это более точное и надежное занятие.
Мы с самого раннего моего детства и сошлись с ним в научном подходе ко всему, что встречалось в жизни. То, что во мне есть эта «научная жилка», дедо-дядь уловил сразу. На этом и подловил меня, придумав, как скармливать мне борщи и супы. Но еще немного о нем. Артистичный, он любил время от времени поразить наше мальчишеское воображение. Сидя в одном конце комнаты, он комкал ненужную бумагу или старую газету. А потом особым движением… ну, знаете, типичным броском баскетболиста: рука идет вперед и вверх, а кисть как бы накрывает сверху начало движения… и вот таким манером дяде-дед посылал бумажный комок точно в корзину для мусора на другом конце комнаты.
Но не эти таланты поражали нас, мальчишек. Сногсшибательное впечатление производила способность моего дяде-деда лежать на волне, как бревно. Ведь если лечь на воду плашмя, на живот или на спину, то через какое-то время ноги начинают опускаться, и ты уже плывешь столбиком. Мой дедо-дядь был из тех немногих людей, кто мог, вытянувшись, лежать на волне на спине часами. В согнутых в локтях руках он держал перед собой газету. И порой так и задремывал с нею. И волны Черного моря плавно покачивали этого Гулливера и медленно несли его вдоль Крымского побережья, как дредноут.
После школы я поступил в Корабелку в Питере, тогда – в Ленинграде. И стал часто бывать в доме дяде-деда. Мы вместе хозяйничали и со сдержанным удовольствием общались на всякие темы. Как-то раз он сказал:
– Тащи сахарницу. Насыплем сахар.
Сахарница была фаянсовым шаром. С одного бока у него была ручка. А с другого – носик. Сахарница выскользнула у меня из рук, грохнулась на стол, и у нее отлетела ручка.
– М-да, – сказал дедо-дядь, взял в одну руку сахарницу, в другую – ручку и осмотрел их.
– Для шара, – «научным тоном» заметил я, – это была лишняя деталь.
Тут сахарница вывернулась из руки дедо-дядя, и у неё отлетел носик.
– Ты прав, – тоном исследователя сказал дедо-дядь. – Для шара и эта деталь лишняя.
– Теперь у нас сахарница идеальной сферической формы, – глубокомысленно заметил я. И дяде-дед с готовностью, в том же глубокомысленным тоне, согласился:
– Что ж. Будем пользоваться сахарницей идеальной шарообразной формы...
Но вернемся к тому, как дедо-дядь скармливал мне борщ без остатка и без сопротивления с моей стороны. Он сажал меня к себе на колени напротив тарелки борща. Брал ложку, крест накрест проводил ею по борщу и говорил:
– Сперва вычерпываем вот эту четвертинку.
И загружал эту четверть борща в меня. Потом снова чертил ложкой крест-накрест по тарелке и сообщал:
– А теперь выхлебываем вот эту четвертушку...
И я без задержки выхлебывал четвертушку борща с другого края. Я понимал: тут кроется какой-то подвох. Но в чем состоит надувательство, не мог сообразить. А «научный подход» меня завораживал: я чувствовал, что участвую в особом таинстве. И с каждой новой дележкой на четвертинки борщ, ложка за ложкой, исчезал во мне – до последней капли
Я дорожил дружбой с моим дяде-дедом до самых последних лет его жизни.
МОРЕ и ТАПОЧКИ
Когда дочка была совсем маленькой, лет трех, мы отдыхали летом у Черного моря, в Крыме, в Севастополе, у наших родственников. Однажды мы вышли из дому и через весь город пошли к морю, в главную бухту, на Графскую пристань.
Город был празднично украшен. Из всех уличных репродукторов гремела музыка, марши, песни. День Военно-Морского флота! А мы шли в бухту смотреть парад кораблей.
Дочка временами останавливалась и начинала под музыку танцевать прямо посреди улицы. Она изображала фигуры и движения, увиденные по телевизору. И вдруг спросила:
– А почему не все музыки со словами?
– А чтобы им легче было догнать корабли на морском параде, – ответил я. – И чтобы никто не услышал военную тайну.
– А рыбки? Они в море музыку слышат? – спросила, танцуя, дочка.
– Еще как! – ответил я. – Только она не скажут. Просто буду вилять хвостами.
Дочка потанцевала еще немного и вдруг быстрым движением руки скользнула ладонью по своей макушке. Я вопросительно посмотрел на дочку, а она пояснила:
– Это военная тайна пролетела над черепушкой на парад! – и она снова мазнула себя по макушке. – А это рыбка хвостиком махнула! И полетела за корабликами, – и закричала на всю улицу: – Привет, рыбка! Жму лапу! Догоняй музыку!
Мы пришли на берег бухты и устроились на камнях у самой воды. Дочка сняла тапочки и поставила на камень рядом с собой. Я тоже снял сандалеты и поставил их на камень чуть повыше. Корабли парадом шли через бухту на рейд в открытое море. Волны докатывались до берега и, замирая, лизали нам с дочкой пятки и подошвы дочкиных тапочек.
И тут моряки устроили зрителям сюрприз: сногсшибательное зрелище. Завершал парад огромный корабль-спасатель на воздушной подушке. Он плыл над морем, окруженный туманом, брызгами и пеной. А сотня его мощных пожарных брандспойтов гнала в небеса прямые, как столбы, фонтаны морской воды. Где-то в вышине, ну, может в сотне метров над морем, эти фонтаны рассыпались облаком брызг. И эта мельчайшая водяная пыль туманом наплывала на берег.
Дочка в восторге прыгала на камнях. И тут до берега докатились одна за другой крутые волны, посланные кораблем на воздушной подушке. Нас с дочкой окатило до колен. Дочкины тапочки унесло в море. А мои сандалеты забросило мне на колени.
– Не хотят плавать, – сказала дочка и укоризненно посмотрела на сандалеты.
Я взял сандалеты и поставил их на то место, откуда скакнули в пучину дочкины тапочки. И тут накатила последняя волна от спасательного корабля и забрала мои сандалеты.
– Ура! – закричала дочка. – Догоняйте подводную лодку! Рыбкам привет! Счастливого плавания!
Парад закончился. Мы с дочкой встали с камней и пошлепали босиком домой. Дочка в мокрой юбчонке, а я в таких же мокрых брюках. Дочка опять потанцевала среди улицы. А потом деловито сказала:
– А по дороге надо зайти в магазин. И купить новую летнюю обувку.
Так мы и сделали.
ГЕОРГИНЫ и НОКАУТ
В детстве лето я проводил в Крыме, в Симферополе, у дедушки и бабушки. Путь из их квартиры в огромный старый двор я прокладывал не по земле, а по воздуху. Пройти одну комнату, потом – другую, три ступеньки в прихожую, потом еще пять – и только после этого ты во дворе! Вся жизнь уйдет на такое путешествие.
Я прыгал на ближайший подоконник. А оттуда – во двор. Вдоль всей стены квартиры бабушки и дедушки тянулся палисадник. Он заботливо возделывался бабушкой. Густой плющ и вьюнок с колокольчиками по стене. Высоченные гладиолусы, розы, гвоздики, астры. Георгины на длиннющих стеблях! Шириной палисадник – шага в полтора. Огорожен он штакетником высотой в метр. И я, пролетая сквозь цветочную чащу, над палисадником и штакетником, приземлялся уже во дворе.
Я не раз расшибал коленки об утоптанную до каменной твердости почву двора. Но что такое разбитые коленки по сравнению со свободным полетом! На лету, правда, я сшибал и две-три головки роскошных бутонов георгин. Но об этом и о связанном со сшибленными георгинами боксерском поединке отдельный разговор, дальше.
Наши старые симферопольские дворы! Роскошное царство тайн! В каждом – и в нашем – росла в центре могучая акация или шелковица. Сараи и старинные подвалы манили неизведанными секретами, словно волшебные пещеры. Обитала во дворе и всякая живность. Всехняя подруга кошка Мурка – она носилась с нами, ребятней, по крышам. И то ли её сын, то ли племянник – рыжий хулиганистый котенок. Он совал нос куда ни попадя. У одной из соседских семей был курятник. А правителем и повелителем там – огромный, злобный, самонадеянный и самовлюбленный петух. Он готов был драться с кем угодно в любую минуту. Без всякого повода. Даже дворовые собаки не связывались с ним. Но однажды рыжий котенок указал увенчанному гребнем террористу его место.
Я подбирал сшибленные в очередной раз головки георгин. Одна подкатилась под ноги петуху. Он встал над ней и заклекотал: моё! А я подумал: дед с утра пил валерьянку. Ее обожают кошки. А курицы? Я принес флакон и половину его вылил в куриную кормушку. Петух отогнал сбежавшихся кур и жадно склевал зерно. И его потянуло на подвиги.
Он хамски загоготал (как позже сказал мой дед – «не своим голосом» ). И, распустив по земле крылья, с бандитским видом, покачиваясь и вихляя, пошел по двору. Собаки попрятались. Соседи – и мой дед – поняв, что надвигается нечто несусветное, повыскакивали во двор. И, учуяв аромат валерьянки, объявился рыжий котенок.
Петух увидел жертву. И двинул на неё. Котенок встал на задние лапы и прижался спиной к шелковице. А когда пьяный в дым петух подскочил к нему, он сделал то, что умеют все кошки. Сперва правой лапой он нанес по петушиной морде серию мощных ударов. Они быть столь молниеносны, что разглядеть их было невозможно. А затем левой лапой котенок провел с другой стороны такую же серию ударов.
Петух неуверенно отошел на два шага. Что-то невнятно буркнул. И рухнул. Он смог встать. Прошел еще пару шагом, волоча одно крыло по земле и что-то невнятно бурча. И грохнулся на бок. Мы, дворовая ребятня, хором считали: «Один… два… четыре… семь…» При счете «девять» петух пошевелился, поднял голову, проорал что-то в небеса и перевернулся на спину в глубоком обмороке.
Котенок забрался на акацию и ждал: что будет? Весь двор зааплодировал.
Мой дед громко провозгласил: «Аут!» Подошел к котенку и высоко поднял его хвост – как судья на ринге поднимает руку победившего боксера. Потом дед вынес из дома блюдце молока. У меня он забрал флакон с остатками валерьянки. А блюдце поднес котенку. Котенок завопил. Головой вниз он сполз по шелковице и прыгнул на деда. Дед повернулся ко мне:
– Сколько сегодня сшиб георгин? Две? Три? Пять? Высадишь взамен в палисаднике десять рассад. Бабушка как раз приготовила.
Дед ушел на кухню, неся в одной руке флакон с валерьянкой, а в другой блюдце с молоком. Котенок ехал на дедушке, вцепившись в его штанину, и орал в полном восторге. Куры заполошенно носились вокруг поверженного повелителя, запинаясь о бутоны георгин. Вышла моя бабушка – неся пучок рассад, лопатку, совок, лейку и подкормку. Неодобрительно поджав губы, постояла над петухом, курами и сбитыми георгинами. Открыла калитку в палисадник и позвала меня кивком головы.
И до ужина, под знающим и опытным руководством бабушки, я постигал науку высаживания цветочной рассады.
ЧАША ДЛЯ ШМЕЛЯ
Когда дочке было года четыре, мы проводили лето у моей мамы в западноукраинском городе Ровно. И случился день, когда с утра и до полудня окрестные шмели доверчиво предлагали свою дружбу дочке. И ей казалось, что она – добрая повелительница природы.
Город Ровно – небольшой и старинный. Очень красивый. Зеленый. Окраинными улицами можно выйти к озеру и реке. А от дома моей мамы тянулся парк. Огромный! Он шел до центра города и местами походил на лес, хотя и не очень дремучий. Каждый день я выводил туда на прогулку дочку. Мы качались на качелях. Кидали камушки в фонтан с фигурой богатыря в центре. Но больше всего любили изучать тайны парка. Мы прокладывали секретные тропинки среди самых густых кустов. Шли за цепочками муравьев, а те спешили по делам. Мы застывали перед бабочками, притаившимися, словно цветки, на листьях и ветках. И ждали, когда подует ветер, и цветы раскроют лепестки-крылья, превратятся снова бабочек и улетят, кто куда. Я учил дочку обниматься с деревьями и слушать, как шумит сок в их глубине. Закрыв глаза, дочка прижималась ухом к коре, и замирала. Вдруг что-то среди листьев куста загудело, и ветки стали колебаться туда-сюда.
– Там кто-то заблудился? – спросила дочка, оторвавшись от общения с деревом.
Она заглянула под ветку. Раздвинула две другие в самой середине куста. И вдруг оттуда вылетел огромный шмель. Он покружил вокруг нас и сел на дерево шагах в пяти. Мы подошли к нему. Он опять покружил – над головой дочки. Он гудел, как труба, и словно звал за собой. Так, передвигаясь за шмелем от дерева к дереву, мы дошли до огромного каштана. Шмель облетел его несколько раз. Сел в самом низу, у травы, на кору возле норки – отверстия в коре. Погудел еще. И нырнул в норку.
– Спрятался в домике! – радостно объявила дочка.
Мы присели перед норкой на корточки и по очереди заглянули в ее темноту и приложились к ней ухом. Я поднял прутик и поводили им в норке. Оттуда донеслось гудение.
– А теперь я, – сказала дочка и забрала прутик.
Она покрутила им в норке. Оттуда загудело. Шмель вылез из норки. Погудел. Покружил вокруг дочки и улетел. Дочка хмыкнула:
– Перекусил, почистил крылышки, переодел штанишки. И улетел в гости.
А я повел дочку через парк на центральную площадь города. Там, во всю длину бульвара, отходящего от площади, тянулся широкий газон – весь покрытый огромными алыми маками. Просто-таки алый ковер! Мы шли вдоль этих зарослей маков, широко распахнувших лепестки. Я бережно двумя пальцами подхватил качавшийся на ветру бутон и развернулся его к дочке.
– Смотри, как много внутри всего! Пчелы и шмели, как из чашки, пьют оттуда сок.
Маки были почти в рост дочки. Она то и дело останавливалась, нагибалась, отводила назад и в стороны руки и утопала носом то в одном, то в другом маковом бутоне. И я поступил не очень здраво – взял и сорвал с общественного газона один из самых ярких и больших цветков. Я торжественно вручил его дочке. Мы пошли дальше. И вдруг, предупредив о своем появлении жужжанием и гудением, объявился шмель.
– Это наш знакомый? – спросила дочка. – Который из парка?
– Вроде другой, – ответил я. – Полоски не такие, как у того.
А шмель пристроился на лепестки цветка, который несла дочка. Переполз с одного лепестка на другой – и нырнул в самую глубину макового бутона. Дочка внутренне замерла. Они ступала осторожно и несла маковый бутон, как необыкновенную драгоценность.
Она смотрела прямо перед собой – и одновременно как бы внутрь цветка и внутрь себя. Ветер покачивал стебель с бутоном. А дочка словно и не дышала. Шмель временами гудел внутри бутона. И от его движений бутон тоже покачивался. Но дочка боялась заглянуть внутрь цветка – чтобы не помешать шмелю и не спугнуть его. Она вся прониклась тем доверием, которое оказали ей природа, цветок и шмель.
А потом, напитавшись, шмель улетел, гудя в вышине на прощанье. Дочка оттаяла. Но до самого дома так и несла цветок, как чудесное хрупкое чудо-сокровище.
Москва,
Август 2020 г.
МОРСКОЙ ХАВРОН КУЗЯ И ДЕВОЧКА САША
НОЧНЫЕ И ДНЕВНЫЕ ПРИКЛЮЧЕНИЯ ДВУХ ДРУЗЕЙ
(Первые главы из книги)
2001 – 2021 гг.
Откуда берутся друзья?
Интересно, откуда берутся друзья? Из сказок? Из снов? Ты не знаешь? И я не знаю. Но знаю, что если очень захотеть – вдруг появляется друг. Никогда не знаешь, откуда придет. Может, выглянет из-за угла. Или из-под подушки. И вот у тебя друг. Живой и веселый. Если из-под подушки – значит, приснился и пришел из сна. Еще во сне подружился с тобой. Ну, в таком сне, где завихрялки, кувыркалки, голосилки, птитенсы на деревянциях… гаджетороги на кнопанасах… завровравры-неугомонсы… такие все, куролесные. Короче, они в таком сне, где сплошные облакансы и туманенсы, все непонятно, но очень весело. И там вдруг кто-то такой объявится, которого прежде видеть не приходилось, и названия ему нет, а как сон кончится, так и вовсе забывается – какой он был, этот непонятный кто-то. Но с ним хочется быть все время. И не расставаться. Вот он вдруг выскочит из-под подушки. Или возьмется оттуда, где его совсем и не ожидаешь встретить. Но сразу понимаешь: это тот, который из сна. Узнался! Давай знакомиться!..
Ах, да, ты же не знаешь… Жила девочка Саша и очень скучала без живого друга. Чтоб дышал в ухо или в ладонь. И вместе с Сашей бы обедал. И вместе с ней носился бы по комнатам. Это я к тому, что Саше очень не хватало живого дружка. Саша вовсю дружила со всеми своими игрушками и с куклами. Но самыми любыми друзьями Саши были ее папа и мама. Еще бы! Игрушки и куклы – они, да, вроде как живые. Но вроде как и не совсем. То есть, пока не вообразишь, что они такие же, как мы – они с места не сдвинутся и молчат. Чтобы ожили, надо себе это вообразить. Надо Саше самой их передвигать и пересаживать. И говорить за них. Ну, говорят-то они – куклы и игрушки, каждая на свой лад. Но все голосом самой Саши.
А вот мама с папой совсем другое дело. Навоображаешь и такое, и сякое, придешь к ним со, а они уже и сами почти догадались. А если не догадались, то им можно все рассказать, и они так удивляются… делают вид, будто недогадливые. А в догадках все переиначивают по-своему, конечно. Они же папа с мамой, взрослые. И на игрушек и кукол совсем непохожи. К папе с мамой можно залезть на колени. На спину. На плечи. Папе так даже на голову. Когда они стоят или идут рядом, можно схватить их за руки и раскачиваться, как на качелях. А еще веселее – обхватить папину ногу руками и ногами, крепко-крепко!.. и ехать на ней. Как котенок из соседней квартира – на ноге мальчишки, который живет у котенка в квартире.
– Это хвостатый и четвероногий друг мальчика, – говорит, увидев это, мама.
– А парень, – уточняет папа, – двуногий друг своего четвероногого приятеля.
– А сколько бывает ногов-руков-хвостов у друга? – спросила Саша.
Дело шло к ночи. Папа шагая, как циркуль – отвозил Сашу на ноге в спальню, сказал:
– Если ляжешь спать без выкрутасов и не распугаешь сны, то, может, во сне тебе расскажут, какие бывают друзья-приятели.
– А если я попрошу с хвостами? – спросила Саша. – Вот зачем другу хвост?
– Чтоб было за кем гоняться, – ответил папа.
– Нет, – сказала мама: она как раз поправляла одеяло, снимала кукол, рассаженных вокруг самовар на подушке, и пыталась достать книгу сказок, которую Саша днем закинула на шкаф. – Нет! Хвост нужен, чтоб мусор подмести.
– А еще, – папа стряхнул Сашу с ноги на постель, – хвостом можно закатить Луну в сон, а там она та-акое нарасскажет!
– Наколдует? – уточнила Саша. – Чтоб друг приснился? Который для меня?
– Ну… – папа пытался отцепиться от Саши, которая снова обхватила его ногу. – Если угомонишься, то, может, друг из сна объявится наяву.
– Тебя, часом, не заносит? – спросила мама у папы. – Дочку свою не знаешь? Она всю ночь будет теперь караулить, чтоб перехватить друга, когда он из сна полезет под кровать.
– А он тогда и не покажется! – ответил папа. – Друзей не подкарауливают.
– Это да, – согласилась мама. – Друзья объявляются и узнаются вдруг.
– Ладно, – покивала Саша с подушки и натянула одеяло до носа. – Буду ночью совсем-совсем послушной. Не буду щелкать выключателем. Не буду подкидывать ногами одеяло к люстре. Не буду гоняться за тапочками. Не буду связывать шторы узлом друг с дружкой. Не буду перекрикивать музыку в гаджете… – Саша подумала: чего бы еще вспомнить, чего она не будет сегодня делать перед сном. – Ну и вообще! Все-все-все-все-все.
Мама погасила свет. И все-все сделали вид, что враз заснули: подушка, одеяло, тапочки, люстра, занавески, гаджеты, куклы. И Саша.
А папа с мамой, переждав минутку, на цыпочках и улыбаясь, пошли на кухню – чтобы выпить по кружечке чаю перед тем, как уйти к себе в спальню.
Девочка Саша мечтает о друге
Конечно, бывает время, когда папа с мамой, как куклы, тоже играют в молчанку. Если на Сашу обидятся или рассердятся. Например, когда все легли спать, а Саша уговорила подушку быть черепахой. И калачиком свернулась на ней, спасаясь от змеи – стра-а-а-ашенного удава!... в него превратилось свернутое в длинную колбасу одеяло. Утром папа с мамой торопятся на работу, но до этого надо успеть покормить Сашу – а приходится отыскивать по разным углам спальни черепаху со спящей на ней Сашей… на подушке, на подушке спит!.. из-под кровати надо вытянуть удава, который догнал там и задушил смартфон. А смартфон убил удава током. Удав развернулся обратно в одеяло, оно зацепилось за ножку кровати, а мама зацепилась ногой за одеяло и потеряла тапку, а папа успел подхватить маму, и они вместе покатились по ковру, а Саша покаталась на папе с мамой. Но папа с мамой сердятся и обижаются на Сашу ненадолго. Как только Саша, подняв лицо к потолку или, глядя в окно, говорила: « А был бы у меня живой дружок…» , папа с мамой сразу переставали дуться или сердиться. И о чем-то оба задумывались.
Труднее всего Саше было с папой и мамой ночью. Ночью они молчат не понарошку. Ночью мама с папой спят. И почему-то так крепко! Как раз тогда, когда Саше приспичит охота с ними поиграть и поболтать. Приходится стаскивать с них одеяло. Или залезать к ним на постель и прыгать там. А если они еще сильнее зажмуриваются, то приходится прыгать у папы на груди. Или тарабанить маму по коленкам. Или падать на них и крутить им носы и уши – сразу и папе, и маме. А если они все равно лежат крепко-накрепко зажмуренные, то Саша лезла к ним под одеяло и щекотала изо всех сил. Папу щекотка не пронимала. Но мама не выдерживала и сдавалась. И, зевая в подушку, спрашивала:
– Ты бы своего живого друга тоже донимала по ночам? Не будет спать, заболеет.
– А папа говорит, – отвечала Саша и накручивала мамины волосы на свою ногу, – что работа лечит.
Мама отпускала подушку и, почти заснув, дышала папе в ухо:
– Ты все же думай, когда, где и при ком что говорить…
– У моего живого друга, – отвечала Саша, покусывая другое папино ухо, – главная работа была бы дружить со мной. А чтобы не болел, я бы пересказывала ему на ночь сказки.
И Саша, сама для себя незаметно, засыпала под боком у папы. И уже не чувствовала, как он относил её к ней в постель.
Да вот беда! Днем мама с папой с утра уходили на работу. Их не было до самого вечера. Саша заглядывала в смартфон. Включала-выключала телевизор. Заставлял игрушек и кукол смотреть передачи вместе с нею…но все равно, к вечеру начинала сильно скучать. Она то и дело выходила в прихожую, ведя за руку любимую куклу. Если по правде, она куклу за руку тащила. Изредка. Потому что чаще всего Саша тащила куклу за ногу.
– Терпи, – говорила она кукле. – От любимой подружки надо все вытерпливать. Был бы у меня живой дружок, он бы все терпел! И страшенные щекоталки. И гавкалки в ухо. И когда на носу ему крестики-нолики рисуешь.
Саша нетерпеливо поглядывала на дверь и прислушивалась:
– И он раньше меня успевал бы услышать, как мамины-папины шаги идут от лифта.
Как-то раз папа с мамой вечером пили чай на кухне и о чем-то тихо разговаривали. А Саша тихо-тихо, на четвереньках, осторожненько-осторожненько вползла на кухню. Она успела услышать, как папа сказал маме:
– Завести, что ли, для Саши четвероного приятеля?
– Они вдвоем все в доме перевернут вверх ногами! – ответила мама. – Представляешь?
– Представляю, – сказал папа. – Но надо что-то придумать.
– Я спрошу у друзей в манеже, – кивнула мама.
Саша забыв про тихо-тихое и тайное подползание, уже открыла рот, чтобы спросить: «А что такое манеж?» , но тут наступила коленкой на подол собственного платья и кувыркнулась лбом прямо в папины ноги. Саша тут же вскочила, оперлась руками о колени мамы и папы и стала подпрыгивать и раскачиваться. И приговаривала:
– И вовсе мы ничего не перевернем вверх ногами! А что перевернется, так то само! А которое с места не сдвинуть, так его и не перевернуть, и на него надо залеза-а-а-ать!
– Чтобы друг у тебя объявился вдруг, – папа взял Сашу подмышку и понес в ванную, – ложись-ка сегодня вовремя спать. – Только не ворочайся и не колобродь.
– Колобродь это кто? – заинтересовалась Саша, дрыгая налету ногами.
– Не кто, а что, – ответил папа. – Не броди кругами вверх ногами. Сразу засыпай. И вместо сказки на ночь попробуй придумать себе друга. Чтоб он тебе приснился.
– А если я не буду делать эту колобродь, – Саша взволновалась и даже перестала дрыгать в воздухе ногами, – целую минуту! Друг из сна потом придет ко мне непонарошку?
– Может, не сразу, – ответил папа. – Но если крепко задумаешь во сне, то придет.
В эту ночь Саша не нападала на постель мамы с папой, и они до утра спали без приключений.
Как Кузька приснился в этот мир
А теперь что расскажу! Приснился удивительный зверь. Может, не мне. А девочке Саше. Или нам обоим. А когда после его приключений в моем сне, я проснулся, то глядь: это чудо живет среди нас. Зовут его Кузьма. Чёрненький. И наполовину рыжий. А ещё белый. Задние лапы длинные, а передние маленькие. Он передними лапами уже несколько раз переступит, а задние ещё не сходят с места. Такие ленивые задние лапы, ужас!
Сперва о том, что с ним было в моем сне. А после – что он делал в нашем мире. Во сне сначала ничего не было, просто так лежалось. Потом страна прорисовалась. Во сне мы вечно куда-нибудь вляпаемся: то в приключение, то в непонятное место. Зверь Кузьма забрел в такую страну и мой сон туда затащил. Как? Не знаю! Зацепил задней лапой, Там у него коготки – ой-ой! Бродил Кузьма в траве. Или в капусте. И забрел или заплыл, во сне и не то бывает!.. в страну Гугупаев. Тех, которые Пупугуи. Что ему там было нужно? Может, искал домашнюю песенку. Её поют, когда сидят дома. Кузьма где-то слышал: гапупаи – певчие птицы. Всех перепевают и передразнивают. Но не как Папузьяны! Или обезьяпы? Обезпуи? Пупучапсы?! Гупазьянсы? У обезьпапсов хвосты не из перьев. Они ими за ветки цепляются и раскачиваются. Туда-сюда. Ну их! Летает всякое голубое Бегемо! Во сне и не то встретишь... Мой сон за собой тащит Кузя. Разберемся, что за зверь.
Кузьма – мохнатый морской свинтус. Но маленький и без хвоста. Морская свинка. У свиней много названий. Вот: Чушка. Детишки её – Чуньки. А её муж, свин, хряк, кабан – папа чушкиных Чунек, он – Чуш. На слух вышло что-то глупое. Если к отцу Чунек вместо хвоста прибавить одну букву, получится Чушь. А Чушь не он, а она. И огромную свинью чушью не назовешь. Ничего себе чушь! Говорят же: свиньи умнее собак. А у нас получилась чушь. Надо сначала. Начнем.
Свинью ещё называют Хавронья. Её муж, кабан, хряк, свин – Хаврон. Приличное, красивое, звучное имя для такой свинской чуши. А дети Хаврона и Хавроньи.... Хаврончики! Кузя, слышь, тебя звать Хаврон. То-то же.
«Хаврончики! Хаврончики!» – загалдели Голубые Бегемопсы, и по-деревьям-скачущие Обезьпупсы, и налетевшие ниоткуда Пупугавсы. А ну, не галдите. Сам знаю: Хаврончик хорошее имя. Звонкое! Вот свин-малыш схватил еду: хав-хав! Вот он её жует: хрон-хрон-хрон! А где не пережевал, там перекусил: чик-чик-чик-чик! Ххав-хрррон-чик. Хаврончик.
Кузьма сперва был Хаврончиком. Потом вырос, у него появились детишки. Он стал Хавроном, а они Хаврончиками. У них даже есть танец Хаврончиков. Или... иначе называется? Что-то опять пропустили. Ну, еще набредем на верное название.
Резвый Гагапуйчик сел мне на голову и шепчет на ухо. Что? Не вертись! Мои волосы – не гнездо из мха и шерсти. Глаза мне хвостом не занавешивай! И не надо крылом чиркать меня по носу. Перелазь на плечо. Оттуда до уха гораздо ближе. Так что? А-а!.. Кузьма ведь морской свин! Морской Хаврон. Дети у него – морские чуньки. Морские хаврончики.
Значит, их любимая музыка – «Танец морских Хаврончиков» . Урррра-а-а!
А сейчас готовься!.. открою тайну. Все знают: во сне снится одно, а наяву оно не такое. Но девочке Саше морской хаврон Кузьма встретился наяву. Она враз поняла: он из ее сна. Я рассказал Саше мой сон. Ясно было: нам снился один и тот же Кузя. Как? Тайна. И вдруг Кузя объявился наяву. Еще тайна. Ее мы их тоже когда-нибудь раскроем.
Стоп, а где Кузьма в моем сне? На лужайку сбежал, щипать свежую травку. Пойдем-ка туда, отгоним от Кузьки Папагавчиков, они его совсем задразнили! Сядем напротив Кузи, нос к носу, глаза в глаза, погладим его по спине от головы и ушей... до чего? Не до чего его гладить! Ух, сколько тайн нам с девочкой Сашей придется разгадать: у морских свинок хвоста нету! Загадка природы!
Чем морские хавроны будут рулить, если придется плыть по волнам, да против ветра?
А как плясать танец морских Хаврончиков? Чем вертеть от радости? Одними только задочками? Так без хвостов они неправильно вертятся. А вот если бы ещё вертеть хвостиками, как пропеллерами, то ого-го! Такой бы ураган поднялся...
Как Кузьма наяву познакомился с Сашей
Однажды сказка из сна, всамделишная сказка из приснилок, очутилась в настоящей живой жизни. Она туда не сама пришла. Сказкам нужно помогать объявиться там, где они нужны и где их ждут. Вот как было: папа и мама девочки Саши вместе с нею поехали за город. К своим друзьям, те работали в большом конезаводе. Конезавод – это от слов: заводить коней. Вот на этом конезаводе выращивали и тренировали самых лучших спортивных лошадей. В любом конезаводе есть манеж. Огромный зал, в котором тренируются лошади и наездники. Пол усыпан толстенным слоем опилок. Чтоб мягко падалось! Потому что при скачке по кругу или когда лошадь прыгает через барьере – бывает, что вместо со всадником падает. Или всадник вылетает из седла. В таком манеже на конях поездили Сашины папа и мама. А их друзья и Сашу посадили в седло и покатали верхом на лошади.
Как манеж и конезавод связаны с морским хавроном Кузей из сна? Про Кузьму не забыто. К нему все и идет…
Вместе с Сашей на лошади поездил и главный котища этого конезавода. Саша – в седле. А котище перед седлом, на холке лошади. Там, где ее шея переходит в спину. Это была любимая лошадь котищи. Спокойная. Не брыкливая и не кусачая. Другие кошки бегали следом и мяучили: мы тоже хотим кататься! Вообще в конезаводе чего только нет. И кого только нет! Кроме кошек полно собак. Они тоже любят носиться вслед за лошадьми. А под крышей летают синицы, воробьи. И голуби. Бывает, что и вороны залетают. Воробьи, так те запросто садятся лошадям на макушку. Прямо между ушей. Наверное, им нравится, что лошадь от такой щекотки трясет и всплескивает ушами…
Удивительный, чудный мир! Замечаешь? Такой, как в том сне, где морской хаврон Кузя приснился папе и Саше. Только в том мире во сне летунские и попрыгунские существа были непонятно какие. А тут, наяву, в манеже, знакомые – каких нам всем встречаются.
Кота с любимой лошади согнала главная манежная кошка. А друзья Сашиных папы и мамы согнали кошку. На ее место тут же прилошадилась ворона. Согнали и ее, и она долго возмущенно каркала и гоняла воробьев под крышей манежа. А на холку лошади, перед Сашей, был посажен морской свинтус Кузьма. Да, в этом чудном мире жили еще и морские свинки. Как в том сне… Морской хаврон Кузя был у них главным. Самый большой из них. Потому очень важный. Как вельможа. Он не любил ездить верхом на лошади. Высоко. Неудобно. Все под тобой движется. Грохнуться можно! И будешь лететь незнамо куда и сколько. И не знаешь с чем столкнешься в конце полета. Еще Кузя не любил собак. Когда они лаяли или совали нос в клетки-домики морских свинок, Кузьма верещал, как локомотив электрички… Кузьма вцепился в лошадиную шерсть и сжался в комок. А Саша сразу его признала: именно такой чудной зверь приснился ей во сне! Она погладила Кузю по спине. Он посмотрел на Сашу. И осторожненько, шажок за шажком, перебрался к Саше на седло. Саша почесала его за ушками. А он нежно помурлыкал в ответ. Почти как кошка. Он бы и бочок подставил. Но боялся грохнуться с лошади.
– Мы подружились! – радостно закричала Саша.
Да так громко, что воробьи слетели с лошадиной макушки. Вороны и голуби спрятались под крышей манежа. А лошадь чуть не рванула вперед. Кузьма уже решил: лететь ему кубарем незнамо куда. Может, обратно в сон. Но папины-мамины друзья удержали лошадь за повод. А Саша удержала Кузю.
– Я с ним еще во сне сдружилась! – радостно кричала Саша. – Он мне приснился!
В манеже в ту пору шёл ремонт. Морских свинтусов и свинок пришлось раздавать друзьям и знакомым. Но куда пристроить их главного хаврона Кузю? А девочка Саша продолжала восторженно кричать с лошади:
– Правда-правда! Спросите папу. Ему тоже снился этот зверь Кузьма!
Папины-мамины друзья сняли Кузьму и Сашу с лошади. Друзья сказали: раз так, забирай своего нового приятеля к себе, дружбу нельзя ломать. И посмотрели на Сашиных папу и маму. Папа ответил: хорошие сны непременно должны сбываться. А мама не стала спорить. Папа сказал Саше: если ты полюбила зверя-морского свинтуса во сне, а он из сна пришел к нам сюда… то теперь надо сделать так, чтобы он наяву полюбил свой новый дом. Мама опять не стала спорить. Она взяла Кузьму у друзей и посадила Саше на руки. А Саша прижала его к себе. И опять почесала его за ухом. А он тихо помурлыкал. Друзья принесли коробочку с выдвижной решетчатой крышкой – такой переносной домик с подстилкой из сена. Чтобы в нем Кузьма с удобством доехал до своего нового жилья у Саши и ее папы с мамой. А Саша беспокоилась: не помните Кузе ушки!
Ушки у Кузи, вправду, большущие. Как лопухи. Или как уши у слона. Только очень маленького. Но о Кузе речь еще впереди. А пока проводим Сашу с Кузей и Сашиных папу и маму домой. И помашем на прощанье манежу: до свиданья! Наверное, больше уже не увидимся с тобою, замечательный мир! А вот с удивительным миром в снах Саши и даже Кузи еще не раз, наверное встретимся. Он не даст забыть про себя…
И Саша с мамой и папой отправились домой. Саша несла клетку-домик с новым другом Кузей, который приснился ей во сне. А Кузьма наяву ехал в переносном домике.
На кого похож Кузьма?
Кузьма – свиненок. Но не настоящий, а морской. Это не значит, что он в море живет. Вовсе нет! На самом деле он похож на большую мышь с толстой округлой мордочкой и мохнатым носом или на маленькую крысу. Или на совсем огромного хомячка. Потому что Кузьма – большой морской хаврон. Если вытянется, то от задочка до носа как раз помещается на тетрадном листе. Но запросто умещается в ладонях у взрослых людей. А девочка Саша усаживала его к себе на колени. Или на подушку. Словом, большой грызун. Грызет зерна и фрукты, овощи и травку. И сено. И даже деревянные палочки. По всему миру у Кузьмы тьма родственников. Близких и отдаленных. И какие же огромные! Вот есть морские свинки, порода которых называется мара. Они видом похожи на белесых козочек. Только без рогов. Длиной они в полметра. А за океаном живут вообще огромные морские свинки: капибары. Вот эти в длину полтора метра! Два шага взрослого человека! Во какая животина. Очень любят капибары купаться в горячих природных источниках. А вот Кузя купаться не любил. Ну, об этом я еще расскажу.
Из природных морских свинок люди вывели вот таких грызунов, которых приятно и весело держать дома. Вообще-то их вывели для того, чтобы проверять на них лекарства, которыми потом будут лечить людей. Но зверьки так всем понравились, что люди стали разводить их просто для радости и удовольствия. Ну, а раз предков их привезли из-за моря, то их и назвали: заморские свинки. Но потом где один слог – «за» – потерялся, и появилось нынешнее название: морские свинки. Есть с длинной шерстью, лохматые, пушистые, их назвали ангорские, как пушистых ангорских кошек. А морской свин Кузьма был из породы гладкошерстных. Очень приятно его гладить. Особенно, если разволнуешься и понервничаешь. Гладишь гладкошерстного Кузю – и постепенно успокаиваешься. Девочка Саша сразу это заметила. Гладишь Кузю, и так хорошо, нервы затихают, и успокаиваешься. И Кузе хорошо. Сидит у тебя на коленях или на подушке и спокойненько так, с удовольствием грызет твой рукав или край подушки.
И вот однажды маленькой девочке Саше приснился какой-то удивительный зверь, добрый, мягкий и пушистый. Она потом никак не могла описать его – не запомнила или не рассмотрела. Но во сне она сразу поняла, что с этим зверьком она могла бы дружить. И когда в лошадином манеже Саше повстречался морской свин Кузьма, она сразу его узнала: именно такой… нет, именно этот, который катался на лошади вместе с Сашей!.. он и приснился-повстречался ей во сне. И как она увидела его во сне, так сразу и полюбила. Саша не помнила, было ли ей во сне приятно гладить Кузьму. Но когда еще на лошади Саша погладила Кузю, то поняла как это приятно. И полюбила Кузю наяву еще сильнее. А как сделать, чтобы и Кузьма полюбил свое новое жилье и своих новых хозяев?
Вот Кузькин портрет: наполовину он черный. Наполовину – рыжий. Вокруг пуза и спины между черной и рыжей шерсткой – белый поясок. На носу хохолок из трех рыжих пучков. Ушки большие – как у маленького слоника. И сам немного на слоника похож. Только Кузя не кожаный, а шерстяной. А если присядет на задние лапки – прямо-таки медвежонок. Если сожмется в комок, помещается в ладонях даже у Саши. А если вытянется... ну, вот когда пытается что-то достать, так делается такой длиннющий! Длиннее, чем две ладони. На задних лапках по три черных пальца. От колен до того места, где должен быть хвост – пушистые штанишки. На передних лапках – по четыре розовых пальчика с коготками, а между пальчиками пушок. Как будто надеты перчатки без пальцев.
Вот такой он, морской свин Кузьма. Кузя! Кузя! На морковку. Иди сюда... Вот молодец! Очень Кузьма понравился Саше. Она ему капусту – а он в ответ Сашу лизнет маленьким розовым язычком.
Одно её огорчало – очень он был молчаливый. Так, попищит иногда или поурчит. Иной раз, когда в очень хорошем настроении – помурлычет. Ну, если услышит, как за окном лают собаки во дворе – возмущенно верещит, как локомотив у электрички. А вот чтоб петь и свистеть просто так, как умеют морские свинки, просто от хорошего настроения, этого – никогда.
Стоят иной раз папа, мама и Саша возле Кузькиного домика, смотрят на него и рассуждают: почему это он такой молчаливый? А Кузьма смотрит на них и думает в ответ: «Вам хорошо. Вас вон сколько! А я тут один сижу. Я тоже хочу подружку. Пока подружку мне не добудете, не буду петь...» Ну, о кузькиной подружке речь впереди. Как-нибудь расскажу и об этом.
К оглавлению...
