«Шиза. Часть I. История одной клички» (15-20 глава) Юлия Нифонтова

 

 

    Поставлены в гаражи новые, дорогие иномарки и старенькие, битые жизнью «Жигули». Спешат в депо запоздавшие трамваи. Гаснет свет в окнах домов, засыпают многоглазые великаны. Город натянул на глаза тёмно-лиловый капюшон и задремал после хлопотливого дня.

    Сегодня Янка преодолела себя и сделала это! Рискуя потерять сознание, открыла массивную дверь подъезда и вошла. Нелёгкая победа совсем не обрадовала. Прошла вечность с тех пор, как она впервые поднималась по этим ступеням, задыхаясь от страха и переполняющей надежды. И вновь каждый шаг давался с трудом. 

 

    Но сегодня уже не на что было надеяться. Через несколько дней назначена свадьба с ненавистным, презираемым Антипом, отвязаться от которого невозможно. Сведения о предстоящем бракосочетании хранились невестой в строжайшем секрете от ребят из группы и даже от Большой Матери. Она с удовольствием скрыла бы свой предстоящий позор и от родни. Но водка и вино уже томились в ящиках, там же в тёмной кладовой дожидались вскрытия консервированные оливки и маринованные огурцы с помидорами, закуплена в деревне свинина, подписаны аккуратным почерком Лёнчика и разосланы многочисленные приглашения. На стене на фоне пёстрого ковра дымятся белоснежным туманом длинное платье и фата, напоминая о неминуемом постыдном акте. 

    Зная жениха, было от чего смутиться. Зачем она идёт на это? Янка постоянно искала ответ на этот мучительный вопрос и никак не находила, старалась объяснить самой себе, оправдаться хотя бы в собственных глазах. От безысходности. Оттого, что ничего подобного встрече с Аграновичем не ждёт её больше в жизни. Запущена в любовных страданиях учёба, вследствие чего мама Ира допивает последнюю кровь. При одном только упоминании о доме, срабатывает рефлекс – «бежать, бежать, бежать, курить, курить, курить...»

    При вопиющей недостаче отечественных женихов, никаких претендентов на такую принцессу, как Янка, нет, и, видимо, в ближайшем столетии не предвидится. Уйти куда угодно, спрятаться от всех – единственное желание, одолевавшее последнее время. Другого выхода нет – только замужество решит все проблемы сразу.

 

    Все ступени остались позади. Последний рывок! Вот она эта огромная дверь. Наплывает, как козырной туз, в руке шулера, бьёт несчастную шестёрку, ставя жирную точку в конце игры, предрешённой заранее. «Ну, вот и всё! Пришла попрощаться» – Янка тяжело сползла вниз, как жалкий дервиш перед непреступными вратами Тамерлана. Хотела поплакать, и даже достала прихваченный для этой цели платок. Но слёзы не шли. Она сидела на корточках, мерно покачиваясь, как сидят заключённые при перегонах по этапу. Состояние потерянности незаметно сменилось внутренним воплем, неосознанно переходящим в реальный сдавленный вой: «Милый мой! Светлый! Почему я не нужна тебе? Почему?! Что же будет со мной? Как мне выжить без тебя?» 

    Янка встала на колени перед монолитной скалой двери, шепча бессвязную тираду из одних вопросов, не замечая, что временами переходит на крик. Заметив, наконец, за собой эту недопустимую вольность, крепко зажала себе рот. 

    После долго, как фанатичная богомолка в религиозном экстазе, прижималась то лбом, то губами к холодной двери и шептала свою придуманную молитву:

 

             Господи, ну выдай меня замуж,

             Выдай меня замуж ЗА НЕГО!

 

    Слёзы чертили на пыльной дверной поверхности тёмные дорожки: «За что ты наказываешь меня так жестоко? Невыносимо! Больно! Почему лобызаю эту бездушную, вишнёвую деревяшку? Может, не было на свете никакого Аграновича? Игра больного воображения? Господи, пожалуйста, я хочу его видеть! Только не через год и не через десять лет, а сейчас. Сейчас!»

    За спиной послышались шаги, осторожные и тихие, но Янка отчётливо услышала их сквозь собственные рыдания. Осознание того, в каком неприглядном виде её могут застигнуть незнакомые люди, окатило волнами испуга и стыда. Она вскочила, как ошпаренная, готовая с боем прорываться к выходу, закрыв ладонями зарёванное лицо.

 

    Внизу на лестничной площадке, в свете тусклого казённого освещения, стоял – АГРАНОВИЧ!

 

    Янка тихо ахнула. Ей показалось, что внутри у неё оборвался и ухнул вниз висевший на тонкой ниточке булыжник. Застывшая в полной растерянности и парализованная, она всё же отметила его неприятное сходство с Антипом.

– Яна? Привет.

– Привет – еле слышно выдавила из себя Янка, задыхаясь.

– Ты что тут делаешь?

– Да так… К знакомым заходила… 

Агранович бегло взглянул на часы – поздновато для визитов. Половина первого ночи. Все заранее заготовленные на случай встречи фразы, постоянно кипевшие в Янкиной голове, ежедневно корректируемые и дополняемые, вдруг самым досадным образом испарились, а те, какие вертелись сейчас на языке, казались теперь несусветно глупыми и неуместными: «Если спросить, что он здесь делает? И так понятно – домой идёт. Откуда? Да от бабы какой-нибудь, и вообще не твоего ума дело. Почему бросил? Надоела, вот и всё, покрасивее нашёл. Боже, как же всё по-идиотски!» Наконец, чтобы прервать давящую тишину, она с большим трудом заставила себя продолжить диалог:

– Саш, я скоро замуж выхожу.

– Поздравляю. 

– Хотела за тебя, а вот видишь... Почему так, Саш? Я не нужна тебе? Совсем?

Агранович смущённо опустил волшебные глаза.

– Не прячь глаз! Дай ещё хоть в последний раз посмотреть! Я уже и забыла, до чего ж они у тебя золотые!.. 

    Горячие слёзы градом катились по Янкиным щекам. Она уже перестала вытирать их, насквозь мокрым носовым платком и только изредка размазывала сырость по подбородку.

– Успокойся. Надеюсь, ты будешь счастлива… 

 –И это всё что ты можешь мне сказать?! Другими словами – пошла вон! Да?! – Янка дёрнулась всем телом, внутри у неё будто взорвалось, она резко оттолкнула Аграновича и кинулась в бездонный ночной омут. 

    От охватившего её вселенского ужаса, Янка очнулась лишь на пустынной площади. Оглушённая, как зажатая в безжалостной ладони божья коровка, она не понимала как здесь оказалась. Задохнувшись от сумасшедшего бега, долго всматривалась в мигающую неоновой рекламой темную даль: «Никого. Он не побежал догонять. Всё! Я его больше никогда не увижу! – рухнула последняя крохотная надежда, – А на что, дура, надеялась-то? Всё и так было ясней ясного. О встрече мечтала, о весне? Ну, кончилась зима, вот – встретились, и что теперь? НИЧЕГО не изменилось! Всё, как по кругу, опять заново. Звон заунывный, похоронный. Ночь. Одиночество без конца и края…»

    Жгучий ветер яростно мотался по площади перед Дворцом Спорта, кидаясь холодными колючками. Словно обезумевший, оглохший звонарь безостановочно дёргал за канаты флагштоков, перепутав их со своей скорбной колокольней. Тоскливый набат звенел всё громче. Даже не верилось, что металлические столбы, на которые по праздникам поднимали разноцветные флаги, могут издавать столь однообразные душераздирающие звуки, похожие на тревожный перезвон, возвещающий о беде. В чёрной чаше мёртвого фонтана обрывок афиши пойманной бабочкой танцевал свой последний танец. Янка застыла под большим аляповатым рекламным щитом: «Спешите в медвежий цирк!» и зачарованно наблюдала замысловатые кульбиты клочка мятой бумаги, бывшего когда-то частью яркого мира шоу-индустрии. 

    С большим усилием Янка оторвала взгляд от шуршащего танца, медленно подняла глаза, увидев на афише несчастных мишек в маленьких фуражках с балалайками в могучих лапах, тихо засмеялась. Она хохотала всё громче и громче, до слёз, до боли в боку, сгибаясь, приседая и, наконец, упав в грязь: «Я страдала-страданула! Сердце своё изгрызла, а он не побежал догонять. Не думал даже! Много вас тут таких, бегать ещё за всеми. Сдохни теперь под его окном. Шиза! Он и глазом не моргнёт!» Собственный истеричный смех напомнил Янке тот наглый, безудержный ведьминский гогот за вишнёвой дверью, когда она подошла к ней впервые. 

    Отчаянно гудели трубы флагштоков, скрипели, бились металлические канаты, обогащая разнесённый ветром смех металлическим скрежетом. Казалось, что всё, что находится на площади, принимает участие в Янкиной истерике: пляшущий клочок-акробат, воющие трубы флагштоков и ветер, сыплющий в лицо пригоршни пыли, издеваясь и подначивая, и только мишки с афиши медвежьего цирка сочувствовали искренне, молча, скорбя о своей судьбе, изнахраченной ради глупой чужой потехи: «Ненавижу цирк!»

    Цепенея от погребального гула, Янка прятала мокрое лицо в воротник: «Как больно! Раздирает на куски. Тягуче – невыносимо! Это нужно немедленно как-то прекратить!» 

    Вдруг, холодея от ужаса, она поняла, что к чувству неизбывной жалости к себе уже примешалось ещё что-то неясное, но всё нарастающее… НЕНАВИСТЬ. Да, это была ненависть к Аграновичу, густо смешанная с яростью, как раз тот зловещий коктейль, несущий смерть Янкиным обидчикам. Обездвиженная ужасным открытием она не могла оторваться от созерцания завораживающих кульбитов гуттаперчевой афиши в чёрной пасти фонтана.

    «Стоп! В любом случае я не хочу, чтобы Агранович умер, вне зависимости любит он меня или нет. Необходимосрочно (!) успокоиться – посмотреть на себя из космоса. Спасти его от моего ужасного неподконтрольного карающего дара. Может, там, на крыше небоскрёба, где мы были так счастливы вместе (пусть мне это только казалось), я смогу его простить – спасти? Может, там я снова поверю, что есть ещё надежда и смысл в моей дурацкой жизни?»   

    Она решительно направилась к высотке, крепко зажав уши. Но печальный гул, предательски пробравшись в самое нутро, засел занозой и преследовал, не ослабляя хватки. 

    Широкая дорога к единственному в городе небоскрёбу освещалась одиноким тусклым фонарём. Ещё на подходе к высвеченному пятачку Янка увидела три зловещих силуэта и поняла, что ждут именно её. Не составляло большой сложности определить намерения молодых людей в чёрных куртках. Янка вспомнила, как Цесарский, равняясь на Великого Комбинатора, цитировал «Будут бить, возможно, ногами». 

    Янка шла твёрдо и уверенно прямо на них, с вызовом глядя в злобные лица. Изо всех сил стараясь не показать, что хоть капельку боится. Только предусмотрительно сняла длинные серёжки. Сами по себе они не представляли ценности, но в пылу сражения могли порвать мочку, а главное – задержать её на пути спасения Аграновича.

    «Да, теперь я знаю, что могут бить просто так, без причины. Враньё, что хулиганы ловят свои жертвы в тёмных подворотнях. Наоборот, вот они миленькие на самом освещённом месте, посреди проезжей части». 

– Чё, блатуешь? – Это была единственная фраза, причина и претензия, высказанная низкорослым и, до смешного кривоногим парнем из сердитой троицы. Он же ударил первым и сразу же в кровь разбил Янке губы. Больше никто не проронил ни слова. Сначала били молча, будто выполняя повинность, но постепенно входили в раж. Лишь один из парней, постоянно ронявший на асфальт свою бейсболку, удивлённо вопрошал, тараща остекленевшие глаза: «Пацаны, а вы чего?» Но, не получая ответа, кидался навёрстывать простой. Янка поначалу пыталась отбиваться, но теперь только прижимала к лицу свой джинсовый рюкзачок, промокший от крови. 

    Она упала на усталый, пыльный тротуар, в ход пошли тяжёлые ботинки. Когда азарт достиг высшей точки накала и, бесстрашных бойцов обуяло совместное желание добить жертву, ночная трасса проявила странное оживление. Сверкнул фарами автомобиль, за которым, возвышаясь, как слон над черепахой, выплыл двухэтажный автобус, похожий на сверкающий иллюминацией, круизный теплоход. Но это явление не прервало слаженных действий единомышленников. Автомобиль, а затем и неповоротливый гигант бережно объезжали группу молодчиков, энергично молотящих ногами жертву. Из иллюминаторов верхней палубы зеваки с интересом взирали на картинку из ночной жизни городских окраин. «Странно. Всё это можно было хоть как-то объяснить, если бы эти уроды были бритоголовыми скинхедами, а я студентом из Южной Африки или хотя бы из Лаоса. Но, за что?!» – это была последняя её мысль. Толстая, рифленая подошва с хрустом шмякнула в висок. Свет померк… 

 

    Янка лежала, не чувствуя под собой твёрдой поверхности. Создавалось впечатление, что она поднялась над землёй сантиметров на десять. Казалось, что можно опустить руку и дотронуться до грязного истоптанного асфальта. По коже пробегали скопления нежных колючек, как будто Янка оказалась внутри бокала с шампанским среди стремящихся вверх живых верениц прозрачных пузырьков. Свежий, весенний запах! Лёгкие потрескивания - лопаются крошечные воздушные шарики. Тело стремительно теряло вес, и после очередной серии тихих, сухих щелчков Янку мягко вытолкнуло вверх. 

    Она поднималась всё выше, выше. И вот зависла над бездной, раскачиваясь на тонком лучике, исходящем из солнечного сплетения. Девушка стала вращаться, как ёлочная игрушка, подвешенная на слишком тонкую нить. Вращения становились всё быстрее, с каждым витком увеличивая диаметр. Вскоре от бешеной скорости и треска, заложило уши. Кто-то запредельный, забавляясь, как ребёнок, раскручивал её в пустоте. От частого, глубокого дыхания грудь словно прокалывало насквозь. Испуганно размахивая руками и ногами, Янка взбивала густой эфир, но это лишь усугубило её положение, сделав более-менее упорядоченные движения по кругу лихорадочно бестолковыми. 

    Девушка беспомощно барахталась и носилась во все стороны то падая камнем вниз, то кувыркаясь до тошноты, зажмуриваясь или тараща глаза, но темнота оставалась неизменно кромешной и равнодушной: «Где-то я это уже сегодня видела? Меня ветер гоняет, как тот пёстрый афишный обрывок в чёрной бетонной яме». 

    Далеко внизу стала проявляться картина удивительной яркости. Вся земля, вплоть до округлого горизонта, покрылась сеткой из светящихся неоновых потоков света. Параллели и меридианы, окутавшие всё видимое пространство, разнились оттенками и толщиной. Вдоль этих светящихся дорожек летели, словно по трубочкам гигантских капельниц, прозрачные сферы: розовые, перламутрово-сиреневые, жёлто-салатные, пурпурные. Внутри переливающихся, как мыльные пузыри, разнокалиберных шаров сверкали фосфорецирующие искорки, за некоторыми тянулись яркие световые шлейфы, переплетаясь между собой и тая. Внутри образованных движущимися линиями периметров плавали сферы меньших размеров, более сильной цветовой насыщенности. Необъяснимое сочетание нарастающего страха, перемешанного с восторгом, готово было взорваться в Янкиной голове. 

    Внезапно всё её существо до боли сковал железный паралич. Давление нарастало. Уши совсем заложило от свистящего ветра. Сильный хлопок обдал ледяным потоком. Взрывной волной Янку подбросило высоко вверх. После взрыва страх мягко отпустил. Янка словно шерстью обросла маленькими молниями. Необыкновенная шуба из электрических разрядов потрескивала и приятно холодила кожу. «Откуда это золотое свечение? От меня! Я поток плазмы – светящаяся стрела. Снова!»

    Чудеса, заполняющие теперь Янкину жизнь, всё ещё будоражили, но уже не повергали в шок и постепенно становились привычными. Янка сгруппировалась и почувствовала, что теперь сама властна над собой. Невидимая, всесильная рука лишь хорошенько встряхнула её и отпустила, доверяя теперь самой решать и управлять своим движением: «Теперь всё кажется просто и ясно. Какая же я была дура! Нет, поистине, каждому человеку полезно пережить избиение на улице, и чтоб обязательно без причин. Жалела себя. Разнюнилась. Посмела зациклиться на своих сопливых страданиях – чуть не погубила самого прекрасного на свете человека! Нет, ещё не так нужно было врезать!» 

    Гортанно жутко хохоча, та, что раньше звалась Янкой, сгруппировалась, и со свистом полетела, нацелившись на копошащиеся внизу тёмные силуэты: «Ура! Я научилась управлять своим полётом! А значит, стрелы всё же могут тормозить!» Внизу, в круге света, она разглядела компанию во главе с прытким, кривоногим коротышкой. Он озверело пинал девушку, лежащую на тротуаре без сознания: «Мальчик хочет в табло!» 

    Но перед самым раскрасневшимся, конопатым «табло» огненная стрела вдруг резко затормозила. В пылающем мозгу возникло сразу, будто на клавиатуре компьютера нажали кнопку и, моментально на мониторе выскочила пояснительная табличка: «Смерть никогда ни для кого не является наказанием. Напротив, насильственная, мученическая гибель может служить искуплением и облегчить участь в ином мире. Не стоит предоставлять такой привилегии недостойным объектам. Наиболее приемлемым наказанием является тот образ жизни, которой они ведут в данном воплощении…» «Ну, ладно. Живи, пацан. Пугнуть тебя, что ли, для приличия, чтоб до конца дней запомнил?». 

– Гляньте, мужики,эт-чего?

– Мне в глаз копьё целится. Вот висит. Не видите вы, что ли? Вот же оно, вот!

– Ты, ко гонишь? Глюканул?

– Дуло залепи!

– Да у него давно бак подтекает!

    «Копьё! Копьё!..» – благим матом орал кривоногий, убегая во всю прыть, высоко подпрыгивая, как от уколов невидимой иглы. Изредка догонявшие его растерянные друзья получали увесистые тумаки от сбрендившего атамана. Слившись со своим новым летучим, пылающим естеством, Янка шутя догоняла бедолагу, оставляя пожизненные отметины о незабываемом вечере.

 

    Из подъезда шестнадцатиэтажки выбежала испуганная женщина в светлой блузке:

– Я милицию вызову! Девушка, вы как?! – женщина наклонилась над Янкой и заворковала на мягком наречии, изливая из глаз свет бесконечного сострадания – Вы здесь живёте? 

– Нет, я здесь умираю. – В первый момент Янка не понимала, где находится, но приветливую женщину узнала сразу: 

– Давайте я помогу встать. Рано умирать. 

– Я видела вас… Когда ехала из Ярцево в тамбуре. На красивой поляне было так чисто. Вы предложили мне мороженое, я тогда не понимала. Вы на таком языке говорили... 

– Я в подъезде этом сижу – на входе. Да ты, детонька, видно, совсем не в себе.

– Плохо у меня всё… Не любит он меня. Бьюсь-бьюсь, а зря! Всё равно не любит!

– А ты не жди прынцев-то. Гляди на того, кто рядом. Главное, чтоб тебя любили. А выйдешь замуж, стерпится – слюбится! Смотри-ка, из сумки всё повытряхнули. Будто искали чего. Ну-ка, глянь, всё цело? 

– Моё при мне, – прошептала Янка, нашарив свой талисман на цепочке, и привычно вдавила круглый камень в ямку между ключиц.  

 

Иллюстрация Александра Ермоловича

 

 

 

    Дядя Витя уже целый час украшал во дворе свою шикарную машину кучевыми облачками разноцветных воздушных шаров. «Ещё бы куклу-невесту привязал. Дизайнер хренов! Позор! Нет, ещё не позор, а лишь самое начало позора», – Янка обречённо и растеряно наблюдала в окно на сборы свадебной кареты. Находиться в квартире было омерзительно. Всюду копошились и хозяйничали малознакомые люди, скатывали паласы, двигали мебель, накрывали столы в радостном предвкушении застолья. 

    Особенно Янку поражал воодушевлённый энтузиазм мамы. Казалось, что она всю жизнь только и мечтала, как бы побыстрее сбагрить дочку в общество обкуренного Антипа, слегка избитой Мамлюды и бесподобного Валика. 

    Стрелки часов, как будто сбесившись, летели по циферблату с невероятной скоростью. Ужасный час расплаты за малодушие неминуемо приближался. Иногда Янку посещала отчаянная мысль: ВЗБУНТОВАТЬСЯ! ВСЁ ОТМЕНИТЬ! ПОСЛАТЬ ВСЕХ ПОДАЛЬШЕ! Ведь никто не заставит её выйти замуж насильно. Но как объявить об этом?! Как решиться?! Что скажет мама Ира, как отреагируют родственники и гости, которые так ждут праздника? Какая-то непостижимая сила удерживала её от решительного шага. «Эх, папа-папочка! – подумала она в отчаянии, и душа её сжалась от боли – как же ты бросил меня?! Нормальные то отцы всё разруливают, как надо, а мой даже на свадьбу не объявился. Вот так всегда, когда ты мне больше всего нужен…» Накопившаяся давняя обида застряла в горле. На веках словно повисли пузыри слёз, полные обиды, готовые лопнуть в любую секунду.

– Янка, прячься иди! Выкупать тебя идут! 

    «Да, это было бы здорово! Спрятаться так, чтобы никто никогда не нашёл», – мелькнула у Янки детская мысль, простая, как всё гениальное. Сначала она решила найти прибежище в своей заветной кладовке, но обнаружила там удивительную перестановку. Несмотря на то, что сегодня все вещи в доме перемещались со своих привычных мест, вид фамильного сервиза, расставленного прямо на полу, производил весьма странное впечатление. Старинную посуду из чудесного тончайшего фарфора, много раз склеенного, непригодного для прямого употребления, берегли, как реликвию, поэтому не выставили даже на свадебный стол. Сейчас же самым варварским способом вокруг величественной супницы на пыльном линолеуме были расставлены узорные блюдца. У всех приборов справа лежали Бог весть откуда взявшиеся ложки, а слева, как положено – вилки. Имелся и один грязный гранёный стакан, накрытый сверху чёрствым кусочком серого хлеба.

    Времени на выяснение значения чьей-то глупой шутки не оставалось, и Янка, подобрав кружевные юбки, укрылась в шкафу: «Эх, только бы экзотическая Антипкина бабушка не пожаловали-с. Надеюсь, что они перед уходом крепко привязали Валика к кровати». 

    С лестничной площадки доносились приглушённые всхлипы бесноватого языческого обряда. Соседи во главе с Лёнчиком, приободрённым перспективой обретения нового диска с компьютерной игрой, выколачивали «калым» из тупого поддатого жениха и соответствующей ему свиты. Янкины продавцы с жаром рекламировали «товар», трясли импровизированной косичкой, сплетённой из разноцветных лент, с трудом сдерживая грубый натиск покупателей. Но, увы, кроме двух литровых бутылок водки, выбить из «купца» больше ничего так и не удалось. 

    В затхлой темноте «последнего приюта» в Янкину голову лезли дикие мысли: «Боже, а ведь на свадьбах ещё и «Горько!» кричат, а вдруг меня во время этого мерзостного поцелуя стошнит прям на стол?!» То чудились ей каркающие проклятия антиповской бабки, обращённые к остолбеневшей маме Ире, держащей на рушнике вместо традиционного каравая свой фирменный синий торт «Негр в пене»: «Шалава подзаборная, а енто не ты ли у меня у прошлом у годе подушку пуховууташшыла да настойку аптекарску вылакала? А я-то волнуе-переживае, ДАРАСТУДЫИХУ…» То представлялось, как посреди свадебного застолья возникает в дверях слоноподобный Валик с привязанной к спине кроватью. И чтобы дополнить картину несусветного Янкиного позора, на глазах у притихших от изумления гостей, нарочито публично мочится в свои рваные треники, громко кряхтя от удовольствия. А она, чтобы сгладить ситуацию, вертится, как уж на сковородке, уговаривает всех не обращать внимания, лопочет что-то про уринотерапию. 

    Наконец, процесс купли-продажи завершился в пользу скупых, хамоватых, но, к сожалению, всегда правых покупателей. Жених нашёл свою суженую невероятно быстро, будто заранее знал, что её в любое время можно застать в шкафу:

– Ну, чё! Поехали штоль, паспорта замараем!

 

    Янку затолкали в машину, напоминающую ярмарочный вертеп, и повезли демонстрировать её позор всему городу. К счастью, окна автомобиля были щедро облеплены гроздьями воздушных шаров. Уже смирившаяся с участью балаганного уродца, невеста, испытала облегчение, вырвавшись из-под прицела сотни любопытных глаз. Свадебный кортеж направился к Дворцу бракосочетаний, где предстояло свершиться непоправимому ритуалу. Янка захлёбываясь, пила прямо из горлышка жгучее шампанское, обливая белоснежные кружева и не чувствуя вкуса: «Хоть бы вот так ехать и ехать всю жизнь и никогда не доехать!»

    Вдруг сильным толчком автомобиль развернуло и отбросило на обочину. Под пронзительный визг тормозов в ветровом стекле мелькнуло тёмное лицо человека с расширенными от ужаса глазами.

– Твою мать! 

– Ну, ты смотри, бомжина какой-то прям под колёса бросился!

– Он откуда вообще взялся?

    На дороге вниз лицом лежал плохо одетый человек, из уголка рта стекала в мокрую грязь тонкая красная струйка. На неестественно сгорбленной спине разошёлся по шву ветхий пиджачишко. Вывалившийся из прозрачного жёлтого пакета румяный батон намок в придорожной луже. 

    Когда пострадавшего перевернули на спину, он весь напрягся, несколько раз судорожно вздрогнув, медленно обмяк и вытянулся, одновременно из его открытого чёрного рта вырвался страшный внутриутробный хрип. Робко подошедшая в этот момент Янка, вдруг отпрянула, бледнея, а затем кинулась на пыльный асфальт, нисколько не заботясь о чистоте платья. Она дотрагивалась дрожащими пальцами до волос мужчины, целуя его одутловатое лицо, пачкая свои губы его кровью:

– ПАПА! ПАПОЧКА… 

    На Янку всё произошедшее произвело впечатление бомбы, что разорвалась средь бела дня в гуще людской толпы, оставив после себя багровое месиво из мяса, грязи и беды. Её словно заморозили. Она стала двигаться и разговаривать медленно, будто жила под водой. События представали перед ней, как жуткий фильм ужасов, просмотренный эпизодически, когда можно закрыть глаза и не смотреть самые пугающие кадры, поэтому она никак не могла припомнить все подробности. В памяти застряли лишь разрозненные события, которые, как вспышки, то внезапно зажигались, то гасли. 

 

Иллюстрация Александра Ермоловича

 

 

 

    После неудавшегося бракосочетания, когда шумиха ещё не улеглась и от круговорота мелькающих, как в калейдоскопе лиц гостей, полицейских, врачей скорой помощи, вынырнувших из-под земли агентов конкурирующих между собой похоронных служб, и прочих посторонних, рябило в глазах. Антип не нашёл ничего лучше, как устроить несостоявшуюся брачную ночь, чтобы, как ему казалось, развеять Янкину, а заодно и свою, печаль.

    «Папа лежит в морге. Папы больше нет. А дома и шагу негде ступить от чужих людей. Бегают, мельтешат – унижают траурный момент. Кроме меня да случайной старушки, о папе так никто и не всплакнул! Свидетельские показания, заказ гроба, покупка носовых платков, венков, полотенец… Спрятаться бы от чужих глаз, деться хоть куда-нибудь, выплакаться…» Слишком уж не вязалась вся эта похоронная суета с масштабом Янкиной трагедии, поэтому она не в силах была отказаться от столь заманчивого предложения Антипа – остаться в тишине и почти одиночестве. 

    К «брачной» ночи Антип изрядно подготовился, стырил у мамы Иры свадебное шампанское (и не только его…), взял ключи от хаты у подельника Зёмы. Чужая квартира, где предстояло произойти кощунственному событию, отличалась от Антиповской наличием более-менее приличной мебели. Но шкафы, коврики, и свисающие лохмотья пожелтевших обоев – всё вокруг было основательно подрано кошками, которых в данный момент в квартире не было. Кошек, видимо, держали несколько, так как даже самому матёрому котяре в одиночку не справиться с таким внушительным количеством разрушений. 

    Функцию главного украшения интерьера выполнял огромный музыкальный центр – серебристый монстр с четырьмя колонками. Он возвышался, как трон, и до того выделялся бесстыдной роскошью на фоне убогости жилища, что на нём можно было, смело вешать ярлык «Ворованный». Ещё одной деталью сомнительного происхождения была обыкновенная потёртая школьная доска с мелом и тряпочкой, размещённая с загадочной целью в узком коридоре вместо вешалки.

    Для начала романтической прелюдии «спаситель» нагло запёрся к Янке в ванную комнату, воспользовавшись тем, что шпингалет на двери был кем-то предусмотрительно выломан. Таких вольностей Антип никогда себе раньше не позволял. Сцена получилась безобразная. Убедившись, что возлюбленная не намерена радостно плескаться и поддерживать брачные игры, Антип угрюмо, но, явно не теряя надежды, предложил выпить. Они лежали на чужом скрипучем диване, на ветхих простынях из пока не пропитых закромов Мамлюды, надеясь, что Валик ещё не успел на них «расписаться». Пили каждый своё (Янка – шампанское, Антип тянул крепкое пиво), слушали чужую музыку.

    Антип несколько раз предпринимал неуклюжие попытки соития. Но каждый раз тушевался и с напускным видом, будто «так и было задумано» закуривал очередную сигарету или с тем же фальшиво невозмутимым видом возвращался к сосредоточенному общению с бутылкой «Балтики». Молчаливое возлияние затянулось за полночь. 

    Вдруг новобрачный совсем сдулся, спрятав лицо в подушку. «Свернулся в колобок», как говорила бабушка, и ощутимо дрожал. Янка удивилась: «Неужели почувствовал, что невеста абсолютно безразлична к нему? Значит, я ошибалась на его счёт, и Антип – не совсем потерян для общества!». Ей даже стало немного жаль его.

    Но покаянная сцена несколько затягивалась. Наконец, он повернулся. Янка вздрогнула, увидев такое выражение, которого никогда не наблюдала у него раньше. Физиономию Антипа перекосил ужас! Он побледнел, как застиранная простыня. Кажется, даже зубы стучали. Антип впивался в неё холодными белыми пальцами и шептал с мольбой и отчаянием: «Ты видела? Ты видела ЕГО?!» 

    Ничего не оставалось делать, как полночи уговаривать и успокаивать обезумевшего детину. Янка гладила его по голове, баюкала, как маленького: «Тут никого нет. Кого ты испугался? Успокойся!» Ей самой в этот момент не помешала бы подобная реанимация. Антип лишь таращил выпученные глаза и сжимал до боли Янкины руки. 

    Когда брачная ночь окончательно осточертела и нестерпимо захотелось по-маленькому, Янка попыталась освободиться от цепких объятий «грозы района». Но эксцентричный любовник вцепился в неё мёртвой хваткой:

– Не уходи! Хочешь бросить меня?! 

– Пусти! Мне надо в туалет!

– Он следит за мной… из кухни!

– Да кто?! 

– Твой отец…

– Что мелешь, идиот! Папа умер. Он в морге лежит!

– А ты уверена… что лежит? Не видела что ли как он подошёл, по плечу меня... Легонько так. И пальцем погрозил. С улыбочкой такой… 

– Что допрыгался! Глюки покатили? Ширяться надо меньше и пиво глушить вёдрами! Пусти, сказала!  

    Янка вырывалась изо всех сил. «Новобрачный» остервенело цеплялся за руки, ночную рубашку… Затем упал ничком на пол и, обхватив её ноги, в голос зарыдал. Такого финта Янка не ожидала даже от «активного дурака» в подпитии и взмолилась: «Ну, не вместе же с тобой мне на горшок идти!» По привычке стала нашаривать на груди кольцо: «Всё равно оно не спасает меня больше!» Янка сняла с шеи цепочку с кольцом вместо кулона и надела оберег на обезумевшего Антипа. На дальнейшие уговоры времени не оставалось:

– Держи! Обороняться будешь в случае чего! – Янка протянула бедняжке пустую пивную бутылку, пытаясь ретироваться по направлению к уборной. Но подопечный взревел, как раненный медведь: «НЕТ!!!» Поняв, что опорожниться без жертв не удастся, Янке пришлось идти на хитрость. Воспользовавшись тем, что от вопля он ослабил захват, она выпрыгнула из капкана его рук с проворностью, которой сама от себя не ожидала. Антип двинулся следом. В отчаянии девушка схватила мел со школьной доски в прихожке.

– Смотри! – Сама не зная почему, подчиняясь неизвестному доселе инстинкту, принялась чертить вокруг Антипа «магический» круг. 

    Подопечный ошарашено следил выпученными глазами за белой полосой и, похоже, успокаивался. От напряжения и глупости происходящего, Янке показалось, что кривоватая окружность дымится белыми туманными язычками. Чтобы усилить производимый эффект, она с самым серьёзным видом делала руками пасы, приговаривая торжественным шёпотом: «Чур-зачура, огради, загороди! Навьи-морьи, отойди, изыди!..» и тому подобную галиматью.

    К великому изумлению, этот «цирк» заметно изменил настроение Антипа. Изобразив высокий легкоатлетический старт, он решительно встал в центр круга. Спортсмен был явно готов к битве и устрашающе держал перед собой бутылку за горлышко, как миниатюрную дубинку. Обрадовавшись, что отважный воин не сдастся без боя, Янка поспешно удалилась. 

    Вдруг зыбкое спокойствие нарушил душераздирающий крик и звук с силой разбитой бутылки. «Знать, не помогло моё колдовство?!» – холодная оторопь охватила её с ног до головы. Кутаясь в халат, Янка в нерешительности топталась у двери и не могла заставить себя выйти из туалета в ужасный, населённый опасными мертвецами мир. Подозрительная тишина наводила на резонный вопрос: «Жив ли ещё узник магического овала?»

    Осознание того, что «супруг» подло оставлен наедине с врагом и, возможно, геройски пал на поле брани по её вине, подвигло на решительные действия. Янка медленно толкнула онемевшей рукой скрипучую дверь. От страха звенело в ушах. Сердце гулко ухало в горле. Казалось, что за каждым углом притаилось по раздутому обезображенному тлением мертвецу. От каждого самого осторожного шага предательски громко скрипели старые половицы. По белому дверному косяку была размазана свежая кровь и несколько тёмных подтёков устремились вниз, обгоняя друг друга. 

    Из комнаты доносилось приглушённое звериное рычание. Звук от приближения страшного существа, будто кто-то торопливо полз на четвереньках, заставил содрогнуться и моментально вывел из оцепенения. Спасаться! В несколько прыжков Янка оказалась на тёмной кухне. Вдруг из странного узкого проёма в стене прямо на неё кинулась ужасная чёрная тень. Всё оборвалось внутри. Едва успев увернуться, девушка молниеносно нырнула под стол и забилась там, поджав ноги: «Обложили! Кровавая развязка неизбежна!» 

    И действительно, «развязка» довольно сильно окровавленная не заставила себя долго ждать. Включился свет. В дверном проёме стоял Антип, прижимая к груди обмотанную полотенцем руку. К стене напротив был прислонён прямоугольник зеркала: «Это что ж, меня собственное отражение в зеркале чуть не сделало заикой! Какой придурок ставит на кухнях зеркала?!» Антип, нисколько не удивляясь тому, что невеста сидит под столом, уныло сообщил охрипшим голосом: 

– Я его отогнал. Порезался вот. Пойдём отсюда быстрее, пока он не вернулся!

    В половине пятого утра по пустой предрассветной улице они спешили в ободранную Антиповскую берлогу, чтобы вволю отоспаться рядом с пропитанным древними отложениями ложем Валика, и передохнуть от утомительной «брачной» ночи. Пожалуй, это было самое приятное из всех событий последнего времени.  

 

Иллюстрация Александра Ермоловича

 

 

 

    Утром несостоявшийся супруг повёз Янку в училище, чтобы взять законное освобождение от занятий на три дня «в связи с похоронами близкого родственника». Не сопровождал, а именно повёз на руках. На Янку навалилась такая слабость, что головы не повернуть. Язык непослушный, толстый. Всё время спать хочется, а уснуть невозможно ни днем, ни ночью…

Одногруппники восприняли Антипа – хуже некуда. Все, даже обычно лояльный ко всем мужчинам Шмындрик. Смотрели молча, с расширенными от ужаса глазами, как научный симпозиум на прооперированного профессором Преображенским Шарикова. Они ж его не видели никогда. Впечатлений, наверняка, хватит теперь надолго. Антип же додумался с самым серьёзным видом представиться Янкиным мужем! 

    От потрясения быстрее всех оправился неутомимый Цесарский, так как тут же вернулся к своему нормальному состоянию и стал изощрённо изгаляться. Он нарочито почтительно пожал Антипкину руку и без тени улыбки (это ж надо такую выдержку иметь!) заявил, что теперь неделю эту руку мыть не будет, гордится мол, что с таким важным человеком знаком, которому САМА себя беззаветно доверила!

    Антипу изощрённые издёвки были невдомёк. От такого льстивого «реверанса» тот вовсе «поплыл» и пригласил на поминки всю группу. «Придём, обязательно! Святое дело! Как не прийти. На свадьбу не удостоились, так хоть помянем, дружно, по-человечески…» – не меняя приторно-сладкой интонации в голосе, пообещал подлый Цесарский.

    От стыда Янка не могла из себя слова выдавить. Она из последних сил изображала, что всё идёт, как надо, мечтая только о том чтобы провалиться сквозь землю и не видеть унылого скепсиса на лицах сокурсников. Но когда Антип принялся расхаживать по мастерской, заглядывая в подмалёвки, и с видом знатока комментировать: «Пестровато!» или: «Цветотени мало», не замечая откровенных усмешек, Янка не выдержала. Мастерская – милое сердцу место – вдруг стало враждебным. Нет наказания страшнее, чем презрение самых близких и любимых людей! Будто внезапно включился свет, и она оказалась голой на сцене. Все в ужасе молча созерцали её позор и никто уже не мог помочь! 

    Голова кружилась до тошноты, шатало во все стороны, и Янка, держась за стену, как можно незаметнее выскользнула из кабинета. На лавке в скверике перед училищем сидела Никотинка с неизменным окурком в коричневых пальцах и таким же мутным потерянным взглядом, какой, наверное, был в тот момент и у Янки.

– Коматозит? – понимающе кивнула Никотинка.

    Без предисловий они дружно затянулись по-новой. Со стороны, отрывистый тезисный диалог мог показаться диким. Недоговорки, бессвязные, незаконченные мысли... Но сейчас им вообще можно было бы обойтись без слов. Как брошенные в приюте недоразвитые дети они потянулись друг к другу, полностью доверяя собрату по несчастью.

    Янка с ужасом поймала себя на мысли: «Как мы с ней удивительно похожи сейчас! Два серых, бесполых существа, питающиеся ядом». Всем в округе было известно, что Никотинка колется и давно зависима от наркотиков. Как она до сих пор умудряется держаться в училище? Талант! 

    Съёжившись, как худой побитый воробей, Никотинка взгромоздилась на спинку лавки и раскачивалась взад-вперёд, глядя прямо перед собой воспалёнными, стеклянными глазами. Она и обычно-то была не в себе, но сегодня её состояние не вызывало сомнений даже у наивной Янки. Как поглощенный общением с потусторонним миром медиум, Никотинка вещала безжизненным тусклым голосом, лишённым даже намёка на эмоции. Казалось, она не нуждается в собеседнике, и если бы Янка повернулась и ушла, это никак не повлияло бы на течение повествования. Никотинка вспоминала прошлый сентябрьский «колхоз».

– Мы тогда с Бесей, прикинь, с двуми кадрами состыковались. Вадя и Сосок. Конкретно так, до лямуров. Мой Вадя был – ничего, прикольный. А Сосок этот – хоббит, не выше сидячей собаки, зато борзый! Они-то с Бесей быстро… лапти сплели. Там еще какой-то сабантуй общенародный был – «День села», что ли? Местные гопники наши трусы на верёвке вместо флажков повесили на свой сельсовет. Украсили, значит… Празднично! Неделю трусера на ветру реяли... Ты вообще этот день хорошо помнишь? 

– Я себя не помню, как зовут, а ты мне про какие-то сабантуи…

– Ну, уж этот эпизод, я думаю, всем запомнился. Мы на болоте руку отрубленную нашли, кисть. Чёрную, раздутую. Я её на проволоку нацепила и ходила пугала всех. Дура! Девки визжали благим матом, разбегались, пацаны тоже приссыкали – сторонились.

    Янка невольно поёжилась. Ранимая и впечатлительная, она не могла не помнить эту отвратительную сцену, долго преследовавшую в жуткие одинокие минуты. Никотинка понуро продолжала, отстранённо водя рассеянным, слепым взглядом.

– Я хоть и капитально ужаленная тогда была. Но в голове мысль прям выстрелила. Что мне моя «забава» отрыгнётся ещё. Рука отомстит мне за шуточки… Так и вышло… Как-то ширнулись мы славненько и в стогу всю ночь прокуролесили… Под утро возвращаемся… Отходняк пошёл. Сели у болота курнуть на прощание, кинулись, а спичек джок… Вадя грит, щас я быро в барак сбегаю… Ушёл и нету… нету… А на меня жуть такая напала. Темно. Сыро. Холодец! А на болоте, будто кто вздыхает тяжко, протяжно… Я в склон впечаталась… глаза закрыла. Вдруг слышу всплеск… тихий такой… ещё… ещё… И водичкой кто-то в меня брызгает… Не знаю сколь времени прошло, но мне вечностью показалось… Решилась я, так сказать, правде то в глаза взглянуть… И вижу. Стоит буквально в двух метрах прям на поверхности воды… она – РУКА!.. и не тонет. Брызгает в меня, брызгает… А потом пальцем, значит, это… грозит мне, грозит-грозит, долго та-ак…

    Янка вдруг почему-то вспомнила, как издевательски подобострастно Цесарский тряс «благоверному» его бледную руку в голубых татуировках. Всплыли в памяти события прошлой ночи… Ведь папа Антипу тоже пальцем грозил!

– Янк, ты, кстати, в курсе как тебя в училище прозвали?

– ?

– ШИЗА…

 

    Похороны прошли скомканно, зато поминальные столы были сервированы с неоправданной помпой. Больше всего беспокоило маму Иру чтобы не пропали заготовленные на свадьбу продукты. В остальном всё складывалось удачно. И водка оказалась кстати, и все необходимые для помощи в организации похорон родственники заранее были на месте. Даже оплаченные услуги фотографа и то пригодились. 

    Гроб с телом покойного мама Ира в дом распорядилась не заносить. На заднем дворе городского морга, приехавшие на свадьбу гости, скорбно помолчали несколько минут и, не снимая крышки, сунули гроб в маленький пыльный катафалк. Без сопровождения оркестра. Могилу спешно забросали землёй и приступили, наконец, к главному действу, ради которого все, собственно, и собрались – пышному застолью с обильным возлиянием. То, что вместо свадьбы состоялись похороны – казалось, лишь недоразумением, которое помогло сэкономить на подарках. 

По сути дела покойного уже и так все давно «похоронили» в своей памяти и смирились с его исчезновением, как с само собой разумеющимся обстоятельством чужой жизни. Смирились все… Кроме Янки. Чем больше проходило времени со дня гибели отца, тем усугублялось Янкино душевное состояние. Она ясно осознавала, что невыносимая тяжесть поселилась в её душе навсегда, подминая под себя всё: привычный ритм, цели, мечты, всю её жизнь! 

    Из группы (слава Богу!) припёрлись не все – несколько общаговских обитателей (ну, эти чисто – пожрать), неразлучники – Гульнур и Нюся (от скуки), Цесарский (как же он пропустит такую возможность поприкалываться) и Большая Мать (единственный, кто пришёл из искреннего сочувствия). Янка, всегда любившая вкусненькое, впервые в жизни испытывала стойкое отвращение к еде. Махнув под обстрелом укоризненных взглядов одну за другой две большие полные рюмки водки, больше похожие на стаканы, она угрюмо сидела за столом, потупив взгляд, прислушиваясь к себе. Но вопреки ожиданиям лучше не становилось, она ни капли не захмелела и не расслабилась. 

    Гости же напротив становились всё веселее и раскованнее, совсем позабыв, по какому поводу собрались. Янку ужасно раздражали их беззаботные пьяные лица. «Помянем! Помянем! Выпьем за упокой души!» – звучало почти также бодро, как «Горько!» или «За здоровье юбиляра!» Когда же раскрасневшиеся тётушки обнялись и дружно затянули народную песню, Янкино терпение лопнуло. Она стащила со стола недопитую бутылку и решительно направилась в свою кладовочку.

    В любой другой момент картина, представшая её взору, наверняка ошеломила бы её. Даже сейчас, когда все чувства будто умерли, Янка впала в ступор и не знала, как реагировать на увиденное. Открыв дверь кладовки одним рывком, она застала Антипа и Нюсю страстно лобызающимися в интимной полутьме. Сладострастная парочка была настолько увлечена своим занятием, что не замечала обомлевшую свидетельницу. 

    Первое чувство, посетившее Янку, было отвращение: «Как он может прикасаться к Нюсе, она же вся покрыта гнойными угрями?! А с другой стороны, неужели Антип может ей нравиться, он же полный даун?! А, пожалуй, они подходят друг другу – шоу уродов!» Прелюбодеи продолжали свой мстительный акт, топчась по белой Нюсинойблузке скомканной на полу. Антип громко пыхтя, елозил под несвежим бюстгальтером партнёрши. Даже обнаружив провал секретной операции, коварная Нюся не сразу вытащила ладонь из расстёгнутой ширинки Антипа.

    Янка с каменным выражением лица тихонько прикрыла дверь:

– ВОТ ЭТО ДА!!! А я-то думала, что меня уже ничем не удивить… 

 

Иллюстрация Юлии Нифонтовой

 

 

 

    Уже две недели как Янка жила вместе с Антипом в съёмной квартире. Как ни странно, но тот омерзительный случай с Нюсей сыграл решающую положительную роль в вопросе переезда. Во-первых, Янка могла сколь угодно изображать горькую обиду и не допускать горе-жениха до тела, а во-вторых, то, что она решилась на пребывание на одной территории, заставляло Антипа надеяться на положительные перемены и вести себя прилично. Подлила масло в огонь утрата перстня, который в суматохе был где-то обронен, а скорее всего втихаря пропит ушлым сожителем. 

    Совместное проживание нисколько не сблизило их и не сделало даже подобием семьи. Каждый жил своей отдельной жизнью, встречаясь только под вечер. По ночам обделённый лаской Антип кипятил чифирь на крошечной кухне и угрюмо дымил в потолок. А Янка маялась без сна, вздрагивая от каждого шороха, и только под утро забывалась тяжёлым коротким бесчувствием. 

    Она постоянно пребывала в болезненном состоянии скрытой затянувшейся паники: «Прошляпила! Упустила единственную в мире любовь. Не будет в жизни больше ничего хорошего. Никогда! Только не смей обвинять Аграновича! Не смей! Сама во всём виновата!» Янка гнала навязчивые мысли, затушевывала, но постоянно скатывалась на жалость к себе, которая непременно перерастала в ненависть. Она отлично знала, чем заканчивались такие вспышки. Янка не могла справиться с вырывающимися наружу, как вулканическая лава эмоциями. И часто ловила себя уже задыхающейся от рыданий, проклинающей самоё себя. Наваливался чёрной лохматой тушей необъяснимый страх. 

– Так плохо мне ещё, пожалуй, никогда не было. Не вырваться! Некуда бежать! До каких пор будет длиться безутешная тоска?! Ненавижу себя!

 

    Кто-то необъяснимо ужасный неотступно следил из каждого угла этой чужой квартиры, прятался в шкафах, под диваном, под ванной, дёргал за простыню, прикасался к одеялу, сопел над ухом. Если раньше Янка желала уединённости, то теперь она стала бояться оставаться одна, поэтому присутствие Антипа радовало, как никогда.

    К ночи страх усиливался. Ночные приступы не поддавались описанию, их можно было только почувствовать, как беспрерывно нарастающий животный ужас птенца попавшего в когтистую хищную лапу в оцепенении смотрящего в неотвратимо надвигающуюся открытую чёрную пасть, когда уже ощущается на лице горячее плотоядное дыхание. Вот сейчас клацнут в последний раз острые зубы, и жадное безжалостное чрево проглотит беспомощное тельце. Сковывает ледяной судорогой, невозможно пошевелить даже пальцем. Свист в ушах и жуткое давление на каждую клеточку, как будто протягивают сквозь узкий резиновый шланг. Нервы натянуты струнами перед разрывом… Резкий хлопок. Холодная взрывная волна подбрасывает над кроватью и накрывает с головой. 

    «Есть только один способ прекратить эту пытку. Уйти от всех и навсегда! Не доставлять удовольствие невидимому монстру смаковать моё унижение. Пусть захлопнется эта чёрная пасть – я ей не достанусь. Сама решу одним махом свою никчёмную, никому не нужную жизнь». 

    Янка вспомнила почему-то, как, замерзая зимой на автобусной остановке, спасалась от стужи тем, что представляла – сейчас не февраль, а март. И, воздух вдруг становился терпким – весенним, будоражащим сокровенные желания. Лезли в голову сладкие мысли о счастье, об Аграновиче… «Какая же глупая была тогда – счастливая несмотря ни на что. Главное, что не было тогда этого пожирающего ужаса, а значит, можно было жить и мечтать. Всё о весне мечтала. Ну, вот она твоя весна. Завтра заканчивается. Кушай её с маслом! Ничего не изменилось к лучшему. Только хуже стало! 

    Снова кто-то злобно смотрит отовсюду – следит. Страшно! Антип, наверное, чувствовал, что-то похожее в ту ночь, когда его преследовал мёртвый отец? Теперь вот, пожалуйста, и сама испытываю такой кошмар, что в пору чертить магический круг. Только знаю точно, что это не поможет. Мне больше ничего не поможет. Неотвратимо! И даже рассказать об этом невозможно. Кому? Антипу? Это смешно! Маме Ире? Она тут же объявит всему городу, что диагноз, поставленный ею при моём рождении, подтвердился. Упечёт в психушку навеки. Там уж точно не спрятаться от НЕГО запредельного, всепроникающего, бесконечно жестокого…»

– Антипка, забей косяк. Раскумаримся… 

 

    Посреди ночи Янка очнулась от ослепительной вспышки света. Прямо над головой возвышался сотканный из светящейся плазмы воин-великан, сверкающий, как гигантский бенгальский огонь. Раздвигая головой потолок, он занёс над ней огненное копьё величиной с берёзу. Янка не услышала своего отчаянного крика. Только тихое потрескивание раскалённого воздуха нарушало ночной покой притихшей хрущёвки. Взгляд невидящих белых глаз будто проникал в сознание. Преодолев голосовой спазм, Янка сорвалась на визг. Вместе с голосом вернулась и возможность двигаться. 

    Словно прорывая невидимые путы, она скатилась с края и забилась под диван. Но этот трюк не отпугнул воинственно настроенного призрака и не разбудил причмокивающего во сне Антипа. От потустороннего жуткого взгляда фантома, будто отвратительно мерзкие черви копошились в Янкином мозгу, а затем вытекли наружу и расползлись по комнате, затаившись до времени в каждом тёмном углу. Призрак распался на искорки и тихо растаял, а Янка ещё долго колотилась в холодном поту, боясь высунуться из-под дивана, беспрерывно шепча в безумном исступлении: «ЯНАГРАНИ – ЯНАГРАНИ – ЯНА–ГРАНИ–Я–НА…» 

 

    Первое, что увидела утром, едва открыв глаза – стоящий посреди комнаты вместо стола мотоцикл «Ява», сделанный из чистого золота. Судорожные попытки растолкать Антипа, как обычно, ни к чему не привели. Пытаясь справиться со сбившимся дыханием, Янка двинулась вперёд, протягивая дрожащие руки к новоявленному чуду. Прикоснувшись к холодному блестящему боку мотоцикла, она несколько секунд стояла, не веря своим глазам. Наконец, картинка дрогнула и стала меняться, когда взгляд прояснился от наваждения, Янка увидела, что стоит перед столом, на котором лежит пачка сигарет «Золотая Ява». По спине пробежал лёгкий холодок.

– Янка-шиза на грани криза, – деловито сообщил гладкощёкий холёный диктор из утренней программы новостей. Янка медленно перевела безумный взгляд на экран включившегося непонятным образом телевизора:

– КТО?

– Повторяю, шиза на краю кар-ни-за, – с плохо скрываемой издёвкой по слогам отчеканил диктор, и как ни в чём не бывало, продолжил: – Кризис верхних эшелонов власти в Южной Корее…

– Капец! – Янка на ватных ногах вернулась к дивану, постояла какое-то время, а затем рухнула, как подкошенная, и замерла без движения. 

    Обрывки странных неясных воспоминаний проносились перед ней. Мелкие незначительные детали прежней жизни, о которых она старалась забыть или вовсе никогда не помнила раньше, беспорядочно роились перед её мысленным взором. Безобразно согнутая дверь взломанного киоска, алюминиевая кружка на чужой даче, коричневая от многолетнего чайного налёта, крупный циферблат наручных часов на загорелой руке Гвоздева, маленький темно-зеленый почтовый ящик, запертый на несуразно большой амбарный замок, подъезд, где целовались с Аграновичем, пуговица на его пальто блестящая и отполированная, будто сделанная из чёрного камня.

    Немного оттаяв, как фарш, вынутый из морозилки, Янка, превозмогая навалившееся бессилие, с трудом стала одеваться, боясь глядеть по сторонам, чтобы не обнаружить ещё какой-нибудь «сюрприз». Страх гнал Янку прочь из квартиры – к людям. Она теперь очень хорошо понимала, почему городские сумасшедшие так любят бродить по улицам. Только внутри толпы, живущей повседневными заботами простой понятной жизни, страх терял часть своей силы и ослаблял узду. Янка приобрела множество новых привычек: подолгу бесцельно ходить по городу, не поворачиваться спиной к открытой двери, не выключать на ночь свет и не смотреть в зеркала. Она больше не тратила время на макияж. Хотя вроде бы совсем недавно считала неприличным выйти, не накрасив тушью ресницы – всё равно, что голой.

    Но сегодня, торопливо умываясь, она забылась и рефлекторно взглянула в большое зеркало в ванной. Из туманного зазеркалья на неё смотрело остановившимися глазами, затянутыми мутной жёлтой плёнкой её мёртвое отражение с землисто зелёным лицом и полуоткрытым чёрным провалом рта, перепачканным зубной пастой. Янка вскрикнула. Голос дрогнул и сломался. Отражение перестало быть послушным и вместо того, чтобы повторить движения за своей хозяйкой, вдруг искривилось ненавидящей торжествующей улыбкой: «Ты моя! Уже скоро!» Янка похолодела. Сердце на миг замерло, а затем глухо забухало, с болью сотрясая грудную клетку, всё тело, пол под ногами и пространство вокруг.

 

    Янка очнулась бегущей в домашних шлёпанцах по незнакомой улице с зубной щёткой в руке. Растерянно пыталась сообразить, где находится. Случайно Янка встретилась взглядом с идущей навстречу молодой беременной женщиной в светлом плаще и розовом берете. Беременная тоже оказалась обладателем знакомого жуткого лица – её Янкиного лица! Только на этот раз ненавистная злобная усмешка носила оттенок удивления. Не в силах выдержать обмороженного взгляда, Янка попятилась, пока не упёрлась спиной в стену. Боясь потерять сознание и ведя неравный бой с подкатывающей тошнотой, она медленно посмотрела вокруг. Интуитивно стала нашаривать висевший на груди перстень, но вспомнила, что давно уже смирилась с его потерей. Это открытие не добавило оптимизма.

    Оглядевшись, Янка с ужасом обнаружила, что все прохожие, что идут по улице, стоят на остановке, пассажиры городского транспорта, водители проезжающих автомобилей, все люди вокруг имели одинаковые, словно приросшие посмертные маски. Казалось, что в городе идёт странный будничный Хэллоуин и всех жителей города обязали не выходить из дома без страшных масок. Но по каким-то неведомым торговым хитросплетениям во все магазины города завезли маски только с Янкиной мёртвой жёлто-зелёной физиономией. Несчастные обыватели, тяжко вздохнув, смирились со своей участью и, напялив одинаковые силиконовые страшилки без намёка на праздничное настроение, пошли на работу и по своим обычным делам. Теперь напугавшее Янку собственное отражение смотрело на неё многократно умноженным: из под седой бороды хромого старичка в кепке, из двойной коляски, везущей малышей близнецов, из окон проезжающего мимо троллейбуса номер шесть. Отовсюду! 

    У Янки перехватило дыхание. Перед глазами зарябили белые и чёрные точки. Хватая ртом воздух, она стала медленно сползать по стене на тротуар. Носители мёртвых лиц заметили её беспомощность и стали толпиться вокруг. Высокий атлет с длинными волосами, убранными в хвост, низко склонился над ней и попытался похлопать по щекам. Янка почувствовала сладковатый гнилостный запах разложения от своего мёртвого одутловатого двойника. Она не дала прикоснуться к себе и с необычайной для предобморочного состояния ловкостью поймала его руку в модных часах со светящимися цифрами и с отвращением откинула в сторону: «ОТВАЛИ!» Монстры, возмущённо переглядываясь, угрожающе зарычали. Понимая, что если она сейчас позволит себе роскошь расслабиться, то её уже никто не спасёт. 

    Янка нашла в себе силы подняться и двинулась прочь на непослушных чужих ногах, показывая жестами, что с ней всё в порядке и она не нуждается в помощи. Мёртвоголовые клоны пытались удержать её, вяло хлопая по плечам и хватая за рукава. Неожиданно Янка заметила, что вдалеке замаячила знакомая свеча многоэтажки. Отмахиваясь от навязчивого внимания, она стремглав ринулась к высотке: «Вот мой единственный выход. Надеюсь, что сегодня ничего не помешает. ВСЁ!»

    Поднимаясь по ступеням, Янка заметила в себе некую странность – её правая нога оказалась отлитой из толстого стекла, и через неё теперь был отчётливо виден грязный асфальт с окурками. Вторая нога, так же пытаясь догнать первую, быстро меняла плоть на прозрачное стекло. Это нисколько не удивило Янку, а только усилило отчаянную решимость.

    Она очутилась внутри проходного подъезда, куда они заходили с Аграновичем, хмельные и счастливые когда-то давно, во сне – в другой невозвратной жизни. Консьержки нет на месте – кабинка пуста, мелькает включенный телевизор, кипит электрочайник. «Интересно, тут всё ещё работает милая тётя Роза? Или тоже исчезла, как все добрые приметы светлого прошлого, где ещё была надежда…

    Лифт. Пятый этаж… седьмой… десятый… Если люк на чердаке закрыт, то прыгну с общего балкона» – выход на чердак оказался не заперт: «Опять удача! Смотри-ка, а жизнь-то, похоже, налаживается!» – горько усмехнулась про себя Янка. 

    Подбежав к краю крыши, к тому самому, с которого они летели с Аграновичем, целуясь в волшебном сне, не мешкая, сразу прыгнула. В глазах всё стояло собственное мёртвое лицо, искривлённое в злорадной усмешке с нелепо повисшим белым червячком зубной пасты на ввалившихся чёрных губах. 

 

 

    «Что это за мягкое покалывание под ладонью? Трава? Ровно подстриженный газон? Нет – это длинные ворсинки ковра». 

    Высокие своды потолка теряются в темноте. Стены, будто выложенные великанами из огромных каменных глыб. На широком подиуме гора пёстрых ковров. Серебряные блюда с фруктами и ягодой. Потрескивают дрова в камине. Тяжёлый, напоённый пьяными ароматами воздух, колышется и обволакивает. В замке всё осталось, как и прежде, но стало как-то более реально, осязаемо. В отличие от тех навязчивых снов «про замок» – уютно.

    «Я снова в гостях у знакомого людоеда – так мне и надо…» Кто-то заботливо, словно в детстве, укутывает Янку пушистым пледом, именно как она любит – чтобы обязательно было закрыто ухо. Так всегда делал только один человек на свете:

– БАБУШКА!!!

– Донюшка! Очнулась, моя ягодка! Долгонько уж с тобой отваживаюсь, а тебе и можно то всего полчасика тут побыть…

    Янка кинулась в объятия сухонькой белоснежно седой старушки. «Но ведь бабушки уже давно нет на этом свете, а раз мы встретились, то, значит, и я тоже в мире ином».

– Я умерла?

– Да что ты! Тяпун тебе на язык! Жива ты, жива. Не поверю, что ни разу тут не бывала. Узнаёшь? Это наш замок – фамильный. Ты на Грани. Скоро папа твой сюда совсем переселится.

– После сорока дней? – с ужасом догадалась Янка.

– Ну, вообще-то – да! Уж я говорила ему. И зачем ты, сыночек, под колёса бросился? Ни к чему это. Ничего не изменишь таким-то способом. Всё равно, как оно должно по судьбе идтить – так и будет! На-ка, донюшка, выпей настой. Это редкий сбор – такого на земле днём с огнём не сыщешь. Пей, он тебя быстро в чувство приведёт. 

– Бабуль, а мы что, не на земле разве?

– Ну, как сказать-то тебе ещё, говорю же – на Грани. Думаю, где-то рядышком с Луной. Место тихое, хорошее.

– Спокойно у тебя. Как же я давно не отдыхала. Ты, знаешь, мне постоянно страшно. А чего боюсь – не знаю… Устала сильно…

– Да, шибко он тебя поизнахратил. Долго, видать, опаивал, прахом могильным осыпал… Что ж ты, донюшка, все подарки то мои раздала? Серьги, перстенёк – кому попало… Помогать тебе трудно теперь стало. Ладно, слушай главное. Как вернёшься, найди то пальто, в каком ты к бабке Антипкиной ходила. Заверни подклад. В подол игла воткнута. Ты её сразу найдёшь – игла чёрная, загнутая, без ушка, на огне обожжена. Вынь. Да смотри не выкидывай – вернётся. Сломай непременно. Приворожил он тебя. Ирод! Ну, ничего, ничего – всё пройдёт. Это дело поправимое… Одна у людей защита – молитва. Знаешь хоть одну?

    То, что видела и слышала сейчас Янка, было в высшей степени невероятно, но то, что произошло в следующий момент – не поддавалось никакому объяснению. Как бы предчувствуя появление чего-то необыкновенного, свечи задрожали, а огонь в камине встал на дыбы. В тёмном арочном проёме проявилась высокая стройная фигура. В каменную комнату вошёл Агранович, попивая чай из большой синей кружки. Янка дрожала, в голове вертелась слышанная где-то фраза: «Полный живот порхающих бабочек!» 

    Одет Агранович был в старые драные джинсы и клетчатую фланелевую рубашку, какие носят обычно дома хорошие мальчики. Его повседневный домашний вид никак не вязавшийся с величием средневекового интерьера, умилил Янку до слёз. «Как только я могла сравнивать мерзкую Антипкину образину… с НИМ!!! И ни капли они не похожи! Глаза у него – янтарные и тепло от них. Будто летишь…» 

    Бабушка поспешила ретироваться, скрываясь за суетливой деловитостью.

– Только времени, касатики, уже совсем не осталось. Прощайтесь…

    Увидев, что Янка очнулась, Агранович отставил кружку и кинулся к ней.

– Янка! Наконец-то! Ты как? 

– Я-то?.. А почему ты здесь?!

– Я – местный житель. 

– Ты, я вижу, без капюшона сегодня? Не съешь меня? 

    В глазах Аграновича вспыхнули и погасли яркие жёлтые искорки, он резко качнул головой, словно затушил их. 

– Не надо об этом сейчас. У нас слишком мало времени, чтобы ругаться. 

– Тогда ответь на главный вопрос, почему же ты и я не вместе?!

– Выяснения ни к чему, – Агранович резко прервал разгорающуюся Янкину истерику, - Я должен ответить на твой действительно самый главный вопрос. Ты носитель разящего дара – Золотой стрелы. Если б артефакты не раздала, то приобрела бы ещё и дар Видения. Тогда бы знала в кого метить. Запомни, Золотая стрела целит в Демонов, а не в людей. Но некоторых полностью поглотили их демоны-подселенцы. Уничтожен Демон – не нужна оболочка, умирает носитель. Эти люди съели себя своей же злобой. Ты ни в чём не виновата. Ведь не все, на кого ты сердилась, умирали. Неужели наивно полагаешь, что могла убить каждого, на кого случайно психанула? Это если очень кратко. Но я должен тебя спросить. Хочешь остаться здесь? К сожалению, иных форм жизни в наших краях пруд-пруди…

– Но я не хочу оставаться в мире, кишащем демонами или я сама, вроде них? Я что не могу быть нормальным человеком?!

– Знаешь, что означает твоё имя? Яна – дар Бога. Ты нормальный человек, может, даже лучше… Золотая стрела…

– Не хочу быть стрелой. Столько смертей! Мне страшно. Это можно как-нибудь прекратить?

– Когда найдёшь любовь, своего человека, то часть силы перейдёт на него, и ты можешь потерять свой дар.

– Но ведь Ты - мой человек. И ты это тоже знаешь. 

– Мы очень похожи – одной породы. Только в отличие от тебя, я свой выбор уже сделал. Моё место здесь… я не твой, прости!

Агранович неожиданно горячо поцеловал её так, что у Янки закружилась голова и комната, тихо вздрогнув, поплыла. Вспыхнуло горькое осознание: «Это прощание! Теперь навсегда! Господи, спаси и помилуй!»

 

Иллюстрация Александра Ермоловича

 

 

 

    Игоря Гвоздева узнать можно было с большим трудом. Он заметно возмужал и отрастил себе длинные волосы, которые убирал в хвост. Вообще весь последний год был для него удачным: «сдал» на кандидата по дзюдо, школу закончил – лучше, чем ожидал, в универ на «Защиту информационных технологий» поступил с первой попытки, на зависть Ярцевским одноклассникам. Единственное недоразумение, портящее радостную картину мира – Янка. «Угораздило же так втрескаться!» – удивлялся он сам себе. Вместе с этим новым чувством навязалась на Игоря несвойственная ему застенчивость – сковывающая по рукам и ногам. 

    А если Янке даже видеть его будет неприятно? Оно и не удивительно, если вспомнить постыдные обстоятельства знакомства. Чтобы он – Игорь Гвоздев – признанный герой школы, умник и франт, взламывал ночью киоск из-за пачки дешёвых сигарет и пары чупа-чупсов. Уму непостижимо! Но, увы! Это был единственный криминальный эпизод в его жизни и произошел он на глазах у Янки – самой чудесной девушки на свете. Всё случилось слишком быстро и неожиданно. Не мог Игорь в тот момент спасовать – показать перед Янкой свою слабость, оставить её в компании набитой дуры – Шиги.

    Весь этот долгий год мучился Игорь, то пытался писать письмо, но выходило глупо, и раз от разу всё нелепее. Несколько раз, приняв сто грамм для храбрости, пытался звонить Янке, что смешнее всего – составил план разговора – как начать, что спросить, чего приврать. Первый раз позвонил на Новый год, но Янки дома не оказалось, а её строгая мама отчитала его ни за что, ни про что. Когда Игорь насмелился позвонить ещё раз, его ждало более страшное разочарование. То, что прокричала ему в трубку Янка, он помнил слово в слово: «Саша! Сашенька! Это ты?! Куда пропал? Почему так долго не звонил?» И чего, спрашивается, было так орать? Видать, уже тогда её клинило? Обидное недоразумение отодвинуло желанную встречу ещё дальше за горизонт в непроглядную даль. «Может, родственник какой-нибудь непутёвый, Саша-Сашенька этот, а я себе нервы выматываю?» – успокаивал себя Игорь. Но больше уже звонить не решался. По-дурацки как-то всё получилось. Жаль! Исправить положение могла только личная встреча. «Вот поеду летом поступать, тогда и встретимся. Главное, дождаться!» – мечтал Игорь. 

    В его нагрудном кармане покоился клочок бумаги с Янкиным адресом, вырванный тайком из Сеткиной записной книжки. Зачем Игорь носил его с собой, он не мог себе ответить, ведь давно знал адрес наизусть. Судьба, как будто нарочно не давала им встретиться и дожидалась нужного момента. Игорь даже наведывался в художественное училище и успел познакомиться с ребятами из группы. Сердечная и общительная Большая Мать доверительно изложила свою версию о Янкиных трудностях. По её мнению, подруга находилась в творческом кризисе. 

    Безрассудная отвага, когда Игорь, как пылкий рыцарь «с открытым забралом» рвался спасать свою возлюбленную от мифического чудовища, резко сменялись периодами сомнений и робости. Ещё во время вступительных экзаменов он начал, как заправский шпион, следить за Янкой с одной лишь целью, чтобы как бы невзначай попасться ей на глаза, изобразить случайную встречу, а там уж как будет. Игорь находился в городе уже вторую неделю, но проклятая застенчивость не давала осуществить намерение. Он придумывал себе множество оправданий, каждый раз откладывая триумфальное появление перед объектом страсти. 

    Зато, если бы не его слежка, то Янка бы точно скинулась с крыши многоэтажки. Увидев свою принцессу разгуливающей в одном тапке с зубной щёткой в руках, Игорь сразу смекнул, что она не в себе. Разве нормальному человеку взбредёт такое в голову? И та добрая тётя Роза – вахтёрша из подъезда рассказывала, что не первый раз спасала девушку от неприятностей.

    Да, первое свидание произошло совсем не так, как мог бы себе представить даже самый смелый фантазёр. Точнее, свидание было только у Игоря, а Янка пребывала в беспамятстве на краю крыши. Хотя и до обморока она совершенно ничего не понимала – бесцельно водила расширенными от ужаса глазами, и не узнала его. 

    Общежитие Технического университета стояло как раз напротив больницы, где лежала Янка. Это было очень удобно. И заведующий отделением Лев Палыч оказался на редкость классным мужиком. Терпеливо так всё разъяснял. Доброжелательно. Вкрадчиво даже. Скорее всего, это у него профессиональное – боится рецидивов. Хоть мы и не буйные, но ему, как специалисту виднее. 

    Когда Игорь представился Янкиным женихом, Лев Палыч слегка удивился и пояснил, что некий её сожитель Антипов завсегдатай их больницы загремел с очередной передозировкой, а сама Янка застряла на грани реальности. Чего они уж там такого обкурились?! В бреду, пациентка твердила, что из-за неё погиб некий расчудесный Агранович, будто видела его там – на Грани, ещё убивалась по какому-то потерянному кольцу и умоляла принести ей чёрное пальто. По названному адресу никакой мифический Агранович не проживает – проверяли. По словам Льва Палыча, свихнулась Янка на почве неразделённой любви. Как долго продлится её пограничное состояние, никто пока определённо сказать не может. Необходим позитивный толчок. В силу живого характера Игорь не мог сидеть и ждать у моря погоды – поэтому решил действовать, как подсказывало ему сердце и устроить этот позитивный толчок, во что бы то ни стало в самый кратчайший срок. 

    Из-за необходимости спасать любимую, он вновь обрёл свой прежний авантюрный талант и отвагу. Перво-наперво, направился к Янкиной маме. Вопреки опасениям, обаять маму Иру не составило большого труда. Несчастная, подавленная болезнью дочери женщина схватилась за Игоря, как за спасительную соломинку: «Яночка у нас такая впечатлительная! Это смерть отца на неё так повлияла. Яночка была очень привязана к папе, а он – такой же был, непутёвый! Царство ему небесное!» 

    Вместе с мамой Ирой они упаковали чёрное Янкино пальто в большой пакет и передали через Льва Палыча. Заведующий, в свою очередь, пообещал разрешить свидания. Перед долгожданной встречей Игорь всё же решил наведаться к господину Аграновичу. Воспользовавшись удачным моментом, Игорь выписал адрес соперника из Янкиной истории болезни. Он решил даже не придумывать «легенды», а ориентироваться по обстановке.

 

    Дом ненавистного Саши-Сашеньки производил странное впечатление. Множество рукавов – ответвлений, россыпь окон, лоджий, балконов разных размеров и конфигураций, вынесенный наружу лифт. «Дом какой-то ненормальный, и «Грабанович» этот тоже, наверняка, сволочь!» 

    Замаскированный от суеты городской жизни двор навивал на Игоря мрачные мысли: «Прибью гада, пусть только рыпнется!» На двери подъезда не было ни кодового замка, ни домофона: «Вход свободен!»

    Игорь никогда не видел такого удивительного дверного звонка с ручкой, которую нужно было крутить вокруг своей оси, извлекая мелодичный звук, похожий на перезвон хрустальных колокольчиков. 

    Сначала за тёмно-вишнёвой дверью слышалось шуршание и испуганный шепоток. Игорь позвонил настойчивее – шорохи притаились и затихли. Он крутил и крутил ручку так долго, что, казалось, все колокольчики охрипли и осыпались. Игорь тоже слегка утомился и решил сделать передышку: «Может, показалось, что шебаршит там что-то?» Он прислушался. В этот момент за дверью произошло неловкое шевеление и раздался резкий звук от упавшего на пол стула. В квартире явно кто-то был, и этот кто-то не хотел открывать, расписываясь в своей неправоте. «А! Спрятался, крысёныш! Довёл девчонку до края. За всё ответишь у меня!» – объятый праведным гневом Игорь вошёл в раж, и выкрикивал обидные слова, целясь так, чтобы они влетали прямиком в замочную скважину. Он неистово крутил ручку звонка, пока та не отвалилась. Тогда Игорь стал пинать и колотить вражескую дверь кулаками.

    Если бы на площадке были ещё квартиры и сам дом не был настолько нестандартным, то дебошира наверняка сдали бы в ближайшее отделение милиции. Выпустив пар, почти счастливый Игорь, устало присел, подперев спиной униженную, но не побеждённую тёмно-вишнёвую дверь. В наступившей тишине запыхавшийся защитник оскорблённой невинности, услышал как где-то в глубине квартирного чрева безутешный и придавленный женский плач. Это моментально отрезвило его боевой пыл: «И с чего мне в голову пришло воевать с дверью! Ещё и замок своротил – как неудобно! Кинг-Конг на улицах Нью-Йорка!» – от осознания собственного вероломства сразу стало стыдно и неуютно. «Пора делать ноги!» – пришло к Игорю своевременное решение. 

    Но что-то удерживало Игоря у странного дома, и он не спешил покидать тихий дворик. Усевшись на скрипучие детские качели, закурил. Немного успокоившись, стал пристально изучать окружающее пространство и пришёл к выводу, что дворик только на первый взгляд выглядит безлюдным. Совсем недалеко под лавкой в пыли проглядывалось некое оживление. То, что казалось кочкой и брошенным под скамью тряпьём, было серо-коричневым иссохшимся существом. «Оно» продолжительное время силилось подняться и восстать из пепла. Наконец, подвиг был совершён – «Загадочное явление» с трудом встало на нетвёрдые ноги. К удивлению Игоря, существо оказалось женщиной с нечесаным седым хвостиком, в разбитых очках и засаленной, побитой молью кофте неопределённого цвета. В безумном сомнамбулическом состоянии, бомжихадвигалась, как на автопилоте, держа курс на Игоря, хрипло напевая одну и ту же фразу: «Напилась до усрачки… Не дойду я до тачки…»

    По мере приближения «существа» в памяти Игоря всплывали самые жуткие кадры из фильма «Ночь живых мертвецов». Но парень во что бы то ни стало решил не пасовать перед местными «зомби». Что-то внутри подсказывало ему – не прерывать движения событий и дождаться хоть какого-нибудь знака судьбы. «Существо» подняло на Игоря обмороженные глаза и протянуло к нему потрескавшуюся ручонку, похожую на куриную лапку: «Не найдётся ли для меня сигаретки, сэр?» Игорь непроизвольно отпрянул в сторону от сбивающего с ног перегара:

– Йес, мэм!.. Но за небольшую услугу – информационную.

– Всё, что в моих силах, сэр.

– Вы знакомы с неким господином Аграновичем Александром, проживающим в этом подъезде?

– Х-ха! Племянничек родной. Сын моего брата старшего – Фимочки. Брат у меня, знаешь, какой был? Великий человек! Профессор! Не повезло ему. Это точно. Ну, ты дашь курить, нет?!

– Ой, простите – Игорь отсыпал в куриную лапку несколько сигарет. После того как женщина с наслаждением пустила дымную струйку, Игорь продолжил допрос с пристрастием, пытаясь расположить собеседницу:

– Я его друг старинный. Никак не могу дома застать. А вас как, извините…

– Людмила Ивановна – представилась героиня «Живых мертвецов», кивнув с достоинством.

– Очень приятно – соврал Игорь, – так в чём же не повезло брату-профессору?

– С бабами не повезло! Ясно ж, как белый день. Жена его первая померла в родах. Сына, Сашку-то, он сам воспитал… на свою голову…

    Неожиданно и очень некстати Мамлюда замолчала.

– Ну?!

– Чего тебе «ну»?! Не запрягал. Думаешь, я не в курсе, кто ты есть на самом деле? На дурочку напал? Что я не знаю, что Сашка всему свету большие деньги должен? Ходите, вынюхиваете. Без вас тошно!

– Э-э, тётя Саши-Сашеньки, что за подгоны? Действуйте в правильном направлении – Игорь достал из кармана две сотки и продемонстрировал хруст новеньких купюр. Сквозь белёсую пелену в глазах Мамлюды отразилась перспектива не возвращаться в постылую реальность ещё как минимум дня два. Стройные ряды «Настойки боярышника» приближались, бодро маршируя и обещая спасительное забытьё:

– Чего те надо то?!

– Продолжайте мемуары. Не отвлекайтесь, – взгляд Игоря стал проницательным и суровым. 

Мамлюда заволновалась и, заикаясь, продолжила семейные воспоминания: 

– Ну, это… Влюбился Фима в одну студенточку… Женился. Официально. Вроде нормально жили… Сначала. Она Саньку не обижала. Мамой он её, сучку эту, правда так и не назвал. Фимочка и мне с детками квартиру тогда купил, чтоб рядом, чтоб в одном дворе… – Мамлюда совсем сбилась с мысли и надолго впала в транс. Организованные отряды спиртосодержащей микстуры совершили резкий марш-бросок за горизонт, и с каждой секундой молчания уносили всё дальше и дальше своё волшебное содержимое в алчные лапы других более расторопных рассказчиков. 

– Тётя-тётя, мамой сучку не назвал. И дальше?! – стальной голос Игоря вернул армию удалившихся пузырьков на исходную позицию, под самый нос Мамлюды. Набрав воздуха, словно собираясь нырнуть и долго не выныривать, Мамлюда продолжила:

– Короче, застукал их Фимочка. Свою, значит, молодуху с сыночкой своим… вдвоём… Сначала вроде и ничего… А потом будто умом тронулся. Слёг, за один месяц сам себя и съел. Врачи говорят – рак. Мучился сильно. А всё эта стервь виновата. Она! И Сашка тоже не лыком шит. Обладает он чем-то. – Мамлюда выпучила глаза, что вновь освежило воспоминания о кинематографических монстрах. Захлестнувшие эмоции и сосредоточенное внимание собеседника, открыли поток красноречия, – Это в роду у нас. Мать у меня – видящая! Бабка Карагаевна, не слыхал про такую? Снять-наслать-приворожить, что хочешь, – всё может! Она Сашку выбрала, чтоб дар свой передать. Ну, а как все это случилась – прокляла. Тут и покатилось у нас всё под гору. Сашка долгов наделал. Годами вроде как на содержании у сучки у этой жил. Художник! Гений хренов! А последнее время и вовсе, говорят, пропал… То ли от долгов бегает, то ли отбегался уже… Знаю, дело на него заведено. 

    Схватив деньги, когда вожделенная «боярка» уже, можно сказать, плескала у самого рта животворящей влагой, Мамлюда стала менее любезна:

– Ходите. Вынюхиваете. А сами и не знаете ни черта! Ментяры! И в органах у вас порядка нет! 

    Интуитивно чувствуя, что рассказ не закончен, Игорь вынул ещё две аналогичные бумажки. На этот раз Мамлюда повела разговор, как равноправный партнёр при заключении взаимовыгодной сделки:

– Подкинь ещё чуток. Кормильца мы лишились – форс-мажорные, видите ли, обстоятельства. На руках сын-инвалид. Ухода требует. А второй тоже… связался тут с одной… Говорила ж ему – не по Сеньке шапка! Выбрал себе – Клеопатру!

– Что так и зовут? Клеопатра? – Удивился Игорь. 

– Да, щас! Зовут обыкновенно – Янка Стрельцова, а вот гонору, как у царицы!

    От удивления Игорь чуть не вскрикнул. Поразительно – перед ним была не только тётка Аграновича, но и мать Антипа – несостоявшегося Янкиного супруга. Это уже не банальный триллер, а индийское кино в двух сериях! Ухажёры оказались двоюродными братьями, – точно свихнуться можно!

– Ну, и что? Приворожила бабуся ваша эту Клеопатру?

– Ох, не хотела сначала, прям беда! А как колечко-то на ней увидала. Так всё обтяпала – будь здрав! Сделку они заключили, Олежек ей значит кольцо это магически заряженное, а она ему Клеопатру тёпленькую. Только зря старалась. Ничего так и не срослось… 

– А я вот тоже одну принцессу приворожить желаю, – изображая доверительность, прошептал Игорь. Говорить громко он опасался, чтобы голосом не выдать сильного волнения, – адресок ворожеи не подскажете?

– Непременно, сэр. Только услуга денег стоит, – совсем обнаглела Мамлюда. Игорь сначала хотел изобразить глубокое равнодушие к информации и сбавить цену, но его пылкий нрав требовал немедленного разрешения самой важной в его жизни проблемы:

– Сколько?

– Недорого. Ещё столько же.

 

    Низкую скрипучую дверь покосившейся хаты открыла сама Карагаевна – клон актёра Милляра в собирательном образе всех ведьм сыгранных им за кинематографическую карьеру. С первых минут знакомства старушка поразила Игоря своей прыткостью и бесцеремонностью. Бабка быстро унюхала лёгкую наживу. Дабы не упустить лоха, желающего вызнать свою судьбу, она торопливо сопроводила Игоря в апартаменты. 

– Странно, но с улицы домик кажется гораздо меньше, – отметил Игорь, войдя внутрь. 

    Избушка, словно пчелиные соты, состояла из многочисленных ячеек – закутков. Комнаты наполнял кислый запах старости.

    Бабка раскладывала на столе замусоленные карты и бубнила обычную гадательную белиберду про обретение скорого счастья через сердечное свидание в казённом доме. Игорь не сводил глаз с красивого перстня на руке коварной старухи: «Ишь ты, и впрямь перстенёк необыкновенный. Есть из-за чего расстроиться. Ничего, не унывай, Янка, сейчас я эту каргу быстро «сделаю»!» Подчиняясь спонтанному решению, Игорь молниеносно схватил руку с перстнем железной хваткой и, не давая опомниться, глядя прямо в глаза, стал прессовать ошарашенную ведьму:

– На вас гражданка заявление поступило. О краже кольца. От Стрельцовой Яны Геннадьевны. Добровольно сдадим или оформлять будем? Как положено? Мы за вами давно наблюдаем! 

– А документик не покажите ли?.. – промямлила обмякшая старушка. Но по непобедимому напору «мента» быстро догадалась, что наличие или отсутствие документа ничего не изменит – быть ей сегодня ограбленной.

– От трёх до пяти тебе корячится! На нары хошь?! – заорал взбешённый «представитель власти», – Там клиентов пруд пруди – обгадаешься!

   Ведьма способна была уморить любого даже более сильного ведуна, но не могла сопротивляться силе любви, замешанной на такой страсти, отчаянной решимости и жажде подвигов. Нашёптывая, как заклятия, сложносочинённые предложения из одних матов, «Яга» обречённо сняла перстень с корявого пальца.

 

    «Результативно! – ликовал Игорь – не зря день прошёл! Соперники самоустранились. Один – наркоша в «передозе» отсыхает. Второй – аферист в бегах, соблазнивший собственную мачеху. По-любому, Янка моя! Не верю, чтоб она в наркоту втянулась или свихнулась всерьёз. Пальто ей передали. Перстень у меня! Скоро всё решится. Может даже сегодня? Вот увижу её, и всё станет ясно». 

 

    «Главное, отделаться от Таты – навязчивой соседки по палате с послеродовым психозом» – думала Янка, прижимая к груди большой пакет. Для уничтожения иглы ей хотелось создать торжественную обстановку. Сложность в том, что в больнице невозможно остаться одной – всюду медперсонал, больные, ещё Тата навязалась с бесконечными жалобами о том, как врачи-садисты отказались делать ей кесарево сечение. 

    Готовясь к церемонии уничтожения иглы и чтобы нащупать границы реальности, Янка целый день не пила таблетки. Уколов, правда, избежать не удалось. 

    В торце здания прямо под угрожающей табличкой: «На территории больницы курение строго ЗАПРЕЩЕНО!» беспрерывно смолили тёртые жизнью санитарки, степенные доктора, молоденькие медсёстры совместно с больными. По счастливому стечению обстоятельств «курилка» была пуста, только из окна приёмного покоя на Янку долго и подозрительно посмотрел угрюмый, но безопасный пациент-новобранец с хронической депрессией. 

    Местом священнодействия был выбран больничный сад. Янка чувствовала – надвигается некий переломный момент. Даже воздух в саду был необычен – напоен переливами тяжёлых экзотических ароматов. Словно дело происходило не на улице, а в парфюмерной лавке, где случайно разлили сразу несколько дорогих духов. Сместились временные и сезонные рамки. По календарю – разгар лета, на дворе – полдень, а погода больше напоминает тихий сентябрьский вечер. Гигантская туча закрыла небо, разделив его на равные части – тёмную и светлую.

    Ровно год назад – было Ярцево. Киоск. Ограбление. Как же она переживала! Стыдно, грустно и немного смешно вспоминать сейчас об этом. Как далеко, давно это было. В другой жизни. С другой Янкой. Сколько всего произошло. Навалилось. Половина тёмного, половина светлого, как это небо сегодня.

    Она села в кучу сухой травы: «Сейчас буду искать иглу в стоге сена». Под подкладом пальто в подол была продета зловещая, странная игла – чёрная, загнутая, без ушка. Всё как говорила бабушка.

    Янка достала из кармана больничного халата маникюрные щипчики. Напоследок ещё раз рассмотрела необыкновенную иглу. Неясный свист в ушах и вид обожжённой на огне иглы напомнил волшебные метаморфозы и ощущения, когда она была стрелой. Наверное, и выглядела так же – гладкая, стальная, с обожжённой душой. Рассекала времена и пространства иных измерений. Искала жертву. Довольно!

    Нет времени раздумывать. Нет больше сил терпеть чужое вмешательство в мысли, действия, в саму жизнь. Янка с усилием сжала щипцы обеими руками, ломая и выворачивая края лезвий. С болью, до крови исступленно сжимала она инструмент. Наконец, после огромных усилий, игла поддалась. Искорёженные щипцы откусили загнутый кончик иглы. 

 

 

    Туча чёрным неповоротливым медведем попятилась за горизонт, словно стыдясь своей неуклюжести. Мягкая, как пушистый ковёр, изумрудная трава заискрилась под солнцем. Прямо над Янкой просияли сразу две радуги – одна над другой. А разве бывает сразу две радуги? Глядя на небо, девушка невольно складывала в уме его цветовую гамму: «Вверху, голубая ФэЦэ с краплачком в разбеле, а книзу – пожалуй, можно немножко кадмия лимонного добавить».

    Янка скинула босоножки и побежала босиком по траве. Ах, вот откуда музыка - на летней эстраде под навесом играют музыканты. Отстукивает ритм ударная установка, барабаны, тарелки... всё громче, громче... 

    Обвешанные разноцветными драпировками, Перепёлкин с саксофоном, Хромцов в военной пилотке с балалайкой и, конечно, Цесарский с гармошкой наперевес.

– Дж-жаз-зз – это разговор-рр! – загадочно закатив глаза, проклокотал Перепёлкин и нахлобучив гапоновскую шляпу стал выводить мелодию на саксе. Шмындрик самозабвенно ударил в огромный шаманский бубен. Хромцов в такт затренькал струной гигантской балалайки. В образе Наташи Ростовой, как на балу, закружилась невесомая, белоснежная фея Зденка.

    До горизонта, расплескались кружевной пеной летние кафе. Ослепительную белизну их пластиковых интерьеров нарушали только разноцветные зонты от солнца. Компании одетых в белое людей беззаботно беседовали, потягивая вино. Тёплый летний ветер играл воротниками, юбками, бахромой пёстрых флажков, воланами скатертей. 

    Из соседнего павильона спешили навстречу Янке запыхавшаяся мама Ира и гладко причёсанный Лёнчик в крахмальной белой рубашке с маленьким галстуком, который ему надевали только на выступления в скрипичных концертах. На расписном рушнике мама Ира протягивала Янке свой фирменный торт «Негр в пене».         

    Янка завороженно наблюдала, как кружатся в высоких бокалах кубики льда. За ближайшим столом произрастала тощая фигура Гапона, согбенная над очередной главой философского трактата. Рядом Тарас Григорьевич подправлял лёгкими штрихами набросок. Внезапно Цесарский прыгнул на колени к ошарашенному Тарасу Григорьевичу:

– А тебе, друг Чичиков, позволь влепить одну безешку! Ах, позволь! Одну маленькую безешку! Ну, хоть одну! 

Тарас Григорьевич хохоча уворачивается от слюнявых поцелуев Цесарского, которому, конечно, всё простил на десять лет вперёд.

    Вот чистенький трезвый Талдыбаев накрывает удивительно красивый стол: букет из душистых еловых веток, салаты и красные яблоки на белой скатерти. 

    Лора и Гульнур, деловито двигают казенные стулья, зажигают свечи на каждом столе. 

– Армен, неси воду! – командует Большая Мать – строгая, но справедливая. Крупной, осанистой фигурой, спокойной уверенностью внушая всеобщее уважение. 

– Мужикам-художникам нужно за вредность молоко выдавать! – обречённо вздыхает Армен жадно впитывающий радость созерцания пышноцветущей женской красоты. 

    «Ну, как же я могла забыть о них? Ведь они все так меня любят! И я их люблю! Очень! Никогда вас больше не брошу, слышите, милые мои, дорогие! Родные! Я счастлива с вами!» – Янка очень много плакала за свою короткую жизнь, но сейчас впервые прослезилась от счастья.

    По поляне со звонким смехом промчалась стайка детей в погоне за огромными, как летающие веера бабочками: «Сцыляетщебетар! Солвейдудуццу!»

– Говор какой-то? Не английский и уж точно не немецкий. Напоминает французский, но нет, не он. А на каком это они языке говорят? Странно как-то… – Обратилась Янка к Большой Матери.

– Ничего странного. Это дети Зденки и Хромцова, и соседские ещё. Они русский плохо знают. Когда наша сладкая парочка обженилась, – они на Зденкину родину эмигрировали. У Хромцова там карьера быстро в гору попёрла. Он очень знаменит в Европе, а Зденка – многодетная мамаша. 

– Кто бы мог подумать!

– Да, жизнь ещё не такие выкрутасы выделывает. Вот наш андеграунд Перепёлкин – тоже образцовый семьянин, респектабельный стал, с брюшком. На телевидении попсовым звёздам клипы стряпает. 

– А Цесарский?

– Цесарик каким был задирой, таким и остался – карикатурист, журналюга. Вредный, но популярный! А у Арменчика – сеть салонов модной одежды в Питере, кстати, он мой муж.

– Да, это конечно кстати!

– Шмындрик – завуч в художественной школе. Вообще, у всех наших всё хорошо в жизни сложилось. Хромцовы каждое лето нас к себе в поместье приглашают. Красота!

– А я?! Со мной-то что?!

– Ты у нас самая счастливая. Смотри, кто к тебе идёт!

    Плавно, словно скользя по облакам, распахнув руки для объятий, к Янке приближался статный юноша с огромными медовыми глазами. 

    Из глубин пятого измерения, неотвратимо надвигались на Янку неземные глаза-звёзды, остановившие время и в один миг перевернувшие всю её жизнь. Необъяснимое магнитное воздействие нарастало, как нагревается включённая конфорка, как закипает чайник, как разгораются сухие поленья. По венам поплыл горячий, расплавленный воск, и … УДАР!!! Молния, пронзившая Янку миллиардами раскалённых, солнечных иголочек, единым потоком прошла насквозь, а, достигнув земли, вернулась обратно горячей волной и непостижимым образом ушла в бесконечное небо…

    Белокурый красавец крепко обнял Янку, а она напряжённо перебирала в памяти, где могла видеть его раньше. Всё в нём было ей, безусловно, знакомо: красивое лицо, запах и мягкие прикосновения, знакомо ощущение покоя, исходящее от него, и даже эти модные часы со светящимися цифрами на его руке. Может, когда он заговорит, то, услышав голос, она его узнает. Как будто прочитав её мысли, юноша протянул Янке заветный перстень с мерцающим голубым камнем и обратился к ней, ласково улыбаясь. 

– Вот. Это твоё.

– Откуда?! Я что окончательно шизанулась?

– Эх, Шиза, ты моя Шиза любимая… – Игорь сказал эту фразу шутливо, с нежностью и теплотой в голосе, но осекся, наткнувшись на гневный Янкин взгляд. «Какой же я идиот, разве можно любимую девушку так называть. Тем более знал прекрасно, что кличку ей такую в училище дали». – Ты прости меня, это я пошутил… неудачно…

    Янка удивлённо смотрела на растерянного Игоря, будто видела впервые: «А он симпатичный, почему я не замечала этого раньше?! Физиономия у него такая смешная, и… родная…»

    Девушка взяла протянутое кольцо и сжала в кулаке, словно крепко обняла старого друга после долгой разлуки. Впервые она не искала защищённости, не ждала сочувствия, а сама хотела обнять весь мир. На Янку накатила волна необъяснимой жалости и нежности ко всем тем, кто явился сейчас в её видении: к открытым и забавным ребятам из группы, к издёрганной, стареющей маме Ире с дурацким синим тортиком в руке, к усыпанному веснушками братику, который изо всех сил старается быть послушным, ко всем-всем людям. Просто потому что они только люди, с ошибками и слабостями. Но все же все они хорошие, смешные и нелепые, и они любят её, и она любит их и прощает: «Дети! Мы все - маленькие глупые дети. Но рано или поздно, а приходится взрослеть…» 

– Не называй меня так, Игорь. Терпеть не могу клички! Меня Яна зовут. 

 

© Нифонтова Ю.А. Все права защищены.