Слова пришли сразу. Она так и не поняла, приснились ей стихи или всё же сочинились в полудрёме под утро. Вскочив, схватила со стола ручку и на обратной стороне квитанции на оплату электричества быстро записала всё от первого до последнего слова. А потом села на кровать, подперла обеими руками щёки (локти – на колени!) и поглядела на себя в зеркало: «Ну, что, опять за старое? Ведь давала себе слово, что больше ни строчки. И зачем всё? Давно не девочка – дочка вон институт скоро окончит». Потянулась к столу, взяла исписанный лист, перечитала – и улыбнулась. Впервые написанное понравилось ей безоговорочно. Каждое слово, казалось ей, стояло на своём месте, и в целом выглядело стихотворение неплохо. Перечитала ещё раз и поймала себя на том, что пытается напевать: «Мой город, вымытый дождями, меня встречает по утрам». Она написала песню. Тоже впервые. До этого была уверена, что песни писать не сможет никогда. А ведь пять лет назад она зареклась писать. После того, как у неё украли её книгу. Можно даже сказать, ограбили её. Хотя начиналось всё замечательно.
Ей повезло. В девяностом году, когда уже открыто ругали злую советскую цензуру, но ещё по-прежнему возились с молодыми авторами, для них, молодых писателей, организовали семинар. Последний – и в череде подобных семинаров вообще, и лично для неё, Ольги Васильевой. Она подбиралась к тому возрасту, когда пребывать в категории «молодой писатель» становилось невозможно. И Ольга торопилась. Раз в неделю приезжала на электричке за 120 километров в областной центр, где занималась в литературном объединении. Писала, слушала советы руководителя, работала плодотворно. И когда предложили ей участвовать в семинаре молодых писателей, не раздумывая, согласилась.
Предложить-то ей предложили, но то ли посмеяться решили над провинциалкой, то ли вспомнили о ней в последний момент, только передать свои стихи в оргкомитет она не успела. А, значит, официально заявлена не была, значит, и номер в гостинице, и питание ей не полагались. То есть ехала она на семинар, как сама выразилась, «словно муха на возу» – в любой момент её могли согнать. Не согнали. Приняли приветливо, но дали понять, что выступить с чтением своих стихов ей, Ольге, вряд ли удастся: регламент, понимаете ли… Но можно будет посидеть, послушать других, пообщаться. А там вдруг и появится окошко, и она сможет выступить, недолго, конечно, – два-три стихотворения прочитает.
Ольга чувствовала себя неловко, чужой, досадовала на себя за то, что приехала, что ни к чему ее нахождение здесь не приведёт. Ей казалось, что на неё смотрят свысока, как на неудачницу, что отторгают её. И даже уютный Дом культуры рыбаков, где проходил семинар, казался ей чужим и необжитым. Она уже готова была незаметно выйти и убежать, уехать, забыть своё унижение. Однако в небольшой комнате читали стихи, и Ольга стала прислушиваться – что-то ей нравилось, с чем-то не соглашалась. Она начинала снова верить в свои силы – и тут решила, что тянуть больше нельзя. В перерыве подошла к редактору областного книжного издательства. Сбиваясь, спеша за короткое время сказать много, объяснила, что здесь она на птичьих правах, но очень просит Надежду Львовну дать ей возможность выступить. На удивление, редактор оказалась вовсе не суровой и безжалостной дамой. Она с явным сожалением сказала:
– Ой, моя хорошая, повлиять на регламент я не могу. Да и не я здесь главная. Вон там председатель семинара – Лидкин. Думаю, он тоже не станет ничего менять. Но вы давайте мне свою рукопись – поглядим.
Ольга воодушевилась. Она уже не чувствовала неловкости, быстро сошлась с другими участниками семинара. Они прекрасно провели перерыв, много говорили, спорили. А у одного из них, молодого поэта, был триумф. После его выступления председатель Лидкин, удовлетворённо потирая руки, сказал:
– Ну, думаю, самое время ударить в нашу рынду.
В комнате и впрямь висела медная рында, и удар в неё значил многое. Помимо просто признания, звон рынды означал, что молодого автора издадут в серии «Начало». Книжки «Начала» небольшие, тоненькие, но, во-первых, выходили они очень быстро – в течение трёх месяцев, а, во-вторых, всё-таки были каким-никаким, а пропуском в литературу.
Семинар закончился поздно. Его участники, не заходя в забронированные для них номера Дома рыбаков, пошли прогуляться по городу. Ольга же уезжала домой последней электричкой, чтобы наутро приехать первой.
А на следующий день Надежда Львовна, увидев её, приветливо помахала рукой и сама подошла:
– Ну что мне с вами делать? Не дали вы мне вчера вовремя уснуть. Допоздна читала вашу рукопись. И – знаете? – мне понравилось. Я даже готова взять её в обычную очередь. Только придётся подождать. Годика три потерпите?
Три года! Ольга готова была ждать и пять, и шесть лет. Главное, книга будет! Редактор сама гарантирует!
Но прошло всего полтора года – и всё изменилось в стране. Впрочем, и самой страны не стало. Два поэта, знакомых Ольги, в новых условиях издали книжки за свой счёт – маленькие такие карманные сборнички, с невыразительными обложками, напечатанные на плохой бумаге. Но у Ольги и на это денег не было, и она ждала. А потом поняла, что ничего не дождётся, что прежнего порядка издания книг не будет, а что будет – совершенно не ясно. И тогда решила она поехать в издательство и выяснить всё до конца, а, если что (и это – скорее всего!), забрать свою рукопись назад.
В издательстве многое переменилось. На дверях, за которыми прежде располагались его отделы, появились новые таблички. Проходя по коридору, Ольга читала их названия, но не смогла ни запомнить ни одного, ни понять, что они означают. Специально что ли они были так составлены? А издательство всё умещалось теперь в двух комнатках в конце коридора. Ольга вошла в первую дверь. В комнате плотно друг к другу стояли несколько столов, за которыми сидели молодые сотрудницы. Ольга обратилась к той, что сидела напротив двери:
– Могу ли я видеть Надежду Львовну?
– А её нет.
– Вышла куда-то?
– Нет, умерла.
– Как умерла?
– Умерла, как обычно умирают. А вы, собственно, по какому вопросу?
Ольга стала объяснять, что сдавала в редакцию рукопись, что должны были издать её книгу, и она хотела бы узнать, как продвигается дело. И тут Ольга увидела глаза этих молодых сотрудниц. В них были скука, безразличие и непонимание. Ольга замолчала. Молчали и редакционные дивы.
– Я, наверное, заберу свою рукопись, – Ольга пыталась говорить спокойно, не выдавая всей своей горечи.
– Забирайте. Вон смотрите в том шкафу, – не поворачивая головы, девушка указала пальцем себе за спину. Ольга раскрыла шкаф. На полках стояли, лежали папки с рукописями. Ольга пробегала взглядом по корешкам – и не находила своей папки. Рукопись пропала. Удивительно, но Ольга расстроилась не сильно. Она даже стала убеждать себя, что так надо, что, если так случилось, то это был балласт, от которого сейчас она избавилась. И теперь будет работать иначе.
А через год по областному телевидению с шумом прошла передача о новоявленном таланте – молодой художнице и поэте с псевдонимом Элли-Заря. Камера долго скользила по графическим листам, на которых были какие-то линии и пятна, а кое-где автор вклеила рваные по краям листы бумаги с набранным текстом. Дарование держалось перед камерой уверенно. Художница говорила корреспонденту областного телевидения:
– Это мой авторский жанр. Я назвала его «поэграфика». Тут стихи, которые ритмически продолжаются в графике.
– А стихи?..
– Стихи тоже мои.
– Вы давно пишете? Что было раньше – стихи или рисование?
– Знаете, как-то сразу и вместе. Это было, как озарение, словно во сне пришли ко мне строки, – проникновенно проговорила Элли и стала, заглядывая в висящие на стене листы, читать.
Ольга опешила. Это были её стихи. Из той пропавшей рукописи. Она бросилась к телефону, позвонила на телевидение – с ней не стали разговаривать. Ни к чему не привели и дальнейшие её попытки добиться справедливости. Ей не отказывали, даже выражали готовность разобраться и помочь, но всё словно уходило в какую-то вату. Кто-то сжалился над Ольгой и намекнул ей, что Зоренька эта ясная – очередная молодая жена нового вице-губернатора, и потому Ольге ничего не светит. Да она и сама перегорела. Ей уже было всё равно. Тогда-то и зареклась она писать. И жила все эти годы, не только отгоняя зарождавшиеся строки, но и стараясь совсем не читать стихов. Но тут сорвалась, тут стихи пришли и теперь – Ольга знала точно – не отпустят её.
А стихотворение стало песней. Музыку написал преподаватель музыкального училища. Впервые песню исполнили на Дне города – и она зажила своей жизнью. Ольга была счастлива.
Уже пятнадцать лет прошло, как жили все в новом столетии. И совпало это с очередным юбилеем города. По такому случаю готовилось грандиозное празднование. Ольгу пригласили в мэрию.
Молодой чиновник, поблёскивая толстыми стёклами очков, излучал доброжелательность и участие. Он усадил Ольгу в удобное кресло, пододвинул чашечку кофе и заговорил об искусстве. Ольга поддержала разговор, и вскоре выяснилось, что чиновник информирован о литературной жизни города и даже области, всегда готов поддержать – и такова политика губернатора и мэра! – искусство и литературу. Заговорили и об её песне.
– Замечательная песня, – улыбался чиновник, – мне порой подпевать хочется. Только текст песни придётся переделать.
– То есть как это «переделать»? Зачем?
– Да вы не переживайте. Изменения нужны небольшие – в первой строчке и где-то в середине.
– А что там не устраивает?
– Ну, у вас вот написано, – чиновник взял со стола лист с текстом, снял очки и приблизил текст к глазам. – У вас написано: «Мой город, вымытый дождями».
– Ну, да. И что?
– «Дождями» – понимаете? – «дождями». Словно у нас в городе нет коммунальных служб, и только от дождя город чистый.
– Вы серьёзно?
– Конечно! Разве вы не знаете, какое пристальное внимание уделяет избранный губернатор наведению чистоты в городах области. А тут в почти официальной песне, чуть ли не в гимне города мы сами говорим, что город дождями вымыт.
Ольга молчала. Чиновник не отступал:
– Вы же взрослый, даже не молодой человек. Вы должны понимать политический момент.
– А вы, вроде бы, молоды, – еле сдерживаясь, сказала Ольга, – а послушать вас, так аппаратчик из семидесятых – вон куда хватили. Ведь это просто песня о дожде. Всё время её именно так исполняли, с дождями – и ничего.
– Исполняли, а теперь не будут. Вы менять текст будете?
– А если я откажусь?
– Найдём кого-нибудь посговорчивее.
– Но ведь это мой текст. Я не дам согласия на переделку!
– А кто сказал, что текст ваш? Где это зафиксировано? Разве вы заключали с мэрией договор, когда отдавали текст? Нет. Небось, рада-радёшенька была, что взяли у тебя песню?! – чиновник без смущения перешёл на «ты». – Гордилась, что, объявляя, твою фамилию называли. Как ребёнок, честное слово!
– Тогда мне придётся подать на вас в суд, – Ольге казалось, что она выложила весомый аргумент. Но чиновник только улыбнулся:
– В суд? Да сколько угодно! Но уверяю: у вас ничего не получится. Повторяю: нет ни одного документа, подтверждающего ваше авторство. Нет даже аудиозаписей, где звучала бы ваша фамилия. Стало быть, текст ничейный, собственность мэрии. Так что я предлагаю вам хороший вариант: вы сами измените всё, как надо. А то неизвестно, кто будет копаться в вашем детище.
– Я подумаю…
– У вас три дня. Позвоните, если надумаете.
Через три дня Ольга принесла в мэрию исправленный текст. Молча положила на стол перед чиновником. Тот заулыбался:
– Ну, вот видите, как всё славно получилось? И, главное, – вовремя. Скажу по секрету: на праздник приедет губернатор и услышит нашу, нет – вашу песню. Мы подготовим для вас грамоту и вручим в торжественной обстановке.
Ольга уже собиралась выйти из кабинета, но вдруг спросила:
– Как вы думаете, почему Герасим утопил Му-му?
А потом, не оборачиваясь, пошла по коридору.
К оглавлению...
