Так уж распорядилась жизнь: повзрослев, я оказался единственным из класса, сменившем родные пенаты на житие в другом конце России. Даже не в каждом отпуске выбраться на малую родину получается. А когда получается, как можно больше стараюсь общаться с друзьями детства – ностальгия, знаете ли, особого рода.
Ровесники осели либо в нашем районном городке – «большой деревне», либо – в ближайших областных центрах. Контактируют мало: погоня за призрачной птицей материального благополучия, трудовые и бытовые проблемы, груз прожитых лет – у иных уж внуки – постепенно отдалили соклассников, сводя их случайные встречи к мини-диалогам: «привет» – «привет», «как дела?» – «нормально», «пока» – «пока».
Я же стараюсь собрать наиболее близких приятелей на мальчишник, вытащить в лес, на пикник, или же свозить на рыбалку, хотя бы на время воссоединяя разобщенных временем и судьбой.
В одно такое отпускное застолье мы, пятеро мужиков в годах, когда-то соседствовавших за партами, солидно «накатили на грудь» и, сменив несколько тем, пустились в воспоминания о школе и учителях, в большинстве своем имевших прозвища – по характеру, внешности либо как производное от фамилии. Тут-то в моей памяти и всплыл преподававший у нас в выпускном классе физику Вячеслав Васильевич Лужкин.
– Вопрос: никто не в курсе, где сейчас Физик Славик проедается? – поинтересовался у собравшихся. – Поди, уж пенсионер? Или еще продолжает кому-то аттестаты портить?
– Тю, опомнился... – и Валерка Асмолов гулко-коротко гоготнул. – Он, можно сказать, давно суперпенсионер. Сверхперсональный...
– Ты что, и правда не знал? – удивился Валентин Путивлев. – М-да-а-а... Дела...
В десятом классе уроки физики поначалу у нас вел срочно мобилизованный под ружье пенсионер со стажем: что-то там у директора с учительской единицей к сентябрю не срослось. Прадедушка, как сразу нарекли мы «запасника», предпочитал по классу не шаркать, а от звонка до звонка прочно гнездился на стуле. Материал объяснял не совсем внятно – есть такая поговорка: говорит всмятку. На опросах откровенно подремывал, оценки же выводил трудно, трясущейся сухонькой ручонкой. Впрочем, «классная» нас сразу предупредила: мол, Прадедушка – явление временное, подходящую «физическую» кандидатуру усиленно ищут. И таковая, действительно, вскоре обозначилась...
Раньше других обладателем особо ценной информации стал вездесущий дылда, «без двух «сэмэ» рост два «мэ», Валерка Асмолов. Неунывающий двоечник и фордыбака, по прозвищу Смола, он был неутомимым прикольщиком и вечно балансировал на грани фола в своих остротах, отчасти отдававших уродливо-сексуальным привкусом.
Вот, в тот год, первого сентября, вышли мы после занятий почти всем классом на реку – жара стояла прямо июльская. Смола нырял-нырял, да вдруг ка-ак вылетит с ревом на берег, а сам за промежность держится. Подскочил к нашей отличнице Таньке Дедовой, цап за руку и давай голосить:
– Ой, беда! Ой, беда! Быстрее в кусты, не дай погибнуть!
Мы так и обалдели – ничего не понимаем. Танька давай орать: отпусти, дурак, свихнулся! Смола же дальше голосит:
– Ой, гадюка за писюн укусила, за самую маковку! Ой, помоги, яд отсоси! Ой, помираю!
Вокруг – дикий хохот. Дедова, пунцовая, ругается, едва не матом. А Валерка чрезвычайно доволен, что опять в центре внимания оказался, и разговоров потом о сомнительной шутке будет – на всю школу.
Учителей Асмолов тоже старался своей фантазией не обделять. Опять-таки в начале учебного года вызвали литератора с урока: к телефону. Не успел Лев Толстый (на деле – Лев Викторович Анфиногенов, а пародийное прозвище приклеилось из-за откормленного живота) закрыть дверь класса, как Смола метнулся к преподавательскому столику, цапнул с него принадлежащий учителю экземпляр романа Горького «Мать» и, срочно реквизировав у Таньки Дедовой линейку-трафарет, быстренько переиначил название первого произведения социалистического реализма. Свою работу он гордо продемонстрировал присутствующим – избранный книжный том отныне именовался: «...б твою мать!»
«Обновленный» Горький вернулся на законное место. Вскоре в класс вернулся и Лев Толстый. Урок продолжился, вот только Анфиногенов никак не мог уразуметь суть причины всеобщего оживления... Нелитературной правки он до звонка так и не обнаружил, а углядел ее уже в учительской заглянувший туда с каким-то ценным указанием директор школы Шпажник. (Сие вовсе не фамилия, он просто помешался на разведении цветов: и дома, и на пришкольном участке, а гладиолусы у него по неясным причинам пользовались особой любовью). Филологическая разборка закономерно переместилась в наш класс. Подозрение в анонимном авторстве, конечно же, сразу пало на Смолу, который нахально отперся от трафаретного сочинения. Молчали и мы, сколь ни разорялся Шпажник...
Примеров подобных приколов можно привести еще множество, однако вернемся к «особоценной информации», добытой Асмоловым. Тогда он ворвался в класс, прямо распираемый ею.
– Эге, ученье – свет, неученье – сумерки! – завопил он, вихляясь и пританцовывая. – А что я зна-аю! Нам наконец-то нового физика дали! Ростом – почти с меня, зовут – Славик, возраст – тридцатник!
– Кто сказал? – сразу насторожился Валентин Путивлев, который собирался на физмат, и проблема назначения и квалификации преподавателя физики его волновала особо.
– А с меня сейчас «классуха» стружку снимала – за прогул, так он сам в учительскую завалил-представлялся, – пояснил Смола. – На одной руке татуировка на пальцах «Слава», на другой – «1941».
– Мда-а-а... – хмыкнул Путивлев. – Бедноваты сведения-то...
Валентин был старше большинства из нас на два года: в школу пошел почти с восьми, да в пятом классе из-за сложного перелома ноги на второй год оставался. К десятому же имел фигуру атлета, таскал стокилограммовую штангу и толстые бакенбарды, за которые его доставал Шпажник, требуя их сбрить. Валентин упирался, доказывая, что про баки в школьных законах ничего не прописано. Примечательно, что насколько Путивлев соображал в точных науках – две областные олимпиады по физике выиграл и на прошлогодней математической занял второе место, – настолько был безграмотен. А уж познания нашего бакенбардиста в инязе стремились к абсолютному нулю, и он сам простодушно признавался, что для него совершенно безразлично, немецкий на выпускных сдавать, или английский: «Один хрен, ни в том, ни в том, ни бельмеса не петрю...»
За физические данные Валентина мы меж собой называли Мужиком.
...Нового учителя нам представляли завуч-историк Раскладной (на фронте горел в танке, и в полевом медсанбате ему потом ампутировали ногу выше колена, отсюда и весьма своеобразная походка на протезе, и прозвище) и наша «классная», НДП – Нонна Дмитриевна Перова, математик. Затем они удалились. Физик же – он действительно оказался высок, с ежиком темных волос, на который наступали обозначившиеся залысины, толстоносый, крупноротый и тонкошеий, – принялся знакомиться с нами персонально, зачитывая фамилии по журналу. Открывал список Асмолов.
Валерка встал из-за первого стола у окна, куда был водворен в одиночестве, дабы постоянно находился на учительских глазах и поменьше мешал одноклассникам, и гулко выдохнул: «Я!»
– Ни х... хрена себе! – поразился Лужкин, глядя на Смолу снизу вверх, а мы заулыбались: и без того высоченный дылда заметно подрос еще! Оказалось, он сложил под столом стопкой учебники, присовокупил дневник и тетрадки, а потом взгромоздился на верхотуру.
Фокус, правда, тут же был разоблачен. Физик погрозил прикольщику пальцем и строго предупредил:
– Чтоб больше подобного... Никогда! Я глупых шуток не терплю!
Кому бы сказал – ну только не Валерке. Для него это все одно, что перед носом быка красной тряпкой помахать.
– Зато я обожаю, – хамовато заявил Смола и как бы в подтверждение осведомился: – Так, судя по наколочкам, к нам сразу из зоны? И по какой статье чалились? Случаем, не за гомосексуализм?
Не знаю, как в той ситуации нужно было ответить Лужкину, дабы не уронить еще и не завоеванного авторитета. Вот, когда годом раньше, Асмолов, на уроке истории, поинтересовался у Раскладного, действительно ли Ильич номер один в молодости переболел сифилисом, отчего у него потом и не было детей, мудрый историк выдержал небольшую паузу и затем отчеканил:
– По поводу вензаболеваний вождя сведениями не располагаю. Также весьма удивлен, Валерий, твоей некомпетентностью в вопросах полового воспитания. Да будет тебе, наконец-то, известно, что по законам природы мужчины к деторождению не способны. Кстати, какой-то эксцентричный богач-американец завещал весьма крупную сумму тому, кто это опровергнет на практике. Так не сам ли родить планируешь, дабы без лишних хлопот в миллионерах прописаться?
– Да я ж совсем не про то! – возмущенно взвопил осмеянный Смола. – Вы же все с ног на голову перевернули!
– А ты в следующий раз выражайся точнее, – под общий хохот заключил историк. Хохмачу-неудачнику оставалось заткнуться в тряпочку.
...Нет, экзамена на авторитет физик не выдержал. Физиономия нового учителя на глазах порозовела, и он со злом рявкнул:
– Я хамства не потерплю! Немедленно вон из класса, и чтоб без родителей не возвращался!
В настороженной тишине Валерка попихал учебники и тетради в сумку. Уже от двери оскорбленно заявил:
– А тыкать мне нечего – свиней вместе не пасли. И вообще: я тоже могу вас Славиком обозвать, однако ж этого не делаю... В силу врожденной интеллигентности...
Ах, стервец! Ведь и правда нахамил, но в итоге как обставился!
– Белочкин... – продолжил физик персонально-журнальное знакомство.
Завершив чтение наших фамилий, объявил новую тему: «Трансформация переменного тока». Материал объяснял, подглядывая в учебник и еще в какое-то пособие. Дважды сбивался. Вообще впечатление было такое, будто бы урок он ведет – впервые в жизни. Под занавес занятия Мужик не выдержал и без обиняков высказался, что физик неверно толкует про изменение ЭДС самоиндукции в обмотках трансформатора при размыкании одной из них.
Педагог недовольно окоротил «ничтоже сумнящегося»:
– Эт-то... Как тебя там? Ага, Путивлев... Так вот, запомни, Путивлев: всякий выкрик с места есть нарушение учебной дисциплины. Посему на будущее требую меня никогда не перебивать и вообще... Когда станешь директором школы, тогда и... критикуй! Относится ко всем!
Валентин скептически буркнул под нос: «Поживем – увидим»...
Асмолов в тот день на занятиях больше не появился, а назавтра конфликт меж ним и Лужкиным гасила НДП.
– Смола, конечно, в своем амплуа, – рассуждал после того урока склонный к философствованиям Путивлев. – Но и физик тож негож – столь тупорыло себя с первой же минуты подать! За дверь выгнать – ума много не надо, а ты вот попробуй сразу расположение класса завоевать. Тогда – да: Макаренко, Сухомлинский!
– Так может, он просто растерялся? – посомневался я. – Это НДП или Раскладной четко знают, чем наш клоун дышит и чего от него ждать.
– А Маше-растеряше вообще в педагогах делать нечего! – отрубил одноклассник. – Ну, а как специалист, он вообще... Такую пургу пронес – тьфу! – и матерно выругался.
– Да уж... – включился в наш разговор Сережка Данченко по прозвищу Хрящик (почему так – никто давно не помнил). – Объясняет он точно «не фонтан». Вдобавок, судя по способу затыкивания ртов, мозги у него запроектированы навроде диода: с односторонней безвариантной проводимостью. Или как ниппель – туда дуй, оттуда фуй и меня не критикуй...
...Сережка у нас был помешан на радиотехнике. Карманы постоянно транзисторами-резисторами набиты, как к нему ни придешь, вечно чего-нибудь паяет-изобретает. В эфир выходил класса, наверное, с пятого. А летом после девятого его милиционеры как-то засекли и домой нагрянули. Пришли в «гражданке», молодые все трое... Бабушка Хрящика сослепу не разобрала, кто, да что – думала, какие приятели новые к внуку, ну и запустила гостей без предупреждения. Тот же сидит перед своей мощнейшей суперприставкой и в микрофон вещает:
– Слушайте все! В эфире модулирует радиоустановка «Юность!» Передаем небольшой музыкальный концерт...»
Визитеры назвались. Данченко не поверил...
– Правда, что ль, из милиции? И документы есть?
– Разумеется. Смотри: служебные удостоверения, фото при погонах...
– Может, еще и с оружием?
– Пожалуйста... Штатное, пистолет Макарова...
– Да он без патронов...
– Удостоверься – видишь, магазин полный?
– Да они холостые...
Старшему группы надоело препираться, он магазин в пистолетную рукоятку вогнал и командует:
– А ну, становись к стенке!
...Сережкиных родителей оштрафовали. Самого Хрящика отец поучил сурово, с применением «универсального воспитательного средства». Эфиролюбитель же, с учетом горького опыта, оборудовал в своей комнате тайник: замаскированный ковриком кусок половой доски вынимается, а под ним ниша, куда можно быстренько все радиохулиганские приспособления упрятать. Таким макаром он, во второй приход милиционеров, стражей порядка с носом оставил.
– А я что? Я – ничего, сижу вот, приемник слушаю...
Поступать Данченко собирался на факультет радиоаппаратостроения...
– Прадедушка – и то понятливее толковал, – продолжил обмен мнениями маленький, но крепенький Сева Белочкин, или Бельчонок. Иногда его еще величали Пол-Асмол. Был он главным спецом в школе по биологии и зоологии, поступать планировал, естественно, на биофак и мечтал стать... директором зоопарка, собираясь добиться его создания в нашем городе. Пока же превратил в мини-зоопарк родительский дом: цепной двортерьер и привередливый пекинес, зловредный когтистый сиамец (который любого гостя норовил грызнуть или оцарапать – «для знакомства») и апатичная болотная черепаха, обжористая ежиха и волнистый попугай (его, впрочем, подлый котяра, подгадав момент, когда птицу выпустят из клетки – полетать по комнате, растрясти жирок, изловчился-таки и сцапал-загрыз). Полюбоваться же на выращенное Бельчонком в кадке лимонное дерево с крупными заморскими плодами, с визитом приходил сам Шпажник.
– Я, например, так ни черта и не понял, – продолжил Сева, – почему это повышающий трансформатор силу тока уменьшает, а не увеличивает – по идее, если от названия плясать, должно бы второе. И что вообще внутри происходит, если одну обмотку работающего «транса» разомкнуть.
– Ну, это же очевидно, – моментально отозвался Путивлев, который весь учебник физики за десятый еще в восьмом проштудировал, плюс еще массу другой «физической» литературы, и даже вузовской. – Смотри: принцип работы любого трансформатора основан на явлении электромагнитной индукции. Идем дальше – подключая первичную обмотку к переменной сети, на выходе автоматически получим...
– Вот кому б, по совместительству с учебой, у нас уроки физики вести, –уважительно высказался Данченко. – Эйнштейн, Резерфорд и марьяжная пара Склодовских-Кюри в триедином исполнении! А нам подсунули... Лужкин-Болтушкин, а проще – Физик Славик...
С легкой руки Хрящика прозвище прикипело – мгновенно и намертво.
Дальше – больше. Последующие занятия лишь усугубили нашу уверенность в редкостной некомпетентности нового «препода» в своем предмете: в теории-то он еще кое-что смыслил, а вот когда дело доходило до задач, все сверялся с так называемым решебником (весьма полезная вещь, только что же это за учитель со «шпорами»?). Был случай, когда Путивлев у доски взялся за задачу каким-то нестандартным способом, так физик прямо вознегодовал: эдак, мол, нельзя! Валентин спрашивает, почему именно, а Лужкин риторически:
– Потому что я так говорю.
– Алогично звучит, – не соглашается наш доморощенный академик.
– Сейчас будет в высшей степени логично, – напыщенно пообещал Славик и для убедительности вкатил дискуссионеру «пару». Валентин зло сузил глаза и глубоко вздохнул, собираясь что-то сказать. Но – передумал и молча покинул класс, не взирая на вопли «логика».
Одноклассник прямым ходом направился в кабинет Шпажника. Через несколько минут туда, прямо с урока, как сорняк с грядки, выдернули физика. Однако на директорской разборке ему лишь слегка попеняли за «непредоставление возможности обучающимся активизации самостоятельного мышления», а основных собак спустили на Путивлева, открыто заявившего, что Лужкин, как профессионал, – ноль круглый и квадратный. «Учительский авторитет ронять?!» «Устои школы подрывать?!» Ну и так далее, в тональности: «В твои лета не должно сметь свое суждение иметь!» Мужик потом дико возмущался, что за скотство в родной школе творится: насилком дурака слушать заставляют!
– Да я б на его занятия вообще б не ходил! Куда лучше было бы!
А потом Асмолов выкинул очередной фортель: на перемене, перед уроком физики, в кафедру, стоящую меж классной доской и преподавательским столом, запрятал раскрытый на нужной теме учебник. Когда же занятие началось – небывалый случай! – сам вызвался отвечать. У Лужкина чуть челюсть не отвалилась, но Валерку послушать он все же решился.
Двоечник резво промаршировал к доске и начал бойко считывать текст заданной темы с книжных страниц. Шпарил слово в слово, что и подкузьмило: преподаватель услышал сдавленные смешки, почувствовал неладное за спиной. Повернулся к отвечающему, тяжелым взглядом в него уперся... Смола сделал вид, будто запамятовал какой-то тезис и закатил глаза к потолку, мыча и повторяя: «Ну, это самое... Сейчас, сейчас...»
Физик развернулся лицом к классу – Валерка вновь затараторил: ни дать, ни взять, прямо автор учебника. Тут Славик и рванулся за кафедру. Углядел книгу, торжествующе схватил ее – Асмолов вцепился в том с другой стороны. С минуту перед нашими восторженными взорами шла отчаянная борьба, и все же в итоге молодость победила и спрятала отвоеванное пособие за спину.
– Отдай! Отдай! – суетился и подпрыгивал преподаватель перед разоблаченным, размахивая руками.
– Не отдам! – ухмылялся победитель рукопашной схватки на все свои великолепные зубы.
– Ах, так? Ну, так! Кол тебе! Слышишь? Единица! – и физик помчался к журналу. – А теперь – вон из класса! Вон! Вон!! Вон!!!
– Я-то уйду, – моментально посерьезнел Валерка. – Только это ничего не меняет. В смысле, что ты сам (Асмолов тогда впервые при всех назвал «горе-препода» на «ты») в физике профан: в кармане диплом, а в голове – лом. И попробуй только к вечеру кол на четверку не исправить – пасть порву, моргалы выколю!
Лужкин застыл возле учительского стола, сжав кулаки и с побагровевшей на глазах физиономией. Ненарушаемая тишина гнетуще повисла над классом. Нам уж вовсе не было смешно: одноклассник явно перегнул палку, т а к о г о могли и не простить: выпрут из школы, за милую душу, а из-за чего? Сам с поличным влетел, так какой смысл был грозиться?..
...Действительно, на педсовете Валерке пришлось туго. Родители его вдвоем тоже присутствовали, многочисленные претензии выслушивали. Правда, мать Асмолова – женщина дородная и почти такого же роста, как и сын, прозванная на улице Гренадером – тоже не молчала, громогласно утверждая, что по-правильному Лужкина бы надо вместе с нами за парту усадить. Ну, да то был больше разговор «в пользу бедных». Хотя, надо заметить, Физик Славик – дошли до нас слухи – к тому времени уже приобрел среди коллег далеко не лучшую репутацию. Особенно его не жаловал Раскладной, который как-то присутствовал у него на занятиях в нашем классе и «предъяв» потом Лужкину, по профпригодности, немало накидал.
Словом, Асмолова отстояли. А сам Валерка в нашем тесном кругу потом клятвенно забожился: мол, первое, что он сделает после получения аттестата зрелости и школьной характеристики – это хорошенько запрячет их, а вторым номером при всех плюнет физику в морду.
– Напрасно хлеборезку раскрываешь, – пытался урезонить приятеля Путивлев. – Не забывай: прокололся-то ты с учебником по собственной дури и наивняку... Так не целовать же тебя за это пониже спины, или ты как хотел?
– А-а-а... Да пошел бы он, знаешь куда? – и Валерка уточнил, куда именно, активно привлекая в речь ненормативную лексику.
– Будь моя воля – я б его «в ту степь» давно отправил, – резюмировал Данченко.
Незаметно подошло время осенних каникул. Путивлев уехал в Москву – у него в столице жили родственники, – разведывать обстановку на физмате МГУ. Бельчонок, вместе с родителями, тоже укатил в гости. Только поближе: в село Стражное, километрах в двадцати от нашего райцентра, к тетке.
Вернулись оба одноклассника девятого ноября, а вечером наша не разлей компания уже собралась дома у Путивлева. И – Бельчонок первым делом поспешил поделиться с нами весьма познавательной историей.
– Слушайте, ребята, что в Стражном-то приключилось... Восьмого, перед обедом, пошли мы с двоюродным братом – он весной «дембельнулся» – за хлебом, и ведь поначалу я и сам не поверил... – начал он.
– Ты прямо как неверующий Крамаров из «Неуловимых мстителей», –гоготнул Смола. – «А глянул в стороны – вдоль дороги мертвые с косами стоять... И тишина...»
– Положим, не вдоль дороги, а вовсе у магазина. И не мертвый, а полумертвый – с перепою... – огрызнулся Сева. И вообще: помолчи! Кто-кто! Да Славик стоит! Опухший, грязный, штаны и ботинки заблеваны... Тусуется с какими-то аналогичными небритыми личностями, меня, ясное дело, не узнал. А братан мой и говорит:
– Да этого лоботряса вся деревня как облупленного знает. За углом от нас раньше жил, мать его, старуха, и сейчас там обретается. Один он у нее, родила уж лет под сорок – какие-то проблемы были, по знахаркам ездила... Отец же его на войне погиб, сына так и не увидев. Он только школу закончил – мать на пенсию вышла, и потому его, как «кормильца», в армию не забрили.
Сева чуть помедлил и продолжил:
– А тетка дорассказала, что в пединститут мать его только с третьего захода определила – через рабфак. До того же Славик баклуши бил и с участковым ругался – мол, он к экзаменам в вуз «готовится» и потому не работает, а потом стабильно вступительные заваливал. На очном же всего до середины второго курса дотянул, дальше за неуспеваемость отчислили. Через год восстановился на заочном и еще лет восемь в «вечных студентах» ходил.
– Так он что, целую десятилетку хреном груши околачивал? – изумился Асмолов. И осклабился: – Совсем как я...
– Нет, – ответил Сева. – Не угадал. После того, как его с очного наладили, пришлось-таки к общественно-полезному труду приобщаться. Только к тому времени Славик за воротник закладывал давно и основательно и для начала, трактористом, по пьяному делу, трактор в реке утопил. Из МТС его, понятно, сразу взашей вытолкали. В бригаде плотников был – тоже до изумления нажрался, с крыши сверзился и руку сломал. Одно время скотником на ферме подвизался – так там какая-то темная история с якобы украденной лошадью приключилась. Ну и дальше все в том же духе... А в нынешнем году, на наше несчастье, он таки институт «добил» и – прошу любить и жаловать! Тетка сказала, люди вообще поражались, как это ему удалось в райцентре учительствовать пристроиться – в родной-то сельской школе, говорят, даже на порог не пустили...
– М-да-а-а... Дела... – задумчиво произнес Валентин. – Ладно, по крайней мере теперь кое-что прояснилось. Допустим, откуда у нашего физика такой уникальный уровень знаний.
– Ребята, да вы что? – возмутился Данченко. – Не соображаете? У нас же выпускной класс! Придумали, кого поставить!
– Тебя не спросили, – ухмыльнулся Смола. – Нет, мне-то, конечно, на оценки по барабану: впереди светлый путь двухгодичного армейского будущего. Но за вас и за державу – обидно.
– Слушайте... – оформилась тогда у меня «крамольная» мысль. – Ну, а если нам всем классом письмо Шпажнику накатать? Мол, так и так, физик – дурак, а нам всем «вышку» получать надо, вот и замены просим...
– Навряд прорежет, – вздохнул Валентин, видимо памятуя свой недавний личный конфликт с «преподом». – Учителя всегда за учителя горой стоять будут.
– Боком выйдет, – мрачно прогнозировал и Хрящик.
А Бельчонок скорчил гримасу и не без основания предположил:
– Девчонки некоторые не подпишутся. Дедова – первая. Да и из ребят...
– Ладно. Попытка – не пытка, – подвел итог дискуссии Путивлев. – Пока суть, да дело, предлагаю по сто граммов сливовой наливочки. За дельное предложение и для ясности мысли. А уж потом можно и за «подметное письмо» сесть. Есть?
И полез в погреб за спиртным, которое мать Валентина готовила из фруктов, в изобилии произраставших в собственном саду, – преотменно и в достаточных объемах.
...Впрочем, практическую подачу составленного тем вечером письма пришлось временно отложить: в связи с недельным невыходом физика на работу. Бельчонок догадался заказать с братом переговоры, и тот подтвердил: да, загостившийся Славик шатается по деревне, не просыхая.
Запойный «препод» нарисовался в школе аж в следующий понедельник. И начал у нас урок с поучительной речи: мол, поскольку он несколько дней проболел, нам теперь предстоит с удвоенной энергией наверстывать упущенное за это время.
«Ты только на него погляди: точно хроник!» – прошептал мне Сева.
Что ж, я и сам прекрасно видел нездоровую бледность учительской физиономии, еще и порезанной в двух местах – видимо, при бритье. Впечатление складывалось, будто бы кожу на ней долго мяли, а расправить потом не удосужились: и так, значит, сойдет... Пробор был зачесан неровно, «ступенькой», а огромный узел галстука съехал набок.
– Ах, как мы все сочувствуем! – отреагировал тут Смола на менторский монолог. – Кстати, недуг-то как точно назывался? Случаем, не белая горячка?
– Асмолов! – осипше рявкнул физик и сжал руки в кулаки. – Да как ты... Такое! Забыл, что тебя только из милости?..
– Вячеслав Васильевич, а вы-то сами не забыли, где мы на ноябрьские с вами встречались? – тут же грудью бросился на защиту Валерки сидевший рядом со мной Бельчонок.
– Как? Где? Ничего не понял... – действительно не понял Лужкин.
– А возле магазина продуктового в Стражном, – пояснил Сева. – Вид у вас тогда, конечно, был... Ммм... Неординарный... Кстати, тетя моя вас, оказывается, хорошо знает. Красухина. Припоминаете?.. В общем, про недуги, – закончил Сева. – Не к лицу врать-то бы...
Физик тупо молчал, безвольно разжав кулаки, и его вытянувшаяся физиономия потихоньку принимала уж и вовсе алебастровый оттенок.
Так и не найдя, что в данной ситуации ответить, Славик потоптался безмолвно возле своего стола и медленно пошел к доске – записывать название новой темы. Руки у Лужкина дрожали, мел выпадал из непослушных пальцев, крошился, пачкал пиджак... В итоге на доске появились неразборчивые каракули, которые их автор быстренько изничтожил влажной ватной подушечкой и вызвал к доске Таньку Дедову. Каллиграфическим почерком отличница вывела на грифельной поверхности учебные вопросы, сняв похмельную проблему. Но – только одну.
В тот день Славик себя прямо превзошел. Нестыковки в объяснениях сыпались из его уст, как рубли и трешки в винно-водочный отдел накануне праздника. А сидящий на первой парте Валерка после урока клялся, что хотя «препод», похоже, вылил на себя перед уроком минимум полпузырька «Шипра», сивушного перегара заглушить все-таки не смог.
– М-да-а-а... Жалкое зрелище. Хотя и вполне жизненное: с кем не бывает... – вдруг пожалел физика Валентин. – «Ее же и монаси приемлют...»
– Но не в таких дозах, – возразил Данченко.
– А вспомни-ка, как мы все летом, на Севкино шестнадцатилетие...
Вспомнить, действительно, было что. Хотя бы как именинник, напившийся в тот день впервые в жизни, сидя на лавочке в городском саду, орал всем проходившим мимо девушкам: «Ком цу мир!». Или про самого Данченко, решившего, после малого облегчения, «обратным путем» очистить и желудок. Сережка засунул в рот два пальца, я же, из благих побуждений, попытался тогда помочь другу и чуть ли не затолкал ему в горло весь кулак. А Смолу мы, к концу вечера, вообще на одной из аллей сада потеряли...
Своим чередом шло неподвластное человеку время. На какой-то период в наших отношениях с горе-учителем установилось неустойчивое равновесие: он больше «не прогуливал», никого с уроков не гнал, мы скептически слушали его сумбурные выкладки материала, а потом чуть ли не всем классом консультировались у Путивлева. (Кроме одаренного техническим мышлением одноклассника, в нашем периферийном райцентре других толковых «разъяснителей» почти и не имелось). Паритет нарушил все тот же Асмолов. Дело было так...
К нам в класс, на уроке физики, вдруг заглянул Шпажник и поманил «препода» за дверь. Дождавшись, пока Лужкин прорысит в коридор, Смола тут же выломился со своего места и стянул с учительского стола школьный учебник, решебник и еще какой-то справочник. Затем поочередно перебросил книги через весь класс, по диагонали, на «галерку», где соседствовали Путивлев и Данченко.
– Ловите! И спрячьте!
За неимением времени ребята засунули литературу за секции батареи парового отопления под окном, позади них самих. На свою беду и к нашей неимоверной радости, физик вернулся в класс... вместе со Шпажником, который –внезапно или нет? – пожелал присутствовать на занятии. Без «подсобного материала» Лужкин его, разумеется, провалил полностью и окончательно, увязнув в противоречивых объяснениях, и к концу урока от волнений взмок. Директор, восседавший за последним столом в среднем ряду, мрачно катал по столешнице «Паркер» с золотым пером – память от заграничного турне по странам Средиземноморья. После звонка же быстро вышел из класса, на ходу бросив «опущенному» «светочу знаний»:
– Немедленно в мой кабинет!
На перерыве мы оживленно обсуждали произошедшее, хвалили Смолу за изобретательность и быстроту действий и надеялись, что по итогам открытого урока Шпажник примет выгодное для нас решение избавиться от Славика. И за всем этим как-то не додумались извлечь похищенное из-за батареи и хотя бы перепрятать книги вне классных стен. На следующей перемене такая мысль уже оформилась, но осуществить ее мы, увы, не успели. А с началом очередного занятия, алгебры, вместе с НДП в класс примчался взбешенный Славик и толкнул гневно-обличительную речь: его, видите ли, обокрали!
Напрасно разорялся: решебника не возвращали. Однако ушлый Пинкертон его сам обнаружил. Да и еще так быстро – как выпивку, нюхом учуял. Еще попытался было на Мужика с Хрящиком наехать, однако тут его НДП из класса быстренько наладила. Только самой пришлось чуть не десять минут выслушивать наши претензии к «сельскому учителю».
– Ну а я-то что могу сделать? – в итоге открестилась она. – Терпите уж...
Однако мы терпеть дальше не собирались. И так-таки подбили класс поставить подписи под жалобой Шпажнику. Про суть ее уже говорил: просили замены неопытного преподавателя.
Как и ожидалось, Танька Дедова подписываться отказалась – наотрез. И еще четверо из тридцати учеников. А относили коллективное сочинение – по общему решению нашей пентагруппы – Путивлев, Данченко и я. Только отдать его пришлось Раскладному, поскольку Шпажник в тот день срочно выехал в облоно.
Завуч бумагу при нас прочитал. Вздохнул, головой покачал. И посоветовал документ назад забрать, а он, мол, о нем дальше умолчит. Но мы уже закусили удила. Раскладной еще раз вздохнул и пообещал:
– Ладно, разберемся...
«Разбор полетов» состоялся назавтра. На втором уроке в наш класс нагрянули Шпажник, Раскладной, еще два завуча и НДП.
– Вы что мне тут, ультиматумы чинить вздумали? – гневно потрясал директор «подметным письмом». – Свои условия диктовать? Да вы кто такие? Молоко еще на губах не обсохло! Чего захотели: педагог им, видите ли, не по нраву! Всякое семя знай свое время! А может, завтра и меня с должности снимете? По жильцу – квартира, по горшку – крышка! Все! Нет у меня для вас другой учительской единицы! Извольте довольствоваться наличествующей! И чтоб в мыслях больше!.. Ишь взбрело: ум за разум зашло!
После сего эмоционального монолога Шпажник грозно удалился, не дав своей свите, равно и нам, даже рта раскрыть...
– Предупреждал же: боком выйдет, – сокрушался на перемене Данченко. – Оно и того... вышло...
– Ничего, – рассудил Путивлев. – Совсем уж без последствий наше бумаготворчество тоже явно не останется. А капля, известно, камень долбит.
– Смотри, как бы вперед Славик сам тебя не задолбил, – предупредил Асмолов. – Думаешь, он не поинтересовался, кто письмо носил? Эх, вот не послушали – надо было б мне...
– Как раз тебя он после этого точно бы вместе с дерьмом сожрал, – кисло усмехнувшись, возразил я.
– Хрена с два, – не согласился Валерка. – Подавился бы.
– Ладно, первый тайм мы уже отыграли... – подытожил Бельчонок. – Что день грядущий нам готовит?
Оказалось, ничего обнадеживающего. Вскоре мы ощутимо почувствовали на себе прессинг Славика, который стал активно цепляться по поводу и без повода к нашей компании. Даже на работу к родителям всех «письмоносцев» ходил, хотя тут-то уж у него мало что выгорело.
Путивлев-старший, например, занимавший должность замдиректора «Горводоканала», выслушав претензии Славика к Путивлеву-младшему, резонно задал визитеру вопрос: какого, мол, кляпа он пытается переложить собственные проблемы на чужие плечи – ведь хозяин кабинета не заставляет учителей самостоятельно течь водопроводных труб в школе устранять?
Мой отец, сам преподаватель общественных наук в техникуме, Лужкина даже не дослушал. Перебил, заявив, что педагога, пришедшего жаловаться на ученика его отцу, за педагога не считает и больше общаться не желает. Нет, со мной-то батя позднее как раз пообщался обстоятельно и в ситуацию вник. Только «отмазывать» меня в школу тоже не пошел: были у него, на сей счет, твердые принципы.
А хуже всех Славику пришлось у матери Данченко, уже двадцать лет работавшей печатницей в типографии, наравне с мужчинами. Она терпеливо дала незваному гостю выговориться, а потом ровно поинтересовалась:
– Так что же вы хотите от меня?
– Да разве непонятно? – загорячился Славик. – Они же на меня поклеп... Всем классом... Кто им давал право? Учительский труд особый! И не им его, будто на безмене, взвешивать!
– Кому ж еще, как не ученикам? – удивилась мать Сережки. – Им право такое сама жизнь дает. И вообще: не бывает так, чтоб все – не в ногу, а один – да. К слову: у вас преподавательский стаж-то большой?
Лужкин смешался и поспешно ретировался...
Позднее он сделал неумелую попытку расположить к себе нашу компанию. Смолу, например, назначил кем-то вроде нештатного ассистента при демонстрации всяких опытов, а после урока он приборы в лаборантскую относил. Путивлеву, в виде эксперимента, раз доверил вместо себя занятие провести, и Валентин в грязь лицом не ударил! Данченко Славик подарил оригинальную радиосхему сверхмощного усилителя. А к Бельчонку дважды подступался его лимонное дерево посмотреть, и Сева вынужден был вести физика домой, где Лужкин первым делом был нещадно ободран почуявшим заклятого врага боевым котом.
Меж собой мы, конечно, потешались над жалкими психологическими ходами поздновато спохватившегося о завоевании нашего расположения «препода», да и память ведь – штука упрямая... Не сработали – да и не могли сработать – глупенькие приемчики... Мужик же по этому поводу однажды выразился так:
– М-да-а-а... Не хотел бы я когда-либо в жизни вдруг оказаться в его шкуре. Из усов уж не выкроишь бороды...
– Зато оценки он нам понакроил душевно! – зло бросил тогда Сережка.
Данченко был прав: осознав свои бесплодные попытки втереться к нам в доверие, Лужкин вывел Путивлеву за полугодие явно заниженную «четверку», а вся наша остальная компания вынужденно довольствовалась «удочками». Ну, Смола, положим, на большее и действительно не знал. Но другие!
Мать Севы, который за девять лет не имел и единой тройки, отправилась в школу. Ходила туда же выяснять отношения и моя мать, а отец Валентина в телефонном режиме разругался со Шпажником, пообещав натравить на него и Славика комиссию из облоно. Бесполезно: Лужкин так и продолжал вести у нас занятия и нести на них околесицу.
«Почему оно так получается? – терялись в недоумении мы. – Неужели все учителя настолько глупы и тупы, что не видят, не понимают очевидного?»
И – не находили ответа... До поры, до времени...
Но вот, уже в середине марта, Путивлев, в очередную субботу, сыграл вечерний «общий сбор» у себя.
– Тема весьма интересная обозначилась, – не вдаваясь в подробности, пояснил он.
...Когда мы, рассевшись на диване и стульях, остограммились наливочкой – на сей раз, вишневой, – Валентин вытащил из серванта тетрадку.
– Заезжал к нам на пару дней отцов двоюродный брат, – начал он издалека. – Вообще-то он в Новосибирске живет, а работает там в Академгородке, психологом. На какой-то симпозиум в Москву летал, вот и завернул по случаю – лет шесть у нас не был. А суть такая, что он как спец много чего про нашу ситуацию с Физиком Славиком прояснил. То есть, в плане теоретическом – на практике эта свинотина из нас еще много крови повыпьет. Но вот почему все оно так, а не иначе сложилось... Я вот тут, для понятливости, даже кое-что записал... – и раскрыл тетрадку.
Рассказанное и прочитанное тем вечером сводилось к следующему.
Российское общество изначально выросло на антагонизме меж властью и отдельными гражданами. А проявляться он начинает, как только ребенок впервые попадает в коллектив, где уже осознает себя отдельной личностью. В реалии это – детский сад, со свойственным ему принципом действия системы местной автократии: тетя воспитательница в с е г д а и в о в с е м права.
Яркий пример на эту тему: в бытность свою много шума наделал телесюжет о ЧП в одном из столичных садиков. Там воспитательница – уже с немалым опытом работы – так ударила пятилетнюю малышку, что, не поспеши родители девочки вовремя в клинику, в дальнейшем у ребенка были бы весьма серьезные проблемы с шейными позвонками.
Не без оснований родители обратились с претензиями сразу в районо и, параллельно, в милицию. Началось двустороннее разбирательство. На первом этапе его сама воспитательница, ее коллеги, завдетсадом и чиновники из районо громко и дружно возмущались: «Девочка нагло лжет!» Но когда сотрудники милиции провели опрос других детей этой группы, выяснилось: «идеальная тетя» кулаками работает направо и налево, давно и постоянно. И тогда коллектив детсада разом «сменил пластинку», всемерно умаляя суть ЧП.
– Ну, имел место такой единичный факт, но в целом он нашему здоровому воспитательному учреждению совсем не свойственен, да и она вовсе не хотела ударить так сильно, случайно все вышло, это ее дети довели, вы знаете, какие они бывают, а нервы не железные, и вообще – женщина уже перед родителями извинилась, девочка уже вполне здорова, так что давайте считать конфликт исчерпанным!
И – удивление, возмущение, ярый протест, когда по вскрытым фактам было возбуждено уголовное дело. Немедленное требование: передать рукоприкладчицу на поруки коллективу. А до того, чем в будущем может обернуться для пострадавшей нанесенная ей травма, никому просто не было дела.
– Так и что дальше? – спросил тогда выслушавший эту историю, вместе со всеми, Асмолов.
– Сейчас поймешь, – пообещал Путивлев.
И пояснил: мол, этот случай очень точно иллюстрирует жесткость нашей Системы воспитания, которая в о в с е н е з а и н т е р е с о в а н а в установлении истины, но рьяно заботится о своей «закрытости», ради самосохранения. Такая Система обречена защищать свой мундир путем защиты – любыми средствами – всех входящих в нее членов. Дети, в данном случае, из нее просто выпадают: составу дошкольной группы зав. детсадом, воспитательницы, нянечки, повара и т.д., просто противопоставлены. Хотя, как ни парадоксально, именно дети – через налоги, собираемые с родителей и оплату за место в садике, через дотации и иное прочее – обеспечивают «взрослым детсадовцам» рабочие места и зарплату.
На этом месте Смола опять перебил Мужика: дескать, и дальше непонятка. Но тут Валентин, наконец, завершил длинный въезд в тему и добрался до главного:
– Чуваки, да вы что, в натуре не врубаетесь? Детсадовская история как две капли воды похожа на нашу, с физиком! Только та – завершена, а наша – в развитии. Ведь Шпажнику, Раскладному, учителям и самому этому пьянице-недоучке, по большому счету, наплевать, поступим ли мы в институты, какую нишу дальше в жизни займем, чего достигнем – это ж ведь не их проблемы, а наши!
– И как же их решить? – озвучил общий вопрос Данченко.
– Если в общем – никак, – огорошил нас Путивлев. – На уровне самой Системы. Никогда ни детсадовскую группу, ни класс, ни студентов, ни взвод солдат, в схожей ситуации, официально н е п р и з н а ю т правыми. А вот в частном конкретном случае выход есть. Если ляп воспитательницы, учителя, профессора, генерала приобретет слишком широкую известность, станет достоянием гласности, тогда неизбежно последует «показательный процесс».
– То есть? – уточнил за всех Бельчонок.
– Да элементарно же, – усмехнулся «лектор». – Система с громом и молниями вышвырнет из своих рядов публично дискредитировавшего ее, и он получит хар-рошего пинка под зад и «волчий билет», исключающий возможность возвращения к прежним координатам. Нет, суть самой Системы от того нисколько не изменится. Она...
– Стоп... – прервался Валентин. – Давайте-ка я лучше дословно зачту, как дядька сказал... Ага, вот: «Она будет продолжать демонстрировать неуязвимость своего существования «за чужой счет» и производить общественно опасный суррогат: так называемое «коллективное бессознательное» – стереотип поведения, мотивы которого меньше всего продиктованы мыслью, в лучшем случае – инстинктом. Человека, уже испытавшего на себе воздействие этого «продукта» системы воспитания, узнать нетрудно: спросите у него, почему он поступает именно так, а не иначе, – ответит стандартной фразой, мол, потому, что так делают все»...
Тут Путивлев оторвался от тетради и закончил своими словами:
– Короче, смысл поведения вовсе не важен, главное – не выбиться из общей колеи!
– Короче, Склифософский! – поторопил Асмолов. – И ближе к телу. Что предлагаешь?
– А помочь школе вынести сор из избы, – заявил Валентин. – Скомпрометировать Славика. Да по большому счету. Чтоб Шпажнику только и оставалось его из школы вытолкать взашей, с «волчим билетом» в зубах. Просекли? Мы-то, как говорится, уже в пролете, а вот всем, кто после нас учиться будет, доброе дело сотворим. Потому иначе «гнилой аппендикс» от педагогики так и будет до пенсии кормиться от нее.
Идея была ясна. Вот только как ее эффективнее воплотить на практике?
В течение следующих двух месяцев – вплоть до дня «последнего звонка» – мы занимались разработкой стратегического плана глобальной компрометации нашего общего врага. На «штабных заседаниях» с остограммливанием были детально обсуждены десятки разнообразных предложений. Рассказывать о каждом бессмысленно. А итоговый, принятый единодушно, в какой-то мере подсказал нам сам ни о чем не ведающий физик.
Уже в мае, в перерывах между последними занятиями, он стал цепляться к некоторым из десятиклассников с предложением идиотского пари:
– Вот давай поспорим на литр, что ты обязательно в институт физику не меньше, чем на «хорошо» сдашь!
Чего Славик этим хотел добиться – неизвестно. Свой авторитет преподавателя таким образом приподнять, что ли? Темное дело...
Так или иначе, а действовать мы решили следующим макаром. На выпускном вечере постараться напоить горе-«препода» – если потребуется, насилком и до бесчувствия, затем притащить к школьной мусорке, раздеть – до трусов или догола, так точно и не определились, – измазать всякой вонючестью и зашвырнуть «тело» в центр отходов. Затем же, на всякий случай, сделав контрольный фотоснимок, постараться привлечь к компрометируемому наибольшее число зрителей.
И уж если Шпажник даже и после этого не поспешит распрощаться с бывшим скотником – ну, тогда с чистой совестью разошлем мусорное фотосвидетельство в редакции газет, районо, облоно и первому секретарю райкома. Должно выгореть! Должно!!!
К сожалению, со своим юношеским максимализмом и желанием восстановить кажущуюся справедливость, мы даже и не задумывались, что собираемся в одноминутье окончательно перечеркнуть и так уже балансирующему на грани падения человеку будущее. Кто скажет, до какой степени имели мы на это право и имели ли вообще?
Однако человек предполагает, а Господь располагает.
На выпускном вечере, к которому мы подготовились во всеоружии – определили место предстоящего «вливания», куда твердо намеревались затащить Славика, затарились спиртным, а Бельчонок бегал с фотоаппаратом «Зенит-В» и фотовспышкой «Чайка» на батарейках, прогнозируемая жертва просто не появилась.
– Почуял, козел, что жареным пахнет! – плевался обозленный больше всех Асмолов. – Луженая глотка, скотина-скотник, в ж... бы ему трансформатор и на электрический стул!
– М-да-а-а... Косяк ужаснейший, – сокрушался Путивлев.
– Ему, оказывается, ребята из «Б» морду бить собирались, – доложил, разведывавший обстановку «на соседних фронтах», Данченко. – Вот, что значит, в своем соку вариться, общей схемой не владеть!
Мы с Севой тоже были дико разочарованы, хотя Славик и вывел-таки нам во втором полугодии по «четверке» и экзамен мы сдали на «хорошо». Впрочем, Валентина «пятерки» Лужкин лишил – даже третья подряд победа на областной олимпиаде не помогла. Сережке же «вкатил» три балла – мыслю, не простил ему и «олимпийцу» спрятанных когда-то за батареей учебников.
Ладно... Было, да прошло. Не весь же выпускной из-за нерешенной компрпроблемы горевать. Хотя и жаль мечты неосуществленной. Уж так мы ее пестали да лелеяли...
А через день Путивлев улетел в Москву: в МГУ поступать. Там тогда экзамены начинались в июле, а не в августе, как в большинстве других вузов.
Скажу сразу – в престижное высшее учебное заведение Мужик не попал – одного балла до проходного не добрал, хотя и списал удачно сочинение, за которое больше всего волновался. Впрочем, в областной университет его с этими оценками без повторных экзаменов взяли. Белочкин на свой биофак тоже поступил. А вот Данченко пролетел, как фанера над Парижем: устную математику завалил, вопросы самые «нелюбимые» попались. Так что проработали они, вместе с Асмоловым, на нашем мехзаводе слесарями до мая следующего года, а потом пошли священный долг и почетную обязанность Родине отдавать.
Ну а вашему покорному слуге – что ж, больше повезло: в технологический конкурс выдержал. Правда, в другом областном центре, а не где мои бывшие одноклассники гранит науки дальше грызли. По жизни-то и Мужик с Бельчонком, даром, что в одном городе учились, а встречались редко – здание физмата на одном краю, а биофак – в противоположном. Общаги – соответственно... Се ля ви...
Сережка после армии не вуз, но техникум по своему намеченному профилю окончил и на радиорелейке нашей железнодорожной станции подвизался.
Валерка – тот уж годам к двадцати пяти за ум взялся, в местный СХТ заочно поступил, однако трудиться так и продолжал на мехзаводе.
Валентин к тому времени уже вычислительным центром на этом заводе заведовал, а потом его жизнь в партаппаратчики районного масштаба завела.
Из Севы директора зоопарка, конечно, не вышло. В итоге, после защиты вузовского диплома, оказался он... в нашей школе, и до сих пор там биологию-зоологию-анатомию преподает. Говорит, предлагали ему уже и здесь место завуча, и директором в селе – отказался, мол, не мое это дело, администрирование. Между прочим, кота сиамского он дома до сих пор держит. И что интересно, на сегодня это – правнук того самого боевого царапучего зверюги, который во время оно с физиком воевал...
Ну а я... Что ж, меня вообще судьба вывезла: с инженерным образованием – в журналисты. Хотя это уже совсем иная история. Тогда же, в ту нашу последнюю встречу, разговор на интересующую меня тему завершился так...
– Знаете, когда я в школе работать начал, мы с Раскладным однажды долго про Славика говорили, – поведал Сева. – Оказывается, его и без нашей помощи планировали по окончании учебного года из школы убирать. Что и исполнили. Правда, с переменным успехом: он потом в одном ПТУ год отработал, в другое перешел – там даже два продержался, все ж таки опыт кое-какой по методике и знаниям набирал... Но в итоге все равно избавлялись – ну совсем он с учениками общего языка находить не умел, да и запои раза два-три на год стабильно... Так что лет через пять его педкарьера окончательно закатилась... Кстати, Раскладной тогда достаточно откровенно сказал – уже как коллега коллеге, – что иной реакции на наше «подметное письмо» и быть не могло. Помните, он нам по-хорошему жалобу забрать советовал? Да директор просто обязан был учителя до конца защищать, какой бы тот ни был – по той же самой «психологии бессознательного», а короче – по жизни ...
– Вот только в деревню свою Славик возвращаться никак не хотел, – продолжил Валентин. – Я на завод после университета пришел – глядь, а он тоже в кадрах оформляется: в цех, мастером. Около двух лет протянул – сняли. После очередного запоя. Переквалифицировался в грузчики. С жильем у него туго было – то у одной разведенки в примаках подъедался, то у другой... Потом сел – в пивной, по пьяной лавочке, кому-то голову кружкой проломил, и лет восемь о нем ни слуху, ни духу...
– Мне уж за тридцать было... – принял эстафету Данченко. – Смотрю раз – на вокзале – Славик поддатый стоит. Хотел я мимо пройти, нет, он меня тоже признал, остановил. Ну, поговорили. Оказалось, он, после освобождения, к нам сцепщиком вагонов устроился. Какого, спрашивается, с его алкашеским характером на опасную работу лезть? Ну, через год ему, на смене поддатому, ногу выше щиколотки колесом вагонным и оттяпало. Ладно еще, что одну...
И Сережка безнадежно махнул рукой.
– Последние годы он сторожем на очистных сооружениях работал, – забасил Валерка. – А в свободное время – даром, что на протезе, с палочкой, – по улицам бутылки собирал. Комнатенку какую-то он здесь к тому времени прикупил: мать умерла, дом в селе унаследовал и хватило ума не весь пропить.
Только вышел я, лет пять назад, по зиме, на утреннюю смену. Иду по улице – глядь, в снегу под забором кто-то лежит. Замерз? Или, не приведи, лихие люди порешили? Перевернул на спину – мать честная: Славик! И уже холодный, а сивухой... Упился где-то и до места не дошел... Так-то...
Мы помолчали.
– М-да-а-а... Ну, что, давайте того... Помянем покойного, что ли? – предложил вдруг Валентин. – Какой-никакой, а учитель был наш. В конце концов, он уже дома, а мы здесь все пока в гостях...
И мы помянули Физика Славика. По-хорошему. Без злобы. По-христиански.
К оглавлению...
