На перекрестке столетий
Проблема сопоставления эпох и столетий – одна из самых интригующих в истории. Если взглянуть лишь на одну историю России, то и без вуали мистики мы увидим любопытнейшую панораму последних четырех столетий, когда, начиная с 17-го века, начало каждого столетия (а точнее его первые 20 лет) оказывалось и драматичнейшим, и судьбоопределяющим.
Итак, начало 17-го века. Природные катаклизмы. Голод. Смута. Иноземцы в Москве. Кажется, это – почти полный крах и державы, и самих основ цивилизации. Но… путь к возрождению начинается из провинции. Московия вновь встает на ноги.
Начало 18-го века. Петр Великий. Скорее колоритный, нежели благой для России. Сокрушение Швеции с ее лучшей армией в Европе. Преображение Московии в Российскую империю, и при этом чудовищное усиление бремени на народных плечах. Отсюда – и восстания, и бегство в Сибирь…, и общее колоссальное сокращение податного населения. В итоге в чисто военном отношении на ограниченный срок удается создать, видимо, лучшую в мире армию и соответствующую ей «инфраструктуру» – новую систему управления, развить промышленность…
Начало 19 века. Здесь главные события затянуты в узел отношений с Англией и Францией. В итоге: сначала разгромный для России и Австрии Аустерлиц. Тильзитский мир. Затем нашествие Наполеона. С чисто практической точки зрения, видимо, не слишком значимая героическая мясорубка при Бородино. Противник России оказывается в ее прежней столице, где начинает полыхать пожар, пагубный для русской культуры и одновременно для захватчика.
И каковы итоги этого двадцатилетия? – Русские оказываются в Париже, а Россия – «жандармом Европы».
Сравним все это с началом 20-го века, которое виделось многим, как заря Прогресса. Сколько технических и иных новшеств всего лишь за считанные десятилетия! Но… Россия оказывается втянутой в две тяжелые войны подряд: русско-японскую, и мировую. Разверзается Революция, переросшая в Гражданскую войну, завершившуюся «не очень успешной войной с Польшей». Войной, которую в какой-то мере можно тоже считать своеобразной гражданской, если учесть, что Польша какое-то время была в составе Российской империи.
Но здесь мы имеем дело просто с фактами событий, которые еще не дают повода для интригующей игры с цифрами. Однако живая история насыщена циклами. Хотелось бы обратить внимание, на то, что, как мне кажется, остается в тени. Это повторившиеся циклы в истории России и Японии. И каждый из них занял примерно тридцать лет – сорок – то есть время смены поколений.
Так, Россия, оказавшаяся к 1815 году на вершинах своего могущества, с тяжелыми для нее последствиями проиграла, блестяще начатую Крымскую войну. Оружие, включая флот, оказалось устарелым. Сухопутные генералы – слабыми, даже при высадке противника в Крым ничего ему противопоставить не смогли; снабжение и, говоря современным языком, логистика зачастую ужасными. Пишу по памяти, но, насколько помню, по словам Энгельса, целые батальоны русских солдат «погибали» на пути в Крым из-за плохого обеспечения и др.
Еще показательней случившееся в 30-х годах уже двадцатого века. Япония, которая после реформ Мэйдзи, пусть и с огромным трудом, а победила царскую Россию в начале столетия (при этом наиболее показательны были успехи флота, оказавшегося на острие научно-технического прогресса), в тридцатые была довольно быстро сломлена советскими войсками. Казалось бы, и дух самурайский сохранился, а с другой стороны, советская армия еще неопытна, многие традиции утеряны с потерей дворянства, а Советы победили. Я это вспоминаю, чтобы напомнить и другим: никакие славословия былых побед не способны изменить трагическую поступь Истории. Мало ли кто кого и когда побеждал. Подвиги отцов, дедов и пращуров так же мало говорят о потенциале страны и армии, как воспоминания о любовных приключениях юности.
Но… пока мы коснулись только двух стран, а как же быть с параллелями, либо контрастами в истории первых двадцатилетий двух последних веков, включая и только что начавшийся?..
Настоящее всегда туманней прошлого. И не столько в фактах, деталях событий, становящихся известными лишь со временем, сколько в видении процессов и их причин. С высот Времени многое в панораме истории виднее. Ведь нам уже известны следствия тех событий, которые их участниками могли, как правило, видится лишь фрагментарно.
К тому же, мой взгляд – взгляд того, кто, несмотря на интернет и прочее, не только находится на обочине событий, но, подобно миллиардам землян, не относится к числу «посвященных». В этом смысле мы с Вами напоминаем узников платоновской пещеры, которые способны видеть лишь тени собственно реальности.
Поэтому я вправе писать здесь не столько о видении, и тем более собственном анализе, сколько об ощущении двух эпох:
Во всем нужна, конечно, мера.
Но как и что нам измерять?
Подкралась эра Люцифера.
У тронов – дьявольская рать.
Общее в двух эпохах – кардинальная, словно при повороте сцены, сменяя радужных иллюзий (начало двадцатого – упоения Прогрессом, конец двадцатого и частично самое начало 21-го – иллюзии «конца истории», знаменуемого «завершением» изматывающей Холодной войны, ощущением невиданной трагичности человеческого и скрытой управляемости драматического хода событий).
Только сейчас подумал: это ощущение, возвращающее нас к языческим временам, временам древних мифов, когда образы природных стихий и безликого детерминизма, начинают в массовом сознании тесниться олицетворенными силами Зла: то в облике монополистического капитализма на стадии империализма (Ленин и не только он), то в облике масонов, олигархов, «мировой закулисы», теневого мирового правительства и т.д.
Но драматизм настоящего масштабнее того, что было сто лет назад. Тогда, хотя (если включить голод и эпидемии) погибли десятки миллионов, рухнули целые империи и стали зарождаться достаточно новые «тоталитарные системы», вектор истории, при всей трагичности явлений, виделся миллионам направленным вверх: к примеру, российская революция виделась, говоря словами советского поэта, «кровавой, но все же целебной». Поднимались массы. В том числе взрывообразно.
Сегодня же все чаще Интернет шумит об опускании масс до «быдла». При этом рушатся уже не конкретные империи – размывается значимость самого института государства (а где-то – и семьи), как такового, замечательным наглядным свидетельством чего стали «вирус» и вариации карантина. А ведь это – только зримая вершина айсберга. Айсберг же – международные и наднациональные структуры, корпорации, клубы, «теневые правители мира». В чем-то мифологизированные, а в чем-то не менее реальные, чем облака и торнадо.
Подмеченное сопровождается судорогами так называемого Западного мира, процессом «смены рас», демографического обмеления традиционной европейской культуры. Нет. Я не антизападник. Но сама синхронность карантинизации и действий СМИ говорит пока в пользу несамостоятельности правительств Европы. Хотя, естественно, вихрь событий закружил практически весь земной шар.
И что в геополитическом осадке? – Пока еще более прочно стоящие на ногах Юго-восточные цивилизации и, прежде всего, Китай. Одной из собственно геополитических, а не идеологических проблем остается вопрос: будут ли Россия и Казахстан растерзаны до того, как Запад и Китай напрямую столкнутся лбами в очередном мировом противостоянии? И удастся ли могучему противнику способствовать прямому столкновению Китая с «малыми драконами»?
В духовно же информационном плане вырастает, как и в начале двадцатого века, недоверие к властным структурам и сросшимся с ними верованиям и идеологиям. Но здесь, в отличие от начала двадцатого, не просматривается мощных альтернативных идеологий. Однако, подобно тому, как накануне семнадцатого, была расшатана вера в русского царя (бывшего по своим личностным качествам), наверное, и патриотичнее, и чище многих неозвезд , вспыхнувших на политическом постсоветском небосклоне), блекнет вера в патриотизм «рулевых». Так, о Сталине можно было бы говорить и писать что угодно: и то, что он тиран, и то, что он допустил множество просчетов, обернувшихся, как жертвами коллективизации, так и невероятной ценой Победы. Но о нем нельзя сказать, что он был лишь пешкой, либо даже ферзем в чьих-то закордонных руках. Его судьба и судьба страны были неразделимы. Но, как это ни горько, мы не можем сегодня сказать с уверенностью того же о многих нынешних обитателях экранов и т.д. По крайней мере, у очень и очень многих масса сомнений именно в патриотичности тех, кто кует патриотические слоганы. И это очень, и очень серьезно.
Правда, остается еще Ближний Восток, мир ислама в целом. Мир этот мощен. Но он раздроблен. И, как показала самая недавняя история, «гнилому и бездуховному Западу» удалось безо всяких сверхусилий сокрушить и Ирак, и Ливию, уничтожив при этом физически лидеров этих стран.
В исторической же перспективе, боюсь, и Израиль сам по себе, и Эмираты, и Кувейт, и, возможно, Саудовская Аравия – это замки на песке. Их историко-геополитическое положение чисто зрительно мне кажется сопоставимым с географическим положением Венеции и Нидерландов, с огромным трудом противостоящим водным стихиям.
В целом же растет ощущение втягивания мира в небывалые по своим масштабам и формам коллизии; то, что, в частности, происходит в Казахстане этого года в области экономики, малого бизнеса, сферах культуры, спорта, образования (молчу уже о медицине) самое горькое подтверждение того, что это ощущение рождается не на пустом месте.
Опять отрекаться от прошлого?
Очередной, уже киевский разговор А. Ларионова (записано в конце августа 2020 г.) навевает грустные мысли. Перед нами человек, который, по его собственному признанию, был пять лет советником российского президента, а последние годы благополучно входит в когорту заокеанских аналитиков.
Вроде бы и очень даже не глуп, и знающ (даже в восточнославянское средневековье погрузился), и практического политического опыта немало. Но… Чужой. И своему народу, а не только очередному его правительству. И чувству живой Истории, а не той, что марширует на плацу отмуштрованной мысли.
Казалось бы, и здесь перед нами любопытные попытки мыслить самостоятельно. Так, Ларионов стремиться развести, словно мосты в ночном Санкт-Петербурге, понятия «вестернизация» и «модернизация».
И что мы слышим? – Не надо смешивать одно и другое. Модернизация – освоение технических достижений Запада, чистота, «медицинская техника»… Тогда как вестернизация – свободный рынок, демократия, права человека, защита личности, разделение властей. Вот Петр Первый. Россию вестернизировал. Но при этом вестернизация сопровождалась усилением закабаления крестьян, да и не одним этим.
Закабаление, конечно усиливалось. Недаром в 18-м веке полыхали казацко-крестьянские восстания. Хотя и с Петром не все просто. Заимствование технических достижений вольно-невольно влекло за собой и колоссальные изменения в сфере управления, культуры (в первую очередь высших слоев общества) и др. Кстати, похожий синтез мир наблюдал и в Японии конца 19 века, и не только.
Справедливо и то, что самые разнообразные технические заимствования, даже при обилии соответствующих им изменений в самой жизни, сами по себе еще не дают автоматической смены глубинных основ социально-психологической жизни. Если же что-то и ломается, то симбиоз нового и прежнего все равно в чем-то везде будет своеобразным.
Любопытно и замечание о том, что, если дети представителей новых постсоветских да и иных элит учатся в западных университетах, то это еще не показатель их приобщения к западным ценностям. Это показатель своего рода потребительства…
Итак, есть над чем задуматься. Но задуматься – не значит принять. Не буду уходить в дебри научных определений вестернизации, модернизации и демократии. Лишь замечу со странным чувством обилие ветхих штампов, плоских схем, давно уже утративших свое былое содержание и напоминающих дома с расхристанными окнами и дверями, из которых выехали жильцы.
Кто ж будет спорить, что на так называемом Западе, который бесспорно внес колоссальный вклад в развитие человечества в целом, есть немало такого, чего нет в России, Китае и т.д., и т.п.
Но, во-первых, диалектика живой, а не картонной Истории такова, что масса западных свобод, экономических успехов и прочая, и прочая, включая его фантастический и невиданный до эпохи Великих географических открытий подъем, имела обратную сторону – сокрушение целых цивилизаций, возрождение масштабной работорговли, чудовищные страдания и гибель десятков и десятков миллионов людей. Причем, как показывает история целых столетий, так называемая цивилизаторская роль Запада («бремя белых»), роль, которая тоже «имела место быть», сплошь и рядом дополнялась древним «разделяй и властвуй», и направленным развращением и раздроблением, а зачастую и прямым натравливанием друг на друга местечковых элит. Именно это мы видим и сегодня. Причем не только видим, но и ощущаем, несем на своих плечах. Сладкие же разговоры о свободах, правах и иных деликатесах социальной жизни сплошь и рядом оказываются словесными маскхалатами, и, когда «Гюльчитай открывает» свое истинное личико, то это, как и в известном фильме, может оказаться смертельно опасным для того, кто его видит.
Во-вторых, все эти свободы, права… в чем-то, скорее, прекрасные образы, а не слепки реальности, а в чем-то – что-то, подобное хрупкому льду. И сколько раз этот лед трещал прежде, и как громко он трещит сегодня на том же самом Западе!
В-третьих, как бы мы в своих мечтах не тяготели к чудесам демократии, реальная история такова, что весь мир не может быть образцово (по-ларионовски) вестернизирован. И не просто потому, что мир этот плох. А потому, что мир этот разнообразен. И провозглашать целью человечества образцовую вестернизацию – примерно то же, что пытаться все, чего ни коснется глаз, засеивать кукурузой. Более того, и авторитаризм, и где-то не привлекательный деспотизм и так далее могут давать очень устойчивые основы социумов. Вспомните тысячелетнюю историю Китая. Да и сегодня он стремительно идет вперед. И это страшная сила.
Четвертое же вытекает из подмеченного. Это четвертое – отношение к прошлому. Ларионов, рассуждая о переходе к демократии, рынку, глаголет о том, что еще труднее, чем в экономике «отказ от советской культуры», которая «полностью уйдет с (ее) носителями»…
Ну, сколько же можно повторять, как мантру, подобные откровения. Вдумайтесь только, и сравните. В советское, и даже в очень жесткое сталинское время, при голоде, репрессиях, лагерях.., девизом была «перековка» личности, взращивание «советского человека». Одно из литературных произведений так и назвалось: «Человек меняет кожу». Да и забываемую ныне «Как закалялась сталь» можно бы вспомнить. Иными словами, хотя бы в лозунгах, в ценностных ориентирах доминировал курс не на уничтожение, а на преображение.
А что мы слышим от распевателей модных мантр? – Старые, те, кто советской закваски, должны физически исчезнуть. И вот тогда-то что-то и сдвинется с места. Поневоле вспоминается диалог из «Двух до пяти» К. Чуковского, когда маленький внук простодушно спрашивает: «Бабушка, ты умрешь? «Умру». Тебя закопают?» – «Закопают». «Глубоко?» – «Глубоко». «Вот тогда-то я буду твою швейную машинку крутить!»
Честно говоря, если вдуматься, то в голове не укладывается, как это певцы «общечеловеческих», то есть «вестернизированных» ценностей, так откровенно, и многократно, словно о евреях, водимых по пустыне Моисеем, долдонят об уместности вымирания «совков». И после этого вы еще делаете вид, что не забыли слово «гуманизм»?
И это, не говоря о том, что полный либо даже просто основательнейший отказ от советской культуры – это же все равно, что стремление вырвать часть плоти из живой и многокровной российской цивилизации.
Дешевеньким выглядит и сравнение Лукашенко с Гитлером. Мол, и в нацистской Германии 30-х были и народные автомобили, и автобаны, и туры по Европе, и победы над безработицей. Так, и в Белоруссии: чистота, производство еще живо…
Не мое дело хаять или хвалить «Батьку». Пусть эти занимаются политологи и беларусеведы. Но, Господи, да не за то заклеймен нацизм. Даже и не за внутренние порядки в Германии тех лет. Их критику уже присовокупили к дальнейшему. А дальнейшим было то, что Гитлер вляпался в войну, которая велась чудовищным образом. У Лукашенко же никаких даже малейших перспектив для этого нет. И, как бы мы к нему не относились, а складывается странное впечатление, что периодически «демократический Запад» искусно отыскивает диктаторов и антидемократов, чтобы сокрушать целые страны. Вспомним Ливию, Ирак, Югославию... Нет, я не за диктатуры сами по себе. Но разве не становится все более очевидным, что шумы вокруг отдельных диктаторов – реальных или полуреальных, либо каких-то еще, бывают подобны истеричному вниманию к порезам (зачастую на самом деле очень болезненным), тогда, когда над головою порезанного вздымается гильотина?
Маг, шут и царедворец в свете современных социокультурных реалий
Предваряя наше краткое рассмотрение проблемы, уместно заметить, что вынесенные в
заглавие статьи понятия используются не столько в первоначальном буквальном своем значении, сколько в образно-символическом, и при этом видятся автору удачными инструментами для препарирования, как истории, так и современности. Образность же, символизм, в свою очередь неотделимы от знаковой природы общения, взаимодействия либо сталкивания противоположных сил, без чего невозможно человеческое существование, пронизываемое тем, что мы обозначаем таким многозначным понятием «дух». «Дух» же, как писал М.Бахтин, «(свой или чужой) не может быть дан, как вещь (прямой объект естественных наук), а только в знаковом выражении, реализации в текстах и для себя самого, и для другого». То же самое можно и должно отнести и к жестам. Так, «естественный жест в игре актера приобретает знаковое значение»(1, с.284).
Хорошо известно, что слово, жест и предмет… издревле играли колоссальную роль в человеческой культуре, что, в частности, нашло выражение в самых разнообразных словосочетаниях «бросить перчатку», «раскурить трубку мира», «сжечь свои корабли» и т.д. При этом и исходные жесты, и компоненты предметного мира также наполнялись глубоким символизмом и образной многослойностью еще до того, как обретали свои очертания в мире устойчивых словосочетаний. Это могли быть и животные, и птицы, и деревья, и камни, и оружие, и предметы быта, включая различные детали одежды, головные уборы и т.д.… Так, например, в средневековой Западной Европе высота женских головных уборов – эннненов связывалась со степенью знатности, а покрытие головы в разных странах и культурах мира сопрягалось с требованиями, предъявляемыми, прежде всего, к замужней женщине… показательно, что в древней Греции символ означал некий вещественный знак, признанный свидетельствовать о принадлежности такого-то или такой-то к определенной социальной группе, тайному обществу. В более же широком смысле «символ» – это «предмет или действие, служащее условным знаком какого-то понятия, чего-то отвлеченного», какой-то идеи, как например, якорь – символ надежды (2, с.661) Знак же – это в одном из сжатых толкований – «метка, предмет, явление, которым выражается что-то» («, с.203) Совокупность же деталей облика и поведения создает, в свою очередь, зримый образ.
Итак, мы видим, что зримый образ тысячелетьями обретал символически-знаковое значение. Акцентируя свое внимание на этом символическом аспекте образа, мы попытаемся здесь кратко рассмотреть три обозначенных в заглавии типа образов, естественно, сознавая, что данными образами миры культуры не ограничиваются. Но эти образы выбраны здесь не случайно, а потому, что именно они в контексте человеческой истории способны являть зримые противовесы военно-политической власти либо каким-либо доминирующим ее элементам.
Уже образ мага настолько многогранен и многоцветен, настолько переливчат, что ему, при всем обилии научно-философской литературы, можно было бы посвятить еще не одну монографию.
Начнем с того, что в древнейшие времена, а затем и на протяжении долгих тысячелетий образ «мага» и военно-политического деятеля очень часто сливался. Так было и в родовом обществе, когда, например, в Африке сексуальная сила вождя и цвет его волос(допустим, седеющих) связывались с магическими качествами лидера. Разнообразные и, подчас, сложнейшие ритуалы, совершаемые вождями, царями, императорами наделялись в сознании людей и магическими качествами. Так в Китае император при посевных работах символически прокладывал первую борозду и т.д. Но параллельно со всем этим в качестве некой относительно самостоятельной социальной силы начали появляться и «маги» в разных обличьях, которые обладали относительной самостоятельностью: «Волхвы не боятся могучих владык. И княжеский дар им не нужен. Правдив и свободен их вещий язык…» Это колдуны, жрецы, а со временем некоторые представители христианских церквей и деятелей мусульманского культа. В христианском мире даже появился такой своеобразный исторический феномен, как папство. Более того, и внутри отдельных держав, включая и Византийскую империю, и Московскую Русь историки могут наблюдать жесткое, в том числе и духовно-нравственное противостояние церковной и светской власти (3,с.191). А в Индии брахманы вообще оказались отнесенными к высшей варне, а авторитет брахмана стал видеться более высоким нежели авторитет царя. В древних законах было сказано «Десятилетнего брахмана и столетнего царя следует считать отцом и сыном, но из них двоих отец – брахман».
Однако, говоря об образах «магов» в канве наших рассуждений, не хотелось бы все сводить к узко трактуемым религиозности и мистицизму. Здесь «маг» в широком его понимании – это духовно-психологический лидер, способный воздействовать на сознание значительных групп людей, не опираясь при этом на обязательное использование грубой силы. Таким образом, в новейшее время роль былого мага может играть, психолог, психотерапевт и др.
В периоды кризисов и социальной нестабильности такой современный неомаг может играть и роль взрыхлителя массового сознания, которое после такого «взрыхления» гораздо удобнее засевать самыми разными семенами. И при этом уже сами по себе эти «маги», как, например, случилось, во времена Перестройки, вкупе с прочим, могли представлять и представляли собой на практике своеобразную альтернативу идеологии, доминировавшей в СССР на протяжении десятилетий. Причем образы А. Кашпировского, А. Чумака, Ю. Лонго… на какое-то время оказались очень влиятельными. Любопытно, что уже в 2020 г., постаревший и оказавшийся на обочине общественного внимания Кашпировский попытался войти в число тех, кто представляет определенный нравственный противовес власти.
Еще колоритнее образ шута, который в одном отношении кардинально отличается и от образа мага, и от образа царедворца, хотя подчас лики шута и мага наслаиваются друг на друга. В чем это кардинальное отличие? – В том, что и жрецы, и брахманы, и кардиналы и т.д. – представители жестко-иерархических систем. Шуты же, а на Руси и юродивые (переливчато-слитный образ шута и мага) могли являть своего рода «несистемную оппозицию». Они были наиболее вольны и в своем поведении, и в своей критике властей, либо в язвительности по отношению к власть предержащим. Знаменитое диогеново: «Не заслоняй мне солнца» может быть расценено, как девиз этой социо-культурной группы. В русской же истории, согласно традиции, один из таких юродивых даже спас от разгрома Псков, оказавшись на пути у Грозного и его опричного войска…
Такой образ вырисовывался не сразу. С точки зрения автора данной статьи, предтечами средневековых и более поздних шутов, суфиев из народных анекдотов были уже античные философы и, прежде всего, киники. При всей своей эпатажности, нередко роднившей их с более поздними хиппи, они своими парадоксальными высказываниями и поступками будоражили застаивавшуюся общественную жизнь, являя готовность бросить вызов и земным владыкам, и устоявшимся народным представлениям. Здесь, опять-таки, мы можем вспомнить и «фонарь» Диогена, и многое, многое иное. Кстати, отдельные «шутовские» выходки Суворова при том, что он внешне был «в иерархии», по духу своему из того же ряда.
Эта традиция, хотя и в совершенно иных формах, жива и сегодня. Так, любопытный образец для культурологического осмысления представляют собой интернет-выступления Джигурды, то мечущего молнии в Собянина, то громогласно защищающего известного актера, связанного с трагическим ДТП. Это – современный шут в том смысле, что он из тех, кто не впаян в сегодняшнюю российскую культурную элиту, не соединен в общественном сознании с теми или иными провластными структурами и подобно античным философам и более поздним шутам может позволить вести себя более раскованно в сравнении с теми, кто более зависим от тех или иных «официальных» или околовластных структур.
Но такое «шутовство» было бы, пожалуй, неверно смешивать с шутовством иного рода, с комедиантством представителей иерархических систем и подсистем. Так, и пародирование церкви в опричном мире Ивана Грозного, и пародийные «всепьянейшие» игрища при Петре Первом, да и иные, более частные, «кривлянья», как знаки покорности «суверену» – это уже псевдошутовство, ибо оно демонстрирует не внутреннюю независимость, а наоборот, закрепощенность.
В этом смысле и некоторые фигляры ранней постсоветской российской думы, и В. Жириновский – псевдошуты, комедианты. Под их карнавально-шутовскими одеждами не бьется сердце живой, независимой мысли… Их политические канканы и де-факто, и по своему предназначению играют, прежде всего, отвлекающую от сути роль… Может быть и комедиантство, которое рождается из стремления быть «в тренде», продемонстрировать своеобразную услужливость, верность определенным требованиям. Грустный пример такого комедиантства, на взгляд автора этих строк, демонстрирует явление известного детского врача Р. На вручение высокой награды, получаемой из рук российского президента в маске и перчатках. И это притом, что действо происходило на свежем воздухе. Правда, в многогранной человеческой истории комедиантство, фиглярство могло порождаться и произволом, рождаемым деспотизмом. По сообщениям современников, знатный русский князь Репнин был казнен Грозным за то, что отказался надеть потешную маску «машкару»…
Совсем иное являет экранный образ Н. Михалкова, названного «царедворцем». Если уйти от пренебрежительно-оценочного подтекста, то понятие «царедворец» может оказаться знаковым и не только по отношении к Н. Михалкову. Ведь кто такой «царедворец»? Это и советник древнего царя, придворный мудрец, визирь, восточный «царь поэтов» и т.д. Этот человек зачастую идет по лезвию ножа, и, в отличие от шута, он способен продвигать свои альтернативные идеи не бросая вызов высшей власти, а стремясь заручиться ее авторитетом. Резкие движения «царедворца», его готовность действовать жестко, как правило, означают не личный вызов «царю-батюшке» и т.д., а наличие раскола в верхах; и именно «царедворцы» могут быть интересны тем, что их выступления, как например, выступления Михалкова против Грефа, дистанционной модели образования и иного могут восприниматься, как знаки того, что и верхние эшелоны власти неоднородны, и, следовательно, могут подталкивать к выводу: стремиться к чему-то, представляющемуся крайне необходимым, можно и опираясь на эту самую неоднородность.
Впрочем – это лишь один из наиболее близких нам по времени образов царедворца. Исторически и эти образы были далеко не однообразны. Один из крайних вариантов таких образов рисует нам конфуцианство. Здесь, на вопрос: «Как служить царю?», Конфуций отвечает: «Не обманывай, и укоряй царя в лицо». Но на практике такое допустимо лишь в самом узком кругу, скорее, наедине и при очень доверительных отношениях. Да и тут царедворцу может угрожать опала. Как в уже персидской истории о «царе поэтов», которому шах прочел свои стихи. Сохраняя мужество, царь поэтов сказал в ответ: «Ваше величество, эти стихи не достойны Вашего величия», после чего раздосадованный шах велел поставить литературного критика к позорному столбу. Однако, спустя какое-то время царь опять сочинил нечто, казавшееся ему шедевром. Позвал он опять «царя поэтов». И как же тот отреагировал на новинку? – Он лишь сказал: «Иду к позорному столбу». Тут перед нами образцы твердости, созвучной лютеровской: «На том стою и не могу иначе» (4, с.158, 156). Кстати, образы такой твердости мы встречаем и у советских полководцев, которые ради истины готовы были спорить с самим Сталиным.
В истории мировой культуры мы встречаем и более мягкие формы, подобные упомянутой в одной афганской сказке, где шах и визирь ели фрукты, и царь, желая подшутить, стал подкладывать визирю косточки от съеденного им самим. «Ох и аппетит же у тебя!» – шутливо воскликнул владыка. Визирь же, не растерявшись, произнес: «Надо срочно вызвать лекаря. Ведь Вы, Ваше величество, оказывается ели персики с косточками, а это может быть опасно для здоровья!»
Очень показательны и образы тех «царедворцев», которые способны давать советы и совершать действия, имеющие негативную окраску. Так, в старинной китайской истории рассказывается о царе, который пожаловался советнику, что, хотя он и казнит за дело, и награждает заслуженно, а его народ не боится. Советник же ответил примерно так: «А чего же бояться невиновным? Казните за дело. Вот, если бы стали казнить без разбора, тогда бы всем было страшно». Царь внял совету и… первым казнил царедворца. Нечто похожее можно наблюдать и в «реальной истории». Известно, что после убийства своего отца Павла, Александр Первый, хотя и не казнил, но отдалил от себя тех, кто был замешан в заговоре...
В целом же от «царедворцев» – противовесов, по сравнению с «магами» и «шутами» требуется особая гибкость, способность жертвовать с их точки зрения, второстепенным – «бросить кость собаке», чтобы бороться за более значимое. Именно эти образы наиболее сложны и неоднозначны.
Завершая, хотелось бы заметить, что предлагаемое здесь использование образов и их символики для анализа социокультурной реальность может быть применимо и в иных контекстах.
Литература.
Бахтин М. Проблема текста в лингвистике, филологии и других гуманитарных науках. Опыт философского анализа. – В кн.: Бахтин М. Эстетика словесного творчества. – М.: Искусство, 1979.
Ожегов С.И. Словарь русского языка. – М.: Гос. Издат. иностарнных и национальных словарей. – И., 1953.
Один из драматичнейших примеров такого противостояния являет выступление в Успенском соборе митрополита Филиппа Колычева против террора Ивана Грозного: «До каких пор будешь ты проливать без вины кровь верных людей и христиан… Подумай о том, что хотя Бог поднял тебя в мире, но все же ты смертный человек, и он взыщет с тебя за невинную кровь, пролитую твоими руками» (Цит.по: История СССР с древнейших времен до наших дней. Т.1, с.191.
В условиях деспотизма блюсти такую твердость было рискованно. Так, согласно древнеримскому писателю Светонию, мнивший себя великим артистом император Нерон «многих объявлял своими друзьями или врагами, смотря по тому охотно или скупо они ему рукоплескали» (с.158). Более того, когда он пел, то, по словам Светония, «никому не дозволялось выходить из театра, даже по необходимости. Поэтому, говорят, некоторые женщины рожали в театре, и многие, не в силах более его слушать и хвалить, перебирались через стены, так как ворота были закрыты, или притворялись мертвыми, чтобы их уносили на носилках» (с.156).
Этот странный новый мир
Я пишу об этом не потому, что мне нечего делать, а потому, что ситуация становится все более драматичной и при этом, словно списанной со спектаклей в театре абсурда. Наши милые масс-медиа нас месяцами травили вирусом, игрались и продолжают играться с карантином, а каков результат и что при этом власти продолжают делать?
Вирус трагично дополняется очень странной пневмонией. Люди заболевают, гибнут. Причем и тогда, когда тесты не говорят ни о чем. Если еще какой-то месяц назад очень силен был скепсис относитнльно ковида, о котором бесконечно трезвонили СМИ, и можно было слышать: «А кто болеет из Ваших знакомых»?, то сейчас картина совсем иная. Не говоря уже о стране в целом, всякий костанаец может вспомнить жертв нашей загадочной «летней волны». Сгорел буквально за неделю лучший переводчик стихов, человек с острым критическим умом. Ушел из жизни еще более молодой спортивный организатор, сумевший вместе с товарищем поднять в свое время наш местный футбол до республиканских вершин. Переболевшие же встречаются еще чаще, хотя «летняя волна» видится реально суровой…
Так те ли меры для битвы за здоровье народа? Не уподобляется ли наша ситуация положению в стране, которая, образно говоря, бросила огромные средства для отражения ударов с моря, но оказалась беззащитной перед авианалетами? И не заменяем ли мы, подобно персонажу из сериала о Мюнхаузене, рассуждениями об оборках, размышления о подготовке к реальным военным действиям?
И в самом деле, до сих пор, даже в передачах нашего Центрального ТВ долдонят о масках, переключают внимание на мелочи, на мух, раздуваемых до размеров слонов. И это при том, что известна масса критических высказываний по поводу расширенного применения масок. Нашу же полицию, да и не только, мы буквально калечим масками и перчатками, которые молодые отборные молодые ребята и девушки должны месяцами носить при ходьбе по улице.
Вдумайтесь только: если кто-то намеренно или пусть даже неумышленно нанесет вред одному полицейскому, то он будет отвечать по закону. Причем в самых разных странах. А у нас уже месяцы полиция, даже в 35-37 градусную жару вынуждена ходить по городу в масках, а зачастую и в перчатках. Да ведь подобные «правила» по их объективному значению вполне можно приравнять к умышленному принесению вреда здоровью. Но почему-то за такой вред никто не отвечает.
Правда, именно здесь пока не обязательно кивать на тонко продуманный «мировой заговор». Вспомним историю. Хотя бы времена Суворова, когда российские поклонники «передового Запада» стали перенимать парики и косы для солдат. Чисто военной пользы – ноль. А уж о гигиене и говорить нечего. Недаром великий русский полководец сочинил на этот счет стихи: «Пудра – не порох. Коса – не тесак…» Но что поделать . Давно известно, что услужливый дурак опаснее врага. А если он при этом, говоря современным языком, и финансово заинтересован, то тут остается только вспоминать песню из сказки про Буратино. Так стоит ли дивиться тому, что при всем этом по воле указосоставителей полиция помимо прочего вынуждена заниматься такими ограничениями, которые очень слабо опираются на самую элементарную логику?
Вспомним хотя бы все эти пародийные локдауны, включающие ограничение на вход в скверы и др. в выходные дни. На что тратятся силы? На то, чтобы в какое-то (а именно субботнее и воскресное) время имитировать деятельность, запрещая даже одиночке присесть в сквере, тогда как в несколько иное время либо где-то рядом будут сновать чуть не толпы?
Не превращаются ли наши нынешние маски и локдауны в подобие клизм и кровопускания, с помощью которых пытались в благословенной Европе еще в сравнительно недавние столетия лечить самые разные недуги? Да и современное состояние амуниции медиков вызывает вопросы. Специалисты заметили, что во времена, скажем, Куликовской битвы боевая лошадь могла выдерживать всадника лишь часа два. Потом просто ложилась наземь. Поэтому-то вскакивали в седла лишь непосредственно перед атакой. Нас же всех, включая и медиков, которым особенно тяжело, уподобляют лошадям, каковые должны держать на себе всадников практически постоянно.
И после этого сетуют на народ: «Мо люди сами виноваты». В чем-то, вероятно да. Наша казахстанская тяга к тоям, массовым поминкам и т.д. хорошо известна и за пределами Казахстана. Но нельзя же воспитывать дисциплину и сознательность такими чрезмерными и зачастую бесполезными либо непонятными действиями, мерами, необходимость и логичность которых никак не может быть обоснована. И даже напротив. Так, встает вопрос: а насколько значимы ковидные тесты при определении уже летней пагубной пневмонии? Если не очень, то есть ли смысл тратить столько средств именно на эти тесты? Тут, хотя бы объяснить что-то надо. С прививками, о которых столько звону, все еще страннее. Если болезнь несколько иная, то каким образом прививки, готовившиеся от весеннего ковида могут помочь сейчас? – Сплошь и рядом швыряние миллионов и чудовищное давление на психику, экономику, культуру, спорт, тогда как даже проблемы с легкими сопряжены с разными факторами. Я знаю это не понаслышке… В свое время «обычная» пневмония не виделась заразной. Например, летом 84-го мы лежали с пневмонией в городской больнице в обширной палате, где койки стояли вплотную друг к другу. О масках тогда и не вспоминали. А что сейчас? И так ли сражаемся с бедой, если прежние меры и нынешнее маскопоклонение и ритуализированные локауты не дают должных результатов?
У многих же встает и еще один, очень неудобный вопрос: на основании чего нам так рьяно предсказывали и продолжают предсказывать новые волны наши нынешние синоптики от медицины? И почему многие, очевидно пагубные для экономики, культуры, образования меры начали планироваться так, словно очередные «волны пандемии» будут столь же неизбежны, как смена времен года?
Верьте или не верьте во всякие там заговоры, но известно же, что легче всего давать предсказания и прогнозы тем, кто сам как-то причастен к развертыванию тех или иных событий. Вспоминают же историю одного астролога, который назвав дату собственной смерти, покончил с собой в означенный срок, только чтобы не уронить свой авторитет провидца. Но тот, хотя бы играл лишь с собственной жизнью. А ведь случалось и иное.
Здесь, под занавес наших недоуменных размышлений, уместно вспомнить и «Ясновидящего» из Третьего Рейха, некого полумифического Гануссена. В годы подъема нацизма в Германии он давал своего рода «оккультные концерты» и на одном из представлений якобы увидел огонь, словно предрекая скорый поджог Рейхстага. И чем все это кончилось? Поджог на самом деле состоялся. Нацисты попытались обвинить в поджоге коммунистов, но ничего у них из этого не вышло. Коммунисты-то тогда были настоящими, и умели постоять за себя. А вот самому «Ясновидящему» не повезло. Кое-кто из нацистской верхушки рассудил, что он слишком много знает, и, будучи близким к иным нацистским бонзам, и даже самому вождю, может скомпрометировать уже нацистское руководство. Беднягу потихоньку убрали и торжественно похоронили, приписав злодеяние врагам Рейха.
О достоверности тех или иных деталей Историки могут спорить. Но сам образ-то поучителен. Правда, сейчас иные времена. И, сколько бы ни голосили иные об искусственном происхождении широко разрекламированного вируса, происхождении, которое, с этой точки зрения, допускает и возможность его искусственного распространения, никто пока пророков новых волн не трогает. И в самом деле, чего бояться, если даже после сотрясания пробирки в ООН и прочая, и прочая, никого ни к чему всерьез не привлекли?
К оглавлению...
