1.
И зачем только она кликнула эту страницу?! Татьяна Вадимовна и себе объяснить не могла. Что-то всколыхнулось в памяти, куда-то туда, в молодость, протянулась ниточка, что-то заставило подвести курсор – и палец сам нажал клавишу мышки. Экран сразу выдал картины – много картин, пронизанных синим цветом. И все подписаны только именем – Байрам. Но фамилия и не нужна была, потому что подпись отражала настроение, идущее от картин, – байрам, «праздник». Она узнала автора. И узнала город – Самарканд, хотя ни одной улочки на картинах не было изображено. Картины были не портретом города, а стихами о нём – городе, который Таня ещё студенткой сначала увидела во сне.
Ни в одном другом городе не встречала Таня столько голубого, синего, фиолетового, как в Самарканде. Купола мечетей, глянец изразцов, даже халат уборщицы в музейном комплексе – всё отливало небесным цветом. «Синий город Самарканд», – бубнила она про себя неизвестно откуда пришедшую строку. Потом вспомнила: это стихотворение однокурсника. Сергей написал его во время срочной службы – он служил на юге, недалеко от синего города.
В увольнение солдат отпускали редко и неохотно, а уж если запрашивал кто Самарканд, то вовсе мрачнел начальник штаба. Но Сергею удалось вырвать разрешение. Схитрил он, действовал через замполита, которому сказал, что для лучшего оформления Ленинской комнаты ему, художнику батальона, нужны какие-то особенные краски и кисти, которые можно купить только в Самарканде. Убедил – и поехал. А вернулся не только с покупками, но и с альбомчиком, сплошь заполненным зарисовками и набросками. За несколько часов нахождения в городе он успел их сделать столько, что даже немного опьянел от работы – голова слегка кружилась, руки подрагивали.
Этот-то альбомчик он уже студентом и показывал Татьяне. И так увлечённо рассказывал, что Татьяна отыскала в магазине «Искусство» фотоальбом с видами Самарканда. А, когда просмотрела его, поняла: Сергей не врал. И поэтому, когда летом надо было выбрать, куда ехать на пленэр – в Прибалтику рисовать готические и барочные здания или в Самарканд и Бухару, Таня, не колеблясь, выбрала Азию. Туда же отправился и Сергей. Ему больше хотелось увидеть Прибалтику, где он до этого не был, и которая мучила его, как и многих, не знающих Прибалтику, наблюдавших её со стороны, мучила непонятной, влекущей тоской. Но ещё больше не хотелось отпускать Таню от себя. Группа образовалась небольшая, но и в ней Таня с Сергеем держались вдвоём. Впрочем, на курсе их давно уже воспринимали как одно целое. И тогда по дороге ночью в поезде она увидела город во сне.
А уже на месте первое, что привело Таню в восторг, были верблюды. Таня увидела их, когда все ехали они автобусом на этюды; она выглянула в окно, а там – вереница рыжих дромедаров. Идут гуськом – и никакого погонщика рядом. Отсутствие погонщика особенно восхитило её.
– Ой, смотри-смотри, какие они умные! – чуть не закричала она. – Идут себе! И ведь знают, куда надо!
Этот нескрываемый восторг несколько обидел Сергея. Он же рассказывал ей, как сам удивился, когда во время своей армейской службы увидел такую же вереницу верблюдов, важно шедших мимо палаток в песках, где расположился батальон! А Таня, значит, невнимательна была к его словам, забыла.
– Ну да, я же тебе рассказывал. Не помнишь?
– Помню, – чуть погаснув, ответила Таня, – но здесь ведь вживую…
Видно, уж очень полюбились ей верблюды, и позже уже другие верблюды попали в этюд Тани. Этот этюд очень хвалили на кафедре.
Хвалили и другую её работу. Но уже не этюд, а вполне законченный портрет. Таня назвала его «Керамист».
А ведь портрет этот мог и не появиться, будь их группа на пленэре многочисленнее. Но пожелавших писать Азию набралось немного, и посему соединили их с местными ребятами. Вместе они и ходили на этюды. А там уже с первого же дня подружились ребята с Байрамом.
Байрам был «прикладником», занимался керамикой, но на этюды – хочешь-не хочешь – нужно было ходить всем, потому что рисовать должен уметь каждый. Улыбчивый, добродушный Байрам в первый же день пригласил всю группу к себе домой. И опять удивилась Таня, не видевшая до того так обустроенных дворов. С улицы это была вереница белых домов с редкими окнами, в каждый двор вели небольшие металлические ворота, а за ними… За ними был другой мир. В просторный квадратный двор выходили двери четырёх квартир, а в глубине прямо-таки манила беседка, увитая виноградом. В беседке низенький квадратный стол – и никаких стульев или табуреток, только расстеленные ковры и дорожки. Вот уж помучались с непривычки северяне за эти столом – как усесться? куда ноги деть? Почти сразу к гостям, прихрамывая, вышла полноватая пожилая женщина, ласково улыбнулась ребятам, что-то укоризненно сказала Байраму по-узбекски. Тот вскочил, вбежал в дом, вернулся с блюдом и садовыми ножницами и принялся срезать виноградные гроздья, а женщина принесла на другом блюде огромную дыню. Снова улыбнулась и ушла в дом.
– Это моя бабушка, – улыбаясь, сказал Байрам. – Она почти не говорит по-русски, но всё понимает. Никого не отпустит без угощения.
Он и позже очень радушно принимал друзей. И каждый раз угощал чаем. В комнате у Байрама был низенький столик на гнутых резных ножках и с инкрустацией на столешнице. Байрам расставлял на столике пиалы, сам разливал в пиалы чай. И учил ребят пить из них. Непривыкшие к такой посуде «северные» гости не находили ручек, обжигали поначалу пальцы. Байрам улыбался, по-доброму подтрунивал над неумёхами и учил правильно держать пиалы. И не с сахаром пили у Байрама чай, даже не с мёдом. К чаю Байрам подавал финики и сухофрукты. Было непривычно, но удивительно вкусно.
Изредка показывал Байрам новым друзьям свои работы – не этюды, не обязательный эскизы по композиции, а керамику. То была и посуда, и какие-то полуфантастические полусказочные персонажи. Особенно понравился многим старичок – какой-то добрый джинн. А Таня взяла в его в руки и долго-долго гладила пальцем небольшие рожки на голове и завитушки волос на бороде. Сергей наблюдал за этим из глубины комнаты с плохо скрываемым неудовольствием. Таня не замечала, Таня думала о старом и, наверное, не очень счастливом джинне.
Байрам показывал работы, рассказывал о технологии, о старых мастерах, увлекался. Таня смотрела на работы, на Байрама – и вдруг увидела. Сразу увидела будущий портрет. Позировать Байрам легко согласился.
Портрет получился хороший, и его хвалили. Хвалил и Сергей, искренно хвалил, но в глубине души невзлюбил его. Сергей понимал, что портрет написан хорошо, но принял он портрет неохотно. Портрет невольно заставлял думать: когда и как Таня его писала? Ходила ли к Байраму домой на сеансы или писала по эскизу уже дома, вернувшись с практики – и то, и другое не давало Сергею покоя. Неприятно, что Таня могла оставаться с Байрамом наедине, неприятно, что и дома она могла мыслями и чувствами возвращаться к нему. Но ещё больше расстраивало Сергея то, что Таня ничего не говорила ему о своей работе, словно скрывала что-то, словно была у неё какая-то тайна.
А тайна была, и Таня действительно не всё рассказала. Она писала Байрама у него дома – всего один раз. Писалось ей легко и быстро, кисть будто сама знала, какую краску взять и куда её положить. Закончив работу, Таня отошла от холста. Вытирала кисти и внимательно смотрела на работу. Байрам тихо подошёл и встал сзади. Он не говорил ни слова и только вглядывался в холст. Байрам стоял очень близко, он не пытался обнять Таню, даже не прикоснулся к ней, зато сама она почувствовала: ещё немного – и она откинется назад, прильнёт спиной к Байраму.
Она вздрогнула, внезапно засобиралась, поспешно убрала в этюдник краски и кисти, палитру, даже не соскоблив с неё остатки краски. Наскоро попрощалась и ушла. На низеньком столике остались в тарелке нетронутые финики и сухофрукты, остывал в пиале чай.
Всего это Сергей не знал и поэтому рисовал в воображении самые невероятные картины. А ещё назойливо вертелась в памяти фраза Тани, брошенная ею когда-то: «Твоё общество ассоциируется у меня с пленэром или библиотекой». В шутку, конечно, сказала, но Сергей уже даже в самой безобидной фразе видел скрытый смысл. Но практика подошла к концу, друзья расстались по-дружески. Байрам, расставаясь, протянул Сергею обе руки как самому дорогому человеку, они даже обнялись.
На обратной дороге ночью в тамбуре Сергей сделал Тане предложение. Таня быстро и, как показалось Сергею, охотно согласилась.
2.
Лишь однажды Сергей написал Таню – и сразу обнажённой. На последнем курсе. Они уже были женаты. Таня вышла из ванной в халатике и с полотенцем в виде чалмы на голове. Прядка мокрых волос выбилась из-под полотенца, халатик распахнулся – Сергей не мог оторвать взгляда. Таня позировать согласилась, хотя после душа ей было слегка холодно. Боясь расплескать впечатление, Сергей писал сразу кистью, не тратя время на подготовительный рисунок, цветастое полотенце вылепил мастихином. Чувственный получился этюд. Свет на Таню падал из окна, оставляя на загорелом теле блики, и нетронутый загаром треугольник живота призывно мерцал. Но при всём том была в образе какая-то еле заметная печаль. Словно невидимая, стена вставала между художником и моделью, словно говорил кто-то: не твоя эта женщина, неладно что-то между вами, ребята.
Этот этюд они никому не показали, тем более не выставляли – так и хранился он в чуланчике их мастерской. Как и «Керамист». А Сергей нередко ловил себя на том, что неприятно ему это соседство. Однажды он вошёл в чуланчик, отыскал оба холста и расставил их по разным углам, предварительно отвернув друг от друга.
Татьяна Вадимовна встала из-за компьютера, подошла к окну. Заходящее балтийское солнце окрашивало всё вокруг золотистой охрой. Не похожи балтийские закаты на те южные, когда солнце не спускается медленно за горизонт, а словно падает за него, когда вечер наступает, будто кто выключатель повернул: солнце на мгновение зависает и сваливается вниз. Всё – ночь, темнота.
Много уже лет живёт Татьяна Вадимовна на балтийском берегу, притянул-таки он её, как ответ на то, что тогда, на первом курсе, сделала она разворот в сторону Азии. И все эти годы она почти не вспоминала синий город Самарканд. Не вспоминала, а тут картины человека, с которым и виделись меньше месяца, взбудоражили, всколыхнули воспоминания. Татьяна пыталась отогнать их, а они напирали с ещё большей силой. Вот и сердилась на себя: зачем полезла на сайт, зачем «лайкнула», и не только ведь отметилась, ещё и комментарий оставила: «Байрам, ты стал настоящим художником». Написала и подумала: Байрам-то стал, а она?..
Всё говорило о том, что Таня станет хорошим живописцем. Она тонко чувствовала цвет. В её он работах становился полноправным персонажем. Её учебные работы и этюды с пленэров живо обсуждались, и каждый пленэр завершался хотя бы небольшой готовой самостоятельной работой.
Когда она на втором курсе вышла замуж, некоторые друзья сожалели: семья, муж, дети – засосёт всё это Таньку, убьёт художника. Но Таня и Сергей работали усердно, детей заводить не спешили, а семья… Да какая особая семья в общаге – всё то же бесшабашное братство.
Насколько Таня работоспособна и глубока, стало ясно уже к защите дипломной работы. Она сделала две. Первая – «Суд над Сократом». Точнее, она начала работать над «Судом», но чем глубже уходила в тему, тем яснее ей становилось: все они, окружавшие Сократа – и оппоненты, и даже друзья – так ничего не поняли, не сумел достучаться до них сын Сафроникса. И потому они – обвинители и защитники – один за другим исчезали с холста, пока не остался только Сократ. Один в своей темнице перед чашей с цикутой.
Работу завершила, когда до защиты оставалось недели три. Её руководитель был доволен и работу похвалил, но что-то в его словах насторожило Таню, ей показалось, что педагог не до конца верит в успех. Спросила напрямик: что не так? Мастер юлить не стал и объяснил: комиссия может не поверить в самостоятельность работы. Привыкшие судить студентов по шаблону старцы могут не поверить, что молодая весёлая девушка может увлечься такой темой и создать такую экзистенциальную вещь.
– Хорошо, – спокойно сказала Таня, – я успею сделать ещё одну.
И сделала. Никаких вопросов и нареканий её небольшой (60х70 см) холст у конклава кардиналов, как называли комиссию студенты, не вызвал. Больше того, старцы приветливо улыбались и утвердительно кивали головами, рассматривая картину, на которой маленькая девочка с компрессом на горле выглядывала из окна на улицу, где играли её друзья. Таня всех перехитрила. Она сначала написала картину, а все необходимые наброски, эскизы и этюды, «подогнала под ответ» позже.
Никаких вопросов у комиссии не было. Ведь именно такую лирическую работу и может сделать молодая женщина, возможно, и будущая мама. Кажется, никто из членов комиссии не обратил внимания на притулившуюся на подоконнике маленькую керамическую фигурку – то ли старичок-лесовичок, то ли старый джинн.
Ей прочили будущее крепкого живописца, а она, уже получив диплом, уже выполнив удачно подвернувшийся заказ (редкость для молодого художника), вдруг собралась и уехала в Среднюю Азию, правда, не в Самарканд, а в Душанбе. Уехала на курсы керамистов, сумбурно объяснив мужу, что хочет что-то изменить в творчестве, что живописью не проживёшь, что люди хотят чего-то осязаемого. Уехала одна, оставив Сергея дома – впервые за всё время их совместной жизни.
А, вернувшись через два месяца с готовыми работами, почти тут же укатила – уже в другую сторону, Прибалтику.
Нет-нет, не совсем так. Между этими двумя её отъездами уехал Сергей. Убедил себя, что надо ему съездить на Север, поработать там – тропинка, протоптанная туда шестидесятниками, тогда ещё не заросла окончательно. И он действительно вернулся с большим количеством набросков, этюдов, приехал с большими планами, но в глубине души понимал и сам, и, главное, понимала Татьяна, что всё это – отчаянная попытка Сергея заявить о себе, доказать все, что он сам чего-то стоит.
Сергей занялся северным циклом, Таня сказала, что не хочет ему мешать, и уехала в Литву на красивый праздник со смешным названием «Казюкас». Шумно и весело бывало в Вильнюсе во время этого праздника. В город съезжались керамисты, кузнецы, стеклодувы, резчики по дереву. Большая площадь гудела ремёслами.
Заразила Таню этим праздником новая знакомая – литовка Данута. Она тоже ездила в Душанбе и на обратном пути в красках расписала Тане прелесть праздника, прямо-таки вытребовала обещание приехать. Таня приехала – и не пожалела. Мало того, что она обзавелась интересными знакомствами, напиталась впечатлениями, ей удалось ещё и продать что-то из своих работ. Она ехала домой окрылённая и с твёрдым намерением перебраться на берег Балтийского моря.
Прибалтика всегда манила жителей Центральной России. Она казалась им чем-то совершенно необычным, но её никто толком не знал: путали названия республик, путали столицы, населяли Ригу то эстонцами, то литовцами, а Вильнюс латышами. Прибалтика, в которой видели советское воплощение Запада и не хотели замечать холодного, расчётливого неприятия всего «неприбалтийского», эта Прибалтика показалась Тане близкой, готовой принять её.
В первый же вечер Таня с воодушевлением рассказала Сергею о своих планах. Каким замечательным был этот вечер! Сергей к встрече приготовил ужин, сервировал стол так изящно, как это мог делать только он, выставил на мольберте завершённую свою картину: надо ведь было показать, что он не впустую провёл время. Они ели, пили вино, наперебой рассказывали каждый о своих поездках. Татьяна время от времени всматривалась в картину, переводила взгляд на Сергея и понимала: Серёжа, её Серёжа, который всегда, если говорить правду, оставался в её тени, нащупывал собственный путь. И снова и снова Таня говорила, как хорошо будет, если они переберутся в Прибалтику, что именно там по-настоящему развернётся талант обоих.
Уже перед сном, стоя в ночном халате, Таня ещё раз всмотрелась в картину. Сергей тихо подошёл сзади, обнял её, зарылся лицом в волосы, нежно прикоснулся губами к шее…
Они оба были нежны и страстны в ночь после долгой разлуки. «Какие же мы дураки были, что убегали друг от друга», – шептала Таня и целовала щёки, глаза, грудь Сергея.
Утром решение переезжать созрело окончательно, и они стали искать обмен. Но выяснилось, что сделать это не так-то просто: из Прибалтики в российскую глубинку переезжать никто не хотел, хотя что-то смутное уже начинало зарождаться на улицах западных республик. И в этом они убедились сами.
Они приехали «на разведку» в Вильнюс. О гостинице не задумывались, да и ни к чему она была: поезд из Москвы приходил часам к восьми утра, а вечером был обратный, так что весь день был в их распоряжении. Многое планировали увидеть – и увидели. И то, чего не планировали, увидели тоже. В разных местах города стояли лёгкие цветные палатки, в которых на раскладушках где сидели, где лежали молодые люди. Рядом с палатками – плакаты. Прочитать литовский текст ни Таня, ни Сергей, конечно, не могли, но стоявшие рядом люди объяснили: молодые объявили голодовку и собирают подписи о выводе из Литвы советских войск.
– Вы можете тоже поставить свою подпись, – с улыбкой предложила им дама, похожая на школьную учительницу.
Сергей замялся. Ответить резкостью на явную провокацию не хотел, но и поддержать якобы приветливый тон не мог. Досадуя на свою нерешительность и мягкотелость, промямлил:
– Мы здесь в гостях. Пусть такие вопросы решают жители Литвы.
– Вот и карашо, – включился в разговор старичок. – Карашо, что гости. Вы тоже можете выступить против оккупантов.
Последнее слово старичок произнёс без всякого акцента. Сергей с Таней поспешили уйти. Настроение было испорчено, но от идеи своей они не отказались.
Вскоре обмен всё же состоялся. Правда, обменщика нашли не в Литве, а в соседней российской области, но они и этому были рады. Уверяли каждый сам себя и друг друга, что легко будет ездить и в Вильнюс, и в Ригу – вон автобусы ходят, да и Питер близко. Иллюзии вскоре рухнули, а вокруг возникли не иллюзорные, а самые реальные таможенные и пограничные пункты пропуска. И всё чаще в телевизионных новостях их область называли анклавом. Неграмотность телеведущих раздражала Сергея. «Эксклав, эксклав у нас, а не анклав», – громко возмущался он.
Жить приходилось в новых условиях. Правда, ездить в Вильнюс на всё тот же Казюкас Тане удавалось, и с литовскими друзьями сохранялись самые тёплые отношения.
3.
Самолёт наконец оторвался от полосы, и в иллюминатор видел Байрам Захидов, как местность превращается в топографическую карту: здание аэровокзала, постройки, зелёный массив уменьшаются в размерах, теряют объём – вот они уже плоские, словно вырезанные из картона. А ещё подумал, что, возможно видит этот пейзаж в последний раз. Из-за того, произошло в аэропорту.
Авиаторы бастовали, и Байрам вынужден был задержаться в Берлине. Третьи сутки торчал он в аэропорту, что само по себе его не сильно расстраивало: к жизни в дороге он привык. Хуже было другое – срок действия визы подходил к концу, и могло сложиться так, что улетать он будет с уже просроченной визой. А уж эти европейские таможенники, пограничники и прочие чиновники непременно соблюдут букву закона, визу аннулируют, внесут его данные в чёрный список – и станет он на неопределённый срок невъездным.
Так и случилось. Проблемы начались с проверки биометрических данных: никак не получалось сканировать отпечатки пальцев. Сканер попросту не считывал их. На него уже стали поглядывать с подозрением, заглянули в базу данных полиции – там Байрам не значился. Чиновники не могли понять, их работа вот-вот могла застопориться. Байрам невольно стал причиной задержки, и это было ему неприятно. Наконец, его осенило. Байрам успел пожить в Европе и за океаном достаточно времени для того, чтобы понимать и английский, и немецкий, и даже говорить, как он сам определял «на магазинном уровне». И он по-английски стал объяснять, мол, он долгое время профессионально занимался керамикой, работал на гончарном станке, где и стёр все узоры на пальцах, как наждаком. На него смотрели недоверчиво, но объяснения приняли. А дальше… Пассажиры проходили зону контроля, протягивая паспорта. Возможно, всё бы и обошлось, возможно, молодая темнокожая жительница Германии в офицерской форме и штампонула бы его паспорт в общем потоке, но в ручной клади у Байрама оказалась баночка то ли с вареньем, то ли с джемом. Откуда было Байраму знать, что запрещён к вывозу этот товар?!
– Это провозить нельзя, – сказала таможенница. – Доставайте.
Байрам попытался отшутиться, мол, одна-то баночка всего, сувенир.
– Это противозаконно, – служительница была непреклонна. – Доставайте это из кейса.
Байрам пробурчал ещё что-то недовольно, сами, мол, и доставайте. Чиновница, занесшая было над паспортом Байрама печать, всмотрелась в документ и вдруг остановилась. Она подняла на Байрама взгляд и голосом, лишённым какой бы то ни было эмоциональной окраски сказала:
– Сожалею, но ваша виза просрочена. Вы не сможете больше въехать в Евросоюз.
– Это так. Но виновен не я, а ваши авиаторы.
Чиновница так же бесстрастно продолжала:
– Вы пререкаетесь? Я вынуждена внести ваши данные в компьютер.
Байрама больше злили даже не требования, в общем-то, справедливые, а бесстрастный тон чиновницы, словно говорил не живой человек, а прокручивали запись.
– Ах, ты кукла негри..! – уже по-русски вполголоса проговорил Байрам и вовремя осёкся: слово «негритянская», пусть даже сказанное по-русски будет понято, и неполиткорректное высказывание может обойтись ему дороже, чем просроченная виза.
Женщина искоса взглянула на него, отошла и вскоре вернулась в сопровождении блондина, судя по всему, более высокого звания. «Ну, вот, накаркал, – подумал Байрам, – сейчас упекут». Но блондин подошёл к нему очень близко и тихо, почти на ухо, сказал по-русски и совершенно без акцента:
– Ну что базаришь? Не кипишуй. Попрощайся с визой и лети, пока они тебя не скрутили.
Байрам опешил:
– Ты что, наш что ли?
Блондин не ответил и только незаметно подтолкнул Байрама в спину: двигай.
Забрав свой паспорт, Байрам прошёл на посадку. Но ещё успел оглянуться и нашёл в себе силы улыбнуться чиновнице. К удивлению Байрама, она ответила тем же.
«Наверное, в последний раз», – откидываясь на спинку кресла, думал Байрам, однако сожаления не испытывал. С некоторым даже облегчением разделался он со всеми выставками, договорами, встречами в Европе. Всё – домой! Как же давно он не был дома. Два года жил в Америке, три – в Европе. Вроде бы неплохо жил, по нашим меркам. Его знали некоторые галеристы, устраивались его выставки, даже вышел небольшой альбомчик. «Bayram» – надпись шла наискосок по всей обложке. Обложка была синей. Этот альбомчик, наверное, всё, что оставалось у него от жизни за границей.
Сейчас, сидя в кресле самолёта, он понял, что перечеркнул свою визу задолго до стычки в аэропорту, в тот момент, когда решил улететь. Байрам пытался представить себе дорогу домой. Он приземлится в Москве, а оттуда домой не полетит, а поедет поездом – как в студенческие годы, как в молодости. Он пытался представить дорогу, представить, что он увидит из окна вагона, – и не мог. Зато хорошо представлял свою страничку в Фейсбуке, фотографии картин и комментарий: «Ты стал настоящим художником, Байрам».
Таню он узнал сразу – она почти не изменилась, может, пополнела слегка. Узнал, вспомнил – да и забывал ли? Он ограничился ответом под комментарием Тани: «Спасибо, Татьяна. Твой отклик ценен». Так и написал «Татьяна», как принято в Сети, полным именем назвал, подчеркнул свою отстранённость, понимал, что Сергею может быть неприятно, если он увидит, как кто-то называет жену Таней или Танюшей. Не писать же, что он очень обрадовался, обнаружив Татьяну в Сети, что после того летнего студенческого пленэра разыскать её пытался! Тогда он написал письмо Игорю – парню, с которым подружился больше, чем с другими, с которым долго переписывался. Игорь сообщил, что Таня вышла замуж за Сергея – и Байрам прекратил поиски…
Самолёт пошёл на посадку – и Байрам засобирался. А в Москве в аэропорту резко изменил свои планы: он не отправился на Казанский вокзал, чтобы ехать домой поездом, и не взял билет на самолёт, он поселился в гостинице.
4.
Гостиницу он выбрал недорогую, подальше от центра, чтобы постояльцев было мало. Он легко снял одноместный номер. Сервис, конечно, неназойливый, особенно после США и Европы, но Wi-Fi работал исправно.
Байрам раскрыл ноутбук и вошёл в Сеть. На своей странице отыскал комментарий Татьяны и остановился. Несколько раз он подводил курсор, чтобы написать что-то Татьяне, но снова и снова отводил его. Он не решался, он не знал, что именно стоит написать. И можно ли? Татьяна замужем за Сергеем, и, как тот отнесётся к такой переписке, неизвестно. Хорошо бы зайти на её страницу, посмотреть, чем она живёт, чем занимается, но попадёт ли? Вдруг страница открыта только для друзей. Он ещё несколько раз перечитал все комментарии, которые, наверное, знал наизусть и наконец решился. Навёл курсор на имя Татьяны, щёлкнул – её страница легко открылась. Байрам отправил запрос на дружбу и тут же написал личное сообщение: «Привет, Таня! Я запрос на дружбу отправил. Примешь?» и рядом поместил смайлик – скромно улыбающийся. Потом продолжил письмо: «Как живёшь? Привет Сергею, если он помнит меня».
Подтверждение дружбы и ответ на письмо пришли тут же и одновременно. Таня писала: «Привет! Живу неплохо, тружусь… А, если Сергей тебя не помнит, привет передавать не будешь? (смайлик). Шучу-шучу. Передам, конечно. А занимаюсь я сейчас в основном керамикой. Да, так вот получилось: я, которую все считали живописцем, занимаюсь керамикой, а ты, тогда уже хороший керамист, стал живописцем. Тоже очень хорошим». Прочитав сообщение, Байрам улыбнулся: ему почему-то было приятно осознавать, что Таня увлеклась керамикой, не без основания он видел в этом и свою заслугу. Но испытывать удачу и дальше он не решился. «Ну, ладно, – стучал он клавишами, – на первый раз сильно наседать не буду. Спишемся ещё. Кроме шуток, Сергею привет».
Он вышел из Сети, выключил ноутбук. Словно опасался, что не выдержит, снова что-нибудь напишет. А вдруг напишет невпопад, а вдруг что-то не очень приятное? Лучше от греха подальше выключить провокационную технику. И сейчас же твёрдо решил, что утром полетит домой. Именно полетит – быстрее, надёжнее. Ни к чему это ностальгическое путешествие поездом, которое в любой момент можно прервать, можно сойти на любой станции, вернуться… Нет уж, лучше самолётом: оттуда на полпути не выпрыгнешь.
5.
Татьяна прокручивала в почте список всех сообщений, писем, напоминаний о комментариях за последние три дня – ничего. Словно, все забыли о ней. Короткая переписка с Байрамом и обрадовала её, и слегка взволновала.
Она написала тогда, что передаст Сергею привет, хотя знала, что не передаст. Она же знала, что о привете он, Сергей, прочитает сам. Она была уверена, что муж непременно просмотрит всю её переписку. Муж… Сколько уже – три года? пять лет? – как живут они порознь. Татьяна не знает даже, в одном они городе или нет.
Всё было давно, но цепкая память Татьяны держала прошлые события. Они смогли обменять квартиру, но, в сущности, приехали никуда. Никто не ждал двух молодых художников. Ни друзей, ни знакомств у них не было, не было и работы. Но им казалось, что они свободны. Они ведь могли свободно стоять на улице со своими картинами и продавать их. Стоять без опасения того, что любой милиционер может прогнать, привести в участок, завести нелепое дело? Они могли свободно продавать свои работы. В закрытую прежде область хлынули иностранные туристы, в основном из Германии, состарившиеся уроженцы здешних мест. Они охотно покупали работы у русских художников, свободно провозили их через границу. Никто в первое время не обращал на это внимание. Продавали свои работы художники тоже охотно – впервые можно было без опаски держать в руках валюту. И платили гости, как казалось, щедро. Это уже позже, листая завезённый к ним немецкий каталог товаров для художников, Сергей обнаружил, что за каждую картину немцы платили ему столько, сколько у них дома стоила рама. Но для наших это было целое состояние.
Внезапно нашлась и работа. При музыкальном училище открылось художественное отделение, куда Сергея взяли преподавать. Впрочем, с большим удовольствием взяли бы Татьяну – интереснее она показалась. Прямо об этом не сказали, но дали понять, и Татьяна всеми силами протолкнула мужа: он мужчина, он должен зарабатывать, сознавать свою нужность, а она… Что она? Она постарается керамикой заработать. И работали, и зарабатывали, и выставлялись. И было весело и, как казалось Татьяне, счастливо. Если бы… Временами Татьяна чувствовала, что Сергей чем-то недоволен, словно неуютно ему, словно сдерживает он себя, чтобы зло не сорвать. Очень не хотел Сергей сознаваться в том, что Татьяна талантливей него. И он терпел. И оба чувствовали временами такое напряжение, что хотелось разбежаться по разным углам квартиры.
Опьянение первыми годами перестроечной свободы быстро прошло, и суровый, безжалостный рынок стал избавляться от того, что считал балластом. Недолго просуществовало художественное отделение при училище, ставшем уже колледжем. Отделение закрыли, позволив, впрочем, студентам последнего набора завершить образование. Среди последних выпускников была зеленоглазая русалка, многообещающий график. С нею и уплыл Сергей. Уплыл непонятно куда, не оформив официально развод, и время от времени беспокоил Татьяну посещением её страниц в Сети и ревнивыми письмами. А она умышленно не ограничивала доступ: пусть читает, пусть знает, что и в таких случаях жизнь не кончается. Байраму ничего из этого Таня не рассказала. Зачем? У него своя жизнь.
И всё же ей хотелось, чтобы он появился в Сети снова, хотелось общения, но общения не было. Байрам пропал, как в те студенческие годы. А на Татьяну накатило вдруг странное воспоминание – она вспомнила не событие, а чувство. Она вспомнила, как давным-давно, написав портрет Байрама, она захотела откинуться спиной на его грудь, прижаться к нему, найти у него защиту. С удивлением она осознала, что этого же хочется ей и сейчас.
Вечерний звонок в дверь Татьяну удивил. Давно уже никто не приходил к ней в гости, да и она ни к кому не ходила. Деловых встреч тоже не предвиделось. Поэтому подходила к двери несколько настороженно, но всё же открыла, даже не посмотрев в глазок.
В дверях стоял Байрам и, виновато улыбаясь, протягивал ей на ладони глиняного джинна:
– Вот, держи. Он же всегда нравился тебе…
Старичок-джинн хитро улыбался.
К оглавлению...
