У матери моей бабушки было четыре сестры: Марья Ивановна, Олимпиада Ивановна, Аграфена Ивановна, Любовь Ивановна; и четыре брата: Василий, Иван, Андрей и Николай. Они родились в большом доме, где в половине его – была чайная. Это было подзабытое сейчас и весьма востребованное тогда заведение. Чай, кофе, пироги, бублики, баранки, пряники. Место для отдыха и деловых встреч без пьяных выкриков, без запаха дешевой столовой. Сделано прочно и с любовью, как раньше всегда и стремились сделать на Руси. Муж же Марьи Даниловны, матери Екатерины Ивановны (старшей из сестер и моей прабабушки) – отец всех девяти братьев и сестер (было всего тринадцать – четверо умерли в детстве) работал мастером на железной дороге.
Екатерина Ивановна Кузнецова (Седова).
В «классификации» 20 века они все оказались в «крестьянах-середняках» и вместо чайной (в той же половине их дома) была организована прядильная мастерская уже на общественных началах. Судьбы сложились по-разному. Сестры прожили большую интересную жизнь, активно проявив себя и в новом формате нашего быстроменяющегося государства. Судьбы братьев были менее длинны. Старший – Василий был репрессирован в 30е (при невыясненных до конца обстоятельствах), младший – Николай был призван в 41ом, попал в котел, в плен, а после в лагерь для перемещенных лиц и, вернувшись совершенно больным, умер через год. Иван и Андрей работали в Москве, в том числе и на военных заводах. Они прожили дольше, но все равно до 40ых.
В какой-то степени они повторили судьбу отца уже моего прадеда, мужа Екатерины Ивановны, Алексея Ивановича Кузнецова, кажется, его также звали Иваном Ивановичем. Он работал в лудильном цехе завода в Жостове и умер около сорока лет от роду, еще до революции. Мать же Алексея и Михаила – Марья Афанасьевна, дожила и до пятидесятых годов. Таким образом, с точки зрения старой деревни, брак Алексея Ивановича и Екатерины Ивановны – был не равным, и именно поэтому прадед очень любил песню «Вот мчится тройка почтовая», он буквально добился своей невесты и очень любил ее. Она тоже.
Но, как и всегда, и в этом была генеральная позитивная характеристика революции – смешение разных устоев быта – в данном случае – «фабричных с середняками» – дала новые формы, одной из частей которых, стал и я сам. Прадед добавил «в общий котел» самоотверженного устремления, прабабушка основательности и взвешенности в принятии решений.
Вот две фотографии прадеда 1916 года – Юго-Западный фронт.
«У сбитого нами немецкого самолета» – привожу подпись рукою Алексея Ивановича.
Я не случайно начал так издалека этот рассказ. Ибо он пойдет о человеке, которого я лично знал, т.е. только родившемся, когда уже многие из людей, описанных выше – умерли. Во-первых, он был мужем, как раз дочери Олипиады Ивановны, т.е. бабушкиной двоюродной сестры, а во-вторых он был плоть от плоти тех же людей, с которых я начал это повествование.
Вот фотография тридцатых годов: Олимпиада и Екатерина Ивановны, и мой прадед Алексей Иванович в их комнате на Домниковке.
Дядя Коля родился на Вологодчине. В те годы там еще варили пиво всей деревней, это был большой праздник-обряд, где именно сама подготовка и качество полученного пива, превалировали над собственно его употреблением. Деревни до войны были большие, многолюдные. Жили не то чтоб очень богато, но точно не бедно и дверей-огородов на ключ не запирали не от того, что нечего было утащить, а от того, что утаскивать было не кому – не принято было утаскивать, а бродячих людей, чеховских «прохожих», там тогда еще было мало. В новой стране, как впрочем и в старой, главным «социальным лифтом» была именно армия. Но так, чтоб человек, рожденный в далекой вологодской деревне, стал Начальником первого отдела у Сергея Королева, служил в Кремлевском полку, лично и неоднократно пересекался со всеми высшими руководителями тех лет – это возможно стало только в раннем СССР. Впрочем, еще было и при Петре, и еще несколько раз, но все-же не часто... Великую Отечественную дядя Коля застал на самом «хвосте», по возрасту был призван осенью 44го и все равно повидать успел там довольно. Но мы не будем сосредотачиваться именно на этой теме, а сразу перейдем к послевоенному «мирному» времени.
Маршал Конев был также с Вологодчины и даже каким-то дальним знакомством-родством знал отца Николая Александровича. Именно через него выхлопотали дяде Коле направление на учебу и потом в Кремлевский полк уже в самом конце войны. Но это было бы совершенно недостаточным, если бы дядя Коля сам не проявил в свои 18 лет прекрасную самоорганизованность и способность к быстрому обучению. Никогда не забуду, как он, только что весело рассказывавший за столом из своей огромно-интересной жизни, вдруг вставал, даже не глядя на часы, и прощался, уводя с собой и свою жену, как командир уводит свое отделение. Стоило посмотреть на часы, проверить – да – ровно пять часов вечера, а ехать снова загород и все по графику. Вообще там встают до сих пор в пять утра, в 12 уже обед, а в 20.00 отбой. И чего здесь больше – армии, или деревенской дисциплины, сформированной веками (ведь недоеная скотина ждать не будет, пока ты съешь все круассаны) – вероятно, и того и другого. И именно это свойство позволяло тянуть не просто воз – а возище, причем на любой должности, в любом формате. К кадрам в те годы было самое внимательное отношение. Прослужив несколько лет кремлевцем и пройдя путь от рядового часового до разводящего, Николай Александрович был послан в составе наших спецпредставителей в Корею. Их поезд был разбомблен «милитаристами» (сознательно назовем их так, чтоб не обижать скопом всю страну) и заперт в горном тоннеле. Им пришлось самим откапываться, пробивать дорогу в грудах обломков и, хотя навстречу, со стороны Кореи шли на помощь с техникой – они долбали более трех суток обычными кирками, вручную разбирая завал в душной и липкой тьме. После этого, у всех работавших в тоннеле обнаружилась странная кожная болезнь, ведущая при слабом лечении даже к полному сепсису. Дядя Коля считал, что это было связано именно с непривычным тепло-влажным климатом, ссадинами от мелкой пыли разбиваемых пород, но теперь мы можем предположить, что сброшенные бомбы были начинены еще и отравляющим веществом – например все тем же обедненным ураном, фосфором и т.п. Как бы то ни было, вся группа кремлевцев после этой поездки оказалась в госпитале на полгода и Сталин лично поставил над ними ответственного врача, сообщавшего ему еженедельно об их состоянии. Врач их вылечила всех до одного и, после реабилитации в местах Лермонтовского «Героя нашего времени», они все были комиссованы, но каждому была предложена дальнейшая работа на выбор из трех! вариантов. Дядя Коля выбрал Сергея Павловича. В те годы, конечно, никто еще не мог вполне предполагать, предстоящее значение Королева не просто для России, но и для всего мира. В КБ СССР была сознательно выстроена ведомственная конкуренция, т.е. разработка поручалась сразу нескольким ОКБ и дальше выбиралось лучшее, в то время, как и прочие разработки развивались до своего полезного максимума. Челомей, Янгель, десятки других ОКБ, наравне с Королевым, ковали вместе ракетный щит страны, одновременно развивая и космические мечты, в которых, безусловно, именно Сергей Павлович, как прямой ученик Циолковского-Цандера, был наиболее последователен. Помню, с какой любовью-гордостью показывал мне дядя Коля юбилейную книгу РКК «Энергия», впрочем, как и печально он рассказывал о посещенных недавно родных местах...
– Все осинником заросло в палец толщиной... Не пройдешь. То ли было раньше!
Как-то раз он привел интересный случай, очень выразительно характеризующий не только самого Николая Александровича, но и все его поколение.
– Мы ехали с банкета по случаю нового запуска. Я сидел впереди, рядом с шофером. Сзади сидел Сергей Павлович и другой Генеральный конструктор «конкурентного» КБ. Они оживленно беседовали и вдруг, Королев говорит: «Хотите забрать к себе моего начальника Первого отдела? У вас тогда тоже наладится». Я сначала оторопел, потом повернулся к генеральным «генералам» и спрашиваю: «Сергей Павлович, скажите откровенно, моя работа вас не устраивает, что вы хотите меня «передать»? Королев посерьезнел и больше никогда так уже не «шутил».
Вообще же Сергей Павлович был очень демократичным, простым и деловым человеком. Как-то раз на Байконуре, только еще строящемся тогда, он делал вечером обычный личный обход среди рабочих и армейских бараков. И вот из одного из них, прямо на него, буквально вываливается совершенно пьяная растрепанная баба, ну как из трактира. Королев среагировал очень спокойно. Не сделав ей лично никаких замечаний, он только спросил негромко: «Вы из какого отдела?» Та ответила и пошла себе дальше в том же «формате». На следующий день к Генеральному, прямо с утра, был вызван начальник этого отдела, и безо всяких речей и «чисток», молча, перед ним был положен лист чистой бумаги и авторучка. Торжественные банкеты, как и всегда у нас, происходили и не редко, но негласным правилом было – присутствовать, не позволяя ничего лишнего – с утра ведь, как поется в песне – «на завод». Более того, тем, кто это «лишнее» там себе все-таки позволял, также приходилось рано или поздно писать собственноручное заявление об уходе. Это была строгая дисциплина, но очень уважительная и без придирок к мелочам. Ценились, прежде всего – знание-умение, доброжелательность, создание-поддержание простой рабочей обстановки, без фальши и крика. Это вообще была такая установка вцелом по стране, там, где действительно шла напряженная и результативная работа. Длинноречие, бессмысленность предложений, некомпетентность, безответственность – все это считалось не просто неприемлемым, но и позорным, глупым. Отклонясь от линии рассказа вспомню, как у меня проверяла документы на получение женщина-кладовщик в далекой типографии города Пушкино, из того же, дяди Колиного поколения. Ну, что можно сказать – «враг» точно не пройдет, вот и все.
Шикование и приумножение «богатств» также считалось тогда слабостью и ненужным излишеством. Они были, безусловно, люди обеспеченные, но ровно в той мере, что не ставила их в необходимость отвлекаться на бытовые вопросы, а думать только непосредственно о том деле, которому они служили – именно служили. Дядя Коля, к слову сказать, так и не обзавелся «личным автомобилем» (хотя мог бы) и предпочитал уже в Москве (на Байконуре это было тем более не нужно) ездить на работу в обычной подмосковной электричке, что ходили тогда достаточно часто и регулярно. Несмотря на полученную в Москве квартиру, он продолжал жить в деревенском пятистенке и дожил, между прочим, почти до 90 лет! В здравом рассудке и памяти. Один случай только приведу в довершение этого рассказа, ибо можно продолжать еще долго-много и сразу всего не вспомнить. Незадолго до ухода, дядя Коля – «отчудил». Так все решили. Он не сказавшись, пошел сам пешком на станцию, купил красного вина, выпил его и... на обратном пути домой заблудился. Это было, впрочем, не мудрено, так все застроено-изменено-перегорожено за эти последние годы. И хоть, по бытовой традиции, это и было списано именно на «чудачество» и т.п., но я увидел в этом его поступке, как раз строгую логику. Он почувствовал, что начал слабеть, а слабеть такие люди не привыкли, и решил встряхнуться. Проверить себя. Вспомнить самое начало своего длинного и такого счастливо-трудного пути. Он поступил именно, как молодой! ибо душа людей – никогда не стареет, пока они сами этого не захотят.
Николай Александрович и автор рассказа, август 2006 года.
К оглавлению...
