Предисловие от автора
Эту подборку я назвал именно так по аналогии с некогда широко известным и невероятно популярным, а ныне, увы, совершенно забытом у нас, в стране «поголовной грамотности», романе Ивана Ефремова «Час Быка», выходу которого в свет (журнал «Техника- молодёжи») как раз в этом году исполняется ровно пятьдесят лет. Целых полвека (или ВСЕГО полвека) – и какой разительный контраст в судьбе легендарного романа! В библиотеках на него в очередь записывались – и где теперь те библиотеки? Друг другу из рук в руки передавали – и где теперь те руки? «Иных уж нет. А те – далече…». Обидно. Слабое утешение, но всё же: и «Туманность Андромеды», и «Лезвие бритвы, и «Таис Афинскую» постигла сегодня та же печальная участь забвения. Но «зачем же рыдать под звездой, которую все равно не снять с неба? Она совершит начертанный ей путь. А ты совершай свой.». Это из всё той же «Таис Афинской». Так что всё правильно. Всё так должно и быть.
Я скажу слишком самонадеянно, но не ищите аналогий между моими текстами и ефремовскими! Кто он (глыба! Личность!) и кто я… И даже не в нашей творческой несоразмерности дело. Дело во времени. Которое идёт, и в котором фантастика всё теснее переплетается с реальностью, но переплетение это нисколько не радует, а скорее даже печалит. Потому что это уже и не фантастика вовсе, а самые настоящие гротеск и фарс. Да и реальность становится всё чуднее и чуднее…
Хочу надеяться, что и вы, уважаемые читатели, увидите в предлагаемых миниатюрах эти самые фарс и гротеск. Пусть так. А на уникальность не претендую. И на читающих потомков тоже. Бог им судья. И конечно, ВРЕМЯ. Которое, рано или поздно, но всегда всё расставляет по своим совершенно заслуженным местам. И поделом!
С почтением.
Октябрь, 2019 года.
Коломна Московской области.
Алексей Курганов
Содержание:
Под огурчик и кофеёк
«Отлезь от моей сестре!»
Кантата о колбасе
Хоралы Баха
Следак приходит незаметно…
Мы здесь все кругом эстеты и нет на нас креста…
Моменто морэ, или Грамматика – фальшивая наука!
Под огурчик и кофеёк
– Здравствуйте, Юлия Конкордиевна.
– Здравствуйте Гаррий Бонифатьевич.
– Доложите, как обстоят дела во вверенном мне учреждении. Конкретно на текущий момент – и детально.
– Гаррий Бонифатьевич, честно говоря, я к докладу не готова…
– Это мило! Почему?
– Вы же сами утром сказали, что вас возможно посодют…
– Я сказал «возможно». Но случилось невозможное. Отпустили в последний раз. Поверили как заслуженному члену, временно исправившемуся от коррупционных забот и мечтаний. Итак, как?
– Чего как?
– Дела как?
– Ах, дела…. Как … Нормально всё, как... Чего им, делам-то…
– Значит, всё нормально?
– Всё.
– Всё-всё?
– Всё-всё.
– Это вы конкретно и серьёзно?
– Вы меня пугаете, Гаррий Бонифатьевич.
– Хорошо, без пугани. В таком случае как обстоят дела с переборкой картошки на пятом складе?
– Всё перебрано.
– Всё-всё?
– Всё-всё.
– До последней до картошечки?
– До последний до.
– Не надо мне врать. Не надо! Я только что там был. Да, на пятом складе. Что за два мешка стоят там в левом заднем угле, прикрытые рогожей?
– А-а-а-а-а, это! Это Митрофанов отложил лично для себя.
– Что значит «лично»?
– Лично, в смысле, не для конкретно себя, а для прокорма его личных свиней.
– Митрофанов?
– Митрофанов.
– Это забавно! У него есть свиньи?
– Есть. ОН им отгородил закуток между сушильным цехом и прачечной.
– И много?
– Чего?
– Юлия Конкордиевна, вы хотите чтобы я написал на вашу бухгалтерию в обэхаэсэс? Или как она сегодня там? Свиней у него много?
– Я поняла. Немного. Три. Или пять. Я не считала. Он меня туда не пускает. И вообще никого.
– Куда не пускает?
– К своим свиньям. В свой откормочный уголок.
– Который между трикотажной мастерской и лабораторией по сбору средств?
– Который между сушильным цехом и прачечной.
– Да. Перепутал. Извините. Нервы… Митрофанов – подлец. Подведёт всех нас по монастырь.
– Согласна целиком и полностью. Подлец. Под монастырь. Особенно вас. Как временно исправившегося.
– И уж коли мы перешли теперь к животрепетательным темам А куда подевались три бочки салаки слегка пряного посола артикул номер… серия..?
– А это опять Митрофанов!
– Что Митрофанов? Тоже свиньям скормил?
– Нет. Сам пожрал.
– Три бочки?
– Но он же не сразу… Постепенно, под водочку.
– Под какую водочку?
– Которая с ликёро-водочного завода. По бартеру.
– Хм… Тогда принесите мне бутылочку.
– На пробу?
– На попить. А то жажда замучила. Подадите мне в кабинет. Со солёным со с огурчиком.
– Слушаюсь.
– .. и кстати, туда же – чашечку кофию. Я попутно и кофию испью.
– Будет исполнено. С лимончиком?
– С лимончиком. А у нас есть лимончики? Откуда?
– Митрофанов достал. Тоже по бартеру.
– Какой он, право, душка. Объявите ему благодарность в приказе. И давайте наконец работать! Сколько можно языками трепать мести!
«Отлезь от моей сестре!»
– Гарька! Гарька! Я тебе говорю, Гарька! Отлезь от моей сестре! Что ты в неё вцепился ровно клещ! Груня! Что ты молчишь, Груня? Что ты сопишь? Что ты всё киваешь? Я же вижу: ты не просто так сопишь. Ты сопишь довольно! Груня! Этот бандит уже полез к тебе в бустгалтэр! Груня, где святое? Почему ты не сопротивляешься? Груня, он уже мнёт тебя за сиськи! Гарька! Отлезь от груниных сисек! Ты слышишь. Гарька? Груня, почему ты дозволяешь этому барбосу себя хватать за интимные места? Почему ты не сопротивляешься, Груня? Слава Богу, они отлез от твоих сисек. Но теперь он лезет к тебе под подол, Груня! И ты уже не сопишь, Груня! Теперь ты уже кряхтишь, и кряхтишь довольно! Даже не кряхтишь. А покряхтываешь! Как это понимать, Груня? Смотри, Груня: он что-то достал из своих порток! Что он достал, Груня? Нет, я не верю своим глазам! В бане он у него был гораздо меньше в размерах и скромнее в объёмах! Я сам видел, Груня, когда мылся там вместе с этим негодяем на прошлой неделе! Всё было гораздо короче, гораздо тоньше и гораздо висястее. А сейчас ЭТО размером с бревно - и это бревно, восставшее из праха! Груня, берегися! У него в руках – настоящий УБИЙЦА! Твой персональный убийца, Груня! Что ты молчишь? Что ты всё время молчишь? Эх, ты, Груня, Груня…
Кантата о колбасе
Эпиграфы:
– Я был батальонный разведчик,
А он – писаришка штабной.
Я был за Россию в ответе,
А он спал с моею женой…»
(из песни )
– Скажите, а часовню тоже я развалил?
(из кинофильма, «Бриллиантовая рука, или Новые приключения Шурика»)
– Гарька, негодяй, что ты делаешь здесь, на моей мельнице? Зерно молотишь? А кто тебе разрешил? Что-что! Пользоваться моею мельницей, вот что! Кто? Красные комиссары? Понятно… А с чего они взяли, что имеют право это разрешать? С чего они взяли, что это ихняя мельница?
Значитца так. Вахмистр! Отведите его к гумну и повесьте там на кривой осине. И на грудь табличку пришпандорьте: «Я – Гарька-подлец. Это я покрал вашу колбасу». Нет, не так! «Я покрал ВСЮ вашу колбасу!». Именно что всю! Что? А при том колбаса, что если он зерно на моей мельнице имел наглость молоть, то запросто и колбасу покрадёт. А равно как и хлеб, концервы, портки, компьютерные приставки и космические ракеты. Последние два пункта я добавил, понятно, для красного словца, не жадящего отца. Для них ещё не пришло время. А также этот негодяй запросто может оприходовать наших баб. Ему красные комиссары разрешили. Они ему, голытьбе поганой, всё разрешили. Лишь бы он их слушался.
Что? Нету осины? Куда ж она подевалась? Красные комиссары спилили? Накой? Для изготовления табуреток? Накой им табуретки, если у них теперь креслов навалом! Из барских имений, откуда…. Ага. Ах, вот как! Понял. На креслы неудобно повешиваемых ставить. Они с йих сваливаются, потому что пружинят и вообще мягко. Табуретки для этих целей гораздо удобнее. Что ж, остроумно. Действительно, сильны вы, красные комиссары, с подходцами вашими! Крепка ты, Советская власть!
Хоралы Баха
Лето 192… года. Париж, неприметная улочка Рю де Монпарнас. В одном из здешних особняков – трое мужчин. Один – с выражено военной выправкой, второй курит сигару, третий – плешивый, постоянно потеет и поэтому не выпускает из рук большой батистовый платок, которым время от времени промокает свою розовую, в мелких пупырышках лысину.
Военный: Он наверняка агент гепеу. Это у него прямо на его поганой роже написано: ге-пе-у!
Плешивый (встревоженно): Вы думаете?
Военный (раздражаясь): Тут и думать нечего. Мы уже в семнадцатом году думали-думали, думали-думали – и всё продумали. В смысле, пардон. проср.ли. С этими своими думами о думах.
Плешивый обиженно надувает щёки. Слова военного он относит на свой счёт.
Куритель сигары: Господа, я , извините, припоздал. О ком речь?
Военный: О Гарьке. Пардон, Гаррии Бонифатьевиче. Приехал такой кнут из Совдепии. Якобы торговый представитель Моссельпрома. Якобы командирован в Париж для закупки оборудования фабрики по производству вафель и печений. (моментально раздражаясь) Вафель большевикам не хватает, дышло им в рот и пипифакс им в жо! Вчера заявился сюда по конспиративной цепочке и сказал, что он – тайный представитель Российской партии нищих и блатных.
Плешивый (удивлённо): Надо же – нищих и блатных! Есть такая партия?
Куритель сигары (почему-то торжественно и с дрожью в голосе): Есть такая партия!
Плешивый (не меняя тона): И чего ему надо?
Куритель сигары (язвительно): Шоколада! Денег, конечно! Чего же ещё!
Плешивый (округляя глаза): Это мило! И с какого же перепугу мы ему должны давать денег?
Военный (с явной издёвкой): А он заявил, что не сочувствует большевистскому режиму. Что он, равно как и его партия, на этот режим кладут свой большой, грязный и партийный. В смысле, принадлежащий всей партии, а не её отдельным членам.
Плешивый (уточняя): Которые нищие и блатные?
Военный: Которая нищих и блатных. И агентов гепеу. (внезапно раздражаясь). Не будьте же детьми! Вас пытаются элементарно развести на деньги! Устроить кидалово! Неужели это не очевидно! Господа я с вами с ума сойду! (отнимает у плешивого платок, громко и демонстративно в него высмаркивается)
Куритель сигары (элегантно морщась): Да погодите вы, Дормидонт Епифанович, со своими агентами! Вы скоро совсем сбрендите от этих агентов! Они вам уже под каждым кустом мерещатся! Под каждым монпарнасом! Под каждой ЭйфелЁвой (нарочитое ударение на «ё») башней!
Военный (упрямо): Ага. Сбрендю. Конечно. Вот только когда они начнут нас на фонарях развешивать, тогда они уже мерещиться не будут. Тогда они будут уже в реальном исполнении. А фонарей у них на всех на нас хватит. И верёвок. И мыла. И «Интернационала».
На несколько минут в комнате повисает тягостное молчание. Тишина прерывается лишь раздающимися за окном шумом проезжающих автомобилей и гортанными криками павлинов в саду.
Плешивый (внутренне содрогаясь): И что?
Куритель сигары (поворачивая к нему голову): Что «что»?
Плешивый: Чего решили-то?
Военный: А то и решили. Денег ему дать. Чтобы укатывал отсюда быстрее и больше нам глаза не мозолил. Может, он и на самом деле…
Плешивый: Что?
Военный: Борец с Советской властью. Хотя глазки у него… Я таким глазкам никогда не доверял. И не доверяю. Я таких в семнадцатом годе сразу к стенке определял.
Плешивый: Это мудро. А сейчас он где?
Военный: Где-где… В публичном доме. Где ж ему ещё быть? В музее, что ли?
Плешивый: Да, этот не пойдёт в ОперА-дю-Пари. Слушать лютеранские хоралы Баха. Этому привычнее по девкам.
До исчезновения Советской власти оставались не такие уж и долгие семь десятков лет…
Следак приходит незаметно…
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Вы – Гаррий Бонифатьевич?
– Да. Я – Гаррий Бонифатьевич. А что?
– Здесь вопросы задаю я. И ваша фамилия – Грёбов.
– Да, моя фамилия Грёбов. А вы кто?
– Вы меня не поняли про задавание очерёдности вопросов? Работаете трамвайновым кондуктором на маршруте номер восемь «Психбольница – Цемзавод»?
– Да, Псих и цем. А чего случилось-то? Я уже весь в волнении! Я вся дрожу! Я вся в поту! Вы кто, товарищ?
– Что ж, время, как сказал бы поэт, сбрасывать маски без трусов и водолазки. Шутка. А теперь серьёзно. Я – следователь районной прокуратуры Фуфайкин Арнольд Якимович. Удивлены?
– Да вообще-то, как-то…
– Не смущайтесь. Я не так уж грозен и смертоносен, каким кажусь на первый взгляд.
– Вот уж спасибо! Вот уж успокоили! Вот уж я перестаю дрожать! Только потею как из бани!
– Не стОит фамильярностей. Я же к вам как к родному.
– Не надо мне такой родни!
– … а спрашиваю я вас потому, что вы, Гаррий Бонифатьевич, проходите свидетелем по весьма щекотливому уголовному делу. А именно: покражи у гражданки Свининновой Марфы Сигизмундовны, тысяча девятьсот… года рождения, уроженки Костромы, ранее пока что (пока что!) не судимой, восемнадцати килограммов варёной колбасы марки «Аппетитная», артикул… номер партии…, и десяти килограммов говяжиего рулета марки «Весенняя закуска», артикул… номер партии… Которые были запрятаны: колбаса – в трусы, рулет – в лифчик.
– Ошибочка ваша. Я лифчиков не ношу. И трусов тоже. У меня вообще из всего нижнего гардероба всего одни портки. На все случаи моей нелёгкой трудовой жизни.
– А вы меня, гражданин пока что свидетель, не жалобите! Меня многие пробовали, а я всё равно никак. Это, если хотите знать, моя принципиальная жизненная позиция. И я не про ваши портки имею в виду, а костромской мещанки, гражданки Свининновой. В смысле, её нижнее бельё.
– И К её нижнему белью, как и к самой гражданке… как её… Свининновой?... я не имею никакого! Прошу так и занести в судебный протокол!
– Хм… Под подпись?
– Ах, вот как выставите вопрос! Ну что ж! Да! Под подпись!
– Отчаянной храбрости вы. Гаррий Бонифатьевич, человек! Прямо уникум наших интересных дней! А вообще-то, чего вы так разнервничались? Не имеете – значит, не имеете. Так и занесём.
– Да уж! Так и занесите!
–Так и занесём.
– Так и занесите! Под подпись!
– Ноу проблемс. Вот здесь закорючечку свою поставьте.
– Хоть две! Хоть восемь!
– … но, тем не менее, даже без подписи есть и другие вопросы. А именно: когда она выходила через проходную, то эти восемнадцать и десять были на ней. И когда садилась в этот ваш дребезжащий трамвай – тоже. А когда вылезла из него на своей остановке, груза уже не было. Как это понимать?
– А я не знаю, как это понимать! Я её не обкрадывал! К ей в трусы и лифчики не лазил! И если уж пошла такая постановка вопроса, я и к своей-то родимой бабе уже забыл, когда лазил в ейнее исподнее! Хотя она мне дозволяет хоть каждый день, и хоть по несколько по раз! Знаете, какая у меня баба? У-у-у-у-у-у-у-у! О-о-о-о-о-! Ей палец в лифчик не клади!
– А то что?
– А то то! И без сдачи!
– Что вы говорите!
– Да, что я говорю? О ней всё сказано!
– Хорошо. О вашей бабе потом. Равно как и о вашем пальце. Как говорится, каждому половому караваю – свой зубастый разевай. Вернёмся к гражданке Свининновой. Я допускаю, что вы не интересовались содержимым её … гм… нижнего белья. Да, допускаю. Но вы же её обилечивали!
– Вероятно. И что?
– Минуточку. Как прикажете понимать это слово «вероятно»?
– Так и понимать! То есть, буквально! У меня через меня за рабочую смену проходит сто пассажиров (или больше) – и что, я каждого должен запоминать?
– Логично. Да вы, Гаррий Бонифатьевич. оказывается, не только лирик, но и логик. Прямо Парменид, Альберт Саксонский и Лука Гребищев в одном флаконе! И плюс к тому располагаете к откровенности. А вы её у проходной не видели?
– Кого?
— Гражданку Свининнову. кого же ещё. Может, случайно? У проходной? А?
– Какой проходной? Когда?
– Проходной мясокомбината, где она работает младшей кладовщицей склада мясных полуфабрикатов. Позавчера.
– Да вы смеётесь, что ли? Как я её мог там видеть, если я позавчера был на работе?
– Я понимаю. На работе. И всё-таки, чисто между нами : может, видели? Случайно! Я никому не скажу. Клянусь.
– Опять издеваетесь. Повторяю как на духу: я в этот день работал. И с работы – сразу домой. И потом на хрен мне нужен её мясокомбинат?
– Опять логично. Да вы, Гаррий Бонифатьевич, оказывается редкостный логик! Прямо Прудон!
– Пивко сосём… Да! А как же она через проходные-то прошла? Как её вахтёры не остановили? Ведь не сто грамм выносила – двадцать восемь кило! Её ж наверняка раздуло я прям не знаю как про что!
– Скажу вам доверительно: следствие подозревает, что вахтёры были с нею в сговоре. К тому же она предъявила справку, что по результатам медицинской комиссии склонна к полноте.
– Медиками прикрылась? Сильна баба!
– … и опять же подозреваем, что и с медиками она тоже в сговоре. Она им сметану, они ей – диагноз.
– Сметану?
– Пардон. Оговорился. Мы сейчас одновременно ведём следствие на молокозаводе. Там тоже хищают. Тоже в невероятных количествах. Прям уж и не знаем что делать. Кругом одни и те же. Кругом одно и то же.
– Да уж. Тяжёлая у вас работа. Не позавидуешь. Сплошные нервы. Плотют-то хоть ничего?
– Об этом потом. «Наша служба и опасна, и трудна…». Кстати, а у вас в депе воруют?
– Чего?
– В смысле?
– Чего воруют?
– Ну, мало ли чего… Билеты, например. Или трамваи.
– Да на хрен они кому…
– Не скажите. А хоть на садовые участки! В качестве садовых же будок? А?
– Бэ! Хотя если только на садовые… А что? Это мысль! Спасибо за озарение!
– Пожалуйста. Только поаккуратней. Прошу вас.
–Нем как рыба! Можете на меня покласть! В смысле положиться!
– Оставим садоводство. А бензин воруют?
– Какой бензин? Трамваи котють на электрической тяге.
– Тогда электричество. А?
– А я откуда знаю? Я – трамвайновый кондуктор! Не трамвайновый электрик! Работаю на пятом маршруте. Психбольница – Цемзавод. Обилечиваю пассажиров. На некоторых, особо стойких, ругаюсь матом и распускаю руки. Ещё вопросы есть?
– На сегодня хватит. Устал. Надо разговеться. Может, по пивку?
– Естественно… Угощаю!
Мы здесь все кругом эстеты, и нет на нас креста…
– Ау меня для тебя, Гаррий, неожиданная новость: сегодня в пивной я «Василёк» встретил поэта Ромкина.
– Я не знаю такого поэта.
– Знаете. У него псевдоним – Огребённый. Так вот он меня спросил, буду ли горевать, если он, этот вонючий Ромкин, скоропостижно помрёт.
– Интересно. И что вы ему ответили?
– А так и ответил: не буду. С какой стати?
– И он…
– Почему-то развеселился и угостил меня «анисовой». Он в эту пору завсегда здесь выпивает именно «анисовую». Он, наверно, эстет.
– Как это должно быть скучно: быть эстетом.
– Скорее не скучно, но противно. Потому что приходится ощущать окружающий тебя социум в состоянии взгляда со своей духовной высоты. А это напрягает. Так вот о Ромкине. А потом он спросил: вас женщины любят?
– Вас?
– Вас.
– Меня он ни о чём не спрашивал.
– Он меня спросил. О вас. Что любят вас женщины или нет? Нет, я понимаю, что говорить о третьем лице в его, лица, отсутствии не совсем прилично и совсем не эстетично. Но…
– И что вы ему ответили?
– Что не знаю. Что не в курсе. Вроде бы приходит одна… То ли экономка, то ли приживалка, то ли сводня на доверии…
– Это вы о ком?
– О эссеистке Чучуевой, о ком же ещё…
– Чучуева – гений. Её будут читать потомки.
– Гений… А как будет женский род от слова «гений? Генийша? Или, хе-хе, гейша?
– Опять пошлИте… Что у вас за манера такая: всегда и всюду пошлИть. Запомните, мон дьё: обгадить легко - отстирать трудно.
– Не спорю. Конечно. Трудно. Прилипает же. Без «Тайда» - никак! «Тогда мы идём к вам!
– К нам? Тогда идите вы лучше на …». Помните?
– Не помню. Я телевизор не смотрю. Это я вам образно выразился. А не физиологически.
– Ах-ах-ах! Какие мы нежные, какие мы ранимые! Какие безвозвратно кудрявые! Чисто пирамидоны!
– Пирамидон это лекарство.
– Понимаю. У самого грыжа. Это я так образно выразился. Без всякой физиологии. Она к вам сегодня ночевать придёт?
– Кто?
– Чучуева.
– Надеюсь. Ей что-то передать?
– Передать. Завтра в шесть – заседание кворума воинствующих эссеистов. И эссеисток. Прошу не опаздывать. А то знаю я вас, эстетических… Никакой гигиены! Прям беда!
Моменто морэ, или Грамматика – фальшивая наука!
Эпиграфы:
Моментально – в море! –
(старинная шотландская присказка-прибаутка. А может, голландская. Или гренландская. Или исландская. Или ирландская. В общем, неизвестно какая. И чья. И зачем. И накой)
– Вот видите, сколько в природе загадок! Роковых и радостных!
(Венедикт Ерофеев, «Москва-Петушки»)
– Гаррий, привет! Я романс написал! И посвящаю его тебе! Больше некому! Все остальные и так!
– Чего «так»?
– Ничего. Стесняются. Или плюются. Или дерутся. Прям руками. И ногами. И обязательно обзываются по-всякому. Обязательно! За что? Так что ты один остался. Такой принципиально нейтральный. И относительно трезвый. Поэтому и посвящаю.
– Мне – не надо.
– Надо.
– Не надо.
– Надо.
– Не надо.
– Надо!
– Хорошо. Пей.
– Что?
– В смысле, пой.
– Слушаюсь. И ты сейчас тоже заслушаешься! Ты сейчас прям небывало! Прям обеими ушами!
Как на нашей на подлодке
Тра-та-та-та-та-та-та,
Тра-та-та-та-татушки,
Всех девок в замке огулял.
– А?
– Что?
– Как?
– Это всё?
– Да. Пока. Дальше я не успел. Пока что. Вдохновение внезапно куда-то уплыло. Я ж не Мендельсон, чтоб без вдохновенья сочинять! Не оркестр Вивальди! Не Фридрих-штадт-палас!
– Не Фридрих чего?
– Штадт-палас. Здесь тоже всё очень просто. Фридрих это имя. «Штадт» по-немецки - «город». Палас – ковёр.
– М-м-м-м-м…
– Что?
– При чём тут ковёр?
– При том же, при чём и штадт. С буквой «дэ». И Фридрих тоже.
– Чего тоже?
– Тоже с буквой. С этой самой. Чего непонятного-то?
– Действительно… Да, складно излагаешь, собака. Логика железная. И на самом деле заслушаешься.
– Я так и знал, что поверишь!
– Почему знал? Я и без твоих знаний верю. Даже с хрустом! Хотя откуда они у тебя, знания-то? Хе-хе… У тебя же в школе одни двойки были. Я помню! А из-за чего? Из-за того, что много супу ел. Ладно! Кто старое помянет, тому и рыба – колбаса! Но есть вопросы. Первый: Значит. замок.
– Замок.
– Что за замок?
– Обыкновенный. Готический. Сложен в старинном веке из замшелых камней. Руками крепостных крестьян. В их неимоверных мучениях подневольного труда.
– М-м-м-м-м… Отмучились, значит… Что ж, ответ принимается. Вопрос второй: а что за дефьки?
– Дефьки – обыкновенные. Из окрестных деревень. И отдалённых хуторов. Пропахших вереском и мёдом. Несчастные дочери вышеупомянутых крестьян.
– М-м-м-м-м… Да вот такой он, немудрёный сельский быт… Вопрос третий: кто их огулял?
– Старый граф. Сластолюбец и развратник. Ещё с рыцарских времён.
– Про графа в тексте ничего не сказано.
– И немудрено. Потому что он только что приплыл.
– Приплыл?
– Ага. Из дальних стран. На подводной лодке. И в адмиральской фуражке.
– Шустёр граф! Значит, чао, бамбино, сорри? Хе-хе… И жнец значит, и косец, и на дуде игрец, и девок гребец? То в фуражке красуется, то девок гребёт. Прям Рабиндранат Крузо какой-то!
–Вот именно! Одно слово – Крузернштерн! Но теперь я не понял…
– Чего непонятного? Сам же сказал: на лодке. Гребёт. Всех подряд. С окрестных хуторов. Которые все в меду. И все в дыму. И элегантной придорожной пыли.
– Он не гребёт. На подлодках не гребут.
– На «под» чего?
– Лодке.
– Я и говорю!
– Подлодка это подводная лодка. «Подлодка» это в сокращённом варианте. Подлодка. Подводная лодка. Чего непонятного? У йих вёсел нету. Гребсти нечем.
– Уверен?
– Более чем.
– Тогда всё непонятно. И слишком мудрёно: «граф». «картуз», «дефьки», «хутора», «грёбля», «колбаса». Всё в одну кучу намешал. Так же нельзя! Не эстетично! Так между нами, деф… тьфу. композиторами, не положено! Это же искусство! Высокий штиль, как сказал бы поэт!
– Хорошо. Я заменю первую строку. Пусть будет не «как на нашей на подлодке», а, скажем, «как в саду на мандолине».
– На манда чего?
– Лине. Инструмент такой. Музыкальный. «Три мотива, два струна». И не «манда», а «мандо».
– Манда.
– Мандо.
– Манда.
– Мандо.
– Манда, я тебе говорю!
– Хорошо. Тогда пусть будет манто.
– Что «манто»?
– Ничего. Манто это меховая накидка. Предмет женского повседневного обихода. Который элегантным движением накидывается на изнеженные плечи изысканных дам.
– Которые с окрестных хуторов?
– Никак нет. С хуторов – девки. А дамы - в замке. Замшелом. Они там сидят, томяся. А когда не томяся, то катаются в ландо.
– В ком?
– Ландо. Карета такая. Многоместная. Помните романс:
– Я укуталась в манто,
Прокатилась на ландо.
От пивной вокзала до
Еду, еду с Бельмондо! -
– Ещё один романс? Какой ты, оказывается, плодовитый! Прямо влёт бьёшь! Прям нотами!
– Извиняюсь. Это не я сочинил.
– А кто?
– Не знаю. Может, Пушкин.
– Не Пушкин.
– Может.
– Не Пушкин.
– Может.
– Не Пушкин. Что я, Пушкина не знаю?
– Хорошо. Пусть будет не Пушкин.
– Ладно. Пусть будет Пушкин. Или Шишкин. Это уже детали подробностей, которые никому. Значит, договорились. Исполнишь этот свой речитатив на отчётно-предвыборной конференции нашей художественной самодеятельности соседнего с нами ЖЭКа номер триста восемьдесят пять-бис. Исполнять будешь стоя, в позе резво мчащегося коня. С искрами в широко вытаращенных глазах. И побольше пены, побольше пены! Пена означает гнев!
– Я…
– Молчать. И проникнись к поручению со всей ответственностью. Скажу по секрету: в зале будет сам Иван Степанович. Со своею новою пассией.
– Которая с окрестных хуторов?
– Которая из продовольственно-промтоварной комиссии райисполкома. Соображаешь, что это за фифа? Сожрёт и костей не оставит. Ни твоих, ни моих, ни иванстепановичевых. И не надо выкрутасов! Предупреждаю честно и в последний решительный раз: если не завоюешь переходящий Красный Вымпел, то остаток своей трудовой деятельности до самого своего последнего трудового дня проведёшь на конюшне. Я не шучу. Я со всей ответственностью. Всё понял? То-то. Шагом марш отсюдова. И вообще, мне некогда. Мне давно пора быть в бане. Которая на окрестном хуторе. Которая с дефками. Которые на замшелом меду.
К оглавлению...
