Я ищу предлог уйти из дома –
на себя взглянуть издалека,
побродить по тропам незнакомым,
наблюдать, как меркнут облака,
подбирать обрывки разговоров,
взглядов, силуэтов (этот – мой!),
чувствуя себя каким-то вором,
крохобором с нищею сумой.
Никому не видимые ранки
напитают тайное словцо.
Как прекрасно то, что на изнанке,
и бесстрастно то, что налицо.
Я хочу, чтобы во мне ты не был,
вырывая из души клеща,
но глазам дано так много неба,
а любовь могуча и нища,
и она никак не перестанет...
Кажется, хочу того не я –
листьев лепет, крыльев трепетанье,
ласки ветра, трели соловья…
Как правдивы и понятны речи
облаков, дождей и мотыльков...
Я иду, иду себе навстречу,
удаляясь в глубину веков.
Буду я убийцей и героем,
но сегодня, под сердечный вой
глубоко в земле сырой зарою
свой секретик маленький, живой.
***
Слезится улицы лицо,
мигают фонари.
Покров дождя на вид свинцов,
серебрян изнутри.
Так строгий взгляд любовь таит,
маня голубизной.
Земля, холодная на вид,
беременна весной.
Чуть тлеет сердца костерок,
но в нём – мильоны ватт!
И тайный маленький мирок
вселенною чреват.
***
Мне говорят: он старый, некрасивый,
он болен, он в конце концов женат.
Но нить судьбы, что брезжила пунктиром,
окрепла и связала как канат.
И пусть молва берёт наизготовку,
слова летят как пули из ствола,
но я бегу на нашу остановку,
где Аннушка уж масло пролила.
Я верю в наш нетонущий кораблик
и в сказку без печального конца.
И наступаю на родные грабли,
знакомые до каждого резца.
***
Лицо без прикрас, как мать родила,
причёска как бог послал.
Вот так я себя – сквозь будни, дела
по жизни легко несла.
«Быть женщиной – это великий шаг.
Геройство – сводить с ума».
Избави боже. Жила, шурша,
крылами своих бумаг.
О сути женской стремясь забыть
средь шушеры и братков…
И лишь с тобой хотелось ей быть
до кончиков ноготков.
***
Я ёжик, плывущий в тумане
в потоке вселенской реки.
Мне звёзды мигают и манят,
мелькают вдали маяки.
– Плыви, ни о чём не печалясь, –
журчит мне речная вода, –
доверчиво в волнах качаясь,
без мысли зачем и куда.
Но только не спрашивай:"Кто я?"
Не пробуй, какое здесь дно.
Не стоит, всё это пустое,
нам этого знать не дано.
И лунный начищенный грошик
сияет мне издалека:
плыви по течению, ёжик,
и жизнь твоя будет легка.
***
Ни на что не надеюсь,
ничего не прошу,
потому что везде есть
место карандашу
и листочку бумаги…
Пусть я с радостью врозь,
мне хватает отваги
жить без жалоб и просьб.
Как изъятие ятей –
всех бессмыслиц весны.
Вместо встреч и объятий –
бессловесные сны.
Я без ласковой доли
без труда обойдусь.
Есть покой, есть и воля.
И светла моя грусть.
***
Приметы говорят, что день не мой.
Что день – вся жизнь какая-то чужая,
не внемля моей нежности немой
и с глухотой кромешною мешая.
И я сама отныне не своя,
«ничья, ничья» – в окно щебечут птицы.
Семь-я распалось на одно лишь я
и это мне вовеки не простится.
***
Как с забытых вымерших Галактик –
из небытия всплывают дни.
И опять иду я как лунатик,
на твои болотные огни.
Снова не запятнаны одежды,
всё подвластно почте и мечте.
Гаснут звёзды – маяки надежды.
Только сердце светит в темноте.
***
На встречу с таинственным Некто
опять всю тетрадь изведу.
Любви моей летопись – лепту –
ничтожную – в Лету вплету.
Опять полуночная пытка,
души опустевший перрон.
Но прибыль растёт от убытка
и радостью рдеет урон.
***
О, моя любовь неосторожная,
невооружённая, острожная,
обоюдоострая, преступная,
непереводная, неподкупная.
Не грози, судьба, мне хмуро пальчиком.
Ну, слаба я, дура, с этим мальчиком.
Пока есть луна и светит солнышко,
буду я верна ему до донышка.
***
Подобье дружбы, нежности намёк,
надежды капля, пылкости пылинка,
и вот уже мерцает огонёк,
неверный и дрожащий, как былинка.
Ты где-то там, за скобками судьбы
остался, между строчек, между прочим.
Моя частица, став частицей «бы»,
отъединённость вечную пророчит.
В потёмки душ не проникает взор.
Но тщетно силюсь с жадностью вглядеться –
хоть щёлочку, хоть крохотный зазор,
где холодно чужое бьётся сердце.
***
Главное – не уронить
и удержать, как знамя,
то, что ещё как нить
тянется между нами.
Пальцами до крови –
в тот лоскуток безвинный...
Не дам превратить в половик
то, что души половиной
было – могло бы быть –
ну да неважно в итоге.
Ты можешь это убить –
но не дам тебе вытереть ноги.
***
Незаконнорожденное слово
ненароком вырвалось наружу.
Не суди за то меня сурово.
Я его опять запрячу в душу.
И, не помышляя о награде,
обучаюсь этому искусству:
гладко затушёвывать в тетради
незаконнорожденное чувство.
***
«Было что меж вами или нет?» –
я не знаю, что таким ответить.
Были вёсны, сны, в окне рассвет.
Ночь была в молочном лунном свете.
В темноте души включённый свет
освещает этот мир постылый.
Было то, чего на свете нет.
Только это лучшее, что было.
***
Этой рыженькой кудрявой сучке
удалось, чего мне никогда…
Помню, как ты взял её на ручки.
Началась смешная чехарда.
Вам обоим нравилось ласкаться...
Как она, цепляясь за рукав,
ластилась к тебе, лизала пальцы
и уснула на твоих руках.
Положил на стул её небрежно,
но я подсмотрела в этот раз
глубоко запрятанную нежность
в уголках твоих холодных глаз.
Даже в мыслях больше не касаясь,
уношу туда, где быть одной,
глубоко запрятанную зависть
к мимолётной радости земной.
***
Любовь без срока годности,
без права переписки.
Она не знала подлости,
но и объятий близких.
Не ведая владения,
видением маяча…
Когда-нибудь в Нигде-нибудь
мы встретимся иначе.
***
Эта книга всё время меняет названье,
переплёт и тесненье, становится рванью.
Я её, как птенца, умещаю в горсти.
Я люблю между строк её слушать устало
шум вокзалов и стук уходящих составов...
В этой грусти по грудь, как в коросте, брести.
Это лишь отголосок, случайный набросок,
он курнос и наивен, невнятен и бросов,
но саднит этот вечный мотив, как нарыв.
И разъята душа, расколовшись на части,
из которых вовеки не сложится счастье,
никому до конца свою суть не раскрыв.
Я плачу за него самой чистой монетой –
Своей грешной душою небесного цвета
и слезами, что как дождевая вода.
И в неведомой миру мольбе и молитве
я бросаюсь в тебя, но не выживу в битве.
Эта линия жизни ведёт не туда.
Я тебе отворяю судьбу откровенно
и вливаю отраву в себя внутривенно.
Как горчит этот влажный протяжный глоток...
По-осеннему смерти прохладны ладони.
О продли мне, продли мне мученье агоний!
Но романс затянувшийся слишком жесток.
***
Рано пташечка запела
незадолго до конца.
Белый свет, какой ты белый,
как лицо у мертвеца.
Жил и помер. Был и нету.
Мне сходить через одну.
Я кондуктору монету
как Харону протяну.
Поминай меня как звали
в веренице долгих дней.
Кто такая? Мы не знали
и не слышали о ней.
Как в больнице полотенце
путь стерилен впереди.
Сердце выкинет коленце,
заколотится в груди.
Вдруг однажды постучится
кто-то в сердце словно в дверь...
Как от этого лечиться?
Как сказать себе: не верь?
Мама в детстве раму мыла.
Дважды два и аш два о.
Было – сплыло. И уплыло.
Больше нету ничего.
***
Учусь у воздушного шарика чувству полёта,
свободе расстаться легко, отпуская ладонь.
А в небе просветы как лестничные пролёты –
нам всем оказаться там, как о земном ни долдонь.
Нам всем раствориться в потоках космической пыли,
как в музыке мы растворяем обиду и злость.
А счастье прошло по касательной, пулей навылет,
но кость не задета и, стало быть, всё обошлось.
Ах, жизнь так полна, что от смерти её не убудет.
И нежности тяжесть не раз нас заставит тонуть.
Но всё ещё будет – сдаётся мне – всё ещё будет!
Порою достаточно за угол лишь завернуть.
***
Как будто всё ещё горенье,
ещё погоня за звездой,
но облетает оперенье,
и наступает постаренье
на горло песне молодой.
Уже не горнее паренье,
но погруженье до глубин.
О постаренье, ты даренье,
и таянье, и растворенье
во всех, кто близок и любим.
Вдруг постигает озаренье
в уже последнем кураже,
что это лишь иное зренье,
что это просто сотворенье
себя на новом вираже.
К оглавлению...
