«Ещё не вечер» – не скажу уже.
Ещё не ночь. И каждый час всё слаще.
Но многое, что надобно душе,
жизнь отложила в долгий-долгий ящик.
Быть может, в тот, в который мне сыграть...
(Прости, читатель, этот чёрный юмор.
Я не хочу, о други, умирать,
как классик говорил, который умер).
«Две области – сияния и тьмы»
Бог примирит, перемешав, как соки.
Из известковой краски и сурьмы
родится вечер вдруг голубоокий.
Вот так бы примирить весь мрак и свет,
что борются в душе моей, стеная.
Из всех остроугольных да и нет
сложить «быть может», «кажется», «не знаю».
Вот так бы плавно жизнь свою суметь
направить между Сциллой и Харибдой.
О, сумерки... Смеркается... И смерть
вдруг снова подмигнула мне из рифмы.
***
Отведай мой – хвала Иисусу! –
ночной коктейль (или чифирь?)
В него положены по вкусу
луны лимон и звёзд имбирь.
До самого явленья Феба
тяни напиток тот в тиши
из чаши драгоценной неба
через соломинку души.
Испей – и не бывать обиде,
беде… а сам виновник грёз
в глазах восторженно увидит
полночный след луны и звёзд.
***
Пусть оставит мечта с нулями
и растает журавль вдали, -
с журавлями как с кораблями -
хорошо им махать с земли.
А доверчивая синица,
что с ладони зерно клюёт,
это бывшая Синяя птица,
приземлившая свой полёт.
В каждом сердце она гнездится.
Но не каждый её узнаёт.
***
Сегодня день прошёл бездарно,
ничем нас не обогатив.
Аптечно, кухонно, базарно,
под надоедливый мотив.
Душа трудиться не хотела,
стихи из сора не росли,
ни слова не было, ни дела,
чтоб над землёю вознесли.
Крутилась будничная лента,
рождая скуку или злость.
Поймать гармонию момента
опять, увы, не удалось.
Но записала благодарно:
«Чудны, Господь, твои дела.
Сегодня день прошёл бездарно.
Но ночь талантлива была».
***
Я ёжик, плывущий в тумане
в потоке вселенской реки.
Мне звёзды мигают и манят,
мелькают вдали маяки.
– Плыви, ни о чём не печалясь, –
журчит мне речная вода, –
доверчиво в волнах качаясь,
без мысли зачем и куда.
Но только не спрашивай: «Кто я?»
Не пробуй, какое здесь дно.
Не стоит, всё это пустое,
нам этого знать не дано.
И лунный начищенный грошик
сияет мне издалека:
плыви по течению, ёжик,
и жизнь твоя будет легка.
***
Надоело глядеть,
как считаются деньги за кассами.
Не осталось людей,
кому хочется что-то рассказывать.
Перед носом стена,
на которой лишь дверь нарисована.
Я устала одна
состязаться с глухими засовами.
Этот выход не нов.
Позади – поколения проклятых.
Обходиться без слов
и чертить на песке иероглифы.
***
Героизм бессребренных стрекоз.
Мотыльков безумных суицид.
За существования наркоз
вдруг тебя охватывает стыд.
Телевизор, стол, плита, кровать –
наши траектории пути.
Жизнь на полуслове оборвать,
если дальше некуда идти.
Как колдует вечер-чародей,
перед тем, как сгинуть в никуда!
А твоя нежизнь средь нелюдей...
М-да-а.
***
Запиши на всякий случай
телефонный номер Блока:
шесть – двенадцать – два нуля.
А. Кушнер
Что-то вспомнилось между бедами,
с неба хлещущими плетьми,
как Рубцов выпивал с портретами
как с единственными людьми.
К Блоку ночью врывалась в логово
Караваева-Кузьмина…
Богу – Богово, Блоку – Блоково,
нам – портреты их, письмена.
Если справиться сил нет с осенью
и не впрок нам судьбы урок,
если предали или бросили –
есть заветные шифры строк.
На странице ли, на кассетнике, –
оживляя мирскую глушь, –
собутыльники – собеседники –
соглядатаи наших душ.
Если слёз уже нету, сна ли нет,
покачнется ль в бреду земля –
повторяю как заклинание:
шесть, двенадцать и два нуля.
***
А я не заметила, что собеседника нет, -
должно быть, ушёл, а быть может, и не появлялся, -
и всё говорю — в пустоту, в микрофон, в Интернет...
Как мир переделать хотелось, а он мне не дался.
Но что мне укоры его, и уколы, и суд, -
превышен порог болевой и бессмысленна пытка.
Какую бы форму мирскую не принял сосуд -
единственно важно горящее пламя напитка.
Не в полную силу любя, отдавая, дыша,
в эфире тебе никогда не дождаться ответа.
С последним лучом, как с ключом — отворилась душа,
и мгла озарилась доселе невиданным светом.
Сверкающий искрами вечный струится поток,
что движет неистовой силы небесное тело.
От дна оттолкнувшись, выходишь на новый виток,
где будет всё то, что когда-то от мира хотела.
***
Я в этом мире только случай.
Черты случайные сотри.
Земля прекрасна, только лучше
я буду у неё внутри.
Мне всё здесь говорит: умри, —
серп месяца, клинок зари,
кашне из прочного сукна
и чёрное жерло окна.
Любое лыко — злое лихо —
страшит непринятостью мер.
Шекспир подсказывает выход
и Вертер подаёт пример.
В спасенье от земного ада
так сладко кровью жил истечь.
Задуй свечу. Не надо чада.
Поверь, игра не стоит свеч.
Но вот один глоток любви —
и всё мне говорит: живи, —
улыбка месяца, весна,
душа открытая окна.
***
В окруженье лишь деревьев,
прячась в книжку и тетрадь,
я училась слушать время,
время жить и умирать.
Было сладко, было горько,
но хотелось всё испить.
Отщепенка и изгойка,
обреченная любить.
Ангел мне играл на флейте:
«Время – самый лучший врач».
Жизнь прекрасна – хоть убейте.
Я так счастлива – хоть плачь!
***
Как красивы деревья – все, без исключения,
даже голые, высохшие и искривлённые.
В них дремучая прелесть и тайна свечения –
будь то жёлтые, белые или зелёные.
Как причудливы эти летящие линии,
устремлённые в небо обетованное,
меж ветвей оставляя лоскутики синие,
чтобы ими мне душу залатывать рваную.
***
Вы рай когда-нибудь видали?
Мне кажется, что это там,
где ждут, кого нигде не ждали,
и любят вопреки летам.
Где утешенье, очищенье
и все богаты без монет,
где можно вымолить прощенье
у тех, кого на свете нет.
А там, где анфилады ада?
Чудовищный в системе сбой,
где нет любви и нет пощады
за то, что совершил с собой.
Там те, кого мы позабыли,
и вечен будет их укор,
когда глаза, что так любили,
не узнают тебя в упор.
Никто не вправе бросить камень,
и рай, и ад впитались в кровь.
Они не кущи и не пламя,
они — безлюбье и любовь.
***
Ад для ангелов, рай для чертей –
вот чем стала земля наша нынче,
впрочем, вечно была для людей,
потерявших людское обличье.
Не найти, не купить нам билет
в те края, где бывает иначе,
где б не слышалось тысячи лет
смеха дьявола, ангела плача.
***
В окне черно. Луна исходит жёлчью,
кривясь на город.
Тоска собачья или даже волчья
берёт за горло.
Зияет небо как сквозная рана,
где гвозди – звёзды.
И для рассвета ещё слишком рано.
А может – поздно.
***
Жизнь – свободное время от смерти.
Пронестись ли в едином броске,
повседневной отдать круговерти
иль скормить свою душу тоске?
Вот и день наконец этот чёрный.
Что накоплено в сводах годов?
Лес опавший стоит обречённо,
и к разлуке, и к смерти готов.
Слёз уж нет, их проплакала осень,
и глаза небосвода сухи.
И, по правде сказать, так ли очень
вы нужны были, эти стихи?
Паутины холодной и склизкой
ариаднина тянется нить.
Лист трепещет предсмертной запиской:
«Улетаю... Прошу не винить».
Ночь напялит колпак свой дурашный,
затрезвонит луны бубенец...
Вот и всё. Это вовсе не страшно.
Просто смерть умерла наконец.
***
Гляжу на карточку: мать, отец,
бабушка, старший брат.
Созвездие близких родных сердец
за годы до их утрат.
Со странным чувством гляжу на них,
средь ночи гляжу и дня:
они так счастливы в этот миг.
Но как же так — без меня?
Что толку тыкаться в фото лбом?
Смешная ревность и боль.
Пока не мой ещё это дом.
И лет мне пока лишь — ноль.
Прошло полвека. И свет земной
сменился на звёздный след.
Вы снова вместе. И не со мной.
А где я? Меня нет.
***
Ночь приставит ко мне стетоскоп,
к моим снам, обернувшимся явью,
и заметит, что стало узко
мне земной скорлупы одеянье.
Ночь и осень, а пуще — зима -
это всё репетиция смерти.
Разучи этот танец сама
под канцоны Вивальди и Верди.
Развевается белый хитон,
легкокрылые руки трепещут.
Рукоплещет партер и балкон,
совершается промысел вещий.
Просто танец, чарующий бред...
В боль и хрипы не верьте, не верьте.
Наша жизнь — это лишь пируэт,
умирающий лебедь бессмертья.
***
Грезим мы об алых парусах.
Белый парус ищет бури в море.
Жизнь и смерть мелькают на весах.
Как же выжить в этих волнах горя?
Пьян корабль. На дно уходит век.
Никому не выйти без урона.
Что это?.. Спасение?! Ковчег?
Пропустите, мной оплачен чек!
Глядь, а там, в волнах, – весло Харона.
***
Зову тебя. Ау! — кричу. — Алё!
Невыносима тяжесть опозданий,
повисших между небом и землёй
невыполненных ангельских заданий.
Пути Господни, происки планет,
всё говорило: не бывает чуда.
Огромное и каменное НЕТ
тысячекратно множилось повсюду.
Ты слышишь, слышишь? Я тебя люблю! —
шепчу на неизведанном наречьи,
косноязычно, словно во хмелю,
и Господу, и Дьяволу переча.
Луна звучит высоко нотой си,
но ничего под ней уже не светит.
О кто-нибудь, помилуй и спаси!
Как нет тебя! Как я одна на свете.
***
Строчка в книге, набранная слепо,
мне подскажет будущую даль
и покажет, как она нелепа,
как невечны – радость ли, беда ль…
Время, нам отмеренное скупо,
тень ладьи на дальнем берегу.
Тишины обугленные губы
мне прошепчут: «дальше – ни гу-гу…»
Но строка, не знающая фальши,
выведет меня из немоты.
Я прорвусь туда, за это «дальше»,
где мы будем вечно – я и ты…
К оглавлению...
