В уже далеких сейчас 90ых мне посчастливилось работать несколько дней с настоящими каскадерами. Лучшими каскадерами страны, снимавшимися во всех хитовых лентах моей юности – от «Человека с бульваров капуцинов», до «И на камнях растут деревья» и т.д. Нас, тогдашних студентов Гитиса, вытащил на несколько съемочных дней наш преподаватель фехтования Владимир Пивоваров, что нам, конечно, 19 летним пацанам было крайне интересно. Получив хорошую пластическую подготовку еще во МТЮА, где, кстати, и состоялось наше первое знакомство с каскадерами группы Андрея Ростоцкого – постановку боев к спектаклю Игоря Франца «Маугли», совмещенную с значительной предподготовкой, делал Всеволод Хабаров.
Именно тогда мы освоили разные штуки-трюки вроде «крокодилов», стояние на головах и руках, первые азы сценического боя (пока еще без фехтования) – падения-перевороты, кульбиты и т.д. Хабаров же первым сформулировал нам творческо-спортивный лозунг – «если хочешь подрасти во всех отношениях – ешь морковку и виси на турнике». Вообще еще с тех пор нами были усвоены эти простые спортивные правила – тренируйся весом своего тела. Турник, бег и координация – вполне достаточны (и безопасны, относительно, например, тяжелой атлетики, и прочих весовых «качалок») для спортивной формы человека не собирающегося быть чемпионом в какой-либо узкой специализации. Сказать, что не было травм совсем, было бы неправдой. Пивоваров потом уже не раз повторял: «Если я утром проснулся и у меня ничего не болит – это значит, что я умер». Но шишки юности быстро заживают, а опыт их набивания бесценен. Большинство приемов, базовых установок не раз помогали впоследствии – от умения «подвесить» себя за «крючочек» вверх (что нам преподал Сергей Лобанков), т.е. получить походку кота, когда центр тяжести постоянно находится посередине, вися в воздухе, а ноги только подставляются под вектор движения, скрадывая массу телу в разы, увеличивая скорость и маневр, заставляя ощущать себя в контроле от уха до мизинца ноги, делая легким, четким и графичным каждое движение – до безопасного падения, когда, убирая все угловато-бьющиеся части, как то: руки-локти и т.д. надо стараться сместить вектор удара вдоль поверхности, снизить вертикальную энергию горизонтальным скольжением. Падая – падай, – говорили они, – или выпрыгивай в равновесие. Все травмы идут от попыток подстраховаться – руками и т.д., оттянуть падение, что и приводит в итоге к жесткому столкновению с землей. Мы достигали тогда таких результатов, что в упражнении – вскочить босиком на колени сидящего – 80 килограммовые ребятишки вскакивали на колени миниатюрных девочек как бабочка (и часто эти самые миниатюрные девочки, весили гораздо тяжелее, при своих 40, забывая соблюсти правило «крючка», когда проделывали то же самое). Мы падали с двух столов – под два метра высотою – с лежа на лежа – плашмя – на покрытый одним линолеумом бетонный пол лицом вниз и это казалось в порядке вещей. Самым же страшноватым упражнением был перескок через стол – на руки – выброс с переворотом на ноги – здесь уже, конечно, страховали – ибо стоило испугаться в середине «пути» и человек мог «линейкой» обрушиться ровно на угол стола. Это «стремное» упражнение к чести нашей женской половины – делали даже девчонки.
Игорь Франц
Таким образом, когда мы добрались к третьему курсу до фехтования и перечислили Ефремычу (как мы называли Пивоварова) наши «регалии» в количестве имен, занимавшихся с нами до него педагогов, он слегка расширил глаза, а потом сказал: «Список солидный. Посмотрим, что вы можете...» И тут же метнул в Алешу железным стулом (как в школе, знаете такие?) – лови! Алеша, не будь дурак, тут же отпрыгнул зайчиком в сторону и стул с грохотом опустился на пол.
– Что же ты! Почему не поймал? – обрушился Ефремыч громовым голосом на Алешу. Алеша и здесь нашелся. Он сообщил, что не сориентировался-понял, что стул надо было именно ловить, а тогда бы, конечно, он его обязательно поймал бы.
Ефремыч улыбнулся и начал нас дрючить. Дрючил он нас целый год – без пощады и снисхождения. Особенно жесток был день экзамена с предварительным полным прогоном. Тогда мне было это не очень понятно, но теперь, я думаю, что он специально в день показа нас вполовину вымотал заранее, чтоб адреналин премьеры не привел к травмам. Дрюченье постоянно сочеталось с шутками юмора. – Что это за студент? Это же медуза! зачем его держат на курсе? У тебя в руке шпага или что? Это оружие! Держи его с уважением и пониманием, что это у тебя в руке, сын павиана и ехидны! – Два раза я только видел его, что называется не в седле. Когда ребята репетируя Гамлета, причем в какой-то вяло-сонный пасмурный день, испугали нас всех. Один замешкался, второй, что-то ступил – короче около глаза Гамлета, у переносицы, появилась красная точка от тупого рапирного наконечника. Второй же случай напомнил мне скульптуру в Трептов-парке, хотя был и совершенно триллерно-ужасен. Разруха тогда все более захватывала нашу страну, все дышало на ладан, без ремонта и перспективы. Алла, знаменитая сейчас сериалом продолжения «Мухтаров», очень много работала над собой. Иногда и совсем не по делу. Вот таким вот как раз «не поделом» и случился этот эпизод, едва не стоивший ей ступни. Ефремыч, что-то объяснял нам, мы слушали, а Алла, решила позаниматься «у станка». Оперевшись на поручень танцзала, она что-то там тянула, как вдруг, ноги ее заскользили и врезались со всей силы вниз – под зеркала. В тот же момент, одно из зеркал, треснув острым углом, выскочило и гильотиной упало ей на ногу. Собственно спасло, как раз то, что длинное острие было очень узким и пробив ногу уперлось в пол, остановив дальнейшее движение этой гильотины. Наступила тишина, которая редко когда бывает. Ну, дальше описывать не буду, только помню Ефремыча, выносящего ее на руках, как раз вот, как тот самый солдат-освободитель. Слава Богу, все тогда обошлось без слишком серьезных последствий и через полтора месяца Алла снова была в строю.
Ефремыч был похож на «горца» из только прошедшего тогда по ТВ фильма – черная бандана, кожаная жилетка, «казаки» со стальными набойками и дорогой мужской одеколон, даже шейный гейновский платочек, кажется был. Вообще почти все «движенцы», с которыми нам посчастливилось в те годы встречаться, совмещали в себе лучшее, что можно было представить юношеским взором в мужчине – доблесть и боевое умение, шик модной, но без вычур, такой кожано-пиратской одежды. Они всегда привносили в любое помещение запах этой кожи, дорогого парфюма, сладкого табака и каких-то странствий просторов по миру и эпохам. Это были такие пришедшие сквозь века, раззолоченные под рясами опричники Грозного, неутомимые корсары Дрейка, русские богатыри с картин Васнецова, прискакавшие только что со своей заставы. Самыми же качествами шикарного «кота» выделялся Богданов, ученик ученика Мейерхольда, преподававший нам биомеханику. Он ходил совершенно неслышно, мягко-упруго, как самый натуральный кот, готовый при том в любой момент отчудить нам в качестве показа такое, от чего даже повидав виды, наши глаза вылезали из орбит. Итак, целый год мы «шагали», рубились и кололи до полного изнеможения и сведения мышц. Оказывается так тяжело просто шагать! А постоять в выпаде минут 10... Какая тяжелая тогда становится в руке шпага! Потом пришли мечи. Настоящий вес – три кило не меньше, но мягкая сталь, чтоб не было сколов в глаза и т.д. (шпага после месяца работы с мечами – кажется спичкой в руке – веса не ощущаешь совсем) Когда стали готовить отрывки к экзамену, конечно, не обошлось без Шекспировского «Макбета». Где еще можно так подраться на тяжелых мечах, как ни там? Из Гитисовских закромов были извлечены два деревянных щита (впоследствии обитые нами железом и тканью – и для вида, а главное, чтоб остаться и до следующих курсов «в живых», интересно живы ли они еще – делали на совесть). И сцена произошла такая. Алексей с Александром начали показывать бой Макдуффа с Макбетом. Ефремыч с трудом усиживал на своем стуле, видя все это действо – им разумеется поставленное и отправленное на самостоятельную «отточку» – потом перешел в негромкое рычание и не выдержав, наконец, увиденного, с криком: «Что ты его гладишь!» – выскочил сам. Выскочил из века 20 сразу в 9ый. Выхватив меч у Алексея, он так стал атаковать бедного Александра-Макдуффа, что тот только, что и успевал закрываться своим щитом. Грохот стоял древнегреческий, земля тряслась, со щита летели в разные стороны щепы, Александр тщетно пытался подавать сигналы SOS, но при этом, это все – было абсолютно безопасное сценическое фехтование. Удар, пущенный во весь размах, шел только в объект – щит или меч – не ставя задачу пробить дальше – как в боевом случае – и главное условие было вовремя остановить руку – с какой бы скоростью и силой она не летела бы по голове партнера, она сама останавливалась, даже если противник не успевал выставить заслон.
Гос по фехтованию ДК МЭЛЗ 1996г
Это базовое, главнейшее свойство-черта именно сценического боя, в совершенстве освоенная нашими каскадерами – потрясала, и потом на съемках – когда их работа, хоть уже и в щитках, наколенниках, наплечниках и прочей амуниции, спрятанной под одеждой – напоминала морской вал, разогнавшийся и ударивший со всей силой в стенку утеса! И при этом без единой серьезной травмы. Это было на «Стрингере». Там предполагалась драка десантников с торговцами рынка, или «хачиками», как говорили в народе. Мы были – десантники, большинство каскадеров как раз изображало «хачиков». Причем многие действительно были настолько «восточны» своей внешностью, что казались уже какими-то древними парфянами, морскими разбойниками Киликии в своих полусовременных-полутеатрализованных одеждах. Большинство, кстати, работало во всем своем. Здесь, наверное, их какая-то штучка-талисман. Смертельно сложных трюков мы с ними не застали, не такие были картины, но, как рассказывали – там идет математический расчет каждого прыжка и т.д., тут уже выступают собственно только профи и нас, конечно, в такое они не взяли бы, даже ни за какие пряники. Какое-то взаимосберегание, полностью противоположное развившейся тогда в нашей разложившейся армии дедовщине, было у гусар 20 века чем-то вроде кодекса чести. И вот представьте картину. Прилавки (с коваными острыми углами), на них весы, ящики, какие-то лотки-палатки – все натуральное, никаких матов, смягчений – одно неправильное движение – гипс. И ребята подходят, сговариваются – я так, ты так, – что-то чуть-чуть прикидывают, это практически импровизация, конечно из давно уже отработанных блоков, ведь команда сыгранная, что называется – в огне и воде. Ну, думаю, вот сейчас махач будет. Какое там! Это был ВАЛ, реальный вал из человечьих тел накатился один на другой! Все летело! Вверх, как брызги и пена! Весы, тухлые фрукты, все эти ящики-ларьки, люди – все в дребезги, в щепы! Рык, рев, звуки ударов «по мясу», и хоть бы один удар по настоящему. Впрочем, это там все-таки произошло. На одном из дублей. Так, как для умножения «войска» было вызвано несколько настоящих ребят из десантуры, плохо проинструктированных по теме, и они как раз и сработали один раз по настоящему. Каскадеры взвились, мат стоял на весь город.
– Где тебя взяли? Да знаешь ты, что я с тобой сделаю сейчас? Ты куда пришел?! – еле разняли. Впрочем, опять-таки потому, что выдержка была у каскадной группы спецназовская. Имея разряды и пояса, и все прочие «регалии» бойцов на всем и вся, от палки до СВД, я никогда не видел, чтобы между ними что-либо произошло, даже на «празднике» после съемок, а выпить они могли, только ПОСЛЕ съемок, как в песнях у Дениса Давыдова, но пьяных я не помню. Вот еще дубль! Еще! Еще! Думаю, откуда же столько сил – каждый дубль – ярче прежнего (хотя самый хороший, конечно первый). И, наконец: – Стоп. Снято. – И негромкий голос Ефремыча, только что разбившего перезрелый арбуз об голову своего стажера – будущего преподавателя сцен-боя (любимые ученики терпели больше всего).
– Вставай, Серега! Не больно, я тебя? Жаль в кадр не вошло...
Обтекая арбузом, тот поднялся, улыбнулся и виновато покрутил глазами. Впрочем, они крутились у него некоторое время и сами. Арбуз был большой – сочный.
Наше скромное участие заключалось в спрыгивании с 2.5-3 метровой высоты, высота набиралась углом наклона моста. Зачем-то положили спортивный мат. Толку от него было немного, только мешал, спотыкая, и я до сих пор помню, как красиво скаканул один парень из каскада – бывший уже на нашей стороне – десантников. Это был прыжок через парапет, с поддержкой одной рукой, как через плетень, только за плетнем было три метра высоты + высота самого парапета и асфальтовая мостовая (в мат попасть все равно все не могли – прыгало почти одновременно человек десять). Он, как будто завис в воздухе и даже, кажется, подмигнул в этот момент, или присвистнул. Я до сих пор – это было в 96 году! помню перед собой это его лицо с вихром из под берета, как будто, он в окно к «милой» стучит. Завис – и полетел туда, куда не все из нас, включая и дембелей-десантников, сигали без дрожи в коленях, но, точно думая про себя характерное для таких случаев – это что же это я, блин, делаю сейчас? В фильме этого ничего я не увидел. У нас вообще есть такая проблема в кино. На западе и простые трюки снимают так, что сердце замирает, у нас же часто умудряются и смертельно опасные прыжки с башенных кранов снять так, что это смотрится весьма заурядно. Мы не умеем ценить чужой труд (во всем). Это наша общенациональная недоработка. Дублей много, синяков еще больше – в кадре – десять секунд какой-то невнятицы.
Дальше Ефремыч вытащил нас на «международную» картину. Снимал за доллары кореец, фильм для своей Южной Кореи (внутреннего пользования), у нас, его, кажется, так и не показывали. Про корейца, попавшего в «бандитскую» Россию, где все его обижают, но он, все-таки всех побеждает и улетает на вертолете (вероятно в свою Корею), естественно в обнимку с героиней.
Снимали на берегу Клязьминского водохранилища, погожей осенью – солнечно, тепло, хорошо! Техники нагнали невероятное количество. Конечно, у Бондарчука было вероятно и больше, но по временам постсоветским – согласитесь. Итак, сцена: бежит наш кореец, с какой-то винтовочкой американского образца, на пупе лимонка болтается – а на него – мама дорогая! – с одной стороны едут кавалькады джипов – с «моря» вдоль берега идет целый катер, размером с пограничного, вверху висит вейтолет с веревочной лестницей. Вес кругом обложено горящими покрышками, взрыв-пакеты бахают, дымовые шашки – зги не видно. Во всех джипах-катерах (на одном катере вдоль борта человек десять) все почему-то милиционеры (предполагалось в корейском сценарии – коррумпированные, вступившие с бандитами в преступную связь, только ни одного бандита все равно не видно – одни милиционеры!) Они долбят холостыми с «калашей» так, что режиссера и в мегафон еле слышно, а главный герой (кореец), как бы «бежит» (очень медленно бежит, практически в рапиде) и отстреливается – и все на совершенно открытом пространстве – голом, как череп сценариста. Страсть! И вот! Вся эта сложнейшая комбинация почему-то должна была завершаться планом с мелкими деталями – что умные люди обычно снимают отдельно, чтобы как раз не было, того, что произошло, но было вот как. После перекрестного обстрела главного героя со всех калибров (он должен был быть уже, как решето) из каких-то ближних кустов галопом выскочила к нему героиня, и он, совершенный Дункан Маклаут из рода Маклаутов – под всем этим огнем – включая гранатометы «Муха», красиво останавливается совсем, присаживается на одно колено – красавица, соответственно, занимает пейзажную позицию за его спиной и смотрит вдаль, как на обложке журналов. И начинает наш кореец прицельно бить одиночными в «коррумпированных милиционеров» (и видимо потому таких безнадежных мазинь), а те падают в воду с катера и из джипов наземь – как спелые груши. А вода, надо сказать, была уже студена – октябрь. И вот, когда весь дубль был уже почти снят. И все «милиционеры» отведали, что значит герой свободного мира. И оставалось только начать залезать по веревочной лестнице в вейтоет прижимая подругу – ну точно алаверды фильму «Великолепный» с Бельмондо. Тут случился исключительный казус, запоровший весь дубль, что называется на корню. Лимонка, висевшая у главного героя на ремне (как в песне), вдруг, с тупым звуком упала (вернее отпала) на землю и покатилась медленно-медленно в сторону камеры. – Стоп! – кричит режиссер (по-корейски разумеется – т.е. на английском). Подбегает помреж – прицепляет гранату. Герой не шелохнется – чтобы не испортить макияж. – Мотор! – герой прицеливается, вот-вот будет финальный перед лестницей выстрел! и они спасены, а враг повержен!.. граната отваливается опять, и катится все в ту же сторону. А герой на этот раз уже не замирает, как в предыдущем дубле, а делает жест ребенка потерявшего цель в жизни. Ржут все, включая англоязычных корейцев. Значит, еще дубль! Вылезайте «милиционеры» из купели и все с начала – ведь еще предстоит съемка залезания по веревочной лестнице в вейтолет, вот он кружит уже час над нами (что-то это будет), ведь скоро на дозаправку придется гнать. Но третий дубль (от печки) потерпел окончательное фиаско. Такое, что уже в этот день дублей больше не снимали (добивали посадку в вретолет уже только на следующий день – сообразили с нного раза, что совсем не обязательно детали пусть и главного героя, снимать вместе с таким «движением сухопутных и морских сил». Очевидно, это были «злые духи» России, упорно и «коррумпировано» не давшие восторжествовать этому нелепому, хоть и банальному сценарию. Как только все «милиционеры» повылезали со своих «мест гибели», отряхнув дорожную пыль, сажу, пепел ветров перемен и т.д., а кто и ледяную воду – вновь все загорелось и загрохотало, но... Раздался мат такой силы, что перекрыл на этот раз все громы канонады. Винт вертолета, слишком приблизившегося к земле (ради спасения главного героя и его верной подруги), оторвал от берега, вполне себе неизвестно чью и зачем стоящую у берега, баржу длинной по борту в сто метров. Она басовито напомнила о себе, заколыхалась и пошла ровнехонько на фарватер – к центру водохранилища нарастающим темпом. И дальше, таким образом, съемочный день прошел в загоне этой баржи тем же винтом обратно, что оказалось гораздо сложнее ее «освобождения» и вертолет таки улетел на дозаправку, а мы оправились на обед. Обед был полностью из «Макдональдса», т.е. сухомятка, и весьма дозированная сухомятка. (чтобы не делать совсем антирекламы надо заметить, что уже гораздо после, на гастролях в Южной Корее уже в 2000ых, именно «Макдональдс» спас меня там от голодной смерти, но это уже отдельная история). Мы смогли быть тогда на проекте только два дня (пропускали занятия, хоть и санкционировано, ведь учились мы тогда 365 дней в году, кроме Нового Года, Девятого мая (трех дней на картошку) и летних каникул – уходя к девяти, а возвращаясь домой, как раз под первые аккорды государственного гимна), и, слава Богу, попали вот на такой «простой», так, как милиционеров эксплуатировали настоящих, а до группы каскада так и не доходило.
Всеволод Хабаров
Кстати палили милиционеры по главному герою с нескрываемым удовольствием, особенно на нском дубле уже следующего дня. Я до сих пор не могу представить, что там еще можно было бы наворотить к уже снятому, и что нам пришлось бы делать, если бы все-таки добралось и до нас. Но, сложных трюков нам бы, конечно, не доверили. Ефремыч, правда, «прозондировал» нас насчет падения из окошка мансарды, там было уже значительно выше трех метров и мы, как-то приуныли. – Очкуете? – спросил он ухмыляясь. – Да, нет... – Вот, вот! – Так он загонит нас и на кран, этим волшебным словом... – подумали мы, но Ефремыч уже сел за руль в ближний жигуленок и запустил музыку. «Виноват, я виноват» орало в динамике и после этого раздавалось – бум, бум, бум, уже, как будто и не в записи. Нас заинтересовало, то, что стало происходить с машиной, в частности с ее рессорами. Она как-то стала качаться, как детская колясочка. Подошли. Оказывается это наш Ефремыч, просто отбивает такт по рулю. «Гусары» явно скучали – второй день без работы, хотя, надо отдать должное – корейцы платили даже за простой, больше чем в Гитисе за месяц работы преподавателя. 50 баксов за «погулять» – для 96го года – сами понимаете. И вот тут гусары начали развлекаться. Во-первых, потребовали деньги «на обед» на руки и послали своих за харчом. Во-вторых – после короткого и «международного» разговора с режиссером, заинтересовавшегося «фургончиком» Малышева, откуда, как по волшебству вылезали автоматы, пистолеты, гранатометы, причем в количестве, явно превышающем размер «фургончика». Я не удивился, если бы оттуда, наконец, выехала и противотанковая пушка. Все это было абсолютно рабочее, такое потертое, заслуженное – не муляжи на параде. И режиссер, открывший вслед за нами рот, подошед ко дверям сего воеторгсезама, сказал через переводчика – что ему нужно еще оружия в кадр – не хватает (это уже при всем вышеописанном). Малышев справедливо поинтересовался – сколько, чего? Режиссер, что-то опять вожделенно понюхал и произнес через переводчика, – все. – Все? – переспросил Малышев. Ес, ес. – Все нельзя. – Почему? – А потому. Тогда знаешь, что будет? – Что? – Тогда *здец тебе будет вместе с твоим кино, вот что будет – заключил Малышев, захлопнув дверцу своего фургончика. Переводчик начал было переводить, но кореец радостно закивал головой. – Не переводи, он понял.
Между тем «главный герой» наконец улетел с нского дубля на своем голубом вертолете, а ребята вернулись с обедом. Съемок в этот день уже не намечалось, а до конца смены было еще больше трех часов – и началось гусарство. На капоте все же уцелевшего после песни «Виноват, я виноват» жигуленка была накрыта скатерка. На ней (вместо вчерашних десяти чизбургеров) была навалена гора копченых кур, всяких солений-маринований кавказского стола, хлебы, лаваши, свежие овощи, зелень, одна за другой, кинжалом-тесаком (холодное оружие) открывались бутылки пива – срезая верх горла, как нож масло, без единого скола. Винные пробки выбивались ударом кулака по дну. Водка же открывалась, как и положено – культурно. Ее, кстати, было что-то совсем не много тогда. Пришлось чуть ли не по целой курице на брата – съесть было невозможно – хотя деньги на обед были потрачены все те же, что и вчера. Дальше Малышев достал из своего фургончика АК вариант снайперской винтовки с лазерным прицелом и насвистывая пошел за гостевой домик. Мы тоже пошли за этот домик, но его там не увидели. Перекурив и полюбовавшись на заходящее солнышко – вид на водохранилище был отменный, двинулись, мы было назад, но вступили в спор, с какой стороны обогнуть домик – слева или справа. Это замешательство наше было очень кстати, потому, что именно слева от домика, куда было-таки решено идти, неожиданно раздались выстрелы. Выстрелы велись по воде, из-за домика в сторону водохранилища. И, судя по звуку хлыста по водной глади, велись отнюдь не холостыми. Прокравшись вдоль самой стены, как мышата, мы обнаружили сияющего Малышева, что, улыбаясь, сообщил нам попросту: – Щепка какая-то плавала, ребята! Понимаешь, щеп-ка! Кому огрызок курочки? Ребята, еще остался огрызок курочки! – направился он к «столу», несколько подкартавливая. Начинало смеркаться. Стрельба по щепкам заинтересовала и других гусар. Они присоединились попеременно, и как раз обсуждалась идея достать (из фургончика) что-нибудь еще (как раз сходились на станковом пулемете). Но на том берегу, что в блюре осенней мглы чернел лесом до самого горизонта, раздалось вдруг также несколько выстрелов. Потом послышались шаги и перед нами из темноты вырос пасмурный охранник яхт-клуба, на территории которого шли съемки. – А... А, вам обязательно стрелять сейчас? – Да, нет... Так. Щепка какая-то, щепка плавала... – Давайте тогда сворачиваться, слышите... уже отвечают с того берега...
Машины каскада фырчали. Фары-галогенки далеко прорезали лесной туман, выхватывая из тьмы застывшие стволы, все это напоминало фильмы про разные «бригады» и, конечно, тешило наши юные сердца. Сила собиралась двинуться с места.
– Да, – сказал Ефремыч товарищу детства, культуристу в стиле Шварценеггера, вытащенному как и мы на съемки для неспециальных трюков. – Да... Жаль. Я уже продумал, как ты, будешь падать вон с того крана в залив. Видишь? – Да?.. Я?.. Я буду оттуда падать?! – Конечно! Ты, как самый главный главарь банды, поднимешь свой пулемет, тебя покажут крупным планом, и... тебя сразит вражеская пуля. Ты, красиво раскинув руки, падаешь с этого крана... вот в это болото. Дно здесь близко. Мелко. Значит, ты зарываешься в ил по самые... Идут пузыри. Качаются водоросли. И вот! В последнее мгновение! в самое последнее, твоя голова, вытягивая шею на всю длину, как у питона Каа, вырывается вверх! За воздухом! Уууаауаххх! Вот какой был бы кадр! Вот какое удовольствие ты не узнал сегодня. Посмотрим, что завтра будет...
– Ну, Вовка! Ну, Макаренко! Подарите ему цветы ко дню учителя!..
– Садись! Поехали! – Колонна «бригады» тронулась в ночной лес. А на том берегу все еще хлопали редкие выстрелы. Что это было? Кто стрелял? Куда? Никто не знает.
Третья же моя встреча с гусарами произошла уже на съемках «Сибирского цирюльника».
Южная Корея 2004г
Кругленький автобус ЛАЗ мчал в рассветной мгле по зимнему шоссе. Он был битком набит гусарами, а также тулупами и всяким прочим инвентарем предстоящей съемки. За рулем сидел мужчина внушительных размеров с усами и насмешливым огоньком в глазах. Кто-то досыпал недоспанную ночь, кто-то что-то бурчал негромко, в целом автобус напоминал только просыпавшийся бивак. – Ребята! Сейчас будут кочки! – бодро сообщил нам наш рулевой.
И точно. Автобус – весь заметим, не автомобиль, не мотороллер, а довольно большой автобус – несколько раз взлетел на воздух и так же приземлился, продолжив движение на той же скорости. Много за сто. – Это были кочки, ребята, – пояснил еще раз рулевой для вновьпроснувшихся в процессе полета-приземления.
Приехали. Место знатное! Высокий берег, вид далеко на три стороны нашей прекрасной русской земли, на вершине храм, погода солнечная, мороз около 15, ветра нет. Началась раздача тулупов.
– Тулупчик очко! – провозгласил все тот же рулевой, теперь уже переключенный на интендантские заботы. – Кому тулупчик очко? Кто там 21первый номер?
Переоделись. Оделись так: валенки, ватные штаны, холщовая рубаха, тулуп, меховая шапка, рукавицы. Поначалу наше городское не знание сомневалось, но... Через несколько часов мы все также сидели, иногда прямо на сугробе (был хороший наст), безо всякого признака замерзания. Более того, наоборот, попытки натянуть на рубаху, под тулуп, еще и шерстяной свитер, как раз к этому замерзанию и приводили. Съемки шли где-то внизу, на реке. Вернее, что-то там происходило, а толпы народа, переодетого в аналогичные одежды живописно «ждали» со всех сторон. Куда ни поглядишь – платки, да тулупы! Главная магия кино – именно в момент съемок. Конечно зритель, в случае удачи совместной работы режиссера с оператором, на экране потом что-то увидит, но, ребята – живое 100% погружение в совершенно уже забытую эпоху, полное, с головы до ног буквально – и есть, то, что нельзя повторить ни в каком другом творчестве-пространстве, кроме большого кино. Бабы, в ярких платках (очень им идущих), подбоченившись, задирали мужиков в тулупах, кокетничали, зубоскалили. Откуда-то явилась гармошка. Месяц такой жизни и демография здесь точно пошла бы в гору. В натуральной (родной) обстановке современные люди, не только не терялись, а наоборот, судя по лицам и словам – были счастливы. Как шлак в горне, осыпалась шелуха дешевого снобизма, мелкого локтетолкания, и всей прочей мелкобесовости нашего времени. Рожденных, исключительно, фальшивыми идеалами-идеями и фальшивым же псевдокомфортом, приводящим к утрате здоровья даже быстрее непосильного труда. Дух вырывался на свободу, заставляя тела гореть румянцем щек и радости жизни. Мышиная возня заменялась крупными движениями души и тела. Было хорошо!
Тем не менее, время шло и приблизилось к обеду. Гусары, вдоволь накатавшиеся на своих, специально привезенных для этого снегокатах (в трейлерах на машинах, что своим ходом приехали), сгруппировались вокруг главного и пошли на обед. Обедом же на этой картине ведали почему-то голландцы. Это тогда весьма удивило, но теперь уже не удивляет. В модном фургончике сидел голландец совершенно не говоривший по-русски. Одно было хорошо, он все-таки был не слепой, и что мы хотели, и что, он нам должен дать – понимал. – Картишка! – звонко произнес он нашему командиру, в ответ на сообщение о прибытии каскадерской группы к обеду.
– Какая картишка? Группа пришла на обед, какая картишка? Не понимаю...
– Картишка! – уже более строго произнес гарсон-голландец. Ребята недовольно загудели.
– Да кто нам должен был дать твою картишку? Первый раз такое! Никто нам ничего не давал! Пришла на обед группа... (с сотовыми тогда была проблема, если помните)
Вокруг никого, кроме заладившего, как галчонок из Простоквашино голландца. Прямо хоть уходи голодный.
– Ну что, не дашь?..
Принципиальный европеец покачал стриженной головой на тонкой шее. – Картишка...
– Так, ну вот что – сказал наш главный. – Мы потом с твоей картишкой разберемся, когда увидим все-таки кого-нибудь из администраторов... А сейчас выдавай паек – тридцать человек дожидаются. – Картишка!!! – пронзительно завопил нидерландец (нидер – нижний – нижнеземелец дословно).
– А ну ребята – подымай этот долбанный вагон!
И вот тут наступило приятное оживление. Вагон тут же был окружен и десятки рук, как один рычаг, пошли вверх. – И.. яяях!.. – Вагон задрожал, приподнимаясь от земли.
Лицо гарсона было неописуемо. Радость была взаимна. У нас от выполненного долга, у него от небывалого приключения нидерландца в России. Понятно, что сразу окошечко открылось и пошли выдаваться положенные порции. Кстати, еда была – так себе, на один укус.
Ладно. Вернулись на точку. Солнце клонится к горизонту, а приехали мы что-то около 9 утра, а все еще стоим в «резерве». Однако!
Внизу, наконец, все-таки началось что-то похожее на съемки. Издалека понять ничего было нельзя, но дошли, наконец, слухи, что это специально ждали световой режим и вот теперь только он наступил.
– Тройка Полиевского! – раздался в мегафон знакомый голос режиссера. – Пошла тройка Полиевского! – Мы все вперились вниз – толпы пестрых платков и тулупов виднелись далеко, но тройки нигде не было. – Где тройка? Тройку Полиевского! – послышались разные другие голоса в громкоговорителях. Все это продолжалось минут десять, после чего снова разрубая гвалт и, выдержав паузу для затухания кликов, заговорил режиссер: – Ребятушки! Так нельзя. Вы же понимаете... у нас же солнце сейчас зайдет... етк..! Немедленно сюда тройку Полиевского!.. – гвалт усилился. Еще прошло 15надцать минут – тройки нет. Даже не пахнет.
– Нет, ребятушки, ну так нельзя... Тут же храм, ну сами понимаете... мы же с вами интеллигентные люди... и я не могу... так... да где е... в... м... эта чертова тройка?! Мы что здесь собрались?.. – и так далее и туда и сюда. Хорошо сказал! И знаете, подействовало. Откуда-то из-за горизонта ахнуло: – Едет! – и все потонуло в кликах, пестроте платков и шапок, лучах солнца, уже светившего, как прожектор прямо в глаза – по горизонтали.
Съемки же собственно драки на льду, ради которой мы там и очутились, произошли уже только на следующий день. Этот день прошел до послеобеда почти также, как и предыдущий, но для меня персонально, он стал отличным. Выражаясь языком современной «религии» (прямо противоположной доктрине Христа, ибо вера в Удачу (языческую богиню) предполагает хаос, а не стройный Божий мир) мне повезло и не повезло одновременно. Повезло мне в том, что мои валенки не нашли и выдали новые, не использованные вчера – сухие. Остальные же оказались снова во вчерашних, проведших ночь где-то в костюмерных автобусах, без возможности просушки. Невольно вспоминались строки Твардовского – «Что ты валенки мне хвалишь? Хороши, а где сушить?» – Валенки, конечно, тут были совсем не причем. Просто в Голландии не знают, что для восстановления их главного свойства, валенки обязательно надо все-таки просушить, а «своим» на «своих» насрать. Не повезло же мне в тот день вот каким образом. Сразу по приезде, а погода была уже похуже – усилился ветер, потеплело до 12 мороза и на солнышко набегали облака – я неудачно прикурил. Сера отскочила с зажигавшейся спички и, направляемая ветром, залетела мне прямо в глаз – где и потухла. Таким образом, весь день я провел в бесконечном моргании этим глазом. Это меня крайне раздосадовало, и когда мы вышли, наконец, на лед я был зол и на голландцев, и на режиссера и на кино вообще, а главное на свою неловкость, и думал только о том, как бы поскорее убраться восвояси. Выстроились в две линии. Впереди, под камерой, каскадерская группа, дальше все остальные – длинной такой цепью рыжих тулупов (с черным десятисантиметровым ворсом внутри, во! ворс!). Главное зерно было в том, что драка предстояла по пояс голыми. В самом начале всей этой затеи, еще на примерке на Мосфильме (как раз этих самых тулупов), я все никак не мог поверить-уяснить себе, как можно раздеться по пояс в мороз, причем не на минуты для растирания снегом, а на сроки значительно большие. И мне все казалось, что это такое некоторое преувеличение – творческая гипербола так сказать. Когда дубли были сняты, я посчитал и насчитал, что мы пробыли в таком «облегченном» для зимы виде, что-то около получаса в общей сложности. Самое интересное, что холодно не было. Во-первых вокруг со всех сторон дышали паром и здоровьем тела, во-вторых, мы конечно набрасывались тулупами в междудублие, в-третьих, сам ажиотаж процесса, активность движения, и что-то, что появляется только вот в таком строю (не хаотичной толпе) людей, занятых неким единым процессом, как единое существо. Вероятно это то, что всегда качественно отличало любое посторенние – от фаланги до наших дней – от случайного скопа одиночек, где подобное чувство не возникает. Между нас в унтах и большой лисьей шапке прохаживался режиссер. – Ребятушки! Главное не замерзайте! Не мерзнуть, ребятушки! – Глаза наши встретились. Моргание мое вдруг прекратилось и мэтр, также невольно застрял на мне своим скользившем до этого по строю взглядом. Всегда интересно увидеть рядом большого человека, как бы ты не относился к нему. Давно уже заметил, что как бы не утверждали разные «критики» со своих невысоких колоколен, люди с колоколен высоких всегда обладают большой энергетикой, сразу выделяющей их ярким пятном среди всех других. Заслуга ли это их изначальной природы, или именно статус, власть, опыт дают им этот эффект, но факт остается фактом и спорить тут не о чем. Но сказать, что я смотрел добро – было нельзя. Смотрел я тогда скорее очень недобро. Возможно, именно это заставило его остановиться, и посмотреть еще раз, как бы что-то вспоминая. А может быть это было некоторое для него де-жавю, в те годы я был очень похож на молодого Богатырева, короче контакт замкнулся, информация прошла – сосканировали друг друга.
– Ну, еще дублик, ребята! И по домам! – режиссер устремился к своему крану-кинотрону.
Драка прошла без эксцессов. В сравнении со «Стрингером» это вообще была не драка, а нечто между обниманием и отталкиванием. Но зато в кадр вошло значительно больше. Хотя может быть это только кажущееся соотношение руды-металла.
– Так, ребятушки! Еще один дубль и все! Там водка для растирания приготовлена, 21 ящик! главное не мерзните! И не пейте до... Мотор!
Садились в автобус. Ребята переодевались, доставали – что нужно. Тут уж было не до пива, холод начинал чувствоваться по мере приближения к теплу, и что-то много достали-то...
– Это для растирания? – поинтересовался кто-то из нас.
– Это для согревания, наша – ответили гусары.
– А как же 21 ящик?..
– В административной группе нам сказали, что уже нет – массовка выпила.
– А массовке сказали, что выпили мы... – мелькнуло в голове.
– Зачем она тебе? Эта проверенная, а там, что подешевле. Ее и пить-то нельзя.
– А для чего все-таки снегоходы привозили, для съемок?
– Нееет. Это так. Покататься ребятам. А что еще делать? Ну, за нас!
Через некоторое время Андрей Ростоцкий погиб, его группа распалась.
Что подкупало в этих людях? Что тянуло к себе? Удаль? Шик? Не бедность, так красиво совмещенная с не жадностью? Думаю, главным была – команда. То, что выражено слоганом – «один за всех и все за одного». Каково бы не было наше юношеское идеализирование, своих там не бросали. По крайне мере – то, что видели и знали мы. А для юности стремление попасть в дружную команду – равносильно слову – жить. Именно поэтому столько наших однолеток сожглись в «бригадах», взаимоуничтожив, аннигилировав друг друга, в антисистеме координат, предложено-подложенной всей нам смертельным нашим Врагом. Молодость всегда ищет и находит себе команду. И главное – что это будет за команда? что будет стоять в высших целях этой команды? – на ее, команды этой – знамени. Служение Высшему? Родине? Шальные деньги? Грабеж, глумление над слабым? Героин? Водка? Б...?
Это вот – прежде всего.
А молодость – себе команду найдет.
Владимир Пивоваров, Игорь Франц и его курс РАТИ 1996г
К оглавлению...
