Содержание:
А был ли мальчик?
Плод экскурсии девятнадцатого века
Всех взять и расстрелять!
Оригинал Парижской богоматери
Среди классиков
Светла-ана-а-а-а!
Предлагаю пригласить другую команду балалаечников!
… ещё мужеложством он меня будет попрекать!
А расстрелять мы вас всегда успеем!
Эпиграф:
- И вот, после некоторого молчания, старая г-жа Безюке, сама себе аккомпанируя, начинала:
В тебя я верю свято,
Тобой душа полна,
Но я потрясена (2 раза),
Так не губи ж себя ты
И не губи меня!
Тут она шепотом говорила: «Теперь вам, Тартарен», – и Тартарен из Тараскона, вытянув руку, сжав кулак и раздув ноздри, трижды произносил ужасным голосом, который, точно удар грома, раскатывался в недрах фортепьяно: «Нет!.. Нет!.. Нет!..» – причем у него, как у настоящего южанина, это звучало: «Нэт!.. Нэт!.. Нэт!..» Тогда старая г-жа Безюке повторяла еще раз:
Так не губи ж себя ты
И не губи меня!
– Нэт!.. Нэт!.. Нэт!.. – еще громче ревел Тартарен, и тут все и кончалось… -
( Альфонс Доде, «Тартарен из Тараскона». Эпизод первый. В Тарасконе)
А был ли мальчик?
Лето 20…года. Старинный русский город К. Здесь проходят съёмки исторического фильма (или как сегодня говорят, блокбастера) «Плач Кочубея» (рабочее название – «Рёв Тахтамыша»). Рядом с режиссёром стоит мальчик и дергает режиссёра за рукав.
Мальчик: Дядя, я сикать хочу…
Режиссёр (нервно) : Хорошо мальчик. Вот сейчас отснимем сцену воя Ярославны и можешь обоссать всех здесь находящихся. В том числе, и эту дуру Ярославну. Её – в первую очередь. Я разрешаю. (поворачивается к актёрам) Приготовились! Внимание! Съёмка! Товарищ Дудыкина, прекратите на хрен жевать своим историческим эротическим ротом! Вы нас пугаете и провоцируете на необдуманное!
Мальчик: Дядя, я уже не могу терпеть…
Рёжиссёр: А ты потерпи. Как говорил Пушкин А Сэ, Господь терпел – и нам велел. Хочешь конфетку?
Мальчик: Дядя, если вы мне сейчас не разрешите, то я прямо здесь в штаны насикаю…
Режиссёр (скороговоркой): Насикай, насикай… Хороший мальчик... Хороший Пушкин… Стоп! Что? Нет, мальчик, нельзя! Штаны это реквизит! Как же мы тебя будем снимать в обоссанных штанах! Исторические мальчики в исторические времена в исторические штаны не ссали! Ах, Боже ж ты мой… Гаррий Бонифатьевич! Вы кого у нас играете? Гувернёра Бобыкина? Вот и отгувернируйтесь с этим мальчиком! Проявите, так сказать, свои выдающиеся гувернёрские способности! Заодно и потренируетесь.
Гаррий Бонифатьевич (ласково гладя мальчика по белобрысой голове своею ласковою гувернёрскою рукою): Как дела, шаловливый малыш? Нравится сниматься в этом историческом гав.., в этом прекрасном кине?
Мальчик: Я сикать хочу.
Гаррий Бонифатьевич (изображая на лице фальшивое удивление): Сикать? В чём же дело, мой юный друг?
Мальчик: А вот этот дяденька (и вытягивает пальчик в спину режиссёра) меня не пускает.
Гаррий Бонифатьевич (фальшиво сокрушаясь, качает головой): Ай, какой нехороший дядя! Ай, какой он вредный! Настоящий Дудыкин! Одно слово: режиссёр! (поворачивается к режиссёру, хватает его за рукав). Иссаклий Парамонович! У вас карман есть?
Режиссёр (ведь в творческих думах, гениальных задумках и творческих порывах своей режиссёрской глубины на лету): А? Что?
Гаррий Бонифатьевич: Карман, спрашиваю, у тебя есть?
Режиссёр (ничего не понимая из-за своей всё той же плодовитой гениальности): Есть.
Гаррий Бонифатьевич: Оттопырьте его.
Режиссёр (опять не понимая): Что? Как? Зачем? Накой?
Гаррий Бонифатьевич: Натой. Оттопырь, говорю, карман!
Режиссёр (заполошно): По какому праву?
Гаррий Бнифатьевич: По праву поссать. Мальчик туда сейчас тебе напрудонит. До самого до бортика. Издеватель ты наш. Гениальный и талантливый.
Режиссёр (немало удивляясь): С какой стати?
Гаррий Бонифатьевич: С такой, что он – ребёнок! И его совершенно не грипут ваши дурацкие порядки на вашей дурацкой съемочной площадке. Понятно? Мальчик, иди сюда! Доставай свой ласковый писун!
Режиссёр (хватаясь обеими руками за карман): Что вы придумали?
Гаррий Бонифатьевич:… а если захочет, то туда же и насерит. (Разводит в стороны руки) Ребёнок же! Невинная душа!
Режиссёр (орёт в мегафон): Перерыв – десять минут! (оборачивается к мальчику): Мальчик, тебе десяти минут хватит?
Мальчик: Мне уже не надо. Я уже посикал. В штаны.
Режиссёр (обрадовано): Значит, перерыв уже не нужен?
Мальчик (засовывая палец в ноздрю): Посикать - не нужен. Теперь я хочу покакать. И покушать.
Плод экскурсии девятнадцатого века
- Гарька! Не, ну ты даёшь ваще в натуре! Он ж беременная!
- Кто?
- Котлетова, кто!
- Кто это?
- Не, ну ты ваще… Котлетова! Изольда Тихоновна! Выдающаяся поэтесса нашей местной культуры! Ты чего?
- Не понимаю. Беременная котлета…
- Не котлета, а Котлетова! Выдающаяся…
- …это я понял. Но я-то тут при чём?
- Ничего себе «при чём»! А кто ей обжимал?
- Кого? Котлету?
- Да! Котлетову! Изольду Тихоновну! Во время посещения прошлой зимою нашей околокультурной творческой группой писателей музея-усадьбы девятнадцатого века Рубинштейна.
- Кого?
- Того. Рубинштейна. Девятнадцатого века.
- Какого Рубинштейна?
- Извини, я совсем забыл, что твой культурный уровень оставляет желать у тебя ниже всякого нижнего предела…
- Я не об этом. Их три брата было – Антон, Николай и Сергей. Все трое – выдающиеся личности. По слухам, Антон даже Чайковского спас, когда тот утопиться захотел.
- Кто утопиться?
- Чайковский. Пётр Ильич.
- Накой?
- Накой топятся? От несчастной любви! Ладно, проехали…
- Да! И теперь она носит под сердцем плод этой самой любви!
- Кто носит?
- Котлетова! Не Чайковский же! С Рубинштейном!
- Ничего не понимаю. Какой любви?
- Несчастной. Или ты всё-таки будешь пытаться отвертеться? Предупреждаю: если будешь пытаться, то пытайся прямо сейчас. Пока мы не поехали осматривать музей-усадьбу помещика Рабиновича-Крамского!
- Чего мне пытаться, если у меня с этой котлетой ничего не было! В том числе, и в усадьбе какого-то там века! Чего ты какую-то пургу гонишь? К чему меня хочешь пристегнуть?
- Ах, вот так как… Вот ты оказывается какой… Хотя всё это было совершенно ожидаемо…
- Что ожидаемо?
- Что откажешься от радостного факта признания отцовства. И-и-и-ех, а ещё внешне порядочный человек! Сам же по пьянке признавался, что работал резидентом иностранной разведки. Какой из тебя резидент!
- Чего ты орёшь? Чего бормочешь? Это я тебе после пятого стакана признался! После пятого все мы – штирлицы и плейшнеры! И я тебе уже сто пятидесятый раз говорю: у меня ни с этой котлетой, ни с этой подливой, ни с этой пельменей ничего не было. Ни-че-го! Понятно?
- Мне-то понятно. А вот суду…
- Какому суду? При чём тут суд?
- При том при самом. Подаст она на тебя в суд – и будешь, как миленький, платить алименты на содержание. И хрен отвертишься.
- Ничего себе! С какого… (матерное слово)… я должен платить на чужого ребёнка?
- Какая разница – чужого или родного? Как суд постановит, так и будет. Самый справедливый в мире. Или что, теперь ребёнку из-за твоего каприза безотцовщиной по помойкам бегать? Терпеть оскорбления от друзей и соседей?
- Не будет никакого суда! Я экспертизу сделаю. Дэ эн ка. Она враз покажет, мой ребёньчик или не мой.
- Смешной ты, право… Какая разница, чего это твоя экспертиза покажет?
- То есть?
- А без всяких «то есть»! Экспертизу кто делает?
- Кто?
- Люди! А люди что?
- Что?
- Люди любят деньги. И если им серьёзно заплатить, то что?
- Что?
- То и экспертиза будет соответствующая. То есть, такая, какая нужна заплатившему. Понял, будущий счастливый отец? У-у-у-у-у шалунишка! А я тебя предупреждал тогда, на экскурсии: не хватай её за ж.пу! Такие хватания чреваты! А ты не послушался! И вообще, на экскурсиях надо вечность разглядывать, а не за чужие ж.пы хвататься! За ж.пы можно и дома. В кругу, так сказать, семьи и близких.
Всех взять и разогнать!
- Гарька! Меня вчера унизили – и знаешь на ком? То есть, на чём? На Высшем Творческом Совете Высших Творческих Членов! Нет, я понимаю: они – Высшие Творческие Творцы. Непревзойдённые мастера, так сказать, кулуарных игр, подковёрных заседаний, воинствующего эпатажа и прочего машинного доения. Но всё-таки нельзя же так! Всё-таки надо иметь малодушие и восхождение!
- А конкретнее?
- Они усомнились в чистоте моих помыслов и твёрдости идеалов!
- Да, дела… А вообще, откуда он взялся?
- Кто? Что?
- Этот Высший Творческий Совет Высших Творческих Членов?
- Творцов! Ты что… Ты что такие вопросы задаешь? Ты знаешь, что может быть за ТАКИЕ вопросы?
- Что?
- Обструкция!
- Лучше деструкция. И дедукция. Или рефракция. От слова «раком».
- Почему?
- Потому что пора ликвидировать этот ваш Высший Творческий Совет к такой-то матери! Тоже мне, ВэДээНХа нашёлся! ВАСХНИЛ! ООН с ЮНЕСКОм! Как дети, право слово! Творцы, которых знать никто не знает и знать никто не хочет! «А ещё боремся за звание ударника коммунистического труда»! Идиотизм!
- Но они же писатели. И не просто писатели, а писатели земли русской…
- Вот оно что? Вот оно как! Писатели! И чего ж они понаписали?
- Ну, много чего… Например сонеты кропают под Шекспира… Романы разные… Например, «В бурю».
- Понятно. В общем, я тебя предупредил.
- О чём?
- О том, что и тебя могут. Они, знаешь какие творцы?
- Какие?
- Творческие! Они если всем своим творческим хором завизжат – уши опухнут в мгновение ока!
Оригинал Парижской богоматери
- О, какая встреча! Гаррий Бонифатьевич собственной персоной! А что это у вас за плакат интересный на груди? А что на нём написано? Да ещё крупными буквами! «Выпью без закуски!». Оригинально! Сами придумали?
- Извините, я вас не знаю и знать не хочу. Отойдите, пожалуйста. Вы загораживаете возможность прочтения текста мимо проходящим равнодушным гражданам.
- Вот именно, что мимо! Ах, Гаррий Бонифатьевич! Где ваш былой блеск? Куда вы растеряли буйство фантазии? Нет, право слово, что это такое – «Выпью без закуски». «Выжру без стакана». «Закусю без салфетки». «Какну без подтира». Вы же губите себя, Гаррий Бонифатьевич! Себя и свой талант искромётного импровизатора!
- Меня гублю не я. Меня губит моя суровая действительность.
- Бросьте! Когда это вы поддавались обстоятельствам? Я ведь ещё помню те великолепные времена, когда вы выступали на эстраде и представлялись то героическим милиционэром, то крикливым трамвайным кондуктором, то могучим пескоструйщиком, струящим струю, то бесстрашным водолазом, отважно опускающимся в морские пучины водоворотов и бездонных марианских впадин. Было ж время! Были герои!
- Да, было… А сейчас я желал бы стать сотрудником.
- Сотрудником чего?
- Ничего. Точнее, всё равно чего. Но только сотрудником. Всего-навсего. А вы, собственно кто?
- Я? А какая разница? Ну, скажем, Альфонс Доде! Вам что-нибудь говорят эти имя и фамилия?
- А как же! «Собор Парижской богоматери».
- Чего матери?
- Бого. Матери. А что?
- Да, склероз не щадит никого. Даже водолазов. «Собор Парижской богоматери» написал Виктор Гюго. А Альфонс Доде - это «Тартарен из Тараскона».
- Ах да! Тараскон! Это где-то в Карпатах!
- Это где-то в Валенсии, Гаррий Бонифатьевич. Впрочем, это географические мелочи, известные лишь тонким знатокам и ценителям географии, а не разному быдлу. И всё равно вы молодец, Гаррий Бонифатьевич! Какой же вы молодец! Не просто молодец, а молодец тире знойный удалец! Ценю ваше актёрское мастерство! Получите за это на понюшку табаку!
- Премного благодарен-с. А к понюшке не нальёте?
- Чего «нальёте-с»?
- Ну-у-у-у… Чего на плакатике написано.
- Аа-а-а… Извольте-с. Хотя нет, не налью. Самому мало. Поить ещё всякого…
Среди классиков
Гаррий Пэркинс-Кулдеров! Вы обвиняетесь в преступлении! Встать, собака! Молчать, пёс! Говори, тварь! Заткни свою глотку, скотина!
- Ну, вот опять всё та же песня про любовь… Чего ты ко мне постоянно пригрёбываешься как к родному и невероятно близкому? Чего тебе от меня всегда надо вообще?
- «Мне скушно, бес!».
- Ну, вот. Опять. Какой я тебе бес? Сам ты кобыла!
- Это из Пушкина, из «Маленьких трагедий». Неграмотность наша рассейская. Даже классиков не знаешь.
- А мне все эти твои достоевские с мопассанами по барабану! И книппер-ольги- чеховы тоже! И вообще, нельзя ли устроить так, чтобы я столовался в людской, а не за одним столом с тобою, шибко грамотным?
- Что такое? Почему?
- А потому что ты меня достаешь за этим столом до самого ливера своими гнусными прибауточками и оскорблятельствами личности!
- Но я же желаю купаться в лучах твоей литературной славы, Пэркинс!
- Не Пэркинс, сэр, а Пэркинс-Кулдеров. Пора бы запомнить.
- Не царское это дело запоминать, как зовут всякую вшивоту.
- Опять?
- Что?
- Выражение неуважения!
- А кого уважать-то? Тебя, что ли?
- Всё. Забираю все свои котлеты и ухожу. Сиди здесь один. Между нами больше не может быть ничего общего!
- Погоди… Чего ты сразу в бутылку-то… Экий ты, право, неугомонный… Прям Бонифаций какой-то… Половой! Примите у Перкинса его прибор! Вы что не видите: человек не в себе!
Светла-а-ана-а-а-а!
- Итак, Гаррий Бонифатьевич, вы утверждаете, что вчера, примерно в двадцать три часа, в распивочном заведении «Василёк» неизвестная вам гражданка вас обокрала. А именно: воспользовавшись вашим невменяемым состоянием выраженного алкоголистического опьянения, вытащила у вас из кармана кошелёк, в котором находились две тысячи рублей и начатая пачка противозачатошных гандонов марки «Гусарские». А также из других карманов она увела у вас гаченный ключ двадцать пять на сорок три, отвёртку, продувочный водопроводный шланг (пять метров), три стакана семечек и свинтила с обшлага пиджака две металлические награды жёлтого цвета: почётные знаки «Ударник коммунистического труда», выданный вам профкомом машиностроительного завода имени Клары Цеткин и Розы Люксембург к семидесятилетию кончины вождя мирового пролетариата, и «Рекордсмену-производителю сельскохозяйственной выставки ВАСХНИЛ 1937 года» как выдающемуся осеменителю крупного рогатого скота с копытами. Я правильно записал?
- Правильно.
- И вы, конечно, хотите, чтобы мы разыскали эту самую гражданку. Так?
- Так.
- Хорошо. Как она себя назвала?
- Клавой. Или Дусей. Не помню. Кажется, Светой.
- Так. Опознать её сможете?
- Нет.
- Почему?
- По причине тогдашнего состояния в помутнённом сознании. Выпимши был. Сильно.
- Так. Понятно. Идите отсюдова.
- Куда?
- Тащить верблюда из пруда. Пьянь.
- Кто?
- Дед Пихто. Или желаете освежиться сапогом по вашей наглой непросыхающей морде?
- Это волюнтаризьм! Я - заслуженный осеменитель! Я буду жаловаться!
- Пожалуйста. Хоть сто двадцать восемь раз. Можете Клаве. Можете Дусе. А можете сразу Свете. Светла-а-на-а-а-а!
Предлагаю пригласить другую команду балалаечников!
- Гаррий Бонифатьевич! Гражданин Гребалдахин! Читатели интересуются: вы уже закончили писать свой эпохальный роман «Всё остаётся лядям»?
- Мой роман называется «Всё остаётся людям». А не «лядям». Люди – не ляди. И в этом его принципиальное отличие от тех бесчисленных графоманских пошлячеств, которые пишете вы, гражданин Верёвкин-Кислояйцев, и от которых читающую публику просто тошнит и колотит. В животных страхе и апоплексическом ужасе.
- Ага. То есть, вы подтверждаете, что мои литературные опусы всё-таки читают.
- Блюясь и рыгаясь!
- А ваши?
- Что «ваши»?
- Ваши как читают? Тошнотясь и колотясь? Если читают.
- Мои – не блюясь и не рыгаясь. Мои – с восторгом диким. Мои – взахлёб до стонов исступленья. А как же! Только так же! И никак же!
- Прелестно. Я вами, Гаррий Бонифатьевич, натурально горжусь. Не блюясь и не рыгаясь. Только тошнотясь. Есть в великом и могучем такое ласковое слово?
- В великом и могучем всё есть. Чего в нём только нет, помимо великости и могучести. Даже прыгучесть соответствует. А что касаемо конкретно по твоей персоналии, могу дружески посоветовать: смотри сам вперёд не сдохни.
- Не обещаю. Но постараюсь. На этом разговор заканчиваем. Это была рубрика « Разговор с интересным человеком». И с вами был именно он. Наш незатейливый гений местного разлива. То есть, масштаба. Но выпить всё равно любит. Любишь, Гарька?
- Я попросил бы без уточнения интима подробностей … Хотя пивка можно в любое время суток.
- … а теперь переходим к следующему вопросу нашей пресс-конференции: засолке огурцов в предзимний период. Пригласите пожалуйста, другого раздолбая ивановича. И, естественно, другую команду балалаечников.
… ещё мужеложством он меня будет попрекать!
- Гаррий Бонифатьевич! Вынужден обратиться к вам как к последней инстанции и инсинуации. А именно: как к секретарю парткома нашей славной писательской организации. Поэтесса Котлетова оказалась лядью!
- Что вы говорите!
- Что я говорю? То я и говорю. Да! Мерзкая старая лядь!
- Как вам не стыдно ТАК - о женщине! Какая она старая! Хотя что касается мерзотности и омерзения, я с вами вообще-то… Но где доказательства? Это же фурор!
- Пожалуйста! Вчера вечером сонетьщик Жабский… это самое… её прямо на пляже. При большом, между прочим, скоплении народа и прочих водоплавающих, а также загоравших масс! Она так стонала! Не стонала – ревела! Причём на совершенно непонятном (подозреваю, что иностранном) языке. Возможно, она – шипиён. Причём совершенно иностранного государства! Совершенно!
- Ну, уж вы и скажете… Уж вы и загнёте… Тоже мне, нашли Плейшнера в юбке…
- Она без юбки была! На пляжу же! При огромном скоплении водоплавающих масс!
- Ну и что? Может, у них с маэстро Жабским ЛЮБОВЬ!
- Ага. Иностранная!
- Может, и иностранная! Может, им иностранная больше нравится! Свободу слова у нас пока что никто не отменял!
- При скоплении масс?
- А что скопление? Кто их, эти массы, просил скопляться? Или скапливаться? Как правильно-то?
- Првильно – оскопляться. Нет меня буквально трясёт и колотит! И потом какая это любовь? Это самое настоящее порно! Во всей его оглушительной красе!
- Аргументируйте! Это серьёзный упрёк!
- Да запросто! На том же самом месте, и тоже в среду, только прошлую, когда под рёв толпы утонул драматург Шекспидрский, её, то есть гражданку Котлетову, там … это самое… в общем, я! Собственной так сказать, персоной! Так сказать, под крики чаек и шелест волн! Но зато без рёва!
- А вот этого не надо! Не надо таких ваших подробных интимностей и таких интимных подробностей! В конце концов, каждый из нас имеет право на свои маленькие игривые шалости! Под крики чаев и шелест волн.
- И стоны на иностранном языке.
- И стоны… Какие стоны?
- Иностранные.
- Это точно, что иностранные?
- Ну!
- А вы что, иностранными языками владеете?
- Может, и владею.
- А именно!
- Без именно. Я, может, полиглот.
- Извиняюсь, чего «глот»?
- Поли. Это опять же по-иностранному. Вам, к сожалению!
- Ах, вот как вы ставите вопрос! Прямо на злободневность! А ну-ка, пошёл отсюдова! Сволочь кудрявая! Тварь парнокопытная! Педораз! Ещё меня мужеложством попрекать!
- Гаррий Бонифатьевич, вы меня не правильно поняли…
- Я тя правильно понЯл! Чтобы завтра же твоего духу в нашем славном Союзе писателей не было! ПонЯл? А товарища Котлетову мы наградим Большой Почётной Грамотой и Большим Железным Орденом! За половые заслуги в и в связи с … Сколько ей?
- Сорок три.
- … восемнадцатилетием! Творческой деятельности! И во благо самоотверженного труда как сказочницу тире затейницу! И всё. Иди теперь. Мне пора щи хлебать. Со свининою. А ты уже отхлебался. Хе-хе. Ещё мужеложством он будет меня укоризнять и попрекать! Нахал. Как таких только мать-сыра земля носит!
А расстрелять мы вас всегда успеем!
- Дорогие товарищи! Коллеги! Граждане! Братья и сёстры! Дуайены и дуайенши! Разрешите мне почётно-сердечно поблагодарить вас за почётное награждение меня, любимого, в моём почётном лице очередной Большой Почётной Грамотой, очередным Большим Железным Орденом и очередным Большим Разогретым Беляшом! Торжественно заявляю, что и дальше буду всегда и везде! И торжественно клянусь, что никогда и ни накой! А также не щадя сил в моём почётном же лице же! А Большую Почётную Грамоту я вставлю в очередную Большую Почётную Рамку и повешу у себя в Большом Тёплом Туалете типа сортир! Чтобы там, в процессе раздумий и осмыслений, ею неслыханно любоваться. Осознавая при этом в процессе пыхтения, сопения и довольного кряхтения всю важность поставленных задач, грандиозность мечтаний и несбыточность свершений на память о безвозвратно ушедшем былом!
- Слава, слава нашему уважаемому и дорогому Гаррию Бонифатьевичу! Ура! Виват! Но пасаран! Бельмондо! Не забудем, не простим! Поставьте его на табуретку!
- А сейчас, товарищи, предлагаю закончить нашу торжественную часть и перейти к неофициальной. Тем более, что стюдень уже поплыл, водка начала киснуть, а хрен выветриваться на хрен! И не стесняйтеся, не стесняйтеся! Всё за всё уплочено, даже если разобьёте и по пьяни опрокинете! Накладайте себе могучими загрёбами и вот этими здоровенными ложками! Тех же, кто не захочет разделить с нами эту скромную трапезу, прошу не обижаться: они будут расстреляны во дворе, за уборной. Это недалеко, так что можно не переобуваться и не надевать польты. Яма там, за уборной, уже выкопата.
К оглавлению...
