6.
Болезнь явилась следствием образа жизни, отсутствие зубов – следствием борьбы с болезнью. Химия погасила очаг, но не истребила причины. А рождаться заново я пока не научился.
Впервые идея спасительности маленьких заблуждений пришла ко мне после прочтения рассказа О. Генри «Последний лист». Прибитая тяжелым недугом девушка спаслась благодаря вере в лист за окном. Она сказала себе: «Я умру тогда, когда с дерева упадет последний осенний лист». А он и не думал падать. Лист был нарисованным. Знакомый живописец пошел на спасительный обман, узнав мысли девушки. И девушка поправилась благодаря вере в собственное заблуждение.
Потом мне стали нередко попадаться истории спасительных заблуждений, связанных с верой человека в чудо. Слепая монашка омыла глаза из-под ног разбойника, веруя, что это святой человек, и прозрела. Таких случаев множество. Медики называют это эффектом плацебо. Я предпочитаю термин спасительное заблуждение.
Думаю, что средневековые алхимики изрядно приправляли этим продуктом эликсиры бессмертия. Колдовали в тишине келий. Доживали до старости, теряли зубы и память, забывали об этом, впадали в анабиоз самообмана, рождались заново, чтобы снова умереть и воскреснуть, предавались науке заблуждений. Самая мудрая алхимическая наука – обман самого себя. Научишься водить за нос свое естество, получишь пилюлю бессмертия. Очевидно, подобный закон положен в основу волшебства. Магия закрытых глаз, колдовские чары вставной челюсти, творческая амнезия. Когда кто-то вожделеет бессмертия, поневоле начинает обманывать самого себя. Идеалист горячим сердцем устремляется к этому, желает перехитрить время, чтобы оно начало работать вспять. Автор может погрузить себя через сопереживание своим героям в средневековье и в будущее. И в этом смысле писательская лаборатория – это келья отшельника и алхимика. Но не святого.
Не все люди писатели, но все творцы. Что обычно вспоминает человек в том возрасте, когда у него начинает отказывать память? Старушки предпочтительно проживают заново многочисленные любовные романы. Лица, антураж, запахи, цветы, улыбки, состояния эйфорий проносятся перед мысленным взором подобно латиноамериканским сериалам. Остановить мгновение удается с помощью спасительного заблуждения.
Пять минут назад пожилая дама рассказывала о любовных приключениях, потом благополучно все забывала, но в следующую минуту приятные воспоминания вновь будоражили ее кровь.
После презентации во время застолья учительница литературы принимала меня за одного из своих любовников, весь вечер кокетливо называла «шалуном» и лезла целоваться. Я пытался отшучиваться, но вскоре понял, что это бесполезно. Старушка ничего не помнила, она находилась в мире придуманных воспоминаний. Мне не хотелось ее разочаровывать, выталкивать из сладкой иллюзии, которую сотворило ее больное воображение. Сочинило как защиту от грубости реального мира. Я решил, что нет у меня права выводить ее за ручку на освещенное пространство трезвой рассудительности. Да она и сама не желала смотреть в лицо правде, ибо правда была холодна, бездушна и болезненна, как симптомы раковой опухоли. После определенного возраста иногда проще дать пациенту наркотик и продлить дни призрачным счастьем. Если во лжи нет злобы, возможно, перед лицом вечности не так уж важно, переступишь ли ты порог этой жизни с тяжким бременем правды или войдешь туда с каплей опьяняющей лжи.
- Помнишь, как мы с тобой считали звезды под бархатным небом Парижа? – спрашивала меня литераторша, кокетливо закидывая вверх голову, томно прикрывая глаза и улыбаясь волшебным картинкам испорченной памяти. – Помнишь, Аркадий, то лето, когда мы объездили половину Европы и пили «шприц» во время сиесты на юге Испании? Ночь была нежна. Юноша. Аркадий.
- Аркадий? Хм…ну, да. Ну, да! Аркадий. И никак иначе. Конечно, помню, - потакал я ее безумию, думая о том, что и меня может постигнуть участь этой бедняги. Сказано, прощайте должникам, чтобы они приняли вас в свои обители, когда вы окажетесь на их месте. – Как же не помнить? Помню все. Да. Собор Парижской Богоматери, старинная базилика на вершине Монмартра, наши споры о святом, которого обезглавили и он нес свою голову под мышкой, оставляя на дороге от эшафота капли крови, на месте которых тут же вырастала виноградная лоза.
- А помнишь, как мы целовались? – Прижималась она ко мне теснее. – И я плакала.
- Разве такое забудешь? И ночь была нежна. И я уже с тобой. Но здесь темно, и только звезд лучи сквозь мрак листвы, как вздох зефиров робкий, то тут, то там скользят по мшистой тропке.
У старушки увлажнялись глаза.
- Это было недавно, милый Аркадий, я живу этими воспоминаниями.
- Часы идут, дни бегут, годы летят. Всего только в прошлом тысячелетии.
- Ты меня по-прежнему любишь, шалун?
- А как же? Ты все опять перепутала. Я тебя не люблю. Я тебя обожаю.
- Шалун!
- Обожаю – значит, обожествляю. Нашим чувствам миллионы лет. Не будем показывать на публике наше сокровище. Не надо. Влюбленность сохраняют в тайне, не так ли?
- О боже! Как же ты мудр, мой Аркадий. Я все поняла. Будем веселиться. И никто не узнает о нашей божественной любви.
- Только я и ты. И звезды под бархатным небом Парижа.
- Да, милый, только я и ты.
«Аркадий, - сочувственно улыбнулся я. - Вероятно, что-то из мыльных опер, из сладких сиропообразных сериалов, которыми обильно поливали наши головы в годы так называемой «перестройки». Аркадий. Хорошо, что не Луис или Альберто. Бедная женщина. Вряд ли она могла позволить себе круиз по Европе на нищенскую зарплату учителя. Вероятно, компенсировала свое неудовлетворенное женское начало бесконечными романтическими сериалами. Что ж, если нет ничего лучшего, то и это сойдет за лекарство. Пусть приятное наркотическое головокружение, пусть щекотание нервов вместо глубины переживаний. Каждому свое. Разве можно судить болезненного человека за болезнь? Какая нелепость!»
7.
В психоневрологической клинике, в которой я когда-то подрабатывал санитаром, лежала тихая сумасшедшая Серафима. Каждый год накануне Рождества старушка собиралась покидать больницу. Складывала вещи, крутилась у зеркала, прихорашивалась, тревожно поглядывала на часы. Санитарки и медсестры улыбались ей, подбадривали, помогали собираться. Все знали, что она никогда и никуда не уедет, но потакали трогательному безумию.
Много лет назад Серафиму положили в стационар собственная дочь с зятем. У старушки прогрессировала потеря памяти, и она могла спалить дом. Под этим «благовидным» предлогом молодые люди попросили подержать бабушку на время их отпуска. А на обратном пути попали в аварию, и все погибли. Когда доктор попытался открыть пациентке глаза на случившееся, она замкнулась и ушла в спасительное сумасшествие. Психика ее не приняла правды, отвергла, как плоть отвергает чужеродные материалы. В результате к амнезии прибавилось устойчивое заблуждение в том, что накануне Рождества за ней явится дочь и увезет домой. Никто из медицинского персонала уже не пытался рассказать старушке о трагедии, унесшей жизни трех человек – дочери, зятя и не родившегося дитя.
Несколько лет сомнамбулического, наполовину растительного существования в психиатрической клинике, но каждый год ровно в полночь на седьмое января неожиданный взрыв эмоций, желаний, радости.
- Я знаю, что сегодня приедет моя дочка с зятем на новой машине и заберут меня домой. Я это точно знаю. Помогите мне собраться, пожалуйста. Зять хороший, добрый. Вечно занятой. Ну, я ему выскажу, такому-сякому. Разве можно столько работать? Ну, подумайте-ка! Повезло дочке. Муж работящий. Так и в этом меру нужно знать. Вот приедет, все ему выскажу.
Два-три дня приготовления к поездке, сотня бессонных часов приятного и тревожного ожидания. И узелок с вещами, который ей заботливо вручали скрывающие горькую правду санитарки. Многие из них, даже самые черствые, прятали слезы.
- Приедет, моя ты, непременно приедет. Все ему выскажешь.
Праздник угасающего сознания, всплеск спасительного заблуждения, яркая вспышка радости и снова погружение в пустоту. И так год за годом.
- Приедет, непременно приедет. И зять, и дочь. Заберут тебя отсюда домой. Будет и на твоей улице праздник. Потерпи. Немного осталось.
Как в воду глядели. Старушка заснула и не проснулась в больнице накануне очередного Рождества. Но перед этим была по-настоящему счастлива.
Впрочем, за ней приехали.
За телом явилась машина из городского морга. Серая, холодная, старая. На таких авто провожают из ада. Но если бы я в то время верил в бога, то непременно почувствовал бы, что там старушку встречают ангелы и архангелы чином не меньше Серафимов. И серая машина бездушного морга волшебным образом преображается в белый свадебный кортеж. Вперед навстречу Жениху.
Я выносил Серафиму из отделения. Мне казалось, будто у меня на руках дитя – легкое, святое, блаженное, обманувшее себя и время. На просветленном личике застыла тихая улыбка.
До сих пор перед мысленным взором всплывает эта картинка из курсантской юности. Ночи самоволки, подработка в больнице напротив морского училища. Легкий морозец, снег хлопьями, тишина провинциального города. Накануне Нового года во всех отделениях клиники висят наряженные елки вниз головой, прикрученные к потолку крестовинами. Профессорская хитрость.
Заведующий третьим женским отделением Феликс Германович вызывает меня по внутренней связи и просит вынести старушку во двор. В ту ночь он дежурил по больнице.
- Вот так-то, Петр, - говорит он, поглаживая густую темную бороду. – Никак не могу понять механизмы включения памяти. Все, что пациентку огорчало при жизни, само вытиснилось из воспоминаний, как будто бы ей лоботомию сделали. Остались клетки, которые руководили ложной памятью. Своеобразная самозащита. Срабатывали каждый год в одно и то же время. Уникальная пациентка. Ей-богу, - усмехается врач, - если бы я в него верил, то решил бы, что операцию провел сам господь бог. Но я реалист и скептик. Бога не видел. Мозги наблюдал. Чудеса и только.
Память – загадочная штука. Помню курсантскую юность как наяву, но могу забыть, как зовут, например, невестку или кого-то из внучат.
По поводу своего возраста я не переживаю. Пенсия есть, денег на житье-бытие хватает. Да и мало мне нужно. Все, что необходимо – это келья отшельника и лаборатория алхимика, где я выращиваю плоды своей старости – пытаюсь создать пилюлю спасительного заблуждения. Возраст у меня подходящий для этого. Амнезия? Если да, то я не против такой амнезии. Память – вещь тонкая, избирательная, драгоценная. Иногда она утрачивается только частично. Разве плохо не помнить того, что отравляет душу? Даже в утреннем правиле прибегают к молитве с просьбой «избавить от лютых воспоминаний». Лютые воспоминания – это голос нераскаянного греха, трубный глас запоздалой совести, неприятный дух распадающегося в подполье души дурного поступка. Каяться нужно сразу. Метлой вычищать мусор. Но бывают периоды в жизни, когда по разным причинам ленишься прибирать у себя в комнате. И с годами копится пыль. Сначала ее не замечаешь, потом пропадает аллергия на грязь, а затем с самой грязью примиряешься, называя ее высокопарно «метафизической пылью бытия». О боги, боги! Разум иногда так ловко справляется с искушениями, уступая им с оправдывающим вердиктом. Главное – красиво обозвать. Если грязь – это метафизическая пыль бытия, то она может стать украшением, музейным экспонатом.
Лень – сильная штука. А метафизическая пыль, которая, на самом деле, есть обычная грязь, вскоре даст знать о себе тошнотворными приступами беспричинной депрессии. Однако стоит внимательно вглядеться в себя – в тишине и одиночестве, под трезвые мелодии неба, - как становится очевидным, что рай из души уходит совсем не по воле случая. Рай вытравливается лютыми воспоминаниями, которые и приходят незаметно, как тать, делают свое разбойничье дело и оставляют в заборе лазейки для будущего воровского промысла. Как важно вовремя это приметить и поставить на страже дома цепного пса.
Пилюля спасительного заблуждения включает в себя множество компонентов – мои порошки, без которых я не могу подняться с постели; настройка души и тела; литературная магия, которая стимулирует работу сердца и мозга. Амнезия помогает мне изгнать из души грязь, но это не значит, что в моем сердце всегда царствует рай. Я улыбаюсь и радуюсь – это верно. Но бывает, что радость сменяется печалью – я обыкновенный человек со всем набором страстей и страстишек. Старость – это бесплатный дар судьбы. Кому удается прожить до того дня, когда услышишь поминальный звон колокола по своей душе, тому уже не мешают страсти. Они угасают. Примиряют со смертью. Да здравствует старость! Не хочу кривого ножа и харакири, не желаю короткого римского меча и вспоротого брюха. Необходимо прожить до того дня, когда пойдешь в лес за своим последним дубом.
Память спасительна своей избирательностью. Иногда я погружаюсь в гипноз редких устойчивых воспоминаний и выныриваю иным. Я отчетливо вспоминаю некоторые знакомства. Не просто какие-то пересечения в пространстве и времени, но именно знаковые встречи с необыкновенными людьми. Всякий посланник – это ты сам, идущий на встречу с другим человеком. Нет ничего спасительнее, чем взгляд в самого себя. И этому помогают посланники. Если встреча знаковая, она меняет сердце. У меня было несколько подобных встреч - с людьми, которые на поверхностный взгляд могли показаться сумасшедшими, блаженными, странными. Вероятно, так и должно быть. Мудрость мира сего – это безумие в очах Бога. И наоборот. Да. Это так.
Когда-нибудь мне будет столько же лет, сколько было Серафиме Ивановне. Я не наблюдал ни мозгов, ни бога, но свято верю в то, что существует и то, и другое. Более того, наличие первого лишь подтверждает существование второго.
Скептики иногда спрашивают, как кит мог проглотить пророка Иону. Верующие люди снисходительно улыбаются. Если допустить, что есть бог, то и сам Иона смог бы проглотить кита. Что невозможно человеку, возможно богу.
Если бы у меня начала сдавать память, я, вероятно, ответил бы на вопрос одноклассницы, почему так хорошо сохранился? Пустился бы в спасительные воспоминания.
Моя алхимическая лаборатория пропахла не только обезболивающими порошками. В ней есть стеклянные колбочки в виде бутылок, огромное количество пройденных штрафных кругов, лица, знакомства, очарования и разочарования, тяжелый труд и аскеза. В тайной лаборатории литератора творятся великие истории самообманов. Регуляция и гипноз, погружение на глубину выстроенных в собственном воображении реалий. Придуманный мир может и убивать, и воскрешать. Пожалуй, главное лекарство от старости – омолаживающий наркотик литературы. Магия понятий и слов. Мы лишены трезвой проникновенности в суть вещей и явлений, которая была у первого человека, наделившего предметы названиями. Откровение говорит о том, что Адаму была дана богом полнота совершенств, любовь первозданная, которая проникает в суть материального мира без размытого взгляда человека суеты. Соединение в акте любви как в акте познания. Мечта любого творца. Радужная фантазия литератора. Мы лишены взгляда в существо материи, но наделены интуицией собственных откровений. И с улыбкой ворожбы бьемся над разгадками вселенной, погружаясь в мир космоса и микрона, надеваем на себя одежды чужих людей, внедряемся в их мысли, проживаем их жизнями, чтобы понять свою, насыщаем кровь кислородом пьянящих заблуждений. Творец понимает, что заблуждается – всегда и везде. Но это не мешает ему восторгаться своими и чужими самообманами. Потому как есть редкие мгновения неземной радости, всплески ослепительного счастья, во время которых темная материя как бы раскрывается тебе навстречу, распахивает объятия, отдается в экстазе мгновения, как любовница своему королю, властителю дум и грез. И в эти мгновения художник счастлив.
Сквозь худые темные мысли к светлым и полнокровным словам. Через слова – вновь к мыслям. И так без конца. Перманентная формула самоочищения. Суть литературного творчества. Святость достигается уединением и очищением мыслей, творчество живет воскрешением слов. Но прежде этого воскрешения происходит тщательный отбор мыслей. Их много, очень много, но они идут в потоке настроения. Крайне важно вызвать определенный настрой. Лучше тишины нет ничего. Но к внутренней тишине идешь годами.
В моей лаборатории варятся самые разные желания, но по-настоящему волшебным становится настой из очищенных и красивых слов.
Что нам стоит перенестись в фантазиях в зал Дворца культуры и ответить на вопрос учительницы литературы не уничтожающим все живое черным юмором.
- Как вы умудрились так хорошо сохраниться? – спросила она, еще не вспомнив о нашей звездной любви под бархатным небом Парижа, в котором я никогда не был.
И я бы ответил серьезно:
- Там, где можно было, я оставался человеком.
8.
Ну что, старик, потешился?
Оставался человеком. Не слишком ли красиво для муравьиного царства крохотных мыслей? Витиеватостью слога зачастую дорога в ад выстилается. Красиво состряпано: оставался человеком. А что за этим лежит? Бездна, пустыня или цветущий сад? Легко швырнуть какую-нибудь симпатичную фразу. А внутри что?
Оставаться человеком в сложных жизненных ситуациях – это почти всегда вызов толпе. Хорошо, что упрямство наша фамильная черта. Жить сообразно своим желаниям - не всегда своеволие протестанта. Если я считаю, что окружающие заблуждаются или принимают навязанное мнение меньшинства, я лучше подвергнусь остракизму, нежели совершу подлую сделку с совестью.
Впрочем, я хоть и Петр, но совсем не камень.
За долгую жизнь приобрел и аскетизм, и железную волю к наслаждениям. Ах, две души живут в груди моей! Не две. Гораздо больше.
Иногда внучок, размыкая сонные веки, вздыхает: «Деэээт, а сколько тебе лет?»
Улыбаюсь и ухожу в спасительную амнезию.
«Сколько мне лет? Триста».
- Триста?
- Триста. И все мои.
Уподобляюсь младости, ибо скоро так оно и будет: что стар, что млад – две крайности сойдутся в моем воплощении. Тому, кто вопреки диагнозам и болячкам вынашивает собственную старость, необходимо набраться терпения и самоиронии. Не правда ли слово «терпение» в моем возрасте звучит несколько легкомысленно? Без юмора никуда. Без короткой памяти можно и на длинную дистанцию. Жизнь – это марафон. Отдыхать и восстанавливать силы надо во время движения.
Знаю, что мне шестьдесят пять по паспорту, то есть, биологически. Но фактически, исходя из соотношения частного к общему, диалектически, душевно и духовно мне перевалило за три сотни годков.
Дни рождения давно не отмечаю. Не считаю это каким-то праздником. В самом деле, разве это личный подвиг – довести свою плоть до кучки болезней, с которыми привыкаешь жить лишь после приличной дозы успокоительного и обезболивающего лекарства? Старость я считаю незаслуженной милостью бога к человеку. Болезненную старость в том числе. Почему? Аскеты прежних веков уходили в пустыни, чтобы бороться со страстями. А тут сам возраст и дряхлая плоть понуждает отказаться добровольно от многих страстей, которые живут в молодом теле. Разве это не бесплатный подарок от бога? Удовольствия старости совсем иные, чем приятности молодости. Качественно другие.
Последний праздничный юбилей совпал с презентацией книги, когда я утешал учительницу литературы. Потом я был на ее похоронах, затем была презентация второй книги, третьей, четвертой, пятой. Затем я перестал считать время и заглядывать в паспорт без необходимости, поняв окончательно, что календарь весьма условен. Есть только вечность, которая отбрасывает свою земную тень на часы и стрелки циферблатов. На самом деле, время придумали ученые, чтобы им легче было решать собственные задачки. Как настоящие алхимики, они изобретали секунды, часы, дни, годы для того, чтобы ловко водить за носы простаков и обманывать время. Виртуозно познавали своих «врагов» в лицо, чтобы уничтожать их собственным оружием. Многим из них это удалось – их имена впечатаны в вечность. Эйнштейн превзошел всех и поставил окончательную точку – время не абсолютное понятие, а относительное. Оно зависит от скорости передвигаемого объекта.
Я не пытаюсь обманывать время. Стараюсь принимать все со смирением.
На письменном столе фотография Аннушки в роли Офелии. Иногда я беседую с ней.
Супругу я похоронил много лет назад. Она была актрисой драматического театра и за два года до смерти ушла от меня к режиссеру. Я понимаю ее. С таким упрямым типом, как я, жилось ей не сладко. В проявлениях чувств я был скуп, а ее артистической натуре требовалось не просто внимание, а поклонение таланту. Я был замкнут и не любил публичные пространства, она обожала феерию и музыку, а жизнь свою часто сравнивала с опереткой. Иными словами, все то, что нас когда-то сблизило, постепенно отдалило. Причем, в этой постепенности, плавности даже, ощущался божий промысел. Мы расставались просто, без трагедии и пафоса, без истеричных рыданий и картинного позерства. Вытравилось из отношений главное – себялюбие. Уже не бил под ребро бесенок переодетого эгоизма, а мудрая рассудительность указала путь наилучший для нас обоих. Она мне сообщила о режиссере, я предложил перебраться к нему. Поистине сама жизнь и возраст привносят в человеческие поступки спокойствие. Надеюсь, что в конце своего жизненного пути она обрела то, что сделало ее, наконец, счастливой. А это наилучший исход, не правда ли? Перейти в вечность с улыбкой радости. Я понимал, что близость смерти срывает с мироощущения ложный покров, и человек остается один на один с истиной. Какой бы страшной она не казалась. Потому и решения в конце пути правильны, всегда правильны, даже если кажутся ложными. Человек обязан осуществить свою свободу. Обязан. В этом я убежден. Какая бы неказистая была жизнь. У каждого свое представление о рае. Человек – это вечная тоска по земле обетованной. Одному необходимы дворцы и слуги, другому уютны ветхие стены и одиночество.
В мой рай входит все скромное, тихое, бесстрастное, провинциальное. И обезболивающие утренние порошки. Без привычного вылома рушится мой хрупкий домик личного счастья. Увы. Именно эта привычка стала больше второй натуры. Она есть часть меня самого.
Когда услышу звон колокола в эфирном пространстве и пойму, что колокол звонит по мне, пойду в лес и отыщу дуб, из которого сам выдолблю себе гроб. Такова семейная традиция, которая не должна закончиться апостольским дедом. По крайней мере, до тех пор, пока в лесу не перестанут расти дубы.
Только бы не потерять память.
9.
Мда…разболтался не на шутку…кто-нибудь и правда решит, что старик, о котором я рассказываю, подвижник света. Нет, нет и нет.
От святости я далек как земля от солнца. В моих архивах встречаются не только безобидные воспоминания курсантской юности. Временами среди заметок я нахожу и то немногое, что может сразить наповал – то, что нежно привлекает и больно жалится, вызывает восторг и ранит.
Не так давно сделал уникальное открытие - влюбленность сопутствует не только молодости и расцвету физических сил. Умиленное воздыхание сердца может случиться не по внезапному влечению плоти, а от долгого пребывания в одиночестве. Увы, это тоже закон. Как минимум, закон психологии. И чем дольше ты находишься в затворе, тем сильнее бывает страсть. Она может стать патологической, если не будет перед утренним взором высокого неба и колючей проволоки. Я с благоговением отношусь к этим вещам – бесконечному небосводу над головой и окольцованной свободе. Первое побуждает мою мысль виться легким облаком в высокие сферы, второе напоминает о законе всемирного тяготения.
Интервью продолжалось несколько встреч. Четыре недели. Восемь вечеров.
Сквозь узкую щель холостяцкого быта просочился аромат женщины.
Когда Ольга пропала из моей жизни, я немного заскучал. Настороженность от ее неожиданного визита не позволяла мне даже на мгновение отключить мозги. Разве объяснимо ее появление у меня житейской логикой? Едва ли. Чтобы красивая и богатая женщина на «седане» проникла в нашу «промежность» взять интервью у полузабытого литератора. Нет логики. Один абсурд. Если, конечно, сама логика не абсурдна.
Соседи, очевидно, решили, что я собираюсь продать домик и встречаюсь с приобретателем дачного участка.
Скуку развеял привычным распорядком дня – строгими медитативными утрами, прогулками по «канавке» вокруг зоны, размышлениями, купаниями в Черной речке, обезболивающими порошками. Без них настроение могло перерасти бы в печаль. А потом, того и гляди, обернулось какой-нибудь блажью. Непозволительная роскошь для моего существования. Крепче всего запирают ворота, которые никуда не ведут.
Я трезво отдаю себе отчет в том, что мы люди разных духовных пространств. Ольга красавица из мира шоу-бизнеса. Ее жизнь можно разложить по полочкам: она перемещается на роскошных автомобилях, посещает салоны красоты, спортивные залы, платит за массажи столько, сколько я не получаю за год своего пенсиона. Она активно живет по горизонтали. Возможно, ей даже претит вертикаль. Она моложе меня, здоровее, активнее. Мои путешествия в промежности кажутся ей каким-то паноптикумом, сумасшествием, абсурдом. Моя философия – игрой в бисер. Я для нее вымирающий экземпляр мужчины. Любитель тишины, живущий в малом пространстве, центром которого является отраженное солнце на маковках сельского храма.
Она сама воплощенное солнце. От нее исходит энергия созидания, от меня – разрушения.
Блажь, ей богу. Все-таки блажь просочилась вместе с ароматом женщины.
Полгода о ней не было ни слуха, ни духа. Я иногда заглядывал в интернет в социальные сети, но никакой активной жизни на ее страничках не наблюдал.
Через год она сама позвонила и привезла газету с моим интервью. Я поблагодарил ее, пробежал глазами по тексту и сунул газету на полку с книгами. Наверное, я изначально был прав. Интервью не имело никакого отношения к политике, а было, скорее, предлогом встретится и поговорить. Сплошная интрига.
Я обратил внимания на то, как сильно она изменилась. Очевидно, занималась собой, что называется, вплотную. Что ж, горизонталь. Женщина мира сего. Она еще больше похудела, глаза сверкали как-то особенно ярко, узенькие плечи, муравьиная талия. Средиземноморский загар.
Она сказала, что прочитала все мои книги и хотела поговорить.
- Приезжай ко мне в гости, - ответил я. – В город я не поеду. Устаю от него. После города мне нужна реабилитация в лесу и деревне, и двойная доза моих порошков.
- Хорошо, - ответила она. – Я приеду. Меня заинтриговали твои порошки.
И обняла меня. Это было так трогательно, что я рассмеялся.
- Ольга, у тебя все хорошо? – спросил я. – От моих порошков нормальный человек загнется через неделю. Мне кажется, что тебе интересно что-то другое. Что? Не пойму. Ты единственный человек за последние тридцать лет моей жизни, который по-настоящему заинтриговал. Ольга, у тебя точно все хорошо?
Она сняла солнцезащитные очки и долго на меня смотрела. Потом хихикнула кокетливо и ответила:
- Я приеду к тебе в гости. Но сначала напишу на электронную почту. Окей?
- Окей, таинственная незнакомка. Попробую тебя разгадать.
10.
После смерти жены я вел жизнь отшельника, не приглашая в свое личное пространство никого, кроме сына, внуков, виртуальных друзей и любимых призраков, с которыми я всегда общаюсь, когда пишу тексты. Мои любимые призраки – это герои произведений. Они стали дороги мне, как собственные дети. У них свои судьбы, переплетение страстей, обманы и самообманы, интриги, очарования и разочарования – иными словами, все как у людей. Я заканчивал книгу, когда появилась Ольга. Два года работы над романом – это два года регуляции и погружения в мир собственных грез. Когда вместе с героями проживаешь их жизни, то поневоле заряжаешься общим духом. Мыслью можно напитать сердце, воображение насыщает плоть. Тело при этом играет роль «братца-осла», который резвится и скачет, как молодой, если видит перед носом сочную морковь - видит, а достать не может. Но все же рвется за ней и бежит, упрямец, обманутый сладкой иллюзией. Даже если иллюзия эта и в самом деле мираж перед слабеющим взором.
Я писал о молодых людях, пронесших свою влюбленность сквозь годы и болезни. Работал над эликсиром молодости, в котором была опьяняющая волшебная страсть и восстание из пепла. Во мне рождались юные души и умирали, воскресали былые устремления, и выкристаллизовывалось свойство духа, без которого не могло быть автора – духа упрямства и протеста против мнения толпы. Духа неприятия пошлости. Так я укреплял свою боевую мозоль. Так я вешал перед мысленным взором старого тела лекарство от упрямства – «ослиную морковь».
Через месяц после очередного появления Ольга написала мне странное письмо. В нем говорилось о том, что она живет настроениями и старается в случайностях увидеть какой-то тайный смысл. Я догадался, что журналистка не так проста, как мне показалось поначалу. Вероятно, Ольга осваивает какую-то эзотерическую науку, потому что в письме здравый смысл соседствовал с откровенным бредом.
« Я прочитала все твои книги, - написала она. – В одной из них ты описал женщину, которая умирает от онкологии. Ты описал все симптомы так, будто прожил за нее эти месяцы страданий. Я не могла сдержать слез, когда читала. С мужем я разведена. Дети взрослые. Все как у твоей героини. Понимаешь, Петр, я доверяю только своим ощущениям. Нужно уметь вслушиваться во Вселенную, и она даст ответы на все вопросы. Я объездила сотню святых мест. Однажды в храме мне был внутренний голос. Я ему доверяю. Голос сказал, что я могу обратиться к тебе, в крайнем случае. Просьба деликатная, но когда я готовила материал, натолкнулась в архиве на кусочек твоей биографии, о котором ты, конечно, помнить не хочешь. Я же считаю, что ничего не бывает просто так. И то, что с тобой произошло в девяностые, тоже не случайность. Возможно, именно тебя мне посылает провидение, чтобы решить главный вопрос. Не пугайся, пожалуйста, милый Петенька. Я не собираюсь навязываться к тебе в подруги и разрушать твой замок одиночества. Твою жену звали Анна? Не правда ли? Ты стараешься о ней умолчать. Работает твой метод. Тут помню, а тут не помню. Зачем? Не понимаю тебя. Нужно стараться всегда поступать по совести и по любви. И по рассуждению. Передаю тебе твои собственные слова. Зеркально. Чтобы не смог оправдаться амнезией. Мне нужно заручиться твоим обещанием в одном деле. Очень важном. Прости, что написала сумбурно. При встрече расскажу детально. Обнимаю. Ольга».
Опять тайна, но ощущение тревожное. Какая-то патология скрывается за всем этим. Мне показалось, что, несмотря на внешнее благополучие, Ольга несчастна. Или так выглядит ее сиюминутное настроение? Не важно. Важно другое – подспудно во мне воскресла нежность и сочувствие к женщине, о которой я ничего не знал. Нарисовал в воображении образ преуспевающей деловой дамочки и решил, что обладаю даром прозорливости - огрехи любого писателя, тем более человека, долго живущего не с людьми, а с домашними питомцами. Разве имеет право сказочник, питающийся приятными иллюзиями, на точное слово о человеке? Едва ли. Давно понял, что реальность, которую я воспринимаю, искажена опьяняющими пилюлями самообмана. Все так. И Ольга на деле другая. Быть может, она сильно не соответствует моему представлению о ней. Любовь дает истинную картину. Не влюбленность, которая искажает ее, а любовь правильная, дружеская, ищущая пользу для объекта любви. Если присутствует эгоизм, уже нет настоящей дружбы. Но как я мог подружиться с незнакомкой, которая общалась со мной какой-то тайнописью? Больше интересовалась моей персоной, нежели рассказывала о себе. Нет, в этой тайне я ощутил неблагополучие на уровне чутья. Если хотите, не животного чутья, а интуиции литератора, который может чувствовать слова. Построение слов. Может с закрытыми глазами объяснить их запах и цвет. Болезненность или полнокровность. И я, в самом деле, почувствовал, и память тут же отреагировала на это глубокими ассоциациями.
Казалось, будто сквозь щель строгого холостяцкого быта просочился аромат женщины, а на деле в открытые окна хлынула нежность и сострадание.
Сбрасываю вслепую с колоды жизни пятьдесят лет, - обнажается совсем не козырная дама. Что-то вроде семерки червей – худенькая, светлая, востроносая, прямая, со смешными косичками и очками с толстыми линзами. И решительностью в характере – странной, твердой решительностью противостоять толпе.
Костырка. Так ее звали в пятом или четвертом классе, переделав под удобный звуковой лад фамилию. Костырина Вика.
Костырка пришла из другой школы. Учительница литературы, наша классная дама назначила ее на должность старосты. Девочка занималась организацией уборки класса и записывала учеников, опоздавших в школу, в маленький блокнотик, чтобы потом по требованию учителя предоставить список. Все об этом знали. Мирились.
Что-то произошло той теплой и нервной весной. Помню жаркие косые лучи солнца, высвечивающие наш пыльный класс. Кабинет литературы. После уроков Костырку пытались унизить. Несколько девочек и мальчиков растоптали ее портфель и выразили, таким образом, презрение за то, что она отметила их в числе прогульщиков физкультуры. Девочка стояла около парты и дрожала мелкой нервной дрожью.
Никто не остался в тот день убираться в классе. Я выходил последним и остановился перед ее фигуркой. Челка растрепана, на темном фартуке отчетливо выделяются следы чьих-то ботинок, сумка на полу растерзана, будто ее растаскивали зубами злые собаки. Личико узенькое, маленькое, дробное. Подбородок с наперсток. Очки съехали с носика, покрытого мелкими прыщиками, а глаза…
Яркие, синие, чуть навыкат. Костырка не плачет. Именно не плачет. Глаза горят. Вся в себе. Такая удивительная решимость не плакать. Это обстоятельство больше всего меня поразило.
Со стен кабинета глядят немые небожители - бородатые классики русской литературы с надписями о любви к человеку.
И как назидание Льва Николаевича: «Чтоб жить честно, надо рваться, путаться, биться, бросать, и вечно бороться и лишаться. А спокойствие – душевная подлость».
Молча подхожу к Костырке, аккуратно поднимаю ее портфель. В глаза стараюсь не смотреть, потому что и я молчаливый соучастник события. Мог остановить толпу? Едва ли. Струсил бы? Не знаю. Но теперь в эти мгновения жалость переполняет меня – жалость и злость на себя. Как же так? Теперь уже ничего изменить нельзя. Это произошло. Время не вернуть. Нужно жить с пониманием того, что есть вещи, которые уже не переменить.
Я помогаю сложить в сумку разбросанные вещи: карандаши, ручку, пакетик со сменной обувью. Потом иду в угол класса и беру швабру с ведром воды.
- Ты что? – спрашивает она.
- Ничего.
- А чего ничего?
- Да так просто?
- Петя, ты же дежурил вчера?
- Ну и что? Хочу помыть пол сегодня.
- Ты что? – удивляется она искренне. – Ты что?
- Ничего.
- Ничего? – Девочка присаживается без сил на свою парту и только сейчас дает волю чувствам.
Я стараюсь справиться с собой, чтобы не подойти и не погладить ее вздрагивающую головку с двумя жиденькими косичками.
Набираю ведро воды и начинаю мыть пол – усиленно, без предварительной уборки веником. Только бы не сорваться на жалость. Запинаюсь о ведро, вода разливается по полу. Я кидаюсь собирать ее тряпкой.
- Ну, разве так моют? – слышится слабенький голосок старосты.
Я чувствую себя виноватым и очень этому рад.
- Ну, конечно! – восклицаю я. – Мы с соседом по парте всегда так делаем. У меня отец моряк. Это он научил меня мыть полы по-морскому. Знаешь, как это быстро и хорошо!
Девочка смотрит на меня из-под очков, конфузится, смущенно краснеет и вдруг начинает смеяться. Я тут же заражаюсь весельем, и мы смехом вытравливаем из себя весь этот нервный клубок противоречий и недосказанности. Я счастлив.
Люди часто бессмысленно жестоки. Дети в особенности.
В тот день я плакал.
Вам никогда не доводилось наблюдать, как живёт детская песочница? Мне доводилось. Сначала в ней появляются маленькие аккуратные девочки с белыми воротничками и красивыми бантиками и начинают превращать песок в изящные формы. Кто-то лепит куличики, кто-то цветочки. Светит солнышко, все радуются тому, что творится в мире. Появляется мальчик. Он постарше девочек. Ему уже не очень интересно принимать участие в этом конвейере одинаковых форм. Он – творец. У него в руке специальный совочек и лопатка. Девочки уважительно расступаются, пропуская его в центр песочницы. Они его знают. Мальчик долго всматривается в бесформенную материю, потом садится и приступает к строительству средневекового замка. Возможно, он представляет себя рыцарем, с победой возвращающимся в родовое поместье. А там его ждёт принцесса, которая... ну, скажем, крутится поблизости... та, что в нежно-жёлтом платьице... и пока ещё не подозревает о рыцарских фантазиях своего соседа по песочнице. Вдохновлённый, мальчик творит красоту. Вот появился высокий забор, ров с водой, мостик, башенки, флигеля. Скоро в песочнице будет целый город. Проходит час-другой, и голоса девчонок становятся вдруг приглушёнными. Боковым зрением они замечают группу хулиганов из соседнего двора. Те, ощущая чужой страх, – не свою силу, а именно чужой страх, – медленно приближаются к песочнице. Останавливаются. Наступает любопытная минута, которая существует и в мире взрослых людей. Эта минута – хрупкое противостояние созидательного добра и разрушительного зла. И добро уступает, сдаётся. Ватага хулиганистых мальчишек со сладострастием разрушителей давит только что отстроенный замок и множество свежеиспеченных пирожков и куличиков. И всё! Добро уступает злу без звука. Впрочем, нет, не совсем без звука. После безжалостного акта малолетних вандалов девочки глядят на хаос в песочнице и рыдают. Строитель замка подавлен не меньше их. Они плачут вместе.
К оглавлению...
