«Гутенька» Светлана Тишкина

КНИГА ПЕРВАЯ

 

От автора

 

Живя в семье, дети часто слышат рассказы родителей о их жизни, о детстве их родителей, об укладе и традициях семьи, селения, народа. Так они впитывают, как говорится, с молоком матери, то самое мировосприятие (менталитет), которое постепенно становится главенствующим в душевном определении Родины. Это родное мне, а это – чуждое. Не делите мою Родину! Я вырос в маленькой деревушке, но знаю, что она – бескрайняя и она вся моя. Мои предки сделали её такой, мои деды-прадеды отстояли её свободу. Не отдам на поругание чуждому менталитету и пяди родной земли…

 

К сожалению, после развала СССР, мы, потомки народа-героя отдали на поругание гораздо большие территории, чем малые пяди. Народы, на них проживающие, родные нам люди, никогда не избавятся от светлого, щемящего чувства – духовного родства, объединяющего нас в единый многонациональный народ-победитель.

 

Сегодня, 30 марта 2017 года моей маме Клочко Августе Николаевне исполнилось 88 лет. Мы живём с ней в г. Луганске – в маленьком непризнанном пока государстве Луганской Народной Республике, свободу и независимость которой уже четвёртый год приходится отвоёвывать у носителей чуждого нам менталитета. Почему мы поднялись на борьбу, как только нам сказали, что мы не русские люди, а украинцы и должны привыкать говорить на украинском языке? И не в языке дело, ибо украинский язык – тоже русский язык. Наши предки считали, что это разновидность, диалект русского языка. И не в языке дело, а в том, что нельзя навязать силой то, чему противится душа. И Бандера с Шухевичем – не наши герои. И это принципиально!

 

Откуда такие принципы? А вот из того мировосприятия, которое с молоком матери впитали мы, живя на своей земле, из тех рассказов родителей, что сделали нашу Родину любимой для нас. Сколько себя помню, в моём сердце живут рассказы матери и отца о трудном военном детстве. И как же стыдно, что наше поколение не сохранило единство народа, а потом мы не уберегли мир, и что моей старенькой маме пришлось испытать лишения новой гражданской войны! И она через 73 года снова оказалась под бомбёжками.

Чтобы не жалеть об утерянных, вовремя не сохранённых страницах истории, находясь в неоплатном дочернем долгу, я записала рассказы родителей о той далёкой Великой Отечественной войне. Получилась нехитрая повесть правды тех лет. Правды, которую не вытравить, не завоевать чуждыми менталитетами, сколько не насаживай их. Здесь – родное! В этом – наша традиция. Здесь понимание того, что такое наша огромная многонациональная Родина, за свободу и независимость которой наши деды и прадеды тогда, наши мужья и сыновья сегодня встали насмерть.

 

В повести «Гутенька» нет глав о сражениях на фронтах, в ней описана нелегкая жизнь детей войны в её далёком тылу. Бытовыми подробностями вошли в неё также довоенные и послевоенные годы. Всё по правде жизни, как запомнилось маме и папе. 

 

Книга рассчитана на широкий круг читателей. Она будет хорошим подарком заслужившим почёт ветеранам и тем, о ком мы говорим «дети войны». Наше новое поколение детей – это тоже дети войны. И о их детстве, о новой войне на Донбассе, когда-нибудь тоже будут написаны книги. И всё же, очень надеюсь, что и нашим дорогим подросткам будет интересно узнать, какие были их сверстники в далёких сороковых годах прошлого века. Чем они жили, чем увлекались, о чём мечтали, как преодолевали выпавшие трудности, как встретили Победу, но и как они взрослели, влюблялись и играли свадьбы. Вся повесть – это две параллельные линии жизни, которые в конце концов пересеклись.

30 марта 2017 года. 

С поклоном от мамы Августы, Светлана Тишкина.

 

 

1. Первые годы жизни

 

            Одна тысяча девятьсот двадцать девятый год, тридцатое марта. Для Горьковской области – это ещё зима. Деревня Дубники. Не маленькая, если не сказать, большая. Добротные, срубленные из местных дубов, ухоженные дома с расписными ставнями. Охоч русский народ приукрасить жилище. Почему бы не показать, кто на что способен? Окошки издалека видны. Ставенки, как и душа русская – нараспашку! Вот, посмотрите какие хозяева в этом доме – добрые, трудолюбивые, мастеровые! 

           Вот в одном из таких домов, обращающих на себя внимание, и родился шестой ребёнок в семье. Никаких роддомов. Не было их в деревне. В одной из тёплых комнат деревенская повитуха приняла роды у Таисии Иосифовны Малышевой. Её муж Николай Яковлевич вместе с детьми дожидался долгожданного сообщения в соседней комнате: – «Николай, всё в порядке, дочка у тебя! Поздравляю»! 

           Вскоре встал вопрос об имени новорожденной. В семье уже были дети: (по старшинству) Анна, Иван, Мария, Лидия, Екатерина. Казалось, все дорогие сердцу имена были задействованы. Поэтому никак не могли определиться с именем для младшенькой. Мама почему-то хотела назвать её Фаиной, но папа согласия не давал. Настал день крестин. Всё семейство отправилось в небольшую деревенскую церковь. 

            Вопрос разрешил сам батюшка. Он сказал, что имени Фаина нет в Месяцеслове, так как это имя татарское. И предложил имя небесного покровителя – Августа. Это было необычно. Но родители, подумав, решили послушаться священнослужителя. Вот так безымянная девочка стала Августой.

            Не всё было однозначно в те суровые годы. Обстоятельства сложились так, что дружное семейство было вынуждено уехать из благополучной ранее деревни в город Мурманск на Кольский полуостров. Брат Таисии Иосифовны, уехавший туда ранее, писал в письмах, что в городе жизнь более сытная, нежели в деревне, пострадавшей от перегибов коллективизации, где даже улики, всю жизнь простоявшие в саду, были забраны в колхозную собственность. Но от этого легче не стало. Как-то нужно было выживать. Шутка ли – шестерых детей прокормить! Голод в те годы многие семьи столкнул с насиженных мест в поисках лучшей доли. Вот так и были брошены крепкий, тёплый, двухкомнатный дом с большой русской печью, сенями, резными перилами и расписными ставенками, ещё один двухкомнатный летний дом, сад и большой огород-кормилец. 

   Двухлетняя Августа (Гутя), ведомая главой семейства, в 1931 году поселилась сначала в посёлке Рыбачьем на том же Кольском полуострове, а когда нашлось жильё, в 1934 году переехала и в сам город Мурманск*, которому тогда было всего два десятилетия от роду.                                                        __________________________________________________________________

МУРМАНСК*

 

Историческая справка*.

Планы устройства портового города за полярным кругом появились в 70-х годах XIX века. Первые изыскатели пришли на Мурман для разведки новых мест в 1912 году. Через три года в 1915 году, во время Первой мировой войны, на правом берегу Кольского залива Баренцева моря был основан Мурманский морской порт и при нём — портовый посёлок Семёновский, названный по имени бухты, где сооружались причалы, и ближайшего озера. Создание порта было связано со стремлением России получить выход в Северный Ледовитый океан через незамерзающий залив, чтобы бесперебойно доставлять военные грузы от союзников по Антанте в условиях блокады Чёрного и Балтийского морей. Официальной датой основания города считается 4 октября (21 сентября по старому стилю) 1916 года. В этот день посёлок Семёновский провозглашён городом, ему присвоено новое название — Романов-на-Мурмане, это последний город, основанный в Российской империи. В день присвоения статуса города на невысоком холме, где сейчас располагается Дворец культуры и техники имени Кирова, состоялась торжественная церемония закладки храма «покровителя мореплавателей» Николая Мир Ликийских. Через полгода, 3 апреля 1917 года, после Февральской революции, он принял своё нынешнее название — Мурманск. «Мурманами» русские люди называли древних норвежцев, норманнов. 

В годы советской власти город стал интенсивно развиваться и всё меньше напоминал город, «построенный начерно». Глухой край России за годы первых пятилеток вышел в число индустриальных районов страны. Мурманск имел современный для тех лет флот и его береговую базу, стал промышленным городом. 

В первые годы советской власти возводились заводские корпуса, создавалась база индустриального рыболовства. Был создан и набирал силу траловый флот. На месте прежнего военного предприятия по рыбообработке и судоремонту был создан также рыбный порт, который также стал быстро развиваться, и через несколько лет страна стала получать получать от мурманчан два миллиона центнеров рыбы ежегодно.

Прокладывались улицы с деревянными тротуарами и рядами одно- и двухэтажных рубленых домов. В 1927 году появилось первое здание из кирпича (оно и сейчас стоит в районе Привокзальной площади). В 1934 году по Мурманску — от окраины до окраины — пошёл первый маршрутный автобус. Тогда же по железнодорожной магистрали начал курсировать до Ленинграда экспресс «Полярная стрела».

 

  Семья Малышевых поселилась на улице Пищевиков в одном из новеньких двухэтажных домов недалеко от сопки, где стояли вышки радиостанций. Со всех сторон гору опоясывали заросли карликовых берёз.

   Гутенька росла смышлёной, бойкой девочкой. В пятилетнем возрасте ей уже давали несложные поручения. Как-то раз она пошла вместе с двоюродной сестрой, ровесницей Верой за молоком на соседнюю улицу. За него нужно было заплатить три рубля. Маленькая Августа отдала деньги тётеньке и получила наполненный молоком бидон. Следующей покупательницей была Вера. Она так же подала свои деньги и взяла молоко, но так получилось, что ей на сдачу отдали именно те деньги, которые подавала Гутя. Хозяйка не успела ещё их спрятать, а внимательные глазки ребёнка успели это заметить. Вера положила сдачу в карман, и они пошли домой. По дороге Гутя и говорит: 

   – Вера, отдай мне мои деньги!

   – Какие деньги? – Удивилась сестра.

   – Те, которые ты в карман положила, – невозмутимо уточнила Августа.

   – А почему я должна тебе их отдавать? – Не поняла Вера.

   – Потому, что это те, которые мне мама давала. Я их тёте Люсе давала, а она их тебе обратно отдала. Я видела.

  Вера тоже обратила внимание на то, что женщина дала ей именно те купюры, которыми расплатилась сестра. Но она также знала, что ей нужно маме принести сдачу. Вера не могла их отдать.

    – Отдай мне мои деньги! Это мои-и! Я точно знаю! – продолжала требовать своё Гутя. 

    – Ладно, пошли к твоей маме. Пусть она скажет, чьи это деньги. – Нашла выход из положения Вера.

   Конечно мама рассудила детей. Объяснила младшей дочке, что свои три рубля она отдала за молоко. И вернуться обратно они никак не могут. А чтобы девочки не поссорились, дала им какие-то монетки и разрешила сходить на карусель. 

  Карусель находилась далековато от дома, но заблудиться там, как казалось, было невозможно, потому что к ней вела прямая дорога. Но площадь, на которой она находилась называлась «Пять углов», потому что к этой площади сходись пять дорог. Рядом с каруселью находились и «гиганты» – так столб назывался с кругом на высоте, с которого спускалось пять крепких пеньковых лямок с петлями на концах. Ими обматывались уверенные в своих силах парни и, отталкиваясь, взлетали и приземлялись, прокручивая круг на высоте.

Карусель для детей представляла собой спаренные сиденья, соединённые с верхним большим кругом. Такие ещё можно встретить в наше время в старых городских парках. Народу на площади было много. Накатавшись, девочки спрыгнули с сидений и пошли сквозь толпу людей, ожидающих своей очереди покататься. Как-то так получилось, что они потеряли друг друга из вида. Августа побежала вокруг карусели в поисках сестры, но не смогла найти Веру. Она долго ждала её возле входа на карусель, но Вера так и не появилась. 

          Нужно было идти домой самой. Вера давно жила в городе и ориентировалась лучше Гути, но и Гутя знала, что нужно просто идти по дороге, никуда не сворачивая, до самого дома. Вот только по какой из дорог? Карусель круглая, площадь – тоже. Все улицы похожи друг на друга, недавно построены по типовому проекту. А их там сходилось целых пять. Которая из них правильная? Не запомнила девочка какую-то особенность, которая могла бы послужить ориентиром. Решила идти по очереди. Какая-то из них точно должна была привести к дому. Запомнив, в какую заходит, относительно столба «гигантов», она смело побежала по деревянному тротуару. Пробежала часть улицы, но, не увидев на ней знакомых домов, вернулась к карусели и побежала по следующей. Результат был тот же. Изрядно устав, она снова вернулась к точке отсчёта – к карусели. Очень сильно хотелось к маме! Но делать нечего, нужно было действовать. Оставалось ещё три улицы, одна из которых точно должна была привести её домой. 

Не нарушая последовательности, пошла по третьей. Да, это была та самая улица. Появились знакомые здания. Вон и магазин с яркой вывеской, в котором была не раз с мамой. Она там берёт косточки на суп. Здесь их по какой-то причине отпускали дешевле, чем в других магазинах. А для такой большой семьи это многое значило.

         А вон и старшая, уже взрослая сестра Анна бежит навстречу младшенькой. Вид у неё встревоженный. Значит, Вера вернулась домой и рассказала, что они потерялись. 

Малышка остановилась. Сил идти больше не было. Вот её увидела Анна. Обрадовалась. Конечно, её послали на поиски потерявшейся сестрёнки. Она подбежала, схватила Гутеньку на руки, расцеловала и понесла всеобщую любимицу в дом. 

ИЗЮМ*

 

Но вернёмся снова в 1929 год. В Украинский городок Харьковской области со сладким названием Изюм. 

 

Историческая справка*

Город Изюм Харьковской области расположился на берегу реки Северский Донец в месте впадения в неё рек Мокрый Изюмец и Сухой Изюмец. К городу примыкают большие лесные массивы (сосна). Самое сердце былинной Слобожанщины. 

Известно это сладкозвучное название места с древнейших времен. На территории современного города состоялись события, которые сыграли важную роль как в истории региона, так и государства в целом. Это в XI—XII столетиях в границах современного города происходили бои между древнерусскими князьями и кочевниками-половцами, описания которых дошли к нам в старинных летописях.

 

2 июня 1929 года в одном из Изюмских городских роддомов Трубникова Юлия Семёновна родила здоровенького мальчика.

        Молодая, красивая женщина не была зажата рамками строгого следования обычаям. Новая Советская власть освободила народ от исторических традиций, проведя молодёжь через раскованную моду НЕПа, отметая религиозные предрассудки. Можно привести много примеров появившихся в то время новых революционных имён. Это и Вдадлен, и Вилен, и Ким, и Авиация, и Даздраперма, и Диктатура. Список велик.

         Юлия Семёновна решила, что тоже может дать редкое имя своему первенцу, чтобы никак у всех. Начитавшись иностранных романов, её потянуло в ту, полную романтизма атмосферу. Нет, революционного корня в выбранном имени не было. Она назвала малыша так, как звали одного из полюбившихся героев романа – Эдвиг. К тому же в Англии в десятом веке был такой красавец король. Так и зарегистрировали в Загсе – Клочко Эдвиг Михайлович. С мужем они были на разных фамилиях, тоже в дань моде. Каждый сам по себе личность.

         Клочко Михаил Иванович – отец маленького Эдвига согласился переехать из Изюма в город Луганск* из-за того, что у жены там жили родственники, которые звали молодую семью к себе, обещая помочь с жильём и воспитывать ребёнка. Переезд состоялся, когда малышу едва исполнилось два годика.

          А ещё через год у Эдика родилась сестричка Иветта. Юлия Семёновна опять-таки назвала ребёнка редким именем. Так появилась Клочко Иветта Михайловна.

          Жизнь маленького Эдика с самых первых лет была не простой, а после развода матери с отцом, стала по-настоящему тяжёлой. Когда ему было всего семь лет от роду, Юлия Семёновна вместе с Иветтой уехала жить в Забайкалье, в Читинскую область, в посёлок Чикой*. Эдик остался жить с отцом. Детей просто поделили, разлучив брата и сестру.

          Это была настоящая драма для детей. Трудно сказать, что подвигло Юлию Семеновну на столь резкий поворот в судьбе. Скорее всего, она знала, куда и к кому едет. Золотоносные прииски, угольные шахты, шахты по добыче алмазов и редкоземельных металлов влекли в Чикой тех, кто хотел подзаработать. А маленького Эдвига судьба забросила в небольшой городок Тулун* Иркутской области. За какую-то провинность отца сослали на одну из строек века.

 __________________________________________________________________

Историческая справка*

 

Луганск

В конце XVIII века удачно завершился ряд войн, которые Россия вела на Черноморском побережье. Перед Россией открылся широкий выход к Черному морю и использованию богатых естественных ресурсов Приазовья. Выход к Черному морю и присоединение Крыма обусловили необходимость укрепления южных границ. С этой целью были использованы как старые турецкие крепости, так и строящиеся новые. И для крепостей, и для строящегося флота нужны были пушки. Промышленный Урал был далеко, и правительство приняло решение создать казенный завод поближе к Черноморскому побережью. «Крестным отцом» Луганского литейного завода несомненно был командующий Черноморским флотом адмирал Николай Семенович Мордвинов, а «крестной матерью» – императрица Екатерина Вторая, которая подписала в 1795 г. указ о закладке литейного завода на реке Лугань. Строить пушечно-литейный завод Мордвинов поручил шотландскому горнозаводчику и изобретателю Карлу Гаскойну. Изучив полезные ископаемые края, Карл Гаскойн предложил лить пушки из чугуна, а не из меди. Для этого был построен чугунолитейный завод у селения Каменный Брод близ реки Лугань. 

Завод был построен в довольно короткий срок. В 1800 году был выдан первый чугун. Пушки и снаряды, отлитые на Луганском литейном заводе, защищали российское государство в Отечественной войне 1812 года, в Крымской войне 1853-1856 гг. Рос завод, а вместе с ним и поселок, называвшийся Луганским заводом. К 30-м годам XIX века было уже почти 200 частных домов, но сохранились и казармы, в которых ютилось наиболее бедное население. Среди рабочих завода были русские, украинцы, поляки, белорусы, татары, евреи. Каждая национальность стремилась сохранить свои традиции, обычаи, но сливаясь, они образовывали какой-то особый колорит Луганчанина. 

Первично город застраивался без официально утвержденного плана. Все вертикальные улицы назывались линиями (по типу питербургских), а все горизонтальные имели названия. Самой первой улицей города была улица Английская. На этой же улице, в семье заводского врача, родился В.И. Даль – составитель известного Толкового словаря русского языка. 

В Луганске насчитывалось более десятка культовых сооружений: Казанская церковь, Преображенская, Троицкая, Успенская, Петропавловская, Вознесенская, Николаевский собор, синагога, костел, несколько молитвенных домов. К большому сожалению все эти сооружения, представляышие большой интерес и как архитектурные памятники, были уничтожены в 30-е годы XX столетия. Единственной сохранившейся, но сильно пострадавшей является Петропавловская церковь в Каменном Броде. 

В 1882 году Луганск, с учетом его экономического положения, по ходатайству местного купечества и дворянства был возведен в статус уездного города. 

На правах уездного города Луганску в 1903 году был пожалован и герб. 

В 70-80 гг. XIX века в Луганске появляются новые фабрики и заводы. Крупнейшими становятся Луганский патронный завод (перепрофилированный из литейного) и паровозостроительный завод Гартмана. В 1898 году в Луганске насчитывалось уже более 30 промышленных предприятий, а также немало мелких кустарных производств и ремесленных и ремесленных мастерских. 

В начале XX столетия Луганск утвердил себя как крупный промышленный центр, как город со своими многонациональными традициями и особым укладом жизни. 

Луганск – не только прекрасный город со множеством парков, скверов и памятников культуры, но также один из крупнейших промышленных городов Украины. К примеру Луганский тепловозостроительных завод поставлял тепловозы всему бывшему Советскому Союзу и был извсетен не только в СССР, но и за рубежом. 

 

Историческая справка*

 

Чикой 

 

(пос. гор. типа в Бурятской АССР)

Чикой, посёлок городского типа в Кяхтинском районе Бурятской АССР. Пристань на левом берегу р. Чикой, в 80 км к Ю.-В. от ж.-д. станции Наушки. Кожевенный завод.

поселок был построен в 1860 году после создания Чикойского кожевенного задода, поселок был рабочим. Завод был образован купцом Молчановым. Год основания: 1860. 

 

Историческая справка*

 

Тулун

 

Тулун основан во второй половине восемнадцатого века и расположен в южной части среднесибирской возвышенности на обоих берегах реки Ия, притока реки Ока. Статус «города» Тулун получил в 1927 году. Город Тулун имеет хорошую транспортную доступность к другим регионам. В пределах Тулуна расположены на расстоянии 12км железнодорожные станции ВСЖД «Тулун» и «Нюра». Город Тулун расположен в 390км на северо-запад от областного центра – города Иркутска. 

 

Рельеф города Тулун пересеченный, абсолютная отметка меняется в пределах 455-1580 метров. Геологическое строение грунтов города Тулун в виде песков, песчаников, суглинков пылеватых. 

 

Сейсмичность района 7 баллов. Гидрография Тулуна представлена реками Ия, Курзан, Азейка, Тулунчик. 

 

В границах города Тулун имеются следующие месторождения полезных ископаемых:

пески строительные (кварцевые), пригодны для производства пенобетона;

пески стекольные (кварцевые) - пригодны при обогащении для производства оконного, армированного, полированного стекла и сортовой посуды;

тугоплавкие и огнеупорные глины - пригодны для производства половой плитки, канализационных труб;

бурые угли;

траппы - используются для бутового камня, щебня, бетона М-200.

 

            Вскоре далёкая мама Эдвига вышла замуж за Загоровского Леонида Георгиевича. В 1939 году у них родилась дочка – Людмила Леонидовна Загоровская. Видимо, поняла Юлия Семёновна, что детям не так-то легко идти по жизни с редкими именами. Каждому новому знакомому приходилось долго объяснять, почему назвали ребёнка так, а не иначе. Поэтому и выбрала для третьего ребенка распространённое имя. 

 

2. Военное детство

1941 год

 

            И для далёкого заполярного портового Мурманска, и для восточного, богатого кедровыми лесами Забайкалья, и для таёжной суровой климатом Сибири, и для южного промышленно-угольного Луганска новость от 22 июня была одинакова. Речь наркома иностранных дел СССР Вячеслава Молотова, многократно повторенная Юрием Левитаном, ворвалась во все уголки огромной страны.

 

Граждане и гражданки Советского Союза!

 

Советское правительство и его глава тов. Сталин поручили мне сделать следующее заявление:

 

Сегодня, в 4 часа утра, без предъявления каких-либо претензий к Советскому Союзу, без объявления войны, германские войска напали на нашу страну, атаковали наши границы во многих местах и подвергли бомбежке со своих самолетов наши города - Житомир, Киев, Севастополь, Каунас и некоторые другие, причем убито и ранено более двухсот человек. Налеты вражеских самолетов и артиллерийский обстрел были совершены также с румынской и финляндской территории.

 

Это неслыханное нападение на нашу страну является беспримерным в истории цивилизованных народов вероломством. Нападение на нашу страну произведено, несмотря на то, что между СССР и Германией заключен договор о ненападении и Советское правительство со всей добросовестностью выполняло все условия этого договора. Нападение на нашу страну совершено, несмотря на то, что за все время действия этого договора германское правительство ни разу не могло предъявить ни одной претензии к СССР по выполнению договора. Вся ответственность за это разбойничье нападение на Советский Союз целиком и полностью падает на германских фашистских правителей.

 

Уже после совершившегося нападения германский посол в Москве Шуленбург в 5 часов 30 минут утра сделал мне, как народному комиссару иностранных дел, заявление от имени своего правительства о том, что Германское правительство решило выступить с войной против СССР в связи с сосредоточением частей Красной Армии у восточной германской границы.

 

В ответ на это мною от имени Советского правительства было заявлено, что до последней минуты Германское правительство не предъявляло никаких претензий к Советскому правительству, что Германия совершила нападение на СССР, несмотря на миролюбивую позицию Советского Союза, и что тем самым фашистская Германия является нападающей стороной.

 

По поручению Правительства Советского Союза я должен также заявить, что ни в одном пункте наши войска и наша авиация не допустили нарушения границы и поэтому сделанное сегодня утром заявление румынского радио, что якобы советская авиация обстреляла румынские аэродромы, является сплошной ложью и провокацией. Такой же ложью и провокацией является вся сегодняшняя декларация Гитлера, пытающегося задним числом состряпать обвинительный материал насчет несоблюдения Советским Союзом советско-германского пакта.

 

Теперь, когда нападение на Советский Союз уже свершилось, Советским правительством дан нашим войскам приказ - отбить разбойничье нападение и изгнать германские войска с территории нашей родины.

 

Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы.

 

Правительство Советского Союза выражает непоколебимую уверенность в том, что наши доблестные армия и флот и смелые соколы Советской авиации с честью выполнят долг перед родиной, перед советским народом, и нанесут сокрушительный удар агрессору.

 

Не первый раз нашему народу приходится иметь дело с нападающим зазнавшимся врагом. В свое время на поход Наполеона в Россию наш народ ответил отечественной войной и Наполеон потерпел поражение, пришел к своему краху. То же будет и с зазнавшимся Гитлером, объявившим новый поход против нашей страны. Красная Армия и весь наш народ вновь поведут победоносную отечественную войну за Родину, за честь, за свободу.

 

Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне и интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.

 

Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя тов. Сталина.

 

Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами.

 

Мурманск 1941 год

 

           Первыми из перечисленных выше регионов, бомбовый удар приняли Мурманчане. В самом начале боевых действий ещё была надежда, что война пройдёт также незаметно, как предыдущая Финская. Но уже через пару недель стало понятно: это всерьёз и надолго! Русский авось дал сбой – мимо не пронесло. Бомбёжки с воздуха стратегических объектов полуострова были массированными и частыми. Воздушная тревога объявлялась по десять и более раз за сутки.

           Младшей Августе на начало войны исполнилось всего двенадцать лет, она только закончила пятый класс средней школы. 

           Екатерине – было четырнадцать лет. Она закончила шестой класс. 

           Лидии – было уже девятнадцать лет. К тому времени она успела выйти замуж за бравого моряка и переехала к нему жить. Работала она корректором в газете «Полярная правда».

           Марии – в тот год исполнилось двадцать один год. Она работала учительницей младших классов в одной из центральных школ города. Начало войны она встретила, находясь в отпуске у родственников в селе Ильинское Горьковской области.

           Ивану – было двадцать четыре года. К тому времени он уже отслужил в Краснознамённом Балтийском Флоте пять лет. В этом году он должен был демобилизоваться, но война не дала осуществиться этим планам. Он был одним из первых мурманчан, кто встретил фашистов, находясь на боевом посту.

           Старшей Анне – исполнилось к тому времени 30 лет. Она работала в буфете той же школы, где учились младшие сестры.

  Таисии Иосифовне, маме в 1941 году исполнилось 52 года – она была неграмотной женщиной, не работала, находилась, как говорится, на хозяйстве.

 Николаю Яковлевичу, отцу исполнилось 55 лет – он работал бухгалтером в тресте.

 

Диктор местного радио по многу раз на день призывал население принять участие в строительстве оборонительных сооружений (окопов) для доблестной советской армии на случай вторжения врага по морю.

Родители и взрослые Малышевы в этот день пойти не смогли. Зато со всем рвением на призыв откликнулись младшие дети – Катя и Гутя. 

Для северных широт погода стояла тёплой, но температура воздуха не переваливала пока за отметку плюс пятнадцать градусов, несмотря на белые ночи. Солнце лишь к полуночи на час закатывалось за горизонт и тут же всходило, не прекращая освещать землю. 

Взяв из дома лопаты, надев свои шерстяные старенькие пальтишки, резиновые сапоги на вязаные носки, легкие шапочки с завязками под подбородком, девочки вышли из дома. Впрочем, как и многие другие школьники города. Получив инструкции от взрослых, они дружной гурьбой ринулись рыть вечную мерзлоту заполярного Мурманска. 

Это было недалеко от дома. Как раз на той сопке, где за низкорослым березняком располагались вышки радиостанции. 

Увидев некопаный участок окопа, сёстры спрыгнули в него и со всем усердием приступили к работе. Гутя попробовала вонзить остриё лопаты в землю. Оно вошло на целых пять сантиметров. Откинув с кончика лопаты горстку земли, она сделала ещё одну попытку, приложив всю силу, на какую была способна. Но попала на один из камней, которыми напичкан грунт тех мест. Лопата издала жалобный «дзынь» и выпала из рук девочки. Хорошо ещё, что не сломалась совсем. Третья попытка увенчалась успехом. Штык лопаты вошёл на десять сантиметров. Целых три горсти земли подняла Гутя наверх. Успехи Кати, если и были лучше, то не на много.

В это самое время завыла сирена «воздушной тревоги». Все бросились врассыпную, побросав свой инвентарь. Люди на лысой сопке были отличными мишенями для атаки с воздуха. Одни побежали в полупрозрачные заросли карликовых берёз, другие догадались спрятаться в вырытых окопах, третьи просто присели и закрыли голову руками, что не могло спасти, а потому вызвало смех тех, кто считал, что хорошо спрятался. Были и такие, кто побежал в страхе по домам. 

Катя с Гутей присели в едва наметившемся окопе. 

 

          – Можно подумать, нас это спасёт! – усмехнулась Гутя.

          – Да все мы здесь, кто на Лысой сопке – у них на виду, – ответила Катя.

          – А ты боишься?

          – Боюсь, конечно, но уже и не очень. Видишь, фашистские бомбардировщики куда бомбы свои сбрасывают?

          – Куда? В Кольский залив?

          – Да. Они флот и порт наши бомбят.

          – Ваня наш там на корабле сейчас…

Катя не ответила. Она лишь вжала голову в плечи, показывая, что тоже переживает за старшего брата.

Когда сирена перестала выть дети и взрослые вернулись к землеройным работам. 

Увидев, что толку от девчонок мало, к ним в окоп спрыгнули два соседских подростка.

         – Чо задерживаете?! Мы на много глубже идём! – с иронией сказал Николай.

         – Как можем, так и копаем, – грубовато ответила Катя. – Посмотри, ладони уже растёрла!

         – Да ладно! Девчонкам это простительно. А ну посторонись, мелкота!

         Работа закипела в четыре лопаты. Через некоторое время участок был воссоединён с общей траншеей. И когда объявили следующую «воздушную тревогу» именно на этом участке притаились все четверо. 

          – А вы слышали, – сквозь вой сирены спросил соседский Николай, – что по радио объявляли о десантниках-диверсантах? Их с самолётов на парашютах спускают в форме наших моряков или переодетых под местных!

         – Слышали, конечно! – ответила Гутя, зализывая багровую водянку на ладошке. – Я теперь всё время радио слушаю, когда дома.

         – А мы сегодня с утра одного подозрительного типа в милицию отвели! Во! – дождался возможности похвастать Николай. 

        Сидящая на корточках Катя заинтересованно выглянула из под своих же рук:

         – Нич-чё себе!!! И он что, гад такой, даже не сопротивлялся?!

         – Не-а, смирный попался! – вставил свою реплику второй сосед Илья.

         – Так нас там знаете сколько было?! – Опять отобрал инициативу рассказа Коля. – Мы же все вместе шли на сопку, а он, фашистская гадина, идёт весь из себя, аккуратненький, в бриджиках фрицевских, на пуговке, где коленка. Ну, мы его и взяли в кольцо. Он и лапы кверху задрал, мол, сдаётся. Участок рядом. За шкирку его, и туда! 

         – И что там сказали? – спросила заинтригованная Катя.

         – Сказали, что мы молодцы, бдительности не теряем. Обещали разобраться. Мы с Ильёй и с другими ребятами после работы пойдём узнать, кем тот гад оказался.

         – А нас возьмё-оте? – жалобно протянула Гутя. – Нам же то-оже интересно!

        – А чего ж! Айда вместе! – ответил Илья. – Мы, вообще, решили толпой ходить, чтобы нас всегда много было, и отлавливать вражеских лазутчиков. Завтра пойдём в сторону порта. Там их самолёты летают, с которых парашютистов сбрасывают.

        – Ого! Там же всё взрывается! Страшно!!! – воскликнула Катя.

        – Вот поэтому девок туда не возьмём. Вы и так молодцы, что ещё здесь.

        Сирена, наконец, стихла. Дети и взрослые вылезли из укрытий и вернулись к работам. Находясь под открытым небом, они пережили ещё три таких атаки с воздуха. 

         Возвращались девочки в большой компании. Всех интересовал вопрос: кем оказался пойманный фриц. Дойдя до участка, послали двух парламентёров внутрь за ответом. Долго ждать не пришлось. Они вышли опешившими. Оказалось, поймали они учителя истории из центральной школы. Его уже не первый раз приводят в участок из-за подозрительных штанов. Он обещал, что больше не будет их надевать. Ходит учитель всегда с паспортом, поэтому, выяснив личность, его сразу отпустили. Ребята посмеялись над своей неудачей, да и разошлись по домам, решив, что они ещё поймают настоящего диверсанта! Может, даже завтра.

            Поскрёбывая лопатами о землю, затем о лестничный марш младшие дочки добрались до квартиры. Дома вкусно пахло щами и ещё чем-то печёным. Обе одновременно сглотнули набежавшие слюнки. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять: будет им нагоняй от матери!

            – Ма, ты чего? – спросила Катя.

            – Это я «чево»? Совесть у вас есть?! Тревог сколько объявляли! Бомбили как сильно! А о вас ни слуху, ни духу. У меня что, сердце каменное?! 

            – Мамочка! Мы же Родине помогали! – прячась за священное слово, оправдалась Катя. 

            Обе, как по команде выставили на обозрение растёртые до лопнувших водянок ладони. Помогло. Сработало. Сердитый взгляд матери моментально подёрнулся щемящей болью и тут же стал увлажняться не менее священными материнскими слезами. Она закрыла лицо руками, её плечи мелко затряслись от несдержанного плача.

             Дочки подошли и немытыми руками обняли вдруг постаревшую от выпавших переживаний мать.

             – Мамочка, не бойся! С нами ничего не случится, – нежным голоском пообещала Августа, – мы прятались, когда сирена выла.

            Немного успокоившись, мама кивнула на распечатанный конверт письма, что лежал на круглом блине обеденного стола, застеленного белёной льняной скатертью. Полотно было богато украшено орнаментом. Мамочкины старания! Она крестиком вышивала.

            – Жду вас не дождусь. Письмо от Марии пришло, по почерку вижу, а прочитать некому. Вдруг беда какая?.. – со страхом в голосе проговорила Таисия Иосифовна. – Вот когда пожалела, что читать не научилась. И ликбез был, и в Дубниках, и здесь, и ходила, да ток мало. Впустую. Расписываться только и научилась. За вами, малыми, всё некогда было.

           Она тяжело вздохнула и с мольбой во взгляде застыла в ожидании. Катя схватила письмо всё теми же немытыми руками и громко озвучила его содержимое.

            Мария писала, что с ней всё в порядке. Очень переживала за оставшихся в Мурманске. Она знала о массированных бомбёжках Кольского полуострова, очень боялась, что город не смогут отстоять. Горевала, что не сможет вернуться сюда, чтобы помочь. Билеты до Мурманска больше не продавались из-за военной обстановки. Звала всех в Ильинское.

           – Ну и, Слава Богу! – выдохнула мать былое напряжение, вмиг помолодев радостной улыбкой, – хоть за неё можно пока не переживать. Ну, копальщицы, марш руки с мылом мыть, переодеваться, и за стол! С утра ж ничего не ели! Голодные, небось.

           Уговаривать не пришлось. Девочки вымыли руки, надели домашние платьица и уселись за стол. На столе уже стояли две алюминиевые миски со щами, с торчащими из них аппетитными мясными косточками. По центру стола на тарелку мама выложила несколько румяных пирожков. 

________________________________________________________

Тулун 1941 год

              Клочко Михаил Иванович работал на шлакоблочном заводе. Эдвиг с нетерпением ждал отца с работы. Мальчик был голоден. Суп, который они варили вчера вечером, почему-то прокис и теперь предостерегающе булькал вонючими пузырями. Пришлось сходить на двор и вылить почти полную кастрюлю. Папа обязательно зайдёт в магазин и принесёт что-нибудь вкусненькое. Радио уже который раз пугало объявлением о начале войны. Было пока непонятно, так ли это страшно на самом деле, но речь диктора заставляла проникнуться содержанием, понять, что это очень тревожное событие в жизни страны.

             К началу войны Эдвигу (Эдику) только исполнилось двенадцать лет.

             Иветте (Свете) – его младшей сестре, за которой он очень скучал, было восемь лет.

             Людмиле – самой младшенькой сестрёнке, которую он не видел ещё ни разу в жизни, было всего два годика.

             Маме – Юлии Семёновне – 30 лет.

             Клочко Михаилу Ивановичу – 32 года.

             

           Папа пришёл с работы и привычно бухнул на стол кожаную продуктовую сумку. Её вздутость и тяжесть обрадовали сына. Он с нетерпением заглянул в её недра и тут же извлёк буханку пшеничного хлеба и палку колбасы.

           – Не спеши. Сначала суп, а потом уже это баловство, – наставительно произнес отец.

           – Ага, от супа уже и след простыл. Он прокис, я его вылил.

           – Так ты что, у меня голодным тут сидишь?

           – А то! Утром хлеб доел и всё.

           – А картошки не догадался отварить?

           – Не-а, – ответил Эдик, уже отрезая краюху ароматного хлеба и норовя отрезать пахнущую чесночком колбаску.

          – Ладно, только всё равно, погоди. Сейчас картошки отварю в мундирах. Я там и маслице принёс.

          – Угу, – откусывая от немалого бутерброда, выдавил из себя Эдик.

         – Ох, беда, беда, беда!.. Что теперь будет? Ума не приложу. Только войны не хватало! На ноги не успели ещё встать, из руин подняться…

        – А чего тут думать? Сталин сказал чётко: враг будет разбит, победа будет за нами. Красная Армия всех сильней!

       – Да, да, конечно. Только мне в эту самую Красную Армию теперь прямая дорога, чтобы вот та самая победа была за нами.

       – Ты что, воевать пойдёшь? – увлечённый бутербродом, легковесно спросил сын.

        – Да уж, без меня вряд ли обойдётся, – задумавшись, устало ответил отец.

        – А меня с собой возьмёшь?

        Глупый вопрос сына вывел отца из задумчивости. Усмехнувшись, он озвучил принятое только что решение.

        – Только таких, как ты на фронте не хватало! Мал ещё воевать. Придётся тебе к матери ехать в Забайкалье. Её в армию точно не призовут с тремя детьми.

        – Как это к матери? Я с тобой хочу!

        – Хочу, не хочу – это для мирного времени. Как сложится, так и будет. И без капризов, пожалуйста. Скажу вещи собирать, соберёшь и поедешь!

        – Да ладно, не ругайся. Не сегодня же?

        – Нет, не сегодня. Это я пока так, обдумываю, предупреждаю наперёд.

 

         Это случилось через месяц. Михаил Иванович поставил большой чемодан в нижний ящик купе. Довольно увесистую сумку с продуктами забросил на верхнюю полку – место сына, согласно купленному билету. Крепко обнял горячо любимого мальчишку. Погладив его по голове, отстранил. Ещё раз напомнил, где ему нужно вставать, чтобы пересаживаться, к кому обращаться за помощью, в случае чего. Проверил надёжность приколотого булавкой тайника с деньгами и метрикой. На выходе из вагона, положив руку на сердце, умолял проводницу присматривать за ребёнком в пути. Когда она согласно закивала головой, Михаил вновь вернулся в плацкартное купе, где сидел расстроенный Эдвиг. Даже скорая встреча с мамой и двумя сёстрами не перевешивали грусть расставания с самым родным для него человеком – отцом.

           – Ну, ты это, малыш, не терзай мне сердце. Не на всю жизнь расстаёмся. Вот по-быстрому расправимся с фашистскими захватчиками и… я сам за тобой приеду. Ты мне веришь?

           – Верю, пап, верю. Только ты побыстрее их победи, ладно?

           – Ладно, сынок, ладно, кровинушка моя родная. А ты пообещай мне, что, что бы ни случилось, ты вырастешь настоящим человеком, чтобы мне никогда не было за тебя стыдно. Обещаешь?

            – Обещаю, папа. Я тебя очень люблю! 

Вагон качнулся от толчка сцепок. Поцеловав ещё раз сына, не оборачиваясь более, отец заспешил на выход из вагона. 

             Дрогнуло здание вокзала за окном, слегка качнулось из стороны в сторону, затуманилось чёрными клубами дыма и поплыло в прошедшее время. За ним потянулись знакомые улицы, площадь, забор какого-то завода, незнакомые улицы, лиственный перелесок, незнакомая деревушка, речка, сосновый лес, тайга, тайга, тайга… 

             Паровоз набирал скорость. Под монотонный перестук колёс о стыки рельс Эдвиг ехал на встречу с будущим.

 

Мурманск - Йошкар-Ола – Люльпаны 1941 год

 

            Утро принесло ошеломляющую новость: срочная эвакуация детей! Для получения дополнительной информации в назначенный час нужно было явиться в свою школу. Радио повторяло сообщение через каждые полчаса. 

            Это напрямую касалось младших дочек семьи Малышевых. Екатерина и Августа были потрясены не меньше мамы с папой. Девочки пошли в школу за дополнительной информацией. Школьная площадь уже кишела детьми и их родителями. Устойчивый гомон обсуждений стих, как только на крыльцо школы вышла директор школы. Она через рупор донесла до слушателей, что завтра к десяти часам утра все дети должны прийти на вокзал. С собой рекомендовано было иметь две-три смены белья и тёплые вещи. Не более одного чемодана. Ноша не должна быть тяжёлой для ребёнка. Продукты с собой брать не нужно. В дороге всех будут кормить централизовано. Решение принято из-за возможных боёв в черте города. 

         Исходя из пропускной возможности железной дороги, детей эвакуировали первыми, дабы спасти, дабы оградить... 

         Гуте так хотелось проститься с Кольским заливом, но туда было теперь нельзя. 

        На вокзал Катя и Гутя прибыли вовремя. 

        – Вон поезд стоит! – Обрадовалась Катя.

        – Ага, ты посмотри сколько детей! Все не поместятся, – ответила грустная сестрёнка.

           – Ну не поместимся, так домой вернёмся. Мама не очень-то хотела нас отпускать неизвестно куда.

Увидев, что девочки топчутся в нерешительности, организаторы эвакуации указали направление и ободряюще заговорили с ними. 

            – Ну, чего остановились? Смелее, там вас встретят.

            – Да-да, хорошо, – пробормотала Катя, поднимая чемодан, а Гутя спросила:

            – А нас что, прямо сейчас будут отправлять?

            – Надеюсь, что да, – ответил приветливый военный, – Первыми – детей спасаем. Проходите, походите, девочки. Вы не одни.

 

            Сёстры стали протискиваться к вагонам поезда.

Впереди себя они увидели толпы детей, старающихся влезть в вагоны. В первый эшелон они не попали. 

            – Мне так хочется проститься в Кольским заливом, – всё-таки призналась вслух Гутя.

            – Гутя, ну ты даёшь! Нельзя туда! – почему-то слишком эмоционально отреагировала старшая сестра.

             – Да знаю я. 

Чтобы не расплакаться Гутя посмотрела на небо и стала разглядывать облака. И тут пронзительно завыла сирена воздушной тревоги.

 

             Через час подали второй состав.

Из знакомых они увидели только Катину подружку Аллу Авербург с младшими братом Лёвой и сестрёнкой Лилей. Вместе штурмовали вагон, отвоёвывая себе свободные места, чтобы ехать рядом. Детей было больше, чем мест. Мальчишки постарше вынуждены были довольствоваться третьими полками. Так распорядились сопровождающие их взрослые. 

           Страсти распределения поутихли, поезд тронулся в пугающую неизвестность. Почти все дети, не сговариваясь, прилипли к окнам, вглядываясь в суровую действительность военного времени. Как только выехали за пределы города, воочию увидели незалеченные раны земли от предыдущих бомбёжек. Железная дорога была одним из тех стратегических объектов, которому доставалось более всего.

 

        Ленинградская область. Станция Лодейное Поле. Станция?! Одно название! Увиденное – потрясло. Из земли торчали изуродованные кирпичные трубы печей в груде сгоревших останков домов. Вместо административного здания зияла огромная воронка с грудой дымящихся обломков. Поезд остановился. Дети, кто в тапочках, кто босой повыскакивали из вагонов, чтобы лучше рассмотреть эту страшную картину, но, пройдя несколько метров, попятились, и, ломая сопротивление напирающих сзади детей, поспешили обратно в вагоны. Земля под ногами была раскалена. Идти было невозможно горячо. 

         По вагонам поползла передаваемая из уст в уста секретная информация, которую не удалось скрыть. Предыдущий эшелон с детьми был разгромлен… 

 

         Поехали дальше. Поезд продвигался очень медленно, часто останавливался и подолгу стоял, ожидая разрешения продолжить путь. Как и обещали, первые двое суток детей кормили нормально. Мама детям в дорогу всё же впихнула буханку горчичного хлеба, какие-то пирожки, отварные яйца. От этих припасов через пару дней остался только хлеб. У соседских детей то, что ещё не было съедено, начало портиться. Подпорченные продукты выбрасывали на ходу в окна. Зачерствевшую буханку хлеба Гутя отдала какому-то голодному попрошайке. Никто не предполагал, что из-за незапланированных простоев в тупиках запас продуктов кончится ещё в начале пути… 

        Голодные дети теперь сожалели о тех продуктах, что так неосмотрительно выбросили. Перед глазами Гути и Кати так и маячила та буханка желтоватого горчичного хлеба с зарумяненной корочкой сверху. Как бы она сейчас их выручила.

         – Дети! Внимание! Сейчас подъедем к станции. Там вас по очереди накормят в столовой. Начальник поезда договорился…

         Дружное «УРА!!!» заглушило речь сопровождающего. Поезд остановился. Дошла очередь и до их вагона. Каково же было удивление детей, когда им вместо горячего обеда из трёх блюд, как представлялось, подали что-то напоминающее клейстер: так оно, наверное, и было. Мука, разболтанная в кипятке. Хорошо, хоть подсоленная. Оголодавшие дети ели и это. Понимали, что нужно терпеть.

          После этого эшелон снова загнали в какой-то тупик и объявили, что раньше, чем через сутки он с места не тронется.

          С удивлением Мурманские дети смотрели на потемневшее звёздное небо. Низко над горизонтом завис в задумчивости худенький месяц.

           – Значит, мы уже далеко от дома уехали. У нас сейчас солнце светит, – грустно произнесла Катя.

           – Ага, – задумчиво ответила Гутя, – что там наши мама с папой делают? И Анна с Лидой?

          – Чай пьют, наверное. Мама пирожков напекла… – тяжело вздохнув, предположила сестра.

         – А помнишь, как Лида нам флотские шоколадки «Золотой Якорь» носила? Их специально для моряков делали. Ей муж приносил, а она – нам.

         – Гутька, хватит о еде! Это же невозможно вытерпеть.

         – Сама первая начала. Хватит, так хватит.

         Заплакала Лиля – младшая сестра Аллы. Не удивительно, ей всего семь лет от роду. Она спала вместе с девятилетним Лёвой на нижней полке. 

         – Ну вот, – отозвалась расстроенная Алла, – кто вас за язык тянул о мамах вспоминать? Я и так с ними замучалась.

         Тут вернулись с улицы девятиклассники, ехавшие в этом же купе на третьих полках. Их приход встряхнул унылую обстановку.

         – Эй, девчата, чего носы повесили? Мы тут посоветовались с местными. Они говорят, что если есть какие ценные вещи, то их можно в деревне на продукты обменять! А ну, думайте, у кого что есть из такого, а мы сходим. Попробуем выменять.

         Подумав, Августа достала и подала льняную простынь. Алла – большое полотенце. Вытащив из чемоданов и своё тряпьё, ребята растворились в непривычной для лета темени ночи.

         – Мы их почти не знаем, вдруг обманут? – с сомнением спросила Алла. – Сами всё съедят и всё.

         – Вряд ли. Вроде мальчишки хорошие попались, – ответила ей Катя.

         – Выбора всё равно нет. Придут – увидим. – Поддержала сестру Гутя.

         – Давайте спать, так быстрее время пройдёт, – предложил только что проснувшийся Лёва.

         – Да сколько спать можно?! – воскликнула Алла. – Я, наверное, на всю жизнь уже выспалась! Да и попробуй, усни, когда кишки от голодухи скручивает.

         – Тихо ты! Сама не спишь, не мешай другим, – ответила ей Гутя и отвернулась к стенке. 

         Нет, ей тоже не спалось, просто захотелось немного побыть наедине с собой, со своими мыслями. Хотя бы себе пожаловаться, как ей бедненькой тяжело, раз при всех нельзя. Стыдно слабину показывать, когда рядом едут младшие дети! А себе – можно. Смахнув с глаз накатившие слезинки, она лежала и вспоминала ту близкую и далёкую одновременно, такую чудесную довоенную жизнь. 

        Притихли и другие. Призадумались. А ещё через некоторое время, дружно вскочили со своих мест. Вернулись мальчишки. Все неотрывно смотрели на буханку раздобытого чёрствого-пречёрствого чёрного хлеба. Делили поровну, боясь кому-то передать или недодать. Съели с жадностью, запили обычной водой из колонки. Не наелись, но жить всё равно стало веселее. Утром решили повторить поход в деревню. Какие-то вещи ещё оставались, с которыми не жалко было расстаться за продукты. 

           Но утром из поезда никого не выпустили. Эшелону был дан зелёный свет. Сманеврировав на основной путь, состав стал плавно набирать скорость. 

           Это было удивительно. Детям на завтрак раздали по двести граммов слегка прогорклого сливочного масла! Казалось бы, это же такой ценный продукт! А попробуй его съесть без хлеба. Притом летом. Из-за жары масло, пропитав кальку, в которую было завёрнуто, стекало по пальцам, капая на пол. Что было делать? Полизав угощение, кто сколько смог выдержать, выбросили растаявшие жирные остатки в мусорный бак. И жалко, и съесть это оказалось невозможно. Были и такие, кого сразу выворотило «наизнанку» от такого «диетического» продукта. 

Эшелон уверенно продвигался на юг, и это давало надежду, что они когда-нибудь прибудут в пункт назначения. На двенадцатые сутки обрадованные дети и их сопровождающие вышли из духоты вагонов на перрон города Йошкар-Ола* – столицу Марийской Республики.

 

Историческая справка*

 

Йошкар-Ола

 

            К началу XX века Царёвококшайск оставался тихим провинциальным городом. Основу экономики составляло сельское хозяйство, самым многочисленным сословием было крестьянство.

 

17 февраля 1919 года Царёвококшайск был переименован в Краснококшайск. 18 июня 1920 года вошёл в состав Вятской губернии. 4 ноября 1920 года принимается Декрет ВЦИК и СНК РСФСР об образовании Марийской автономной области, а уже 25 ноября Краснококшайск становится её административным центром.

25 января 1928 года Краснококшайск получил марийское национальное название — Йошкар-Ола («Красный город»). В декабре 1936 года Марийская автономная область была преобразована в Марийскую Автономную Советскую Социалистическую Республику и город Йошкар-Ола становится её столицей.

В годы Великой Отечественной войны в Йошкар-Олу было решено эвакуировать некоторые заводы, что дало мощный толчок промышленному и социально-экономическому развитию, город стал активно застраиваться в западном и южном направлениях, а после и в заречной части.

 

Руководство города знало, что едут голодные дети. Приехавших сразу отвели в городскую столовую. Накормили досыта. Но от такого радушного приёма у некоторых вновь заболели животы, началась рвота. Таких сразу отправляли в лазарет. Наши девочки пережили обилие еды после голодных дней более-менее нормально. После столовой их отвели в одну из пустующих летом школ. 

Своей сдружившейся за дорогу компанией дети попали в одну классную комнату, где и заночевали прямо на полу, подложив под себя свои же вещи. Всем объяснили, что, как только из лазарета отпустят заболевших детей, их отправят по детским домам области.

Ждать пришлось не долго, но долго идти. Пешком. До самой ночи. Причём под непривычным для северян горячим солнцем. Ну да где наши не пропадали! Выдержали. Несколько лошадей тащили чемоданы и сумки детей. Гутя и Катя свои не отдали, несли сами. Вначале было не тяжело, а потом, когда устали, было поздно отдавать. 

Почему-то с ними оказались двух и трехлетние дети из Латвии. Совсем маленькие. Их везли на повозке. Но никто не завидовал им. Малышей было очень жалко. А ещё с ними шли хулиганистые подростки, которые, развлекаясь в дороге, горланили неприличные песни. Их грубые шутки, смех, ершистые ответы на замечания взрослых порядком надоели всем, но приходилось терпеть.

Дошли. Под тусклый свет лампы прочитали табличку: «Люльпанский детский дом.» Еле живых от усталости детей снова отправили в здание пустующей школы. Снова они разбрелись по классам. Как зашли, так и попадали, кто куда. На пол. Кроватей и там не оказалось. Не вспомнили дети даже о том, что остались без ужина. Это потом дети узнают, что прошли они пешком сорок километров.

Многих из них утром еле добудились на завтрак. Хлеб, пшённая каша на молоке, чай. Теперь такой завтрак казался пиром. Как быстро выпавшие испытания заставили детей изменить свое отношение ко всему привычному.  

 _______________________________________________________

Чикой 1941 год

 

             Эдвиг достал из кармана штанов помятый тетрадный листок. Сверил цифры, написанные твёрдой рукой отца, и трафаретную надпись на доме. Совпали. 

             Сердце учащённо забилось: он справился, добрался, нашёл! А мама и не догадывается, что сын стоит возле её нового жилища. Он постоял немного, чтобы успокоиться, затем снял верёвочную петлю, удерживающую калитку закрытой, и вошёл во двор.

             С остервенением залаяла большая дворовая собака. 

             – Хорошо, что она привязана! – подумал путешественник, – Нет, не достанет. Зачем так зло встречать? Он же не чужой. Жаль, собака не знает этого. 

Эдвиг очень любил собак. Он не сомневался – они ещё подружатся. 

              – Кого там принесло в такую рань? – раздался откуда-то сверху недовольный мужской голос.

Мальчик задрал голову. В окно выглядывал заспанный незнакомец.

              – Джульбарс! А ну, цыц мне! Место! – прикрикнул на собаку хозяин, увидев худенького подростка, и уже мягче спросил, – ты кто такой?

              – Я?.. Я – Эдвиг…

На какое-то время повисла тишина. Мужчина скрылся в тени оконного проёма.  И уже со стороны крыльца донеслось: 

             – Эдинька! Сыночек! Мой ты путешественник дорогой!

Мама, запахивая на ходу непослушные полы халата, выбежала встречать сына. 

             Встречали, как дорогого гостя! Мама для сына постаралась всё самое вкусное приготовить, то, что он любил с детства. Она налюбоваться не могла на подросшего красавца. Его большие, голубые глаза так и светились добром. И его кареглазая младшая сестричка Иветта тоже заметно подросла. Брат обнял застенчиво улыбающуюся скромницу и сунул ей в руки подарок от отца – небольшую пластмассовую куколку в розовом платьице. Глаза девочки засияли: – «Это же от настоящего папы»!  

             И вот тут Эдик поймал недовольный взгляд Леонида Георгиевича. Ему было неприятно напоминание о бывшем муже его теперешней жены. Дети не поняли этого сразу, но почувствовали неприязнь, которая в дальнейшем сказалась на отношениях Эдвига и отчима.  

             Познакомился старший брат и с самой младшенькой сестрёнкой Людочкой. Белокурая малышка с удовольствием повторяла новые для себя слова: «Батик пиехал! Э-тинь-ка».  

__________________________________________________________

Люльпаны, 1941 год

 

           На следующий день откуда-то привезли железные кровати. Расставили их в тех же классах. Школу разделили на две половины: правую – для мальчиков, левую, соответственно, для девочек. Детям удалось вымыться под летним душем, переодеться в чистое и постираться.

            С интересом северяне поглядывали на марийских детей. Хотелось расспросить их о здешних обычаях, но местные на контакт не шли. Почему? Не понятно. Было видно, что им тоже хотелось познакомиться. Их любопытные загорелые мордашки часто возникали в поле зрения, но стоило задать им какой-нибудь вопрос, как они, смеясь, исчезали. 

            – Они, наверное, по-русски не понимают, – предположила Катя. 

            – Наверное, – согласилась Августа. – А почему взрослые тогда все на русском разговаривают? И надписи на русском. Странно. Дикари какие-то!

            Девочки только что вернулись с обеда и, сидя на кроватях, делились первыми впечатлениями о месте вынужденного пребывания. Стояла неимоверная жара. Спасались сквознячком, все двери и окна были распахнуты настежь. 

             Послышался лёгкий топот бегущих ног по коридору, и тут же к ним в комнату заглянули две симпатичные мариечки. 

             Катя поманила их рукой, приглашая зайти. Те остановились на входе в нерешительности. 

              – Вы по-русски понимаете? – поспешно, боясь, что гостьи, как всегда убегут, спросила Гутя.

              Марийки переглянулись. Одна из девочек, демонстративно пожала плечами, как будто, действительно, не понимает, о чём их спрашивают. Но вторая, поморщившись, вдруг ответила.

              – Да понимаем мы, понимаем.

              – А чего молчите тогда?

              – Нам не разрешают с вами разговаривать.

              – Кто?! Как это?

              – Директор и воспитатели.

              – Ничего себе! Это почему же?

              – Потому, что вы – хулиганы.

              – Мы хулиганы?

              – Да. Ваши мальчики поют недозволенные хулиганские песни. И ругаются плохими словами, которые нельзя повторять.

              – Ах, вот оно что! Да мы-то здесь при чём? Нам тоже эти мальчишки не нравятся. Мы даже не знакомы с ними. В дороге с нами ехали другие, хорошие. Откуда эти взялись – не знаем.

              – Да? Это хорошо. А почему на вас платья позорные?

 Вопрос застал врасплох. Гутя вспомнила, что в столовой местные показывали пальцами на её платье, но она так и не поняла, что с ним было не так. Ещё раз осмотрев свое красное платьице, привезённое из Мурманска, она спросила:

              – А что в них позорного?

              – Колени.

              – Что, колени? Причём тут колени?

              – Колени голые. Видно. У нас так не принято. Платье должно закрывать колени.

              – О, Боже! Теперь понятно. Ну и что нам делать, если у нас все так ходили? У нас в Мурманске можно было показывать колени. И других платьев у нас нет с собой.

               – Вам должны выдать.

               – Выдадут, так выдадут. Но вы-то хоть понимаете, что мы не хулиганки вовсе, а обычные девочки?

               – Теперь, да. Но нас всё равно могут ругать за то, что мы с вами разговариваем.

               – Так чего тогда пришли, если боитесь?

               – Интересно. А там, – одна из мариек махнула рукой в сторону жилого детдомовского корпуса, – скучно. Мы хотели узнать о вас побольше. Вы же с самого севера приехали. Нам об этом тоже сказали.

 

              Как не стыдно было в этом признаваться, но пришлось. Приехавшие дети завшивели. Все, без исключения. Вероятнее всего, кто-то в дороге подхватил этих паразитирующих насекомых, а они уже здесь размножились. Шутка ли – двенадцать суток ехали, не моясь, в антисанитарных условиях. Гутя и Катя столкнулись с такой проблемой впервые. В течение двух недель они дружно выбирали, вычёсывали гнид и вшей друг у друга. Как наберётся горка – сжигали на принесённом откуда-то железном листе, прямо на столе. Но этих мер оказалось недостаточно, поэтому, когда директор детдома Галина Изобаевна пришла с проверкой, желая убедиться, что всё необходимое у эвакуированных детей есть, девочки сообщили ей эту ужасную новость. И правильно сделали. Галина Изобаевна тут же распорядилась поменять постельное бельё и выдать детдомовскую одежду. Затем всем детям корпуса раздали серное мыло и отправили в баню. После нескольких таких процедур, вшивость исчезла, как её и не было. Даже наголо никого не подстригли. А именно этого более всего боялись девочки. 

__________________________________________________________

Чикой 1942 год

 

              Время шло. Наступил 1942 год. Как бы то ни было, Эдвиг в Чикое был в безопасности. Накормлен, одет, обут. Жизнь района мало чем отличалась от довоенного времени. Посёлок городского типа старались обеспечивать всем необходимым, потому что на его территории кроме кожевенного завода находились прииски и шахты, очень важные в стратегическом отношении. Здесь добывали алмазы, золото, другие редкоземельные металлы. Одним из таких был тугоплавкий металл молибден*, необходимый в авиастроении.  

 

*Когда самолеты перестали делать из дерева и парусины, понадобились не только мощные моторы и легкие металлические листы обшивки, но и жесткий каркас из металлических трубок. Вначале авиация довольствовалась трубами из углеродистой стали, но размеры самолетов все росли... Потребовались трубы значительно большего диаметра, но с малой толщиной стенки. Трубы из хромованадиевой стали в принципе могли бы подойти, но эта сталь не выдерживала протяжки до нужных размеров, а в местах сварки такие трубы при охлаждении «отпускались» и теряли прочность.

Выйти из этого тупика удалось благодаря хромомолибденовой стали. Трубы из нее хорошо протягивались, прекрасно сваривались и, что главное, в топких сечениях не «отпускались» при сварке, а, наоборот, самозакалялись на воздухе. Количество молибдена в стали, из которой их протягивали, было крайне невелико: 0,15...0,30%.

 

             Шахтёров из молибденовых шахт не призывали на войну, приравнивая их трудовой подвиг к боевому. Известен лозунг того времени: «Всё для фронта! Всё для победы»! 

 

             Почему Якус? Никто не мог понять. Но вот Якус, и всё тут. И этим всё сказано. Так нехорошо, за глаза, называл Эдвиг приютившего его человека. Конечно, не прав. Никакого уважения к старшему! Леонид Георгиевич от зари до позднего вечера вкалывает на алмазодобывающей шахте, чтобы прокормить семью, а он, лентяй такой, целыми днями баклуши бьёт, да с Джульбарсом забавляется. Якуса какого-то выдумал. Вот пошёл бы в шахту поработать, так узнал бы почём фунт лиха. Очень рассердился глава семейства, узнав о прозвище. 

            Бумерангом, также за глаза, дошла реакция Леонида Георгиевича до Эдвига. Подросток ещё большую обиду затаил на нового мужа мамы. Это он-то лентяй? Ошибаются! Ничегошеньки они про него не знают. Шахта? Будет им всем шахта! Никто не смеет сына настоящего фронтовика попрекать куском хлеба! Ну и пусть таких маленьких не берут. Он пойдёт – и никто его не выгонит. 

             Не выгнали. Спас высокий рост и врождённое атлетическое строение тела. Эдвиг выглядел старше своего возраста. Отработав свой первый рабочий день, пошатываясь от усталости, пришёл он домой и объявил, что теперь не нахлебник для них. Его взяли в «Чикойредмет» в молибденовую шахту. 

            Мать была в ужасе от такой новости. Это значило, что сын бросает учёбу в школе. Она пыталась отговорить его, объяснить, что очень важно получить образование, чтобы в будущем получить хорошую специальность. Но Эдвиг не хотел учиться. Юлия Семёновна пыталась убедить, что работа в шахте очень вредна для здоровья, тем более, для растущего организма. Но сын не хотел это понимать. Он хотел приносить пользу для фронта, для победы. Ведь его отец ни где-нибудь, а в Красной Армии! И Эдик ни какой-нибудь там лентяй, прячущийся под маминой юбкой! И пусть ему ещё не по силам полноценно работать отбойным молотком, он накачает мускулатуру и справится. А ещё у него есть зоркие глаза, он уже в первый свой рабочий день нашёл отрог трубки медесодержащей глины, в которой, как ему объяснили и вкраплён этот ценный для военной промышленности молибден. А в ту расщелину на глубине только его худенькое тело и смогло пролезть, чтобы обнаружить её. Эдвиг был чрезвычайно горд собой: его сам мастер похвалил! 

            Так, с двенадцати лет началась трудовая карьера Клочко Эдвига Михайловича. Знал ли о его настоящем возрасте директор рудоуправления "Чикойредмет" Виктор Илларионович Тихонов? Неизвестно. Скорее всего, приходилось ему закрывать глаза на такие нарушения. Плановые задания всё росли, их срыв был равноценен невыполнению боевого приказа. «Фронт за линией фронта» делал всё возможное и невозможное для достижения поставленных целей, несмотря на недостаточность опыта управляющего персонала, суровость климата, осложнённые горно-геологические условия, нехватку крепких рабочих кадров. План приходилось выполнять и за счет таких вот подростков, и за счёт заключённых. На начало войны в строительных работах на комбинате Чикойредмет заключенные составляли пятьдесят семь процентов.

 

Из доклада В.И. Мерцалова

 

  «Экономическое положение восточного Забайкалья в годы Великой отечественной войны».

 

Война привела к значительному перераспределению капиталовложений, рабочей силы и других факторов производства как в промышленности, так и в народном хозяйстве области в целом. Еще больше возросло значение цветной металлургии. Капиталовложения по этой отрасли выросли в 1941 г. в 1,56 раза. Составляющими такого увеличения стал рост финансовых средств в добычу плавикового шпата в 1,6 раза, олова - в 1,9 раза, вольфрама - в 2,1 раза, а молибдена - в 23 раза (подсчитано по данным: там же, д. 1236, л. 25). Не менее показательным был процесс перераспределения внутри цветной металлургии. Капиталовложения в золотодобывающую промышленность в 1941 г. снизились. При росте вложения финансовых средств в добычу других цветных металлов удельный вес золотодобычи в капиталовложениях по цветной металлургии сократился с 61,6 % в 1940 до 31,1 % в 1941 г. На первое место вышла оловянная промышленность. Ее доля составила 35,5 %. Резко возросла доля молибденовой промышленности - с 0,02 % в 1940 г. до 24,8 % в 1941 г. (там же). В пользу цветной металлургии перераспределились материальные ресурсы. В 1942 г. ее предприятия получили из других отраслей материалов и оборудования на сумму 760 тыс. рублей (там же, д. 1236, л. 1). За счет внутренних ресурсов предприятия области освоили производство карбида, взрывчатки, цинковой пыли, ртути, многих частей горного оборудования, восстановление серной и соляной кислоты (там же, д. 1227, л. 62).

 

Люльпаны 1942 год

 

           Начался учебный год. Гутя училась в шестом классе, Катя и Алла – в седьмом, в той же школе, где и жили. Пришлось потесниться, освободив некоторые классы. Для детдома наступили трудные времена. Снабжение продуктами становилось всё хуже и хуже. Прокормить детей становилось труднее день ото дня. Полуголодные дети худели, всё чаще болели, но и лечить их практически было нечем. Алла достала где-то таблетки, как она сказала, от зоба. Они были очень солёные. И это было хорошо, потому что соль в столовой тоже закончилась. Ими подсаливали реденький грибной суп. Грибы их группа собирала ещё осенью с воспитательницей Линой Фёдоровной, но и их запасы заканчивались. 

           Пришли холода. С ними – большие проблемы. Голодно! Холодно! У кого было к кому уехать, уезжали, некоторые – без разрешения, попросту сбегали.

           Преподнёс сюрприз и младший брат Аллы. Лёва оставил младшей сестрёнке Лиле записку и, никому не сказав ни слова, уехал к дяде в Москву. Алла неделю рыдала, узнав об этом. Она сама хотела бы уехать с ним и с Лилей, но он предпочёл сбежать один. Ещё больше удивила Лиля. Она ушла из голодного детдома в соседнюю деревушку. Как ни странно, её приютила местная семья. Ушла она тихо, никого не предупредив. Алла, не зная, что с ней случилось, долго плакала, умоляя Гутю и Катю помочь найти её любимую Лилечку. 

           Найти помогла её внешность. Лиля была очень красивой девчушкой. Она ярко выделялась среди деревенских детей. Слух о еврейке, поселившейся в марийской семье, дошёл до воспитательницы детского дома. Взяв Аллу с собой, она повела её в ту деревню. Да, это была восьмилетняя Лиля. Но младшая сестрёнка не могла взять к себе Аллу. Она обещала иногда навещать старшую сестру, и если получится, подкармливать. Теперь Алла знала хотя бы, что Лиля жива, что с ней всё в порядке. Старшая сестра мужественно вернулась в детдом. Уехать в Москву она теперь тоже не могла из-за Лили.

              Посещали мысли о бегстве из голодного детдома и Катю с Гутей. О Мурманске мечтать не приходилось. Он хоть и не был взят фашистами, но находился в постоянной осаде, почти как блокадный Ленинград. Письма не доходили до адресатов. Судьба жителей, оставшихся в городе, была неизвестна. Сёстры не знали наверняка, но надеялись, что в селе Ильинском Горьковской области кроме дальних родственников, находится Мария. Если она там, то обязательно приютит младших сестёр. 

              Но планы так и остались планами, потому что заболела Августа. Очень тяжело. С высокими температурами, с сильным кашлем. Её положили в больницу. Через две недели острый период болезни вроде бы прошёл, но вечером температуры всё равно поднимались до тридцати восьми градусов. Ослабленный организм не мог перебороть болезнь. Врач разводила руками и говорила, что девочке нужны витамины и усиленное питание. Вот если бы она ещё сказала, где взять продукты…

              Как-то раз Катя умудрилась во время дежурства в столовой припрятать краюху хлеба. Она принесла её в больницу Гуте и велела сразу съесть, чтобы другие не увидели этого. Съесть-то Гутя съела, но пользы это не принесло. Через полчаса у неё открылась сильная рвота. 

               Гутя так и лежала в больнице и постепенно слабела. Врачи не говорили ей, но она и так понимала: они считают, что её жизнь угасает. 

               В дополнение, к общей ослабленности организма, у неё заболели ноги. Она не могла на них встать. От кончиков пальцев и до колена кожа болела так, что к ним невозможно было притронуться. Что с ними случилось, каков диагноз, никто не знал. Несмотря на прохладную температуру палаты, а дело было зимой, она не могла их даже укрыть. Прикосновение одеяла было невыносимо. Её кровать перенесли к печке, чтобы её голые ноги не мёрзли. Голени и стопы становились всё тоньше и тоньше, кожа на них сохла и очень сильно шелушилась.

              Врач назначила ей массаж ног, пытаясь спасти мышцы от полной атрофии. Это было невозможно! Гутя умоляла не трогать её. Медсёстры, переживая за девочку, всё-таки попытались массировать ноги. Улучив момент, когда Гутя чем-то отвлеклась, они выскочили из-за печки и, не обращая внимания на её крик, принялись разминать мышцы. После двух таких жестоких пыток, они отказались от назначенной процедуры. Теперь, кроме санитарки к Гуте никто не подходил. Худо-бедно, голодно, но она что-то съедала. Жизнь теплилась, продолжая мучить жгучей болью ног.

             Вдруг Гуте, неизвестно откуда, пришла мысль, что раз она до сих пор не умерла, то пора выздоравливать. Но вылечиться она может только сама. Без посторонней помощи. Во что бы то ни стало, нужно вставать на ноги. Как? Она не знала, не понимала. Но спасительная мысль не ушла, она утвердилась в её голове.

             Гутя попробовала опереться рукой о тумбочку, пытаясь сесть. Боль откинула её снова на подушку. «Но я же не закричала, значит нужно через боль снова и снова пробовать сесть», – думала девочка и возобновляла попытки. Через неделю, несмотря на то, что ноги болели по-прежнему, ей удалось, помогая руками, опустить ноги и сесть на кровати. Это была, пусть маленькая, но победа.

             Когда принесли завтрак, заваренную реденько чечевицу, она попросила поставить ей вторую тумбочку. Санитарка очень удивилась просьбе, но сказала, что это не трудно исполнить и пообещала принести из соседней палаты. Через пару часов вторую тумбочку поставили недалеко от первой, как попросила больная.

              Теперь у Гути был упор для второй руки. Свой небольшой вес худенькой девочке удавалось удерживать, опираясь на руки. Оставалось постепенно переносить его на ноги. Сначала – она просто касалась подошвами пола. И это вызывало ужасную боль, но выхода не было: чтобы выжить, нужно было продолжать упражнения. Каждый день она прибавляла по секундочке вот такого неполного стояния, постепенно, по грамму, увеличивая нагрузку на ноги. Боль не становилась меньше, но неизвестно откуда росла уверенность, что она преодолеет саму себя и вернёт себе способность ходить.

              Пришла весна. За окном палаты пышным цветом расцвели фруктовые деревья, зазеленела трава, а Гутя так и лежала больнице. Но теперь ей уже удавалось сделать по одному, два маленьких шажочка. Только босой. Обуться она бы не смогла – боль так и не отпускала. И врачи, и весь медперсонал удивлялись настойчивости тринадцатилетней девочки, которая упрямо, планомерно училась заново ходить, так никого и не подпустив к своим ногам. Она сама рассчитывала посильную нагрузку на них.

               Вот девочка уже смогла ходить по палате, а ещё через две недели, впервые вышла в коридор. Спустя какое-то время, она смогла уже пройти до крыльца и вернуться обратно в палату.

               Как только Гутя поняла, что сможет сама выйти из надоевшего больничного здания, попросила врача, чтобы её выписали. Спорить с ней не стали. Теперь ей можно было вернуться в школьный корпус к сестре Кате и подружкам.

               Попрощавшись с медперсоналом, Гутя поднялась с кровати и просеменила до крыльца. Ей предстояло преодолеть восемь ступенек лестницы, а ходить она могла только по ровному полу. Опустить ногу со ступеньки не получилось. Боль заставила отказаться от попыток. Что было делать? Не возвращаться же в палату. Тогда она легла на перила, аккуратно съехала по ним и снова встала на ноги. Чего бы ни стоило, она решила дойти до школы.

                Дошла. В больницу больше не вернулась. В школу – тоже. Полугодовалая болезнь не дала ей закончить шестой класс. Она безнадёжно отстала от программы. Все дети уходили в классы, а, ослабленная болезнью Августа, оставалась. Она так и ходила босой по комнате, обувая мягкие тапки только тогда, когда выходила из корпуса. Чтобы не болтаться без дела, девочка приноровилась делать уборку. Через боль, она по-прежнему заставляла себя как можно больше двигаться.

                 Наступили летние каникулы. Как-то раз Катя взяла сестру с собой на танцы, которые устраивали марийские подружки. Гутя знала, что танцевать не сможет, но ей очень хотелось повеселиться со всеми, послушать музыку, отвлечься от болезни, наконец. Когда начало темнеть, дети зажгли лампу и продолжили вечеринку. 

             – Гутенька, ну как ты? Не скучаешь? – спросила Катя, подойдя к сестрёнке.

             – Нет, всё в порядке. Я так давно не слышала музыки, теперь наслушаться не могу. 

              – Эх, если бы ты ещё и танцевать с нами могла. Может, попробуешь? Хоть немножечко!

              – Ой, нет, не сегодня. И когда светло будет.

              – Как это, светло? Днём, что ли? – переспросила Катя.

              – Я вообще не пойму, как вы там танцуете и друг на друга не натыкаетесь в этой темноте. Сама знаешь, если мне кто-нибудь на ногу наступит, я умру от боли.

              – Да какая темнота? Ты что? Лампа же горит. Ты лампу что, не видишь, что ли?

              – Вижу, но она тёмный свет даёт, почти не светит.

              – Ничего не понимаю. А меня ты видишь?

              – Нет, только какой-то силуэт. И то, смутно.

              – О Боже! Гутя, ты меня пугаешь! Этого только не хватало! У тебя что-то со зрением. Пошли, я доведу тебя до кровати. Завтра пойдём к врачу.

 

                Утром зрение вернулось. Гутя всех хорошо видела. Чтобы успокоить Катю, она прочитала целую статью в газете. Старшая сестра вздохнула с облегчением. В больницу они не пошли. Но наступил вечер и, Гутя снова ослепла. Получалось, что как только садилось солнце, её зрение садилось с ним. Искусственный свет глаза почему-то не воспринимали. Катя сразу предположила, что это и есть та непонятная болезнь, которой их пугала когда-то мама – куриная слепота. Так ещё лютики – жёлтые меленькие цветочки называются. Их вроде бы нельзя употреблять в пищу ни животным, ни людям, а то вот эта самая куриная слепота и наступала. Но как бы это не называлось, было понятно, причина болезни Гути всё та же – авитаминоз и неполноценное питание. 

                 Сёстры понимали, что вторую зиму ослабленная Гутя в таких условиях не переживёт. Пока было тепло, нужно было уезжать к родственникам в Ильинское, как они и собирались ещё до болезни. Кате было очень тяжело здесь, но она не могла уехать, бросив больную сестрёнку. 

 

                Не иначе сам Бог помог двум настрадавшимся девочкам. В детдом приехал комиссованный по ранению фронтовик за своим сыном. Как только Катя узнала об этом, смело пошла к нему и стала умолять забрать их с собой. Денег у сестер не было. Она понятия не имела, сколько это стоит, но надеялась, что рассказ о больной сестре не оставит солдата равнодушным. Так и случилось.

Оказалось, что он из города Мурома Владимирской области. Горьковская область соседствовала с ней. 

                 Мужчина пошёл к директору с просьбой отпустить с ним сестёр Малышевых, но Галина Изобаевна, зная состояние Августы, не разрешила. Катя понимала, что такой шанс упускать нельзя. Она попробовала договориться с солдатом о побеге. Как ни странно, он согласился помочь сестрам сбежать. Видимо, рассказы сына о голодной жизни в детдоме убедили его в том, что оставаться в Люльпанах не менее опасно, чем решиться на дорогу. 

                Счастливая Катя поспешила собирать вещи в дорогу.

               – Гутя, ты представляешь, он обещал нас до Мурома довезти. Он – настоящий герой! У него и медаль есть.

               – Ух ты! А когда?

               – Что, когда? Ехать? Вещи собирай, сестрёнка! Рано утром уходим, пока солнце не встало. Так что давай, поторапливайся. Смотри, не проболтайся никому. Директриса из-за твоей болезни ему не разрешила нас забирать.

               – Она, конечно, не виновата, но, можно подумать, она меня вылечить может…

               – Вот именно, – поддакнула Катя, осматривая свой скудный гардероб и решая, какие из вещей она возьмёт с собой.

               – А до станции далеко идти? Аж до самой Йошкар-Олы? Там же сорок километров! Я могу не дойти.

               – Стоп! А я не подумала об этом. Нет, станция здешняя какая-то, но до неё всё равно топать придётся. По той дороге, что через лес. Так фронтовик этот сказал. Но я не уверена, что ты и до ближней станции сможешь дойти. И что теперь делать?

                – Я дойду, – твёрдо сказала Гутя.

                – Да знаю, что терпеливая, но ты же до сих пор даже притронуться к ногам не даёшь никому. Неужели так и болят?

                – Можешь потрогать. Они от такой новости совсем перестали болеть.

                – Ты что, серьёзно?

                – Дотронься, не бойся. Они, и правда, меньше болят, а иногда, мне кажется, что я совсем не чувствую боли.

               Катя недоверчиво притронулась к худеньким, кожа да кости, ногам сестры. Гутя улыбалась. Ей не было больно. Сёстры обнялись на радостях, но и сразу заспешили собираться в дорогу.

 

Люльпаны – Муром – Ильинское 1943 год

               

             – Ничего же не видно, как идти?

             – Гутенька, потерпи. Давай свою руку. Я тебя поведу. Уже светлеет. Скоро солнышко взойдёт, и ты увидишь дорогу.

             – Не бойся, я иду, иду. Только бы не отстать от них.

             – Не волнуйся, они без нас не уедут. Дяденька хороший, добрый. Он всё понимает. Просто он не может так медленно идти, как мы. Вон они с сыном уже и остановились. Ждут нас.

            Так и случилось. Взошло солнце и Гутя увидела дорогу. Кое как, с остановками, со спрятанными от всех слезами, плетясь всю дорогу в отстающих, Гутя добрела до станции. Отец с сыном поспешили в кассу. Вернулись они, держа в руках, четыре билета. У Кати отлегло от сердца. Фронтовик слово держал. Всё шло по плану. Уставшая до изнеможения Гутя прилегла на лавочку. Ей было уже ни до чего. 

            С поездом никаких неожиданностей не возникло. Он прибыл по расписанию. Пассажиры погрузились, расселись, согласно купленным билетам. Лихо присвистнув выпущенным паром, поезд двинулся далее по проложенному для него единственному пути – только вперёд. И как хорошо, что тем, кто внутри него – по пути!

 

            Как только тронулись, отец мальчика развязал свой вещмешок и извлёк оттуда половину буханки ржаного хлеба, шматок застаревшего сала и большую луковицу. Катя с мальчиком взяли армейский небольшой котелок и сбегали за кипятком. Военный сыпанул в него щепотку настоящего чая и прикрыл круглой фанеркой, специально вырезанной в размер котелка. Разделив на всех хлеб, отрезал от луковицы половину и протянул Гуте.

             – Вот это – первое лекарство от всех хвороб. Ешь, дитё, ешь, не стесняйся. 

             Гутя поблагодарила и взяла в руки щедрый пай витаминов. Вторую половину луковицы мужчина поделил на троих. Чай пили по очереди. Кружка была одна. Каждому досталось по две конфетки – сахарные подушечки с повидлом! Это оказалось настоящим сюрпризом.

              По ходу следования на север, поезд всё больше набивался пассажирами. Пришлось потесниться. Но, в целом, доехали спокойно. Муром* встретил приезжих ясной погодой и умеренным теплом. 

 

Историческая справка

 

Му́ром* — город в России, административный центр Муромского района Владимирской области. 

 

Крупный железнодорожный узел Горьковской железной дороги на линии Москва — Казань.

 

Город расположен на левом берегу реки Оки, в 137 км от Владимира, на границе с Нижегородской областью. 

Название города происходит от финно-угорского племени мурома́, которое впервые упоминается в Повести временных лет под 862 годом. Первым удельным муромским князем считается Глеб Владимирович. В 1088 году город подвергся захвату со стороны волжских булгар. 

 

Св. мч. князь Михаил Ярославич Муромский

 

С 1097 года — столица Муромо-Рязанской земли. В самостоятельное княжество Муромско-Рязанская земля выделилась из состава Черниговского княжества в 1127 году при князе Ярославе Святославиче. Именно князя Ярослава и его семейство историки и церковное предание отождествляют с крестившими муромскую землю святым князем Константином, княгиней Ириной, убиенным муромскими язычниками княжичем Михаилом (сын) и княжичем Феодором (второй сын). В 1129 году после кончины князя Ярослава Святославича на муромский стол сел и был первым муромским князем его сын — Юрий (Феодор) Ярославич, а с 1143 по 1145 года — третий сын — Святослав, позже — внук — Ростислав. При князе Ростиславе Муромо-Рязанская земля распалась на Муромское и Рязанское княжества, которые окончательно обособились после смерти Святослава (1145).

 

В Рязани князь оставил сына Глеба. Рязанский князь Глеб Ростиславич всеми средствами боролся со своим северным соседом Ростово-Суздальским княжеством. Итогом стала победа Всеволода Большое Гнездо (1208), который пленил местных князей. С 1219 года в Рязани княжил Ингварь Игоревич, наследовал ему брат Юрий. При нём княжество подверглось опустошению ордами Батыя. Сожжённый дотла монголо-татарами, Муром в 1293 году исчезает со страниц русских летописей. Новое упоминание о нём относится только к 1351 году и связано с последним муромским князем — Юрием Ярославичем, которого в 1355 году согнал со своего престола Фёдор Глебович. В 1392 году великий князь московский Василий I Дмитриевич присоединил Муромское княжество к Москве.

 

В середине XVI века в Муроме собирались войска Ивана Грозного для участия в походах на Казань. К этому времени относится строительство в городе первых каменных храмов. С XVII века Муром становится важным ремесленным центром. Здесь трудятся искусные мастера по выделке кож, сапожники, кузнецы, ювелиры, портные и другие мастера. С того времени началась слава и муромских калачей.

 

В 1708 году Муром находился в составе Московской губернии, с 1778 года — уездный город Владимирского наместничества (с 1796 года — губернии). Архитектурный облик исторической части Мурома сложился в XIX — начале XX века, так как масштабные пожары 1792 и 1805 годов уничтожили практически все старые деревянные постройки. Новый город застраивался по генеральному плану, разработанному Иваном Михайловичем Лемом и утверждённому императрицей Екатериной II ещё в декабре 1788 года. План предусматривал переход от радиально-лучевой схемы застройки города к строго перпендикулярной прокладке улиц. В результате кварталы в центре Мурома представляют прямоугольники размером 250 на 150 метров. В 1980-е сформировавшийся порядок был нарушен. По проекту главного архитектора города Н. А. Беспалова многие улицы в центре Мурома были перегорожены многоподъездными домами.

 

В советское время многие храмы города подверглись разорению, несколько приходских церквей XVI—XVII веков и вовсе снесли. В их числе оказался и доминировавший в городской застройке собор Рождества Богородицы, выстроенный по приказу Ивана Грозного в середине XVI века.

 

Все вместе прошли в здание вокзала, где их спаситель изучил карту и расписание поездов. Дальнейший путь сестёр пролегал на поезде до станции Ветлужская. Название говорит само за себя: городок стоит на реке Ветлуга. А там уже и рукой подать до Ильинского. Ветлуга – судоходный приток Волги. По ней вроде бы ходит местный пароходик, который и довезёт до места назначения двух бедолаг. Мужчина дал Кате деньги на билеты до Ветлужской, поставил её в длиннющую очередь перед кассами и простился с попутчицами. Он, хоть и не показывал этого, всё-таки тоже был не здоров. В военное время из-за лёгкого ранения не комиссовали из армии.

              В очереди простояли часа три, если не больше. Результат – билетов нет. И на завтра – тоже. Расстроенные девочки уселись на привокзальной лавочке отдохнуть. Мимо с чемоданами и узлами неслись на какой-то поезд люди, которым, наверное, повезло взять билеты, а вот Кате с Гутей предстояло ночевать прямо на вокзале. В Муроме у них знакомых не было, а этот мужчина с мальчиком адреса не оставил. 

                На следующий день билетов в кассе не прибавилось. Измученные девочки решили пойти к нужному поезду и попробовать уговорить проводницу взять их без билетов. Ехать им было не так далеко. Каково же было их удивление, когда поняли: толпа людей, ожидающая посадки, была такими же безбилетчиками, как и они. И все надеялись влезть в поезд. Подали состав. Девочек вместе с толпой, в общей колышущейся массе, внесло в вагон. Гуте казалось, что она никогда не найдёт место, чтобы поставить на пол вторую ногу, запутавшуюся к тому же ещё и в чьих-то вещах. Люди стояли настолько плотно, что трудно было дышать. Грудная клетка была просто сдавлена. Какие там билеты? Не до них в военное время.

               В полусознательном состоянии, устав до невозможности, сёстры сползли со ступенек вагона. Хорошо, что не проехали. Надпись на здании успокаивала: «Станция Ветлужская».

              Местная старушка показала направление к речному вокзалу. С пароходом проблем не возникло. В скором времени под ногами девочек заколыхалось днище старенькой «бадьи», как называли пароходик постоянные пассажиры. Рядом заблеяла перевозимая коза. Какой-то сердобольный дедок протянул двум скиталицам по оладью. Девочкам даже не верилось, что это последний участок пути, который воссоединит их с родственниками. 

               Пароходик преодолел очередной поворот Ветлуги. Взору пассажиров открылась величественная панорама какого-то крупного прибрежного села. 

               – Гутя! Это же Ильинское! Правда, правда! 

               – Похоже. Вроде оно! 

               – Не вроде, а точно – оно! Я старше, лучше запомнила.

               – Я же не спорю. Быстрее бы причалить уже, – мечтательно проговорила Гутя.

               – А вон и церковь на холме!

               – Это та, что без креста? – спросила Гутя.

               – Какого креста? – не поняла Катя.

               – Ну, на куполе. 

               – А, да, точно. Она давно недействующая.

               – А красивый вид отсюда! Да? – восторженно воскликнула Гутя.

               – Да, загляденье!  

               – Кать, бери узел, пошли быстрее к борту.

               – Не спеши, нам ещё доплыть до Ильинского нужно.

          Вот и твёрдая земля под ногами. Сходившие с ними две пожилые женщины подозрительно посмотрели на двух бродяжек в странных старушечьих платьях. 

               – К кому такие гости могут пожаловать? 

               – Да кто их поймёт?!

               – На цыган не похожи. Грязные разве что.

               – Война идёт. Мало ли? Может, из концлагеря фашистского сбежали да домой возвращаются. Худющие, что спицы те!

               – Ой! И то, правда. А мы тут их обсуждаем! Может, помочь чем?

               – Не похоже, что им помощь нужна. Вона как припустили. Видать, дорогу-то знают. А знают, так дойдут, куда приехали.

              Взвалив на «горбы» тяжелые торбы, женщины медленно стали взбираться на прибрежную гору, наблюдая, как удаляются спешащие куда-то странные подростки.

 

Ильинское* 1943 год

 

Ильи́нское* — село в составе Чащихинского сельсовета Краснобаковского района Нижегородской области.

Располагается на правом берегу реки Ветлуги.

 

          Вот и знакомый дом. В большом волнении девочки переступили его порог. Тётя Марья замерла с огромным ножом в руках над кучей нарезанной капусты. С открытыми ртами пришельцев разглядывали, сидящие на полу, два маленьких братика: Гена и Вова. 

           – О, Господи! – выдохнула тётя Марья, – никак пропавшие Малышевы! Катя, Гутя – вы, что ли?

           – Мы, – односложно выдохнули девочки.

           Услышав восклицание матери, из соседней комнаты вышла старшая двоюродная сестра Катерина. На руках она держала грудную Шуру. Из-за юбки выглядывала её старшая дочь – пятилетняя Римма.

           – Глазам не верю! – воскликнула Катина тёзка, – вы откуда такие чумазые?

           – Из Люльпан. Мы из детдома сбежали, – ответила за обоих Катя.

           – Откуда, откуда… – вдруг заворчала мать, – что не понятного? Война кругом. С дороги дети! Бедные мои девочки! Привёл Господь, значит, к нам, в беде не оставил. Но!!! В дом вас в таком виде не пущу. Сначала – в баньку. Сейчас растоплю, отмою вас, а потом уж и вопросы к месту будут. Пойдёмте, пойдёмте со мной. Узлы тут не бросайте, с собой берите. Дети у нас малые. Не дай Бог заразу в дом принесёте!

            Баня находилась за огородом, у ручья. Селяне старались поближе к воде строить баньки, чтобы далеко за ней не ходить. Топилась русская банька по-чёрному. Пока грелась вода, дым стелился по потолку и уходил в прорубленный дымоотвод. 

            Тётя Марья велела вещи бросить на входе, а самим на лавке ждать. Сама же засуетилась, разжигая огонь в котле, подбрасывая сухие поленца. Замочила берёзовые венички, затем сбегала в дом и принесла чьё-то бельё да платья, чтобы переодеть племянниц. Привезённое тряпьё было сразу замочено в выварке. 

             Помывшись под сердобольные охи тётушки, Катя и Гутя вернулись в дом. К их приходу на стол уже были выставлены солёные грузди и квашеная капуста. На берестяной тарелке лежало несколько небольших кусочков хлеба. По центру стола стоял казанок с дымящейся отварной картошкой. 

             – Ну вот, теперь хоть на людей похожи стали! – по-доброму сказала старшая Катерина, обняв кузин, – скоро и Мария, сестра ваша, с работы должна прийти.

            – Так она здесь? – откликнулась на новость Катя.

            – Здесь. Куда ей деться? Её же секретарём сельсовета выбрали. 

            – Ничего себе! – удивилась Гутя.

            – Она – грамотная. Таких в селе мало осталось. Мужики почти все на фронте. Каждый должен помогать тем, чем может, там, где нужен. Мария пригодилась здесь. Здесь и осталась. 

            – Успеете ещё наговориться, – вмешалась в разговор тётя Марья. – Садитесь за стол да кушайте. Голодные же с дороги! 

            – Спасибо, тётя Марья! – глотая слюнки, пролепетали девчата.

            – На здоровьечко! – громыхнула тётушка, – Чем богаты, тем и рады. Спасибо Господу, пока не голодаем.              

            Она молитвенно сложила руки и подняла глаза к красному углу комнаты, где на полочке была установлена икона Христа Спасителя. Она прочитала молитву и девочки набросились на еду.

            – Сразу-то не переедайте, чтобы плохо не стало, – посоветовала Катерина, – ужин скоро, со всеми ещё раз за стол сядете. Боже, ну до чего же худющие! Кожа да кости! Вас, что там, в детдоме, совсем не кормили?

           – Если бы кормили – не сбежали бы, – как бы оправдываясь, с набитым ртом ответила Гутя. – Мы же понимаем: вам и без нас трудно. Вон сколько детей у вас!

          – За это не переживайте, вы нам не чужие, – поспешила успокоить Тётя Марья. – Живы и, слава Богу! Где девять душ согревалось, там и одиннадцати не холодно будет. 

          Вместо сахара к чаю на блюдце выложили сморщенные кусочки вяленой в русской печи свёклы. Она оказалась очень даже сладкой и вкусной.

          Пришедшая с работы Мария застала сестёр спящими. К ужину разбудила их. После радостных объятий, сели за стол. Всем не терпелось узнать подробности скитаний младших Малышевых. У девочек вопросов было не меньше.  

           Первый и самый главный их вопрос был об оставшихся в Мурманске родителях и сестре Лиде. Мария посылала туда письма, но они остались без ответа. Она знала только, что район, в котором они жили, сильно пострадал от бомбёжек. В газетах писали, что Мурманск наполовину был сожжён. Удивляться не приходилось, деревянные дома легко воспламенялись. Если родители и выжили, то могли просто сменить адрес. От старшего брата Ивана Мария получала пару писем, но ещё в самом начале войны. Вот и все сведения. Полная неизвестность.

           Рассказ Кати и Гути был более полным. Мария сразу предупредила, что как только они наберутся сил, им придётся помогать в колхозе. Этим они помогут и фронту, и тёте Марье. За работу закрывали трудодни, по их количеству потом выдавались мука, фуражные корма и другие продукты питания. Эта информация даже обрадовала девочек. Нахлебниками в такое тяжёлое время им быть не хотелось.

         Очень обеспокоила всех история странной болезни ног Гути. Но раз стало лучше ещё в Люльпанах, то была надежда, что теперь, при нормальном питании всё пройдёт окончательно.  

 

Чикой 1943 год

 

            Под землёй мороза не было, но Эдвигу всё равно было холодно. О том, чтобы встать и попрыгать – проверенный способ согреться – не было и речи. Усталость диктовала расслабить натруженные мышцы. Перерыв невелик. Морозы этой зимой лютовали особые. Говаривали старики, мол, сама Русь гонит прочь фашистов, как когда-то гнала Наполеона со своих земель. Нечего европейским баловням нам войну объявлять – не про них Земля Русская! Да, всё так. Очень даже в это верилось. Но от морозов страдали, однако, и те, и другие. 

           Ура! Наконец-то принесли горячий чай. Эдик еле дождался своей очереди. Схватил обжигающую алюминиевую кружку, но даже не подумал перехватиться за ручку: «Пусть жжёт, кожа задубелая, и не такое выдержит. Зато горяченькое»! 

           После чая сразу потянуло в сон. «Нет уж! Учёные. Ничего не получится. Лучше бодриться. Сейчас обратно в «норы» погонят» – рассуждал про себя Эдик. Подросток изо всех сил старался прогнать сонное состояние. Но и тогда, когда уже рубал на удивление податливую сегодня глину, оно почему-то не улетучилось. Как говорится, на автопилоте делал то, что нужно. 

           «Ох, ты»! – еле слышно вскрикнул он, нечаянно задев запястьем боковой выступ туннеля. «Кажется, разодрал! Вот и выспался! Ага, кровь потекла… Вот сейчас и проверим, как этот молибден лечит! Мужики шутят, конечно, а всё равно деваться некуда»… 

          Эдик прямо с лопаты сгрёб порошкообразную породу и присыпал ей мокрую, липкую от крови руку. Усмехнулся. Подумалось: «Вот бы мама такое увидела. Крику бы было»! Но тут же устыдился своих мыслей, вспомнив, что никто его в шахту не гнал. Сам напросился. Как только боль поутихла, снова взялся за лопату. Этот узкий проход был закреплён за ним. Двоим тут было не развернуться. Ничего, зато он «чистый» и рыхлый. Но до плана всё равно было ещё очень далеко. Очередная порция меде- и молибденсодержащей глины ухнула на дно тележки, подняв в воздух белесоватую пыль. В слабом свете коногонки её видно не было, но чувствовали лёгкие тех, кто вынужден был дышать этим тяжёлым воздухом.

          Когда-то всё кончается. Кончилась и утомительная смена. Поверхность земли встретила шахтёров сорокаградусным, а может, и большим, морозом и ночной темнотой. Сквозь вечнозелёные, но чёрные в ночи лапы кедрача пробивались реденькие звёзды с месяцем во главе, слабо освещая тропинку, протоптанную меж метровых сугробов. 

          Эдик попросил, чтобы его подождали и заспешил к стоящему невдалеке огромному кедру. Гостинец висел на нижнем суку, там, где он его и оставил. А случилось вот что. Утром, ещё до того, как шахтёры спустились под землю, подросток увидел бегущую по веткам белку. Проследив за ней, он увидел и цель рыжей попрыгуньи. Довольно высоко к стволу был привязан какой-то мешок. Белка нырнула прямо в него. Желая поймать её, Эдик полез на дерево. Почувствовав опасность, она сиганула из мешка и ускакала восвояси. Попробуй, догони такую шуструю! До мешка оставалось не так и далеко. Эдик решил проверить его содержимое. Полез выше. Сунув руку в прогрызенное белкой отверстие, он нащупал там шишки. Вытащил одну, проверил. Она наполовину была пустой. Конечно, белка полакомилась. Но кое-где он увидел и целые орешки. Отвязав от ствола мешок, до половины заполненного шишками, он слез с кедра. Вот такой сюрприз преподнес ему незадачливый сборщик кедровых орехов. Наверное, ещё осенью припрятал, а потом потерял это дерево. Да мало ли что могло случиться, а вот Эдику повезло. Он нашёл. Взвалив на спину нетяжёлую ношу, Эдик поспешил к повозке, запряжённую его любимыми лошадями Громом и Звёздочкой.

         Удивил он маму сюрпризом. «Это же надо! – нахваливая сына, поясняла она дочкам, – Зимой, да в сугробах шишки найти! Небывалый случай. Видите, какой у вас брат глазастый оказался. Увидел тайник на дереве»! На сером, ещё неумытом лице Эдика расцвела детская самодовольная улыбка.

         На кухне, как всегда к его приходу, стоял таз с горячей водой. Если бы не настойчивость мамы, он бы лёг как есть и заснул, но приходилось находить силы, чтобы вымыться. Полностью избавиться от въевшейся в кожу глины не удавалось. Чтобы быть похожим на человека, нужно было прилагать немалые усилия. Вздохнув, Эдик стал раздеваться. Мама знала его слабые стороны, поэтому ужин подавала только после того, как он вымоется. 

            С новой силой заболело пораненное запястье. Намокла рана, согрелось тело, очеловечились и ощущения. Тут же заныли и другие мелкие порезы, мышцы рук и ног, ударенные ранее рёбра. Переодевшись в домашнее, прихрамывая, парень поспешил вылить почерневшую воду из таза, освобождая кухню для ужина.

            Когда он уже доедал свою порцию супа, пришёл с работы Леонид Георгиевич. Со стуком бросив сумку в прихожей, он прошёл и сел напротив Эдвига.

            – Мыться? – спросила сидящая рядом Юлия Семёновна.

            – Дай дух перевести. Пусть ест спокойно. Тоже, небось, человеком себя не чувствует. Я понимаю, у них планы, но это уже совсем бесчеловечно…

            – Что-то случилось? – заволновалась жена.

            – Да нет. Так. Устал просто. Ты пока налей мне супчику, а то распахся, слюной захлебнуться можно.

           Мать поспешила выполнить просьбу мужа. И тут Якус заметил выглядывающую из-под рукава рану на запястье малолетнего шахтёра.

             – А это ещё что? А ну, рукав закати! 

             – Да ничего, задел просто.

             – Ничего себе, просто! Обработал хоть?

             – И так пройдёт, – ответил Эдик, пытаясь уйти от неприятного ему внимания.

            – Мать, а ну неси зелёнку! Шутки с землёй плохие. Кабы поздно не было. Насмотрелся я на гангрены таких вот «итакпройдёнышей».

            Мама, заохав, побежала к серванту за зелёнкой и бинтом.

            – Бригадиру нужно говорить, если какая царапина, а не скрывать от всех, – назидательно поучал Леонид Георгиевич.

            – Сам разберусь, не маленький, – неожиданно грубо огрызнулся Эдик, – чего мать-то пугать?

           – Эдинька, нельзя так, – укорила сына мать, – тебе же добра желают…

           – Ладно, пропущу мимо ушей… пока, – миролюбиво отмахнулся глава семейства, – не до ругни. А ты не жалей его, заливай хорошенько.

            Рана на запястье не загноилась. Так, может, совсем не шутка, что молибден и лечит, и калечит? Или Эдику просто повезло?

 

Ильинское – Чащиха 1943 год

 

              Сельсовет, в котором Мария работала секретарём, включал в себя более десятка сёл района. Находился он в соседнем селе Чащиха. Мария уходила на работу рано утром, легко преодолевая три километра полевых дорог. Гутя уговорила взять её с собой. Она так соскучилась за любимой сестрой, что расставаться с ней до вечера ей никак не хотелось. Мария, с сомнением посмотрев на худющие ноги девочки, дала согласие, но с оговоркой, что если ей будет тяжело идти, то придётся сразу возвращаться обратно.

               Гутя пообещала, что ноги не подведут. Не подвели. Сёстры дошли быстро, коротая дорогу разговорами. После работы Марии пришлось остаться на экстренном собрании. Гутя безропотно пошла с ней в сельский клуб. Собрание затянулось. Много времени ушло на обсуждение военных сводок. Очень хотелось верить, что затяжные битвы, задержавшие наступление Гитлеровцев, принесут перелом в ходе войны, а, в дальнейшем, и желанную победу. Много вопросов было по уборке выращенного урожая на полях. Здоровых мужчин в колхозе почти не осталось. Вся нагрузка ложилась на плечи женщин и детей. На вопрос об оплате трудодней чёткого ответа никто дать не мог. Всё зависело от разницы цифр – запросов фронта и собранного урожая. После закладки семян, отправки в область, остатки обещали честно поделить по вкладу каждого – количеству закрытых трудодней. Конечно, натуроплатой.

          Когда Мария с Гутей вышли на свежий воздух, солнце уже касалось золотым подбородком стоящих поодаль берёз. Марию отпустили не сразу. Разговор продолжился и на свежем воздухе. Гутя присела на лавочку, дожидаясь её. Через время к ней подсела и Мария, чтобы написать женщине какой-то адрес. Женщина, получив желаемое, поблагодарила и удалилась.

         – Ну, что, сестрёнка, заждалась? Будешь теперь иметь представление, каково мне тут работается. Пока всем всё объяснишь, документы оформишь, проблемы разрешишь – голова кругом идёт! 

         – Да, – ответила Гутя, – нелегко тебе приходится.

         – Ну, что, потопали в Ильинское? Хорошо, если засветло дойдём. Солнце уже низко.

        – Как это засветло, если уже темно? – ответила Гутя.

Мария опешила.

         – Как может быть уже темно, если солнце ещё светит? Ты что?!

         – Ай, не обращай внимание. Значит, у меня это ещё не прошло.

         – Что это? – переспросила удивлённая Мария.

         – Ну, я точно не знаю, но мы с Катей решили, что это куриная слепота.

          – Куриная слепота?! 

          – Ну да. Я слепну, когда солнце садится.

          – Да, я слышала о такой болезни. И давно это у тебя?

          – Нет. Когда с ногами легче стало, то началось вот это. Но я не понимала, что не вижу, а все остальные видят. Потом только поняла, когда Катя испугалась так же, как ты.

          – Так ты и солнце не видишь, что ли? Вон же оно, садится ещё.

          – Солнце вижу, а вокруг уже темно.

          – Точно, как куры наши. Если до захода солнца на насест не сядут, то тоже тыкаются, как слепые. Бедная моя сестрёнка! Сколько же на тебя бед свалилось! Ну, ладно, деваться некуда. Пошли к тёте Марье. Она должна знать, чем эта хворь лечится.

          Тетя Марья только руками развела да поохала. Надежда была, что витамины вернут Августе здоровье. Но вот с питанием и в селе становилось всё хуже и хуже. Спасала картошка, капуста да собранные в лесу грибы, а вот хлеб стали выдавать строго по нормам, которых семье не хватало.

           В воскресенье Гутю с Катей ждал ещё один сюрприз. Оказывается Вера, их двоюродная сестра, с которой они жили по соседству в Мурманске, тоже жила здесь, только в доме у других родственников. Вера уже давно работала в колхозе, поэтому только в выходной смогла выбрать время, чтобы проведать родственниц.

           Было решено, что через несколько дней Катя тоже пойдёт работать. А вот относительно Гути вопрос оставался открытым. Сможет ли? Время должно было его разрешить. А пока и по дому было много работы. На Гутю с Катей сразу легла забота присмотра за детьми Катерины: полугодовалой Шурой и пятилетней Риммой, плюс за детьми старшего сына Василия, ушедшего на войну: двухлетним Геной и годовалым Вовой. Его жена Клавдия так же работала в колхозе. Они тоже были эвакуированы из Мурманска. Было у тёти Марьи ещё два сына: средний сын Геннадий был на войне, а младший Борис оставался пока здесь, но ожидал повестки из военкомата. Ему как раз исполнилось восемнадцать лет. 

           Понятное дело, приготовить обед на одиннадцать человек было нелегко. Девочки помогали тёте Марье и в этом. Первое время после голодного детдома они не могли равнодушно смотреть на продукты. Как-то тётя Марья сварила в казанке картошку в мундирах и позвала девчат очистить её. Они уселись около ведра, предназначенного для отходов, в которые потом добавлялись отруби и шли на корм курам. 

          Августа взяла в руки картофелину. Ну как удержаться, чтобы не попробовать? Она зацепила ножиком край мундира. За ним потянулась тоненькая шкурка, открывая бочок дымящегося, такого ароматного, желтоватого клубня. Против воли рука оказалась возле рта, а нёбо и язык уже обжигал кусочек картошки. Сразу стало стыдно. Порции на обеде выдавались по норме. Подровняв ножом край картофелины, девочка дочистила её и положила в кастрюльку. Но через время она снова не справилась с искушением съесть неровный бочок от другой картофелины. Один раз она заметила, что и Катя поступила подобным образом.

           В хату зашла тётя Марья с миской квашенной капусты.

         – Тётя Марья! – решила признаться Гутя, – меня нельзя садить за картошку. Она у вас такая вкусная! Вы простите, но я не удержалась, кое-где отъела краешки!

        – Та, Господи! Дитё ты моё дорогое! Для того и посадила вас, чтобы лишний раз впихнуть что-нибудь. Всегда лишку кладу, чтобы никого не обидеть. Открывай рот, капусточки вот ещё с новой кадки попробуй. Только просолилась. В ней – уйма витаминов! Кому-кому, а вам пока положены добавки.

       Тётя прямо с руки подкормила обоих племянниц хрустящей, сочной пелюсточкой. Она вся светилась добродушием и радостью от того, что смогла порадовать страдалиц.          

        Пришло время и девочкам впрягаться в колхозную работу на благо Родины. Гутя с каждым днём чувствовала себя лучше и увереннее. На лице заиграло некое подобие румянца. Она в тот же день, что и Катя, попала на уборку льна. Но так получилось, что их распределили по разным бригадам. Гутя оказалась среди сельских детей разного возраста. Кому-то было всего лет десять, а кому-то и все семнадцать. Взрослой была только бригадирша. Она с сомнением посмотрела на новенькую худую девчушку, но, вздохнув, выделила и ей двухметровый по ширине рядок.

       – Городская, небось? – спросила она.

       – Да, из Мурманска, – скромно ответила Гутя.

Она переживала, понимая, что ничего не умеет делать.

       – Ладно, смотри как я делаю, и пробуй сама. Это называется теребить лён. Сначала растение нужно взять обеими руками. Вот так, у корня и выше, но до семян. Аккуратно, чтобы не повредить стебель с волокнами, выдернуть из земли. Укладываешь по несколько, один к одному. Маленькими пучками. Затем каждый пучок нужно связать в снопики. Для этого одним из стеблей перевязываешь посередине охапки. Затем ставишь по десятку, верхушками вверх. Вот так. Поняла?

      – Да.

      – Ну, покажи, что там у тебя получилось?

Августа показала свой первый снопик.

      – Не снопик, а снопёныш получился. Такой же худенький, как и ты сама. Полнее вяжи, а так, нормально, вроде поняла. Ты работай, не бойся, а я буду тебя навещать, проверять, как справляешься.

      – Я справлюсь. Я только немного потренируюсь, и всё получится.

     – Стараться будешь, так и будет, – ответила бригадирша и, ободряюще улыбнувшись, пошла на свой участок.

       Гуте очень хотелось не отстать от сельских детей. Почему-то она считала это невозможным, несмотря на то, что первый раз оказалась на таких работах. Бригадир, как и обещала, наведывалась частенько, но замечаний не делала. Это давало надежду на то, что у Гути получаются правильные снопики. Она старалась их красиво, ровненько выставлять верхушками вверх в форме шалашиков.

      С непривычки Гутя к концу рабочего дня почти выбилась из сил, но продолжала с усердием теребить лён. Бригадир, проверив работу каждого, что-то отмечала в тетради, и отпускала детвору по домам. Дошла очередь и до Гути. Так же, как и других, она похвалила её и отпустила. Обрадованная девочка пошла домой. 

       А через пару дней пришла с работы Мария и говорит: «Видела сегодня бригадиршу. Спрашивала, не моя ли родственница Августа Малышева? Пришлось признаться, что ты моя младшая сестра. Думаю: наверное что-нибудь натворила. А она и говорит: такого ещё не было, чтобы городская, да в первый день работы на льне, почти всех наших опередила. Я ей за первый день, за старание её, два трудодня сразу закрыла. Вот у нас, оказывается, какая героиня дня сидит и скромно молчит.» 

         – Так я же этого не знала! – ответила удивлённая и обрадованная Гутя. 

 

          Августе за время работы в колхозе пришлось научиться многому. После уборки льна их бригаду перекинули косить траву в пойму Ветлуги. Интересно, что косы им выдали уменьшенные, специально сделанные для женщин и детей. Затем была уборка лука, моркови, картофеля. На ферме пришлось вилами грузить тонны навоза на телеги, а затем раскидывать его на полях. Нравится – не нравится, не рассуждали. Работали. 

          Селяне с надеждой ожидали писем от ушедших на фронт родных, но и каждый раз, завидев почтальона – женщину из Чащихи, всех охватывал страх. Уже во многие семьи она принесла похоронки. Как-то в конце июля почтальонка постучала и в ворота Мячевых. Пришла похоронка на мужа Катерины. Он так и не увидел свою младшую дочь Шуру. В тексте значилось: геройски погиб в битве на Курской дуге*.

 

Историческая справка*.

 Ку́рская би́тва (5 июля 1943 — 23 августа 1943, также известна как Битва на Курской дуге) — немецкая наступательная Операция «Цитадель» (нем. Unternehmen Zitadelle) по своим масштабам, привлекаемым силам и средствам, напряжённости, результатам и военно-политическим последствиям является одним из ключевых сражений Великой Отечественной войны. Курская битва продолжалась сорок девять дней — с 5 июля по 23 августа 1943 года. В советской и российской историографии принято разделять сражение на три части: Курскую оборонительную операцию (5—12 июля); Орловскую (12 июля — 18 августа) и Белгородско-Харьковскую (3—23 августа) наступательные.

 

Чикой 1943 год 

 

            Эдик совершенно случайно оказался с этой стороны завала. За пару минут до случившегося мастер сильно закашлялся от пыли. До слёз. Задыхаться начал. Вот за водой молодого и послал с флягой… на его счастье. Только он прошёл поворот «норы», за ним всё и рухнуло. Кругом всё загудело, закачалось в рукотворном тоннеле, свет погас. Эдика тоже земляным оползнем с ног сбило, но краем, так, что он сам смог откопаться и выползти на уцелевший участок «норы». 

          Откашляв и сплюнув набившуюся в горло пыль, он понял, что потолок обрушился многометровой пробкой и побежал сообщить о случившемся. Там, в заваленной части осталось около тридцати шахтёров. 

          К прибытию спасательной бригады с соседней шахты Эдик сам прокопал целый метр завала. Уставшего подростка сменили крепкие мужики. Теперь они копали попарно, наспех укрепляя лесами обваленный участок. 

          Мастера нашли первым. К сожалению, помочь ему было уже нельзя. Это было место основного обвала. Узнав об этом, Эдик бросил лопату и, пятясь, пошёл вон из шахты. На его сером лице чернели дорожки от слёз, видимые даже в тусклом свете аварийной переноски. Кто-то из прибывшего начальства пожалел чудом выжившего подростка и отправил домой, дав ему увольнительную на три дня. Уже уходя, Эдик услышал, что откопали ещё одного шахтёра. Тот был жив.

          Белый свет встретил Эдика щебетанием каких-то беззаботных пичужек и тёплым, ласковым солнышком. Горько усмехнувшись контрасту надземелья и подземелья, пошатываясь, мальчишка побрёл по направлению к Чикою. До него было каких-то пять километров. 

          На смену ужасных впечатлений, дома его ожидала радость – письмо от отца. Дрожащими руками Эдик схватил помятый в дорогах треугольник и выбежал во двор. Бухнувшись на своё излюбленное место около забора, близ собачьей будки, углубился в чтение. Увидев своего любимца, обрадованный Джульбарс завилял хвостом, запрыгал от радости, негромко гавкнул пару раз, подражая человеческому приветствию. Но почему-то другу сегодня было не до четвероногого друга. Собака почувствовала неладное. Желая помочь, но не понимая, что мешает читать, принялась лизать лицо мальчишке, смывая серую пыль с чумазого лица. Эдик отстранился так, чтобы видеть строчки письма и обнял собаку свободной рукой. Письмо было не длинным, но ёмким по содержанию.

          «Дорогие мои сыночек и доченька! 

Я очень за вами скучаю. Надеюсь, что вы там, с мамой в безопасности и не голодаете. 

           Эдик, я надеюсь, что у тебя была возможность закончить седьмой класс. Учись, не ленись. Это очень важно! Война скоро закончится! Фашист уже поизносился. Не такой самоуверенный стал, как в сорок первом. Придёт победа и, тебе нужно будет поступать в институт. Я верю, ты обязательно выучишься на инженера. 

         Иветту не обижай, и маленькую Людочку тоже. Маме передай от меня привет и скажи, что я ей очень благодарен за заботу о вас. Помогай ей во всём. Ты ведь уже большой мальчик и всё понимаешь.

         Пишу вам из госпиталя. Был ранен. Но не переживайте там, не сильно, в руку. У меня уже всё хорошо. Скоро снова на фронт. Постараюсь писать чаще.

        Люблю вас, целую. Ваш папа Михаил».

 

         – Эдинька, ты не заболел? – спросила мама, склонившись над кроватью сына.

        – Нет, – тихо ответил Эдик, – с чего ты взяла?

        – Так час дня уже, а ты ещё не вставал. Принести тебе сюда покушать? 

        – Не нужно. Не хочется что-то. И двигаться не хочется. Вот так бы лежал и лежал… Можно, хотя бы раз?

        – Лежи, лежи. Никто тебя не трогает. Я просто забеспокоилась, здоров ли…

Мама ушла. В комнату тихонько зашла и села у окошка Иветта. Увидев вчерашнее письмо, взяла его и стала перечитывать.

        – Понравилось письмо? – спросил лежащий в постели брат.

        – Да. Только я того папу уже плохо помню. Я же маленькая была. А он будет сильно ругаться, когда узнает, что ты уже два класса пропустил?

        – Не знаю. Только я не хочу бояться его. Папка, он знаешь какой добрый? Я его очень-очень люблю! Простит. 

        – А как же институт? Мама говорит, что ты уже не сможешь никем стать. Ну, из таких, учёных…

        – Хм… Это почему это я не смогу? Война закончится – нагоню. Выучусь. Мне математика, задачи там разные всегда нравились. Пятёрки на контрольных получал. Эх, давно это было.

       – А что там случилось вчера? Ну, на шахте твоей? Мама сказала, что обвал был.

       – Раз знаешь, чего спрашиваешь?

       – А ты расскажи. Мне же интересно. Как это было?

       – Светик-иветик, иди-ка ты погуляй лучше. Интересно ей! Тут пытаешься не вспоминать, а она: расскажи. 

       – Тебе тоже там досталось?  

       – Мама, что ли, подослала выяснить?

       – Нет. Никто меня не подсылал. Но она говорила, что ты ей ничего толком не объяснил. 

       – Отдохнёшь тут с вами. Живой вернулся – вот и радуйтесь. 

         С этими словами Эдик откинул одеяло и сел на кровати. 

       – Ладно, не дуйся. Иди маме скажи, чтобы завтрак разогрела. 

       – Обед уже готов! А ты только завтракать собрался. Ладно, иду я, иду.

        Иветта положила на подоконник папино письмо, разгладила складочки на юбке и пошла сказать маме, что её сын наконец-то проголодался.

        А ещё через два дня, преодолевая страхи, Эдик вновь спустился в шахту. Немного ободряло то, что с ним вместе спускались живые, откопанные шахтёры. Из тридцати пяти человек не смогли спасти пятерых. Если брать во внимание неутешительную статистику прежних обвалов, можно сказать, ещё легко отделались. 

         

Ильинское 1943 год

 

        Осенью зачастили дожди. Холодные, моросящие, превращающие сельские дороги в чвакающее непролазное месиво. В обход дорог, по многолетним травам ходить было намного легче. Там и прокладывали селяне обходные тропы. Рабочие дни в колхозе по случаю распутицы не отменялись. Несмотря на то, что урожай с полей к этому времени был убран, работы хватало на всех. Теперь этот самый урожай нужно было сохранить, переработать, отправить по назначению, в первую очередь, на фронт. 

         Гутя теперь ходила на работу в церковь. Да, да, как не странно это слышать, так и было. Церковь, сохраняя свой величественный вид снаружи, внутри была давно недействующей. Не посмотрев на протесты богобоязненных жителей села, советские безбожники ещё в двадцатые годы сорвали с купола крест и переоборудовали храм Божий сначала в складское помещение, а в военные годы устроили в его недрах картофелесушильный завод. Внутри, на фоне посеревших стен храма теперь кощунственно возвышались горы неповинного в этом картофеля. Здесь его чистили, мыли, нарезали соломкой и выкладывали на специальные противни. А куда было деваться? На месте святого алтаря теперь стояли печи, в которых сушили, подвяливали нарезанный картофель. Готовый румяный продукт запаковывали в пакеты и отправляли на фронт (кстати, сушёный картофель был очень вкусный, ничуть, не хуже современных чипсов, только более полезный). Работа была не из лёгких. Постоянно приходилось возиться в холодной воде с грязной картошкой. Колхозницы всё время контролировали несовершеннолетних торопыг, следя, чтобы очистки были как можно тоньше. Гуте так и не удалось попробовать готовый продукт. К печам подпускали только тех, кто на них работал. А вот Марии как-то довелось отведать этот деликатес. Она и подтвердила слухи, что вяленый картофель очень вкусный. 

            Когда это случилось, Гутя даже не заметила. Вероятно, проходило постепенно. Она избавилась от своей куриной слепоты. Ноги тоже больше не беспокоили. Она заметно подросла, посвежела лицом, хотя и оставалась худенькой девчушкой. Заметно изменилась и Катя. Ребёнком она уже не выглядела. На юную, стройную девушку, к тому же симпатичную, стали заглядываться сельские ребята. Но вот Катя ни на кого не смотрела. Она верила, что в скором времени Мурманск перестанут бомбить, и она сможет вернуться в любимый город.

            От родителей сведений так и не было. Учиться Гутя и Катя не смогли, в селе школы не было. Школа была в городе Красные Баки, но ходить туда пешком было далековато, а в связи с работами в колхозе, практически невозможно. Трудодни по-прежнему закрывались, но по ним этой осенью заплатить так и не смогли. В селе остались крохи от собранного урожая. Девиз «Всё для фронта, всё для победы!» действовал и здесь. Работающим выдавали по паре килограммов муки к праздникам, хлеб по норме и какие-то минимальные пайки, чтобы люди хоть как-то выживали. Ещё давали специальные выходные дни, чтобы селяне могли заготовить грибы на зиму, которых в лесах этой осенью было много. Ходили с кузовами за плечами, плюс несли по две корзины в руках, чтобы за раз принести их как можно больше. Их – это грузди для соления, белые, подберёзовики и подосиновики для сушки. Маслята и другие съедобные грибы брали редко из-за того, что с ними некогда было возиться, да и ценились они по сравнению с другими грибами меньше.

            Постепенно охладевая, осень перешла в зиму. Выпал снег, замерзли глубокие, наполненные водой, колеи, облегчив движение гужевого транспорта на дорогах. Теперь полозья саней, обламывая края замерзшей жижи, укатывали раскроенное на три части полотно дороги. Работа на картофелесушильном заводе шла своим чередом, согласно спускаемого «сверху» плана. Тем не менее, свободного времени у селян теперь стало больше. Долгими зимними вечерами его коротали за вязанием, вышивкой, перешиванием старых вещей. Впрочем, в семье Мячевых с таким количеством малых детей в доме скучать не приходилось.

            Новости с фронта узнавали из газет, которые Мария приносила из правления колхоза. Потом эти новости из уст в уста передавались жителями села. Сводки военных действий всё больше обнадёживали, вселяли уверенность в скорой победе над фашистской Германией. После долгих, осадных боёв Советская Армия по всем фронтам перешла в наступление, освобождая один за другим оккупированные ранее города и сёла.

             Как-то раз умница Мария принесла в дом новое увлечение: вязание шалей. Овец в селе держали многие семьи. И тётя Марья держала. В шерсти недостатка не было. Её тут же пряли, стараясь скручивать нить как можно тоньше, и сматывали в большие клубки. У Клавы была очень красивая ажурная шаль, купленная ещё до войны. Вот Мария и попыталась понять, каким образом такая красавица была связана. Оказалось, ничего сложного. Разобравшись в схеме петель, она из отбеленной шерсти связала себе такую же новую. Шаль понравилась соседке. Она пристала к искуснице с просьбой связать и ей. Безотказная Мария согласилась. Кроме соседки ажурная шаль понравилась всем родным и знакомым, а ещё Гуте, Кате и кузине Вере. Вера договорилась с Гутей, что как только она научится вязать с такими дырочками и дорожками, то научит и её. Гутя согласилась. Мария показала сестрёнке сам принцип вязания с накидами и спущенными петлями и, когда она ушла в сельсовет, Гутя решила закрепить урок на практике. Она взяла начатую Марией шаль и продолжила вязать. Получилось! К приходу Марии она приросла пятнадцатью рядками.

             – Я тебя жду, не дождусь! – обрадовалась Гутя вернувшейся сестре. – Я попробовала. Посмотри! Если не так, распущу.

             – Всё так. Молодец! Быстро схватила… – ответила ей Мария, разглядывая добавленную полосу. – Ай, а вот тут ошиблась! Видишь, по рисунку должно заканчиваться зубчиком, а ты предыдущий рисунок повторила.

             – Ой! Теперь и я вижу. Ну вот… – расстроилась Гутя. – Ладно, я сейчас распущу до этого ряда. 

             – Не нужно. Чтобы эту ошибку заметить, надо знать, как оно должно было быть. Пусть остаётся. Я для симметрии так же свяжу, и вся недолга. Бери шерсть да начинай себе шаль вязать. Небось, тоже хочется. 

             – Ещё как хочется! Завтра после работы и начну.

            Пока Гутя вязала свою первую шаль, научилась и Вера. Готовую вещь постирали и натянули на большие сколоченные квадратом рамы. К концам шали привязали длинные кисти: «Загляденье, да и только!» получилось.

            От других соседей и знакомых из райцентра посыпались заказы на шали. У Марии свободного времени было мало. Выручали Гутя и кузина Вера. За шали местные модницы расплачивались, кто деньгами, кто мёдом, а кто и другими продуктами. Это была хорошая помощь семье в тяжёлое время. За зиму Августа связала шестнадцать таких шалей. 

 

Чикой, 1944 год (март).

 

          – Как подрывником?! Ты в своём уме? – возмущалась Юлия Семёновна.

          – А что тут такого? Работают же другие… – спокойно парировал мамины эмоции Эдвиг.

         – Это в четырнадцать-то лет работают? 

         – Мне через три месяца уже пятнадцать исполнится.

         – Ах, как много! Это же как на войне! Как ты не понимаешь? Одна ошибка – убьёт, и как звали не спросит!

          – Кто это не спросит? Почему это не спросят? – Усмехнулся упёртый в решении сын. – Ты же спросишь! И папа, и Иветта… Ну что ты так на всё реагируешь?

         – А как мать может на такое реагировать?

         – Мамочка, ну не накручивай ты лишнего. Я пока только помощником подрывника буду. Да и, сама знаешь, шахтёром не менее опасно работать. А так, хоть солнышко чаще буду видеть. На свежем воздухе бывать.

        – Да, кашель мне твой совсем не нравится. Может, бросишь работать, а? Учиться же тоже нужно. Война заканчивается. Проживём как-нибудь…

        – Мам, я решил. Не переживай, со мною всё будет хорошо.

        Эдик обнял мать, поцеловал в щёку. Получив её ответный «чмок» вкупе с оброненной слезинкой, пошёл к заждавшемуся его Джульбарсу. Конечно, он всё прекрасно понимал. Понимал – мать права. Он никому не признавался, но сам чувствовал, как из-за работы в шахте уходят его силы, тает здоровье. Кашель становился всё глубже и продолжительнее. Деваться было некуда: работу бросать в такое голодное время нельзя. Подрывник – да, это опасно, но хотя бы реже дышать этой пылюгой. К тому же подзуживал мальчишеский интерес. Научиться взрывать! – любой подросток бы ему позавидовал. Как только узнал от знакомых геологов, что им нужен подрывник, сразу и напросился на перевод. Еле отпустили с шахты. Пришлось пригрозить, что если не отпустят, то ему придётся уйти по состоянию здоровья совсем.

          А на следующий день основной кормилец семьи Леонид Георгиевич попал в больницу с переломом рёбер и ноги. На его алмазодобывающей шахте случилась авария: при подъёме рабочих лопнул трос, несколько человек упали на дно шахты.

          Мать уехала в районную больницу, оставив пятилетнюю Людочку на одиннадцатилетнюю Иветту. К приходу старшего брата с работы Иветта приготовила ужин и нагрела воду для купания. Но, как ни странно, сегодня лицо Эдика было не серым, как обычно, а вполне человеческим. Не чувствовалось и его обычной утомлённости. Он с задорной улыбкой переступил порог дома, но поделиться впечатлениями о новой работе не получилось. Новость моментально стёрла неуместную улыбку с чистого лица. Как бы не относился он к Якусу, весть о случившемся ужасала. Чужим второй муж мамы уже тоже не был. 

           Эдик ещё раз убедился, что его решение не бросать работу было верным. А если бы не посчастливилось маминому мужу выжить, кто бы ей помог поднять сестёр?

           После ужина Эдик вытряхнул из своей рабочей сумки на стол молодые сосновые побеги. 

           – Ты зачем ёлку ободрал? – удивилась Иветта.

           – Не ёлку, а сосну. 

           – Какая разница? 

           – Очень даже большая! Мне Алексей Наумович – новый мой шеф – сказал, что это очень мощное лекарство от кашля. И если я хочу вылечиться, то должен их каждый день есть. Но это не только мне, а и всем полезно. Попробуй, они не противные, даже вкусные. Я ещё наберу завтра, а эти пусть мама Якусу… Леониду Георгиевичу в больницу отнесёт, чтобы у него всё быстрее зажило. Поняла?

             – Да, конечно. Что ты со мной, как с маленькой. Я всё маме объясню, – ответила сестра, разжёвывая зеленоватый побег. – Ой, какие же они вкусные? Во рту всё связало! Запах классный, а так ёлка ёлкой на вкус, то есть сосна сосной.

            – А мне можно попробовать? – жалостливо протянула Людочка. 

            – Пробуй, малышка. Сказал же, что всем полезно! В них очень много витаминов! А ты тоже недавно болела, так что ешь. 

           Люда с сомнением откусила верхушечку побега. Скривилась, но всё же разжевала и проглотила угощение.

             – А мне очень понравились! – добавил Эдик и демонстративно сжевал один из побегов.

             – Это хорошо, – сказала Иветта, – если они тебе от кашля помогут, будет очень даже здорово!

__________________________________________________________

Ильинское, 1944 год

 

           – О, Боже! – встрепенулась Гутя. – Папа, что ли? Папа! Папочка!!!

           Девушка бросилась навстречу идущему по дороге пожилому мужчине. Обнявшись, они долго стояли посреди улицы в сгущающихся сумерках. Затем, подняв с земли чемодан, дочь за руку ввела отца в дом тёти Марьи. 

          Николай Яковлевич, как только переступил через порог, устало опустился на лавку. Его глаза излучали и радость, и утомлённость. Все три дочери были здесь. Тревожно прозвучал вопрос: «Что с мамой?! С остальными»? Ответ не заставил себя ждать: «Живы»! 

Дуновение облегчения облетело комнату.

          По традиции тётя Марья поставила барьер между домашними и приезжим. Счастливая Мария побежала растапливать отцу баньку.

           – А почему мама не приехала? – спросила Катя.

           – Да есть причина, – устало ответил отец, – Нюра ребёнка ждёт. Как её одну бросишь в такое время?

           В дом вошла Мария.

           – Без меня никаких рассказов! – потребовала она, – вот за стол сядем, тогда и поговорим.

           – Та идите уже, мойтесь… – засмеялась тётя Марья, – а где мой младшой? Пусть дядьке пособит. Не дочери же отцу спину веником хлестать.

           – Я знаю, где он. Сейчас приведу, – вызвалась Катя и побежала за Борисом.

          Как и предполагала Мария, их мурманский дом сгорел. И второй, в котором поселились мама с папой потом, тоже сгорел. Всё из-за бомбёжек. Фашисты знали, что строения в городе деревянные. Раз не получилось оккупировать город, старались сжечь его дотла, сбрасывая кроме авиабомб ещё и множество «зажигалок». Жители города дежурили на крышах, сбрасывая коварные подарки с неба, но стоило пропустить хотя бы одну, пожаром уносило сразу несколько домов. 

          Отец смог приехать, когда Мурманск оставили в покое и восстановили железную дорогу. Покалеченный город затих в ожидании окончательной победы. Николай Яковлевич приехал узнать о судьбе родственников, а так же наведаться в свой старый дом в Дубниках. Посмотреть, цел ли? В такие лютые, голодные годы на своей земле было легче прокормиться. Натерпелись они с мамой и двумя старшими дочерьми в осадном Мурманске, всего сразу и не расскажешь.  

           – А вы, – обратился к Кате и Гуте отец, – начало войны-то помните?   

           – Конечно, помним, – отозвались подросшие дочери.

           – А как окопы рыли на нашей сопке? 

           – Да как такое можно забыть?! – воскликнула Катя.

           – А почему ты об этом заговорил? – спросила Августа.

           – Да вот, со мной на этой самой сопке беда приключилась. Ходил и я окопы те рыть да из колючей проволоки заграждения ставить. А вот однажды налетели бомбардировщики и давай смертью сопку засевать. Мы в окопах-то присели, но разве от прямого попадания это спасёт? Многих там навсегда уложило. Мне ещё повезло. Взрывной волной на колючую проволоку откинуло, что пушинку ту. Царапины-то зажили, а вот нутро я тогда себе отбил капитально. Печень, почки никак работать не хотели. Еле выжил. Да и сейчас ещё с трудом ноги таскаю за собой. 

          Сидящие за столом притихли, сопереживая. Если уж отец об этом заговорил, значит не просто, чтобы пожаловаться. Все напряжённо ждали продолжения рассказа. И оно последовало.

           – К чему говорю об этом? А вот к тому, что завтра с утра пойду в Дубники. Но одному мне идти нельзя из-за этой хворобы. Хотел Марию с собой взять, но, понимаю, что нельзя. Раз младшие дочери здесь, то пусть решают, кто со мной пойдёт.

          – А как мы работу бросим? – спросила Катя. – Нас же не отпустят.

          – Да куда денутся? Я объясню, – ответила Мария, – вот только мы не знаем, цел ли дом. Когда-то заезжала я в Дубники наши. Видела его издали. Сильно потемевшим показался тогда, но стоял ещё. А сейчас, может, эвакуированные заняли, может, ещё что. До войны, говорили, там колхозная контора размещалась, а потом все отделения в Чащиху перевели.

          – Вот и пойду посмотреть: пригоден ли для жизни. Выясню всё. Так кого в помощницы брать? – второй раз спросил отец.

         – А я и не помню, как мы там жили, – проговорила озадаченная Гутя.

        – Да куда тебе помнить? Малышкой совсем увезли тебя на север.

       – Гуть, а поезжай-ка ты с отцом, – предложила Мария, – ты хоть и младшая, но хваткая в деле. И, правда, папу одного нельзя отпускать. За повозку я договорюсь. Отвезут вас. Уже тепло, не замёрзнете там, если печь сразу не затопится. Гутенька, ты как, согласна?

      – Хорошо, – кротко ответила Августа.

        

        Утром, погрузив на колхозную телегу вещи, тронулись в путь. Гутя никак не могла понять: рада она или нет тому, что ей теперь не нужно будет ходить на работу, что она возвращается в тот дом, в котором родилась, который до сих пор не видела. Печалило её, что она уезжает от Кати с Марией, от такой доброй тёти Марьи и всей приютившей её семьи. Но ведь это не за тридевять земель, можно будет иногда и навещать Ильинское, а Мария с Катей потом тоже переедут в Дубники.

         Гутя уселась на какие-то мешки, накрытые рогожей. С удовольствием вглядывалась она в роскошные майские пейзажи. Параллельно дороге, то скрываясь, то вновь голубея, несуетливым попутчиком текла величавая Ветлуга. С погодой повезло. Птицы весело щебетали, радуясь приветливому солнцу и чистому небу. 

        «А чего гадать, где лучше, где хуже, – подумалось девушке, – что будет, то и будет. Хуже, чем в Люльпанах точно не будет». Сидящий рядом отец, как будто услышав эти мысли, ободряюще погладил её натруженную шершавую ручку.

            – Гутенька, не знаю, как мы там сможем устроиться, но работать в колхозе я тебе больше не дам. Хватит. С сентября готовься в школу. А летом и на огороде дел хватит. Брат, знаю, в Дубниках теперь живёт. Если что, пособит семенами, вскопать гряды там… Уже с голоду не пропадём. Свет не без добрых людей, выручат поперва, а там уж решать будем, кому где лучше жить, в деревне или в Мурманске. Мячевы сердобольные, но им и без нас тесно в доме. Сама знаешь.  

           – Знаю, папа. Ты не переживай. Мы обустроимся и вызовем своих. У нас всё будет хорошо.   

           Вот и деревня. Августа внимательно вглядывалась в незнакомые улицы. Село Дубники заметно уступало в размерах Ильинскому. Кое-какие дома на въезде были заколочены. Один – так и вовсе покосился. Как ещё не рухнул? А вот тот видно, что жилой, и тот, и тот. Бельё на верёвках трепещется. Ближе к центру дома пошли большие, ухоженные. «Живут же как-то и здесь люди»… – подумалось девушке.

          Гутя поняла, что после голодного детдома, она всё никак не может избавиться от страха оказаться на грани выживания. Тяжело вздохнув, она спросила:

           – А далеко ещё до нашего дома? 

           – Да вон крыша уже показалась. Деревня-то небольшая. Здесь все близко. Всё, голуба моя, приехали.   

           Поблагодарив колхозного конюха, отпустили в обратную дорогу. А сами стали перетаскивать на крыльцо дома сваленные у дороги вещи. Крыльцо дома было почему-то без перил. Ступени пугающе заскрипели, закачались, отыгрываясь за то, что их так надолго оставили хозяева, но не рухнули. И за то спасибо. 

            Отец сорвал с дерева пару маленьких, не вызревших до конца яблочек.

            – А их можно рвать? Может, этот дом уже чей-то, – засомневалась Гутя. – Мария же говорила, что здесь была контора.

           – Да я эти яблони сам садил! Как это нельзя? Мне – можно! Чей бы дом ни был. Мои это яблоньки!

           Дом был пуст. Видны были следы проживания посторонних. Угол за печью был завален горой какого-то хлама. Пока Гутя знакомилась с расположением комнат, отец принёс старый веник и ржавое ведро с водой. 

           – Ты пыль пока вымети, а я пойду в сарай, посмотрю, что в подполе осталось да к брату наведаюсь, здесь ли. Воду не пей. Это пол брызгать, чтобы ты тут от пыли не задохнулась.

           – Хорошо, папочка. Я же не маленькая. Сама знаю.

           Да, Василий жил в Дубниках. Всего-то через пару усадеб. Он вместе с женой Татьяной и дочкой Шурой помог отцу обустроить дом, подправить крыльцо и забор. 

           Августа заметила, что отец сильно сдал по сравнению с довоенным временем. Работать подолгу у него не получалось. Он часто садился на лавочку возле дома и, закрыв глаза, неподвижно замирал, убаюкивая боль в боку. Заваренные травки, если и помогали, то не до конца. Дочь снова и снова уговаривала отца лечь в больницу на лечение. Но отец отшучивался и продолжал подправлять дом.

          Иногда их проведывала Мария. Но жить постоянно она здесь не могла, сельсовет отсюда был далеко. Каждый день не находишься. 

          Гутя понемногу привыкала быть хозяйкой дома. Голодать им не дала семья брата. Стали доходить письма из Мурманска. Получили от мамы, от сестёр Анны и Лидии, от брата Ивана с фронта. Он так и служил на флоте. Их корабль в 1943 году подорвался на мине, у Ивана были множественные осколочные ранения ног, но он был спасён. Раны зажили, не мешая ходить. И это было счастьем.

         Мама обещала приехать, но не раньше зимы, она должна была дождаться, пока Нюра родит и, малыш, хотя бы немного, окрепнет. Отец старался к её приезду сделать как можно больше заготовок на зиму из тех овощей, которыми делился брат. Он много раз ходил с Гутей в лес за грибами, хотя ему было тяжело. В здешнем лесу кроме белых груздей и боровиков, ценились ещё и рыжики, которые тоже шли на засолку, как и грузди. Однажды Августе попался огромный рыжик! Его шляпка в окружности была с ведро величиной. Как ни странно, он был даже не червивым. Дочь показала отцу свою находку.

         – Охо-хо! – воскликнул Николай Яковлевич. – Эка шляпа выросла! Хорош, хорош рыжий. Ты это… его аккуратненько уложи, чтобы не поломался. Мы его так целеньким и засолим. Матери сохраним. Вот приедет, тогда дружно и съедим. Хорош, хорош богатырь…

          Так и сделали. Три бочки засоленных груздей, рыжиков стояли в погребе, радуя глаз. В коробе хранилась картошка. Рядом с ним стояли неполные мешки с другими овощами, на полке теснилось с десяток вилков капусты, которые ещё предстояло заквасить. Это Василий с Татьяной поделились собранным урожаем.

         Первого сентября после трёхлетнего перерыва Гутя пошла в школу. Её взяли в седьмой класс, хотя шестой в Люльпанах она так и не закончила. Взяли и хорошо. Все понимали, война многих лишила полноценного обучения. Если бы не война, Гутя бы сейчас не в седьмом, а в девятом классе училась. Но материал ей всё равно предстояло нагонять. Отсюда Красно Бакинская средняя школа была в пяти километрах. Это, если идти по дороге, но дубниковские дети ходили тропою над рекой. Так получалось не более четырёх километров. Для окрепших ног Гути такое расстояние теперь было легко преодолимо.

         И всё бы было хорошо, если бы не болезнь отца. Приступы острой боли учащались. Его нездоровый вид беспокоил как дочерей, так и брата Василия. Но он по-прежнему отказывался ложиться в больницу.

          – Куда я отсюда поеду? А Гутеньку на кого брошу? Вот Тасю мою дождусь, тогда уж и лягу в лазарет.

         Однажды Августа вернулась из школы и застала отца лежащим на кровати. Он сильно стонал. Временами вырывались сдавленные крики. Ему было очень плохо. Она побежала на кухню за лекарством, но отец сказал, что он его уже итак выпил, больше, чем можно.

         Нужно было что-то предпринимать. Гутя решилась, даже без согласия отца, везти его в больницу. Она побежала в дом к дяде Василию. Но там никого не оказалось. Все были на работе. Тогда она пошла по улице дальше. Ей встретилась какая-то женщина. Девушка бросилась к ней, моля о помощи. Выслушав плачущую девушку, она приказала идти и собирать отца в больницу, а сама пошла в колхоз за повозкой. 

        Через некоторое время женщина зашла в дом и помогла перевести отца на телегу, устланную сеном. В колхозе нормальной свободной лошади не нашлось, разрешили взять только старенькую клячу. Накрыв отца одеялом, Гутя сама повезла его в Красные Баки в больницу. За вожжи она взялась первый раз в жизни, но ничего, справилась. Куда деваться было? Отцу в дороге стало ещё хуже. Он вскрикивал от любой встряски, но как не старалась дочь, время от времени, то одно колесо, то другое попадало на кочку или камень. Телегу встряхивало. Отец часто просил остановиться. Гутя, когда останавливалась, а когда и нет, понимая, что нужно быстрее ехать. Старая кляча и так еле тащилась.

        Доехали. Оставив телегу во дворе больницы, Гутя побежала звать врачей. Санитары помогли перенести отца в приёмный покой. Его осмотрел врач и, заполнив какие-то бланки, сказал Августе, чтобы она не волновалась и ехала домой. Обезболивающий укол помог. Отец сам встал с кушетки, и, поцеловав дочь, уверенно, как показалось Гуте, очень уж прямо пошёл по коридору в палату.    

        В тревоге за отца дочь вернулась в Дубники. Заехав на колхозную конюшню, она поблагодарила за лошадь и пошла домой. На следующий день после школы она зашла в больницу к отцу, но ей сказали, что он сейчас спит, и лучше его не беспокоить. Гутя написала ему записку, которую санитарка обещала передать, как только он проснётся.

        Вечером пришла тётя Татьяна. Узнав, что отец в больнице, она засобиралась поутру ехать к нему сама, чтобы поговорить с лечащим врачом. Ей всё равно нужно было на рынок в город, чтобы продать рыбу. А Гуте она посоветовала после школы идти сразу домой. Гутя согласилась ещё и потому, что она опять бы попала на тихий час в больнице.  

        Татьяна вернулась из Красных Баков под вечер. Августа с нетерпением ожидала её у неё дома. Тетя передала привет от отца. Лечащий врач обнадёжил, что, не смотря на тяжёлое состояние больного, лечение должно помочь.

        С утра Августа решила сначала сходить в больницу, отнести папе покушать, а потом уже идти в школу. Взяв сумку и узелок, дочь пошла в город. Она уже спустилась к Ветлуге и пошла нахоженной тропой вдоль берега, когда увидела какую-то бабку, идущую навстречу. Да мало ли кто ходит всем известной дорогой! Бабка, было, прошла мимо, но вдруг окликнула девушку:

             – А ты, случаем, не Николая Яковлевича дочь будешь?

           Гутя, вздрогнув от неожиданности, ответила:

              – Да, папу так зовут. 

              – Он у тебя в больнице лежал?

              – Почему лежал? Он и сейчас там лежит. Я к нему иду…

              – Не ходи!

              – Как это «не ходи»? Почему?!

              – Умер он. Сама не ходи. Нечего тебе там одной делать. Меня попросили зайти к вам, сообщить. Ты всё поняла?

              – Да… – выдавила из себя Гутя.

            Бабка пошла своей дорогой, больше не оборачиваясь. Придавленная тяжелой новостью Августа стояла и смотрела ей вслед, пока та не скрылась за поворотом. Только после этого девушка села на траву и расплакалась. Позже, сообразив, что слезами горю не поможешь, она встала и поплелась назад в Дубники. Когда пришла, первой горькую весть сообщила тёте Татьяне.        

             Нужно было кому-то идти в Чащиху к Марии на работу, а это было километров восемь от Дубников. Сама и пошла. Так было даже легче, чем просто сидеть и выть. В дом возвращаться было ещё страшнее. Она не заметила, как прошла, а то и пробежала эти километры полевых дорог. Слава Богу, Мария была на месте. Новость сразила её. Она ещё не знала, что отца положили в больницу, а тут уже и умер. Мария попросила кого-то сообщить о горе в Ильинское и отпросилась с работы.

             Вдвоём с Гутёй они поплелись назад в Дубники. Дядя с тётей уговорили их на ночь глядя в больницу не ходить, а пойти уже завтра с утра. В свой дом их тоже не отпустили, устроив ночевать у себя. Гутю все не покидала мысль: «А вдруг бабка что-то перепутала»?

             Когда, наконец, они попали в больницу, их сразу отвели в морг, чтобы они убедились в случившемся. Отец лежал прямо на полу, ничем не прикрытый. В сравнении с соседним, тёмным телом какого-то узбека, он казался совсем белым, как живым. Некоторое время сёстры стояли молча, боясь пошевелиться.

            – Мария, а он точно умер? – спросила вдруг Гутя. – Мне почему-то кажется, что он дышит.

            – И тебе тоже? – переспросила Мария. – Я думала, что это только мне кажется…

            Гутя стремглав побежала звать врачей. Она бежала по длиннющему коридору и кричала: «Он живой! Он дышит»! На её крик сбежалось сразу несколько человек. Вместе побежали в морг. Мария так и стояла там. Врач и медсестра стали всматриваться в тело отца.

             – Эх, девочки, – сказала медсестра, – это вам так хочется, чтобы он дышал, но он, к сожалению, не дышит. 

             Врач склонился над телом, но встав, отрицательно покачал головой. Нет, чуда не случилось.

             Отца похоронили там же, на городском кладбище. В Дубниках устроили помины. Мария так и осталась жить в Ильинском, а Августу взяли к себе дядя Василий с тётей Татьяной. Ей теперь было очень тяжело даже просто наведываться в дом, где вместе с отцом они дожидались приезда мамы. Возвратиться в Ильинское ей теперь мешала школа. Оттуда было вдвое дальше ходить. После похорон отца Катя сама уехала к маме в Мурманск. Там она тоже собиралась продолжить учёбу в школе. Да и перспектива остаться жить в Дубниках её не очень радовала. Она всей душой рвалась в родной Мурманск. Гутя же решила закончить седьмой класс здесь, а потом уже решать, что делать дальше.

 

Чикой 1944 год

 

             Сорок четвёртый год из-за сильной засухи был неурожайным. Именно сельские жители Забайкалья более других страдали от голода. Перед руководством области встала задача обеспечить выживание деревни. В тех условиях арсенал средств был небольшой. Руководство всячески препятствовало массовому отходничеству колхозников на промышленные предприятия. В селах создавали бригады по отстрелу диких животных и отлову рыбы, организовывали детские межколхозные санатории, наиболее нуждавшимся семьям выделяли по триста граммов хлеба в сутки на человека. Но не обходилось и без потерь. В обком партии стали поступать сообщения из районов о случаях опухания и даже смерти колхозников от недоедания.

           Тяжёлое положение было и в Чикое. Поставки из центра сократились чуть ли не до нуля.  

             Леонид Георгиевич поправился, но в шахту больше не вернулся. Хромота, оставшаяся после перелома всё равно не дала бы ему работать, как раньше. Он был образованным человеком, поэтому его взяли в контору бухгалтером.              

           А вот Эдвиг так и работал подрывником. В свои пятнадцать лет он чувствовал себя давно взрослым, перенимая недопустимую в семье развязную манеру общения от окружающих его людей. Он начал курить. Хорошо ещё, что к алкоголю его не особо тянуло. Юноша старался увернуться от часто предлагаемых в кампании ста грамм, но не всегда это у него получалось. Мать очень беспокоило, когда он приходил домой с запахом спиртного.

           Она старалась взывать к его совести, говоря, что отцу бы это не понравилось. Раз он так любит его, то должен быть достойным сыном. Эдик не спорил. Он был с ней полностью согласен, но всё равно подпадал под влияние тех, с кем работал. А был он очень общительным. К нему тянулись, его уважали, как сверстники, так и старшие товарищи. 

             Юноше повезло, что на работе начальник был очень строгим. Если кто-то приходил с запахом перегара, он сходу отправлял домой и ставил прогул, оставляя заодно без суточного пайка. Строгая дисциплина спасала многих, в том числе и Эдика. 

            Взрывному делу он научился легко. Сложнее было быть всегда и во всём аккуратным. Рассчитывать угол и силу направленного взрыва тоже оказалось ему по силам. Приходилось часто спускаться в шахты, подкапывать, врываться, чтобы заряд расположить так, как надо. 

             И всё же от ошибки никто не застрахован. Бикфордов шнур иногда затухал, не доводя огонь к взрывчатке. Приходилось рисковать, поджигая повторно. Однажды, выждав время, и, не дождавшись взрыва, Эдик встал из-за укрытия – природной каменной скалы – и стал спускаться в вырытую нору. И вот тут-то взрыв и прогремел. Взрывная волна, как пробку из бутылки вместе с породой вышвырнула подростка из будущей шахты. Хорошо ещё, что динамит был далеко заложен. 

            Эдика оглушило. Он на какое-то время потерял способность соображать. Но через несколько минут реальность стала возвращаться. Над ним, заслоняя небо, склонились товарищи. Ближе всех оказалось лицо бригадира. Оно было искажено страхом. За него? Ну а за кого же еще.

          – Где болит? – услышал он взволнованный вопрос.

Почему-то не отвечалось. Тело своё Эдик не чувствовал вообще.

«А что, разве должно болеть»? – подумалось ему. И вот тут-то она, эта самая боль, прошила всё тело: волной, с ног до головы. Он закричал, но это ему только так показалось. Наружу вырвалось тихое протяжное мычание. Но этим внутренним криком он разблокировал способность говорить.

         – У меня ноги есть? – после паузы спросил он.

         – Ноги? Есть. Где болит? – повторил вопрос бригадир.

         – Не знаю. Сначала не болело, потом сильно, теперь меньше…

         – Где?! – закричал в нетерпении шеф.

         – Не знаю… Везде!

         – Ладно, жив и… Слава Богу! Давай по порядку. Ногами можешь пошевелить?

Вот ногами пошевелить не получилось.

         – Они не закопаны? – испугавшись, спросил Эдик.

         – Нет. Тебя откинуло далеко. Давай дальше. Руки шевелятся?

        С руками было всё в порядке. Эдик поднял их, рассмотрел царапины, потряс и опустил. Попробовал сесть. Не получилось. От усилия сильно закружилась голова. Едва приподнявшись, он снова лёг. 

         – Я вроде в порядке. Только не пойму, что с ногами.

         К этому времени бригадир уже сам прощупал ноги. 

         – Кости целы. Везунчик ты всё равно. Могли же по частям собирать! Там же мощь какая! Аховская!!! Сам знаешь. Да, опростоволосились! Прости, не доглядел… Ладно, сейчас в лазарет тебя отвезём. Пусть доктора уже смотрят, что где не так.

 

         Через месяц чувствительность ног вернулась. Эдику пришлось заново учиться ходить. Как только разрешили врачи, Леонид Георгиевич перевёз его домой, потому как Мать замучалась с поездками в районную больницу. Да и Эдвигу было лучше в семье.

         Иветта и Людочка взяли шефство над любимым братиком и ежедневно выводили его на прогулки вместе с прыгающим от радости Джульбарсом. Молодой организм справился. Повреждённые нервы как-то восстановились. Эдик выздоровел. А выздоровев, вернулся в «Чикойредмед». 

          Его место взрывника оказалось занятым. Начальник не ожидал, что у юнца хватит смелости вернуться на прежнее место работы и взял другого в бригаду. Юношу, как уже нюхавшего порох, временно перевели в военизированную охрану. А охранять ему с винтовкой в руках довелось военнопленных японцев. Почему и каким образом они оказались на принудительных работах в «Чикойредмед»? Вопрос оставался без ответа. Но вот такую «облегчёнку» после травмы позвоночника получил пятнадцатилетний хлопец. 

 

3. Победа! Послевоенная юность.                     

Дубники – Мурманск, 1945 год

 

           Осень и зима промелькнули быстро. Занятия в школе потакали быстротечности времени. Его больше ни на что и не хватало. Гутя догнала запущенный материал. Таким уж характером наградила её природа: со всеми трудностями она должна была справиться, а иначе – стыдно. 

           Но вот и солнышко пригрело. Стаяли, пополняя Ветлугу, снега, зацвели, радуя сердце, подснежники. По обочине прибрежной дороги они распустились сплошным ковром.

          Все понимали, что война должна вот-вот закончиться, но это «вот-вот» почему-то затягивалось. Зачастили письма из Мурманска. Теперь их под мамину диктовку писала Катя. Нюра, их старшая сестра благополучно родила Валентинку, которой, как сообщалось в последнем письме, исполнилось девять месяцев. Малышка пыталась уже делать первые шаги. Мама хотела приехать в Дубники, чтобы сходить на могилку к мужу, но с датой пока определиться не получалось. Видимо, тяжело для неё было решиться на дорогу, а тут ещё и Нюра забеременела снова, к концу лета должна была снова рожать. Муж Нюры приезжал только на побывку в Мурманск, да снова отбыл на фронт. Как же её с малым ребёнком на руках да в положении бросить? Но чувствовалось, что жить в Дубниках Таисии Иосифовне не хотелось. Прикипела душой к Мурманску, не оторвать теперь.

         Гутя ждала её окончательного решения. А что ещё оставалось? Она очень скучала по маме, по далёким сёстрам, по брату Ивану, которого не видела более пяти лет.

        Однажды утром Августа, как всегда вышла из дома с портфелем в руках, чтобы идти в Красные Баки на учёбу, но её окликнула подружка:

        – Ты что, в школу собралась, что ли?

        – Да. А что? 

        – Во, даёшь! Какая школа может быть? Победа же!

        – Победа?.. – не поверив, переспросила Гутя.

        – По-бе-да! – по слогам прокричала девочка.

         Они на радостях закружились прямо на дороге. Конечно, если победа, то какие могут быть занятия? Подружки понеслись разносить новость по деревне. Вдруг ещё кто-то этого не знает! Победа!

 

          Недолго Августа оставалась после окончания войны в Дубниках. Как только начались летние каникулы, она забрала документы, табель, подтверждающий, что она окончила седьмой класс и засобиралась в Мурманск. К этому времени и Мария смогла оставить работу в сельсовете, потому что с фронта стали возвращаться мужчины. Вдвоём и поехали.

 

          Четыре долгих, тяжёлых года прошло с тех пор, как поезд увозил её и Катю из Мурманска в пугающую неизвестность – эвакуацию. По той же дороге Гутя возвращалась в победный сорок пятый год в Мурманск. Отстояли Советские войска Союз, отстояли северные рубежи Родины, не сдали город. Но что от него осталось?!

          Руины и головёшки… Да, кое-что, кое-где сумели сохранить. А, вернее, некоторым зданиям просто повезло. Вот в одном таком «счастливом» доме на улице Туристов, в двухкомнатной квартире и жила теперь мама. Старшая сестра Нюра с мужем Михаилом и маленькой Валентинкой занимали одну комнату, а мама – другую. До приезда Кати с ними жила и Лида, но она была замужем и ей было куда уйти, поэтому она освободила место для вернувшейся Кати. А тут ещё две дочери приехали. Вот все четверо в маминой комнате теперь и ютились. 

            Но была тогда у всех твёрдая уверенность, что после победы город быстро отстроят заново, и у всех будут свои новые квартиры. А пока приходилось терпеть, частенько вспоминая русскую пословицу: «В тесноте, да не в обиде». Да и какие обиды могут быть между своими, родными людьми? 

            Отца поминали по-доброму, скорбели, что так рано ушёл из жизни. До войны он не раз смело заявлял, что проживёт не меньше ста лет, что здоровья хватит ему на долгие годы. Но вот не учёл, что война всего одной бомбой, это самое здоровье, а затем и жизнь заберёт. Хорошо, что остальные члены семьи живы остались. Мать налюбоваться не могла на своих ладных, повзрослевших дочерей. Вот так и воссоединилась семья Малышевых. 

            Время было голодное. Продукты, хлеб – строго по карточкам. Право на получение карточек тоже нужно было заработать. Катя, так и не доучившись в школе, пошла работать счетоводом в трест столовых. Подвернулась работа, взяли, вот и пошла. После колхозных работ в Ильинском эта работа казалась такой лёгкой. Но ходить в трест приходилось далеко, чуть ли не через весь город.

            Мария вернулась в свою школу учительницей. Само здание школы сильно пострадало от бомбёжек, поэтому его латали, перестраивали, стараясь закончить работы к началу занятий. В эти заботы сразу и окунулась с головой Мария.

             Было решено, что Августа, как самая младшая, настрадавшаяся от болезней, пока работать не пойдёт, а с сентября продолжит учёбу в школе.

 

             Как-то Гутя, Нюра и маленькая Валентинка находились дома, а мама ушла. Ей часто знакомая женщина приносила нянчить своего ребёнка. За малышом некому было присмотреть, а мамочка работала. Вот Таисия Иосифовна её и выручала. Но именно сегодня, что бывало очень редко, она сама пошла к той женщине домой. Что-то там с ребёнком было не в порядке, заболел вроде.

           А тут у Нюры схватки пошли, роды начались. Гутя взяла Валентинку на руки, и побежала в ближайшую контору, где телефон был. Позвонила мужу Михаилу, сообщила ему новость. Он после возвращения с фронта в порту работал. Далековато от дома. Он обещал Августе отпроситься с работы и приехать, но сказал, чтобы скорую помощь вызывала немедленно. Она и сама знала об этом, так и сделала. Когда же она вернулась домой, то увидела, что роженице стало совсем плохо. 

          – Гутенька, родненькая, одна ты у меня помощница. Придётся тебе роды-то принимать.

          – Я же скорую помощь вызвала! Они обещали приехать.

          – Приедут, так хорошо. Но чувствую, что не дождусь… Если что, пуповину перережешь…

Анна закричала и, согнувшись, упала на пол, который ранее уже застелила простынёй. По её телу пошли судороги.

          Августу охватила паника. С таким она не готова была столкнуться. Что делать? Как быть? Плач испуганной Валентинки придал смелости. Девушка пересилила свой страх и приблизилась к старшей сестре. Подняв подол юбки, она посмотрела «туда». «Там» что-то уже показалось. Гутя попробовала помочь, но её испугала кровь… Она отпрянула и машинально прижала к себе годовалую племянницу. И тут девушка вспомнила, что в соседнем подъезде живёт женщина с грудным ребёнком. Она до войны у них в школе преподавала санитарное дело. Гутя ещё обрадовалась, что хоть кто-то из довоенных знакомых в их новом доме живёт. 

            Стремглав побежала она во второй подъезд. Женщина оказалась дома, и как раз укачивала своего грудничка. Как только она поняла, что случилось, в чём была, побежала к Нюре. Она отдала Гуте своего малыша и склонилась над роженицей. От волнения Гутя не сразу заметила, что руки у неё в крови, и она выпачкала ими его белую пелёнку. Ей ничего другого не оставалось, как стоять и дрожать, а её ноги в это время обнимала испуганная маленькая Валентинка.

            Новорожденный закричал, давая понять всем, что он, наконец, родился! Августа вздохнула с облегчением. И тут в квартиру постучали. Это приехала скорая помощь. Врач прошла в комнату. Увидев новорожденного мальчика, стала ругать всех, кто находился в квартире. Больше всех досталось бедной соседке, что роды принимала. Оказывается, рожать дома было категорически запрещено. Запрещено – нет, а обратно ребёнка не впихнёшь. Женщина в белом халате подняла Нюру и повела в машину скорой помощи. Малыша, конечно же, запеленали и унесли с собой.

             – Что они делают? – простонала вынужденная повитуха. – Ей же вставать нельзя. Послед же не вышел!

Но её никто слушать не стал. Машина уехала. Гутя стала извиняться, что запачкала пелёнку её ребёнка, но женщина только рукой махнула, забрала младенца и ушла домой. Приехал домой муж Михаил. Узнав, что случилось, побежал в больницу. Вернулась домой и мама. «Ох!» да «ах!», а всё самое волнующее позади, а вот то, что Нюру так быстро подняли обернулось для неё тяжёлыми последствиями. Она еле выжила от воспаления, которое сопровождалось высокими температурами. Врачи – понятное дело – говорили, что это из-за того, что она дома рожала! Но те, кто знал, знал и причину: врачи сами виноваты были. Мать всех шестерых дома рожала, ей ли сказки рассказывать о стерильности? Но дал Бог, выздоровела Анна. Через месяц вернулась домой со своим младшеньким сыном Анатолием.

 

Чикой – Луганск 1945 год

 

            Весть о Победе окрыляла, радовала, заставляла пересматривать планы на будущее. Шестнадцатилетний Эдвиг всё чаще задумывался о дальнейшей жизни. Он понимал, что пока есть возможность, нужно получить хотя бы среднее образование. Мать с Якусом все уши прожужжали на эту тему. Но вот почему-то их нравоучения всё больше раздражали юношу. Он понимал, что ему нельзя оставаться жить в Чикое. Эта земля отдала всё, что могла. Геологи постепенно ставили крест на выкачанных подчистую недрах некогда богатого края. Судьба рабочего посёлка с закрытием шахт была одна – вымирание. Люди интересовались направлением новых разработок. А так как Эдик шахтёром быть не собирался, то подумывал уехать из Забайкалья совсем.

          Долгожданное письмо от отца! Ещё нераспечатанному Эдик радовался несказанно. Значит, жив остался! Значит, вернулся! Значит, они снова будут жить вместе! Но, прочитав его, радость слегка поутихла. Сын задумался, пряча вглубь подступившую вдруг неуместную досаду. Отец вернулся с войны инвалидом. Он не мог теперь работать никем, кроме конторского служащего или сторожа. Просил сына пожить пока у матери. 

         Эдик понял это по-своему, как будто отец что-то недоговаривает. Фантазия сына разыгралась, рисуя самые нелепые предположения. Беспокойство за отца росло: «А вдруг ему нужна помощь, а он стесняется в этом признаться»? 

          Трудодни по-прежнему оплачивались хлебными и продуктовыми карточками. Денег у Эдвига не было. Они были у матери, но она, прочитав в письме волю отца, и слушать не хотела о том, чтобы отпустить сына в Тулун. Но разве запрет мог остановить Эдика? Никому ничего не сказав, он рассчитался с работы, собрал документы, вещи и подался в сторону вокзала. Авось, на каком-нибудь товарнике в сторону Иркутска сможет уехать, а там, что будет, то будет. Надо, так и пешком дойдёт до Тулуна, хотя в этом вряд ли могла возникнуть необходимость. Тулун на той же железнодорожной ветке находится, только дальше.

          В тот вечер уехать не получилось. Зато Эдик узнал, что товарняков больше проходит в утренние часы. Понял он, как и где формируются составы. В те «карманы» ему и нужно было идти сразу. Ничего, ему есть куда возвращаться. Выяснив обстановку, беглец вернулся домой…

          Как же ему обрадовался Джульбарс! Неужели почуял разлуку? Дома мать тоже смотрела на него как-то особенно, вглядываясь в его огромные цвета неба глаза и слегка смущённую улыбку. И сёстры сегодня были почему-то особенно приветливыми, придумывали на ходу причины, чтобы поговорить, поиграть с братом. А может, ему это только казалось? Может, он сам так прощался с домом, в котором прожил военные годы?

 

Вагон оказался до половины заполненным какими-то мешками. В другом его конце стояли огромные деревянные контейнеры. За одним из них Эдик и спрятался. Ждать пришлось недолго. Наружная дверь зарычала несмазанными направляющими, залязгала наружным запором. Всё, заперто. Теперь и захочешь вернуться – не выберешься. Эдик вышел из укрытия и уселся на один из мешков. Он оказался мягким, похоже, набитым ветошью. Проверять не стал. 

А ещё через час поезд тронулся в путь, переворачивая ещё одну страницу жизни Клочко Эдига Михайловича. Что там, впереди? Однозначно – будущее.

Вот этого беглый сын не учёл. Вагон не открылся и на следующий день. Вода, взятая с собой, плескалась парой глотков на дне фляги, а пить хотелось всё больше и больше. В вагоне сконцентрировалась и повисла почти осязаемая угроза: «А вдруг ещё несколько дней вагон не откроют? Что тогда? Ему же и ехать было не так далеко. Куда судьба занесёт?» 

Эдик стал изучать конструкцию запора и тут же усмехнулся хулиганской мысли: «Эх, не предусмотрел! Сюда бы сейчас малюсенький заряд динамита»! 

Нет, портить вагон ему не хотелось. Это только мальчишеские озорные мысли. Куда от них денешься? Он вернулся к мешку и решил ждать, сколько сможет.

            На третий день пути товарняк прибыл на какую-то крупную станцию. Мимо вагона несколько раз проходили люди. Эдик барабанил в двери, кричал, чтобы открыли задвижку, но его почему-то не слышали. Наступила ночь. Раздосадованный юноша не мог никак заснуть. Он был голоден, но больше всего его мучила жажда. Терпеть её становилось всё более невыносимо. 

            Послышалось? Возможно. Ночью звуки далеко слышны. Эдик приник ухом к щели ворот. Через время звук повторился. Как будто кто-то шёл вдоль состава и проверял задвижки, клацая ими. Очередное клацанье. Вроде ближе. В сторону его вагона идут? Да, похоже. Через время поехал в сторону и его засов. Двери приоткрылись. Эдик на всякий случай прижался к стенке и замер. Луч фонаря рассек внутривагонную черноту.

              – Во, тута ништяк! – услышал он шёпот. – Лучше, чем плацкарта. 

              – Ага, годиться. Ща, приведу наших, – так же шёпотом ответил напарник. – Ты здеся останься, а то не найду потом, где это.

             Эдик понял: кто-то, как и он, собирался бесплатно воспользоваться услугами железной дороги. Он знал, что все предыдущие вагоны были загружены под завязку. Не зря же он тоже выбрал именно этот.

               – Слышь, парень… – обратился Эдик к тому, что остался снаружи, но договорить не пришлось.

              Послышался приглушённый вскрик, затем пару выражений на непонятном языке, прежде чем последовало членораздельное восклицание.

               – Так же до смерти можно испугать! Ты кто?

               – Никто. Такой же, как и ты. Тут поблизости вода есть? Пить хочу – умираю. 

               – Рядом нет. Только на станции. Из луж же пить не будешь…

              Эдик вместе с вещами спрыгнул на склон железнодорожной насыпи. 

               – В какой стороне станция?

               Парень махнул рукой, показывая направление. Не оглядываясь, Эдик побежал вдоль состава. Сможет ли он вернуться в этот вагон, его не интересовало. Сначала нужно было выжить – напиться. 

               После того, как напился воды из колонки, возник вопрос, где же он находится? Что это за станция? Надпись на здании вокзала гласила «Омск». 

             «Так я же давным-давно свой Тулун проехал», – разочарованно подумал Эдик. Придётся возвращаться. Омск – крупный город. Может, получится и на пассажирский состав попасть. 

              Рассвет застал Эдика на привокзальной лавочке. Он лежал на ней, скорчившись от холода. Толстая дворничиха шла и на обе стороны широко вскидывалась метлой, при этом не заботясь о каком-то бродяге, вынужденном глотать пыль.

              – Тётенька, – обратился к ней Эдик, – подскажите, тут нигде на билет заработать нельзя? Может, грузить что нужно?

              Тётка подбоченилась и свысока взглянула на молодого человека.

              – Много вас тут таких шляется. Может, и нужны кому работники, только кто вас знает, что на уме. А ну как у груза ноги вырастут?

              – Не, не вырастут. Я честный. У меня и трудовая с собой.

              – Чё, сам ноги сделал, что ли? Убёг из дому?!

              – Наоборот, домой добираюсь, – схитрил Эдик, хотя и сказал чистейшую правду. – Мне бы до Тулуна доехать как-то.

              – До Тулуна? А чё не в Москву? Столица как-никак! Понимать нужно! Тепереча все туда едут.

              – Да, хотелось бы на Москву хоть одним глазочком глянуть … Но в другую сторону надо.

              – Красивый ты парень. На артиста похож. И на немца тоже… Ишь, блондинистый какой!

              – Вы меня ещё в фашисты запишите! – поспешил возразить Эдик. – Мой отец всю войну воевал с ними. Какой же я немец?

             – Да, это я так… Вижу, что наш. Меня не обманешь!

             – Я до войны в Тулуне жил. Туда и возвращаюсь.

             – Да-а-а, разбросала война детей по всему Союзу. 

             – Я не дитё. Мне уже шестнадцать лет исполнилось.

             – Не дитё, говоришь? Дитё и есть. Дитю не помочь нельзя. А в милицию обращался?

             – Не хочу я в милицию… А по-другому никак нельзя?

             – Ладно, подскажу, раз вежливый такой. Иди в депо, там найдёшь Матрону или Иваныча. Скажешь, Тамара прислала. Ну, объяснишь, что после войны домой добираешься. Попроси посадить на поезд. Если не помогут, тогда иди прямо к начальнику вокзала. И не бойся никого. Не для того Победу так долго ждали, чтобы своих детей, судьбой разбросанных, не выручить. Иди, милок, в депо. Иди, не мёрзни тут на лавке. Там и согреешься. Скажи, что Тамара велела чайком горячим напоить. Иди, сынок, иди.

             Эдик поблагодарил сердобольную женщину и поспешил воспользоваться советом. 

 

            Вот и Тулун. Сын сошёл с поезда и поспешил знакомой дорогой к дому отца. На стук в дверь открыла незнакомая миловидная женщина средних лет в ситцевом халатике и с намотанным на голову полотенцем. Это было неожиданно.

           – А Михаил Иванович здесь живёт? – не скрывая удивления, спросил юноша. 

           – Да, но его сейчас нет дома. А вы по какому вопросу?

           – По личному, – усмехнувшись, ответил Эдик.

           – Ну что же, проходите. Он на работу ушёл устраиваться. Думаю, скоро уже вернётся.

            Эдик прошёл в свою квартиру, с интересом рассматривая изменения, произошедшие с момента его отъезда. Чувствовалась рука хозяйки, преобразившая их с отцом «медвежий угол». Он сел на предложенный стул, бросив под ноги дорожную сумку с вещами и документами.

           – А вы кто ему будете? – всё-таки задала главный вопрос женщина.

          Эдик усмехнулся. Он вспомнил вдруг, как этот вопрос ему задал Леонид Георгиевич, когда он приехал из Тулуна в Чикой. 

          – Я – Эдвиг, – ответил он так же, как и тогда.

         У женщины округлились глаза от удивления.

          – Эдвиг? Это что? Имя?

Напрашивался вывод: значит, она ещё не своя, раз не знает о его существовании и что есть на свете такое вот странное имя.

         – Я сын Михаила Ивановича, – пояснил юноша с некоторым вызовом и задал встречный вопрос, – а вы кто ему будете?

        Женщина заметно заволновалась, не находя слов для ответа.

        – Я… Мы живём здесь… вместе. Он говорил, что у него сын есть… Но он живёт где-то в Забайкалье…

        – Все правильно, оттуда и приехал.

        – Ой, так ты с дороги? – наконец включилась в ситуацию женщина. – Так ты же голодный, наверное. Я сейчас… Я мигом…

       Так и не представившись, она умчалась на кухню, и, похоже, была рада оказаться там наедине со своими эмоциями. Это нужно было пережить. Эдик понял причину, из-за которой отец не спешил звать к себе сына. А ухаживать за ним теперь есть кому. Сконфуженный новостями, оголодавший в дороге, Эдик ждал того, что шкварчало в сковородке на кухне.

        К приходу отца сын был сыт, отмыт, благоухал отцовским одеколоном. Конечно, отец был рад встрече! Как не обрадоваться? Сколько лет не виделись! И всё же Эдик видел смущённые перекрестные взгляды отца и его женщины, которую, как оказалось, звали Надеждой. 

        Очень расстроила сына изуродованная правая рука отца. Скрюченные пальцы, грубые рубцы шрамов. Она не разгибалась совсем. Так и висела согнутая, на перевязи. Непонятно было, как отец вообще после ранения ещё мог воевать. А ведь он умудрялся ею ещё и писать письма сыну. И почерк был узнаваем.

         – Пап, я ненадолго. Я здесь не задержусь, просто соскучился по тебе, не усидел там, – пытался оправдать свой неожиданный приезд сын.

        – Эдинька, родной, я очень рад тебя видеть! – отвечал Михаил Иванович. – Не ожидал, что ты у меня такой взрослый! Всё представлял тебя таким, с каким прощался. Ты посмотри, выше меня стал! А за жильё не переживай, я что-нибудь придумаю. Где-нибудь сменяюсь на двухкомнатную квартирку. Надеюсь, поймёшь, нашлась женщина, которая не побоялась моего уродства. Добрая, хорошая. И на фронте мне помогла, вместе и домой приехали с ней. За работу уже договорился. Завтра первый день выходить. Мужиков нынче нехватка. Многих война забрала. И такие калеченные нужны, как оказалось. Как-нибудь проживём… Ты за себя рассказывай. Как ты там жил с мамой? Сильно голодать пришлось?

         Рассказ Эдика поразил отца. 

          – Как работал? С двенадцати лет? И в шахте?!

          Перед отцом легла трудовая книжка сына.

         – А с учёбой как теперь быть?

         – А вот из-за этого вопроса я к тебе и приехал, чтобы посоветоваться, – несколько искажая цель приезда, отвечал сын. – А не податься ли мне в Луганск? Ой, он же сейчас Ворошиловградом стал! Там дядя Яша – умная голова! Так мама о нём говорит. Он что-нибудь придумает с учёбой, подскажет.

         – Те места под оккупацией были. Живы ли они? Кто знает. Письма от них получал?

        – Нет. Но я съезжу и всё узнаю. А тебе потом обо всём напишу.

        – Напишет он… Много ты о себе писал на фронт? Всё хорошо у него, всё гладко. Пай-мальчик маму слушается. А, как оказалось, – отпахал ты на победу не меньше, чем я. Если бы можно было, я бы тебе свой боевой орден отдал. Это же надо! С двенадцати лет в шахте, да подрывником ещё, да в военизированной охране!..

        А через неделю Эдик уже садился в поезд Иркутск-Москва. Отец занял деньги и отправил сына в Ворошиловград. Он согласился с доводами сына: родственники жены – интеллигентные, деятельные люди, подскажут, как быть с отставанием в школьной программе на все военные годы.

 

Ворошиловград (Луганск) 1945 год

 

          Эдик без труда нашёл дом, где жил маленьким ребёнком ещё до развода отца с матерью. Но в доме жили чужие люди, которые не знали, где в настоящее время находятся его родственники. Хорошо, что догадались спросить соседей. Соседи, некогда дружившие в Яковом, знали его новый адрес – трамвайная линия, Шевченко, 11. Теперь дядя Яша жил тут, в большом четырехкомнатном доме с верандой, увитой виноградной лозой. Он не узнал ввалившегося в дом высокого, стройного парня. В который раз уже прозвучала фраза, расставляющая всё на места: «Я – Эдвиг». И родственники обнялись.

           Дядя, выслушав рассказ племянника о его тяжёлой забайкальской жизни, ужаснулся. Возмутился тому, что он на четыре года отстал от школьной программы, но тут же и приободрил, сказав, что не он будет, если не придумает, как в максимально сжатые сроки восполнить пробелы в знаниях. Они сошлись с дядькой во мнении – только экстерном. Уже на следующий день они пошли в школу рабочей молодёжи и заявили о желании юноши, минуя долгие просиживания на уроках, окончить ещё на летних каникулах шестой класс. Как оказалось, такие случаи в школе имелись, поэтому, Эдику назначили график сдачи экзаменов и, выдав учебники и список тем по всем предметам, пожелали успехов. 

        Уже на следующий день Эдик обложился взятыми в библиотеке учебниками и погрузился в мир знаний. Хорошо, что дядя Яков мог помочь, как в точных, так и в гуманитарных предметах.

         Это оказалось не так легко, как виделось. У голове ученика не раз мелькала мысль, что работать в шахте было даже легче, чем в такую жару напрягать извилины, отвыкшие от зубрёжки. Дядя тоже боялся, что желание корпеть над учебниками может сойти на нет. Нужно было срочно чем-то стимулировать интерес к учёбе, в голове должна сложиться конечная цель – поступление в высшее учебное заведение.

         Поразмыслив над предложенным списком институтов и техникумов, Эдик выбрал совсем не то, что предполагалось в начале, и не совсем высшее – он выбрал военное авиационное училище, приравненное к техникуму. Практичный дядя Яша, поразмыслив, пришёл к выводу, что так будет даже лучше. Во-первых, туда брали после восьмого класса, во-вторых, военное училище – значит на полное гособеспечение, в-третьих, у военных большие, чем у простых инженеров зарплаты. Он оказался прав. Когда цель нарисовалась, подогревая юношеский задор, учиться стало немного легче. 

        Летом сорок шестого года Эдик уже штудировал программу восьмого класса, после которого, можно было поступать в училище. План – три класса за год оказался вполне реальным. Эдик, без особых поблажек со стороны учителей, успешно сдавал экзамены по всем предметам.

         Мать нарадоваться не могла такому повороту в жизни сына. Письма он писал ей регулярно. Впрочем, как и отцу в Тулун. Скучал он не только по родителям и сёстрам, но и по лохматому другу Джульбарсу. Он оказался прав, вовремя уехав из Забайкалья. Вскоре и мать вынуждена была переехать жить в Казахстан. Леонида Георгиевича перевели работать на одну из циркониевых шахт. Прогнозы подтвердились: исчерпав себя, чикойские шахты одна за другой закрывались.  

           Повзрослевший парень был любимым не только для своих. Его слегка добродушная, слегка смущённая, слегка ироничная улыбка, яркая внешность не давали спокойно спать многим красавицам района. Дядя Яша заметил, что девушки всё чаще стали прогуливаться возле их дома. Иногда, они напрямую спрашивали его, не собирается ли Эдик пойти вечером на танцы или в кино. Ответ придумывать не приходилось: «Эдик очень занят. Ему не до гуляний пока». 

           Самому Эдику, конечно, льстило повышенное внимание со стороны девушек. Эх, как же ему хотелось прогуляться в Парк 1 мая! Ну, чего греха таить? Не учёбой единой жил и тогда. Изредка и ему удавалось вырываться на свободу, дать отдых уставшему от напряжения мозгу. 

           Наступил момент, когда Эдвиг повёз документы в училище. Больше всего он боялся медкомиссии. Кашель после работ на шахте, хоть и стал меньше, но полностью не проходил. Те бумажки, в которых говорилось о последствиях взрыва – травме позвоночника – он показывать вообще не собирался. Благо, поясница больше его не беспокоила. А вот вступительных экзаменов он почти не боялся. Материал трёх последних классов надёжно улегся на свои места.

          Результат – пройдя через двухнедельное испытание, его приняли! Счастливый, он возвращался домой сообщить, что с сентября он будет жить в общежитии авиационного военного училища. Как же он мечтал поднять в воздух истребитель, или бомбардировщик! Ощутить ни с чем несравнимое чувство полёта, как за его спиной рассекают облака огромные алюминиевые крылья. А ведь в их сплаве для прочности обязательно должен быть молибден, который ему приходилось добывать, зарываясь, как кроту, глубоко в землю.  

_______________________________________________________

Мурманск 1946 г

 

         Цепочкой тянулись мирные послевоенные будни. Августа в свои семнадцать лет училась в девятом классе. Мурманск, как и все другие, пострадавшие от войны регионы, кипел восстановительными работами. Школьников частенько посылали на уборку территорий. Энтузиазм – этот термин, как нельзя лучше характеризует настроение людей того времени. Преобладало сознательное желание навести в своём большом доме – городе порядок.

         И это всё на фоне того, что жить легче пока не становилось. Люди недоедали, как и в военное время, но с надеждой ждали следующего урожая. Если он будет богатым, вот тогда можно будет вздохнуть с облегчением. Разорённые животноводческие фермы только начинали разводить потерянное поголовье.

           Как-то раз Августа сидела на уроке литературы. Домой было задано выучить стихотворение Пушкина, а она этого не сделала. Такое случилось с ней впервые. Она читала его, но оно не хотело запоминаться. А потом сестра Лида пришла в гости. Заговорились допоздна все пять сестёр и мама. Так и осталось стихотворение невыученным. А вот сейчас на уроке ей было очень стыдно, от этого стало совсем нехорошо. Даже смотреть было тяжело на тех, кто чеканил возвышенные строки и зарабатывал заслуженные пятёрки. 

           Гутя легла на парту, подложив под голову свои же руки. Старенькая, седая учительница подошла к ней. Лидию Филипповну все очень любили за добрый, тихий нрав и жалели: в войну умер её единственный сын, совсем молоденький лейтенант.

           – Августа, что случилось?

           Гутя подняла голову, раздумывая как ответить учительнице. 

          – Не знаю, мне что-то нехорошо…

          – Иди в медпункт, пусть медсестра тебя осмотрит.

          Гуте было очень стыдно, что не сказала правду Лидии Филипповне. Вздохнув, она собрала вещи и пошла на первый этаж в медпункт. 

          Медсестра выслушала сбивчивую жалобу девушки на плохое состояние. Померила температуру.

          – Ну что же, иди домой, – сочувственно ответила медсестра, – не нужно сидеть в школе, раз плохо себя чувствуешь.

         Склонив повинную голову, Гутя послушно пошла домой. Всю дорогу она ругала себя за обман. Но как только она пришла домой, у неё вдруг началось расстройство желудка. «Да что это сегодня со мной? – подумалось девушке, – неужели это всё из-за того, что я не выучила стихотворение? Нет, что-то тут не так. И живот сильно разболелся». Она легла на кровать, свернувшись калачиком. 

        Умудрённая жизненным опытом мама не стала ждать пройдёт само или нет, а вызвала «скорую помощь». О каком там обмане дочь говорит, если и вправду заболела? Приехавший врач осмотрел девушку и скомандовал: «Срочно в больницу»! Как только доехали, последовала следующая команда: «Немедленно в операционную»!

         А когда Августа очнулась от наркоза, ей сообщили, что содержимое аппендицита лопнуло у хирурга в руках, он едва успел подставить свою ладонь. Два ведра фурацилина ушло на промывку брюшной полости. Ещё бы пять минут промедления, и кто знает, смогли ли её спасти вообще. 

         Около месяца Августа пролежала в больнице. Она снова очень сильно похудела. Её вновь шатало от слабости, и вновь юный организм, жажда жизни справились с недугом. Гутю выписали из больницы и разрешили посещать школу. Но вот от школьной программы она всё же отстала. С удивлением обнаружила, что алгебра, по которой она была одной из лучших учениц, почему-то перестала быть ей понятной. Учительница успокоила проболевшую долгое время ученицу, обещая позаниматься с ней дополнительно. 

            Августа не сомневалась, что она догонит школьную программу, но жизнь распорядилась иначе. Как-то утром она столкнулась с подругами из десятого класса. Они шли в противоположную сторону от школы и оживлённо обсуждали какую-то новость. 

          – Привет. Вы куда это? – удивлённо спросила она.

          – О! Гуть, привет, вот ты нас рассуди, – сходу попросила Маша Полетаева, – что важнее, получить аттестат или получить специальность?

          – А как можно получить нормальную специальность, не имея аттестата? В училище что ли собрались? Вам же доучиться осталось полгода всего. Ничего не понимаю…

          – Не понимает она. Твоя семья хорошо живёт? – продолжила Маша. – Моя – нет. Надоело мне на шее у матери сидеть. Она свою пайку хлеба мне подкладывает, а сама худеет на глазах. Я больше так не могу!

         – И у меня дома катастрофа в этом плане, – подала голос Валя Острогова. 

          – Ничего не понимаю… – повторила Гутя, – всем сейчас тяжело живётся. Что вы надумали? Куда собрались?

          – В райком комсомола, – хором вырвалось у подруг.

          – Сейчас я тебе всё объясню, – отозвалась Маша и затараторила, – к нам вчера в школу приходили оттуда и сказали, что если у кого очень тяжёлое положение в семье и нужна работа, то, чтобы мы приходили в райком. Они дадут направление на работу, где можно будет получить хорошую специальность. Вот!

         – Так вы в райком идёте? – спросила Августа, начавшая понимать, что происходит.

        – Да, – снова дуэтом отозвались подруги.

        – А там только с десятого класса берут?

        – Не знаем. А ты что, с нами хочешь пойти?

        – А вы думаете, мне не хочется маме помочь?

        – Вообще-то ты с нами одногодка, – рассудила Валя, – а то, что ещё в девятом, так это не твоя вина. Если смелая – пошли. Там и узнаем. 

        – Ой, девочки! – воскликнула Маша. – А всё равно – страшно! И школу бросать и взрослую жизнь начинать!

        – Ага! – в тон ей запричитала Валя, – меня мама вчера ругала, ругала, чтобы одумалась, а я всё равно иду. Ой, что будет?!

       Гутя шла молча, слушая рассуждения подруг. Ей не привыкать было начинать трудовую деятельность, но вот школу бросать было страшновато, тем более, не спросив позволения у матери.

         В райкоме им сказали, что надо идти прямо к секретарю, которому поручено заниматься трудоустройством комсомольцев, коими в те времена были почти все молодые люди, достигшие четырнадцати лет. Девушек встретил этакий эталон советской эпохи – красивый шатен спортивного телосложения с открытой улыбкой и честными глазами. Он торжественно, чеканя каждое слово, выразил благодарность сознательным девушкам, откликнувшимся на призыв КПСС и его младшего брата Комсомола помочь Родине в трудные послевоенные годы. Очарованные его обаянием и такими громкими словами, старшеклассницы вмиг откинули все сомнения и стали готовы на любые подвиги.

         Минут через пятнадцать речь секретаря райкома дошла до конкретики, девушкам предложили стать секретарь-машинистками. Буквально перед их приходом звонили из одной военной части, где машинистки, служившие с военного времени, вскоре должны были демобилизоваться и разъехаться по домам.

           Да, девушки были готовы к подвигу и покруче, но услышав предложенное, заявили, что к такой работе не готовы, потому как не умеют печатать на машинке. Как оказалось, это не было препятствием. Старых машинисток не уволят до тех пор, пока они не научат вновь прибывших, вольнонаёмных барышень этой несложной науке.

           Согласия всех троих долго ждать не пришлось. Прямо из Райкома комсомола они, спрятав направления в свои сумочки, а Гутя – в портфель с учебниками, направились за город. Военный городок под кодовым названием «Ваенга-два» находился в сорока километрах от Мурманска, впоследствии, он был переименован с Сафоново в честь легендарного летчика*. 

 

* Борис Феоктистович Сафонов (26 августа 1915 года — 30 мая 1942 года) — советский лётчик, герой Великой Отечественной войны, дважды Герой Советского Союза. Первый дважды Герой Советского Союза, заслуживший это звание в ходе Великой Отечественной войны, лучший советский летчик-истребитель 1941—1942 годов.

 

Чтобы попасть в эту воинскую часть, девушки сели на пригородный автобус, который ходил до Грязной Губы – портового посёлка, расположенного на берегу Кольского залива. От Грязной Губы им показали дорогу до военного городка «Ваенга-два». Пройдя по дороге километра четыре, они должны были наткнуться на шлагбаум с вывеской «Посторонним вход запрещён».

            Шлагбаум с вывеской оказались на месте. Постовой позвонил в штаб и сообщил о прибывших. За девушками пришёл бравый капитан и проводил к командиру части Мелихову. Едва взглянув, тот одобрительно кивнул и перенаправил всех троих к штабнику. 

            После продолжительной беседы им пришлось написать обычный школьный диктант, который проверяла одна из опытных машинисток. После чего им объявили, что Малышева Августа и Мария Полетаева остаются в штабе, а Валентина Острогова будет работать на точке снабжения этой же авиационной дивизии. Жить они будут неподалёку от части, в жилом городке, а в Мурманск к родным смогут ездить в выходные дни.

           И только теперь Гутя осознала: она уже взята на работу, а мама ещё об этом не догадывается. К большому облегчению девушек, штабная машина должна была ехать в Мурманск и, заодно, развезти вольнонаёмных по домам. Им дали один день, чтобы упаковать личные вещи и рассказать о режиме работы близким родственникам.

 

           – Да, уж… Удивила, так удивила… – только и произнесла мать, выслушав дочь.

           Конечно, она расстроилась, но, переварив новость, махнула рукой и достала из-под кровати большой коричневый чемодан. 

 

           Подруг поселили в доме для вольнонаемных женщин. От него было совсем недалеко до шлагбаума, через который их теперь пропускали беспрепятственно. Командир дивизии Мелихов, с которым непосредственно работали машинистки, оказался добрым человеком. Девушки познакомились и с его семьёй. У него была маленькая, очаровательная дочка. Её иногда приводила жена комдива. Удивляли глаза ребёнка. Их радужка была, как и зрачки, чёрная-пречёрная, а белки горели светлой голубизной. Гутя, привыкшая к общению с детьми, быстро нашла с ней общий язык. 

           Зимы в заполярном Мурманске длинные, тёмные. Полярные ночи своим продолжительным однообразием утомляли всех. И красота северных сияний не спасала. Поэтому день, когда первый раз на несколько минут над горизонтом появляется край солнца, отмечают, как праздник севера. К этому дню готовятся особенно тщательно. Готовился на этот раз и сам город Мурманск, и его пригороды. Одним из неизменных атрибутов праздника советских лет были соревнования на лыжах, санях, различные эстафеты, которые проводились на высоких сопках, откуда было лучше видно долгожданное светило. 

           Гутя до войны не раз участвовала в таких соревнованиях вместе с одноклассниками. К лыжам она была приучена с малых лет. И всё же она удивилась, когда ей предложили участвовать в лыжных гонках за воинскую часть. 

           – Я же так давно не стояла на лыжах, а вдруг, ничего не получится? И ноги… У меня же слабые ноги… с войны…

           – Ну что ты так распереживалась, – успокаивал её товарищ Мелихов, – Ты там не одна будешь, не сможешь, так не сможешь. Женщин в части маловато, а поселковые власти соревнования для обоих полов устраивают. Солдат я в помощь дал, они уже лыжню проложили, гору обустроили. Они же с вами и на соревнованиях будут. Сам пойду с семьёй на праздник посмотреть. Так что отставить страхи и волнения. Главное – участие, а не результат. 

            – Есть, отставить страхи, – по-солдатски ответила Августа и, усевшись на своё рабочее место, продолжила строчить, как из пулемёта текст сообщения. 

            Августа показала на соревнованиях не последний результат, а в скоростном спуске даже заняла третье место, чему была очень удивлена. И пошло, и поехало… После этого её стали посылать на все соревнования, которые проводились довольно часто. Ноги окрепли. Её научили некоторым техническим приёмам, так что теперь она чувствовала себя на лыжне намного увереннее. Количество грамот за призовые места в местных соревнованиях постоянно росло. Для них пришлось отвести отдельный небольшой чемодан.

              В общем, девушка нисколько не пожалела, что так неожиданно попала на работу в воинскую часть. Она почувствовала себя личностью, её здесь уважали, жизнь наполнилась интересными событиями.

             Вскоре мама Таисия получила квартиру в Мурманске в только что построенном кирпичном доме. Хорошо дела складывались и у сестёр. Мария тоже должна была вскоре получить квартиру в достраивающемся пятиэтажном доме, неподалёку от мамы. Уверенность в том, что город быстро отстроят после войны, подтверждалась делами. Куда бы ни бросил взгляд, везде, как на дрожжах росли кирпичные пятиэтажки. Доверие к Советской власти, к Сталину было незыблемым. Результаты были налицо. Голод постепенно оставался позади. Впереди виделось только хорошее – обещанное светлое будущее.          

_____________________________________________________

Мурманск, Сафоново 1949 год 

 

           Августа с интересом разглядывала себя в зеркало. Остро заточенным карандашом она только что нарисовала на веках тонкие стрелки, удачно подчеркнувшие её, и без того выразительные глаза. На губы она нанесла любимую розовую помаду. Взгляд сконцентрировался на носу. Она печально вздохнула. Ей всё казалось, что нос был слишком широкий – картошкой, как у деревенских. Считалось, что у городских носы должны быть тонкими. «Может, из-за носа в меня никто ещё не влюбился? – подумала она, – Машка Полетаева уже успела и замуж за лейтенанта выскочить, а у меня дальше кино да танцев пока дело не пошло. Уродка! Ну, нет, конечно, не совсем… Но… это только в этом году я хоть немного на женщину стала похожа, а раньше точно – кожа да кости. Ай, ладно, какая есть, такая и есть. Не родись красивой, а родись счастливой. Мама мне всё время это повторяет. Только где это счастье?..»

         Сегодня в казарму должны были привезти новый фильм «Встреча на Эльбе» с любимой артисткой Любовью Орловой в главной роли.  На его просмотр и собиралась двадцатилетняя Августа. В её комнату постучали.

         – Ой, я сейчас… Подождите минутку! – крикнула девушка и поспешно натянула приготовленное платье с юбкой солнце-клёш. За дверью послышалось:

         – Не пугайся. Это я.

         Застёгнув молнию на боку, она подошла к двери и откинула щеколду. Потянуло морозцем. Маша прошла в комнату, которую до замужества они делили вместе с Августой, а после того, как она съехала к своему Жорику, к Гуте подселили другую вольнонаёмную.

         – Ух, ну ты и расфуфырилась сегодня, – оценив новое платье, сказала пришедшая. – Красиво, конечно, но не жалко крепдешин о лавки казарменные цеплять?

         – Я аккуратно. Хочется же себя в обновке показать! – ответила Гутя. – Ты, между прочим, нисколько не хуже одета. 

        – Да ладно, не тушуйся. Может, и правда, кого-нибудь сразишь наповал. 

        – Машка, ну что ты за человек? Не порти настроения, а?

        – Ладно. Готова? Пошли уже. Жорик на улице ждёт. Минус тридцать всё-таки.

 

                Вечером, когда лента фильма со стрекотанием благополучно перемоталась с одного барабана на другой, когда смолкло восторженное обсуждение очередного шедевра советского киноискусства, к Августе подошёл знакомый младший лейтенант и пригласил на танцы. Нет, конечно, не сегодня. Сегодня вот-вот должны были протрубить отбой в части. Танцы традиционно устраивались в клубе по воскресеньям. Поэтому дополнительных вопросов не возникло. Гутя пообещала прийти и, дождавшись молодожёнов, пошла домой. 

 

              Воскресные танцы были в разгаре. Молодёжь, как везде, как во все времена с удовольствием резвилась под музыку. Лётчик-лейтенант уже несколько раз приглашал Августу на танец. Но, так как она пришла с подругами, то после танца спешила к ним, стесняясь откровенного внимания младшего лейтенанта.

                В зал вместе с клубами снежного заряда ввалилась ещё одна компания военных. Гутя краем глаза отметила, что не встретила среди них ни одного знакомого лица. «Новенькие, что ли»? – подумалось ей. Пытаясь определить это, она стала исподволь наблюдать за прибывшими. За прибывшими? Скорее, за прибывшим. Один парень как-то сразу выделился из толпы. Он был и выше всех, и сложен хорошо, и… их взгляды встретились на мгновение… «Какие у него глаза»! – поразилась девушка, – «Огромные! Даже отсюда видно, что синие-пресиние.»

               Парень обвёл глазами противоположный пол, который ютился у противоположной стены и о чём-то весело заговорил с друзьями.

               Объявили «белый танец». Августа решила выяснить, кто эти незнакомцы. Откуда и смелость взялась? Она пошла через весь зал прямёхонько к тому парню. Он, увидев это, ободряюще заулыбался, всем видом показывая, что не против её приглашения. Но в этот момент младший лейтенант подумал, что она идёт к нему. Он уверенно пошёл ей навстречу, уже издали приглашая на танец. Гутя растерялась, не зная как поступить. Но в следующее мгновение она кокетливо обыграла ситуацию, увернувшись от рук лейтенанта.

            – Так не по правилам, – с вызовом сказала она ему, – это «белый» танец. Не ты, а я должна была приглашать. За это я приглашу кого-нибудь другого.

            С этими словами она продолжила путь к высокому парню. 

            – Вас можно пригласить? – присев в книксене, спросила Августа.

            – Конечно. Разве можно отказать такой девушке?

            – Такой, это какой? – спросила она уже в церемониальном объятии партнёра.

            – Знаменитой. 

            – Зна-ме-ни-той?.. – от удивления по слогам переспросила она, – Это ещё почему? А в-вы что, меня знаете? Я так вас первый раз вижу. Может, обознались?

            – Ничего я не обознался. В скоростном спуске вы первое место отхватили? И на пятикилометровке?..

            – Нет. На пятикилометровке я третьей пришла. Ой, ну да… значит, не обознались. А вы из этой же части?

           – Теперь да. Из «Ваенга-один» недавно перевели техником по обслуживанию самолётов. А вас я ещё раньше заприметил на лыжне. Мужественно вы там с горы съезжали. Я бы притормозил для страховки, а тут, смотрю, рискует деваха. К финишу, что по воздуху летит. Я и фамилию запомнил… Малышева? Так?

           – Да. Ничего себе! Не думала, что кто-то кроме организаторов соревнований меня знает.

          – Фамилию-то знаю, а как зовут – нет. 

          – А нужно?

          – Что нужно?

          – Ну, имя…

          – Нужно, конечно. А, что, тайна?

          – Да какая там тайна! Просто имя у меня редкое. Я – Августа. Можно, просто Гутя.

         – Хм, редкое, говоришь?.. – вдруг смутившись, проговорил молодой человек. – А мне – нравится. 

          Чтобы загладить возникшую неловкость, он сильнее прижал партнёршу к себе и, крутанув, уверенно повёл в центр зала.

          – А я Сергей, – услышала девушка запоздалый ответ, – у меня самое распространённое имя. Вот мы и познакомились.

         Танец закончился, но за ним последовал другой, третий… Сергей и не собирался отпускать партнёршу. А она почему-то и забыла, что пришла с подругами.

         – Товарищ старший сержант, не хорошо девушку у старших по званию отбивать! – услышали они смешливое замечание за спиной.  

         Это был Машкин Жорик. Они с женой кружили в шаге от них.

        – Похоже, твой лейтенант запсиховал, – предупредила Маша.

        – Да, неудобно получилось… – сконфузилась Гутя.

        – Жених? – спросил Сергей у партнёрши.

        – Нет, просто он меня на танцы ещё в кино пригласил…

        – Подумаешь, пригласил, – отшутился Сергей, – если бы я был там, то первый бы пригласил, а звание… Посмотрим – кто кого ещё обгонит! Августа вон учит не тормозить до самого финиша. Так, чемпионка?

         И вальсирующие пары разошлись в разные стороны.

 

          Августа сидела за своей пишущей машинкой, изо всех сил, стараясь не клевать носом в её чёрно-белые кнопочки. Чтобы не заснуть, она вкрутила новый лист и защёлкала, хотя документ можно было напечатать и завтра. Когда занят, то и стрелки часов быстрее передвигаются. Но сегодня и это испытанное средство не помогало. Ночью она так и не смогла уснуть, прокручивая события вчерашнего знакомства с Сергеем. А утром, когда глаза уже начали слипаться, прозвенел будильник, предлагая не опаздывать на работу. Что делать? Встала, собралась и пошла.

         И вот уже вечер. Ей осталось продержаться всего-то полтора часа. Командира части сегодня в штабе не было, что было и хорошо, и плохо одновременно. Избежала лишних поручений, но зато скучновато было сидеть одной. 

          На днях ей предложили заполнить документы в так называемую «секретку» или «секретную часть». Это означало из вольнонаёмных перейти в военнослужащие. Она никак не могла принять решение. С одной стороны, она всё равно эти секретные документы печатала. Её каждый раз заставляли относить в особый отдел все черновики, испорченные листы, а так же рукописные оригиналы для сжигания. Получается, что ей и так доверяли военные секреты под честное слово о неразноглашении, но «особистам» такое положение дел не нравилось. 

          Задумавшись об этом, она перестала печатать и мельком взглянула в окно… Что там можно было увидеть, кроме привычной темноты? Разве что круг света на снегу от фонаря? А вот и нет. В окне она увидела причину сегодняшнего сонного состояния. Сергей, приникнув к стеклу, улыбался ей ярче того фонаря, что старательно выбивал искорки из надоевшего снега. Гутя вздрогнула от неожиданности, но, тут же забыв о сонном состоянии, просияла ответной улыбкой. Сергей жестами просил разрешения пройти к ней в кабинет. Девушка кивнула. Пока старший сержант обходил здание, она достала зеркальце и подкрасила губы.

           Вот теперь отсутствие комдива было на руку. Они бессовестно проболтали оставшееся рабочее время. Пора было расходиться по домам. Сергей вызвался проводить девушку до шлагбаума. За пределы части без разрешения выходить строго запрещалось. 

Дойдя до шлагбаума, Августа остановилась и протянула руку. Она понимала, что провожатому хотелось более тёплого прощания, но ухмылка часового, переминающегося с ноги на ногу от холода, выбора не оставляла.

          – Ну, нет уж, – сказал Сергей, – я тебя одну по темноте не отпущу. Пошли, до дома провожу.

         – Тебе же нельзя! – Удивилась девушка.

         – Кто тебе такую глупость сказал? Мне – всё можно.

         – У тебя нет увольнительной… 

         Сергей только усмехнулся и потянул Августу за собой, подныривая под шлагбаум. 

         – Стой. Ты что делаешь? – не на шутку взволновалась она. – Тебя же накажут.

         – Серёга, только резину там не тяни, – вдруг подал голос часовой. – Меня скоро сменяют.

         Сергей кивнул ему. Августа поняла: уговаривать бесполезно. Она послушно зашагала рядом со старшим сержантом. Не успели они дойти до первых домов жилого городка, как их ослепили фары штабного «ГАЗона».

        – Это же комдив!!! – в страхе, замедляя шаг, прокомментировала Августа. – Во влипли!

Сергей, казалось, совсем не испугался. 

        – Не паникуй. Говорю же, мне ничего не будет.

        Машина затормозила. 

        – Малышева, у тебя всё в порядке? Не обижают? – раздался голос Мелихова.

       – Нет... То есть, да… Ой… Всё в порядке, товарищ полковник.

       – Ну-ну, – только и произнёс комдив.

         Усмехнувшись, он захлопнул дверцу машины и поехал далее. Сергей стоял и, как положено, отдавал честь старшему по званию. С такой же спокойной уверенностью он довёл девушку до дома, поцеловал, подождал, пока она помахала ему рукой из окна квартиры, и только тогда пошёл обратно.

         Невероятно! Ему, действительно, ничего не было. Гутя поверить в это не могла. Строг был в плане дисциплины Мелихов, а тут… Но вскоре она заметила, что комдив и, правда, благоволит парню. Он назначил его старшим по классу авиамехаников. Теперь Сергей обучал новичков всем техническим премудростям обслуживания самолётов, и он же отвечал за уровень их подготовки. 

 

         Наступила весна. Не по календарю, а по северным меркам. К концу мая и земля заполярья освободилась от снега. Поверхность вечной мерзлоты пригревало ласковое, всегда низкое солнышко. Полярная ночь плавно перешла в полярный день – очередное излишество этих широт. Теперь на ночь приходилось плотно зашторивать окна, чтобы солнечные зайчики не мешали спать.

         Августа нисколько не сомневалась, что её первая любовь – самая настоящая. Она уже не представляла свою жизнь без такого умного, красивого и доброго Серёженьки. Пришло время познакомить с ним семью. Маме и сестрам она все уши прожужжала про него, а вот в гости зазвать случая не предоставлялось. Сергей сам проявил инициативу в этом вопросе. А это давало повод думать, что у него было серьёзное намерение относительно Августы. Кроме желания познакомиться с родными, влюблённых поторапливал слух о том, что старшего сержанта могут отправить на какие-то курсы.

          Воскресение выдалось дождливое, но такими мелочами омрачить встречу было невозможно. Августа с утра крутилась с Катей и Марией на кухне. В большой комнате уже стоял стол, накрытый самой нарядной скатертью, вышитой ещё в довоенные годы. Поглаживая вышитые цветы, за столом сидела старенькая мама и выкрикивала ценные указания дочерям. На маленькой кухоньке ей места сегодня не было. Там и изящным сестрам было тесновато. Хозяйка в который раз проводила гребнем по волосам, убирая со лба выбившиеся седые прядки, стараясь не задеть гулю, туго закрученную на затылке. Она заметно волновалась.

             Вернулся из магазина Володя – муж Кати. Всем своим интеллигентным видом показывая, что с заданием справился. Он был художником, довольно неплохим, и очень гордился этим. На столе после его прихода появилась бутылка сухого элитного вина. 

             Вскоре должны были прийти Лида с мужем. В комнату зашла Мария, поставила на стол тарелку с винегретом и тут же удалилась на кухню. Мать тяжело вздохнула. За неё она переживала больше, чем за других. Ей было уже за тридцать, а замуж она так и не вышла. Всю войну Мария переписывалась с женихом. Вернулся он с фронта живым и невредимым. Не раз приезжал к своим родственникам в Мурманск, но дела вновь отзывали его в родную деревню. И снова возобновлялась переписка. Он звал Марию жить в деревню, она его – в Мурманск. Так и не сложилась семья. А переписка плавно сошла на нет. 

Недавно посватался к Марии сам директор школы, но она и ему отказала. Как тут не вздыхать матери? Вон, уж и младшая дочь жениха свататься ведёт, а старшая всё чудит: работа для неё важнее всего, видите ли.

              Сергей пришёл вовремя. Августа проводила его к столу. 

              – Это моя мама – Таисия Иосифовна, – немного смущаясь, произнесла младшая дочь, – а это…

              Званый гость вдруг опередил её на какое-то мгновение и представился сам:

             – А я – Эдвиг.   

            У Августы от удивления округлились глаза.

            – Кто?..  – поперхнувшись, спросила она.

            – Я сейчас всё объясню, – весело ответил виновник переполоха. – Меня все знают как Сергея, но по паспорту я Эдвиг. Простите, пожалуйста, но маме я не мог солгать.

           – Не может этого быть! – воскликнула Августа. – Ты же военный. Твоё личное дело сто раз бы перепроверили и с паспортом сравнили. 

           – Они и сравнили. Не переживай, командование в курсе. 

           – А к чему тогда такая конспирация? – строго спросила Мария, готовая встать на защиту чести обманутой сестры.

          – Да вы не волнуйтесь, я никого не обманываю. Мне ещё в училище командир порекомендовал назваться попроще, чтобы вопросов меньше возникало. Эдвиг – английское имя. Сами понимаете – это вызывало бы каждый раз кучу вопросов. Да, я на самом деле Эдвиг, но вы зовите меня, как и все, Сергеем. Я уже привык. И мне так больше нравится.

         Расспросы продолжались ещё некоторое время, но, похоже, Сергей был к ним готов. Несмотря на замешательство с именем, он сумел расположить к себе семью Августы. А вот сама она обиделась на жениха, справедливо считая, что он должен был её предупредить. Сергей же оправдывался тем, что хотел преподнести ей сюрприз. 

Он не сделал официального предложения в этот день, наверное, просто не знал, как это делается правильно, но на вопрос о планах на будущее, сказал чётко, что хочет жениться на Августе. Этот «сюрприз» она восприняла более спокойно. Она лишь заметила, что сначала нужно спрашивать согласия у невесты. А он ей ответил, что для этого у него ещё будет некоторое время до отъезда на учебу.

            Отъезда? Новость опять вызвала всплеск вопросов, вот на них Сергей-Эдвиг ответить не смог, потому как сам ещё ничего не знал точно. 

            Как бы там ни было, знакомство состоялось. А ещё через пару месяцев, перед отъездом в латвийский город Даугавпилс* Эдвиг и Августа расписались. 

Свадьба? Да, была свадьба, но очень скромная. Вот так же собрались за общим столом большая семья невесты и жених без семьи. Посидели дружно, поели, попели, а через несколько дней, взяв в руки два тяжеленных чемодана жены, отправился на новое место службы. К тому времени на его плечах уже сияли четыре маленькие звёздочки младшего лейтенанта.

 

Историческая справка

 

Даугавпилс*

 

В годы Второй мировой войны

 

С началом войны 1 сентября 1939 года Германии с Польшей на территорию Латвии в районе Даугавпилса перешли части армии, авиации польской армии, в Крепости осенью был устроен лагерь для интернированных поляков.

17 июня 1940 года со стороны города Грива в Даугавпилс вступили части Красной Армии.

26 июня 1941 года город заняли немецкие войска. Генерал-полковник германской армии Хайнц Гудериан отметил в своих воспоминаниях «[26 июня] 8-й танковой дивизии группы армий „Север“ удалось овладеть Двинском (Даугавпилс) и захватить в этом районе мосты через р. Западная Двина.»[13] В предмостном укреплении крепости было оборудовано еврейское гетто. В Погулянском лесу происходили массовые расстрелы. За северным валом крепости находился лагерь для советских военнопленных «Шталаг-340» («Stalag 340»).[14]. В 1942—1944 годах в городе работал русский драматический театр[15][16], после освобождения города его актёры составили костяк городского театра.

В августе-октябре 1944 года, после освобождения города 27 июля от немецких войск, город исполнял роль столицы Латвийской ССР — здесь размещались центральные органы власти: Верховный Совет Латвийской ССР, Совет Народных Комиссаров, правительство, ЦК КПЛ, газет «Циня», «Советская Латвия». В течение полугода осень 1944—1945 года в госпиталях города проводились испытания советского пенициллина под руководством профессора З. В. Ермольевой.

Во время Второй мировой войны на территории города было уничтожено более 165 тысяч человек, а город был разрушен более чем на 70 %[17].

[править]

В составе СССР

 

5 ноября 1946 года пущен трамвай. В течение периода с 8 апреля 1952 года по 25 апреля 1953 года город был областным центром Даугавпилсской области ЛССР (наряду с Лиепайской и Рижской областями ЛССР). 30 мая 1953 года Указом Президиума Верховного Совета ЛССР город Грива присоединен к городу Даугавпилс.

 

Конец первой книги

 

Справки.

   Фронт за линией фронта  

В 1936 году с дипломом горного инженера Виктор Илларионович Тихонов приехал в Забайкалье, которое почти всю войну было его "фронтом за линией фронта". Работать было трудно втройне: не было опыта, суровый климат, осложнявший горно-геологические условия, нехватка крепких рабочих кадров. Но заведующий Анамжакской группой приисков треста "Верхамурзолото" не пасовал. Он показал себя хорошим организатором, умеющим увлечь людей, проявить о них реальную, а не показную заботу, заставить поверить в свои силы и успех дела. Через два года Тихонов стал главным инженером Нюкжинского приискового управления треста, в 1939-м - главным инженером "Верхамурзолота". С начала Великой Отечественной войны и до 1944 года он - главный инженер и директор рудоуправления "Чикойредмет". Плановые задания золотодобычи росли, их срыв был равноценен невыполнению боевого приказа. После войны вторым стратегическим сырьем в жизни страны и самого Тихонова станут алмазы… 

  

  Экономическое положение восточного Забайкалья в годы Великой отечественной войны

  

II. Годы войны 

 

Война привела к значительному перераспределению капиталовложений, рабочей силы и других факторов производства как в промышленности, так и в народном хозяйстве области в целом. Еще больше возросло значение цветной металлургии. Капиталовложения по этой отрасли выросли в 1941 г. в 1,56 раза. Составляющими такого увеличения стал рост финансовых средств в добычу плавикового шпата в 1,6 раза, олова - в 1,9 раза, вольфрама - в 2,1 раза, а молибдена - в 23 раза (подсчитано по данным: там же, д. 1236, л. 25). Не менее показательным был процесс перераспределения внутри цветной металлургии. Капиталовложения в золотодобывающую промышленность в 1941 г. снизились. При росте вложения финансовых средств в добычу других цветных металлов удельный вес золотодобычи в капиталовложениях по цветной металлургии сократился с 61,6 % в 1940 до 31,1 % в 1941 г. На первое место вышла оловянная промышленность. Ее доля составила 35,5 %. Резко возросла доля молибденовой промышленности - с 0,02 % в 1940 г. до 24,8 % в 1941 г. (там же). В пользу цветной металлургии перераспределились материальные ресурсы. В 1942 г. ее предприятия получили из других отраслей материалов и оборудования на сумму 760 тыс. рублей (там же, д. 1236, л. 1). За счет внутренних ресурсов предприятия области освоили производство карбида, взрывчатки, цинковой пыли, ртути, многих частей горного оборудования, восстановление серной и соляной кислоты (там же, д. 1227, л. 62). Важнейшим условием увеличения добычи цветных металлов стало расширение производства электроэнергии и в первую очередь за счет строительства турбинной электростанции Хапчерангинского комбината с использованием в качестве топлива местных Мордойских углей. Для этого демонтировали и перевезли с Холбонской электростанции, располагавшей неиспользованными мощностями, две турбины с котлами. Строительство начали в 1942 г., в этом же году возвели корпус здания и приступили к монтажным работам, а в 1943 г. пустили ее в эксплуатацию (там же, д. 1236, л. 1; д. 1485, л. 1). Одновременно расширили подачу электроэнергии с Холбонской электростанции, построив высоковольтную линию электропередач Балей - Белуха - Букука, протяженностью 60 км, а в 1943 она была доведена до рудника Калангуй с последующим продолжением до Таменги. Все это было осуществлено за счет средств и материалов самой области. Строительство Мордойской электростанции и высоковольтной линии электропередач освободило 15 локомобилей, которые были переданы другим предприятиям - на Давендастрой, рудник «Антонова Гора», на рудник «Абагайтуй» треста Союзплавик и т.д. Всего на предприятиях цветной, черной металлургии и горнохимической промышленности в 1943 г. действовало 37 электростанций с установленной мощностью 31 721 кВт, из них 6000 кВт (18,9 %) ввели в эксплуатацию в 1943 г. (там же). В 1942 г. добыча цветных металлов и мышьяка в сравнении с 1939 увеличилась. По золоту это соотношение составило 108 %, по олову 110, по мышьяку 100,5, особенно резко оно возросло по вольфраму и молибдену - соответственно 180 и 184 %. Добыче молибдена способствовало введение в строй горных цехов и обогатительных фабрик в Давенде и Шахтаме. Правда, полного строительства всех промышленных объектов не произошло - продолжалось строительство электростанций. Усиление энергохозяйства и реконструкция рудников «Калангуй» и «Абагайтуй» треста Союзплавик позволило увеличить добычу плавикового шпата в 1942-1943 гг. в сравнении с 1940-1941 гг. в 1,5 раза (там же, д. 1485, л. 18). Вместе с этим ряд отраслей цветной металлургии показал в 1942 г. более низкий рост производства, чем в 1941 г. Добыча золота в 1942 г. составила в сравнении с предыдущим годом 71 %, а добыча олова - 70 %. Это снижение обнаруживает начало спада промышленного производства, связанное со складывающейся военной и экономической ситуацией в стране. Аналогичная тенденция развертывалась в сельском хозяйстве. В 1941 г. она себя еще сильно не проявила. План госпоставок сельскохозяйственной продукции в результате мобилизационных усилий был выполнен в 1941 г. лучше, чем в 1940. Кроме этого в фонд обороны поставили 43,8 т зерна, 407 т картофеля, 980 центнеров овощей, 2660 центнеров мяса, 1358 центнеров молока, 246 сотен штук яиц (там же, д. 1123, л.л. 170—175). В 1942 даже увеличили посевные площади до 585,2 тыс. гектаров. Но валовой сбор зерна в расчете на один колхозный двор ежегодно сокращался - с 53,9 центнеров в 1940 до 43,2 центнеров в 1941, до 25,5 центнеров в 1942 (там же, д. 1764, л.л. 44, 45). Сказывались не только потери от ранних заморозков, которые в это время постигли Забайкалье, но главное - не прекращавшийся отток людей и техники на фронт. Одновременно ухудшилось материально-техническое снабжение народного хозяйства области из центра. В 1942 г. предприятия цветной металлургии получили материалов и оборудования только на 9 320 000 рублей, или в 3,2 раза меньше, чем в 1941 г. (29 816 000 руб.). Общий процент снабжения материалами, оборудованием к 1941 г. составил 31 %, а по горючему - 28 %. В августе 1942 г. в обком пришло письмо за подписью члена ЦК партии А. Андреева. В нем подчеркивалась необходимость организовать и подготовить все средства для конных и ручных уборочных работ в связи с незначительными запасами горючего (там же, д. 1236, л. 7; д. 1225, л. 14). Ухудшение материально-технического снабжения было обусловлено большими территориальными потерями страны летом 1942 г. В 1943 г. поступление материалов и оборудования из центра не улучшилось, а их запасы в области оказались исчерпанными. Техника работала на износ. Уже в 1943 г. автотранспорт из-за отсутствия запчастей до 70 % пришел в негодность (там же, д. 1485, л. 1). Значительное ухудшение технического состояния горнодобывающих предприятий привело к расширению старательской организации труда. Удельный вес рабочих старателей вырос с 44,8 % в 1940 г. до 49,7 % в 1942. Но и рабочая сила как источник роста производства в Забайкалье постоянно убывала. На предприятиях золотой, оловянной, вольфрамовой, молибденовой промышленности численность рабочих сократилась с 40294 чел. в 1940 г. до 32549 чел. в 1942 г., или на 19,2 % (там же, д. 1236, л.л. 6, 7). Особенно тяжелое положение сложилось в сельском производстве. В расчете на одно хозяйство колхозника в конце 1941 г. приходилось в среднем по 2 трудоспособных члена семьи (в возрасте от 12 до 60 лет). В 1942 г. стало типичным явлением, когда в хозяйстве оставался один трудоспособный и как правило это была женщина. В конце 1942 г. во многих колхозах Газимуро-Заводского района имелись только 19-20 % трудоспособных колхозников (там же, д. 1231, л.л. 69, 70). Ухудшение положения с рабочей силой в области происходило не только из-за постоянного оттока людей на фронт. С 1942 г. стала проводиться мобилизация рабочей силы в промышленность. Это было связано с ростом масштабов военного производства и с необходимостью восстановления народного хозяйства в освобождаемых районах. За 1942 г. и три квартала 1943 г. область мобилизовала 30 740 чел. Читинский обком партии сообщал в Москву, что это создало «исключительно напряженный баланс рабочей силы». Ее дефицит обострился и составил в промышленности 17,7 %, а в сельском хозяйстве - 41,9 %. Нагрузка на одного взрослого колхозника, работавшего в полеводстве, составила более 9 гектаров пашни и 10 гектаров сенокосов, в животноводстве - в среднем 67 голов скота, а по животноводческим районам - до 125 голов скота (там же, д. 1487, л.л. 38, 39). В экономике области существовал не только значительный дефицит рабочей силы. Ухудшился ее качественный состав. В горнодобывающей промышленности и в сельском хозяйстве, где были очень высокими физические затраты труда и требовалась мужская сила, теперь значительную долю составляли женщины и подростки. Возможности восстановления физических сил работающих были недостаточными из-за скудного питания, а в деревне в 1942 г. появились признаки надвигающегося голода. Тяжелое экономическое положение области складывалось под определяющим влиянием последствий военных событий. Потеря сельскохозяйственных районов летом 1942 г. в битве за Северный Кавказ и Сталинград резко ухудшила продовольственное положение страны. Требовалось создание продовольственных ресурсов, чтобы выдержать переломный фазис в ходе войны. Государство запланировало значительное увеличение объемов госпоставок сельскохозяйственной продукции. В 1942 г. область сдала государству мяса в 1,6 раза, а картофеля почти в 11 раз больше, чем в 1941 г. Причем поставки картофеля были осуществлены преимущественно за счет запасов крестьянских хозяйств (подсчитано по данным: там же, д. 1123, л.л. 171 - 174; д. 1390, л. 101). Забайкальская деревня оказалась в чрезвычайно тяжелом положении. В середине декабря 1942 обком партии направил своих представителей в районы для изучения в них продовольственного положения. В двух колхозах Газимуро-Заводского района было проверено 19 крестьянских хозяйств. Из них 6 не имело коров, на один трудодень приходилось 0,03-0,04 кг зерна, на момент проверки в хозяйствах не было картофеля. В Шахтаминском районе проверили крестьянские хозяйства пяти колхозов. Представление о типичном положении крестьян в этих колхозах дает таблица (см. ниже).

 

Продовольственное положение крестьян колхоза им. Ворошилова, с. Коровино Шахтаминского района (середина декабря 1942 г.)Фамилия И.О Количество иждивенцев Количество выработанных трудодней Получено хлеба на трудодни за год (кг) Наличие хлеба Наличие картофеля Наличие коровы

1. Бочкарев Семен Иванович 4 320 130 нет нет нет

2. Федотова Мария Дмитриевна 5 202 41 нет нет не указано

3. Ожегова Анна Семеновна 6 381 86 нет нет не указано

4. Конев, председатель колхоза, жена - бригадир 3 1100 нет сведений нет остатки семенной картошки не указано 

 

 ГАЧО, ф. П-3, оп. 1, д. 1231, л.л. 69-72.

Перед руководством области встала задача обеспечить выживание деревни. В тех условиях арсенал средств был небольшой: способствовали массовому отходничеству колхозников на промышленные предприятия в зимний период, для организации детского общественного питания создавали бригады по отстрелу диких животных и отлову рыбы, организовывали даже детские межколхозные санатории, а наиболее нуждавшимся семьям выделяли по 300 гр. хлеба в сутки на человека. Но не обошлось и без потерь. В марте 1943 г. в обком партии стали поступать сообщения из районов о случаях опухания и даже смерти колхозников от недоедания. Обком предупредил первых секретарей райкомов партии, председателей райисполкомов и начальников райотделов НКВД о их личной ответственности за подобные случаи (там же, д. 1490, л. 4). Продовольственное положение крестьян ухудшалось не только из-за разрушительных последствий войны, сказывались неблагоприятные погодные условия. Ранние заморозки погубили в 1941 г. урожай на площади 108 694 гектаров (18,8 %), в 1942 г. - на площади 123721 гектаров (22,7 %). В 1944 г. произошла сильная засуха. По основным зерновым районам во многих колхозах в мае, июне и первой половине июля дожди совершенно не выпадали. Урожай только одних зерновых погиб на площади 65173 гектаров (там же, д. 1395, л. 21; д. 1742, л. 31). В тяжелом положении оказались колхозы Быркинского и Борзинского районов. Во второй половине октября 1944 г. колхозники этих районов питались в большей части мясом тарбагана, полученной мукой из сельпо за сданные тарбаганьи шкурки, сушеной рыбой и остатками полученного урожая картофеля и овощей от индивидуальных огородов. Для оказания помощи районам был направлен зам. секретаря обкома ВКП(б) Жарихин. На месте им совместно с работниками райкома была оказана помощь остронуждающимся колхозникам хлебом за счет розничного фонда района. А с приездом его в Читу были увеличены фонды муки районам на октябрь и ноябрь в размере 23,2 т, выделены 750 детских пайков, взяты на снабжение хлебом 2123 колхозника, принятых на работу в органы потребительской кооперации и местной промышленности. В 1944 г. по просьбе обкома правительство выделило области 758 т продовольственной помощи, а на 1 августа 1945 г. - 1300 т (там же, д. 1752, л. 37; д. 1764, л. 45). Но продовольственная ситуация в области оставалась тяжелая. На 20 апреля 1945 г. больных дистрофией насчитывалось 10598 чел., 133 умерло от истощения (Шалак А.В. Социальные проблемы населения Восточной Сибири (1940-1955). - Иркутск: изд-во ИГЭА, 2000. - С. 122). Читинская область находилась далеко от советско-германского фронта, но война для нее оказалась чрезвычайно разрушительной по своим последствиям. За годы войны трудоспособное население области сократилось на 41 %, а число трудоспособных мужчин в сельском хозяйстве снизилось в 4 раза. Посевные площади сократились к концу войны на 48,4 %, валовой сбор зерна в расчете на один колхозный двор снизился с 1940 по 1944 в 3,9 раза. За этот же период в колхозах поголовье крупного рогатого скота сократилось на 42 %, овец и коз - на 15%, лошадей - почти вдвое (Шалак А.В. Ук. соч., с. 56; Очерки истории Читинской областной организации КПСС. - 2-е изд. - Иркутск: Вост.-Сиб. кн. изд-во, 1986. - С. 207; ГАЧО, ф. П-3, оп. 1, д. 1764, л. 45; д. 1986, л. 1). В промышленности за годы войны основное горнообогатительное оборудование, кроме молибденовых предприятий, не обновлялось и не пополнялось. Снабжение техническими и строительными материалами составляло 25-30 % потребности. К концу войны до 80 % автотранспорта было взято из промышленности на военные нужды. Гужевой транспорт к концу войны уменьшился на половину. В целом из всех сибирских регионов только в Забайкалье произошло снижение промышленного производства, а в Читинской области оно оказалось самым большим. Если в соседней Бурят-Монгольской АССР в 1945 г. было произведено 92 % промышленной продукции к уровню 1940, то в Читинской области - 66 % (ГАЧО, ф. П-3, оп. 1, д. 1987, л. 8; Савицкий И.М. Промышленные кадры послевоенной Сибири (1946-1960 гг.). - Новосибирск: Наука, 1984. - С. 24). Масштаб разрушительных последствий войны в Читинской области значительно сближал ее с районами, непосредственно пострадавшими от военных действий. Если попытаться классифицировать регионы советского тыла, то можно выделить по крайней мере три их типа. Первый - регионы, освобожденные от фашистской оккупации, второй - регионы с динамичным ростом военного производства, третьи - регионы, пережившие спад экономического развития. К последним принадлежала Читинская область. Ее пример - свидетельство того, что регионы третьего типа за счет огромной выдержки и самоотверженности их населения позволили стране вынести колоссальное напряжение, связанное с крупными территориальными потерями на первом этапе войны, массовой эвакуацией людей и промышленности на востоке, с начавшимся восстановлением разрушенной экономики в освобожденных от оккупации районах и увеличивавшимся масштабом военных действий. Вклад Читинской области, как и других регионов этого типа, в победу над врагом не может быть сведен только к натуральным и стоимостным величинам. Он имел, прежде всего, нравственно-политическое измерение. И в этом смысле он был существенным.

В.И. Мерцалов

 

© Тишкина С. Все права защищены.