Китайская ваза
У каждой семьи, наверное, есть особенно ценная вещь, которую детям запрещают трогать. У нас это была большая китайская ваза, которую мой папа привёз из заграничной командировки. Она возвышалась на серванте в зале и была почти всегда пуста, как музейный экспонат. Снаружи лаковый фарфор был украшен множеством изящных тонких узоров, а изнутри покрыт чем-то похожим на серебристую рыбью чешую.
Когда родители оставляли нас с братом одних, они строго наказывали вазу не трогать. Мой брат старше меня на пять лет, ко времени повествования ему исполнилось десять. Ссорились мы редко, поэтому нас не боялись оставлять дома одних. Кроме того, я всегда слушался своего старшего брата.
Однажды родители с самого утра ушли в гости к знакомым, а мы с Сашей решили поиграть в прятки. Все потайные места в квартире нам были более-менее известны, поэтому вскоре нам наскучило делать вид, что мы по-настоящему прячемся или ищем. Тогда Саша попросил меня минутку постоять в ванной комнате, чтобы дать ему возможность спрятаться хорошенько, и когда я вышел его искать, то понял, что без его же помощи я Сашу не найду – брат точно испарился. Я заглянул во все известные мне места, даже под кровать, но брата нигде не было.
– Сдаюсь, – растерянно пробормотал я и в ту же секунду услышал едва сдерживаемый смех, который доносился откуда-то сверху. Я приподнялся на цыпочки, удивлённо повертел головой и вдруг увидел Сашу, который пластом лежал на серванте и хохотал. В восхищении я присвистнул – вот это да! Мой брат открыл ещё одно потайное место. Саша продолжал давиться смехом и вдруг неаккуратно задел рукой за китайскую вазу, она потеряла равновесие, шлепнулась о пол и разбилась. Точнее, не совсем разбилась, а раскололась на две половинки. Саша резко перестал хохотать и бледный соскочил на пол. Мы были напуганы. Папа говорил, что эта ваза стоит огромных денег. Я молчал, а Александр, нахмурившись, пытался приставить одну половинку к другой. Наконец он посмотрел на часы, о чем-то быстро задумался, потом достал из стола суперклей и, как мог, вазу склеил, поставил её на место. На меня он старался не смотреть, но когда работа была закончена, каким-то нехорошим голосом произнёс:
– Не вздумай рассказать об этом родителям.
Потом оценивающе взглянул на меня и, заметив мою растерянность, прибавил:
– Если расскажешь, свалю всё на тебя. Учти. И больше я с тобой не останусь. Ты меня понял?
Я молчал. На китайской вазе появился ещё один крохотный «узорчик»-трещина. Он не был заметен издали, но вблизи... Я присел на диван и от обиды на брата расплакался. А у него на лице появилась какая-то вызывающая усмешка. Так мы и просидели до прихода родителей, молча. Они вернулись из гостей очень радостные. Слышно было ещё с порога. Первая в комнату влетела мама. Тут же запахло цветами и мандаринами. У неё в руке был огромный букет роз и кулёк с фруктами. Она по очереди расцеловала нас и сунула каждому по мандаринке. Затем вошёл папа. Он был в прекрасном расположении духа и что-то напевал себе под нос.
– Этот букет цветов мне подарил папа, – торжественно объявила мама и подошла к серванту. – Их нужно поставить в китайскую вазу. Но сначала нальем в неё немного воды.
Я оторопел. У меня из руки выпал мандарин. Я потянулся было за ним, но вдруг встретился взглядом с мамой и густо покраснел. Мама посмотрела на меня, потом перевела взгляд на брата, затем снова на меня. Саша по-прежнему с вызовом улыбался, однако его глаза, превратившиеся вдруг в узкие щелочки, выдавали, что ему было очень невесело. Почему-то в то мгновение его лицо напомнило мне склеенную китайскую вазу. Я уже готов был расплакаться, как мама неожиданно развернулась и ушла на кухню.
– Впрочем, эта ваза для таких цветов слишком велика, – донеслось до нас. – Я их поставлю в другую вазу, поменьше.
Я глубоко вздохнул и с гневом взглянул на брата. Он, как ни в чём не бывало, так мне показалось, с аппетитом поглощал мандарин.
В ту ночь я не сомкнул глаз. Мне мерещились мандарины, китайская ваза, Сашино лицо. У меня подскочила температура, и я начал бредить. Всю ночь около меня просидела мама. Она поила меня яблочным соком, давала мёд, прикладывала к голове мокрое полотенце. Я не выдержал и, расплакавшись, всё ей рассказал. Она ласково погладила меня по волосам и тихо шепнула, что обо всём догадалась.
– Ты ведь не хотел выдавать брата? – спросила она. Я молча кивнул. – Но ты мучился, от того что не сказал правду, и поэтому заболел?
Я снова кивнул.
– Откуда ты это всё знаешь? – удивился я.
– Лица людей иногда говорят больше, чем уста. Ты не волнуйся, – ободрила она меня. – За то, что ты раскаялся, к тебе вернутся силы. Завтра ты будешь здоров. Ранка твоя заживёт, и ты будешь крепче, чем был. У раскаяния большая сила. Спи, – шепнула она. – А с Сашей я поговорю завтра. Я заглядывала к нему в комнату. Он притворяется, что спит. Хотя я точно знаю, что теперь ему очень стыдно.
Я закрыл глаза и вскоре заснул. А утром ко мне подошёл Александр и попросил прощения. Глаза у брата были красные и заплаканные, как будто он всю ночь не спал. Перед завтраком он признался родителям в том, что случилось на самом деле.
Кот-вольнодумец
Весной в нашем дворе появился рыжий кот-бродяга. Выглядел он настоящим разбойником – левого глаза не было, вероятно, потерял его в какой-нибудь схватке; бока были сильно ободраны так, что шерсть местами свисала клочьями; а на правую заднюю лапу он слегка хромал. И, тем не менее, все коты в округе его побаивались. Одним словом - бывалый! Как только он появлялся у люка теплотрассы, куда сердобольные жильцы дома подкидывали кошачью еду, все дворовые коты уважительно расступались, прижимая уши и испуганно косясь на пришлого чужака, и терпеливо ждали, когда одноглазый разбойник насытится избранными яствами, и лишь потом подъедали остатки. Удивительно, что никто из котов даже не пытался с ним задираться, хотя по внешнему виду многие из них выглядели и осанистее, и крупнее. Вероятно, было в этом не раз подранном хулигане что-то такое, что сразу отпугивало сородичей от желания помериться силами.
Жильцы, подкармливавшие бездомных кошек, отнеслись к новичку с неприязнью, потому что львиная доля еды доставалась именно ему, непонятно откуда явившемуся бродяге. Но однажды я стал свидетелем поистине бесстрашного поступка этого неказистого с виду кота. Дело в том, что в феврале-марте начинались активные собачьи свадьбы, во время которых целые стаи клыкастых, возбуждённых, огромных псов шныряли по дворам, преследуя какую-нибудь крохотную безобидную самочку. Собак этих боялись даже люди, не говоря о котах, которые, заметив стаю издали, тут же ныряли в подвальные щели или взлетали на деревья точно птицы. Наблюдал я за отчаянным поступком бывалого издали, потому как и сам побаивался псов во время собачьих свадебных гулянок. Псы были агрессивны, непредсказуемы, словно теряли остатки своего разума.
Итак, в один из тёплых мартовских дней в нашем дворе появилась стая собак, преследующих крошечную самочку пекинесика. В передних рядах возвышались собаки благородных кровей: улизнувший вместе с поводком и ошейником от хозяина огромный чёрный ротвейлер; молоденький самец сторожевой немецкой овчарки, тащивший за собою металлическую цепь, и узкогрудый мраморный дог, за которым, огрызаясь, бежали полукровки-дворняги. Подняв вверх свою приплюснутую мордочку, самка пекинесика задавала темп и направление движения всей свадебной кавалькаде. Заметив псов, дворовые коты тут же испарились. Один только рыжий с невозмутимым видом продолжал хрустеть куриными потрохами, вываленными на люк теплотрассы главной кошатницей нашего дома Валентиной Ивановной, одинокой старушкой с первого этажа. Привлечённая аппетитными запахами, самка пекинесика бесстрашно и по-собачьи высокомерно подошла к люку, окинула небрежным взглядом своих охранников и уже готова была тявкнуть на потерявшего всякое уважение к собачьему племени дерзкого кота, как тот вдруг изогнулся, вздыбился, прижал уши и зашипел с такой яростью, что собачка завизжала и трусливо метнулась под ноги ротвеллера. Такой дерзости от кота собачья публика явно не ожидала. Вперед бесстрашно выдвинулся ротвеллер. Раскрыв свою огромную пасть, он попытался схватить наглого кота, однако рыжий увернулся с необычайной ловкостью и по-боксёрски резкими движениями передних лап атаковал противника когтями по носу. Говорят, что нос – самое чувствительное место у собаки, и это правда. Ротвейлер взвыл от боли, и вся собачья банда, вероятно, решив, что их вожак столкнулся с каким-то очень страшным и сильным зверем неизвестной породы, бросилась врассыпную. Однако рыжему и этого показалось мало. Провозгласив воинственный клич, он в несколько прыжков настиг нерасторопную самочку, двинул ей по спине с такой силой, что собачка заголосила от ужаса и, окончательно потеряв достоинство, рванула в сторону соседних домов, увлекая за собой всех ухажёров. А бывалый, прихрамывая, вернулся к недоеденным потрохам и преспокойно продолжил трапезу.
Дерзкий поступок бродяги произвёл впечатление на жильцов нашего дома. Те, кто своими глазами видел происходившее, незамедлительно изменили мнение о новичке. Старушка Валентина Ивановна, наблюдавшая за сценой из окна квартиры, вышла на улицу и решительно заявила всем, кто был в эту минуту во дворе, что отныне она берёт одноглазого сироту на поруки и готова предоставить ему постоянное место жительства в собственной квартире.
– С таким котом, – провозгласила старушка, – мне никакая охранная сигнализация не нужна.
Вечером Валентина Ивановна приманила сироту специально купленными для этого свежими окуньками, налила на кухне миску молока, и, заперев приёмыша в квартире, отправилась к соседям за советом, как лучше назвать героя, чтобы он не обиделся и стал откликаться на новое имя. Решено было наградить его благородным прозвищем Кутузов, по причине особого героизма и отсутствия одного глаза. Кажется, сама судьба в лице Валентины Ивановны улыбнулась рыжему бродяге.
Должен признаться, что не только мне, но и другим жильцам дома было немного жаль потерять свободолюбивого полудикого кота с таким ярким независимым характером и увидеть его обласканным, чистым, расчёсанным, мурлыкающим на коленях у старушки. Это было возмутительно! Кот был дорог нам именно как хулиган и бродяга, живущий вольною кочевою жизнью цыгана.
Впрочем, в первую же свою «счастливую» ночь Кутузов показал истинный характер. Как выяснилось утром, съев рыбу и выпив молоко, сирота ненадолго вздремнул, а ближе к ночи, когда хозяйка заснула, рыжего потянуло на привычное воровское дело. Он запрыгнул на газовую плиту, где стояла сковорода с тушёным мясом, бесшумно отодвинул крышку, дерзко употребил всё мясо, хладнокровно вылизал сковороду до блеска и удрал через форточку на улицу. Утром о разбойничьем поступке Кутузова было известно всему нашему дому. Обескураженная таким вероломным поведением сироты, Валентина Ивановна жаловалась на приёмыша всем прохожим – и знакомым, и незнакомым. Старушка плакала и признавалась, что со всем сердечным теплом отнеслась к бродяге, а взамен получила страшное предательство. Кто-то сочувственно кивал головой и соглашался с Валентиной Ивановной, уверяя, что все коты мошенники и негодяи, что усатым и полосатым нельзя доверять, особенно сковородки с тушёным мясом. Кто-то посмеивался над наивной старушкой, пригревшей рыжего чертягу, но в душе ликовал, что кот не променял цыганскую душу на уют и тепло домашнего очага. Однако самого вольнодумца Кутузова это, очевидно, менее всех волновало. Он по-прежнему пользовался безукоризненным уважением со стороны своих усатых сородичей, не боялся ни голода, ни холодов, жил как придётся на улице, питался тем, что подбрасывали люди, иногда ловил зазевавшихся птиц, а вот собаки… О, эти грозные воители улиц! С той поры они обходили наш двор стороной, очевидно, получив по своему собачьему радио сообщение о лихом рыжем звере неизвестной породы.
Кстати, на ласковое «кис-кис» или новую кличку Кутузов наш бродяга не реагировал. Быть может, окрести его Валентина Ивановна как-то иначе – Пират, Бывалый, Стенька Разин или Емелюшка Пугачёв, – кот стал бы вести себя по-другому. Хотя, не думаю… Он словно явил собою давно забытую кошачью натуру, так хорошо прозвучавшую у литературного классика – «кошка, гуляющая сама по себе».
Покаяние
Случилось это со мною в канун Страстной недели. После занятия в воскресной школе я пришёл домой в большом смущении. Вопрос, который мучил меня, возник сразу после уроков, однако я не успел задать его нашему преподавателю, поэтому и пришёл, озадаченный этим вопросом, домой. «Как же так? – спрашивал я себя. – Если Иисус Христос был Богочеловек и заранее знал, что с Ним сделают люди, тогда в чём состоит величие Его жертвы?». Я попытался найти ответ у родителей, но они мне так толком ничего объяснить не сумели, а до встречи с преподавателем воскресной школы оставалась ещё целая неделя. Вопрос же, который меня мучил, превратился в вирус, исподволь подтачивающий изнутри.
Смущение почему-то столь сильно запало мне в душу, что я начал ощущать приближение внутреннего конфликта – так, верно, рыбаки, вышедшие порыбачить в море на своих утлых судёнышках, чувствуют приближение огромной волны. Утлое судёнышко моих знаний уже покачивало. Характер мой был таков, что мне необходимо было срочно разрешить все сомнения, иначе... я начинал тонуть, как это когда-то случилось с маловерным учеником Иисуса. Следует заметить, что мне было уже четырнадцать лет, а в этом возрасте юноши, вроде меня, всё подвергают сомнению.
За четыре дня я перечитал четыре Евангелия и убедился в том, что Сын Божий не только знал о своём будущем распятии, но также ведал, кто и каким образом Его предаст, кто и как от него отречётся. Моё смущение состояло в том, что мне казалось: раз Он знал всё наперёд, значит, пойти на Крестную смерть Ему было не очень трудно. По моей логике выходило, что подвиг любого мученика, не знавшего о том, что его ожидает впереди, был значительнее подвига Богочеловека! А раз так... Не стану передавать кощунственные мысли, которые лезли мне в голову. Наконец, я измучил себя настолько, что заболел. У меня неожиданно вспухло горло и появился флюс. По иронии судьбы это произошло в пятницу на Страстной неделе, в ту самую пятницу, в которую когда-то был распят Христос.
Как мог я крепился: полоскал рот, принимал аспирин, но к вечеру со мной случилось самое неприятное – у меня разболелся зуб. Должен признаться, что больше всего на свете я не терплю зубную боль. Один только звук бор-машины для меня самая настоящая пытка! До ночи кое-как дотерпел. Наглотался анальгину, надеясь, что боль утихнет. Однако под утро зуб у меня разболелся так сильно, что я начал кататься по постели, охать, стонать, а потом и вовсе расплакался. Утром я побежал в поликлинику. Был выходной день, поэтому была большая очередь. Я присел на белый топчан и стал дожидаться, когда меня позовут в кабинет зубного врача. Очередь, повторюсь, была большая. Непроизвольно я задумался. И тут мне в голову совершенно отчётливо пришла следующая мысль. Вот я, к примеру, сижу здесь, зная о том, что через час-другой от моей боли не останется даже воспоминания, знаю об этом – и боюсь. Боюсь переступить порог кабинета зубного врача. Чуть у меня только что-то заболело, и я уже паникую, стараюсь всеми способами избежать боли. Нет у меня ни капли мужества и терпения. И такой человек, как я, слабый и нетерпеливый, посмел усомниться в величии подвига Богочеловека. Одна только физическая боль на кресте чего стоила! Я даже минутку на зубном кресле боюсь провести, а тут долгое мучительное умирание на кресте под лучами палящего солнца. А сколько душевной боли Он испытал, видя, как люди от него отвернулись, предали даже самые любимые из учеников. Мне стало стыдно и за своё предательство. Ведь я тоже чуть не предал Его, усомнившись в крестных муках. «Господи, прости меня, – взмолился я, позабыв о своих зубах. – Прости меня, слабого человека».
Никому из взрослых я не рассказал, что со мной произошло на Страстной неделе. И впоследствии всякий раз, когда мне в голову приходили какие-нибудь подобные сомнения, я, прежде чем спросить совета у взрослых, сначала «примеривал» событие на себя, и почти всегда в этом находился и ответ. Истина – это стальная игла, с помощью которой лопается наша пустая человеческая гордыня.
К оглавлению...
