Гермиона
В каждом дворе наверняка найдётся хотя бы одна девочка, которая очень… нет-нет, очень любит кошек – до самозабвения, до слёз.
Живёт такая девочка и в нашем доме. Зовут её Дашенька. Ей годика три-четыре, но, несмотря на свой капельный возраст, она знает всех кошек в округе поимённо, и домашних, и диких. Сдаётся мне, что кошки отвечают Даше взаимностью. Стоит ей выйти во двор с пирожком или бутербродом, как вокруг неё тут же собирается небольшая стайка ласковых «вымогателей».
Однажды молодой рыжий Барсик зачем-то забрался на самую высокую берёзу и начал орать. День орал, другой. Нервы у главной кошатницы нашего дома тёти Вали дрогнули, она вызвала спасателей МЧС и местное телевидение. Кота спасали всем миром, и, когда Барсик был вызволен из западни, усатый дяденька в форме сотрудника МЧС сердито произнёс:
– Сколько выезжаю на подобные вызовы, ни разу не видел на дереве высохшую мумию кота. Кошки хитрые бестии.
Услыхав это, Дашенька зарыдала, хотя едва ли поняла, о чём говорил офицер. Я присутствовал при этом, и, глядя на лицо девочки, понял, что плачет не Даша, а ангел, который находится в ней.
Как-то раз по весне к нашему дому прибилась пёстрая пушистая кошка-инвалид на сносях. Она с трудом передвигалась на двух передних лапах, волоча за собой парализованные конечности. Но при этом была поразительно ласкова, добра к людям – к существам, которые, возможно, стали причиной её увечья. Жила она в подвале, и когда на улицу выходила Дашенька, тут же появлялась рядом с девочкой, получая и даря порцию душевного тепла. На правах доброго опекуна Даша назвала пестрянку Гермионой, вероятно, в честь любимого персонажа фильмов о Гарри Потере. Гермиона толстела не по дням, а по часам, и, чем округлее становилась, тем яснее было нам, взрослым людям, что она вряд ли сможет благополучно разрешиться от бремени. Скорее всего, погибнет и она, и её котята. Потому жители нашего дома относились к этой животинке особенно ласково. Иногда, наблюдая за тем, как безропотно и спокойно кошка переносит свои страдания, я в восхищении качал головой, вспоминая свои собственные малодушные протесты даже против самой пустячной боли. Поистине у животных можно поучиться смирению. Дашенька очень привязалась к Гермионе, и я с трудом мог представить себе, как девочка переживёт боль утраты.
Через неделю кошка окотилась и умерла. На свет появились пятеро слепых котят, которых быстро разобрали жители нашего дома. Одного котёнка, разноцветного, похожего на Гермиону, взяла Дашенька. Несмотря на радость приобретения маленького существа, девочка ходила по двору очень грустная. Очевидно было, что она тоскует по Гермионе. Однажды она набралась смелости, подошла ко мне и задала прямой вопрос, какой могут задать только маленькие дети.
– Скажите мне, пожалуйста, только правду. Где сейчас находится Гермиона? В раю?
Вопрос был поставлен ребром. Пытливые детские глазки впились в меня в ожидании ответа. И я сдался. Я солгал. Мне ничего не было известно о посмертном состоянии кошечки, но я уверенно заявил:
– Поверь мне Даша, Гермиона сейчас находится в раю рядом с Боженькой. Даже если она в чём-то и согрешила за свою кошачью жизнь, съела какую-нибудь пташку или стянула у бабушки Вали кусок колбасы, Боженька давно простил ей это. А за свои страдания она, возможно, получила особый венец, и сейчас точно находится в райских садах, где нет страдания, боли, где никого не надо ловить, чтобы насытиться.
Дашенька очень внимательно выслушала меня, возможно, мало что уразумев, облегчённо вздохнула и кивнула головой. И я отчётливо понял, что кивнула не девочка, а ангел, который взрослел вместе с нею.
Грабёж да и только!
Мне было девять лет, когда родители решили отправить меня и моего старшего брата Диму накануне Пасхи к тёте Наташе, моей крёстной и родной сестре отца. У тётушки не было детей и семьи, поэтому к нам, племянникам, она относилась со страстной любовью.
Крёстная встретила нас на железнодорожном вокзале, купила по мороженому и повезла в свою однокомнатную квартирку, расположенную на окраине города рядом со старым кладбищем. Дима почти сразу убежал на улицу знакомиться с местной ребятнёй, а я остался помогать тётушке готовить пасхальный кулич и украшать яйца. Крёстной явно не терпелось поделиться со мной чудесными историями, связанными с церковными праздниками. Таинственным полушёпотом она поведала о взлетевших на купола собора брачных венцах, о кровавых слезах Богородицы и о вросшей в пол комсомолке Зое, которая отважилась в пьяной компании плясать с образом Николая Угодника в руках, да так и осталась стоять, словно мумия, на одном месте. Тётя прибавила, что будто бы впоследствии эту Зою вырезали вместе с полом электропилой и отвозили в больницу, чтобы постигнуть причину чуда, но так ничего и не постигли. Во время рассказа тётушка странно преображалась: глаза её сыпали искрами, она казалась мне безумной. В конце каждой истории она бурно крестилась и приговаривала: «Господи, удостой грешную рабу Наталью своими глазами увидеть чудо!». Иногда плакала, а иногда смеялась, и от этих внезапных перемен настроения её истории приобретали зловещие очертания «страшилок», которыми обычно пугают детей. Впрочем, мне это было даже интересно. Поэтому, когда она спросила, не хочу ли я пойти вместе с нею в пасхальную ночь на кладбище, христосоваться с покойничками, я, вместо того чтобы отказаться, с мальчишеской бравадой ответил «да».
– Димку не возьмём, – рассудила крёстная. – Он в Бога не верует и всё время хохочет. Покойнички – люди суровые. Они шуток не любят.
Последняя фраза тёти показалась мне комичной, и я сам чуть не расхохотался.
Спать легли рано. Тётя расположилась на полу, нам постелила на диване. Дима почти моментально уснул и засопел, вероятно, от того что в поезде нас нещадно трясло. Я долго ворочался, возбуждённый тётиными рассказами. Не заметил, как задремал. В коротком кошмаре ярко и выпукло увидел разом все рассказанные тётей истории. Проснулся я, оттого что меня за плечо трясла крёстная. Она была уже одета. Я потянулся, зевнул, зашёл в ванную, потом на кухню, где перед иконками теплилась лампадка. Тётушка складывала в сумку какую-то снедь.
– Кулич взяла, яйца взяла, водку не забыть, – бормотала она. – Так полагается. Рюмочку нальем и на какой-нибудь могилке оставим. Покойнички – люди суровые. Лежать им там несладко, а раз в год и разговеться можно.
За окном густо темнела ночь, но где-то справа, с востока, пробивалась полоска света.
– Господи, удостой увидеть чудо! – воскликнула тётя и, умилённо поцеловав иконку, затушила лампаду. – Пошли, – заговорщически шепнула она.
Внутри у меня все клокотало. Я участвовал в приключении, о котором мог только грезить.
До кладбища от тётиного дома было рукой подать, однако мне показалось, что мы добирались до него едва ли не час. Наконец, вошли в ворота и нырнули в темноту кладбищенских аллей. И тут бравада покинула меня. Я схватил тётю за руку, потому как мне померещились чьи-то приглушённые голоса, стоны и вой. Крёстная тащила меня в глубь старого кладбища. Кажется, она была настолько уверена в эксперименте, что ничего и никого не боялась. Около каких-то могилок, обильно заросших кустарником, крёстная остановилась, трижды поклонилась земле, затем рухнула на колени, вынудив меня сделать то же самое, и каким-то сладеньким голосом пропела:
– Христос воскресе, покойнички. Каково живётся вам там, родимые?
И навострила уши, впиваясь взглядом в темноту. Ещё мгновение, и я, наверное, потащил бы тётю обратно домой. Однако в этот момент случилось то, что я меньше всего ожидал – от страха и нервного перевозбуждения я начал похохатывать. Тётя сверкнула глазами и прижала ладонью мой рот, но тут произошло нечто такое, что буквально пригвоздило нас обоих к прохладной земле. За густым кустарником кто-то чихнул и пробурчал прокуренным мужским басом:
– Хреново, мать.
– А-а-а! – закричали мы с тётей.
Кажется, волосы встали у меня дыбом. Тётя, вероятно, также не была готова к столь быстрому и явственному чуду, потому как больно сдавила мою ладонь и пробормотала нечленораздельное:
– Я да... Да мы... Я мы...
Тётушку будто заело.
– Ты, мать, это... водки принесла? – строго спросил покойничек.
Крёстная икнула, высвободила, наконец, мою ладонь и стала спешно выкладывать из сумки всё, что принесла.
– Ты это... чего молчишь? – прогудел бас.
Тётя взяла себя в руки.
– Принесла, принесла, – оживилась она. – Чи, знаю, что лежать несладко.
– Холодно, – помог ей покойничек.
– Холодно, – ухватилась тётушка. – И сыро. Раз в год-то и разговеться можно.
– Ты это... На могилке всё оставь, а сама иди, мать, иди, – почти ласково прибавил покойник. – А с тобой это кто? – неожиданно спросил он.
– Со мной-то? – встрепенулась тетя Наташа. – Это племяш мой. Погостить приехал.
– Племяша с собой забери, – приказал бас. – И уже иди, иди, – взмолился он.
– Бегу, – ответила тётя и снова, схватив меня за руку мёртвой хваткой, потащила к выходу. Должен признаться, что рванули мы с тётей по-спринтерски. Позади себя я услыхал треск ломающихся веток кустарника и, охваченный любопытством, на мгновение обернулся. Я увидел силуэт какого-то взлохмаченного бородатого мужика, который шарил руками в том месте, где крёстная выложила продукты и водку. И почему-то вспомнил фразу тёти о том, что «покойнички люди суровые». Именно – люди! Выскочив за ворота кладбища, тётя замедлила бег, перешла на шаг, а затем и вовсе остановилась отдышаться. Мне показалось, что она над чем-то напряжённо думает. И захотелось как-то утешить её.
– Кажется, вас, тётя, Бог услышал, и мы чудо увидели, – радостно заметил я.
Крёстная как будто и не слушала меня. Она нахмурилась, затем хлопнула себя по лбу ладошкой и воскликнула, возмущённо потрясая кулаком в пустоту.
– Вспомнила! Вспомнила этот голос. Ух, паразит! Это ж местный бомж по прозвищу Челентано. Живет на кладбище. Грабёж, да и только! – Она повернулась ко мне. – Ты что-то сказал?
– Я? Ничего.
– Грабёж, да и только, – продолжала сокрушаться тётя Наташа. – Чуда захотелось. Недостойная я, чтобы мне чудо подавать. Во как! – заключила она.
Подходя к дому, тётушка обратилась ко мне с просьбой не рассказывать никому о нашем ночном приключении, уж тем более Димке, который к тому же и в Бога не верует. Я, конечно, дал своё согласие.
Утром был пасхальный кулич с чаем, крашеные яйца, много всего вкусного и хорошее доброе настроение, может быть, ещё и оттого, что своим безрассудством тётя невольно создала праздник ещё одному неизвестному мне человеку по прозвищу Челентано.
Квекли
В небольшом болоте недалеко от деревни жила очень гордая и вздорная жаба по имени Квекли. На самом деле её звали, конечно, по-другому, смешно и ласково: Квакля, но она сама настояла на том, чтобы окружающие ее лягушки обращались к ней на английский манер и на «вы». И на то, по её мнению, были причины. По-своему Квекли любила родные места, которые, с одной стороны, ограничивались камышом, а с другой – полуистлевшей затопленной лодкой. По-своему любила своих сородичей, от весны до осени занятых хоровым пением, но больше всего на свете она любила саму себя.
Когда-то очень давно, когда камыш ещё не рос так густо, а с лодки рыбачили деревенские мальчишки, её бабушка, умирая, поведала старинное жабье предание, в котором говорилось о всемирном потопе и о некой чудесной лягушке, спасшей Ноев ковчег. По преданию выходило, что озорная мышь, находившаяся вблизи спасаемых тварей, нечаянно прогрызла в днище корабля дырочку, и Ноев ковчег стал тонуть. Звери не знали, как спастись. Кошка отыскала разбойницу-мышь и изрядно потрепала её, однако этого было недостаточно – вода фонтанчиком била через днище и заполняла Ноев ковчег. Корабль спасла лягушка, которая бросилась в воду и заткнула отверстие своим телом. Таким образом, жизнь на земле была спасена. Бабуля прибавила, что где-то на белом свете даже имеется памятник знаменитой лягушке, и что некоторые люди поклоняются ей как божеству. С этими словами старая жаба отошла в мир иной. А наша вздорная и гордая Квекли вскоре после этого стала подозрительно высокомерно раздувать щёки и отдельно от хора брезгливо поквакивать, подчёркивая тем самым свою исключительность. И бережно хранимое всем лягушачьим родом жабье предание в её устах с тех пор зазвучало иначе. Текст менялся день ото дня, подгонялся под саму Квекли, и совсем скоро молодые лягушата, ещё вчера бывшие глупыми головастиками, к великому изумлению узнавали, что, оказывается, живут рядом с легендарной жабой Квекли, спасшей от погибели всё живое. Указывая перепончатыми лапками на остов затонувшей рыбацкой лодки, лягушата шептались, что это, наверное, и есть печально знаменитый Ноев ковчег.
По воскресным дням Квекли собирала молодёжь вокруг себя и, надевая маску старой мудрой жабы, Большой Мамы всех окрестных болот, скрипучим голосом начинала своё повествование:
– Когда я была молода и очень ква-ква-ква... красива...
Молодые лягушата выползали из воды на зелёные плотинки кувшинок и лилий и восторженно смотрели на живую легенду.
– Так вот, когда я была молода и ква-ква-ква... невозможно красива, – продолжала Квекли, – за мной ухаживал один ква-ква-ква... кавалер – молодой аллигатор каких-то там островов. И пригласил он меня в свадебное путешествие на ква-ква-ква... квалифицированном многопалубном корабле Ноевом ковчеге... М-да, – расплывалась в сладкой улыбке врунья. – Так на чём я остановилась? Ах, да. Был там среди прочих ква-ква... пассажиров вредный мышь, то есть крыс, огромный зубастый крыс, которого все боялись. Так вот, этот крыс, а точнее, огромный зубастый бобрище прогрыз большую дыру на дне корабля. И мы стали тонуть.
– Ква-ква, тонуть... – эхом прокатывалось среди слушающей публики. – А наша Большая Мама... всех спасёт... ух, сейчас начнётся самое интересное! – уважительно пришёптывала молодёжь.
– Так вот, – продолжала Квекли. – Стали мы тонуть. Всякой твари было по паре. Слоны, верблюды, тигры бросились ко мне за помощью, пали на колени и стали умолять меня спасти их от гибели.
– Даже тигры – и на колени, – неслось с восхищённым придыханием со всех концов болота.
– Так вот, – продолжала великая лгунья, – приказала я этим полосатым кошкам изловить бобра, а сама – что ж... бросилась в воду и заткнула пробоину на корабле. – И Квекли показала всем, как она может раздуваться.
– Браво, брависсимо! Уважаемая Квекли, расскажите, пожалуйста, про человека.
– Ах, человек, – снисходительно бросала Большая Мама. – Человек – это такая, ква-ква, скотина, которую нужно постоянно подхлёстывать, чтобы она не завязла... ква-ква... ну вы понимаете, в чем.
– Ха-ква-ква! Ха-ква-ква! – покатывались со смеху озорные лягушата, а жабы постарше, молча хмурились и, качая головами, спешили покинуть место дерзалища. Как бы чего не вышло, всё-таки, Человек!
– Так вот, человек упал передо мной на колени, – не на шутку разошлась Квекли. – И объявил весь наш квакучий род священным и неприкосновенным.
– Ура! Ура! Да здравствует Большая Мама!
Молодые лягушата забирались на плотики и делали в воздухе сальто.
Однажды во время очередного лягушачьего представления на болоте появился человек. Это был деревенский хулиган Васька Рыжий, который возвращался с рыбалки. Васька ненавидел лягушек и издевался над ними, протыкая их сзади соломиной, надувая и бросая под колёса автомобилей. Взрослые, конечно, ругали его за это, однако, мальчик исправляться не хотел и при всяком удобном случае озорничал. Василий появился на болоте в ту минуту, когда Квекли, в блаженстве закрыв глаза и погрузившись в транс, в очередной раз вещала сородичам о том, какая всё-таки, скотина этот человек. Василий не понимал лягушачьего языка, он лишь увидел сборище возбуждённо квакающих лягушек и приметил одну из них – огромную, толстую, с полузакрытыми глазами, которая, в отличие от остальных, не испугалась и не плюхнулась в воду.
Так Квекли оказалась в тёмном заплечном мешке вместе с другими живыми снарядами. С той поры на болоте Большую Маму никто не видел, однако её предание о Ноевом ковчеге живо до сих пор.
К оглавлению...
