ОПЕРАТИВНОЕ СОВЕЩАНИЕ В ГЕНШТАБЕ
Поздний вечер. Зал Генерального штаба освещён мало, но не темно. Не очень темно. Свет маскировочный. Прижимистый. Посреди зала большой круглый стол. Как овца бараном стол покрыт зелёным сукном. Вокруг стола сидят офицеры. Семь человек. Перед каждым лежит коричневая кожаная папка. В папке важные документы. Будет совещание. Очень оперативное.
Скоро одиннадцать, но совещание всё не начинается. Ждут ещё одного офицера. Восьмого. Он должен вести совещание. Поглядывают на часы. Часы нетерпеливо светятся зеленоватым циферблатом. Командирские. Нетерпение топором зависло в воздухе. Вот оно замахнулось. Напрасно. Восьмой появится точно в одиннадцать. Одиннадцать.
Дверь распахнулась. Быстрым, уверенным до строевого, шагом в зал вошёл офицер. Восьмой. Это полковник лет сорока. Не красавец, но мужик крепкий. Такие нравятся женщинам. Итак, он вошёл. Нетерпение опустило топор. Офицеры поднялись. Приветствуя, кивнули, все как один, головами. Молча. В ответ полковник оперативно посмотрел каждому в глаза. Семь раз.
Сказал: «Товарищи, офицеры!» На это офицеры, все как один, щёлкнули каблуками. «Не будем терять времени». Офицеры, все как один, кивнули и сели. «Прошу открыть папки». Лёгкое на ногу шуршание кожаных папок побежало вкруг стола.
Напротив лейтенанта с усиками шуршание растерянно остановилось. Лейтенант был молод. В петлицах - пушки. Крест-накрест. А усики коротко подстрижены. У полковника усов не было. Он посмотрел лейтенанту в глаза.
Глаза лейтенанта сделались голубыми. Почти прозрачными. Нетерпение затаило дыхание.
- Я вижу, - сказал полковник, - в нашем полку прибыло.
Офицеры, все как один, кивнули.
- Товарищ, лейтенант! - Лейтенант вытянулся в струнку. - Представьтесь!
Лейтенант встал. Из под новенькой портупеи неловко затопорщилась гимнастёрка. Оправил её чётким быстрым движением больших пальцев. Гимнастёрка перестала топорщиться. Зато жёлтая кожа портупеи предательски защекотала нос. Нетерпение тихо чихнуло. Офицеры, все как один, щёлкнули под столом каблуками. Нетерпение трёхнулось, потом вздохнуло. А ровный, каллиграфический голос юноши отрапортовал: «Лейтенант Калогов, саратовское артиллерийское училище».
- Давно?..
- С шестнадцати лет.
- Сейчас вам?..
- Двадцать один.
- Ну, что же, уже одиннадцать, - сказал Восьмой.
Нетерпение напряглось.
- Товарищи, офицеры! - Каблуки под столом опять щёлкнули, - Как говорится, с богом! Начнём. - Офицеры, как один, кивнули.
Нетерпение немного распряглось и снова вздохнуло.
- Лейтенант, - глаза лейтенанта стали карими, - вы новенький. А у нас традиция. Вам, как говорится, и карты в руки.
Лейтенант открыл папку, взял карты. Карты были ещё не распечатанные. Новые. Как и сам лейтенант. Распаковал колоду.
Колода оперативно развалилась. И новенькие, не краплёные карты заскользили по зелёному сукну. Офицеры, все как один, склонились над столом. И только теперь нетерпение распряглось. Устало повалившись на пол, оно тотчас захрапело.
Было ровно одиннадцать.
В зале Генерального штаба началось оперативное совещание.
21-25 июня 1991 г.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЙ МОМЕНТ
Актёр Горюнчиков был очень ответственным человеком. Очень ответственным и очень постоянным. Одной единственной женщине отдавался он с любовью и трепетом, весь без остатка. Мельпомене. И она отвечала ему страстной взаимностью. Горюнчиков был безоговорочно счастлив. Он играл. Играл много и, главное, хорошо.
Но однажды эта самая беззаветная любовь к театру чуть не испортила Горюнчикову всю его карьеру.
Играли премьеру. «Тартюфа». Горюнчиков выходил в массовке. /Он не привередничал, играл всё/. И вдруг… До начала спектакля оставалось тридцать минут. Горюнчикова нет. Двадцать минут. Горюнчикова нет. Актёры заволновались.
- Что такое?
- Он всегда… за сорок пять минут…
- Что случилось?..
- Не может быть!..
- Он такой ответственный…
От чрезмерного волнения у актёров разболелись животы. И они срочно бросились к служебному туалету. Но дело в том, что туалет этот был только в одном, так сказать, экземпляре и, естественно, возникло неудобство. Тогда решили тянуть спички.
Первым пошёл Лажин. Взялся за ручку. Занято. Некстати. Обидно. Его размышления прервал Варранов. Дёрнул за ручку. Закрыто. Странно. Тут подскочила Чурина. Торкнула в дверь. Результат тот же. Вопрос, между тем, подступал уже к самому горлу. Что делать?..
Животы болят. Горюнчикова нет. Через десять минут начало спектакля, а дверь заперта. Запахло скандалом.
Выручил Варранов. У него живот болел, как оказалось, меньше, чем у остальных и поэтому ему удалось подать мысль: «Надо немедленно позвать столяра Емёнова и взломать дверь». Мысль приняли торопливо и очень единогласно. Послали за Емёновым. Емёнов пришёл со стамеской и молотком. Но не успел он сделать и полшага к туалету, как дверь распахнулась, и в проёме возник «загримированный в стельку» Горюнчиков. Здрасьте!
Вопрос от неожиданности скукожился. Откатил от горла. Дышать стало легче. Животы болеть перестали. Емёнова послали обратно. Со стамеской и молотком. Но что теперь делать с Горюнчиковым. Проблема усугубилась.
На этот раз выручил Лажин. Он подхватил Горюнчикова под мышки. Ему тут же подыграла Чурина, ухватилась за ноги. Вместе они «закопали» Горюнчикова в ближайшей гримёрке, в костюмах, условием: «Спи, и не вставай!». На что Горюнчиков бессознательно икнул. Времени на дальнейший диалог уже не оставалось, прозвенел третий звонок. Спектакль начинался. Актёры кинулись к своим выходам.
А надо сказать, что у режиссёра театра Волкова-Мурова была странная привычка. Чтобы как-то унять премьерную нервную дрожь, он ходил во время спектакля по гримёркам. И, если кто-нибудь в этот момент попадался ему на глаза… В общем, лучше не попадайся!
Ну, значит, заходит он в гримёрку, где лежал «закопанный» в костюмах Горюнчиков, и что же он видит. А видит он, как очень сильно не трезвый Горюнчиков пытается обуться, просовывая ногу в рукав. Волков-Муров открывает рот. В это время Горюнчиков, почувствовав спинным мозгом, /случайно оставшимся трезвым/, что Волков-Муров открывает рот, бросил, наконец, обувание. Встряхнув себя, из последних сил, он поймал в перекрестие взгляда двоящуюся фигуру режиссёра, и, с трудом выталкивая слова, произнёс:
- Психо-о-ло-ло-гич-ский м-м-мент!
После этого, совершенно обессиленный Горюнчиков, рухнул на пол.
А Волков-Муров, оскорблённый таким неприкрыто-откровенным действием Горюнчикова, вылетел из гримёрки, рыча: «Уволю!»
На следующее утро Горюнчиков писал объяснительную записку.
«Я, актёр Горюнчиков, очень люблю театр и болею за него всей своею актёрской душой. К каждому спектаклю подхожу очень ответственно. В особенности, к премьере.
И, когда я увидел, что радисты собираются отметить премьеру досрочно, я сказал: «Пить не надо. Чтобы спектакль прошёл на высоком художественном уровне, вы должны быть трезвыми». И выпил за них. Затем я зашёл к осветителям, затем к монтировщикам, затем…».
г. Москва, 12 марта 1993 г.
ЗОЛОТАЯ РЫБКА
Рассказ-анекдот
- Эх, сейчас бы к морю! - мечтательно, купаясь в собственной неге, подумал Годов.
- Нет проблем, - подхватил мысль морской бриз, и нежно пощекотал ноздри Годова свежестью.
- Ах, какая прелесть! - возликовал Годов. - Море!
- Теперь бы ещё домик на берегу, - продолжал, погружаясь в удовольствие, Годов.
И вот он домик! И Годов в нём! В домике было уютно, тепло и покойно. Запах смолы и свежих брёвен, из которых он был срублен, аппетитно волновал поджелудочную железу. Упоительно хорошо!
- Эх, к такому домику бы да ещё машину! - уже неостановимо желал Годов, спускаясь на мягкую перину тихого восторга.
Глядь, а за окном машина стоит. Озорные солнечные блики играли на её лаковой поверхности фантастически зелёного цвета в пятнашки с брызгами прибоя. Сердце зашлось в немой радости.
- Восхитительно! - не находил слов Годов.
- Женщина, сейчас должна быть женщина, - совершенно изнемогал в желании Годов.
И, вдруг… «дверь тихонько заскрыпела. И в светлицу не вошла, а скорей вплыла она…» Золотистые волосы кудрились по плечам. Утопая своими очаровательными ножками, выглядывавшими из-под белоснежных одежд, в мягкий ворс ковра, она шла прямо к Годову, протягивая руки.
- Богиня! - Обалдело смотрел он на приближающееся чудо. Обезумев от счастья, Годов робко прошептал:
- Это ты, золотая рыбка?
- Нет, - весенним звенящим ручейком зажурчал её голос, - это я, твоя Белая Горячка!..
Годов очнулся. Холодный пот крупными каплями проступал на испитом, измученном двухмесячным запоем, лице.
24 марта 1993 г.
ТЯЖЁЛЫЙ СЛУЧАЙ
Гачин шёл по железнодорожной платформе ст. Быково. Ему было тяжело. Так тяжело, что… Каждый шаг считал себя вправе потребовать от Гачина неимоверной кучи усилий. И он делал, эту кучу. И шёл, шёл до тех пор, пока на его пути не возник, т.е. самым натуральным образом встал…
- Ты чего тут стоишь?.. Отойди. Я пройду. Не видишь… мне тяжело. Уйди в сторону! Мне трудно тебя обойти. Чё молчишь? А, чёрт с тобой…
И Гачин осторожно, краем-краем, боком-боком, по стеночке, «обтёк» препятствие. Но только он двинулся было дальше, как снова перед ним замаячил этот тип в коричневом.
- Опять ты тут стоишь? Мне пройти надо, понял? Я не буду тебя ещё раз обходить! Двинься, тебе говорю!
На этот раз Гачин упёрся в него обеими руками и совершенно серьёзно намерен был не отступать ни на шаг, не уступать ни пяди, не отдавать ни крохи: только вперёд. Но тут случилось то, что случилось. Одна нога Гачина, кажется правая, не выдержав адского напряжения сил, вдруг, подогнулась, голова тоже, естественно, мотнулась, и, очень неожиданно для самого Гачина, он смачно пропечатал своим лбом лоб противника.
Удар был хорош! Тот закачался и… стал подниматься в небо. Сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее. Вытягиваясь, он постепенно превращался в крашенный коричнево-бетонный столб, подпиравший, нависшую над платформой, часть служебного здания. Гачин на какую-нибудь секунду прозрел, хотел удивиться, но не успел. Глаза его закрылись. В голове разом всё смешалось, зашумело. И он распластался, миленький, поперёк платформы в позе свободного человека и шумно задышал.
Какая-то женщина бросилась к Гачину, участливо наклонилась, чтобы расстегнуть пуговичку на рубашке, но, вдруг, резко выпрямилась и отошла в сторону, сморщившись.
Гачин был мертвецки… пьян.
24 июня 1993 г.
ИГРА
- Вот попка! Досталась же кому! - смачно, про себя, позавидовал Тимонин. Ладная и аккуратная, соблазнительно обтянутая чёрными брюками в клеточку, она ехала впереди по эскалатору. Профессионально бросил взгляд на руки: правая обручально окольцована. Жаль. Дальше хода нету. Слазий, как говорится, приехали. Нет, Тимонину не жгла пятки слава Джека-потрошителя. Он не выслеживал молоденькую незамужнюю жертвочку с хорошенькими округлостями. Не подкарауливал её в тёмном переулочке. Не умерщвлял, садистически наслаждаясь. Нет. Просто у Тимонина была такая игра. Он её однажды, случайно, придумал. Игра отвлекала от забот и неприятных мыслей, досаждавших порой до боли в висках, а также служила, как он сам объяснял, тренажём для улучшения воображения. Суть её заключалась в следующем. Тимонин едет по эскалатору. /Лучше ехать, понятно, вверх/. Взгляд блуждающий, вроде даже безразличный. Но это только так кажется. На самом деле он очень внимательно рассматривает едущих. Вот взгляд поймал стройные ножки. Ага! Сердце забилось в предвкушении. Игра начинается. Растягивая удовольствие, Тимонин ласково скользит-гладит, замаскированным под дрёму, глазом по трём «игровым» точкам. Точки - это ножки, попка, ручки. А дальше… что: правая рука «занята» - всё, игра прекращается. Как ни жаль, для Тимонина кольцо на правой руке - это свято. Даже в игре. Так он воспитан. Хотя, если… вот именно, если фигурка особенно приглянулась, он позволяет себе ещё раз пройтись по «точкам», задерживаясь на первых двух. На прощание.
Зато, когда при первом, беглом, осмотре таковое кольцо занятости не обнаружено, или обнаружено, но с опозданием, да на левой руке, т.е. предполагая наименьшую степень занятости по шкале Брака, то тут воображение, как говорится, жми на всю катушку. Пока эскалатор движется. Пока едем. Она впереди и чуть выше. Он позади и чуть ниже. Но воображение, конечно, движется быстрее эскалатора. А у Тимонина оно так натренировалось, что за время движения эскалатора успевала проходить все «этапы большого пути». И ещё оставалось. Но только в воображении! Не касаясь ничего другого! Вот такая игра!
Правда, в один момент Тимонину показалось, что он заигрался, что слишком увлёкся игрой. И прекратил, боясь, не выявится ли какой побочный дефект. Совсем для него не желательный. Но тут на глаза попалась газета «СПИД-ИНФО», где Тимонин вычитал, что этим воображением занимается большая часть мужчин.
И, что кроме как, действительно, тренажа никаких других вредных воздействий не оказывает. Это открытие успокоило Тимонина. И теперь, когда после очередной, успешно проведённой игры, он выходил из метро, влюблённый во всё и вся, жизнь не казалась ему такой уж мрачной.
12 июля 1993 г.
КОРЕНЬ ЖИЗНИ или ЭРОТИЧЕСКИЕ СНЫ ТАНЮШИ КОЛЕНКИНОЙ
Танюша Коленкина потеряла смысл в искусстве. Напрочь. Да, что там в искусстве - в жизни. Я, говорит, не знаю, зачем выхожу на сцену. Для чего? Всё грязно, пошло. И, главное, никому не нужно. Нет, говорит, наверное, я «завязываю».
Так серьёзно Танюша не выражалась давно. Пожалуй, с самой первой пионерской весны. Тогда её только что повязали алым атласным треугольничком и на призыв: «Пионеры! К борьбе за дело Коммунистической Партии Советского Союза будьте готовы!» - Танюша, самозабвенно вскинув руку в салюте, однодыхно с остальными повязанными, выпалила: «Всегда готовы!» И зажила осмысленно и целеустремлённо. У неё появился Корень
жизни. Танюша, как могла, удобряла его активной общественной работой, комсомолом… Корень жизни дал ростки, расцвёл…
И вот вырвали его. Вернее, выкорчевали, как и у многих таких же, после августа девяносто первого. Солнце демократии, которого все так ждали, спалило беднягу. Напрочь. Он увял, потом и вовсе засох. И его выкорчевали. Вырвали, как больной зуб. Перепутав с действительно больным.
Танюша горько и безутешно оплакивала потерю. Между тем, жизнь вокруг потихоньку менялась. Согласно законам диалектики, она теперь медленно перетекала в новое своё качество - разочарованное существование безо всяких намёков на надёжную старость. Люди постарше всё чаще стали употреблять в разговорах слово «смерть». Не от страха: её не боялись. Случилось нечто гораздо худшее - её ждали. Её звали. Говорили уже не «пожить напоследок», в смысле, пенсии, а «скорей бы уж дожить»…
Всё это Танюша увидела, или услышала, перестав плакать, и ей стало совсем не по себе. Боль утраты от сознания, что Та жизнь никогда не вернётся, ещё сильней сжала сердце. Что делать? Как быть дальше? Как раньше жить - невозможно, как сейчас - не знаю. Да и смогу ли? Хочу ли?
Сотни, тысячи вопросов всплывали на поверхность бытия. От них было тесно и некуда деться, как на реке во время ледохода. Любой из опросов мог свободно накрыть, и единственным ответом, оставшимся от тебя, будут пузыри.
Танюша достала из сумочки свои любимые сигареты «Янг-фанг», зажигалку, и закурила. Несильно затянувшись, она чуть прищурилась, выпустила тонкую струйку дыма и, глядя на эту струйку, задумалась. Затаилась, как набухшее зерно в земле, перед тем, как выпустить наружу первый свой росток. А затем спокойно, вроде бы и ни к селу - ни к городу, сказала: «Мне последнее время сны эротические стали сниться… Может, сексом заняться. А что? По телефону. Говорят, хорошо платят. Шестьдесят баксов в день и, главное, делать ничего не надо…».
г. Киселёвск, 2 августа 1993 г.
МОКРАЯ РАБОТА
Крышка фортепиано хлопнула. Фаланги пальцев хрустнули. Ученица ойкнула. По покрасневшим щекам потекли слёзы.
- Ну и что?…Стыдно. Никуда не годится, - распаляясь, назидательно-поучительным тоном верещала не в меру грудастая, располневшая на два подбородка, педагогша. - Моцарт уже в три года мог во всю играть… ну эта… на фортепьянах. А вам, деточка, сколько?
- Двенадцать, - почти беззвучно, потирая побелевшие пальцы, пролепетала ученица.
- Ну и что… Двенадцать… фу… Двенадцать, - вдруг успокоившись произнесла педагогша. - Мне бы ваши годы… - первый подбородок мечтательно колыхнулся. Ученица уставилась изумлённо на женщину и улыбнулась. Она представила двенадцатилетнюю девочку со 110 кг живого веса, большими грудями совершенно необъятного размера и двумя подбородками.
- Двенадцать… - вновь удовлетворённо колыхнулся первый подбородок. Второй добродушно поддрыгнул. - Это было на международном конкурсе молодых исполнителей им. Ильи Петровича Почиковского… - Поплыла в воспоминания, растекаясь, словно тесто из квашни, педагогша. Она заполнила собой всю комнату, и ученице пришлось забраться на стул с ногами. Места совсем не осталось. - Я играла… впрочем, да ой, какая разница… фу…/местами педагогшу брала одышка/, играла Бету Ховена. Вдохновенно играла… ну эта… отдавалась вся. И что… хлопали, уши ходуном ходили… ну эта… не могли успокоиться. Да ой, проняла всех до души! И комиссия
довольна была. Кончила, кланяюсь, а сама радуюсь про себя. Всё, думаю, поеду на родину к этому, к Бете Ховену. Приз был такой. Ну, эта,… награждали.
Тут встаёт из комиссии седенький старичок-композитор-Гендельсон /я потом его фамилию узнала/ и, да ой,… прямо ко мне идёт. Я потерялась сразу… фу… А он так прошёл мимо и к стулу. На него посмотрел, потом на меня… пронзительно на меня так посмотрел… и что?… обратно на место пошёл. Я в непонимании, жюри шепчется, и приз на родину… ну эта… к Бета Ховену, другому дают.
Я в рёв, потом к старичку-композитору-Гендельсону: «Как же так? Я играла, вы слышали… ну эта… на родину хочу!» /Девочка была, наивная вся… фу… не могу/. А он так ласково погладил меня по головке, улыбнулся загадочно в свою козлячью бородку, и говорит: «Девочка, милая, работать надо, работать. А под вас, извините, стул сухой был». И ещё раз погладил меня… ну эта… по головке.
Я сначала не поняла, а потом на всю жизнь запомнила: хочешь на родину поехать… к Бете Ховену…. Надо работать. Надо так работать, чтобы трусы были мокрыми!
Ученица замерла. Тот же час двенадцатилетняя девочка исчезла. Остались 110 кг живого веса, груди необъятного размера и два подбородка, которые теперь успокоились и перестали колыхаться.
Педагогша быстро оправилась, снова напустила на себя серьёз, и покровительственно погладила ученицу… ну эта… по головке. И что?… стул под ученицей удовлетворённо повлажнел.
Санаторий «Белое озеро», 5 января 1994 г.
О БАНЕ С ЛЮБОВЬЮ
Нет, что не говорите, а Баня - это вещь! Не душ с ванной. А именно - Баня. С парком, с хорошо запаренным берёзовым веником. Да, если ещё с бассейном. М-м-м! Распаренный, красный, довольный, плюхаешься в совершенно ледяную воду и… сердце заходится. Дух захватывает. Ах, что за чудо - Баня! Что за прелесть! Ах, едрит твою!.. И снова в парилку. Хорошо-о-о! А парилка уже освежена. Готова для нового захода.
Всегда найдутся один-два толковых мужика, которые сделают как надо. Бывает, правда, что некоторые профанации /не путать с римскими патрициями/ напустят на себя вид знатоков, зальют печь нечеловеческим количеством воды. Якобы, больше пару будет. Но нет, тут как раз пару и хана. Впрочем, таких людей в бане «раскалывают» на раз. Сразу ведь видно. Баня. И никакой одеждой не прикроешь свою голую - на все стороны - глупость. И уж коли сел в шайку с горячей водой голым задом, опростоволосился, так сиди и терпи. И не выказывайся.
Хорошую баньку приготовить - это не просто. Тут мало знать. Руки надо иметь нормальные. Подмести-собрать листья. Вымыть начисто. Проветрить. Потом чутка пару. Разогнать его, родимого, по всей парилке полотенцем или простынёй. Просушить-прогреть. Потом ещё пару, но уже побольше. Дать настояться. Неплохо бы в водичку пивка или эвкалипту добавить. Для духа. И пожалуйте париться.
Вот он желанный миг блаженства! Заходишь и, …не хочется выходить. Наверное, ради таких мгновений и ходят люди в баню. Ну, а потом, как и полагается, прохладный предбанник-раздевалка /не путать с гардеробом/, и прохладное же пиво, с, колющими горло, пузырьками. Любое: «Тверское тёмное», «Тверское светлое», «Жигулёвское», «Балтика», «Туборг» и т.д… Любое хорошо. На любителя. А любители, вот они. Идут, отряхивают с себя послебассейновую воду, ерошат волосы. Игорь Борисыч и Шура Парилкин, будьте знакомы.
И пусть случается быть им в бане не часто, в среднем - раз в полгода, баню они любят. Потому что Баня - это вещь! Не душ с ванной. А именно - БАНЯ!
6 мая 1996 г.
ГЕНИЙ или КОНТРАСТЫ БОЛЬШОГО ГОРОДА
/маленькая история/
- Пушкин, Пушкин, - злился Какунов, - кругом одни Пушкины!… Куда ни плюнь! Возьми Достоевского, Гоголя, Некрасова, …И што?
- Што? – не понял Ефимов.
- Перешто! Выберут себе и во-о-от носятся, как с писаной торбой. Противно! - продолжал накаляться Какунов.
- А ты не носись, - примирительно возразил Ефимов.
- А я и не ношусь… Не носись! Налей-ка! - заходясь в кашле, Какунов потянулся за беломориной. Он когда волновался, всегда сильно кашлял. И много курил. И, исключительно, «Беломор».
Ефимов разлил новую чекушку/250 гр./ по стаканам. Выпили. Молча пожевали кильки в томатном соусе. Тепло пошло в тело. Ефимову захотелось курить тоже. «Свои» кончились, поэтому он взял «Беломор» Какунова.
- А, может, он гений, - нарушил молчание Ефимов и закурил.
- Какой такой гений? - удивился Какунов, словно впервые услыхал это слово.
- Такой, - продолжил Ефимов, - который может то, чего никто другой не может. Такой…
- Хватит… пока, - давясь кашлем, пошёл вдруг на попятный Какунов. Такой он был человек, этот Какунов Александр Николаевич. Контрастный.
- Давай ещё по одной.
- Давай, - согласился Ефимов, чтобы не дразнить Какунова. Хотя самому уже не хотелось.
Они «раздавили» ещё «чекушку» /250 гр./. Снова закурили. Снова пожевали кильки. А больше ничего и не было. Кашель Какунова перешёл в надтреснутый хрип. Александр Николаевич приходил в кондицию, т.е. менял «контраст».
- Так не бывает, - развязно откинувшись на спинку собственного дивана, он продолжил дискуссию. - Сейчас за деньги можно всё. Есть деньги - ты Гений. А нет, так и… разговору нет. Он что, гений твой, фокусник? Хм, может то, чего никто не может…
- Нет, ну почему сразу фокусник? Зачем обобщать. Достаточно того, что он Гений, как писатель, как поэт, как прозаик…
- Про каких там, на хрен, заек?! Развёл зоопарк. Зайки, фуняйки, кролики… Вот ты, например, что тоже фокусник?
- Я? Почему? - не нашёлся, что сказать Ефимов.
- Ну, как же, - усмехнулся Какунов. Очень неприятной была эта усмешка. - Нигде не работаешь… На что живёшь? И мне платишь… А никуда не ходишь…Как не зайду, всё дома сидишь, да спишь до двенадцати, а?
Ефимов ужасно не любил, когда Какунов переходил на личность. Лез в душу. Вдвойне ужасно, что Ефимов знал: так и будет. Всё так и было. От этого он начинал психовать внутренне ещё больше.
- Да, ладно, я сегодня добрый, живи… пока, - прохрипел негромко Какунов, будто разговаривал сам с собой. - Но в следующий раз плати больше. Нам с Машкой не хватает…
Он и в самом деле уже разговаривал сам с собой. Убаюкивался. Глаза едва закрылись, Какунов тут же захрапел. Значит, в кондицию вошёл окончательно, и контраста уже не менял. Не мог. Алкоголь действовал, как всегда, грубо, топорно, но верно.
- Слава Богу, угомонился. Хряк ты, собачий! - думал Ефимов, глядя на спящего Какунова. - Какой из меня фокусник? Наоборот, приходится очень и очень потрудиться, чтобы хоть что-нибудь заработать на поесть, да на оплату жилья. А этот кровопийца, этот нехороший «контрастный» человек Какунов может в один присест профукать тобой заработанные средства. И ничего тут не сделаешь, хозяин! Ну, не то, чтобы ничего, а… Вот они, так называемые «контрасты большого города».
Правду сказать, несколько раз Ефимов порывался съехать, бросить такую постыдную жизнь, но как бросишь, коли уйти некуда. Разве что в Никуда. Или в Историю. Но история для Гениев. Ефимов гением не был. В истории он мог только попадать.
И неизвестно, чем закончились бы Ефимовы мытарства, да пришёл август. А с ним пришла революция: нежная и мягкая, как бархат, свежая и загадочно-манящая, как запах озона после грозы. Она позвала Ефимова на баррикады. И он пошёл. Для контраста.
А, что же Пушкин, спросите вы? А, что Пушкин?.. Пушкин, он… и в Африке - Пушкин!
1 января 1999 г.
ЗАГАДКИ РУССКОЙ ДУШИ
Жили-пили Перебор Переборыч и Отвал Петрович. Довольно мирно жили. Довольно хорошо пили. И вот однажды… Перебор Переборыч «перебрал» и взял, да и «навалял» Отвал Петровичу. Почему? Хороший вопрос, а ответ ещё лучше.
Перебор Переборыч просто неверно рассчитал градус широты своей души. Такое иногда случается с людьми. А Отвал Петрович само собой не ожидал. Ну, не ожидал он такой широты от Перебор Переборыча именно в этот момент и выпал из реальности. Натурально выпал!
Вообще, Перебор Переборыч совсем чуть-чуть перебрал-то. Однако этого вполне хватило Отвал Петровичу.
Теперь, пока Отвал Петрович ищет пути к возвращению, поразмышляем вот над чем:
РАЗМЫШЛЕНИЕ № 1
Ну, жили-пили… Ну, перебрал… Ну, навалял - получил… Чего особенного… Все довольны. Всё. Забыли. Ан, нет. С душою-то как быть? С загадочной, необъяснимой и только русской? Ведь, если, скажем, голова не «варит» - понятно, руки творят чёрт-те что - ясно, ноги не передвигаются самостоятельно - факт, нутро выворачивает наизнанку - конкретно. А душа?!Как ей быть? Она же, не поверите, праздника желает. Нет, даже требует.
Опять вопрос? Логарифм? Ребус? Для кого - да, кому - нет.
Ответ прост, как три копейки. Значит, нужны ещё, (или всего), поллитра. И все будет нормалёк.
Конец РАЗМЫШЛЕНИЯ №1
Когда Отвал Петрович нашел-таки обратный путь, наступило утро. Оно было ранним и нестабильно-расплывчатым. Хотя в голове ясность необыкновенная.
Из неприятного: челюсть побаливала, да глаз правый (почему-то) выпячивал тусклым, как от керосинки, то ли светом, то ли пятном.
А, что касается Перебор Переборыча, то он, в это же самое утро, нашел себя в совершенно разобранном состоянии. Пытаясь соединить разные части своего организма в одно целое, он силился головой осмыслить происшедшее накануне:
РАЗМЫШЛЕНИЕ № 2
Так вчера… Завтра… Сегодня… (установить точнее). Перебрал… Переплыл… Перенёс… (выбрать правильное). Не помню дома ли?.. Не дома, но помню ли?.. В гостях, а где?.. (определить конкретней). Что делать?.. Кто виноват?.. Кем был?.. Чем стал?.. (оставить нужное).
Конец РАЗМЫШЛЕНИЯ № 2
Потому что от перенапряжения в голове у Перебор Переборыча сильно загудело. Так бы и оставить их, т.е. Перебор Переборыча и Отвал Петровича в позе углубленного познания самих себя, но в дверь неожиданно постучали. Или позвонили. Неважно.
Отвал Петрович и Перебор Переборыч недоумённо переглянулись и медленно направились к двери.
Открывать.
Открыли.
На пороге стоял Ништяк Кирилыч и оптимистично улыбался.
- Жизнь налаживается! - лукаво произнёс он, и достал из-за спины, спрятанную левой рукой, поллитру.
Ровно секунду было полное замешательство.
Первым пришел в себя Перебор Переборыч. Он радостно икнул. Отвал Петрович тут же принял «ик», как сигнал к действию, и побежал на кухню. За стаканами.
РАЗМЫШЛЕНИЕ № 3
- Ну, поехали?!..
Конец РАЗМЫШЛЕНИЯ № 3
Вопрос последний. Надо ли размышлять дольше, если в стаканах уже налито?
13 июня 2008 г.
К оглавлению...
