История мировой культуры была бы явно ущербной без учета истории интимных и столь часто сакрализовавшихся сторон человеческого бытия. Рассмотрению этих сторон в их связи с религиозной и социо-культурной жизнью в целом в различных типах общества и на разных этапах человеческой истории было посвящено множество работ. В предлагаемой же здесь статье обращается внимание лишь на два полярных, но при панорамном рассмотрении не только конкурирующих друг с другом, а и
взаимодополняющих эталона мужчин и, соответственно, их сексуального поведения.
«… гиганты Большого Секса»
«Мачо» в простонародной культуре
Первый тип на протяжении всей человеческой истории был и остается широко представленным в «низкой» народной культуре. Для этого типа свойственно подчеркивание сугубо сексуальных «доблестей» мужчины и их значимости для особ женского пола. Так, уже в «Жизнеописании Эзопа» мы сталкиваемся с загадкой о десяти сорванных яблоках, одно из которых, правда, упало в навоз и, тем не менее, было-таки сорвано. Загадка камуфлировала сексуальные отношения уродливого с виду раба Эзопа с женой его хозяина философа Ксанфа; и особую пикантность истории придавало то, что, ни о чем не догадавшийся, философ, по сути, решил этот спор в пользу последнего. (1)
Такого же типа история – и в одном достаточно старом советском анекдоте времен «разгула» североамериканского расизма. По одной из упрощенных версий перед состязанием мирового уровня его участникам была поставлена задача: выпить одним махом столько-то водки, побороть медведицу и переспать с негритянкой. Один из участников не осилил уже спиртное. Второй – не справился с медведицей. Американский же супермен выбыл из игры, когда дело дошло до негритянки. Да и что взять с расиста, времен еще не знавших нынешней политкорректности? Русский же опустошил, что положено и, пожалуй, даже с лихвой рекордсмена. Затем бесстрашно нырнул в берлогу, из которой немалое время неслись рычание и визги. Выбравшись же, наконец, обратился к судьям с невинным вопросом: «Где, тут негритянка, которую надо побороть?» Вопрос свидетельствовал, что после своего первого рекорда парень явно перепутал задания…
История – не без национальной рисовки. Вот, мол, мы какие: хоть подчас и бестолковые, зато какие энергичные, и море нам по колено.
В тои же ряду и старинные немецкие шванки и народные книги 16-го века. с их грубоватым юмором и характерным рассказом о том, как некий ловкач лечил одной простушке неправильный прикус… Велел ей лечь, и, пристроившись сверху к изумлению страждущей, сосредоточился на части тела, весьма отдаленной от места, требовавшего коррекции. Тем не менее, кое-какое удовольствие девушка получила. Да и о зубах позабыла: «Стоячий корень от любой хвори хорош!» - резюмировал рассказчик истории… (2)
Сексуальный запал и воинская доблесть
Показательно, что с глубочайшей древности собственно сексуальные возможности мужчины, темперамент очень часто напрямую связывались с его чисто воинскими качествами. Не удивительно, что среди историй о сыне Зевса Геракле встречается и история, живописующая его тринадцатый подвиг, заключавшийся в том, что атлет за одну ночь сделал женщинами пятьдесят дочерей одного весьма почтенного человека. (3)
Отражение этой связи мы встречаем и в мистических образах быков, являвшихся у ряда народов олицетворением воинской мощи и плодоносной силы, и в отождествлении определенных видов оружия, таких, как, скажем, копье, либо гладиус – меч с мужским детородным органом. Не случайно в древнем Риме времен Империи ночь, проведенная свободной римлянкой с гладиатором, могла стать предметом ее гордости, а некоторые из прозвищ знаменитых бойцов арены имели прямое эротическое значение.
Такого рода ассоциации имели под собой и реальную психофизиологичекую основу: мощная энергетика давала себя знать, как на поле боя, так и на любовном ложе. Хотя, естественно, подобные связи не всегда линейны. Так, сексологи полагают, что средний итальянец в сексуальном отношении активнее немца, и, тем не менее, в Новое и Новейшее время принято считать, что немецкий солдат превосходит итальянского. А в Германии времен второй мировой войны даже родилась шутка о том, чем отличаются немецкие танки от итальянских: у первых три скорости вперед и одна назад, а у вторых – наоборот.
Следует обратить внимание и на то, что помимо психофизиологических основ такого образа мужчины, который бы соединял в себе черты неустрашимого и могучего бойца и сексуального гиганта, были и мистико - магические основы. Наши далекие предки широко использовали рассуждения по аналогии. Да и как было их не использовать? – Разве нечто не порождает ему подобное? Разве яблони плодоносят грушами, а овцы дают в приплоде волчат? Рассуждения же по аналогии приводили к мысли, что вождь должен обладать относительной молодостью и достаточной мужской силой, ибо духам и небу угодны крепкие вожди. «Поэтому», - как замечает, - крупный отечественный этнограф С.А.Токарев, - шеллуки (из района Верхнего Нила) «при первых признаках ослабления вождя (о чем раньше других узнавали его многочисленные жены)» убивали злосчастного, что ничуть не мешал им воздавать «божеские почести его духу». (4)
С другой стороны, в той же Африке, но уже в Нижней Гвинее существовал культ короля-жреца Кукулу. Король этот жил уединенно в лесу и не должен был касаться женщины. (5) Но это уже феномен, на котором мы подробнее остановимся несколько позже.
Вернувшись же к первому эталону, мы заметим, что не только иные герои, но и многие боги, да и богини древности виделись, как источники мощнейшей сексуальной, а значит, и животворящей энергии. Согласно мифам, царь олимпийских богов Зевс имел множество внебрачных связей и обилие детей, разбросанных по Ойкумене. Рожденный же земной женщиной Алкменой Геракл, вообще появился после уникального любовного марафона, ибо Зевс сумел на трое суток приостановить восходы солнца, дабы дневной свет не мешал его пылкой любви.
Да и с законной супругой – ревнивицей Герой царь Олимпа мог проявлять неистовейший темперамент. «Подумать только: - восклицал великий философ Платон, - всемогущий Зевс не в силах унять страсти, решается вступить в связь с Герой прямо на земле, оттого, что у него не хватает терпенья дойти до ложа». И добавляет: «А что пишут Гомер и другие о детях богов?! Чему могут научить боги и герои? Ведь, видя пороки богов, люди станут тем более извинять свои собственные…» (6)
Суждения Платона выходят на проблемы морали, и постановка этих проблем поразительно перекликается с той, которую мы встречали в советские годы. Однако в данном случае нас пока интересует не собственно нравственная сторона, а наиболее вероятная изначальная природа образцов в образах богов и героев, которые ко времени Платона мыслящими людьми могли восприниматься, как безнравственные. Представляется, что при рождении образов поступки и страсти божеств и героев, отнюдь не воспринимались и не оценивались в духе тех нравственных мерок, которые мы видим у Платона. Ядром образов была их энергетика, брызжущее неуемной жизненной силой деятельностное начало. Почему? – Потому, что мерилом добра во времена рождения «языческих» образов богов и героев была не нравственность в ее более позднем, включая и современное, понимании, а сила, способность к ошеломляющему и завораживающему действию. Не случайно герои уподоблялись львам, тиграм, медведям, вепрям, способным одолевать в схватках сильнейших соперников.
Сила же эта являла себя в единстве того, что поэт уже 20-го века назвал «смерто-жизнью», когда смертоносное и жизнетворное начало оказываются неразделимыми, как при охоте, когда гибель добычи становится залогом дальнейшего существования хищника и его потомства. Потому-то и Зевс был не одинок. Его римский кузин – бог весны и войны Марс, чьи храмы возводились за городскими стенами, не только дал имя первому весеннему месяцу, но и некогда был божеством, олицетворяющим пробуждающиеся и плодоносящие силы природы. Таков же и предтеча индийского Шивы, его прообраз – гневливо-грозный ведийский Рудра – неотразимый «красный вепрь неба». Последний так же, как и Марс, наряду с прочими обязанностями выполнял и важнейшую функцию обеспечения плодородия, что нашло отражение в соответствующих сексуальных символах.
Другие древнеиндийские боги являли в себе не меньшую сексуальную силу. Один из членов более поздней своеобразной индуистской Троицы – Тримурти – Вишну (в одной из аватар или ипостасей – Кришна) имел 16 108 жен и при этом был способен чудесным образом одарять их всех одновременно своими ласками.
Особое же место среди индийских божеств в этом плане занимает космический танцор и азартный игрок – Шива, из которого буквально бьют гейзеры неисчерпаемой мужской силы. Так, по одному из сказаний, увлекшись пышным телом возлюбленной, он однажды был совершенно опьянен любовью; и уже не трое суток, как у Зевса с Алкменой, а «… целый год длилась брачная ночь Шивы». – И год-то этот был не нашим земным, а небесным, насчитывающим 360 земных лет. Весь этот «долгий год не разнимали объятий счастливые супруги». Такая страстность не на шутку обеспокоила других богов, которые решили: «Пора прекратить их объятия. Иначе страсть их породит такое потомство, что его не смогут снести на себе земля и небо». В результате такого, довольно бесцеремонного вмешательства жгучее семя Шивы попало в воды Ганги. Та не вынесла его палящей силы, выплеснула семя в тростник, где и был рожден бог войны», (7) Сканда.
Правда, согласно уже другому мифу, Сканда, чье имя так и означает «Излитой» был порожден не просто жгучим семенем Шивы, а непосредственно богом огня Агни. Впрочем, с позиций древнеиндийского мифологического мышления особых противоречий здесь нет. Да для нас в данном случае это не так уж и важно. Куда интереснее другое: жутковатый, шестиголовый, двенадцатирукий и двенадцатиногий бог войны Сканда, точно так же, как и уже упомянутый Геракл, - дитя страстной, испепеляющей любви. Тем самым любовь и смерть, ложе страсти и поле брани как бы соединяются в единое, нерасчлененное целое.
О значимости плодоносящего, детородного начала в глазах индусов свидетельствует миф о споре Брахмы, Вишну и Шивы, в ходе которого каждый из богов стремился обосновать свое главенство. Демонстрируя свою чудодейственную мощь, Шива явил, воплощавший в себе мужское половое начало, лингам такой невероятной величины, что оба его оппонента, двигаясь в противоположные стороны так и не сумели достичь ни конца, ни начала этого чудесного органа.
По другому сказанию, мужские достоинства, не слишком обремененного одеждами Шивы, были столь примечательны, что грозили стать пагубным искушением для множества женщин. Дабы избежать этого, супруга грозного бога, несравненная Парвати, окунула выдающийся орган любви в свое лоно, скрыв таким образом соблазн от посторонних глаз. Сама же стала постоянной спутницей Благодетельного, которую Великий Бог легко носил на своем бедре – так же, как, к примеру, носят набедренную повязку.
Что же касается собственно лингама, то в отдаленные времена, по словам «Ригведы», некоторые племена поклонялись Шишнадеве или божеству, имя которого состояло из двух частей «Шишна (сравните с русским: «шиш») и «Дева» - бог. И поныне в Индии известен культ лингама, как воплощения мужской силы.
О значимости этого начала и у племен и народов иных земель говорят нам, как археологические находки, так и памятники культуры, сопряженные со Словом. Тут можно вспомнить «Облака» древнегреческого комедиографа Аристофана, да и не только.
Замечательный, хотя по нашим представлениям, пожалуй, чересчур фривольный образец такого рода видения единой в своей целостности мужской силы дает коротенькая история китайского автора 17 – 18-го веков Пу Сун Лина из серии рассказов «О людях необычайных». В ней безыскусно сообщалось о неком мусульманине Ша, который постиг «искусство силача», «железной рубахи». Сложит пальцы – нанесет удар ребром ладони – отрубает голову быку. А то воткнет в быка палец – и пропорет ему брюхо.
«Как-то во дворе знатного дома …повесили бревно и послали двух слуг откачнуть его изо всех сил, а потом сразу отпустить. Он обнажил живот и принял на себя удар. Раздалось – хряп! – бревно отскочило далеко.
А то еще, бывало, вытащит свою, так сказать, силу и положит на камень. Затем возьмет деревянный пест и изо всех сил колотит. Ни малейшего вреда.
Ножа, однако, боялся» (8)
Не углубляясь в тему, требующую отдельного и непредвзятого рассмотрения, отметим только, что во всех приведенных примерах, будь то боги, герои мифов, либо народных историй и анекдотов мы встречаем целостный образ мужчины, дышащего первозданной спонтанной силой, способной проявиться, как в делах любовных, так и в смертельных схватках.
Альтернативные образы – образы воинов-аскетов
Батальонный разведчик и «штабной писаришка»
Со временем же произошло своеобразное расщепление или раздвоение образа. С одной стороны – это мужчина-любовник: Донжуан, Казанова, Ловелас. А с другой – мужчина – воин, борец, стремящийся взнуздать и свое сердце, и собственную плоть аскезой - так же, как опытный и отважный наездник смиряет могучей рукой необъезженного скакуна.
Первый тип, сам по себе, конечно же, интересен и всегда был привлекателен для немалого числа женщин – как в жизни, так, особенно, и в художественной культуре, хотя он и не стал эталонным, и русские слова «бабник», «юбочник», «волокита» несут в себе своеобразный уничижительный заряд. Иначе говоря, это не преступник, не отщепенец, но и не эталонный герой, который восхищал бы так же, как древний Геракл. Тут было бы крайне интересно сопоставить слова, которыми подобный тип мужчин обозначается в разных культурах, причем не выбранных наугад, а охваченных с достаточно представленной полнотой.
Но, тем не менее, в «высокой» русской культуре и героическом эпосе такой тип мужчин, и такие их качества не представлены, как эталонные. Традиционный русский эпический и литературный герой может быть заметен своей бесшабашностью, рисковостью и извечной опорой «на авось»: «Либо пан - либо пропал», «либо грудь в крестах – либо голова в кустах» и даже… способностью пить. Но на собственно постельных его доблестях внимание не акцентируется. Более того, в годины смертельных испытаний «юбочник», «сердцеед» может усматриваться и как существо низшего сорта, не достойное звания мужчины:
«Я был батальонный разведчик.
А он – писаришка штабной.
Я был – за Россию ответчик.
А он спал с моею женой».
Вполне понятно, что все эти новомодные образы «мачо», «маленьких (и прочих) гигантов большого секса» достойны своего, причем, опять-таки, непредвзятого рассмотрения. Без этого просто невозможно трезво и без мало полезных морализаторских причитаний осмыслить основные тенденции в отечественной культуре, которая сегодня все более становится массовой во всех значениях этого слова. Однако мы здесь сосредоточимся на ином: на эталоне мужчины боевого, сильного, но не ставящего во главу угла чисто постельные доблести, более того, подчас начисто отметающего секс, как необходимую составляющую человеческой жизни.
Каково место этого типа в истории человеческой культуры? Как и почему он был рожден? Насколько он оказался связанным с так называемой советскостью? И есть ли у него будущее, либо этот образ так же принадлежит сказкам и прошлому, как кентавры, циклопы, скатерти-самобранки и ковры-самолеты?
Итак, попробуем вглядеться в многоликий тип мужчины-бойца и борца, чья воля способна переступить, как через чьи-то судьбы, так и через пламя собственных страстей. Две основные грани этого типа – светская и духовная. Возможно и слияние того и другого.
Прикосновение к миру безбрачия и девственности
Начнем с последнего, глубиннейшими своими корнями, уходящего, как в мир магии и мистики в самом широком смысле этого слова, так и в таинственный по сути мир человеческой психологии и физиологии. Это – мир безбрачия и девственности, почитаемой, как величайшая ценность. Само слово девственность свидетельствует о том, что в первую очередь почиталась и особо почиталась (!) «невинность» представительниц прекрасного пола. Покровительница Афин мудрая и воинственная Афина – девственница. Потому-то и всемирно известный Парфенон – это Храм Девы. Подобно ей девственницей считалась богиня охоты и плодородия Артемида. Ее целомудрие и стыдливость доходили до того, что, когда охотившийся Актеон подсмотрел купание богини, в наказание за свой проступок он был превращен в оленя, растерзанного натравленными на него псами Артемиды. Правда, известен и иной, возможно, более архаичный образ этой богини. Сохранившаяся статуя из малоазиатского города Эфеса, того самого, что дал миру великого диалектика Гераклита, представляет нам Артемиду матерью-кормилицей, обладающую множеством сосков. Но в целом девственность у многих народов окружалась особым мистическим ореолом. В Риме даже был известен культ богини домашнего очага – Весты, чьи жрицы – весталки были вправе после завершения своих обязанностей выйти замуж, но, в случае потери девственности в свою бытность жрицами беспощадно карались: их живьем замуровывали в склепы. Да и вполне реальная историческая фигура – Жанна д*Арк, как хорошо известно, почиталась. как Орлеанская Дева.
Нет надобности повторять, что и более поздние верования и убеждения несли и продолжают нести на себе печать этих древнейших представлений об особой значимости целомудрия. Далеко не случайно и то, что в традиционном христианстве безбрачным предстает и Христос, а различные вольные интерпретации канонической библейской версии жизни Спасителя – от «Последнего искушения Христа» до «Кода да Винчи» - и по сей день вызывают самую бурную реакцию не только у священнослужителей, но и у немалого числа верующих.
Таким образом, становление института монашества, коснувшегося, как женщин, так и мужчин, явление далеко не случайное. Более того, это явление и не региональное, ибо монашество есть с одной стороны в православии и католицизме, а с другой – в буддизме, появившимся в совершенно иной социокультурной среде.
Появление жреческого или царского целомудрия, а затем и монашества, как исторического феномена, имеет свои магико-мистические, психо-физиологические и социокультурные и собственно духовно-нравственные основы.
В магико-мистическом плане целомудрие является обратной стороной «разврата» и ритуальных обнажений. При этом в определенные периоды оно могло распространяться далеко не только на избранных.. Так, по данным Дж.Фрезера. в королевстве Конго был верховный жрец, которому воздавались божеские почести. «Когда он покидал свою резиденцию, чтобы посетить находящиеся в его юрисдикции места, все это время женатые люди должны были соблюдать строгое воздержание; считалось, что любое отступление от этого правила могло оказаться роковым для его жизни…» (9)
Табу – ключик к тайнам стыдливости?
Очевидно, что такого рода требования сопряжены со своеобразной интерпретацией табу. Табу, - по словам З.Фрейда называется … все, как лица, так и местности, предметы и временные состояния, являющиеся носителями и источниками (некого) таинственного свойства. Табу также называется запрещение, вытекающее из этого свойства, и табу – в дословном смысле – называется нечто такое, что одновременно и свято, и стоит превыше обычного, также как и опасное, и нечистое, и жуткое». (10) Слово «табу» не имеет точного, однозначного перевода, но одно из его значений, приводимое замечательным английским мыслителем Ч.Спенсером – «посвященное богам». (11)
Процитированное, возможно, дает ключик, к пониманию, как определенных сексуальных ограничений, истоков стыдливости и отношения к наготе, так и к осмыслению ряд черт типа мужчины воителя, ограничивающего свои сексуальные устремления.
Ключик этот – в нерасчлененности мира наших древнейших предков, в котором неизъяснимо могучие силы постоянно таили в себе потенциальные возможности добра и зла в отношении человека, мира, где смертельная опасность была неотделима от успеха в достижении поставленной цели и наслаждения.
Секс и продолжение рода были необычайно значимы, а процессы, связанные с взаимным влечением полов, либо наоборот, «нелюбовью» - загадочны до трепета и дрожи. Не отсюда ли и куда более позднее: «Очи черные, очи страстные! Очи жгучие и прекрасные! Как люблю я вас! Как боюсь я вас!»?
Поэтому-то сексуальные достоинства мужчин и женщин высоко ценились, (мы пока касаемся только узко магических аспектов проблемы), но и опутывались сетями разнообразных табу – от одежд, слов, интимизации актов продолжения рода – до жесточайших запретов на половую близость и то, что ей способствует: либо в определенные периоды времени и определенных местах, либо для определенного круга избранных лиц. Так, например, фараоны Египта, чья жизнь была строго регламентирована, должны были даже идти спать с женами лишь в четко обозначенное время. Другие же высокочтимые лица вообще были признаны соблюдать долгосрочное либо пожизненное целомудрие. – Они жертвовали высочайшими наслаждениями. Посвящали богам самое дорогое. Можно предположить, что такого рода жертвы были по логике своей сродни мифически-сказочным жертвам девушек (а порой и юношей). Драконам, Минотавру и прочим отдавалось дорогое, но относительно малое – частица социума, этноса для того, чтобы сохранить целое. Точно так же, как при древнейшем обрезании жертвовалась кожа с крайней плоти для того, чтобы сохранить куда более значимую жизненную силу и возможность продолжения рода. Только при безбрачии жертва эта была незримой, да и то относительно. Ведь на протяжении тысяч лет люди не сомневались в реальности интимных контактов мужчин и женщин с незримыми, либо облеченными плотью божественными силами. И. вероятно, лишь гораздо позже в человеческом сознании стала выпукло проступать «низкая», «постыдная» сторона интимной близости, необходимой для большинства людей (то есть того искуса, который они не способны обойти), но преодолеваемой самыми преданными высшим Силам и самыми сильными духом. Наиболее наглядно такое ощущение «плотскости» проступает в раннем христианстве. Так, святой Иероним убеждал истинно верующих «срубить лес брака топором девственности». Известный богослов Ориген утверждал: «брак – нечто нечестивое и нечистое, средство сладострастия». Более же мягкий Августин Блаженный писал: «Безбрачные будут блестеть на небе, как светлые звезды, а их родители (произведшие их) уподобятся звездам темным».(12) Но появление такого рода взглядов на сексуальность и брачные отношения уже далеко отходит от собственно магических основ человеческого мировосприятия. Здесь мы должны будем вступить в сферу социокультурных и нравственно – духовных ценностей. Однако сделаем это чуть позже.
Психо-физиологические аспекты проблемы
Сейчас же очень коротко коснемся психо-физиологических аспектов проблемы. В западной культуре они наиболее ярко и даже скандально были высвечены З.Фрейдом. Небесспорная и не всеохватная теория либидо и сублимации, тем не менее, позволяет сосредоточить внимание именно на психолого-физиологических гранях магического в своих внешних проявлениях мировосприятия и поведения. Неосознанная, но от этого не становящаяся фантомом, концентрация сексуальной энергии ощущалась древними, как важнейшее средство в достижении наиболее значимых и трудно достижимых целей. Да и сегодня занятия спортом и т.д. порою требуют определенных ограничений в собственно половой сфере. Известны случаи, когда замполиты летных частей, выступая перед женами советских летчиков, говорили, чтобы те отказывали перед вылетами своим супругам в интимной близости.
Более того, сохранение сексуальной силы порою представлялось важнейшим условием продления жизни того или иного индивида. Замечательный образец представлений такого рода мы встречаем в произведении старинного китайского автора Лин Сюаня «Неофициальное жизнеописание Чжао – летящей ласточки». Здесь перед нами разворачивается рассказ об императоре, который однажды во время охоты попал под снегопад, занемог, ослабел с тех пор «потайным местом и более не был могуч, как прежде». Его же возлюбленная, понимая состояние государя, допускала царские ласки, но всякий раз, когда тот готов был распалиться, выворачивалась из государевых рук
Но этого царю было мало. Наблюдая купание возлюбленной из-за занавесей, он все больше желал полной близости. Для восстановления мужских сил государю были даны чудодейственные пилюли, однако давались они в таком объеме, чтобы повелитель был способен лишь «единожды утолить свою страсть». Но как-то ночью, сильно захмелев, любовница поднесла сразу семь пилюль, «после чего государь всю ночь пребывал в объятиях Хэде за ее пятислойным пологом… на рассвете государь поднялся, чтобы облачиться в одежды, но тут же упал… Жизненная влага истекала из потайного места, увлажняя и пачкая одеяло. Недолго спустя, государь опочил». (13)
Эта история основана на бытовавших в Китае представлениях о прямой связи сексуальной энергии с жизненными силами человека в целом, с его энергией ци как таковой. Отсюда и идея полезности сбережения сексуальных сил и эротических игр, которые бы не увенчивались оргазмом. Кстати, та же основа была и у ограничений на плевки, а в некоторых объединениях даосов во время своеобразных медитаций использовались специальные затычки для анальных отверстий, чтобы из тела через них не уходили жизненные силы. Здесь не место разграничивать сугубо магические, линейно понятые физиологические и протонаучные аспекты подобных воззрений. В данном случае для нас существенно то, что задолго до Фрейда на Востоке поднимались по сути проблемы, аналогичные тем, на которых сосредотачивал свое внимание основатель психоанализа.
Показательно, что уже в древнейшем из записанных литературных произведений – шумеро-ассирийском эпосе «О все видавшем», более известном, как «Поэма о Гильгамеше», мы встречаем неодолимого в борьбе человекозверя Энкиду; и лишь после того, как Энкиду проводит шесть суток в совокуплениях с подосланной к нему представительницей древнейшей профессии, неутомимый прежде борец отказывается от продолжения схватки. Не проступают ли в данном эпизоде зарождающиеся, хотя еще и смутные и интуитивные представления о воздействии «любовных утех» на боеспособность «настоящего мужчины- воина»?
Важнейшим моментом здесь являются и многовековые наблюдения над взаимосвязью сексуальной направленности интересов, времени начала половой жизни и физического развития. Древние греки полагали, что народы, у которых приняты более ранние браки, дают и более мелкорослых и хрупких воинов. По сути дела эти выводы обнажали древнейшие размышления о сплетении скорости полового созревания и факторов, ей сопутствующих с конституцией и физическим развитием в целом. Не о том ли и уже русская отговорка, обращенная к «недорослям»: «Рано будешь знать – скоро состаришься»? - Ведь сегодня достаточно известны данные, как об акселерации, т.е. ускорении полового созревания и сопутствующих ей проблем и процессов, так и об омоложении целого ряда болезней. Известны так же и версии, согласно которым длительность жизни целого ряда живых существ, включая и человека, напрямую зависит от своеобразного «завода» биологических часов и скорости полового созревания: чем ускореннее развитие – тем короче даже идеальные пределы вероятной длительности жизни. Здесь немало и проблемного, и просто загадочного. Обратим внимание лишь на то, что с древнейших времен ряд половозрастных ограничений, табу и т.д. был связан со стремлением увеличить жизнестойкость рода, племени, этноса. А эти ограничения даже при множестве магических граней непосредственно сливаются с социокультурной жизнью.
Итак, последуем далее и перейдем к социокультурным и, в их числе, нравственно-духовным основам неприятия или резкого сужения сферы сексуальности и того типа мужчины, который своим аскетизмом так контрастирует с обычными древними языческими героями.
Нравственно-духовные грани проблемы
или
Мощь самообуздания
Здесь действует масса конкретно-исторических факторов, рассмотрение которых нуждается в отдельных исследованиях.
Очертим лишь некоторые из них. Во-первых, как только что было упомянуто, самые различные ограничения в интимной сфере – от сквернословия, обнажения тела, места и времени совершения половых актов, сдержанности в проявлении сексуальных стремлений – до полного целомудрия в самых различных своих проявлениях и в самые различные эпохи были направлены на укрепление этносоциумов. Этой же цели служило и знаменитое ветхозаветное: «… не желай жены ближнего твоего…». Но что такое «не пожелай жены ближнего», как не призыв избегать того, что могло бы сеять вражду, недоверие и тем самым подрывать основы определенного сообщества?
Заметьте, эта завершающая десятисловие, заповедь обращена не к деянию, а к человеческому сердцу, ибо, в конечном счете, все наши деяния вырастают из движений души. И в этом отношении десятая заповедь оказывается своего рода мостиком к Новому Завету, акцентирующему человеческое внимание именно на сердце, страхе Божием, а не боязни человеческого суда…
Именно отсюда, из ощущения слабости человеческой вытекает множество требований к облику и поступкам, как мужчин, так и женщин, требований, направленных на облегчение самообуздывания. Потому-то, подчас, в самых разных религиях и культурах мы встречаем странные, на наш нынешний взгляд, осуждения танцев, музыки, «игрищ» и им подобного, что они резко ослабляют способность к самообузданию в сексуальной сфере.
Родственное десятой заповеди по духу и страстное наставление мы встречаем и в «Книге притч Соломоновых», где сказано: «Сын мой! Внимай мудрости моей и преклони ухо твое к разуму моему, чтобы блюсти рассудительность, и чтобы уста твои сохранили знание. Не внимай льстивой женщине; ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея речь ее, но последствия от нее горьки, как полынь, остры как меч обоюдоострый, ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают преисподней…
Не пожелай красоты ее в сердце твоем…. И да не увлечет она тебя ресницами своими; потому что из-за жены блудной обнищевают до куска хлеба, а замужняя жена уловляет дорогую душу. Может ли кто взять себе огонь в пазуху, чтобы не прогорело платье его? Может ли кто ходить по горящим угольям, чтобы не обжечь ног своих? То же бывает и с тем, кто входит к жене ближнего своего: кто прикоснется к ней, не останется без вины. Не спускают вору, если он крадет, чтобы насытить душу свою, когда он голоден; но, будучи пойман, он заплатит всемеро, отдаст все имущество дома своего. Кто же прелюбодействует с женщиною, у того нет ума; тот губит душу свою, кто делает это; побои и позор найдет он, и бесчестие его не изгладится, потому что ревность – ярость мужа, и не пощадит он в день мщения. Не примет никакого выкупа и не удовольствуется, сколько бы не умножил даров…» (Притчи 5: 1- 14; 6:23 – 35)
Правда, здесь пока ограничивается лишь направленность сексуальных стремлений. Плоть, как таковая, не принижается, напротив автор «Притч» восклицает: «Источник твой да будет благословлен; и утешайся женою юности своей, любезною ланью и прекрасною серною; груди ее да упоявают тебя во всякое время, любовью ее услаждайся постоянно… (5: 15 – 19)
Но что же, помимо магических детерминант, могло повлиять на дальнейшее ограничение сексуальности вплоть до настаивания на абсолютном целомудрии?
Важнейшим социально-историческим фактором здесь могло стать чувство протеста, неприятие мира насилия и разврата, как мира земного, преходящего и неистинного. Основанного на ложных ценностях, а потому хрупкого, как замки из песка. Думается, невозможно понять крайностей раннехристианского асктеизма, наложившего печать на всю дальнейшую историю христианства, забывая о мире, в котором родилось и окрепло христианство – мире демонстративного насилия и агрессивного разврата, принимающего самые извращенные формы, мире, где, по не объясненным до конца причинам, вырождалась сама римская элита. Иными словами, в мире, где упоение плотью вело, по сути, к самоотрицанию плоти же.
Но был и третий фактор, где психо – физиологическое, социокультурное и духовно-нравственное сливались воедино. Представляя мир единым целым, последователи ряда философских течений и вероучений со временем приходили к выводу о том, что слияние с незримой духовной основой должно являться главной целью человека, а все, что ведет к такому сближению, а затем и слиянию – относиться к высшим ценностям. Все же прочее у человека, ищущего такого слияния, должно быть подчинено этим высшим ценностям.
То же, что мешает – отодвинуто на периферию интересов или решительно отброшено, ибо, как вздыхал один средневековый буддийский монах, трудно жить в миру и избегать соблазнов мира, думая о высшем.
Высшее же, возвышенное – это то, что тяготеет не просто к Божественному, а к объединяющему началу, единой основе мирозданья. Таковая виделась в духовности, ибо духовные богатства – единственные, раздавая которые, сам ничего не теряешь. Поэтому духовные ценности в этой парадигме видятся как высшие и нетленные. К тому же, и это весьма существенно, если мир материальный раздроблен на мириады обреченных на гибель частиц, то Дух – это то, что, пронизывая и оплодотворяя материальный мир, придает ему относительную значимость и целостность. Таким образом, тело, как частица мира материального, воспринималась серьезной помехой, препятствием на пути к единению с подлинной, Духовной основой мира. Отсюда – чревоугодие, корысть и, конечно же, сладострастие усматривались, как злейшие враги совершенной духовности. Четко оформленный образец такого мировосприятия мы встречаем в неоплатонизме Плотина, стыдившегося собственного тела и разработавшего учение об эманации, согласно которому единое Божественное Целое, словно Солнце свет, излучает Божественную энергию, низшим пределом распространения которой является материально-телесный мир, мир, по сути своей препятствующий движению Божественного света. Олицетворением же того водоворота, той темной, пугающей силы, которая могла затянуть и столь часто затягивала мужчину, нередко виделась именно женщина. Поэтому победа над влечением к женщине воспринималась, как величайшая победа духа.
Образец такой отчаяннейшей борьбы с водоворотом страстей дает нам легендарная история Гаутамы, обретшего истину и ставшего Пробужденным, Просветленным или Буддой.
Когда, отказавшийся от престола и полной неги жизни, принц обрел истину, бог Смерти Мара начал против него войну поистине космических масштабов: тысячи метеоров обрушились на землю, окутанную тьмою, океан выплеснул свои воды на берег, а реки потекли вспять, мириады вековых деревьев, сорванных с горных вершин, словно песчинки, закружились в воздухе. (14) Но Гаутама не дрогнул.
В конце концов Мара пустил в ход свое самое неотразимое оружие - прелестниц дочерей, чьи обольстительно нагие фигуры можно и поныне встретить на изображениях в храме, построенном на месте предполагаемой битвы Будды с Марой в индийском штате Бихар. (15)
Близкие по духу картины отчаянных битв с мирскими соблазнами мы встречаем и в духовной истории христианства, и, прежде всего, христианских аскетов и монахов. В толстовском «Отце Сергии» перед нами разворачивается драматический эпизод, когда еще полный сил «старец», чтобы устоять от чар соблазнительницы, выходит из помещения и рубит себе палец, демонстрируя тем самым и уязвимость духа перед плотью, и его силу.
Следует заметить, что роль и монашества, и безбрачия духовенства (католицизм) в истории человеческой культуры очень непроста и противоречива и поэтому не может быть оценена однозначно. Были периоды, когда в монахах виделись маяки духа, были и времена, когда они же становились персонажами многочисленных фривольных историй, а об их алчности и сластолюбии рассказывали весьма скабрезные анекдоты. Касаясь этой же проблемы, любитель едких парадоксов Ницше отчеканил: «Христианство отравило Эроса. Правда, он не умер, а превратился в порок».
Амбивалентность аскезы.
Не оказалась ли «охота на ведьм» тенью западного монашества и целибата?
Особого осмысления требуют западноевропейское монашество и целибат католического духовенства. А не является ли в какой-то мере печально известная «охота на ведьм» с так называемыми «ведьмощипателями», поисками на телах обнажаемых женщин потаенных родинок, как следов дьявола и т.п., обратной стороной жестких аскетических эталонов? И случайно ли, что садо-мазохизм, как течение мысли, оформился именно в Западной Европе?
В чем же тут дело? Может быть, одна из причин снижения и перевертывания нравственной значимости идеала в том, что отдельные маяки стали заменяться широко распространявшимися канонами поведения, обязательного для целых групп населения, независимо от реальных физических, физиологических и духовно-нравственных потенций самых разнородных представителей этих групп? – Так эталон превращался в маску, не способную преобразить реальные черты лица, а лицемерие, двуличие монахов и их «сексуальные подвиги» становились притчей во языцех.
Все эти проблемы еще ждут своего, причем современного рассмотрения, но очевидно, что, даже взятое как социальный институт, монашество не может рисоваться одной краской. В условиях средневековья монашеские объединения занимались освоением пустынных земель, накоплением знаний (пусть и не бесспорных) и выполняли целый ряд иных социальных задач. Освобожденные от житейских проблем, связанных с жизнеобеспечением семей, монахи в идеале могли целиком посвятить себя и Богу, и наукам своего времени. К тому же и церкви Запада, и ашрамы Индии, и др. могли играть роль и своеобразных социальных лифтов, позволяя индивидам из низов подняться на такую социальную высоту, которая была бы для них недостижима в строго иерархизированном обществе.
Были ли скиты и монастыри лишь убежищем физически слабых?
Но скиты и монастыри отнюдь не всегда были местами сосредоточения сильных духом да тощих телом аскетов. Хорошо известно, что Пересвет, начавший Куликовскую битву поединком с татарским богатырем, был монахом. В годы же Смутного времени монастырь Сергиева Посада выдержал суровую осаду польского воинства. Китайский же Шаолинь вообще прославился боевыми искусствами.
В Западной Европе на протяжении столетий сформировались особые монашеско-рыцарские или военно-монашеские ордены. Это такие объединения, как, например, орден храмовников, ливонский орден, тевтонский орден, орден иоаннитов или госпитальеров, превратившийся со временем в Мальтийский, прославившийся своими победами над турками.
При всем обилии работ, посвященных монашеству в целом и военно-монашеским орденам, а также участию монахов в боевых операциях, в частности, думается, что комплексное исследование социокультурного и психофизиологичесого облика монаха-воителя еще впереди.
Власть и самообуздание
Особое место в ряду мужских образов, умеющих обуздывать свою сексуальность, занимают правители. Остановимся лишь на двух примерах фольклорно-эпических героев Востока. Один из них – любимейший индийским народом царевич Рама. Его образ предстает перед читателем в «Рамаяне» или «Сказании о Раме», считающимся первым собственно литературным произведением Индии. Рама – сын царя Дашаратхи. Обрисованный в эпосе царевич - сплав добродетелей, отточенных на оселке власти. Он могуч, прекрасен собою, умудрен в науках и бесстрашен в бою. Но прежде всего Рама – человек долга и чести. Поэтому-то, когда чудовищный ракшас, словно пушкинский Черномор Людмилу, похищает жену Рамы, добродетельную Ситу, оскорбленный и тревожащийся за судьбу возлюбленной муж, делает все, чтобы настичь обидчика. Пройдя по лесам и долам Индостана и собрав бесчисленное войско обезьян и медведей, то есть, призвав на помощь саму природу, Рама одолевает врага и предает огню цитадель ракшасов. В результате его любимая Сита избавляется от тягостного плена.
Но, когда грандиозное побоище, рядом с которым, воспетая Гомером, Троянская война выглядела бы сущей забавой, завершается победой, индийский царевич ведет себя совсем не так, как герои привычных нам вестернов и резиновых киносериалов. Он не припадает к ногам жены, не осыпает ее поцелуями и не сжимает в стальных объятьях богатыря, а произносит, словно не своим голосом: « …кто, о Сита, ведущий происхождение от высокого рода, примет обратно жену, столь долго жившую в доме другого? Равана (похитивший Ситу владыка ракшасов Ланки – Ю.Б.) касался тебя, смотрел на красоту твою греховным взором – могу ли я, приняв тебя, покрыть позором мой великий род? Ступай куда хочешь, Сита, я отпускаю тебя … Ты не жена мне больше!»(16)
Нет, сам он не сомневается в верности Ситы. Но подле них воины, которые могут подумать всякое. – А это уже разлад. Поэтому-то вождь и доблестный муж не может быть невольником эмоций, рабом любви. Сита же, не желая жить в дальнейшей разлуке с милым, добровольно всходит на погребальный костер…
Всколыхнулось мрачное пламя. Но бог огня Агни на глазах у всех подхватил своими ладонями верную жену и вынес из костра, явив миру чистоту и непорочность недавней пленницы.
Рама счастлив. Но Сита должна была пройти сквозь испытание, ибо муж ее, как царский сын и претендент на трон, не мог допустить, чтобы в народе ходили кривотолки о его жене, чтобы люди говорили, что он презрел закон и добродетель. (17)
Но прошло время. Смутные толки стали слышны уже на родине Рамы, там, где народ не видел воспылавшего на Ланке пламени очищающего костра. И, ставши уже законным царем, скорбящий Рама навсегда расстался с Ситой, дабы и тень подозрения в неверности не могла лечь на царствующий род. Что поделаешь – властитель должен быть выше подозрений, ибо слишком велика ноша ответственности, лежащей на его плечах, слишком тяжел его долг – драхма. Говоря словами богини одной из тамильских легенд, наставлявшей уже совсем иного царского сына:
«Если сбился с пути человек,
Он жизнь теряет только свою,
А если царь или сын царя
С пути справедливости сбился,
Планеты сходят со своих орбит.
Планеты сходят с орбит, и в стране
Начинается засуха, голод.
… - и много людей
Теряет жизнь. Тогда царь
Теряет жизнь и достоинство все,
Ибо сказано: «Жизнь царя –
Это жизнь его подданных, жизнь людей». (18)
Другой интереснейший образец такого рода владыки дает нам и старинная индийская история об Умандаянти, чье имя в буквальном переводе означает «Сводящая с ума». В истории этой рассказывается о царе, который «не различал своих и чужих и следовал во всем закону …» Идя «стезею праведности», он и «другим не позволял нарушать ее». (19) И было бы его царствование идилличным, но приключилася с праведным правителем беда. Умандаянти, сама того не желая, оправдала свое имя и «свела с ума» честного правителя. Стал царь худеть, бледнеть, поглощенный страстью к красавице, бывшей женой его приближенного.
Сюжет этот хорошо известен в мировой литературе. Уже в истории Шаммурат – Семирамилы, с именем которой легенда связывает появление одного из чудес света – вавилонских висячих садов, повествуется о том, что, взращенная голубями, Шаммурат стала женой воеводы. Увлекшийся же ею царь, отнял жену у мужа, после чего последний покончил с собой. (20) Близкую по духу историю мы встречаем и в Ветхом Завете. Здесь упоминается о Вирсавии (букв.: «Дочь Изобилия»), жене Урии, которую знаменитый царь Давид, одолевший в ранней молодости Голиафа, увидел купающейся и тут же повелел доставить красавицу в свои покои. Оказавшегося же не слишком покладистым мужа приказал отправить в самое пекло боя, где тот и погиб. Такого же типа история хорошо знакома русскому читателю и по сказке о лучнике Андрее, которого царь направляет «туда – не знаю куда», чтобы избавиться от него и завладеть его супругой. (Правда, конец в русской сказке иной. Здесь гибнет уже сластолюбивый и беззаконный царь)…
Но не таков индийский раджа, являющий нам черты Идеального Героя, нежданно-негаданно плененного любовью к замужней женщине. Да и приближенный не под стать ни мужу Вирсавии, ни лучнику Андрею: видя страдания господина и действуя не за страх, а за совесть, он из самых лучших побуждений предлагает правителю свою, сводящую с ума, супругу.. при этом изыскивает самые разные логические увертки (точь в точь, как иные доки экономической и политической жизни веков грядущих), которые позволили бы радже, успокоив совесть, насытиться телом желанной.
Однако царь остается непреклонным и убивает свою любовь. Не физически. А в собственном сердце. Говоря языком уже известного советского поэта, он наступает «на горло собственной песне», потому что царь есть царь: что будет стоить правление того, кто не способен овладеть собой? – Потому-то, в ответ на увещевания преданного до беспредельности слуги, державный муж твердо произносит: «Скорее обрушусь я на острый меч или в пылающий ужасным пламенем огонь, чем добродетель решусь попрать…»
И вот, прямо на глазах у читателя, выковывается целая цепочка рассуждений, доказывающих, почему правитель не вправе отдаваться своим чувствам: «От поведения царей зависит благо и несчастье народа «от поведения царей зависит благо и несчастие народа; … хорош ли, неудобен путь, которым бык идет, - коровы следуют за ним; так и народ: … Он поведенью государя следует всегда. (Обратите внимание: не «повеленью», а «поведенью»! – Ю.Б.) Кроме того … если б у меня не стало силы, чтобы охранять самого себя, в каком состоянии оказался бы народ, который жаждет от меня защиты? То зная и заботясь о благе подданных, равно как о святом законе и безупречной славе, я не хочу веленьям сердца следовать, ведь я не вождь народа своего, я бык ведь в стаде!» (21)
Поскольку поведение древних повелителей и вообще представителей разнообразных и, прежде всего, высших сословий в глазах наших предков имело помимо прочего и магическое значение, логично допустить, что предъявляемые к высшим кругам общества нравственные требования изначально были неотделимы от магико-мистических воззрений. Об этом, в частности, свидетельствуют древнеиндийские законы и наставления, согласно которым при сватовстве следовало избегать, как девушек, обладавших телесными недостатками, так и тех, которые названы «именем созвездия, именем реки, именем дерева», либо наделенных именами, оканчивающимися на «л» и «р».
Однако и там, где собственно магическое восприятие мира не прослеживается, мы можем наблюдать драматичнейшие до трагизма примеры самоограничения вроде бы всемогущих и очевидно бесстрашных мужей. Замечательнейший образец типажа такого рода - бесшабашный казацкий атаман Степан Разин. Изучать, анализировать и оценивать то, что он вершил – дело историков. Но знаменательно то, что из всех его зло… и просто деяний в память народа более всего запало то, что оказалось связанным с пленной персидской княжной. Именно песня о том, как, заслышавший «ропот и насмешки» атаман схватил ни в чем неповинную прелестницу и швырнул в волжские воды, оказалась самой известной из песен о Степане и вообще одной из самых памятных и мощных по своему звучанию русских песен.
Мало кто знает, что аналогичный эпизод описан и в «Истории турок…», живописующей кровавый захват Константинополя. Последний византийский император пал в бою. Жена и дочери были отданы на забаву конюхам, а затем изрублены. Но осталась нетронутой одна из императорских дочерей – слишком уж сказочной была ее краса. Не удивительно, что она досталась не кому иному, а султану. Султан же, подобно Разину, увлекся прелестной пленницей и сам стал невольником ее чар. Зароптало окружение султана, и, переступая через собственную страсть, победитель византийцев повелел привести царевну на пир, схватил ее за волосы и воскликнув: «Вот так обходится Магомед с любовью!», рассек ей голову. (22)
Чудовищные по своей сути сцены, в которых главными действующими лицами стали фактически невольники своего собственного статуса, не имевшие права на «чрезмерное» увлечение женщиной. Но, например, в случае со Степаном в памяти народной запечатлелась не сама чудовищность сцены, а жертвенность Разина – вождя, оказавшегося способным ради продолжения общего дела отказаться от частного, личного.
Точно так же переступает через свою любовь и героиня рассказа уже советского автора Лавренева «Сорок первый». Она убивает возлюбленного в момент, когда тот может перейти на сторону врагов. Причем делает этот импульсивно, не понуждаемая так называемым «общественным мнением»…
Сегодня может показаться странным, но именно женщина, поэтесса Майя Румянцева уже во второй половине 20-го века выдохнула стихи о Стеньке и о том, когда же тот оказался «настоящим мужчиной»:
… Но не был он мужчиною,
Когда в порыве страстном
Тебя в атлас перины
Бросал рукою властной.
Когда ладонью грубою
Он гладил косы синие.
Нет, полонянка глупая,
Он после был мужчиною…
Когда тебя над палубой
Занес, бровищи хмуря,
И бросил в волны пагубно,
И застонал, как буря …
Не за ночными шторами,
Не на постелях сонных –
За ветрами, за штормами,
Где волны в брызги колются,
Мужчинами становятся.
Загадка Павла Корчагина
Не менее интересен, а в чем-то даже загадочен, и образ Павки Корчагина – образцово- «стального» советского героя. Он - солдат Революции, и здесь все понятно. Но что такое революция (а точнее: революции) 1917 г. в плане морали вообще и половой морали, в частности? - Революция – это буря, сметающая не только целые социальные слои, но и эталонные еще в недавнем до нее времени нормы поведения, включающие и нормы отношений между полами. Не случайно в этот период была в ходу теория «стакана воды», характеризовавшая отношения между мужчинами и женщинами, как нечто столь же простое, как и удовлетворение жажды. Да и без этой теории в нравах революционных лет была полная неразбериха, что выпукло показал еще М.Горький в своих «Несвоевременных мыслях». И вот в это-то время рождается образ Корчагина – не просто отчаянного бойца и самоотверженного труженика, а и поразительного при всей его безрелигиозности аскета. Вспомним бесхитростно описанную сцену в поезде. В жилах Павки играет молодая кровь. Но … Вот он - в душной тесноте покачивающегося вагона совсем рядом с волнующей его Ритой. «Павел чувствовал глубокое, ровное дыхание, где-то совсем близко ее губы. От близости родилось непреодолимое желание найти эти губы. Напрягая волю, он подавил в себе желание». (23) Как подавлял и в дальнейшем мощное, но, по его мнению, неуместное природное влечение к женщине.
Сегодня подобное поведение легко может вызвать иронично-высокомерное осуждение, близкое еще недавним насмешкам над «умертвляющими свою плоть» над христианскими святыми. А ведь Павлу оказалось по силам, то с чем не мог совладать без помощи топора «отец Сергий. Одним только внутренним приказом он стреножил столь естественное для молодого желание. Здесь есть над чем подумать… Быть может, молодому и напористому безбожнику Павке удалось то, чего не осилил, посвятивший себя Богу, отец Сергий, потому что цели Корчагина выходили за рамки его личных проблем, его личного спасения?
Но даже при таком ответе остается проблемной природа самой мотивации рассуждений и аскетических поступков Павла. Почему боец Революции Павел поступал таким образом, если, как это модно поминать сегодня, большевики тех времен были сторонниками свободной любви, любви, не отягощенной никакими условностями? И почему через считанные десятилетия после завершения революции и Гражданской войны те же большевики, пусть нередко по форме, становились все большими аскетами в сфере сексуальных отношений?
И был ли он исключением либо каким-то абстрактным эталоном? Но тогда почему же и в «Гадюке» А.Н.Толстого влюбленная в лихого красного командира Зотова, которую в эскадроне называли «женой Емельянова», несмотря на взаимное чувство и буквальную близость (« в походе ночевала с ним в одной избе и часто на одной кровати: он головой в одну сторону, она в другую, прикрывшись каждый своим полушубком») остается девственницей?
Вопросы непростые, и трудно претендовать на короткий и исчерпывающий ответ. Но, думается, что дело тут не в природе собственно большевизма, как нам порой пытаются представить. Возможно, более глубокие ответы в будущем; но, представляется, что бесперспективно искать их, ограничиваясь лишь «большевизмом» и «совковостью». Объяснение скорее кроется в самой природе социально-духовных процессов в периоды переломов и следующие за ними времена относительной стабилизации.
Революции, как было уже замечено – это бури, стихии, вздымающие ил, выплескивающие из недр общества и грязь, и откровенную аморальность. Но они же порождают и мощные, как цунами, направленные движения социально-духовных волн. Волны же эти отнюдь не ограничиваются пеной, что на их поверхности; и для большевизма, красного движения в целом при всей его пестроте и не идеальности теория стакана воды была лишь пеной. Доминирующим же оказалось все большее сжатие пружины человеческих, и в том числе сексуальных, устремлений, что мы видим и в «Железном потоке» Серафимовича, и в романе Н.Островского «Как закалялась сталь». (Обратите внимание на перекличку названий). И не та же ли идея подчинения, пусть уже внешнему, однако не противоречащему мироощущению героев, приказу звучит в известной песне: «Дан приказ ему на запад, ей – в другую сторону. Уходили комсомольцы на Гражданскую войну»?
В реальной жизни, конечно же, могли быть и прежнее буйство чувств и пестрота поступков, но направленность идеалов в обеих произведениях выражена достаточно четко, ибо аскетизм – одежда Наступающей Революции. Да и может ли быть иначе, если только строжайшая дисциплина и мобилизация всех духовных и физических сил дает шанс на успех, а значит, и выживание в беспощадно-хаотическом столкновении разнородных сил? – Ведь мужчина-боец, не умеющий укротить в себе любовную страсть, при случае не сумеет в себе самом остановить насильника и грабителя. Но в годы гражданской, когда массы колеблются, как разбушевавшиеся волны, всякий невольник собственных страстей работает на врага, ибо он способен оттолкнуть тех, кто мог бы стать союзниками. Более того, он просто менее способен к концентрации внимания и сил и в войне без видимых границ и правил скорее станет жертвой трагической неудачи.
Не случайно, и в описании внутренних войн старинного Китая, и в картине европейской Реформации мы встречаем образцы подобного, достаточно жесткого аскетизма, который со временем превратился в затвердевшие эталоны протестантской этики и советской официальной морали.
Протестантская этика, пуританизм, с одной стороны породили то, что неприемлющими их крайности стало называться ханжеством, чопорностью… Но с другой – протестантская этика оказалась неразрывно связана со становлением капитализма и, соответственно, типа активного буржуа, уроженца Европы, который был призван, несмотря на трудности, грязь и проклятья, нести «бремя белых» по всему миру. Пуританин же, как впоследствии и советский коммунист, человек, живущий в очень жестких нравственных рамках. Но, в отличии и от монаха, и от профессионального революционера (как образа), и от Павки Корчагина, он – не аскет в абсолюте. Он – не девственник, а семьянин, отец семейства.
Половая мораль и проблемы продолжения рода
Тут мы подошли к одному очень существенному моменту, который, к сожалению, при «демонстрации» или критике нашего недавнего прошлого, как правило, остается в тени или высвечивается крайне узко. Это многократно повторяющаяся в истории мировой культуры связь жесткой половой морали и культа семьи, продолжения рода. Такая связь четко прослеживается в царском и республиканском Риме, в Спарте, христианском пуританизме, который при всей жесткости своих сексуальных требований ни мало не помешал (а, может быть, тем самым и способствовал?) европейцам на протяжении столетий давать столь обильное потомство, которое позволило им рассеяться по поверхности почти всего земного шара. Прослеживается она и у народов, исповедующих ислам.
А вот в Советском Союзе картина, как представляется, оказалась более сложной, по крайней мере, двухплановой. С одной стороны, с упрочением государства, КПСС, креп, отвердевал и своеобразный кодекс семейно-нравственных ценностей. Разводы среди коммунистов не поощрялись, внесемейные «сексуальные подвиги» официально не одобрялись. Зато было ведено почетное звание «матери-героини» и в предвоенный период власти предприняли попытку запретить аборты.
Но как же тогда быть со ставшим крылатым в перестроечные годы и не забытым поныне «у нас секса нет»? – Сколько прозвучало насмешек, сколько было предпринято самых отчаянных кино-, теле- и «литературных (?)» попыток, чтобы доказать: у нас секс есть? Есть! Хотя причина шума скорее в шулерстве СМИ, которые ради привлечения внимания и прочих целей предпочли начисто отмести элементарную историю мировой культуры. Ведь еще Ортега-и-Гассет, опиравшийся на солидные труды филологов и мечтавший создать новую дисциплину- «теорию высказывания», писал, что «большая часть того, что мы хотим сообщить и передать словами, остается невыраженной в двух измерениях. Одно из них лежит выше, а другое – ниже самой сферы языковой деятельности. Выше находится все невыразимое («Я, как собака. Все понимаю, а сказать не могу» Ю.Б.). Ниже – все, что умалчивается, как самоочевидное». (24)
По своей сути эти, оброненные в одной из телепередач, слова женщины означали то, что в СССР, как, впрочем, и в мусульманских странах, не было секса-зрелища, а отнюдь не сексуальной жизни, как таковой. Интерпретировать же сказанное, как зажим собственно сексуальной жизни, все равно, что, не зная, скажем, русской культуры пытаться завершить поговорку: «И мы не шилом…» А что мы делаем «не шилом»? – воюем? В носу ковыряем? Автомобили ремонтируем? Из того же ряда и расхожий анекдот, в котором мама просит сынишку принести пять тарелок. Зачем? – С папой разговаривать. – В культуре, где битье тарелок, как «форма разговора» не знакомы, анекдот будет совершенно непонятен, ибо он, как и масса, и бытовых высказываний, и изречений, взятых из священных книг, вырастает из конкретного социо-культурного слоя. И игнорировать такой слой уместно разве что в юмористических историях и тех же самых анекдотах.
Что первично? – Семья или Государство?
Но одна из существеннейших проблем советского общества заключалась совсем не в том, что «в СССР не было секса», а в ином. Иерархия выстраивавшихся ценностей была такова, что для воина, «сознательного» коммуниста, образованного горожанина, «энтузиаста коммунистических строек» семья становилась вторичной по отношению к Стране, Партии, Делу… Вообще-то такого рода иерархия явление довольно естественное. В самых разных культурах, самых различных племен и народов мужчина прежде всего рисуется, как деятель и боец. Однако на протяжении тысячелетий существование такого идеализированного образа, пусть не всегда, но зачастую не мешало появлению многодетных семей. В СССР же возникли ножницы между призывами к созданию прочных семей и определенным поощрением многодетности с одной стороны и литературно-художественными, и киногероями – с другой. Даже самые поверхностные воспоминания об эталонах наводят на образы самоотверженных бойцов, строителей и т.д. Герои популярнейшего фильма поют: «Первым делом, первым делом самолеты. Ну а девушки? А девушки – потом». Другие, уже более поздние герои, «едут за туманом и за запахом тайги», а самые экстремальные и романтичные попадают туда, где «четвертый день пурга качается над Диксоном»… Конечно же, есть и любовь. Но любовь, как романтика, как горнило страстей и психологических нюансов (что, например, замечательно показано в «Девчатах»). Есть и дети, множество детей. Но дети, как масса, как молодое поколение в целом, и дети, как замечательные по живости персонажи детских же произведений. Образы же мужчин- отцов в памяти почему-то не всплывают.
Даже у скандально-спорного и отнюдь не во всем следовавшего «линии партии» Е.Евтушенко мы встречаем знаменательные для нашего разговора строки:
«Ученый сверстник Галилея
Был Галилея не глупее.
Он знал, что вертится Земля.
Но у него была семья».
Иными словами, семья, страх за родных и близких могут стать и становятся тем, что не позволяет следовать за истиной, как бы ни была та очевидна. По сути своей глубокие строки, ибо семья, как нечто относительно малое, может стать препятствием к служению Великому, а неиссякаемые требования пра-правнучек пушкинской Старухи – толкать все новых и новых Стариков на самые, что ни есть нелепые поступки.
Но отмеченная проблема советского общества отнюдь не сводилась только к обрисовке определенных идеалов и моделей поведения. Вслед за революцией социальной общество это переживало революцию индустриальную с ее стремительной урбанизацией и драматичнейшей ломкой устоев традиционной деревни. Более всего водоворотом преобразований, войн и соответствующими обстоятельствам эталонами поведения оказались захвачены славянские этносы. Самому мощному идеологическому и экономическому удару подверглась, органически связанная с ними православная церковь, потому что именно РПЦ, являвшаяся наиболее значимой из православных церквей, оказалась в эпицентре колоссальных преобразований. Наряду с ней под сильнейшим прессом оказались и другие христианские вероисповедания, чья идеология была нацелена на культ семьи. Таким образом, случилось так, что заметное сокращение рождаемости и обезлюдивание деревень затронуло прежде всего наиболее «европеизированные» и «советизированные» слои и этносы Союза. Население же, ориентировавшееся на мусульманские ценности, при всей внешней атеизации, сохранило гораздо большее почтение к семье, как колыбели новых поколений. Отсюда – резкое увеличение доли «азиатских» этносов, и, в частности, менее урбанизированного, чем, скажем, русские, тюркского населения в составе населения Советского Союза. Этот феномен требовал тонкого и своевременного реагирования, которое призвано было бы все более и более расширять эстетические и иные эталоны. Но, увы, правящей элитой времен «перестройки», да и последовавшего за ней десятилетия, был сделан пагубный крен в сторону однобокой вестернизации. Но это – тема особых, научных изысканий выходящих за рамки данной статьи.
Каковы же предварительные итоги и пути новых поисков?
В целом же в истории мировой культуры можно предположить следующую закономерность: мужчина, сдерживающий свои чувства, аскет, девственник, романтический однолюб, рыцарь, лелеющий в своих мечтах недоступную для его объятий прекрасную даму или строгий семьянин- пуританин рождается, как образ, как своеобразный эталон в такие исторические периоды жизни социумов (и этносоциумов), которые требуют либо крайнего, либо достаточно длительного напряжения. Нередко (а, может быть, и, как правило) образы эти становятся знаменами и маяками поднимающихся этносов и цивилизаций.
Иными словами, при всей своей полярности образы-эталоны воителя-самца и воина аскета являются естественными составляющими мировой культуры. Но естественными в определенных социально-исторических условиях и одновременно знаковыми, свидетельствующими, подобно кожной пигментации, температуре тела и блеску глаз о состоянии общественных организмов.
Как же все, здесь очерченное, проецируется на наши сегодняшние проблемы, планы и болевые точки?
Исходя из рассмотренного, можно полагать, что серьезнейшей проблемой современной отечественной культуры стало нарастание дисбаланса между двумя эталонами сексуального поведения и. соответственно, образцовыми, тиражируемыми масскультом типами мужчин, да и женщин. Начиная со времен так называемой перестройки все более доминирует первый, по сути своей неоязыческий тип, причем в условиях существования невиданных еще в самые недавние времена технологий и возможностей массового воздействия на психо-физиологические процессы и социальное поведение людей. Смешение высокого и низкого, более того, фактическое размывание, растворение высокого в низком ведет к такому крену, таким перекосам не просто в сознании, а бытии, которые, возможно, мы пока еще просто не в силах осмыслить.
Опаснейшей, хотя и почти совершенно неизученной в плане многогранных последствий, является идея практически безграничной сексуальной свободы, как синонима свободы вообще. Опасность эта просматривается, по крайней мере, в двух отношениях.
Первое, сопряжено с тем, что «бойцы с советской косностью» фактически бьют не по «советскости», а по глубиннейшим основам психики и физиологии, складывавшимся на протяжении веков и тысячелетий. Мы здесь не вправе одним махом очерчивать человеческую культуру в целом во всем ее ошеломляющем многообразии. Однако уже при самом поверхностном взгляде можно заметить, что удары наносятся по архетипам, эстетическим и поведенческим канонам и эталонам, которые в глубинной своей основе связаны с иудо – христианскими, мусульманскими и, возможно, еще недостаточно исследованными в этом отношении славянскими и тюркскими традициями и мировосприятием.
Вырисовывается парадоксальная картина, когда на все лады воспевается возрождение религиозности и при этом с помощью СМИ активно внедряются в массовое сознание идеи и эталоны, несовместимые с господствовавшими на территории СНГ религиозными и просто традициями. Так, гомосексуализм и стриптиз, причем именно мужской, судя по тому, что известно, были вообще за скобками приемлемого поведения в контексте отечественной культуры. В Библии совершенно недвусмысленно сказано и о мужеложестве, и о страшном грехе Хама, посмеявшегося над наготой своего отца Нам же устами Тарзана начинают вещать об извечной взаимной тяге мужчин и женщин и прочем, и прочем, как о самоочевидном, естественно- природном; а, как известно, «что естественно – то небезобразно». Однако ответ на вопрос о «естественности» далеко не самоочевиден. Тяга мужчин и женщин друг к другу отнюдь не сводится к тем ее проявлениям, которые нам сегодня стараются преподнести, как «естественные». Демонстрация тела культуристами или, говоря иначе, представителями бодибилдинга так же далека от стриптиза, как изысканная кухня от печеной в золе картошки, ибо для последнего атлетизм совершенно не требуется. И дело тут вовсе не во вкусах, о которых не спорят, не в старомодности, либо эпатирующей «отсталых» современности, а таком давлении на древнейшие слои подсознания, результаты которого очень и очень трудно прогнозируемы. «Бога нет – значит все дозволено!», может быть понято и как замечание о том, что отбрасывание, казалось бы, архичных условностей, «комплексов» может «аукнуться», дать непредсказуемый эффект в сферах весьма далеких от собственно сексуальной.
Конечно, как заметили еще древние греки, «в одну и ту же реку нельзя войти дважды», и современное человечество просто не в силах неукоснительно следовать древним канонам, зарождавшимся и утверждавшимся в совсем иные эпохи. Но попытаться понять связь хотя бы ключевых канонов с подсознанием и сегодняшними социальными процессами – одна из самых животрепещущих наших задач.
Второе проступает более выпукло и его опасность, как представляется, более наглядна. Как это неоднократно бывало в истории мировой культуры, культ раскрепощенной сексуальности и возведение на Признанный Приличным Обществом, Тусовкой пьедестал мужчины, как Постельного Героя, идущего рука об руку с суперэмансипированной женщиной, оказывается одним из факторов, ведущих к … депопуляции. Сексуальные наслаждения, секс, как зрелище, как обыденность, все более дистанцируются, от секса, направленного на продолжение рода и органически сросшегося с воспитанием детей. Неудивительно, что при таком повороте в новостных или просветительских телепередачах мы порою можем увидеть педагогов, с энтузиазмом надевающих презервативы на карандаши, несомненно, с тем, чтобы затем передать свой опыт подопечным. Не будем ханжами. Но как было бы все просто, если бы с помощью таких вот «образовательных программ» можно было решить проблемы полового воспитания подрастающего поколения. Проблемы же эти отнюдь не сводятся лишь к «безопасному сексу». Конечно, можно и должно давать молодым представления о контрацепции, но лишь сознавая при этом, что куда значимее ориентировка на семью, на сопряжение секса с деторождением и последующим воспитанием детей.
Здесь ни к чему морализаторство, и все- таки уместно различать, что одно дело - контрацепция для людей зрелых, но желающих ограничить количество детей, которых они смогли бы прокормить и достойно воспитать, и другое дело - контрацепция, как реклама сексуальных отношений, призванных заменить семью, а вместе с тем и освободить и от всякой возможной ответственности за будущее. Последнее опасно не с абстрактно-нравственной точки зрения, а потому, что, в конечном счете, становясь явлением массовым, начинает угрожать самому будущему социума либо этносоциума.
Крайности сходятся. Деятельный, преданный идее и, умеющий подавлять в себе страсти мужественный боец «урбанизирующегося» и, как одного из его вариантов советского общества, равно, как и герой древних, эпического размаха походов, средневековый монах и т. д. по самой природе своей сокращает в определенный период жизнедеятельности социума возможности воспроизведения себе подобных. Но и ничем себя не обременяющий, плывущий по воле чувств и событий «мачо», «постельный супермен», как эталон, так же грозит оставить после себя пустыню, причем куда более страшную, чем в первом случае.
Этим можно было бы и ограничиться, но, к сожалению, сегодняшние наши проблемы далеко не сводятся к эталонам. Напротив, живучесть самих эталонов в огромной мере обуславливается неустойчивостью современного человеческого бытия. Наблюдения показывают, что уже падение средней продолжительности жизни бьет по экономике, так как часть активного населения России отказывается от долгосрочных планов. (25). Но оно же бьет и по демографии, причем не только с той стороны, на которую обычно указывают. Молодой человек, неуверенный в том, что проживет достаточно долго, скорее будет предаваться «гусарству», нырять в водовороты сиюминутных удовольствий, нежели помышлять о создании крепкой семьи и о том, чтобы оставить после себя здоровое и твердо стоящее на ногах потомство. Его жизнь, подобна жизни воина, идущего каждый день на непредсказуемую сечу. И кто вправе упрекать бойца за тот, что тот готов именно сейчас сорвать цветок удовольствия, без всякой мысли о последствиях, если завтра, вполне вероятно, ему уже не удастся это сделать? С другой стороны, сколько трудоспособных, активных молодых людей, особенно в мегаполисах вынуждены жить в своего рода «гражданских браках» и т.д. лишь потому, что основные виды нужнейшей для собственной страны деятельности сегодня не способны обеспечить им минимально сносных условий для создания семей!
Нравится нам это или нет, но эталоны не рисуются на небесах. Они вырастают из самой жизни. Попытаться же понять те грани этой самой жизни, из которых они вырастают и стремиться изменить то, что просто не может оставаться неизменным, если россияне хотят себя сохранить, - наша общая задача. Задача, крайне нелегкая. Но без истинного стремления ее решить, ни у России, ни у любой иной страны просто не будет будущего.
Литература.
1. Басни Эзопа. М.: Наука, 1968, сс.41 -42.
2. Немецкие шванки и народные книги 16 века. – М.: Художественная литература, 1990., сс.215 – 216.
3. См., например: Парандовский Ян. Эрос на Олимпе. – М.: Профиздат, 1991, сс. 53 – 58.
4. Токарев С.А.. Религия в истории народов мира. – М.: Политиздат, 1965, с.175.
5. Там же, с.173. См также: Фрезер Дж. Золотая ветвь. – М.: Политиздат, 1980, с.195.
6. Платон. Сочинения. Соч. Т.3 (1). –М., 1971, с.166. Сравните сами эти мысли с рассуждениями цитирующего Цицерона Августина Блаженного: «Кто из этих учителей в плащах трезвым ухом прислушивается к словам человека, созданного из того же праха и воскликнувшего: «Это выдумка Гомера: человеческие свойства он перенес на богов, - я предпочел бы, чтобы божественные – на нас»? Правильнее, однако, чказать, что выдумки – выдумками; но когда преступным людям приписывают божественное достоинство, то преступления перестают считаться преступлениями, и совершающий их кажется подражателем не потерянных людей, а самих богов – небожителей». – Августин Аврелий. Исповедь. Пьер Абеляр. История моих бедствий. – М.: Республика, 1992, с.19.
7. Тэмкин Э.Н., Эрман В.Г. Мифы древней индии. – М.. 1982, с.179.
8. Пу Сунлин. Монахи – волшебники. Рассказы о людях необычайных. – М.: Правда, 1988, с.414.
9. Фрезер Дж. Золотая ветвь … с. 196.
10. Фрейд З. Тотем и табу. – В кн.: «Я» и «Оно». Труды разных лет. Книга 1. – Тбилиси: Мерани, 19991, с.117.
11. Спенсер ч. Основания социологии. – Ч.1. – Сан-Петербург, 1898, с.114.
12. Цит. по: деятели международного рабочего движения о религии и церкви. – М.. 1976, с.39.
13. Путь к заоблачным вратам. Старинная проза Китая. – М.: Правда, 1989, сс.47 – 48.
14. Рис-Дэвидс Т.В.Буддизм. – Сан-Петербург, 1906, с.39.
15. Романов А. Там, где жил и выступал с проповедями Будда. – Азия и Африка сегодня, 1982, №2, сс.45 – 49.
16. Рамаяна. – М., 1965, с.406.
17. Там же, с.407.
18. Повесть о заколдованных шакалах. – М., 1963, с.105.
19. Повести, сказки, притчи древней Индии. – М., 1964, с.54.
20. Черняк В.З. Семь чудес и другие. – М: Знание, 1983, с.23.
21. Повести, сказки, притчи … с.58, 59 – 60.
22. История турок … - Сан-Петербург, 1829, с.75.
23. Островский Н. Как закалялась сталь. Рожденные бурей. – М., 1982, с.217. Интересно было бы сопоставить процитированное с фрагментом одной из работ о Гиммлере (Генрих Гиммлер. – Мэнвелл Р., Френкель Г. – Ростов на- Лону: «Феникс», с.23)
Последний был убежден в необходимости ограничения половых связей до брака. Он (1900 г. рожд.), в феврале 1922, то есть еще достаточно молодым, писал:
«Мы обсуждали опасность подобных вещей. Я испытал, что это такое – лежать рядом, вдвоем. С прижатыми друг к друг разгоряченными телами… ты весь горишь и должен собрать все свое мужество, чтобы прислушаться к рассудку. Девушки в этот момент заходят так далеко, что уже не понимают, что делают. Это жгучая, бессознательная, пронизывающая все существо жажда удовлетворения действительно могущественного, страстного природного желания. Поэтому все это так опасно для мужчины и накладывает на него огромную ответственность. Мужчина может сделать все с безвольными в данной ситуации девушками. Но в то же время он должен достаточно потрудиться, чтобы побороть собственную природу» (с.23 -24)
Обратите внимание: идеалы Корчагина и Гиммлера колоссально отличаются. Но проблема дисциплины и самодисциплины остается общей. И при этой отношение к женщине и сексу понимается как важнейшая составляющая должного решения проблемы.
24. Ортега-и-Гассет Х. Человек и люди. – В кн.: Избранные труды. –М.: Весь мир, 1997, с.673.
25. См.: Попов М. Планы коротки. Почему пенсионеры не обуза, а благо для экономики. – Аналитический деловой еженедельник «Смарт Мани», 29.05. 2006. с.70 – 71.
К оглавлению...
