ПРИГЛАШАЕМ!
ТМДАудиопроекты слушать онлайн
Художественная галерея
Храм Казанской Божьей матери, Дагомыс (0)
Побережье Белого моря в марте (0)
Побережье Белого моря в марте (0)
Поморский берег Белого моря (0)
Беломорск (0)
Побережье Белого моря в марте (0)
Зимнее Поморье. Рождество. Колокольня Храма Соловецких Преподобных (0)
Поморский берег Белого моря (0)
Угольный порог. Река Выг. Беломорск (0)
Долгопрудный (0)
Памятник Марине Цветаевой, Таруса (0)
«Осенний натюрморт» (0)
Весеннее побережье Белого моря (0)
Москва, Ленинградское ш. (0)
Беломорск (0)
Собор Архангела Михаила, Сочи (0)
Беломорск (0)

«Физик Славик» Фёдор Ошевнев

article1056.jpg
Так уж распорядилась жизнь: повзрослев, я оказался единственным из класса, сменившем родные пенаты на житие в другом конце России. Даже не в каждом отпуске выбраться на малую родину получается. А когда получается, как можно больше стараюсь общаться с друзьями детства – ностальгия, знаете ли, особого рода. 
Ровесники осели либо в нашем районном городке – «большой деревне», либо – в ближайших областных центрах. Контактируют мало: погоня за призрачной птицей материального благополучия, трудовые и бытовые проблемы, груз прожитых лет – у иных уж внуки – постепенно отдалили соклассников, сводя их случайные встречи к мини-диалогам: «привет» – «привет», «как дела?» – «нормально», «пока» – «пока». 
Я же стараюсь собрать наиболее близких приятелей на мальчишник, вытащить в лес, на пикник, или же свозить на рыбалку, хотя бы на время воссоединяя разобщенных временем и судьбой.
В одно такое отпускное застолье мы, пятеро мужиков в годах, когда-то соседствовавших за партами, солидно «накатили на грудь» и, сменив несколько тем, пустились в воспоминания о школе и учителях, в большинстве своем имевших прозвища – по характеру, внешности либо как производное от фамилии. Тут-то в моей памяти и всплыл преподававший у нас в выпускном классе физику Вячеслав Васильевич Лужкин.
– Вопрос: никто не в курсе, где сейчас Физик Славик проедается? – поинтересовался у собравшихся. – Поди, уж пенсионер? Или еще продолжает кому-то аттестаты портить?
– Тю, опомнился... – и Валерка Асмолов гулко-коротко гоготнул. – Он, можно сказать, давно суперпенсионер. Сверхперсональный...
– Ты что, и правда не знал? – удивился Валентин Путивлев. – М-да-а-а... Дела...
 
В десятом классе уроки физики поначалу у нас вел срочно мобилизованный под ружье пенсионер со стажем: что-то там у директора с учительской единицей к сентябрю не срослось. Прадедушка, как сразу нарекли мы «запасника», предпочитал по классу не шаркать, а от звонка до звонка прочно гнездился на стуле. Материал объяснял не совсем внятно – есть такая поговорка: говорит всмятку. На опросах откровенно подремывал, оценки же выводил трудно, трясущейся сухонькой ручонкой. Впрочем, «классная» нас сразу предупредила: мол, Прадедушка – явление временное, подходящую «физическую» кандидатуру усиленно ищут. И таковая, действительно, вскоре обозначилась...
Раньше других обладателем особо ценной информации стал вездесущий дылда, «без двух «сэмэ» рост два «мэ», Валерка Асмолов. Неунывающий двоечник и фордыбака, по прозвищу Смола, он был неутомимым прикольщиком и вечно балансировал на грани фола в своих остротах, отчасти отдававших уродливо-сексуальным привкусом.
Вот, в тот год, первого сентября, вышли мы после занятий почти всем классом на реку – жара стояла прямо июльская. Смола нырял-нырял, да вдруг ка-ак вылетит с ревом на берег, а сам за промежность держится. Подскочил к нашей отличнице Таньке Дедовой, цап за руку и давай голосить:
– Ой, беда! Ой, беда! Быстрее в кусты, не дай погибнуть!
Мы так и обалдели – ничего не понимаем. Танька давай орать: отпусти, дурак, свихнулся! Смола же дальше голосит:
– Ой, гадюка за писюн укусила, за самую маковку! Ой, помоги, яд отсоси! Ой, помираю!
Вокруг – дикий хохот. Дедова, пунцовая, ругается, едва не матом. А Валерка чрезвычайно доволен, что опять в центре внимания оказался, и разговоров потом о сомнительной шутке будет – на всю школу.
Учителей Асмолов тоже старался своей фантазией не обделять. Опять-таки в начале учебного года вызвали литератора с урока: к телефону. Не успел Лев Толстый (на деле – Лев Викторович Анфиногенов, а пародийное прозвище приклеилось из-за откормленного живота) закрыть дверь класса, как Смола метнулся к преподавательскому столику, цапнул с него принадлежащий учителю экземпляр романа Горького «Мать» и, срочно реквизировав у Таньки Дедовой линейку-трафарет, быстренько переиначил название первого произведения социалистического реализма. Свою работу он гордо продемонстрировал присутствующим – избранный книжный том отныне именовался: «...б твою мать!» 
«Обновленный» Горький вернулся на законное место. Вскоре в класс вернулся и Лев Толстый. Урок продолжился, вот только Анфиногенов никак не мог уразуметь суть причины всеобщего оживления... Нелитературной правки он до звонка так и не обнаружил, а углядел ее уже в учительской заглянувший туда с каким-то ценным указанием директор школы Шпажник. (Сие вовсе не фамилия, он просто помешался на разведении цветов: и дома, и на пришкольном участке, а гладиолусы у него по неясным причинам пользовались особой любовью). Филологическая разборка закономерно переместилась в наш класс. Подозрение в анонимном авторстве, конечно же, сразу пало на Смолу, который нахально отперся от трафаретного сочинения. Молчали и мы, сколь ни разорялся Шпажник...
Примеров подобных приколов можно привести еще множество, однако вернемся к «особоценной информации», добытой Асмоловым. Тогда он ворвался в класс, прямо распираемый ею.
– Эге, ученье – свет, неученье – сумерки! – завопил он, вихляясь и пританцовывая. – А что я зна-аю! Нам наконец-то нового физика дали! Ростом – почти с меня, зовут – Славик, возраст – тридцатник! 
– Кто сказал? – сразу насторожился Валентин Путивлев, который собирался на физмат, и проблема назначения и квалификации преподавателя физики его волновала особо.
– А с меня сейчас «классуха» стружку снимала – за прогул, так он сам в учительскую завалил-представлялся, – пояснил Смола. – На одной руке татуировка на пальцах «Слава», на другой – «1941». 
– Мда-а-а... – хмыкнул Путивлев. – Бедноваты сведения-то...
Валентин был старше большинства из нас на два года: в школу пошел почти с восьми, да в пятом классе из-за сложного перелома ноги на второй год оставался. К десятому же имел фигуру атлета, таскал стокилограммовую штангу и толстые бакенбарды, за которые его доставал Шпажник, требуя их сбрить. Валентин упирался, доказывая, что про баки в школьных законах ничего не прописано. Примечательно, что насколько Путивлев соображал в точных науках – две областные олимпиады по физике выиграл и на прошлогодней математической занял второе место, – настолько был безграмотен. А уж познания нашего бакенбардиста в инязе стремились к абсолютному нулю, и он сам простодушно признавался, что для него совершенно безразлично, немецкий на выпускных сдавать, или английский: «Один хрен, ни в том, ни в том, ни бельмеса не петрю...»
За физические данные Валентина мы меж собой называли Мужиком.
...Нового учителя нам представляли завуч-историк Раскладной (на фронте горел в танке, и в полевом медсанбате ему потом ампутировали ногу выше колена, отсюда и весьма своеобразная походка на протезе, и прозвище) и наша «классная», НДП – Нонна Дмитриевна Перова, математик. Затем они удалились. Физик же – он действительно оказался высок, с ежиком темных волос, на который наступали обозначившиеся залысины, толстоносый, крупноротый и тонкошеий, – принялся знакомиться с нами персонально, зачитывая фамилии по журналу. Открывал список Асмолов.
Валерка встал из-за первого стола у окна, куда был водворен в одиночестве, дабы постоянно находился на учительских глазах и поменьше мешал одноклассникам, и гулко выдохнул: «Я!»
– Ни х... хрена себе! – поразился Лужкин, глядя на Смолу снизу вверх, а мы заулыбались: и без того высоченный дылда заметно подрос еще! Оказалось, он сложил под столом стопкой учебники, присовокупил дневник и тетрадки, а потом взгромоздился на верхотуру.
Фокус, правда, тут же был разоблачен. Физик погрозил прикольщику пальцем и строго предупредил:
– Чтоб больше подобного... Никогда! Я глупых шуток не терплю!
Кому бы сказал – ну только не Валерке. Для него это все одно, что перед носом быка красной тряпкой помахать.
– Зато я обожаю, – хамовато заявил Смола и как бы в подтверждение осведомился: – Так, судя по наколочкам, к нам сразу из зоны? И по какой статье чалились? Случаем, не за гомосексуализм?
Не знаю, как в той ситуации нужно было ответить Лужкину, дабы не уронить еще и не завоеванного авторитета. Вот, когда годом раньше, Асмолов, на уроке истории, поинтересовался у Раскладного, действительно ли Ильич номер один в молодости переболел сифилисом, отчего у него потом и не было детей, мудрый историк выдержал небольшую паузу и затем отчеканил:
– По поводу вензаболеваний вождя сведениями не располагаю. Также весьма удивлен, Валерий, твоей некомпетентностью в вопросах полового воспитания. Да будет тебе, наконец-то, известно, что по законам природы мужчины к деторождению не способны. Кстати, какой-то эксцентричный богач-американец завещал весьма крупную сумму тому, кто это опровергнет на практике. Так не сам ли родить планируешь, дабы без лишних хлопот в миллионерах прописаться?
– Да я ж совсем не про то! – возмущенно взвопил осмеянный Смола. – Вы же все с ног на голову перевернули! 
– А ты в следующий раз выражайся точнее, – под общий хохот заключил историк. Хохмачу-неудачнику оставалось заткнуться в тряпочку.
...Нет, экзамена на авторитет физик не выдержал. Физиономия нового учителя на глазах порозовела, и он со злом рявкнул:
– Я хамства не потерплю! Немедленно вон из класса, и чтоб без родителей не возвращался!
В настороженной тишине Валерка попихал учебники и тетради в сумку. Уже от двери оскорбленно заявил:
– А тыкать мне нечего – свиней вместе не пасли. И вообще: я тоже могу вас Славиком обозвать, однако ж этого не делаю... В силу врожденной интеллигентности...
  Ах, стервец! Ведь и правда нахамил, но в итоге как обставился!
– Белочкин... – продолжил физик персонально-журнальное знакомство.
Завершив чтение наших фамилий, объявил новую тему: «Трансформация переменного тока». Материал объяснял, подглядывая в учебник и еще в какое-то пособие. Дважды сбивался. Вообще впечатление было такое, будто бы урок он ведет – впервые в жизни. Под занавес занятия Мужик не выдержал и без обиняков высказался, что физик неверно толкует про изменение ЭДС самоиндукции в обмотках трансформатора при размыкании одной из них.
Педагог недовольно окоротил «ничтоже сумнящегося»:
– Эт-то... Как тебя там? Ага, Путивлев... Так вот, запомни, Путивлев: всякий выкрик с места есть нарушение учебной дисциплины. Посему на будущее требую меня никогда не перебивать и вообще... Когда станешь директором школы, тогда и... критикуй! Относится ко всем!
Валентин скептически буркнул под нос: «Поживем – увидим»...
Асмолов в тот день на занятиях больше не появился, а назавтра конфликт меж ним и Лужкиным гасила НДП.
– Смола, конечно, в своем амплуа, – рассуждал после того урока склонный к философствованиям Путивлев. – Но и физик тож негож – столь тупорыло себя с первой же минуты подать! За дверь выгнать – ума много не надо, а ты вот попробуй сразу расположение класса завоевать. Тогда – да: Макаренко, Сухомлинский!
– Так может, он просто растерялся? – посомневался я. – Это НДП или Раскладной четко знают, чем наш клоун дышит и чего от него ждать.
– А Маше-растеряше вообще в педагогах делать нечего! – отрубил одноклассник. – Ну, а как специалист, он вообще... Такую пургу пронес – тьфу! – и матерно выругался.
– Да уж... – включился в наш разговор Сережка Данченко по прозвищу Хрящик (почему так – никто давно не помнил). – Объясняет он точно «не фонтан». Вдобавок, судя по способу затыкивания ртов, мозги у него запроектированы навроде диода: с односторонней безвариантной проводимостью. Или как ниппель – туда дуй, оттуда фуй и меня не критикуй...
...Сережка у нас был помешан на радиотехнике. Карманы постоянно транзисторами-резисторами набиты, как к нему ни придешь, вечно чего-нибудь паяет-изобретает. В эфир выходил класса, наверное, с пятого. А летом после девятого его милиционеры как-то засекли и домой нагрянули. Пришли в «гражданке», молодые все трое... Бабушка Хрящика сослепу не разобрала, кто, да что – думала, какие приятели новые к внуку, ну и запустила гостей без предупреждения. Тот же сидит перед своей мощнейшей суперприставкой и в микрофон вещает:
– Слушайте все! В эфире модулирует радиоустановка «Юность!» Передаем небольшой музыкальный концерт...» 
Визитеры назвались. Данченко не поверил...
– Правда, что ль, из милиции? И документы есть?
– Разумеется. Смотри: служебные удостоверения, фото при погонах...
– Может, еще и с оружием?
– Пожалуйста... Штатное, пистолет Макарова...
– Да он без патронов...
– Удостоверься – видишь, магазин полный?
– Да они холостые...
Старшему группы надоело препираться, он магазин в пистолетную рукоятку вогнал и командует:
– А ну, становись к стенке!
...Сережкиных родителей оштрафовали. Самого Хрящика отец поучил сурово, с применением «универсального воспитательного средства». Эфиролюбитель же, с учетом горького опыта, оборудовал в своей комнате тайник: замаскированный ковриком кусок половой доски вынимается, а под ним ниша, куда можно быстренько все радиохулиганские приспособления упрятать. Таким макаром он, во второй приход милиционеров, стражей порядка с носом оставил.
– А я что? Я – ничего, сижу вот, приемник слушаю...
Поступать Данченко собирался на факультет радиоаппаратостроения...
– Прадедушка – и то понятливее толковал, – продолжил обмен мнениями маленький, но крепенький Сева Белочкин, или Бельчонок. Иногда его еще величали Пол-Асмол. Был он главным спецом в школе по биологии и зоологии, поступать планировал, естественно, на биофак и мечтал стать... директором зоопарка, собираясь добиться его создания в нашем городе. Пока же превратил в мини-зоопарк родительский дом: цепной двортерьер и привередливый пекинес, зловредный когтистый сиамец (который любого гостя норовил грызнуть или оцарапать – «для знакомства») и апатичная болотная черепаха, обжористая ежиха и волнистый попугай (его, впрочем, подлый котяра, подгадав момент, когда птицу выпустят из клетки – полетать по комнате, растрясти жирок, изловчился-таки и сцапал-загрыз). Полюбоваться же на выращенное Бельчонком в кадке лимонное дерево с крупными заморскими плодами, с визитом приходил сам Шпажник.
– Я, например, так ни черта и не понял, – продолжил Сева, – почему это повышающий трансформатор силу тока уменьшает, а не увеличивает – по идее, если от названия плясать, должно бы второе. И что вообще внутри происходит, если одну обмотку работающего «транса» разомкнуть. 
– Ну, это же очевидно, – моментально отозвался Путивлев, который весь учебник физики за десятый еще в восьмом проштудировал, плюс еще массу другой «физической» литературы, и даже вузовской. – Смотри: принцип работы любого трансформатора основан на явлении электромагнитной индукции. Идем дальше – подключая первичную обмотку к переменной сети, на выходе автоматически получим...
– Вот кому б, по совместительству с учебой, у нас уроки физики вести, –уважительно высказался Данченко. – Эйнштейн, Резерфорд и марьяжная пара Склодовских-Кюри в триедином исполнении! А нам подсунули... Лужкин-Болтушкин, а проще – Физик Славик...
С легкой руки Хрящика прозвище прикипело – мгновенно и намертво. 
Дальше – больше. Последующие занятия лишь усугубили нашу уверенность в редкостной некомпетентности нового «препода» в своем предмете: в теории-то он еще кое-что смыслил, а вот когда дело доходило до задач, все сверялся с так называемым решебником (весьма полезная вещь, только что же это за учитель со «шпорами»?). Был случай, когда Путивлев у доски взялся за задачу каким-то нестандартным способом, так физик прямо вознегодовал: эдак, мол, нельзя! Валентин спрашивает, почему именно, а Лужкин риторически:
– Потому что я так говорю.
– Алогично звучит, – не соглашается наш доморощенный академик.
– Сейчас будет в высшей степени логично, – напыщенно пообещал Славик и для убедительности вкатил дискуссионеру «пару». Валентин зло сузил глаза и глубоко вздохнул, собираясь что-то сказать. Но – передумал и молча покинул класс, не взирая на вопли «логика». 
Одноклассник прямым ходом направился в кабинет Шпажника. Через несколько минут туда, прямо с урока, как сорняк с грядки, выдернули физика. Однако на директорской разборке ему лишь слегка попеняли за «непредоставление возможности обучающимся активизации самостоятельного мышления», а основных собак спустили на Путивлева, открыто заявившего, что Лужкин, как профессионал, – ноль круглый и квадратный. «Учительский авторитет ронять?!» «Устои школы подрывать?!» Ну и так далее, в тональности: «В твои лета не должно сметь свое суждение иметь!» Мужик потом дико возмущался, что за скотство в родной школе творится: насилком дурака слушать заставляют! 
– Да я б на его занятия вообще б не ходил! Куда лучше было бы!
А потом Асмолов выкинул очередной фортель: на перемене, перед уроком физики, в кафедру, стоящую меж классной доской и преподавательским столом, запрятал раскрытый на нужной теме учебник. Когда же занятие началось – небывалый случай! – сам вызвался отвечать. У Лужкина чуть челюсть не отвалилась, но Валерку послушать он все же решился.
Двоечник резво промаршировал к доске и начал бойко считывать текст заданной темы с книжных страниц. Шпарил слово в слово, что и подкузьмило: преподаватель услышал сдавленные смешки, почувствовал неладное за спиной. Повернулся к отвечающему, тяжелым взглядом в него уперся... Смола сделал вид, будто запамятовал какой-то тезис и закатил глаза к потолку, мыча и повторяя: «Ну, это самое... Сейчас, сейчас...»
Физик развернулся лицом к классу – Валерка вновь затараторил: ни дать, ни взять, прямо автор учебника. Тут Славик и рванулся за кафедру. Углядел книгу, торжествующе схватил ее – Асмолов вцепился в том с другой стороны. С минуту перед нашими восторженными взорами шла отчаянная борьба, и все же в итоге молодость победила и спрятала отвоеванное пособие за спину.
– Отдай! Отдай! – суетился и подпрыгивал преподаватель перед разоблаченным, размахивая руками.
– Не отдам! – ухмылялся победитель рукопашной схватки на все свои великолепные зубы. 
– Ах, так? Ну, так! Кол тебе! Слышишь? Единица! – и физик помчался к журналу. – А теперь – вон из класса! Вон! Вон!! Вон!!!
– Я-то уйду, – моментально посерьезнел Валерка. – Только это ничего не меняет. В смысле, что ты сам (Асмолов тогда впервые при всех назвал «горе-препода» на «ты») в физике профан: в кармане диплом, а в голове – лом. И попробуй только к вечеру кол на четверку не исправить – пасть порву, моргалы выколю!
Лужкин застыл возле учительского стола, сжав кулаки и с побагровевшей на глазах физиономией. Ненарушаемая тишина гнетуще повисла над классом. Нам уж вовсе не было смешно: одноклассник явно перегнул палку, т а к о г о могли и не простить: выпрут из школы, за милую душу, а из-за чего? Сам с поличным влетел, так какой смысл был грозиться?..
...Действительно, на педсовете Валерке пришлось туго. Родители его вдвоем тоже присутствовали, многочисленные претензии выслушивали. Правда, мать Асмолова – женщина дородная и почти такого же роста, как и сын, прозванная на улице Гренадером – тоже не молчала, громогласно утверждая, что по-правильному Лужкина бы надо вместе с нами за парту усадить. Ну, да то был больше разговор «в пользу бедных». Хотя, надо заметить, Физик Славик – дошли до нас слухи – к тому времени уже приобрел среди коллег далеко не лучшую репутацию. Особенно его не жаловал Раскладной, который как-то присутствовал у него на занятиях в нашем классе и «предъяв» потом Лужкину, по профпригодности, немало накидал.
Словом, Асмолова отстояли. А сам Валерка в нашем тесном кругу потом клятвенно забожился: мол, первое, что он сделает после получения аттестата зрелости и школьной характеристики – это хорошенько запрячет их, а вторым номером при всех плюнет физику в морду. 
– Напрасно хлеборезку раскрываешь, – пытался урезонить приятеля Путивлев. – Не забывай: прокололся-то ты с учебником по собственной дури и наивняку... Так не целовать же тебя за это пониже спины, или ты как хотел?
– А-а-а... Да пошел бы он, знаешь куда? – и Валерка уточнил, куда именно, активно привлекая в речь ненормативную лексику.
– Будь моя воля – я б его «в ту степь» давно отправил, – резюмировал Данченко. 
 
Незаметно подошло время осенних каникул. Путивлев уехал в Москву – у него в столице жили родственники, – разведывать обстановку на физмате МГУ. Бельчонок, вместе с родителями, тоже укатил в гости. Только поближе: в село Стражное, километрах в двадцати от нашего райцентра, к тетке. 
Вернулись оба одноклассника девятого ноября, а вечером наша не разлей компания уже собралась дома у Путивлева. И – Бельчонок первым делом поспешил поделиться с нами весьма познавательной историей.
– Слушайте, ребята, что в Стражном-то приключилось... Восьмого, перед обедом, пошли мы с двоюродным братом – он весной «дембельнулся» – за хлебом, и ведь поначалу я и сам не поверил... – начал он. 
– Ты прямо как неверующий Крамаров из «Неуловимых мстителей», –гоготнул Смола. – «А глянул в стороны – вдоль дороги мертвые с косами стоять... И тишина...»
– Положим, не вдоль дороги, а вовсе у магазина. И не мертвый, а полумертвый – с перепою... – огрызнулся Сева. И вообще: помолчи! Кто-кто! Да Славик стоит! Опухший, грязный, штаны и ботинки заблеваны... Тусуется с какими-то аналогичными небритыми личностями, меня, ясное дело, не узнал. А братан мой и говорит:
– Да этого лоботряса вся деревня как облупленного знает. За углом от нас раньше жил, мать его, старуха, и сейчас там обретается. Один он у нее, родила уж лет под сорок – какие-то проблемы были, по знахаркам ездила... Отец же его на войне погиб, сына так и не увидев. Он только школу закончил – мать на пенсию вышла, и потому его, как «кормильца», в армию не забрили. 
 Сева чуть помедлил и продолжил:
– А тетка дорассказала, что в пединститут мать его только с третьего захода определила – через рабфак. До того же Славик баклуши бил и с участковым ругался – мол, он к экзаменам в вуз «готовится» и потому не работает, а потом стабильно вступительные заваливал. На очном же всего до середины второго курса дотянул, дальше за неуспеваемость отчислили. Через год восстановился на заочном и еще лет восемь в «вечных студентах» ходил. 
– Так он что, целую десятилетку хреном груши околачивал? – изумился Асмолов. И осклабился: – Совсем как я...
– Нет, – ответил Сева. – Не угадал. После того, как его с очного наладили, пришлось-таки к общественно-полезному труду приобщаться. Только к тому времени Славик за воротник закладывал давно и основательно и для начала, трактористом, по пьяному делу, трактор в реке утопил. Из МТС его, понятно, сразу взашей вытолкали. В бригаде плотников был – тоже до изумления нажрался, с крыши сверзился и руку сломал. Одно время скотником на ферме подвизался – так там какая-то темная история с якобы украденной лошадью приключилась. Ну и дальше все в том же духе... А в нынешнем году, на наше несчастье, он таки институт «добил» и – прошу любить и жаловать! Тетка сказала, люди вообще поражались, как это ему удалось в райцентре учительствовать пристроиться – в родной-то сельской школе, говорят, даже на порог не пустили...
– М-да-а-а... Дела... – задумчиво произнес Валентин. – Ладно, по крайней мере теперь кое-что прояснилось. Допустим, откуда у нашего физика такой уникальный уровень знаний.
– Ребята, да вы что? – возмутился Данченко. – Не соображаете? У нас же выпускной класс! Придумали, кого поставить!
– Тебя не спросили, – ухмыльнулся Смола. – Нет, мне-то, конечно, на оценки по барабану: впереди светлый путь двухгодичного армейского будущего. Но за вас и за державу – обидно. 
– Слушайте... – оформилась тогда у меня «крамольная» мысль. – Ну, а если нам всем классом письмо Шпажнику накатать? Мол, так и так, физик – дурак, а нам всем «вышку» получать надо, вот и замены просим...
– Навряд прорежет, – вздохнул Валентин, видимо памятуя свой недавний личный конфликт с «преподом». – Учителя всегда за учителя горой стоять будут.
– Боком выйдет, – мрачно прогнозировал и Хрящик. 
А Бельчонок скорчил гримасу и не без основания предположил:
– Девчонки некоторые не подпишутся. Дедова – первая. Да и из ребят...
– Ладно. Попытка – не пытка, – подвел итог дискуссии Путивлев. – Пока суть, да дело, предлагаю по сто граммов сливовой наливочки. За дельное предложение и для ясности мысли. А уж потом можно и за «подметное письмо» сесть. Есть?
И полез в погреб за спиртным, которое мать Валентина готовила из фруктов, в изобилии произраставших в собственном саду, – преотменно и в достаточных объемах.
...Впрочем, практическую подачу составленного тем вечером письма пришлось временно отложить: в связи с недельным невыходом физика на работу. Бельчонок догадался заказать с братом переговоры, и тот подтвердил: да, загостившийся Славик шатается по деревне, не просыхая.
Запойный «препод» нарисовался в школе аж в следующий понедельник. И начал у нас урок с поучительной речи: мол, поскольку он несколько дней проболел, нам теперь предстоит с удвоенной энергией наверстывать упущенное за это время.
«Ты только на него погляди: точно хроник!» – прошептал мне Сева.
Что ж, я и сам прекрасно видел нездоровую бледность учительской физиономии, еще и порезанной в двух местах – видимо, при бритье. Впечатление складывалось, будто бы кожу на ней долго мяли, а расправить потом не удосужились: и так, значит, сойдет... Пробор был зачесан неровно, «ступенькой», а огромный узел галстука съехал набок. 
– Ах, как мы все сочувствуем! – отреагировал тут Смола на менторский монолог. – Кстати, недуг-то как точно назывался? Случаем, не белая горячка?
– Асмолов! – осипше рявкнул физик и сжал руки в кулаки. – Да как ты... Такое! Забыл, что тебя только из милости?..
– Вячеслав Васильевич, а вы-то сами не забыли, где мы на ноябрьские с вами встречались? – тут же грудью бросился на защиту Валерки сидевший рядом со мной Бельчонок. 
– Как? Где? Ничего не понял... – действительно не понял Лужкин.
– А возле магазина продуктового в Стражном, – пояснил Сева. – Вид у вас тогда, конечно, был... Ммм... Неординарный... Кстати, тетя моя вас, оказывается, хорошо знает. Красухина. Припоминаете?.. В общем, про недуги, – закончил Сева. – Не к лицу врать-то бы... 
Физик тупо молчал, безвольно разжав кулаки, и его вытянувшаяся физиономия потихоньку принимала уж и вовсе алебастровый оттенок. 
Так и не найдя, что в данной ситуации ответить, Славик потоптался безмолвно возле своего стола и медленно пошел к доске – записывать название новой темы. Руки у Лужкина дрожали, мел выпадал из непослушных пальцев, крошился, пачкал пиджак... В итоге на доске появились неразборчивые каракули, которые их автор быстренько изничтожил влажной ватной подушечкой и вызвал к доске Таньку Дедову. Каллиграфическим почерком отличница вывела на грифельной поверхности учебные вопросы, сняв похмельную проблему. Но – только одну.
В тот день Славик себя прямо превзошел. Нестыковки в объяснениях сыпались из его уст, как рубли и трешки в винно-водочный отдел накануне праздника. А сидящий на первой парте Валерка после урока клялся, что хотя «препод», похоже, вылил на себя перед уроком минимум полпузырька «Шипра», сивушного перегара заглушить все-таки не смог. 
– М-да-а-а... Жалкое зрелище. Хотя и вполне жизненное: с кем не бывает... – вдруг пожалел физика Валентин. – «Ее же и монаси приемлют...»
– Но не в таких дозах, – возразил Данченко. 
– А вспомни-ка, как мы все летом, на Севкино шестнадцатилетие... 
Вспомнить, действительно, было что. Хотя бы как именинник, напившийся в тот день впервые в жизни, сидя на лавочке в городском саду, орал всем проходившим мимо девушкам: «Ком цу мир!». Или про самого Данченко, решившего, после малого облегчения, «обратным путем» очистить и желудок. Сережка засунул в рот два пальца, я же, из благих побуждений, попытался тогда помочь другу и чуть ли не затолкал ему в горло весь кулак. А Смолу мы, к концу вечера, вообще на одной из аллей сада потеряли...
Своим чередом шло неподвластное человеку время. На какой-то период в наших отношениях с горе-учителем установилось неустойчивое равновесие: он больше «не прогуливал», никого с уроков не гнал, мы скептически слушали его сумбурные выкладки материала, а потом чуть ли не всем классом консультировались у Путивлева. (Кроме одаренного техническим мышлением одноклассника, в нашем периферийном райцентре других толковых «разъяснителей» почти и не имелось). Паритет нарушил все тот же Асмолов. Дело было так...
К нам в класс, на уроке физики, вдруг заглянул Шпажник и поманил «препода» за дверь. Дождавшись, пока Лужкин прорысит в коридор, Смола тут же выломился со своего места и стянул с учительского стола школьный учебник, решебник и еще какой-то справочник. Затем поочередно перебросил книги через весь класс, по диагонали, на «галерку», где соседствовали Путивлев и Данченко. 
– Ловите! И спрячьте!
За неимением времени ребята засунули литературу за секции батареи парового отопления под окном, позади них самих. На свою беду и к нашей неимоверной радости, физик вернулся в класс... вместе со Шпажником, который –внезапно или нет? – пожелал присутствовать на занятии. Без «подсобного материала» Лужкин его, разумеется, провалил полностью и окончательно, увязнув в противоречивых объяснениях, и к концу урока от волнений взмок. Директор, восседавший за последним столом в среднем ряду, мрачно катал по столешнице «Паркер» с золотым пером – память от заграничного турне по странам Средиземноморья. После звонка же быстро вышел из класса, на ходу бросив «опущенному» «светочу знаний»:
– Немедленно в мой кабинет! 
На перерыве мы оживленно обсуждали произошедшее, хвалили Смолу за изобретательность и быстроту действий и надеялись, что по итогам открытого урока Шпажник примет выгодное для нас решение избавиться от Славика. И за всем этим как-то не додумались извлечь похищенное из-за батареи и хотя бы перепрятать книги вне классных стен. На следующей перемене такая мысль уже оформилась, но осуществить ее мы, увы, не успели. А с началом очередного занятия, алгебры, вместе с НДП в класс примчался взбешенный Славик и толкнул гневно-обличительную речь: его, видите ли, обокрали!
Напрасно разорялся: решебника не возвращали. Однако ушлый Пинкертон его сам обнаружил. Да и еще так быстро – как выпивку, нюхом учуял. Еще попытался было на Мужика с Хрящиком наехать, однако тут его НДП из класса быстренько наладила. Только самой пришлось чуть не десять минут выслушивать наши претензии к «сельскому учителю». 
– Ну а я-то что могу сделать? – в итоге открестилась она. – Терпите уж...
Однако мы терпеть дальше не собирались. И так-таки подбили класс поставить подписи под жалобой Шпажнику. Про суть ее уже говорил: просили замены неопытного преподавателя. 
Как и ожидалось, Танька Дедова подписываться отказалась – наотрез. И еще четверо из тридцати учеников. А относили коллективное сочинение – по общему решению нашей пентагруппы – Путивлев, Данченко и я. Только отдать его пришлось Раскладному, поскольку Шпажник в тот день срочно выехал в облоно. 
Завуч бумагу при нас прочитал. Вздохнул, головой покачал. И посоветовал документ назад забрать, а он, мол, о нем дальше умолчит. Но мы уже закусили удила. Раскладной еще раз вздохнул и пообещал: 
– Ладно, разберемся...
«Разбор полетов» состоялся назавтра. На втором уроке в наш класс нагрянули Шпажник, Раскладной, еще два завуча и НДП.
– Вы что мне тут, ультиматумы чинить вздумали? – гневно потрясал директор «подметным письмом». – Свои условия диктовать? Да вы кто такие? Молоко еще на губах не обсохло! Чего захотели: педагог им, видите ли, не по нраву! Всякое семя знай свое время! А может, завтра и меня с должности снимете? По жильцу – квартира, по горшку – крышка! Все! Нет у меня для вас другой учительской единицы! Извольте довольствоваться наличествующей! И чтоб в мыслях больше!.. Ишь взбрело: ум за разум зашло!  
После сего эмоционального монолога Шпажник грозно удалился, не дав своей свите, равно и нам, даже рта раскрыть...
– Предупреждал же: боком выйдет, – сокрушался на перемене Данченко. – Оно и того... вышло...
– Ничего, – рассудил Путивлев. – Совсем уж без последствий наше бумаготворчество тоже явно не останется. А капля, известно, камень долбит.
– Смотри, как бы вперед Славик сам тебя не задолбил, – предупредил Асмолов. – Думаешь, он не поинтересовался, кто письмо носил? Эх, вот не послушали – надо было б мне...
– Как раз тебя он после этого точно бы вместе с дерьмом сожрал, – кисло усмехнувшись, возразил я. 
– Хрена с два, – не согласился Валерка. – Подавился бы.
– Ладно, первый тайм мы уже отыграли... – подытожил Бельчонок. – Что день грядущий нам готовит?
Оказалось, ничего обнадеживающего. Вскоре мы ощутимо почувствовали на себе прессинг Славика, который стал активно цепляться по поводу и без повода к нашей компании. Даже на работу к родителям всех «письмоносцев» ходил, хотя тут-то уж у него мало что выгорело.
Путивлев-старший, например, занимавший должность замдиректора «Горводоканала», выслушав претензии Славика к Путивлеву-младшему, резонно задал визитеру вопрос: какого, мол, кляпа он пытается переложить собственные проблемы на чужие плечи – ведь хозяин кабинета не заставляет учителей самостоятельно течь водопроводных труб в школе устранять?
Мой отец, сам преподаватель общественных наук в техникуме, Лужкина даже не дослушал. Перебил, заявив, что педагога, пришедшего жаловаться на ученика его отцу, за педагога не считает и больше общаться не желает. Нет, со мной-то батя позднее как раз пообщался обстоятельно и в ситуацию вник. Только «отмазывать» меня в школу тоже не пошел: были у него, на сей счет, твердые принципы. 
А хуже всех Славику пришлось у матери Данченко, уже двадцать лет работавшей печатницей в типографии, наравне с мужчинами. Она терпеливо дала незваному гостю выговориться, а потом ровно поинтересовалась:
– Так что же вы хотите от меня?
– Да разве непонятно? – загорячился Славик. – Они же на меня поклеп... Всем классом... Кто им давал право? Учительский труд особый! И не им его, будто на безмене, взвешивать!
– Кому ж еще, как не ученикам? – удивилась мать Сережки. – Им право такое сама жизнь дает. И вообще: не бывает так, чтоб все – не в ногу, а один – да. К слову: у вас преподавательский стаж-то большой?
Лужкин смешался и поспешно ретировался...
Позднее он сделал неумелую попытку расположить к себе нашу компанию. Смолу, например, назначил кем-то вроде нештатного ассистента при демонстрации всяких опытов, а после урока он приборы в лаборантскую относил. Путивлеву, в виде эксперимента, раз доверил вместо себя занятие провести, и Валентин в грязь лицом не ударил! Данченко Славик подарил оригинальную радиосхему сверхмощного усилителя. А к Бельчонку дважды подступался его лимонное дерево посмотреть, и Сева вынужден был вести физика домой, где Лужкин первым делом был нещадно ободран почуявшим заклятого врага боевым котом.
Меж собой мы, конечно, потешались над жалкими психологическими ходами поздновато спохватившегося о завоевании нашего расположения «препода», да и память ведь – штука упрямая... Не сработали – да и не могли сработать – глупенькие приемчики... Мужик же по этому поводу однажды выразился так:
– М-да-а-а... Не хотел бы я когда-либо в жизни вдруг оказаться в его шкуре. Из усов уж не выкроишь бороды... 
– Зато оценки он нам понакроил душевно! – зло бросил тогда Сережка.
Данченко был прав: осознав свои бесплодные попытки втереться к нам в доверие, Лужкин вывел Путивлеву за полугодие явно заниженную «четверку», а вся наша остальная компания вынужденно довольствовалась «удочками». Ну, Смола, положим, на большее и действительно не знал. Но другие! 
Мать Севы, который за девять лет не имел и единой тройки, отправилась в школу. Ходила туда же выяснять отношения и моя мать, а отец Валентина в телефонном режиме разругался со Шпажником, пообещав натравить на него и Славика комиссию из облоно. Бесполезно: Лужкин так и продолжал вести у нас занятия и нести на них околесицу. 
«Почему оно так получается? – терялись в недоумении мы. – Неужели все учителя настолько глупы и тупы, что не видят, не понимают очевидного?» 
И – не находили ответа... До поры, до времени...
Но вот, уже в середине марта, Путивлев, в очередную субботу, сыграл вечерний «общий сбор» у себя. 
– Тема весьма интересная обозначилась, – не вдаваясь в подробности, пояснил он. 
...Когда мы, рассевшись на диване и стульях, остограммились наливочкой – на сей раз, вишневой, – Валентин вытащил из серванта тетрадку.
– Заезжал к нам на пару дней отцов двоюродный брат, – начал он издалека. – Вообще-то он в Новосибирске живет, а работает там в Академгородке, психологом. На какой-то симпозиум в Москву летал, вот и завернул по случаю – лет шесть у нас не был. А суть такая, что он как спец много чего про нашу ситуацию с Физиком Славиком прояснил. То есть, в плане теоретическом – на практике эта свинотина из нас еще много крови повыпьет. Но вот почему все оно так, а не иначе сложилось... Я вот тут, для понятливости, даже кое-что записал... – и раскрыл тетрадку.
Рассказанное и прочитанное тем вечером сводилось к следующему.
Российское общество изначально выросло на антагонизме меж властью и отдельными гражданами. А проявляться он начинает, как только ребенок впервые попадает в коллектив, где уже осознает себя отдельной личностью. В реалии это – детский сад, со свойственным ему принципом действия системы местной автократии: тетя воспитательница в с е г д а и в о в с е м права. 
Яркий пример на эту тему: в бытность свою много шума наделал телесюжет о ЧП в одном из столичных садиков. Там воспитательница – уже с немалым опытом работы – так ударила пятилетнюю малышку, что, не поспеши родители девочки вовремя в клинику, в дальнейшем у ребенка были бы весьма серьезные проблемы с шейными позвонками. 
Не без оснований родители обратились с претензиями сразу в районо и, параллельно, в милицию. Началось двустороннее разбирательство. На первом этапе его сама воспитательница, ее коллеги, завдетсадом и чиновники из районо громко и дружно возмущались: «Девочка нагло лжет!» Но когда сотрудники милиции провели опрос других детей этой группы, выяснилось: «идеальная тетя» кулаками работает направо и налево, давно и постоянно. И тогда коллектив детсада разом «сменил пластинку», всемерно умаляя суть ЧП. 
– Ну, имел место такой единичный факт, но в целом он нашему здоровому воспитательному учреждению совсем не свойственен, да и она вовсе не хотела ударить так сильно, случайно все вышло, это ее дети довели, вы знаете, какие они бывают, а нервы не железные, и вообще – женщина уже перед родителями извинилась, девочка уже вполне здорова, так что давайте считать конфликт исчерпанным!
И – удивление, возмущение, ярый протест, когда по вскрытым фактам было возбуждено уголовное дело. Немедленное требование: передать рукоприкладчицу на поруки коллективу. А до того, чем в будущем может обернуться для пострадавшей нанесенная ей травма, никому просто не было дела.
– Так и что дальше? – спросил тогда выслушавший эту историю, вместе со всеми, Асмолов.
– Сейчас поймешь, – пообещал Путивлев.
И пояснил: мол, этот случай очень точно иллюстрирует жесткость нашей Системы воспитания, которая в о в с е н е з а и н т е р е с о в а н а в установлении истины, но рьяно заботится о своей «закрытости», ради самосохранения. Такая Система обречена защищать свой мундир путем защиты – любыми средствами – всех входящих в нее членов. Дети, в данном случае, из нее просто выпадают: составу дошкольной группы зав. детсадом, воспитательницы, нянечки, повара и т.д., просто противопоставлены. Хотя, как ни парадоксально, именно дети – через налоги, собираемые с родителей и оплату за место в садике, через дотации и иное прочее – обеспечивают «взрослым детсадовцам» рабочие места и зарплату.
На этом месте Смола опять перебил Мужика: дескать, и дальше непонятка. Но тут Валентин, наконец, завершил длинный въезд в тему и добрался до главного:
– Чуваки, да вы что, в натуре не врубаетесь? Детсадовская история как две капли воды похожа на нашу, с физиком! Только та – завершена, а наша – в развитии. Ведь Шпажнику, Раскладному, учителям и самому этому пьянице-недоучке, по большому счету, наплевать, поступим ли мы в институты, какую нишу дальше в жизни займем, чего достигнем – это ж ведь не их проблемы, а наши! 
– И как же их решить? – озвучил общий вопрос Данченко.
– Если в общем – никак, – огорошил нас Путивлев. – На уровне самой Системы. Никогда ни детсадовскую группу, ни класс, ни студентов, ни взвод солдат, в схожей ситуации, официально н е п р и з н а ю т правыми. А вот в частном конкретном случае выход есть. Если ляп воспитательницы, учителя, профессора, генерала приобретет слишком широкую известность, станет достоянием гласности, тогда неизбежно последует «показательный процесс».
– То есть? – уточнил за всех Бельчонок.
– Да элементарно же, – усмехнулся «лектор». – Система с громом и молниями вышвырнет из своих рядов публично дискредитировавшего ее, и он получит хар-рошего пинка под зад и «волчий билет», исключающий возможность возвращения к прежним координатам. Нет, суть самой Системы от того нисколько не изменится. Она...
– Стоп... – прервался Валентин. – Давайте-ка я лучше дословно зачту, как дядька сказал... Ага, вот: «Она будет продолжать демонстрировать неуязвимость своего существования «за чужой счет» и производить общественно опасный суррогат: так называемое «коллективное бессознательное» – стереотип поведения, мотивы которого меньше всего продиктованы мыслью, в лучшем случае – инстинктом. Человека, уже испытавшего на себе воздействие этого «продукта» системы воспитания, узнать нетрудно: спросите у него, почему он поступает именно так, а не иначе, – ответит стандартной фразой, мол, потому, что так делают все»...
Тут Путивлев оторвался от тетради и закончил своими словами:
– Короче, смысл поведения вовсе не важен, главное – не выбиться из общей колеи! 
– Короче, Склифософский! – поторопил Асмолов. – И ближе к телу. Что предлагаешь?
– А помочь школе вынести сор из избы, – заявил Валентин. – Скомпрометировать Славика. Да по большому счету. Чтоб Шпажнику только и оставалось его из школы вытолкать взашей, с «волчим билетом» в зубах. Просекли? Мы-то, как говорится, уже в пролете, а вот всем, кто после нас учиться будет, доброе дело сотворим. Потому иначе «гнилой аппендикс» от педагогики так и будет до пенсии кормиться от нее. 
Идея была ясна. Вот только как ее эффективнее воплотить на практике?
В течение следующих двух месяцев – вплоть до дня «последнего звонка» – мы занимались разработкой стратегического плана глобальной компрометации нашего общего врага. На «штабных заседаниях» с остограммливанием были детально обсуждены десятки разнообразных предложений. Рассказывать о каждом бессмысленно. А итоговый, принятый единодушно, в какой-то мере подсказал нам сам ни о чем не ведающий физик.
Уже в мае, в перерывах между последними занятиями, он стал цепляться к некоторым из десятиклассников с предложением идиотского пари:
– Вот давай поспорим на литр, что ты обязательно в институт физику не меньше, чем на «хорошо» сдашь!
Чего Славик этим хотел добиться – неизвестно. Свой авторитет преподавателя таким образом приподнять, что ли? Темное дело...
Так или иначе, а действовать мы решили следующим макаром. На выпускном вечере постараться напоить горе-«препода» – если потребуется, насилком и до бесчувствия, затем притащить к школьной мусорке, раздеть – до трусов или догола, так точно и не определились, – измазать всякой вонючестью и зашвырнуть «тело» в центр отходов. Затем же, на всякий случай, сделав контрольный фотоснимок, постараться привлечь к компрометируемому наибольшее число зрителей.
И уж если Шпажник даже и после этого не поспешит распрощаться с бывшим скотником – ну, тогда с чистой совестью разошлем мусорное фотосвидетельство в редакции газет, районо, облоно и первому секретарю райкома. Должно выгореть! Должно!!!
К сожалению, со своим юношеским максимализмом и желанием восстановить кажущуюся справедливость, мы даже и не задумывались, что собираемся в одноминутье окончательно перечеркнуть и так уже балансирующему на грани падения человеку будущее. Кто скажет, до какой степени имели мы на это право и имели ли вообще? 
Однако человек предполагает, а Господь располагает.
На выпускном вечере, к которому мы подготовились во всеоружии – определили место предстоящего «вливания», куда твердо намеревались затащить Славика, затарились спиртным, а Бельчонок бегал с фотоаппаратом «Зенит-В» и фотовспышкой «Чайка» на батарейках, прогнозируемая жертва просто не появилась.
– Почуял, козел, что жареным пахнет! – плевался обозленный больше всех Асмолов. – Луженая глотка, скотина-скотник, в ж... бы ему трансформатор и на электрический стул!  
– М-да-а-а... Косяк ужаснейший, – сокрушался Путивлев.
– Ему, оказывается, ребята из «Б» морду бить собирались, – доложил, разведывавший обстановку «на соседних фронтах», Данченко. – Вот, что значит, в своем соку вариться, общей схемой не владеть!
Мы с Севой тоже были дико разочарованы, хотя Славик и вывел-таки нам во втором полугодии по «четверке» и экзамен мы сдали на «хорошо». Впрочем, Валентина «пятерки» Лужкин лишил – даже третья подряд победа на областной олимпиаде не помогла. Сережке же «вкатил» три балла – мыслю, не простил ему и «олимпийцу» спрятанных когда-то за батареей учебников. 
Ладно... Было, да прошло. Не весь же выпускной из-за нерешенной компрпроблемы горевать. Хотя и жаль мечты неосуществленной. Уж так мы ее пестали да лелеяли...
А через день Путивлев улетел в Москву: в МГУ поступать. Там тогда экзамены начинались в июле, а не в августе, как в большинстве других вузов. 
Скажу сразу – в престижное высшее учебное заведение Мужик не попал – одного балла до проходного не добрал, хотя и списал удачно сочинение, за которое больше всего волновался. Впрочем, в областной университет его с этими оценками без повторных экзаменов взяли. Белочкин на свой биофак тоже поступил. А вот Данченко пролетел, как фанера над Парижем: устную математику завалил, вопросы самые «нелюбимые» попались. Так что проработали они, вместе с Асмоловым, на нашем мехзаводе слесарями до мая следующего года, а потом пошли священный долг и почетную обязанность Родине отдавать. 
Ну а вашему покорному слуге – что ж, больше повезло: в технологический конкурс выдержал. Правда, в другом областном центре, а не где мои бывшие одноклассники гранит науки дальше грызли. По жизни-то и Мужик с Бельчонком, даром, что в одном городе учились, а встречались редко – здание физмата на одном краю, а биофак – в противоположном. Общаги – соответственно... Се ля ви...
Сережка после армии не вуз, но техникум по своему намеченному профилю окончил и на радиорелейке нашей железнодорожной станции подвизался. 
Валерка – тот уж годам к двадцати пяти за ум взялся, в местный СХТ заочно поступил, однако трудиться так и продолжал на мехзаводе.
Валентин к тому времени уже вычислительным центром на этом заводе заведовал, а потом его жизнь в партаппаратчики районного масштаба завела.
Из Севы директора зоопарка, конечно, не вышло. В итоге, после защиты вузовского диплома, оказался он... в нашей школе, и до сих пор там биологию-зоологию-анатомию преподает. Говорит, предлагали ему уже и здесь место завуча, и директором в селе – отказался, мол, не мое это дело, администрирование. Между прочим, кота сиамского он дома до сих пор держит. И что интересно, на сегодня это – правнук того самого боевого царапучего зверюги, который во время оно с физиком воевал... 
Ну а я... Что ж, меня вообще судьба вывезла: с инженерным образованием – в журналисты. Хотя это уже совсем иная история. Тогда же, в ту нашу последнюю встречу, разговор на интересующую меня тему завершился так...
 
– Знаете, когда я в школе работать начал, мы с Раскладным однажды долго про Славика говорили, – поведал Сева. – Оказывается, его и без нашей помощи планировали по окончании учебного года из школы убирать. Что и исполнили. Правда, с переменным успехом: он потом в одном ПТУ год отработал, в другое перешел – там даже два продержался, все ж таки опыт кое-какой по методике и знаниям набирал... Но в итоге все равно избавлялись – ну совсем он с учениками общего языка находить не умел, да и запои раза два-три на год стабильно... Так что лет через пять его педкарьера окончательно закатилась... Кстати, Раскладной тогда достаточно откровенно сказал – уже как коллега коллеге, – что иной реакции на наше «подметное письмо» и быть не могло. Помните, он нам по-хорошему жалобу забрать советовал? Да директор просто обязан был учителя до конца защищать, какой бы тот ни был – по той же самой «психологии бессознательного», а короче – по жизни ... 
– Вот только в деревню свою Славик возвращаться никак не хотел, – продолжил Валентин. – Я на завод после университета пришел – глядь, а он тоже в кадрах оформляется: в цех, мастером. Около двух лет протянул – сняли. После очередного запоя. Переквалифицировался в грузчики. С жильем у него туго было – то у одной разведенки в примаках подъедался, то у другой... Потом сел – в пивной, по пьяной лавочке, кому-то голову кружкой проломил, и лет восемь о нем ни слуху, ни духу...
– Мне уж за тридцать было... – принял эстафету Данченко. – Смотрю раз – на вокзале – Славик поддатый стоит. Хотел я мимо пройти, нет, он меня тоже признал, остановил. Ну, поговорили. Оказалось, он, после освобождения, к нам сцепщиком вагонов устроился. Какого, спрашивается, с его алкашеским характером на опасную работу лезть? Ну, через год ему, на смене поддатому, ногу выше щиколотки колесом вагонным и оттяпало. Ладно еще, что одну...
И Сережка безнадежно махнул рукой.
– Последние годы он сторожем на очистных сооружениях работал, – забасил Валерка. – А в свободное время – даром, что на протезе, с палочкой, – по улицам бутылки собирал. Комнатенку какую-то он здесь к тому времени прикупил: мать умерла, дом в селе унаследовал и хватило ума не весь пропить.
Только вышел я, лет пять назад, по зиме, на утреннюю смену. Иду по улице – глядь, в снегу под забором кто-то лежит. Замерз? Или, не приведи, лихие люди порешили? Перевернул на спину – мать честная: Славик! И уже холодный, а сивухой... Упился где-то и до места не дошел... Так-то...
Мы помолчали.
– М-да-а-а... Ну, что, давайте того... Помянем покойного, что ли? – предложил вдруг Валентин. – Какой-никакой, а учитель был наш. В конце концов, он уже дома, а мы здесь все пока в гостях...
И мы помянули Физика Славика. По-хорошему. Без злобы. По-христиански.
 
© Ошевнев Ф.М. Все права защищены.

К оглавлению...

Загрузка комментариев...

Побережье Белого моря в марте (0)
Москва, Ленинградское ш. (0)
Москва, Центр (0)
«Запах лаванды» (0)
Ивановская площадь Московского Кремля (0)
Москва, Ленинградское ш. (0)
Зимнее Поморье. Река Выг (0)
Весенняя река Выг. Беломорск (0)
Дом-музей Константина Паустовского, Таруса (0)
Москва, Автозаводская 35 (0)

Яндекс.Метрика

  Рейтинг@Mail.ru  

 
 
InstantCMS