ПРИГЛАШАЕМ!
ТМДАудиопроекты слушать онлайн
Художественная галерея
Храм Преображения Господня, Сочи (0)
Река Таруска, Таруса (0)
Северная Двина (0)
Зимнее Поморье. Рождество. Колокольня Храма Соловецких Преподобных (0)
Церковь Покрова Пресвятой Богородицы (0)
Беломорск (0)
Суздаль (1)
Беломорск (0)
Старая Таруса (0)
Москва, Смольная (0)
Дом-музей Константина Паустовского, Таруса (0)
Дом-музей Константина Паустовского, Таруса (0)
Катуар (0)
Катуар (0)
Музей-заповедник Василия Поленова, Поленово (0)
Старая Таруса (0)
Троицкий остров на Муезере (0)

«Дневник неизвестной оптимистки» Ирина Егорова

article218.jpg
Снова осень раскрасила все, по своему обыкновению, в какие-то фантастические, душераздирающие цвета. То ударит под вздох целым массивом ослепительно желтого, то замесит его с пунцовым, малиновым, багровым, фиолетовым. И все это, нанизанное на солнечные стрелы, нарядно красуется на деревьях и кустах, перетекая в роскошный ковер из листьев, уже павших, но ещё продолжающих дышать. Клены изумленно разводят всеми своими бесчисленными ладошками с остроконечными пальцами и никак не могут надивиться пиршеству красоты, затопившему всю окружающую действительность.
Здесь, в дальней глубинке парка, рядом со сломанной скамейкой, кто-то опрометчиво оставил догорающий костер, а рядом с наломанными сухими ветками валялась растерзанная толстая тетрадка с небрежно выдранными (и вероятно, сожженными) листами, в которой кое-где неряшливо торчали останки исписанных страниц.
Я присела на край скамейки и заглянула в тетрадь.
 
30 августа 1999 г.
Ушёл муж. Какое облегчение! Как будто глистов вывела. Да, умею я выбрать... И что характерно, замуж я выхожу исключительно по любви...
Хорошо ещё, что он другую нашёл. И, слава Богу, она уже беременна, а то был бы большой риск не отвязаться. Да он, собственно, и так не очень-то отвязывался, а приходил всё, с досадной регулярностью, рыдал, заглядывая в глаза, потом головой бился о стену, а когда утихал – в задумчивости разглядывал свои ботинки, бросал вызывающе-жалостливый взгляд и говорил: «Скоро протрутся. Ещё раза два-три надеть, и...»
Трудно, конечно, было бы прогнать его, если бы не пьяный дебош этот: я перед первым сентября все шкафы разгребала – что ещё можно носить, а что – уже никак... И надо же было ему заподозрить спьяну, что это я его вещички собираю, чтобы катился он подобру-поздорову.
И сколько я ни успокаивала его, что это, дескать, для того только, чтобы дочке нашей в первый класс пойти не в таком развале, какой у нас обычно творится, а в какой-то маломальской ясности: где детские вещи, а где – нет. Ну, всё равно никак не верил – то штаны мне свои на голову швырнёт, то куртку, то орёт и ругается непотребно, в перерывах с трагической убедительностью заклиная меня: «Не хами! Ты мне только – не хами!!!»
До чего удачно всё вышло, что после двух-трёх часов буйства он додумался попросить у меня 15 рублей на дорогу. Отдала последние, лишь бы уснуть наконец в уверенности, что проснусь живой.
Но чем он меня совсем сразил – так это своим возвращением со шкаликом водки подмышкой!!! (Это – на мои то, последние, которые я щедро выкинула за тишину!)
Да ещё начал ломиться на кухню, за стол, кричать, что это – последний раз и швырять мне ключи от квартиры. Ключи я, конечно, не будь дура, цапнула, а потом и шкалик со стола схватила и поволокла в направлении лифта и мусоропровода.
Он с диким воплем – за мной, вернее, за шкаликом. Я сжалилась, в мусоропровод не выкинула, у лифта поставила, и пока он до бутылки добежал, дверь железную (недавно установленную в складчину с соседями), возьми, да и захлопни. Потом дрожащими руками – дверь квартиры – на ключ. О, радость! – думаю, – а теперь спать!
Фигушки. Не тут-то было! А звонок то – на что? На то, чтобы разрываться, рискуя перебудить весь дом. Хорошо, что я сориентировалась под прикрытием железной двери прокрасться к рубильнику, отключить всё электричество в квартире. Тишина – это большое счастье. Особенно, когда дверь закрыта на ключ, а ты лежишь, наконец, под одеялом. Странно, что дочка не проснулась. Видать, так и отрубилась под впечатлением увиденного. 
Но счастью этому не суждено было продлиться долго. Железная дверь начала издавать призывные звуки мощностью в три тысячи «там-тамов». В сущности, и это не так уж страшно, если бы не сердобольный сосед, догадавшийся открыть железную дверь.
Таким образом, вся мощь праведного гнева заслуженно обрушилась, наконец, на хлипкую и незатейливую дверь нашей квартиры.
На заре наших с мужем отношений я однажды была свидетельницей, как он в таком же приблизительно состоянии внезапно невзлюбил легковые машины на автомобильной стоянке у Садового кольца. Воспользовавшись отлучкой сторожа, он поднимал их одну за другой за задницу, раскатывал и стукал о соседнюю машину, находящуюся виз-а-ви. И раскидал он их вот так немало, пока какая-то из машин не завопила сигнализацией, побуждая обратиться в бегство.
Так вот, сейчас стало ясно, что его спортивная форма с тех пор не была утрачена нисколько. Дверь трепыхалась, как домик легкомысленного поросёнка Ниф-Нифа. Не помогала и попытка впотьмах забаррикадироваться.
– Прекрати, я вызову милицию! – тщетно обращалась я к его здравому смыслу.
– Вызывай! – орал он, не ослабляя военных действий.
– Так ведь вызову же – сообщила я и поторопилась, так как дверь долго продержаться не обещала. Нашарив в темноте телефонную трубку, я к ужасу своему, обнаружила в ней полное молчание: то ли соседи трепались в такое время суток по спаренному телефону, то ли где-то контакты отошли. Из розетки выключиться он не мог, поскольку за неимением розетки был пришпандорен намертво.
В какой-то замедленной логике кошмарного сна я, как ни странно, потыркав найденные провода, обнаружила в трубке гудок, ощупью набрала 02 и изложила, как сумела, ситуацию дежурному милиционеру.
Как раз к моменту прибытия милиции милый мой то ли подустал, то ли заподозрил неладное, короче – примолк маленько. В торжественной тишине послышалось должностное: «Что это тут у вас происходит?» – «Да вот, жена домой не пускает» – смиренно и прочувствованно сообщил мой избранник. «Откройте, милиция», – сказали за дверью. 
Я с готовностью разбаррикадировалась и попыталась повернуть ключ в замке. Ключ поворачиваться и не думал, а при ближайшем обследовании выяснилось, что дверь торчит вовнутрь сантиметра на два, а свет, пробивающийся в образовавшуюся щель, показывает на столько же изогнутый толстый металлический язычок замка.
– Ну, открывайте же, протокол составим, – пообещал милиционер.
– Не могу я: дверь заклинило; она вся вовнутрь прогнулась, – с удивлением констатировала я.
– Да ладно вам сказки рассказывать, – возмутился милиционер, – этого не может быть!
– Однако это есть – возразила я и для вещей убедительности безрезультатно помучила ключом замочную скважину.
– Ну, так что же вы хотите? – спросили за дверью.
– Я хочу, чтобы он не ломился, – объяснила я исчерпывающе.
– Это ваш муж?
– Муж. 
– А где он прописан? – коварно задал блюститель ключевой вопрос.
– У себя в квартире, в Московской области! – парировала я и поблагодарила Бога, что он вразумил меня в своё время не нарушить эту благодатную расстановку сил.
– Ну, так мы его забираем! – с вызовом сказал милиционер, явно рассчитывая на моё раскаянье.
– Пожалуйста, будьте так добры! Спасибо вам, огромное! – рассыпалась я в благодарностях.
Когда шаги и голоса затихли, я благоговейно подошла к окну, чтобы глазами проводить ночных стражей порядка. Господи! Какое счастье. Машина характерной формы вскоре откатила в сторону ближайшего отделения милиции. Ещё несколько секунд я позволила себе насладиться покоем перед сном...
Но что это за знакомая фигура маячит там в сумерках? Не может быть... Нет!.. он! Да как же они его отпустили? Ну, хоть бы до утра!.. Что это он... Под машину лезет. Вот, идиот... Она тормозит. Объезжает. Фух! А вот встречная. Опять.
Надо спрятаться за занавеску, чтобы не читался мой силуэт, а то этот цирк никогда не кончится... Ну вот, переходит через дорогу, ложится на лавку на автобусной остановке. Чудненько. 
А теперь – спать!
Надо же, как всё вибрирует... адреналину-то, адреналину... интересно, как же теперь выйти из квартиры? Ладно, завтра, всё – завтра... какое счастье, что можно поспать!.. И что все живы...
Звонок! Это что?.. Телефон. Вскакиваю, бегу на кухню босыми ногами, срываю трубку. Гудки. Конечно, монетки-то нету... Вешаю трубку. Выглядываю в окно. Остановка опустела. Бодрит, видать, ночная свежесть. Звонок. Гудки. Кладу трубку на стол, иду спать. Это же надо, какая я, всё-таки, умная... Нет! Ведь практически утро уже! надо позвонить соседу, чтобы нас вызволил... Блин! Соседи-то, спаренные на одном блокираторе, могут с утра отключить телефон через бюро ремонта, если трубка у нас долго не будет положена... а проснусь я, если удастся заснуть, не скоро... Тогда – точно кранты. Света нет, дверь заклинена, телефон отключен... и никто не узнает... Ох!.. надо повесит трубку, пока не уснула... Бегу, вешаю трубку. Тишина. Ложусь. Спать!!!
Звонок. ЯДРЁНЫ ПАССАТИЖИ!!!! Гуманность всё же хороша в меру. Накрываю телефон всеми имеющимися подушками. Теперь он пищит противно, но не громко. При желании спать можно. А желания – завались. 
Минут через пятнадцать под дверью раздались смиренные мольбы мужа пополам с рыданиями, потом громкость усилилась, дверь опять затрепетала, а в мольбах обозначились требовательные нотки. 
Не впущу, – ещё подожжёт дверь к чертям собачьим, чего доброго, – чтобы выкурить наружу, – пронеслось у меня в голове, – он же уверен, что я из вредности не впускаю.
Встаю, вступаю в переговоры, стараюсь быть пре дельно доходчивой: «Замок перекорёжен, понимаешь?! Заклинило. Замурованы мы, понимаешь? Теперь иди, ищи, кто нас отсюда выковыряет» – «Да кто же в такое время?..», – резонно возразил муж – «Ну уж, не знаю, сам замуровал, сам и вытаскивай!»
Потом были долгие всхлипывания. Потом звонки на заре из каких-то диспетчерских. А, когда настало время, уместное для мольбы о помощи, я позвонила соседу с другого этажа и, вооружившись топорами, под его чутким руководством, мы, с двух сторон, за каких-нибудь полчаса выкорчевали изувеченную дверь и пожали друг другу руки, усталые, но довольные. Сосед убежал на работу.
Теперь осталась пара пустяков: займу деньги, куплю замок и вставлю его. Сама. И ключ будет только у меня! 
Утро ещё не совсем проснулось. Солнышко жеманится, воздух серый и влажный, как простыни в плацкартном вагоне. А всё же, какая роскошная вещь – свобода! Да!.. Жизнь прекрасна, – что и удивительно!
 
4 сентября
Утро начинается с тяжело крадущейся маминой походки, нарочито громких детских шагов и сверлящего буравчиком властного детского голоска: «Гета! Я хочу...», – «Тише! Дай мамочке поспать. Она вчера поздно легла...», – пытается угомонить её моя мама. 
На кухне раздаётся бряканье посуды, а мимо дверей – демонстративные Наташкины шаги: туда-сюда, туда-сюда; которые благополучно разрешаются манящей струйкой запаха кофе, сочащейся в полуоткрытую девчонкой дверь. 
Я молча, не открывая глаз, показываю фигу в правлении двери. После чего девчонка, разбрасывая ходу тапочки, взлетает на кровать с визгом: «Мамка! Ты проснулась! Я так и знала!» и зарывается под одеяло, такая тёпленькая, мякенькая и гладенькая, что нет никакой возможности не прижать её к себе.
С трудом приоткрываю один глаз. Передо мной счастливо улыбающаяся розовая мордочка, которую я тут же начинаю целовать, свирепо приговаривая: «Ну что за глупейшая девка тут валяется? Кто звал? Кто позволил быть такой хорошенькой? А? По какому праву? Ну, кто тебе разрешил быть такой вкусной? Отвечай!», – «Ты! Ты сама! – следует ответ – Мамка, я тебя обожаю! Ты сегодня никуда не идёшь?» - «Ну конечно! Размечталась!» – «У-у-у!.. Вот так всегда… На работу?» – «На неё родимую» – «И что, прямо сейчас, сразу?» – «Нет, сегодня – не сразу, а чуть погодя» – «Ой! Геточка идёт... меня нет. Я у тебя в животе» – и Наташка прячется с головой под одеяло.
Мою маму всю жизнь все называют Геточкой (потому что целиком имя, отчество и фамилию выговорить без тренировки удаётся не каждому), но и внуки её почему-то 
званию «бабушка» предпочитают имя Геточка.
Геточка осторожно заглядывает в дверь, брови её удивлённо поднимаются: «Эта девчонка тебя разбудила?» – «Какая такая девчонка? – удивляюсь в свою очередь я, обхватывая рукой выпуклость одеяла. – Ты знаешь, что-то так раздуло живот... Даже не могу понять, с чего бы это?» – «Ай-яй-яй! – подхватывает мама. – Может быть, ты что-то не то съела?» – «Ты думаешь?.. А разве я что-нибудь ела? Может, просто ветром надуло?»...
– «А это я!!!» – не выдерживает Наташка и выдрыгивает из одеяла все имеющиеся конечности, болтая ими во все стороны с такой интенсивностью, что на взгляд их можно насчитать штук до сорока, потом тащит меня с кровати и несётся на кухню, как небольшой табунчик горячих жеребят.
Сегодня я работаю не с самого ранья и можно, не слишком торопясь, предаться радостям субботнего завтрака.
– Мамочка! – заявляет девчонка ультимативно, строго сдвинув брови, и вдруг её мордочка расплывается, как блин масляный и становится умоляюще-нежной – мамочка, роди мне ребёночка! 
Я даже поперхнулась.
– Прямо сейчас?.. Я как-то не готова...
– Ну, нет... не сейчас... ну ты чуть попозже... Роди! А? Родишь?
– Но у меня одной вряд ли получится. Для этого же нужен папа. Наш-то папочка, видишь... У него, похоже, другие планы. 
– Нет, папочку не надо, ты его только не возвращай назад, ладно?.. он когда пьяный, так на тебя кричит жутко... А ты найди кого-нибудь другого, хорошего!
– Хорошего?! – невольно заинтересовалась я. – Это ты круто загнула... Адресок не подскажешь? Искать-то где?
– Ну, поищи где-нибудь, пожалуйста! – взмолилась Наташка, – а я буду тебе помогать, нянчить.
– Муся моя, я же так вот просто не могу, мне же для этого надо влюбиться...
– А ты влюбись!!! 
– Да у меня как-то в хороших влюбляться не получается...
– А ты постарайся! – как клещ вцепилась малявка. – Выбери кого-нибудь хорошего, влюбись и роди ребёночка! Мамочка, ну, пожалуйста, обещаешь?!!
– Если мне удастся такой финт – влюбиться в хорошего, – тогда торжественно обещаю: родю, родю обязательно! Ешь, курочка моя.
В этот момент на кухню величественно вплывает лоснящаяся, чёрная красавица Агаша, желтоглазая, с пушистым хвостом.
– Явилось, животное? – интересуюсь я. – Ну, что скажешь? – я пытаюсь её погладить, но она с возмущённым журчанием заструилась мимо, со всей своей кошачьей независимостью, потом встала во весь рост, молитвенно перебирая по кухонному столу воздетыми кверху лапами. 
Я ставлю над ней пакет «Кити-кета» с кошачьим изображением, отчего зрелище напоминает истовую монахиню перед иконой. 
– Что, существительное, молишься? – пока я насыпаю в её тарелочку корм, она позволяет себя погладить, после чего, с громким мурчанием, хорошо проглаженная кошка принимается за еду. 
На столе стоит пакет молока, на котором нарисован Иван Поддубный, демонстрирующий мощь своей мускулатуры.
– «Ес-ли э-то пил И-ван, – читет с расстановкой моя первоклассница, – зна-чит, нуж-но пить и вам!»
– Если это пил Иван – он садился на диван. Ешь, девчонка.
– Ха-ха-ха! А ещё?
– Что ещё?  
– Ну, про Ивана...
– Если это пил Иван – выворачивал карман.
– Ха-ха-ха... 
– Какое ха-ха-ха? Ешь, давай! 
– Я ем, ем, – видишь, ем. Ну, давай ещё!
– Если это пил Иван – принимал он много ванн.
– Фа-фа-фа! А ефо! – требует Наташка с полными щеками, демонстрируя, как старательно она ест.
– Всё, хорош, а то подавишься, или я подавлюсь. 
– Нет, нет, мы не подавимся! Ну, так не честно! – темпераментно возмущается она. – Ну, пожалуйста, мамочка, я ем, я не смеюсь
– Если это пил Иван – объезжал он много стран, становился очень странн...; враз валил подъёмный кран; брал он крепость на таран, и умён был как баран; Становился очень пьян!.. наставлял на всех наган, напускал кругом дурман; был он шустр, как таракан... – к концу тирады бесшумно трясшаяся Наташка неожиданно свалилась со стула, продолжая хохотать
– Ну, вот! Допрыгалась. Я предупреждала. Садись, поросёнок и ешь, пока я добрая!
Наташка взгромоздилась обратно на стул. А наевшаяся Агафья, заподозрила в моём к ней развороте, желание её изловить. Она мгновенно подпрыгнула всеми четырьмя лапами, как блоха, проявив при этом маневренность летающей тарелки. Прямо в воздухе она сделала рывок на полметра назад.
– Агашище! Какая же ты глупость! – в восторге завопила Наташка и залилась новым приступом смеха.
– Аграфена! Ты – бессовестное, корыстное чудовище, – поставила я диагноз.
– Иди ко мне, моя маленькая, моя девочка... – нежнейшим голосом проворковала Геточка и похлопала себя по коленке, после чего Агашка вспорхнула к ней на плечо, походила немного, как по территории, и, умостившись, распласталась всей плоскостью, на протяжении от уха до колена.
– И сидит, нахальная, как яйцо пасхальное! – осудила я неблагодарную кошку. – Ой! Что же это я! Пока я с вами шутю... с пятого путю... – и пулей понеслась собираться.
– Мамочка! Ты что, уже уходишь? 
– Ошибаешься! Меня уже давно нет... – и я бегу на работу, расцеловав своих девочек, большую и маленькую, и помахав с автобусной остановки рукой им, подпрыгивающим в окне. 
Хорошо, когда так много прожито, и ещё, наверное, немало осталось. И ещё молодая и сильная; но уже успела понять, как это классно. Кругом золотится и ярко вспыхивает осень, пока ещё вперемешку с зеленью. Солнце барахтается в груди и весело рвётся наружу. Надо же, как зверски хочется жить...
 
18 сентября 
Сегодня вознамылилась наконец пойти на свидание. Долго он меня доставал, красавец, уже не первый год я его мурыжу. Знала же, что не надо ходить, а пошла всё-таки. История эта какая-то странная, длинная и нелепая.
Познакомились мы с ним давно-предавно в какой-то очереди, в... не помню уж, каком учреждении. В очереди он на меня усердно пялился. Симпатичный, думаю, малый – высоченный, ресницы рыжие, сам слегка рыжеват. (А к рыжим я вообще с детства слабость питаю, глаз оторвать не могу – не важно, кто это: кошка, собака, мальчик, девочка, а если ещё и в веснушках – ну всё, аж пищу.) 
Вышла я оттуда – и на автобусную остановку, чтобы ехать в свою тьмутаракань; жду автобуса. Немного погодя, – гляжу, и он, сокол мой, тут как тут.
Долго моего автобуса не было. Сумерки уже, грязища вокруг. Наконец автобус подвалил небрежно так, обдал всех с ног до головы грязью из лужи. Все ожидающие граждане тут же простили ему эту вольность, и с благодарностью в него запихнулись.
Меня чуть ли не носом приплющили к заднему стеклу, но и красавец мой рыже-белобрысый подсуетился и оказался рядом.
Когда, наконец, народ рассосался до такой степени, что кроме выдоха уже можно было делать и вдох, между нами завязалась непринуждённая беседа, из которой выяснилось, что мой ухажёр собирается сдавать на водительские права, живёт в центре, а в этой душегубке давится исключительно из-за того, что уж очень я ему понравилась.
Ну, думаю, блин! Не перевелись ещё рыцари на русской земле. В глаза решила заглянуть, чтобы запомнить светлый образ – так голову пришлось задрать аж до самой поясницы. А если не задирать голову, то я ему – где-то до подмышки достаю.
Дальше – больше. Обнаружилось, что он меня моложе лет, этак, на 14. Ну, думаю, приехали, он же мне почти в ребёнки годится. Это уже синдром Аллы Пугачёвой. Потом он что-то про компьютеры рассказывать начал, здорово он в них волочёт, а это мне как раз – как нельзя более кстати, у меня тут кое-какие проблемы с этим делом наметились.
Тут, уже на подъезде к моему дому, он стал телефон выпытывать: пообщаться, дескать; да не будет ли муж против, если он мне как-нибудь позвонит? Ладно, думаю, муж является домой в такое время суток и в таком расположении духа, что узнать, будет ли он против, всё равно не представляется возможным. А если я с этим парнишкой поболтаю в корыстных целях, и, между прочим решу свои компьютерные проблемы, то это будет славно.
Долго он мне названивал, а я всё времени не могла найти (не мудрено: работала я в ту пору, как обычно – то ли на двух, то ли на трёх работах, уж и не припомню, семью-то кормить надо), но всё-таки уломал он меня, назначила я ему свидание. Похожу, думала, погуляю – хоть вспомню, как меня зовут, а то носишься день и ночь, как бешенная селёдка...
Приволоклась я в тот день с работы пораньше, удалось. Ну, сейчас душик приму, перекушу, причепурюсь – и вперёд с песней! Как же, размечталась... Душик-то я приняла, села за стол, сижу – никакая. Даже есть не в состоянии. Так вот сидела бы и сидела. Вот оно – счастье! Куда бежать?
А стрелки на часах моей апатии не разделяют. Они как раз скачут, не остановишь. Ну что вот я сейчас помчусь? Если даже через пять минут выйду, что абсолютно нереально, уже опоздаю. А если, не торопясь, то притащусь, а он уже ушёл... В баню. Вот лягу сейчас – и никакие силы на свете меня не поднимут!
Поднял меня тогда телефонный звонок, как сейчас помню, через час двадцать после назначенного времени. 
– Ты дома? – и горькая обида в голосе, – так что же ты?.. Я же жду!
– Ёлки-моталки! Ты что же, до сих пор ждёшь? 
– Конечно!
– Господи, боже мой! Я не рассчитывала на такую самоотверженность... Прости. Я опаздывала сильно, думала – ты всё равно, не дождёшься, поэтому и не поехала.
– Ну, так встретимся мы, в конце концов, когда-нибудь? Я ведь от тебя всё равно не отстану. 
Ну что тут будешь делать? Так приятно, что даже неловко как-то. Пришлось назначить ему другой день. Одно плохо – не люблю я его, вот, если бы любимый так – какое было бы счастье! Может, это оттого, что к любимому – мёртвая бы поднялась и полетела впереди собственного визга в любое время дня и ночи. Какая жалость, что не умею я тренировать самоотверженность любимого. 
На следующее свидание я пришла даже на 5 минут раньше. Жду. Вот он, назначенный час, а мил-дружка и на горизонте не видать. Ещё 5 минут, 15, 20... Он что – озверел? Месть, что ли такая... или юмор тонкий и ненавязчивый... Дура я всё-таки. Столько лет живу, а в сказки верю. Плюнула и ушла. 
На следующий день недоумение моё разрешилось. Звонит он, голос убитый, я, говорит, в гипсе – ногу сломал: бежал к тебе, подпрыгнул на лестнице от радости, да как-то неудачно приземлился, а веса оказалось немало при таком росте. Погоревала я с ним вместе, и перенесли мы свидание на – после гипса. 
Наконец свиделись после стольких перипетий. На неокрепшей ноге долго не погуляешь, – пригласил он меня к себе, благо, что все домашние на даче. Поехали. В метро на эскалаторе пришлось – не на одну, а на две ступеньки выше становиться, чтобы голову не задирать. Говорит, машину купил, но ездить пока не может из-за ноги.
Приехали к нему, он там красивый стол организовал, позаботился, слова всякие начал говорить, как он по мне соскучился, потом на руках таскать, не щадя больной ноги. Глупо было сопротивляться, очень уж большой кровью я ему досталась. Да и говорить нам с ним оказалось решительно не о чем. Моральные обязательства мой дорогой муж уже давно считал условностью, что давало право и мне трактовать супружескую верность на своё усмотрение. Радостей жизнь предоставляет не так много... Короче, убедила я себя вместе с ним.
Свершилось. Много и разнообразно. Всё было как бы здорово. Объективно - просто прекрасно. Только счастье, к сожалению, вещь весьма и весьма субъективная.
Ощущение было двойственное до жути; тело было сыто и довольно во всех отношениях, а душа словно бы наелась чего-то несъедобного, типа промокашки. И чувствовала себя опустошённой и поруганной, как город после вражеской оккупации. Но, фиг с ним. Он доволен премного. А я больше не буду. Думала я себе.
И вот уже больше года он звонил периодически, желая встретиться, а я увиливала под разными предлогами, беспринципно не решаясь отшить окончательно.
На днях вот позвонил снова и стал рассказывать, как было бы здорово увидеться, да как он соскучился, да вот, кстати, кто-то там уехал и оставил свободную квартиру, да вот он за мной заедет на машине и меня привезёт и отвезёт. Ну, ладно, думаю, что же я – не человек, что ли? Женщина я на сегодняшний день почитай, что свободная, опять-таки, организм требует. Устал от монашеской жизни. Праздника хочется. Пускай везёт, шут с ним. Договорились.
Но закон жанра подстерёг меня и на этот раз. В назначенный день с утречка он звонит мне и, дико извиняясь, просит подъехать к метро на другом конце Москвы, а уж там он меня подхватит на машине, потому что никак не может... не успевает за мной заехать. Меня заколебало, но так и быть, согласилась.
По жуткой жаре, которая случилась не по сезону, в мыле, между двумя работами, притащилась в назначенное время в назначенное место, прошлась тщетно вдоль шоссе, выискивая машину с указанным номером.
Симпатично, конечно, мне тут прогуливаться после такой дикой гонки, но так мы не договаривались. Нацелилась в метро. Подъезжает, извиняется, усаживает.
– Я хочу пить. У тебя случайно нет сока или водички?
– Пить?.. Да нет, ничего нет, сейчас что-нибудь придумаем... Здесь недалеко. Как я по тебе соскучился.
Было действительно близко. В квартире пахло затхлостью. Я кинулась открывать окна, он – зашторивать.
– Тут что-нибудь попить есть?
– Ты знаешь, здесь вообще пусто. 
– А что же ты по дороге ничего не купил? Я же пить хочу, как зарезанная.
– Ну, не знаю, как-то не встретилось. Попей пока водички из-под крана, а на обратном пути я тебе, сколько хочешь, соков куплю. 
Напилась воды из-под крана. В щели между шторами красовалось бабье лето во всём своём вызывающем великолепии. На подоконнике покоился густой слой пыли. Квартира чувствовала себя нелюбимой и покинутой. Захотелось бежать отсюда, куда глаза глядят – вон туда, в этот дразнящий жаркими красками, баюкающий солнечных зайцев лес.
– Пойдём лучше погуляем! – взмолилась я. 
– Ну, ты что?! Я так ждал тебя!.. Ты что... – зашептал он горько и обиженно.
И поняла, что если уйду сейчас, то буду чувствовать себя, как будто отняла у ребёнка конфету.
Конфету ребёнок получил по полной программе. И снова всё было как бы прекрасно. А потом почему-то вспомнилось, как в юности я пробовала научиться курить, – всем это было в удовольствие, а у меня оставалось такое омерзительное послевкусие, что после нескольких попыток я подумала: «Да за что же я себя так не люблю? Ну, пусть они все курят, если им так нравится, а я не буду»
После всех упражнений долго с удовольствием мылась под душем и второпях собиралась. На обратном пути выяснилось, что у него неплохо идут дела в каком-то там бизнесе и он метит на повышение; и что до работы мне быстрее будет доехать на метро, чем пробираться на машине через пробки по всей Москве, а сок как раз можно купить у метро.
Когда подъехали к метро, сложно было найти местечко, чтобы причалить. Когда удалось воткнуться, он спешно поцеловал меня: «Ну, беги! Счастливо, я позвоню»
Я выскочила из машины. Зверски хотелось пить. Солнце со всей ясностью лупило в глаза. Я купила литровый пакет душистого золотого виноградного сока и с наслаждением опустошала его. И горький привкус развенчанных иллюзий растворялся в нём без остатка.
Надо влюбиться, влюбиться, влюбиться! Лучше, конечно, в хорошего, да где же его такого взять... на российской земле этот сорт, видать, не растёт. Примелькалось уже в нашей действительности: русская женщина что ни день, – то коня на скаку остановит, то... Да забодалась я уже вашего коня останавливать, а изба горящая мне уже – во, где сидит!!! 
Только жутко стервозные бабы добиваются порой фантастических результатов, и то – редко и ненадолго.
Да шут с ним, какого угодно, лишь бы любимого... дай, Господи, а?! А до той поры – пост, пост... Я выбросила пакет от сока и привычно легко поскакала в метро.
 
12 октября
Давно думаю: что за фигня такая происходит – полно у нас замечательных, умных, талантливых мужиков, и дружить с ними – одно удовольствие, не подведут, не кинут в трудную .минуту, плечо подставят.
Но стоит заглянуть в его личную жизнь или семью, а то, не приведи господь, оказаться соучастницей такого тандема, – обхохочешься. Любимую почему-то можно и предать, и обхамить, и навьючить, как верблюда, а самому ехать сверху, поплёвывая. И чем больше жена любит мужа, тем, как правило, гаже ведёт себя муж.  
Зато – что ни стервь ядовитая, – то не работает. Чем больше об мужика ноги вытирает, тем больше муж на неё пашет, аж фуфайка заворачивается; цветы дарит, на Канары возит, а бывает, что ко всем прочим радостям ещё и сам себе готовит и стирает. И весь её труд в том только заключается, чтобы его хаять старательно, а себя – не менее старательно холить. Что за феномен такой? Я в последнее время их, стервей, даже зауважала, статистике в лицо глядя. 
Обиднее всего, что я так не умею, вернее не вижу радости мужиком помыкать, но и себя отдавать на растерзание тоже надоело.
Неужели, если думаешь о том, чтобы ему было лучше, – всегда обречена на то, что и он, родимый, будет думать исключительно о том же – чтобы ему было как можно лучше? И никогда – тебе? 
Исключения, конечно же, есть, но они так редки или недолговечны, что, пожалуй, только подтверждают правило.
Короче, учиться надо. Альтруизм мой на практике потерпел полное «Фетяско» и обратился в выращивание монстров на мою же голову. А не попробовать ли переквалифицироваться в крокодилицу для поддержания в форме мужского населения? Трудно, конечно... но?..
 
2 февраля
Не люблю зиму. Зимой всё внутри будто бы замирает, уходит в спячку. Живёт только самая поверхность, а на 10-15 сантиметров вглубь – мерзлота, как в тундре. Правда, снаружи это не заметно, активность нужно имитировать очень убедительно, иначе не выживешь. 
Сложные осень и зима были: и взрывы эти, и дежурства ночами у подъездов, и попытки понять из телевизора, что же происходит на самом деле; кровь война и дрязги эти политические.
Когда бежишь по переходам в метро, очень хочется всех этих старушек, слепых, детей и калек построить перед входом в Думу, Кремль, Белый дом; и всех поголовно, рвущихся к власти, в начале и конце каждого рабочего дня пропускать сквозь строй нищих для профилактики и ориентации – а чем бы сегодня заняться? Хотя у них-то, у властителей в большинстве души бронированные, их такими глупостями не прошибёшь.
Много всего за зиму наслучалось: мама побывала в больнице (слава Богу, спасли). Муж умудрился-таки спьяну сунуть ногу под машину, чтобы не выйти на работу, которую я сосватала ему по дружбе. Хорошо ещё, что удалось отправить его отлёживаться на территорию его новой избранницы.
И одна работа накрылась, а на другой платить до июня не обещают, – значит, снова носом землю рыть в поисках заработка.
И замуж меня звали, и не раз. И обеспечить обещали, только внутри всё молчало, а при трезвой мысли о замужестве тоска жёсткой пятернёй сгребала сердце.
Самое лучшее зимой – это Новый год, когда душа напрочь оттаивает и наступает невозможное, – возвращается детство с елово-мандариновыми запахами, с подарками, мишурой, глупыми выходками и наивной уверенностью, что всё самое желанное уж в этом-то году – непременно сбудется. 
 
28 февраля
В подземном переходе глаза невольно скользят по витринам киосков. Снова забыла вовремя отвести взгляд, и он опять врезался в фотографию красивого парня, озарённого радостной, свежей улыбкой, зазывно глядящего с рекламы могильных памятников.
Очередной раз по душе полоснуло бритвой. Интересно, каким местом можно додуматься до такой рекламы? Непонятно в таком случае, как забыли подписать для вящей убедительности: «Если ваш сын молодой и цветущий – не будьте наивны, надеясь, что завтра ему не понадобится памятник!». Актуально, конечно, нечего сказать. Каждый день пытаюсь избежать этой встречи, и почти никогда мне это не удаётся.
Выскочила из метро, промелькнув во всех лужах, успела втиснуться в маршрутку последней, и примоститься между широких торсов. Сижу на полупопии, мотыляюсь туда-сюда на поворотах. Весна брызжет из-под колёс слякотью и солнцем, через зажмуренные глаза проскальзывает внутрь, подпрыгивает в застенках рёбер и застревает где-то у горла кулачком радости.
На остановке перед булочным киоском нахохлившиеся голуби воркуют обиженными голосами; и, распушившись на солнце, устроили демонстрацию – «про тесто». Вот и зима прошла... Скоро шубы снимать... и жизнь продолжается...
 
9 апреля
Сегодня довелось ехать в электричке. Ну, чистой воды магазин на диване... то бишь, на нарах... или как его там?.. – на лавке.
Живуч русский народ, – хрен возьмёшь! Нескончаемой вереницей, наступая друг другу на пятки, а иногда сталкиваясь лоб в лоб, на все лады, по самым низменным ценам, предлагают свои товары подмосковные коробейники отяжелевшим от избытка информации пассажирам.
– Предлагаем вашему вниманию пальчиковые батарейки и гелевые ручки. Одна ручка – 5 рублей, 3 ручки – за 10 рублей, – говорит монотонным голосом интеллигентный молодой человек, и вид у него такой, будто вот-вот сорвётся с губ наболевшая фраза, – а если возьмёте больше, то берите даром, лишь бы с глаз долой!
– А вот пакеты, очень прочные, с ручками, всех расцветок, – мажорно излагает немолодая девушка, умело маскирующая усталость, – 1 пакет – 3 рубля, 2 пакета – 5 рублей... 
– Даже не верится, что до весны дожили, – внезапно произносит сидящий напротив старик, долго оторопело не отрывавшийся от щедро залитого теплом, замусоренного пейзажа в окне, – всякий раз опять холод да снег, снег да холод.
– Ну, сколько же можно? Всё, хорош, весна! – со свойственным мне оптимизмом заверяю оттаивающего старикана.
Тем временем, огорошив всех заунывнейшей песней с намеренно душераздирающими интонациями, тусклыми треснувшими голосами, словно наждаком, проехались по сердцам двое слепых.
Один шёл впереди с гармошкой, другой, держась за него, гуськом, с тарой для денег – отпиленной пластмассовой бутылкой из-под пива.
При этом песня их странным образом не вязалась с выражением лиц, озарённых тихой радостью то ли оттого, что на самом деле – никакие они не слепые, а просто профессионалы высочайшего полёта; то ли оттого, что сквозь свою слепоту видно им что-то такое, чего мы все, со своей зрячестью, догоним не скоро.
Взгляд их невидящий, одежда, атрибуты и все повадки были абсолютно достоверны, и, тем не менее, сквозил в этом какой-то подвох.
Не успели отзвучать трагики, как пронёсся жуликоватый циник, предлагавший 100 сочинений для школьников и абитуриентов – на любые темы. Пиши – не хочу! 
Потом детские книжки-раскраски с одной стороны повстречались с деловитым кавказским мальчишкой-гармонистом – с другой. Мальчуган был на удивление маленьким, замусоленным не менее предыдущих певцов. Но исполнил он бойкую, жизнеутверждающую мелодию, что и дало ему немалый урожай. 
В это время вышел на остановке мой старикан, и вместо него, принеся с собой запах костра, вокруг уселись трое рыбаков, одетых совершенно по-зимнему, с коловоротами для высверливания лунок во льду.
Лица у всех весёлые, загорелые. И вопреки всякой логике, из их разговора ясно, что они и впрямь рыбачили на льду! Я ужасно удивилась и осторожно спросила, не боятся ли они в апреле по льдинам разгуливать?
– Что вы! Там в середине такой лёд толстый, – наверное, в метр толщиной... сверлишь его, сверлишь, аж устанешь. Это только по краям он подтаял, забредать приходится, ну так на то и сапоги.
На этой ноте вошел в вагон компетентный юноша и стал демонстрировать преимущества зубных щёток АКВАФРЕШ.
– Щётку зубную не желаете? – обратился он к моим попутчикам, спровоцировав их на неподдельный взрыв веселья.
– Да что нам чистить-то? Что у нас там осталось? – обрадовались они. – Я свой железный вытащу, помою и назад вставлю!
Потом предлагались всевозможные газеты, по самое «не хочу» нашпигованные кроссвордами, скандалами, программами телепередач, рецептами садоводам, и другими незаменимыми вещами.
Дальше пошли в ход липкие ленты специально для случайно оборвавшихся подолов; чудо-раствор, капля которого, заставляет рассаду, расти и колоситься.
Ко всему этому присовокупились иголки, заряжающиеся ниткой – ощупью, не глядя; большой выбор кондитерских изделий, и другие полезнейшие предметы. 
Когда я доехала, страсть к выживанию в нашей стране, пробудила и во мне жажду жизни, а точнее – зверский голод. Всевозможное съестное, впиваясь в ноздри, возмущало всё естество. 
Уже пристроившись к рыбному ларьку, манящему неотразимым селёдочным запахом, вдруг вижу ужасно милое знакомое лицо продавщицы, которая долгое время торговала овощами рядом с моим домом.
– Ой! Здравствуйте! А какая селёдочка у вас получше?
– Здравствуйте! – обрадовалась она в свою очередь, – Вот эта – хороша очень, малосольненькая.
– А вы не могли бы распознать такую, которая с икрой?
– Даже и не знаю... – занырнула она в какую-то лохань под прилавком, – сегодня из бочки вынимала, вроде встречались... О! Вот, кажется... правда, она может быть и обманчивой... 
– Ну, ничего. Помечтать хотя бы – и то хорошо! Продавщица прыснула одновременно с рядом стоящей, развесившей уши покупательницей.
– Да, надежда умирает последней, – смеётся она, завязывая и взвешивая пакет с отловленными экземплярами.
– А куда же это вы от нас подевались? Так хорошо с вами было!
– Ой, и не говорите, я так тоскую, так скучаю. Четыре года всё-таки на одном месте. А тут, со взрывами этими, фирму прикрыли. А потом и вовсе всех разогнали... Двадцать девять пятьдесят, – говорит она, протягивая покупку, – Кушайте на здоровье.
– А мы вас так вспоминаем, так горюем без вас! – Я расплачиваюсь. – Ну, счастливо, удачи вам на новом месте! – И бегу дальше, домой скорее...
Рядом с церковью стоит, облитый солнцем, седой всклокоченный, расхристанный бомж и подсчитывает монеты в ладошке, что даётся ему с некоторым трудом. Судя по кирпичному цвету лица, он уже хорошо поддал. 
– На холодильник не хватает, – делает он неожиданный вывод, и по-детски радостно заливается смехом от собственного прикола. – Люди добрые! Подайте на холодильник! – и снова предаётся безмятежному смеху, счастливо сверкая своим единственным зубом.
Добрые люди текут мимо по своим делам, обласканные ярким весенним теплом, а я огибаю их, лавируя, и чуть ли не в припрыжку, бегу вперёд, домой, чтобы скорее... Солнце ликует, прижмуривает мне глаза. Замусоренная с зимы земля уже успела разродиться зелёной клочковатой травкой. Господи, как же много ещё нужно успеть...
 
12 мая 
Телефонный звонок раздался в одиннадцатом часу вечера, когда, после насыщенного трудового дня, трудно было заподозрить какое-либо желание, кроме одного: лечь спать. И в ответ на ухайдоканное «Алло!», после паузы послышалось осторожное и точное, как змеиный укус: «Говорите, больной!»
–...Ах ты, господи... – и, отпустив перехваченное горло старательным выдохом, выпалила легко и весело. – Говорит и показывает... больной! 
(Большая удача, что никого не оказалось на кухне, потому что никакими силами не удалось бы скрыть перемену в голосе, столь же разительную, сколь и не поддающуюся дрессировке).
– Я сейчас здесь, в десяти минутах езды от тебя. Ты сможешь как-нибудь выйти? – говорит заговорщицки, но так, как будто бы наш разговор прервался тому назад 8 минут, а не месяцев.
– Ну, ты даёшь!.. М... м... даже и не знаю. Попробуй перезвонить через четверть часа, я прозондирую почву.
– Хорошо.  
Бросив трубку, помоталась в смятении минуты две по кухне, как муха в поисках окна, после чего метнулась в ванную и влезла под горячий душ. Сомнения одолевали, даже, несмотря на долгий изнурительный пост.
С почвой-то как раз всё было в полном порядке: домочадцы мирно спали, а муж отправлен был на вольные хлеба ещё тогда, в пору последнего свидания с моим дорогим абонентом.
Но рассекречиваться не хотелось, так как к накалу радости наших встреч всегда подмешивался ручеёк яда, безжалостно разъедающий иллюзии о совместном счастье. И спастись от этого под предлогом бегства к ревнивому мужу было как нельзя более кстати.
Хлеща себя по бокам упругими струями, вспоминала, как истово в последний раз он просил остаться, уверяя: уже забыл, что бывает так хорошо.
И действительно, невозможно поверить, что столько лет снова и снова может быть так умопомрачительно сладко, до полного освобождения, закипания, испарения, улёта куда-то в бесконечность, до растворения без остатка...
И, наверное, вовсе невозможно было бы оторваться друг от друга, если бы не его настырные расспросы о том, когда, сколько и как было у меня с другими. И не его навязчивая идея продемонстрировать всю эту нашу феерию кому-нибудь ещё, отчего полёт сменялся резким заземлением и поташниванием, как бы падением в затяжные воздушные ямы.
В тот раз, спасаясь от нарастающего тошнотворного чувства, вешая ему на уши какую-то лапшу про ревнивого мужа, умудрилась даже забыть первый в жизни букет, который он вдруг подарил, позабыв свою патологическую жадность.
И хотя это были, конечно же, не розы, а даже наоборот – васильки, но жалко было до смерти и их, и себя, когда, проснувшись среди ночи, рыдала всласть безутешно и долго.
Снова раздался звонок. Прямо из душа бросилась к телефону, оставляя на полу, стекающие струями, лужи. В ухо – осторожно, ощупью:
– Алло! Это ты? 
– Я за неё! 
– Ну, и?..
– Подъезжай, чего уж там. Шут с тобою, золотой рыб.
– Ты куда выйдешь – подальше, или...
– Давай, к подъезду. Прохладновато в такую позднотищу.
– Понятно, машину – к подъезду!
– Минут, эдак... через 20.
– Ясно. Через 20.
– Ну, давай!
И побежала утирать себя и разливанные кругом реки, весело намурлыкивая: «...след кро-ва-вый сте-е-лется по сы-рой тра-а-ве...». Слегка причесать и приукрасить себя, душистую и розовую после душа: «...Э-э-эх, по сы-рой тра-а-ве... Да! Удалась!». А кстати, ещё и накинуть на себя хоть что-нибудь недурно бы, ночной прохлады и приличия ради.
И подождать ещё минуток хотя бы 5. Сердце утихомирить слегка. Да и он пущай потомится хоть немного... нефига!
Ветер успел распотрошить меня всю с ног до головы, пока промелькнула из подъезда в машину. Впрыгнула. Захлопнула. Пауза. До чего же родная морда. Сегодня страшно похож на себя, того, которого так долго любила и ревновала до нечеловеческой боли, и столько раз готова была убить, испепелить, стереть с лица земного.
И, чтобы не помереть, не взорваться, как ядрёная бомба, писала жаркие, гудящие неистово, стихи. Разрушила свою семью. А потом, в борьбе за жизнь, выдралась от него, любимого, хотя держал до последнего – мучил, но не отпускал, даже кричал, что разводится, всё равно сбежала замуж, родила дочку, несколько лет к себе не подпускала. Считала, что освободилась... 
Посмотрел протяжно, потом тронулся с места.
– Ну, куда едем?
– Не знаю. Куда хочешь.
– У тебя сколько времени?
– М... м... где-то... час.
– Да? Жалко. Тогда ко мне не успеем, а то могли бы.
– Значит, не успеем. Вези куда поближе. Нам не привыкать.
Крутанул рулём куда-то в заросли между гаражами. Дальше, глубже, круче. По кочкам, по кочкам...
– Правильно! Ударим автопробегом по бездорожью и разгильдяйству...
– Побалагурь, побалагурь – говорит, выкручивая руль в аккурат над какой-то канавой так, что мотаемся вприпрыжку, сгрудившись в кучку. 
– Над пропастью – не ржи!
– Ну вот, – и припал поцелуем долгим и проникающим, как пулевое ранение...
И узнавание каждой клеточки всем естеством... запаха, вкуса, форм... и всё так точно прилажено друг к другу... не выдумать гениальней и точнее... сцепляется, вливается, перемешивается, и, прорываясь, несётся вдруг неведомо куда, с яростной радостью, выпутываясь из одежд... туда...
Вдруг – стоп! Свет в глаза... Фары. Лай... Кажется, отъехало куда-то вниз сидение... Рванулся к рулю: «Тише, не поднимайся! Подожди, мужик какой-то, с собакой...»
Снова какие-то горы и пригорки, лужайка среди зарослей. И горячие всезнающие руки, и объятия во всю длину, всеми поверхностями и глубинами... Ва-а-ауа-уа-а!..о-о............нет ничего полнее... и благодарнее… и ярче... нет... нет... нет... не бывает.
Странно, что он молчит. Обычно столько успевает сказать хорошего, аж жжётся всё внутри... и плохого тоже... А сегодня – почти ничего. И всё равно, всё тело, обернувшись душой, поёт и парит беспечно.
Потянувшись ногами кверху, прошлась по ветровому стеклу босиком, напевая: «...На пыль-ных тропинках да-лё-ких пла-нет... ос-та-нутся на-ши следы...»
– Перестань, ты что делаешь?
– Я тебе следы свои оставляю. Слушай, а ты что же меня с днём рождения не поздравил?
– Поздравляю! Считай, что это – мой тебе подарок!
– Фигушки! ЭТО – МОЙ тебе подарок.
– А чего ты хочешь?
– Хочу букет роз, самых лучших. У меня с позавчера дома целая оранжерея. Есть такие огромные, красные – ноги метрового роста, а сами – с небольшую капусту величиной. И всяких разных других цветов – страшное количество.
– Так я не понял всё-таки: у тебя их много или мало?
– Много! Но мне – мало! Чего тут не понять-то?
– Ну, тогда говори, где их тут можно купить?
Когда подъехали к метро, прямо на углу был магазинчик с многообещающей вывеской «Цветы», а ниже табличка «Открыто». 
– Ура! Открыто! – запрыгала я радостно.
– Как же, как же. Закрыто, – резюмировал он ехидно, разворачивая руль от не подающих признаков жизни магазинчиков. – Но ты не расстраивайся, к следующему разу с меня букет.
– При таких интервалах, к следующему разу с тебя будет уже, как минимум, два букета.
– Хорошо, с меня два букета.
На развороте возле моста у светофора возникла заминка – дорогу перегородил ГАИшник с какой-то машиной. 
А он вдруг так разозлился ни с того, ни с сего, разнервничался. Когда подъехали к дому, остановился, сделал паузу и сказал небрежно: «Да, можешь меня поздравить. Я развёлся».
– Здрассьте! Так ты уж лет сто, как развёлся.
– Нет, я уже теперь официально! Осталось только бумаги получить.
– Ну, поздравляю.
– Но я их уже точно получу. 
– Молодец.
– И сразу же женюсь!
–???!!!
– Да, собственно, мы уже давно вместе живём. А ты что, не знала? Да! Давненько мы с тобой не виделись!
– Давненько.
– Да она у меня уже где-то с полгода живёт.
– Ну, и как? 
– Хорошо.
– Что именно?
– Всё.
– Да?.. – по моей скрюченной рожице не трудно было заподозрить некоторое недоверие.
– А что?
– В свете последних событий тезис «Хорошо» вызывает большие сомнения. А кстати, если бы мы поехали к тебе, как бы она к этому отнеслась?
– Ну... она отнеслась бы плохо. Но её сейчас нет. Уехала к родителям. Уже два дня назад. Это меня извиняет?
– Да как-то не очень. Надо же! А я вот, наоборот, разводиться затеялась.
– Да-а-а?!! А где же муж?
– Да муж – всё там же, только сил моих больше нет. В баню! А по поводу дальнейшего замужества пока нахожусь в стадии выбора. Предложения есть, но что-то ни одно из них не радует. Тебе проще: среди женщин – не фиг делать найти такую, чтобы было всё хорошо, а вот среди мужиков – поди попробуй! Так что я пока, видимо, повременю. Ну, ладно, я тебя поздравляю! Как женишься, тащи парочку букетов. А можешь и до того.
Наблюдать себя со стороны было почему-то до щекотки смешно. Кайф! С мужем развожусь, любимый женится. Вот будет прикол, если я к тому же умудрилась забеременеть. А что? Возьму и рожу ребёночка. Обхохочемся!
Но ощущение праздника упорно не желало проходить. На эту нашу совместную вечность почему-то больше уже ничего не влияло. И сродни становилась кошачья наглость булгаковского Бегемота, отхлёбывающего керосин из примуса, а на известие, что «...это нас арестовывать идут», безмятежно бросающего: «А-а! Ну-ну!..».
 
Я немного размяла онемевшие ноги и спину. М-да… дневничок… какая-то отпетая оптимистка… до идиотизма… довольно редкий экземпляр… любопытно, что же с ней теперь…
Я повертела в руках огрызки тетрадки, не зная, что с ними делать… Костер уже практически догорел, только местами сквозь пепел сигнальными огоньками изредка всхлипывали угли. 
Становилось прохладно. Я присела на корточки, поближе к этому очагу, который всё еще дышал теплом. Может, попробовать расшевелить его?.. Ткнула пару раз краем страниц в мерцающую гущу… и откуда ни возьмись, яркий язык пламени выскочил из углей, как будто все это время, затаившись, ждал в засаде, и начал жадно облизывать раскрывшиеся веером листы, которые на глазах скрючивались, желтели, чернели, но странно… долго ещё хранили отчетливые следы по-детски корявого, размашистого почерка, и можно было даже прочесть отчетливые слова… «Да, умею я выбрать...» «Жизнь прекрасна, – что и удивительно!» «Дура я всё-таки» «– Много! Но мне – мало! Чего тут не понять?» «всё тело, обернувшись душой» «Мамка, я тебя обожаю!» «Господи, как же много ещё нужно успеть...» «– А ты влюбись!!!» «– Не могу я: дверь заклинило» «Надо же, как зверски хочется жить...»
Но в конце концов все рассыпалось пушистым бело-серебристым пеплом.
Чтобы еще немного справиться с ознобом, я бросила в костер охапку листвы, и таящийся под нею жар быстро сожрал нарядные цвета, оставляя на поверхности темнеющих листьев рельефы, похожие на прожилки кровеносных каналов, упрямо проступающие, с возрастом, на женских руках.
 
© Егорова И. Все права защищены.

К оглавлению...

Загрузка комментариев...

Москва, ВДНХ (0)
Зимнее Поморье. Рыбаки у Беломорска (0)
Москва, ВДНХ (0)
Побережье Белого моря в марте (0)
Беломорск (0)
Дом-музей Константина Паустовского, Таруса (0)
Собор Архангела Михаила, Сочи (0)
Музей-заповедник Василия Поленова, Поленово (0)
Кафедральный собор Владимира Равноапостольного, Сочи (0)
Беломорск (0)

Яндекс.Метрика

  Рейтинг@Mail.ru  

 
 
InstantCMS